Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
WOLFGANG BORCHERT

Перевод И. Грицковой

 

 

 

МЕЧТА

 

Когда я умру,

Хочу на ветру

Раскачиваться фонарем.

Ночью и днем.

Из года в год.

Но лишь у твоих ворот.

 

Или в порту, где в черной пыли

Грузные спят корабли,

Смех женщины слышен развязной.

Или на улочке грязной.

Я бы мерцаньем своим помог

Тому, кто бредет, одинок.

 

Или неплохо наверняка —

Висеть у дешевого кабака.

Музыке в лад

Был бы я рад

Подмигивать желтым огнем

И думать о чем-то своем.

 

Или хочу, чтобы в щель гардин

Мальчик, оставшийся дома один,

Испуганный, видел меня сквозь тьму,

Спокойнее стало б ему.

А вьюга, которой на все наплевать,

Будет сильней завывать.

 

Так вот почему, когда я умру,

Хочу на ветру

Раскачиваться фонарем.

Под снегом и под дождем.

И в тишине ночной

Шептаться с луной

Лишь о тебе одной.

 

 

 

 

 

ДОЖДЬ

 

Как старуха по земле плетется,

В непонятной злобе трепеща.

Волосы влажны. И остается

Мокрый след от серого плаща.

 

В дверь любую яростно стучится.

В окна бьет отчаянно рукой.

…Девушка влюбленная томится:

Как из дома выйдешь в дождь такой?

 

Вихрь старухе волосы взлохматит.

Дерзко головой она качнет.

На лету свой серый плащ подхватит.

И, как ведьма, танцевать начнет.

 

 

 

 

 

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

 

Над городом тумана пелена.

Тугого, серого. И различимы еле

свет фонаря и белые чепцы сестер.

И чей-то разговор

доносится едва.

И каплями дождя летят

отдельные слова

…на той неделе…

…моя жена…

Они звучат как будто бы стихи,

рождая домыслы… И вот уже тихи,

пустынны улицы. Последний замер шаг.

И притомился шум. И полуночный мрак

стал понемногу в окнах проступать.

Все потому, что город хочет спать.

 

 

 

 

___________________________________________

 

 

 

 

© Copyright: Геннадий Мельник, 2019

 

 

 

1. Эксперимент

 

Не бойся встать среди дождя,

Когда он выльет на тебя

Мильоны капелек-горошин,

И попытайся быть хорошим.

 

Не бойся в центре вихря встать

И буре окажись под стать

С весёлой храбростью Гавроша,

И попытайся быть хорошим.

 

Не бойся, встать среди огня,

Дай чудищу тебя обнять,

Испей вино сердечной дрожи

И попытайся быть хорошим.

 

 

 

2. Дождь

 

Дождь бредёт старухой одинокой,

Серое пальто, безумный взгляд.

Мокрым кулачком стучится в окна

Всех домов на улице подряд.

 

И волос её седые пряди

Застят даль, и проклинает дождь

Девушка в наглаженном наряде:

В слякоть разве к милому пойдешь!

 

А старуху донимает ветер,

Хлёстко по лицу наотмашь бьёт.

Та же в пляс с отчаянием ведьмы,

Будто сил набравшись, вдруг идёт.

 

 

 

3. Луна–обманщица

 

(Моабит)

 

Лунный луч рисует мне

Зыбкий образ на стене:

То ли сети паука,

То ли невод рыбака.

 

Ах, обманщица-луна,

Ты шутить со мной вольна.

Взгляд сквозь слёзы на окно:

Зарешечено оно.

 

 

 

 

4. Поцелуй

 

И этот дождь не страшен ей,

Она – во власти поцелуя,

Который всех невзгод сильней

Мечтами девочку волнует.

 

Промокло платьице насквозь,

Чуть съёжилось, открыв колени.

Одной дождинке довелось

Стать верным стражем откровений.

 

Девчонка сердцем рвётся к ним.

Так, может быть, блаженны звери.

Над кудрями сияет нимб.

Фонарный свет? Или свет веры?

 

 

 

5.

 

Стать хотел бы башней света,

Рассекая ночь и ветры, –

Для трески и корюшки,

Для любой лодчонки утлой,

Но и сам дождусь ли утра,

Бриг, хлебнувший горюшка!

Вольфганг Борхерт (нем. Wolfgang Borchert; 20 мая 1921, Гамбург — 20 ноября 1947, Базель) — немецкий писатель, драматург и поэт, чья пьеса «Там, за дверью» явилась одним из важнейших литературных документов Германии XX века, а сам автор занял заметное место в эпохе безвременья немецкой культуры, «часа ноль», наступившего по окончании Второй мировой войны.

 

Вольфганг Борхерт родился в Гамбурге, городе, занявшем важнейшее место в его лирике. Своё первое стихотворение он написал в пятнадцатилетнем возрасте. Ещё будучи юношей, он публиковал свои стихи, которые привлекли внимание гестапо, так как не вписывались в рамки имперской идеологии. Он интересовался поэтами раннего немецкого экспрессионизма (Готфрид Бенн, Георг Тракль, Георг Гейм). Своими же учителями Борхерт называл Гёльдерлина и Рильке.

В марте 1941 года он стал актёром театров в Ганновере и Люнебурге. Эти три месяца он позже вспоминал как самое счастливое время в своей жизни.

 

Уже в июне 1941 года после окончания театральной школы двадцатилетнего поэта, захваченного мечтами о театре, призвали в армию — на Восточный фронт, в составе мотострелковых войск. В России он был ранен и заболел дифтерией. Его обвинили в симуляции, но затем оправдали. Начальство, посчитав болезнь умышленным уклонением от армии, отправило его на родину — в нюренбергскую тюрьму. По решению суда, не за одну лишь «умышленную» болезнь, но также за «пораженческие настроения» (в своих письмах Борхерт критиковал партию, государство и вермахт) он был приговорён к смерти. Однако за него походатайствовали и тем отвлекли от него смертную казнь, заменённую тюремным заключением. Впрочем, выпустили его довольно скоро — войне требовались солдаты. В ноябре 1942 года из-под Смоленска его, обмороженного и тяжело больного, отправили в Германию на лечение. В начале 1943 года он был комиссован по состоянию здоровья. По выходе из лазарета присоединился к труппе фронтового театра. Однако после пародии на Геббельса его опять арестовали по обвинению в разложении боевого духа и приговорили к 9 месяцам заключения, которое он отбывал в Моабитской тюрьме.

 

Борхерта освободили уже только французские войска весной 1945 года (и вновь посадили — в лагерь для военнопленных, откуда он сбежал). Он отсидел в общей сложности 17 месяцев; это окончательно подорвало его здоровье. После окончания войны работал в гамбургском театре.

 

В 1946 году Борхерт опубликовал сборник стихов «Фонарь, ночь и звёзды» («Laterne, Nacht und Sterne»), писал рассказы (в частности, «Одуванчик») и притчи, в которых описывал судьбы людей военного и послевоенного времени.

 

В январе 1947 года умирающий Борхерт за одну неделю написал своё важнейшее произведение — пьесу «Там, за дверью» («Draußen vor der Tür»), полную трагизма историю бывшего фронтовика, опустошённого и потерявшего всё, ради чего он жил, сражался и страдал. Премьера пьесы (в виде радиопостановки Гамбургского театра) состоялась на следующий день после смерти Борхерта, наступившей 20 ноября 1947 года.

Могила Борхерта и его родителей на Ольсдорфском кладбище

 

Среди пожаров, мороза, руин и смерти родилось это гуманистическое и одновременно нигилистическое мировоззрение писателей его поколения, пришедших в Германию в «час ноль»: одновременно отвергающих и испытывающих скрижали заветов. Борхерт, будучи тяжело больным и не имея надежды на выздоровление, старался как можно более полно зафиксировать свой взгляд. Оттого лексика его крохотных рассказов и притч чрезвычайно скупа, но вместе с тем и особенно выразительна, сродни евангельским текстам. Он не ставил вопросы о вине или ошибках Германии. Он видел вокруг себя вихрь смерти, сам нёс людям смерть, сам был приговорён к смерти. Какими глазами он должен смотреть на мир: «Достоевский на Семёновском плацу…» — такой образ дал ему его друг литератор Мейер-Марвиц. «Тот, кто стоял на пороге смерти — неминучей, „наверно“, вернувшись к жизни, какими глазами он смотрит или — каким кажется его обрезанным глазам наш серенький мир. Все обыкновенные краски погасли и все будничные звуки заглохли — всё стало ярче и громче: слух проник в первозвук и глаз в глубь света. И все движения изменились, и то что за год — минута, а „сейчас“ — как вихрь. Отпущенный назад в жизнь с порога наверной смерти и не может писать иначе: в его глазах пожар». Эти слова Алексея Ремизова о Достоевском многое определяют и в прозе Борхерта.