Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
МАРИЯ ПЕТРОВЫХ

Мария ПЕТРОВЫХ — русский поэт, переводчик, редактор. Близкий друг Анны Ахматовой.

Мария Сергеевна Петровых родилась в 1908 году в поселке Норский Посад. В своих дневниковых записях она коротко, но с большой любовью описывает места своего детства: "Родина моя — Ярославль, вернее — Норский Посад под Ярославлем (в 12 верстах от Ярославля). Природа, окружавшая мое детство, была на диво хороша: крутой берег Волги — гористый, с оврагами. (В одном из этих оврагов протекала речонка Нора; отсюда, как я понимаю, и — Норское). На крутых горах — церкви: три церкви в Норском Посаде и четвертая в подальше — в селе Норском. Леса кругом были чудесные: или темные, хмурые — ель, или светлые — береза".

 

Была в дружеских отношениях с А. Штейнбергом, С. Липкиным, А. Ахматовой, О. Мандельштамом (посвятившим ей стихотворение «Мастерица виноватых взоров»). О её отношениях с ними есть страницы в мемуарах Н. Мандельштам, Э. Герштейн. В июне 1937 года её муж, библиограф и музыковед Виталий Дмитриевич Головачёв, был арестован, постановлением особого совещания при НКВД СССР осуждён к 5 годам ИТЛ и сослан в Медвежьегорск (Карелия). Он умер в спецлагере в 1942 году. Имела роман с А. А. Фадеевым, которому посвятила многие свои стихи.

 

 

Окончив школу в Ярославле, Мария Петровых поступила на Высшие государственные литературные курсы. Однокурсниками ее были Арсений Тарковский и Юлия Нейман, впоследствии замечательными поэтами. С 1934 года работала переводчиком, переводила поэзию народов СССР — еврейских, туркменских, армянских, грузинских, литовских поэтов, а также зарубежных — польских, чешских, болгарских и многих других.

В 1933 г. Мария Петровых познакомилась с Анной Ахматовой: "3 сентября 1933 г. я впервые увидела ее, познакомилась с нею. Пришла к ней сама в Фонтанный дом. Почему пришла? Стихи ее знала смутно. К знаменитостям — тяги не было никогда. Ноги привели, судьба, влечение необъяснимое. Не я пришла — мне пришлось. "Ведомая" — написал обо мне Н.Н. Пунин. Это правда. Пришла, как младший к старшему".

Дружба Ахматовой и Петровых продолжалась более 30 лет, до самой смерти Анны Ахматовой. Одним из ее московских адресов был "на Беговой у Петровых" — она часто жила у Марии Сергеевны, когда приезжала в Москву и по какой-то причине не могла остановиться у Ардовых на Ордынке.

"Мария Петровых — один из самых глубоких и сильных поэтов наших" — отзывалась о поэтическом даре Петровых Анна Ахматова, а ее стихотворение "Назначь мне свиданье на этом свете" считала одним из шедевров любовной лирики XX века.

Не менее высоко она отзывалась и о Петровых-пушкинисте. Действительно, большая часть записей "Из письменного стола" имеет отношение к Пушкину. Вот одна из них — записанная уж после смерти Ахматовой: "В ненависти к Наталье Николаевне я с Ан. Ан. всегда была единодушна. И если теперь сиротство мое непоправимо, то больнее всего оно здесь. Ни одна душа на свете не знает, чем Ан. Ан. была здесь — в любви, в узнавании, в понимании Пушкина для меня, да и я для нее была в этом — всех ближе. Не стихами, а именно этим я ее иногда изумляла и была близка. Тут я совсем осиротела. Нет ни одного человека на свете, с кем могла бы я об этом поговорить".

Мария Сергеевна скончалась после тяжелой болезни 1 июня 1979 года. Похоронена на Введенском кладбище в Москве.

НОЧЬ

 

Ночь нависает стынущей, стонущей,

Натуго кутая темнотой.

Ласковый облик, в истоме тонущий,

Манит, обманывая тобой.

 

Искрами злыми снега исколоты.

Скрип и гуденье в себе таят.

Даль недолетна. Лишь слышно: от холода

Звезд голубые хрящи хрустят.

 

27 ноября 1927

 

 

 

 

ВСТРЕЧА

 

"Смерть..." — рассыпающийся звук.

Иль дроби молоточка вроде?

Не все ль равно: смешно. И вдруг

Лицом к лицу на повороте.

Но только вздрогнула слегка.

Но только откачнула тело...

"Я думала, ты далека.

Тебя я встретить не хотела.

Твою поспешность извиня,

Я ухожу. — Следят за нами... "

Она смотрела на меня

Совсем прозрачными глазами.

Переливали тихий свет

Две голубеющие раны...

"Мне только восемнадцать лет.

Послушай! Это слишком рано.

Приди потом. Лишь горсть себя

В твои века позволь забросить.

Ты видишь: горький след скрепя,

Поэт не требует, а просит".

И я ждала, что вспыхнет в ней

Еще не виданное благо.

Печальнее и холодней

Сквозила голубая влага.

И кто-то ей еще сказал:

"Пусти меня. Другое имя —

Девятый вал, десятый вал —

С глазами справится твоими.

Их захлестнет, затопит их... "

Но этот голос дрогнул странно

И, коченеющий, затих,

И повалился бездыханный...

Она прошла. Ушла совсем.

Лишь холодком в лицо пахнуло.

Рванулась я навстречу всем,

Со всеми вместе повернула.

И снова день скользит за днем.

И снова я скольжу за днями.

Мы никогда не отдохнем,

Пока не поскользнемся к яме.

Я уважаю смерть и чту

Ее бессмертные владенья.

Но я забыла встречу ту

С прозрачной голубою тенью.

А люди от меня бегут...

Бегущим от меня не верьте,

Что у меня в глазах, вот тут,

Запечатлелся облик смерти.

И что мой голос обожгло

Ее дыханье ледяное...

Я знаю, людям тяжело,

Им тяжело дышать со мною...

И мне как будто бы опять...

Мне тоже начало казаться...

...Немного страшно засыпать

И очень страшно... просыпаться.

 

27 января 1927

 

 

 

 

* * *

 

Весна так чувственна. Прикосновенье ветра

Томит листву, и грешная дрожит.

Не выдержит? И этой самой ночью...

Пахучая испарина ползет

И обволакивает. Мягко

Колышутся и ветви клена,

И чьи-то волосы, и чей-то взгляд.

Все — обреченное. И я обречена

Под кожу втягивать прохладную звезду,

И душный пот земли, и желтый мир заката..

Но по железу ерзнула пила,

И кислое осело на зубах.

 

Весна 1927

 

 

 

 

ОТРЫВОК

 

В движенье хаоса немом,

В безмолвном волн соревнованье

Сперва расплывчатым пятном

Скользнуло первое сознанье.

Уж волны тяжкие сошлись

Втоптать в себя чужую силу.

Но хаос молнией пронзила

Никем не сказанная мысль.

И побежденный — коченел.

Громады волн (громады тел!)

Покрылись немотою плотной,

Землей, в зачатьях многоплодной:

Начала не было. Поверь

Грядущему — конца не будет.

Но по ночам голодный зверь

Нам чудится в подземном гуде.

Когда дерзали — на века

Терзать непрожитые дали, —

Он выползал издалека,

И в жерлах гор его видали.

Он все подслушал. Он отметить

Горячим клокотом поклялся.

Кто ныне смеет вопросить —

Умолк? Умаялся? Умялся?

В ком страха нет? Прильни, внемли,

Вмолчись в таинственное лоно

И сквозь дыхание земли

Прослышь ворчание и стоны.

Там тугосжатые дрожат.

Сквозь плен (сквозь тлен!) внемли очами

Самосжиранию громад

Безумных волн, голодных нами.

 

1928

 

 

 

 

* * *

 

Полдневное солнце дрожа растеклось,

И пламень был слизан голодной луною.

Она, оголтелая, выползла вкось,

До скул налакавшись зенитного зною.

 

Себя всенебесной владычицей мня,

Она завывала багровою пастью...

В ту ночь подошло, чтоб ударить меня,

Суровое, бронзоволикое счастье.

 

1929

 

 

 

 

МУЗА

 

Когда я ошибкой перо окуну,

Минуя чернильницу, рядом, в луну, —

В ползучее озеро черных ночей,

В заросший мечтой соловьиный ручей, —

Иные созвучья стремятся с пера,

На них изумленный налет серебра,

Они словно птицы, мне страшно их брать,

Но строки, теснясь, заполняют тетрадь.

Встречаю тебя, одичалая ночь,

И участь у нас, и начало точь-в-точь —

Мы обе темны для неверящих глаз,

Одна и бессмертна отчизна у нас.

Я помню, как день тебя превозмогал,

Ты помнишь, как я откололась от скал,

Ты вечно сбиваешься с млечных дорог,

Ты любишь скрываться в расселинах строк.

Исчадье мечты, черновик соловья,

Читатель единственный, муза моя,

Тебя провожу, не поблагодарив,

Но с пеной восторга, бегущей от рифм.

 

1930

 

 

 

 

* * *

 

Назначь мне свиданье

  на этом свете.

Назначь мне свиданье

  в двадцатом столетье.

Мне трудно дышать без твоей любви.

Вспомни меня, оглянись, позови!

Назначь мне свиданье

  в том городе южном,

Где ветры гоняли

  по взгорьям окружным,

Где море пленяло

  волной семицветной,

Где сердце не знало

  любви безответной.

Ты вспомни о первом свидании тайном,

Когда мы бродили вдвоем по окраинам,

Меж домиков тесных,

  по улочкам узким,

Где нам отвечали с акцентом нерусским.

Пейзажи и впрямь были бедны и жалки,

Но вспомни, что даже на мусорной свалке

Жестянки и склянки

  сверканьем алмазным,

Казалось, мечтали о чем-то прекрасном.

Тропинка все выше кружила над бездной...

Ты помнишь ли тот поцелуй

поднебесный?..

Числа я не знаю,

  но с этого дня

Ты светом и воздухом стал для меня.

Пусть годы умчатся в круженье обратном

И встретимся мы в переулке Гранатном...

Назначь мне свиданье у нас на земле,

В твоем потаенном сердечном тепле.

Друг другу навстречу

  по-прежнему выйдем,

Пока еще слышим,

Пока еще видим,

Пока еще дышим,

И я сквозь рыданья

Тебя заклинаю:

  назначь мне свиданье!

Назначь мне свиданье,

  хотя б на мгновенье,

На площади людной,

  под бурей осенней,

Мне трудно дышать, я молю о спасенье...

Хотя бы в последний мой смертный час

Назначь мне свиданье у синих глаз.

 

1953

 

 

 

 

* * *

 

Смертный страх перед бумагой белой...

Как его рассеять, превозмочь?

Как же ты с душою оробелой

Безоглядно углубишься в ночь?

 

Ни дымка, ни звука — тьма и снег.

Только тьма и снег в степи бескрайной.

Ни звезды, ни вехи — только тайна,

Только ночь и только человек.

 

Он идет один, еще не зная,

Встретится ль в дороге огонек.

Впереди лишь белизна сплошная,

И сплошная тьма, и путь далек.

 

Он идет, перемогая вьюгу,

И безлюдье, и ночную жуть,

И нельзя пожаловаться другу,

И нельзя в пути передохнуть.

 

Впереди ночной простор широкий,

И пускай в снегах дороги нет,

Он идет сквозь вьюгу без дороги

И другому пролагает след.

 

Здесь, быть может, голову он сложит.

Может быть, идущий без пути,

Заплутает, сгинет, но не может,

Он уже не может не идти.

 

Где-то ждет его душа живая.

Чтоб ее от горя отогреть,

Он идет, себя позабывая...

Выйди на крыльцо и друга встреть.

 

1956

 

 

 

 

* * *

 

Но только и было, что взгляд издалека,

Горячий сияющий взгляд на ходу.

В тот день облака проплывали высоко

И астры цвели в подмосковном саду.

Послушай, — в каком это было году?

С тех пор повторяю: а помнишь, а знаешь?

И нечего ждать мне и все-таки жду.

Я помню, я знаю, что ты вспоминаешь

И сад подмосковный, и взгляд на ходу.

 

31 августа 1962

 

 

 

 

* * *

 

Ни ахматовской кротости,

Ни цветаевской ярости —

Поначалу от робости,

А позднее от старости.

 

Не напрасно ли прожито

Столько лет в этой местности?

Кто же все-таки, кто же ты?

Отзовись из безвестности!..

 

О, как сердце отравлено

Немотой многолетнею!

Что же будет оставлено

В ту минуту последнюю?

 

Лишь начало мелодии,

Лишь мотив обещания,

Лишь мученье бесплодия,

Лишь позор обнищания.

 

Лишь тростник заколышется

Тем напевом, чуть начатым...

Пусть кому-то послышится,

Как поет он, как плачет он.

 

1967

 

 

 

 

* * *

 

О, какие мне снились моря!

Шелестели полынью предгория...

Полно, друг. Ты об этом зря,

Это все реквизит, бутафория.

Но ведь снилось! И я не пойму —

Почему они что-то значили?

Полно, друг. Это все ни к чему.

Мироздание переиначили.

Эта сказочка стала стара,

Потускнели видения ранние,

И давно уж настала пора

Зренья, слуха и понимания.

 

1967

 

 

 

 

* * *

 

Одна на свете благодать —

Отдать себя, забыть, отдать

И уничтожиться бесследно.

Один на свете путь победный —

Жить как бегущая вода:

Светла, беспечна, молода,

Она теснит волну волною

И пребывает без труда

Все той же и всегда иною,

Животворящею всегда.

 

1967

 

 

 

 

* * *

 

Оглянусь — окаменею.

Жизнь осталась позади.

Ночь длиннее, день темнее.

То ли будет, погоди.

 

У других — пути-дороги,

У других — плоды труда,

У меня — пустые строки,

Горечь тайного стыда.

 

Вот уж правда: что посеешь...

Поговорочка под стать.

Наверстай-ка что сумеешь,

Что успеешь наверстать!

 

Может быть, перед могилой

Узнаём в последний миг

Всё, что будет, всё, что было...

О, немой предсмертный крик!

 

Ни пощады, ни отсрочки

От беззвучной темноты...

Так не ставь последней точки

И не подводи черты.

 

1967

 

 

 

 

* * *

 

Пожалейте пропавший ручей!

Он иссох, как душа иссыхает.

Не о нем ли средь душных ночей

Эта ива сухая вздыхает!

Здесь когда-то блестела вода,

Убегала безвольно, беспечно.

В жаркий полдень поила стада

И не знала, что жить ей не вечно,

И не знала, что где-то вдали

Неприметно иссякли истоки,

А дожди этим летом не шли,

Только зной распалялся жестокий.

Не пробиться далекой струе

Из заваленных наглухо скважин...

Только ива грустит о ручье,

Только мох на камнях еще влажен.

 

1967

 

 

 

 

* * *

 

Судьба за мной присматривала в оба,

Чтоб вдруг не обошла меня утрата.

Я потеряла друга, мужа, брата,

Я получала письма из-за гроба.

 

Она ко мне внимательна особо

И на немые муки торовата.

А счастье исчезало без возврата...

За что, я не пойму, такая злоба?

 

И все исподтишка, все шито-крыто.

И вот сидит на краешке порога

Старуха у разбитого корыта.

 

— А что? — сказала б ты. —

И впрямь старуха.

Ни памяти, ни зрения, ни слуха.

Сидит, бормочет про судьбу, про Бога...

 

1967

 

 

 

 

* * *

 

— Черный ворон, черный вран,

Был ты вором иль не крал?

  — Крал, крал.

Я белее был, чем снег,

Я украл ваш краткий век.

Сколько вас пошло травой,

Я один за всех живой.

— Черный ворон, черный вран,

Был ты вором иль ты врал?

  — Врал, врал.

 

1967

 

 

 

 

* * *

 

Осень сорок четвертого года.

День за днем убывающий зной.

Ереванская синь небосвода

Затуманена дымкой сквозной.

 

Сокровенной счастливою тайной

Для меня эта осень жива.

Не случайно, о нет, не случайно

Я с трудом поднимаю слова, —

 

Будто воду из глуби колодца,

Чтобы увидеть сквозь годы утрат

Допотопное небо Звартноца,

Обнимающее Арарат.

 

1968

 

 

 

 

* * *

 

А ритмы, а рифмы неведомо откуда

Мне под руку лезут, и нету отбоя.

Звенит в голове от шмелиного гуда.

Как спьяну могу говорить про любое.

О чем же? О жизни, что длилась напрасно?

Не надо. Об этом уже надоело.

Уже надоело? Ну вот и прекрасно,

Я тоже о ней говорить не хотела.

И все же, и все-таки длится дорога,

О нет, не дорога - глухая тревога,

Смятенье, прислушиванье, озиранье,

О чем-то пытаешься вспомнить заране,

Терзается память и все же не может

Прорваться куда-то, покуда не дожит

Мой день...

 

1968

 

 

 

 

* * *

 

О сердце человечье, ты все в кровоподтеках,

Не мучься, не терзайся, отдохни!

Ты свыкнешься с увечьем, все дело только в сроках,

А как тепло на солнце и легко в тени!

Не мучься, не терзайся, родное, дорогое,

Не мучься, не терзайся, отдохни!

Увечья не излечит мгновение покоя,

Но как тепло на солнце и как легко в тени!

 

1968

 

 

 

 

* * *

 

Легко ль понять через десятки лет —

Здесь нет меня, ну просто нет и нет.

Я не запомнила земные дни.

Растенью, и тому, наверно, внятно

Теченье дней, а для меня они —

Как на луне смутнеющие пятна.

 

1969

 

 

 

 

* * *

 

Я здесь любила все как есть,

Не рассказать, не перечесть —

Весну любила за весну,

А зимушку за белизну,

А лето за угрюмый зной,

А осень... у нее со мной

Был уговор особый,

Узнать его не пробуй.

Она ведет меня тайком,

И всякий раз впервые,

Звеня ключами и замком,

В такие кладовые,

Где впрямь захватывает дух

От багреца и злата,

А голос — и глубок и глух —

Мне говорит неспешно вслух

Все, что сказал когда-то.

 

1969

 

 

 

 

* * *

 

Я живу, озираясь,

Что-то вспомнить стараюсь —

И невмочь, как во сне.

Эта злая работа

До холодного пота,

Видно, впрямь не по мне.

Но пора ведь, пора ведь

Что-то разом исправить

Распрямить, разогнуть...

Голос тихий и грозный

Отвечает мне: поздно,

Никого не вернуть.

 

Я живу, озираясь,

Я припомнить стараюсь

Мой неведомый век.

Все забыла, что было,

Может, я и любила

Только лес, только снег.

Снег — за таинство света

И за то, что безгласен

И со мною согласен

Тишиною пути,

Ну а лес — не за это:

За смятенье, за гомон

И за то, что кругом он,

Стоит в рощу войти...

 

1969

 

 

 

 

* * *

 

  Непоправимо белая страница...

  Анна Ахматова

 

Пустыня... Замело следы

Кружение песка.

Предсмертный хрип: «Воды, воды...»

И — ни глотка.

В степных снегах буран завыл,

Летит со всех сторон.

Предсмертный хрип: «Не стало сил...»—

Пургою заметен.

Пустыни зной, метели свист,

И вдруг — жилье во мгле.

Но вот смертельно белый лист

На письменном столе...

 

30 ноября 1971

 

 

 

 

* * *

 

Сказать бы, слов своих не слыша,

Дыханья, дуновенья тише,

Беззвучно, как дымок под крышей

Иль тень его (по снегу тень

Скользит, но спящий снег не будит),

Сказать тебе, что счастье — будет,

Сказать в безмолвствующий день.

 

Декабрь 1971

 

 

 

 

* * *

 

Слова пустые лежат, не дышат,

Слова не знают — зачем их пишут,

Слова без смысла, слова без цели,

Они озябших не отогрели,

Они голодных не накормили,—

Слова бездушья, слова бессилья!

Они робеют, они не смеют,

Они не светят, они не греют

И лишь немеют в тоске сиротства,

Не сознавая свое уродство.

 

1970-е

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали