Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ИГОРЬ ГАЛКИН

Игорь Галкин (Донецк, 1963—2016). Поэт, журналист, критик. Участник нескольких международных литературных проектов («Черный квадрат», «Антология русского верлибра»). Автор поэтического сборника «Просто время прошло». Автор нескольких киносценариев. Один из лучших русскоязычных кинокритиков в категории «элитарное кино».

_______________

 

Поэт в Донецке – больше, чем поэт. Гораздо больше. Галкин – из рабочей семьи, всю жизнь прожил на Азотном, начинал трудовую деятельность как слесарь (по-моему, на энергозаводе). Потом человека резко качнуло в сторону культуры и искусства (к чему он, конечно, был предрасположен с самых младых ногтей, имеет музыкальное образование и в юности даже примыкал к какой-то рок-банде). Кажется, в 1990-м он поехал на кинофестиваль в Юрмалу, где как русский патриот требовал у организаторов, чтобы на бейджике его фамилия была написана не как Galkins, а как Galkin.  В 1991 году попал в «Антологию русского верлибра» — поэтический сборник стихов без рифмы и размера, составленный московским продюсером Кареном Джангировым. Для донецкого парня это было очень круто, поверьте – и в окружении более маститых творцов Игорь Викторович выглядел одним из лучших, как по мне. В то же время Галкин работал в кинотеатре Шевченко – читал закадровый дубляж прямо из зала. Его характерный немного скрипучий голос должны помнить люди, смотревшие там хиты эпохи. Будучи нетрезв (что случалось), Галкин любил оживлять скучное течение официального перевода своими импровизациями.

Он всегда был склонен к импровизациям и никогда не мог вписаться в какой-то шаблон.

Потом Галкин примкнул к журналистике. Там мы с ним и совпали. В ноябре 1993 года он пришел к нам в редакцию в длинном черном пальто, щуплый, бородатый, хищный. Представился «русским фашистом». Я сразу подумал, что с этим человеком все ясно. Конечно, ошибся. С Галкиным никогда ничего не бывает ясно. Мы с ним – одногодки. Это нас сближает. Более неорганизованного человека я не встречал. Это нас отдаляет. Как заместитель редактора я ни с кем не имел столько проблем, как с ним. И редко с кем было так интересно.

В журналистике Галкин продержался почти 10 лет – невероятно долго по его меркам. Мощный интеллект позволял ему работать в любой газетной сфере. Помню, как, будучи существенно нетрезв (что, в принципе, наблюдалось), он брал телефонное интервью о венчурном инвестировании, в котором не понимал ни бельмеса у какого-то днепропетровского воротилы. Днепропетровец ни о чем не догадался – ни о галкинском неведении, ни о его состоянии.

Галкин вёл жизнь свободного художника и со своего Азотного практически не выезжал. На Азотном он чувствовал себя совершенно на своем месте.

 

Е.Ясенов

* * *

 

Памяти моей матери, очень любившей синиц

 

Ночь проведут напоследок

На крыше, заборе, калитке

Птицы-переселенцы,

птицы-космополиты.

 

Пусть щебетнут по очереди.

Только не выйдет, милые.

Вовсе летать не хочется

мне при моей фамилии.

 

Останемся здесь, беспородные.

Зимою, когда прояснится,

насыплю пшена воробышкам

да хлеб покрошу синицам.

 

 

 

 

* * *

 

По городу ходят мужчины,

таская узлы на горбах.

По городу ездит машина,

стреляя бездомных собак.

 

Гуляют степенные дамы,

лепечут ручному зверью,

и косятся взглядом удава

на стройную спину мою.

 

Как только представится случай,

машина подъедет, звеня.

И узел на спину навьючат,

а то и пристрелят меня.

 

 

 

 

* * *

 

Здесь практически каждый небрит и мордаст.

Разве я — далеко не атлет.

Некрасивая девушка пиво подаст

и печально посмотрит вослед.

 

Все заказы утроят, учетверят,

будут водку в бокал доливать.

Ни черта я не помню, что было вчера.

Мне на это вчера наплевать.

 

Эти рыла начнут меня жизни учить

или драться полезут со мной.

Некрасивая девушка только молчит,

повернувшись красивой спиной.

 

Я бы мог обернуться, к себе поманя,

а из кружки едва пригубить.

Она будет до смерти бояться меня,

и смертельно, до смерти любить.

 

Я способен, похоже, ещё обаять,

если чем-то убить перегар,

чтобы смену едва бы смогла достоять

на ослабших красивых ногах.

 

Но, по-крупному, надо умаслить судьбу –

чтобы заново нас сотворить.

Некрасивую девушку я позову

и заказ попрошу повторить.

 

 

 

 

* * *

 

Недолго покурю под листопадом.

Последние с каштанов облетают.

По тротуару лёгкими стопами

шагает жизнь, такая молодая.

 

А может быть и мне набедокурить –

частицей этой жизни притвориться.

От моего, от жалкого окурка

Вселенная быть может загорится.

 

 

 

 

* * *

 

Ты слышишь? – это ветер

пророчит мой предел.

Я почему-то верю

подобной ерунде.

 

Ты слышишь? – это время

уснуло на часах.

Я почему-то верю

подобным чудесам.

 

О чём в лесах осенних

мир девственный поёт?

Наверно – в нём спасенье…

Но это – не моё.

 

О чём – чудак! – насвищешь

исчезнувшей звезде?

Ты слышишь?… Это свыше…

Но я останусь здесь.

 

 

 

 

* * *

 

Время-то какое сволочное!..

Только радости — что осень на подходе.

Вот когда всё русское, родное

снова оживает в обиходе.

Выросшие за лето деревья –

не обрежь, так выдавят окошко.

Жёлтое грушёвое варенье,

нехотя текущее из ложки.

Тянет георгинами и прелью.

Водка пьётся добрыми глотками.

Осы норовят залезть в тарелки

или недопитые стаканы.

А когда с похмелья, спозаранку

ломит нам славянские затылки,

добрые и мудрые славянки

достают вчерашние бутылки.

Нас в какие дали не манило!

Но взалкаешь, душу распотешишь…

Сколько уж правителей сменилось,

песни-то поём одни и те же.

Здесь и пьют, и каются на равных.

И нигде похожего не сыщещь.

Потому и тянет нас обратно –

хоть в объятья, хоть на пепелище.

 

 

 

 

* * *

 

То чёрные деревья, то белые деревья…

То нищая деревня, то мёртвая деревня…

То вырубленный сад, то высохшие корни…

Не надо нас спасать.

Оставьте нас в покое.

 

Утратим имена, обычаи и церкви.

Оставим письмена — как инки и ацтеки.

Мелки нам ваша лесть, объятья и укоры.

Не надо нас жалеть.

Оставьте нас в покое.

 

Когда уснёт в траве оставшийся, последний –

берите как трофей наш скарб тысячелетний:

распятья и мечи, мундиры и иконы…

Не надо нас учить.

Оставьте нас в покое.

 

Понавезите книг, поля перепашите.

Насобирайте с них на две или три жизни.

Расступится тайга и присмиреют реки…

Лишь русские снега чужих угрюмо встретят.

 

 

 

 

* * *

 

Та девушка стала артисткой.

Но столь же строга и стройна,

гуляя на пляже балтийском.

Но это другая страна.

И трудно сегодня помыслить

как выросла эта сосна

в пустом гарнизоне под Минском.

Но это другая страна.

И как же метели красивы,

и как глубока тишина,

когда колесишь по России.

Но это другая страна.

Я даже не чувствую гнева,

под блядские гимны встаю

и, стоя, взираю на небо.

И Родину там узнаю.

 

 

 

 

* * *

 

Пейзаж ни красив, ни суров –

плывут и плывут облака,

и стая осенних ворон

закручена как ДНК,

как провод из нескольких жил.

Для верности, меж облаков,

неведомо кто поместил

загадочный генокод

одной позабытой страны,

исчезнувшей без следа.

Лишь только торчат из стены

разъёмы и провода…

 

Но кто-нибудь, вроде меня,

сюда, озираясь, придёт.

И, голову к небу подняв,

заметит таинственный код.

 

Запомнит, введёт, а потом

забытую как бы скрижаль

покажет ему монитор.

 

Останется «Enter» нажать.

 

 

 

* * *

 

Меня ведь небеса не увлекали.

Но в армии однажды я летел

настолько высоко над облаками,

что прилетать на землю не хотел.

 

Потом не раз ходил за горизонты,

диковинок немало поглядел.

Но размышлял степенно и резонно,

что мне и дома хватит разных дел.

 

А вскоре предстоит (и тут уж я хоть тресни)

отправиться за времени предел.

Оно, конечно, тоже интересно –

да не вернуться, как бы ни хотел.

 

 

 

 

* * *

 

Здесь практически каждый небрит и мордаст.

Разве я — далеко не атлет.

Некрасивая девушка пиво подаст

и печально посмотрит вослед.

 

Все заказы утроят, учетверят,

будут водку в бокал доливать.

Ни черта я не помню, что было вчера.

Мне на это вчера наплевать.

 

Эти рыла начнут меня жизни учить

или драться полезут со мной.

Некрасивая девушка только молчит,

повернувшись красивой спиной.

 

Я бы мог обернуться, к себе поманя,

а из кружки едва пригубить.

Она будет до смерти бояться меня,

и смертельно, до смерти любить.

 

Я способен, похоже, ещё обаять,

если чем-то убить перегар,

чтобы смену едва бы смогла достоять

на ослабших красивых ногах.

 

Но, по-крупному, надо умаслить судьбу –

чтобы заново нас сотворить.

Некрасивую девушку я позову

и заказ попрошу повторить.

 

 

 

 

* * *

 

Коротко стриженый ангел

вертит и вертит мобильник.

Смотрит светло и нахально.

Так что совсем не обидно.

И не понять – куда смотрит.

«Нокию» вертит и вертит.

В этих глазах будто море,

ждущее северный ветер.

Смотрит растерянным взглядом:

вдруг разрядился мобильный?..

Хочет, чтоб кто-то погладил.

Ждёт, чтоб её полюбили.

Смотрит почти что бесстыдно.

Я бы нырнул в это море…

Только боюсь, что постигнет

участь Содома с Гоморрой.

 

 

 

 

* * *

 

По городу ходят мужчины,

Таская узлы на горбах.

По городу ездит машина,

Стреляя бездомных собак.

Гуляют степенные дамы,

Лепечут ручному зверью

И косятся взглядом удава

На стройную спину мою.

Как только представится случай,

Машина подъедет, звеня.

И узел на спину навьючат,

А то и пристрелят меня.

 

 

 

 

* * *

 

Из-под зимы, как из-под одеяла,

планета обозначилась слегка –

как девушка, свежа и идеальна,

вот только разлохмачена пока.

Ещё не раз – с планеты это станет… -

метели неожиданной покров

она сорочкою застенчиво натянет

на стройное девичее бедро.

И будто сон ее повторно сморит.

Тогда войдёт непрошеный нахал,

войдёт и беззастенчиво осмотрит

то, что намерен вскоре распахать.

 

 

 

 

* * *

 

То чёрные деревья, то белые деревья…

То нищая деревня, то мёртвая деревня…

То вырубленный сад, то высохшие корни…

Не надо нас спасать.

Оставьте нас в покое.

 

Утратим имена, обычаи и церкви.

Оставим письмена - как инки и ацтеки.

Мелки нам ваша лесть, объятья и укоры.

Не надо нас жалеть.

Оставьте нас в покое.

 

Когда уснёт в траве оставшийся, последний –

берите как трофей наш скарб тысячелетний:

распятья и мечи, мундиры и иконы…

Не надо нас учить.

Оставьте нас в покое.

 

Понавезите книг, поля перепашите.

Насобирайте с них на две или три жизни.

Расступится тайга и присмиреют реки…

Лишь русские снега чужих угрюмо встретят.

 

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали