Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ВЛАДИМИР ГИППИУС

Владимир (Вальдемар) Васильевич Гиппиус (15 [27] июля 1876, Химки — 5 ноября 1941, Ленинград) — русский поэт Серебряного века, литературовед. Брат поэта В.В.Гиппиуса, родственник поэтессы З.Н.Гиппиус.

 

Родился в 1876 году в Санкт-Петербурге. Учился в гимназии с А. Добролюбовым, вместе с ним начинал литературное поприще, прослыв одним из первых в России декадентов. Будучи студентом историко-филологического факультета Петербургского университета, выпустил сборник стихов «Песни» (1897).

В 1912 году выпускает книгу «Возвращение» (под псевдонимом Вл. Бестужев), в 1915 — сборник «Ночь в звёздах» (под псевдонимом Вл. Нелединский). В 1916 году в «Альманахе муз» публикуется его поэма «Влюблённость» и выходит сборник «Томление духа».

Преподавал словесность в гимназии Стоюниной, Первой Санкт-Петербургской гимназии и Тенишевском училище, где среди его учеников были О. Э. Мандельштам (изобразивший учителя в воспоминаниях «Шум времени») и В. В. Набоков. Принимал участие в собраниях «Цеха поэтов».

Умер в 1941 году во время блокады Ленинграда от голода.

Гиппиус стихи писал урывками или, лучше сказать, порывами: издав очередной сборник, нередко отходил от творчества. Педагогическая служба заставляла печататься под псевдонимом, но в отличие от Анненского и Сологуба Гиппиус каждую книжку стихов выпускал под новым именем (Владимир Г…с, Вл. Бестужев, Вл. Нелединский), как бы снова представая начинающим.

Выступив вместе с А. Добролюбовым, проповедовал еще более эпатирующее декадентство, чем в те же годы Брюсов в Москве. Вскоре под влиянием З. Гиппиус начал изживать эти свои пристрастия, напечатал отрицательную рецензию на сборник «Книга раздумий» (СПб., 1899) со стихами Бальмонта, Брюсова, Коневского. Подобная ситуация часто повторялась в судьбе Гиппиуса: сделав шаг, он испытывал сомнения в его правильности. Педагог и воспитатель боролись в нем с эстетом, индивидуалистом, отчего Гиппиус называл себя не без иронии «кающимся декадентом»; в дальнейшем отдал дань религиозным настроениям. В 1910-е годы стал известен литературно-общественными выступлениями; в статьях о писателях классиках и современниках утверждал духовно-преобразующую миссию литературы. После Октября работал в Наркомпросе.

* * *

 

Наглухо окна закрою,

Темным ковром занавешу, —

Сердце забьется тоскою,

Сердце тоской я потешу.

 

Темень мне очи обнимет,

С грез покрывало отымет,

Тайны мои обнажит...

Звезд я за то не увижу,

 

Звезды я так ненавижу!..

Свет их блестит и блестит...

Стаи развеянных теней,

Отблески дряхлых волнений —

 

В сердце как встарь оживут...

Нет!.. Не хочу я рыданий,

Ярких, слепых упований!..

Тени и звезды плывут...

 

146

Горечь... желание неги...

Юных порывов набеги...

Нет!.. Не хочу, не хочу!

Мимо! Не вижу, не вижу!

Звезды я так ненавижу!

Злобно смеюсь их лучу!

 

Наглухо окна закрою,

Темным ковром занавешу, —

Сердце забьется тоскою,

Сердце тоской я потешу!

 

Ноябрь 1893

 

 

 

 

ВОРОН

 

Посвящается Е. С. Ручу

 

От затхлого трупа поднялся бездомный, тоскующий ворон,

Летел он в далекую сторону...

Холодная степь затерялась, и путь — неподвижен и черен

 

К товарищу — старому ворону.

К товарищу — старому ворону.

И ворон роптал на беззвездье, и сетовал сумрачным криком,

И крылья вздымал невеселые...

Туманы бродили — стелились, как тучи, в безлюдьи великом

Седые, немые, тяжелые.

 

Больному товарищу нес он в надежных, измученных лапах

Клок смрадной, сыреющей падали;

Вослед ему несся упрямо глухой, одуряющий запах,

И силы все падали, падали,

 

И влага смежала зеницы, и ветер, порывист и черен,

Гудел, обезумевши, ворону...

От затхлого трупа поднялся бездомный, тоскующий ворон —

В далекую, чуждую сторону.

 

Апрель 1894

 

 

 

 

* * *

 

В бессонной темноте шаги твои, как речи,

Забытые шаги:

О бедный брат, зажги пред Богом свечи,

Как встарь зажги!

Не бойся: я опять — за тьмой твоей неверной

Далекая сестра;

Люби шаги мои — от тишины безмерной

И до утра!...

— О, я люблю тебя! Я в темноте бессонной

Люблю шаги твои!

С молитвой старою тебе перед иконой

Зажгу огни.

И не боюсь тебя... С забытою улыбкой.

Бессмертною, как ты,

Я сплю и вижу — ночь, и на равнине зыбкой

Далекие цветы...

 

<1896>

 

 

 

* * *

 

Ты слышишь — как в реке холодной

Поет незвучная вода, —

Она бежит струей свободной

И не устанет никогда.

 

И мы вечернею порою,

Едва померкнет небосклон,

Отходим к вечному покою —

И в тишину, и мирный сон;

 

И усыпительно, и сладко

Поет незвучная вода, —

Что сон ночной, что сумрак краткий —

Не навсегда, не навсегда...

 

1896—1906

 

 

 

 

* * *

Печаль одиноких морей, я узнал тебя рано!

Как вольно и плавно я волны твои рассекал,

Как сладко и долго я ждал на заре золотого тумана, я

Какой озаренной воды от бесчувственных скал я ни ждал!

 

Ах, брызнули звонкие скалы — и сладкие волны шептали, —

Заждались, что брызнет огонь по холодным и темным струям!

И снова ты шла голубая в одеждах из тающей стали,

Звала к одиноким морям...

 

По улицам людным иду, бегу в одиноком молчанье...

Свиданье, свиданье вчера ты назначила нам!

Бегу к одиноким морям — и камни зовут в ожиданье...

Зовут к одиноким морям!

 

<1915>

 

 

 

* * *

 

Забыто о том, что мы в мире встретили?

Везде улики, все вещи свидетели.

 

Вот хлопнули двери под навесами темными,

Но всех, кто входил, наверно запомнили.

 

И окна помнят о ветре неистовом

И книги о тех, кто их перелистывал.

 

И бумага писем, давно заброшенных,

Сохранила дрожанья рук встревоженных.

 

И даже обои — теней движения,

И даже зеркало — отражения.

 

И только свечи — как мы, невечные,

Умрут и сожгут виденья встречные.

 

И в беззаконной неумолимости

Напомнят одни о преходимости.

 

1916

 

 

 

 

* * *

 

В одиноком сгоранье, в блужданье путей безнадежных

Я искал и терял — и терял я тебя, и искал.

Я искал тебя в песнях любви и в молитвах мятежных,

И костры зажигал, и по звездам гадал!

 

Вдохновенье мое! Упоенье мое золотое!

Радость солнца — звенящего в небе, в верху голубом!

Звезды в небе — и буйное пенье морское,

Безутешное пенье воды на раздолье пустом...

 

Я на море гадал, и костры зажигал золотые,

И к сырым прибрежным пескам я лицом припадал,

Я — простертый и вытянув руки — ловил ими волны морские.

Я — сухими губами соленую пену ласкал...

 

<1917>

 

 

 

* * *

 

В беспамятстве небесный свод над нами,

В беспамятстве простертая земля,

В беспамятстве раскинулись — хлебами

И семенами пьяные поля...

 

Ночей и дней, лучей и тьмы томленье,

И смерть, и сон — всё сны, всё сны мои, —

И ты одна в последнем ощущенье,

И звездный свет, весь свет — в твоей крови!

 

1912-1914

 

 

 

Дни и Сны

 

Проходят дни и сны земные...

Кого их бренность устрашит?

Но плачет сердце от обид —

И далеки сердца родные.

 

И утешенья сердцу нет,

А сердце утешенья просит,

И холоден окружный свет,

И свет — сиянья не приносит!

 

Так медленно идут они,

Как в неживом круговращенье,

Мои нерадостные дни —

В мечтах, в слезах, в уединенье.

 

Пусть ночи мчались бы скорей!

А дни — давно неумолимы...

Ночные сны — темней, темней,

И жалят, жалят нестерпимо —

 

Не жалом низменной змеи,

Но сладостным пчелиным жалом..

Так вьются сны, за снами — дни

Над сердцем слабым и усталым.

 

 

 

* * *

 

Друг! скажу тебе несказанное:

Не в прекрасном зри красоту,

Но тропой иди безуханною —

И во мраке иди, как в свету!

 

Возлюби свое вожделение,

Возлюби свои слезы и смех, —

И да будет твой день — откровение,

И да будет правдой — твой грех.

 

Причастись земного желания,

О пойми как душу свой прах, —

И единое узришь сияние

В дольнем сумраке и небесах!

 

 

 

* * *

 

Есть одиночество в страдании,

В разлуке смертной, в увядании,

 

В пренебрежении друзей,

В слезах покинутых детей,

 

В неутоленном ожидании

Наложниц, жен и матерей —

 

И даже в сладостном скитании

Средь чуждых и родных степей...

 

 

 

* * *

 

Забвений призрачных не знаю утолений,

Все смотрится мне в душу глубина. —

Я говорю всегда — душа моя вольна,

Моя душа несется в удивленье.

 

Я не из тех, кто ждут, куда их позовут, —

Меня несут неутолимо волны...

Пусть камни берега тревожны и безмолвны,

Они мой шум призывный стерегут.

 

Свою в морях давно открыл я душу,

И с той поры не знаю тишины, —

Я в ночь покинул вдруг — испытанную сушу,

И буйственные мерю глубины...

 

Кому отдам восхищенную душу,

Кому слова свободные вольны?

 

 

 

* * *

 

Закон чего? — закона нет,

Есть бездна пустоты.

И в бездну жадно смотришь ты...

 

Пустынный воздух глух и нем.

За мраком — мрак иль свет?..

И человек кричит: зачем?

И ночь молчит в ответ.

 

 

 

* * *

 

Иначе, как стихами, говорить

Я не могу, — так решено не мною;

Но я — пленен волшебною игрою,

Но я в струну преображаю нить,

 

Созвучную с мечтательной, — другою;

Я не могу не верить, не любить,

Я не могу — отчалить и не плыть, —

Не я плыву: так решено волною!

 

Волшебных арф созвучны голоса —

Там наверху, где в пламени роса,

И здесь внизу — над тишиной мирскою,

Где я, припав к земле, свой голос строю.

Я все созвучья в тишине открою.

Не я пою, но — в пламени роса!

 

 

 

Книги

 

Не книжности, а жизни я покорен,

Когда о книгах речь свою веду:

Есть книги — пыль, которой мир засорен,

Но есть — поющие в мирском бреду;

 

Но есть — зовущие к томленью и суду,

Но есть — великие, — живые и святые!

Такие — опьяненная стихия, —

Быть может, пятая?.. таким я счет веду.

 

Такие знаю — как времен заклятья;

Такие не истлеют и в аду,

Когда я к ним — спаленный, упаду,

Когда я брошусь — буйный — в их объятья!

 

Я книгами упьюсь в самом раю,

А здесь — им песни стройные пою.

 

 

 

* * *

 

Мне кажется — есть внутренняя связь

Между железом крыш и светом лунным, —

Как тайна света в волны ворвалась,

Как есть печаль — одна — в напеве струнном,

 

Когда ты пальцы водишь по струнам,

Когда гнетешь руками их молчанье...

Пройдем, как сон по розовым волнам,

Пройдем вдвоем в вечернем ожиданье!

 

Сегодня ночь таит опять желанья. —

Все, все желанья — в золотой луне,

Когда она, как золото страданья,

Стоит в неозаренной глубине...

 

Но вот сейчас сойдет восторг ко мне,

Сейчас все крыши вспыхнут от желанья!

 

 

 

 

 

* * *

 

Нельзя ничему быть случайно:

Исполнено страшною тайной —

Теченье земли и светил, —

Течений, явлений и сил.

 

Исполнено тайной — сиянье

И сумрак, и света блужданье,

И холод, и крик, и покой —

В земле, над землей, под землей...

 

Не знаем, зачем мы родимся,

В незнанье — зачем мы томимся,

И — знанье дано или нет,

И — в знанье ль, в незнанье ль ответ?

 

 

 

 

Писать стихи — опять писать стихи

 

Передрассветный сумрак долог,

И холод утренний жесток.

Заря, заря!

 

Ф. Сологуб

 

Писать стихи — опять писать стихи, —

Опять с таким неистовым волненьем!.

Да будут строки вещие легки,

Да будут жечь сердца своим стремленьем —

 

К тем темным берегам, которых не достичь

Рожденному водой, горящему — как пламя!

Мне суждено лишь звучными стихами

Скликать слова — и этот гулкий клич

 

Назвать сонетом, напечатать в книге

За книгой книгу, за волной волну...

Вот к берегам хоть издали прильну, —

Солью всю вечность в том едином миге,

 

Когда сам Бог — влюбленный — землю любит,

Ее одну — и никого не губит!

 

 

 

Сеятель

 

Над колыбелью и могилой

Одна проносится весна,

Господь идет и с вечной силой

Бросает жизни семена.

 

Рука Господня не устанет, —

Рождает небо и земля,

Надежда мира не обманет, —

Взойдут обильные поля.

 

О, братья! солнце, тучи, звезды

Все сеял в мудрости Господь:

Он греет трепетные гнезда,

Лелеет сладостную плоть;

 

Он пламень чистый зажигает —

И в чистой радости своей

Одной улыбкою сияет

В мерцанье звезд, на дне очей...

 

И в тайной радости блаженны

Святые жизни семена —

Одни цветы Его вселенной,

Единой мысли глубина!

 

 

 

Слава

 

Я не гонюсь за славой своенравной:

Мне Пушкиным уж было внушено,

Что слава — дым, что лишь стезей бесславной

Достигнуть нам величья суждено.

 

Уж Боратынский мне твердил давно,

Что музой увлекаться нам не должно, —

И Тютчев думал, что душе возможно

Спускаться лишь на собственное дно;

 

И Лермонтовым было решено,

Что ближние бросают лишь каменья;

И Фету было чувственно равно,

Томятся ли в надеждах поколенья...

 

Но как Некрасов — я в тоске родной

Рыдал, — и как Кольцов — ей отдал пенье!

 

 

 

* * *

 

Спроси у солнца, спроси у моря,

Спроси у ветра, у тишины —

Они ответят, друг с другом споря,

Что ты им равен, что все равны.

Спроси у мысли, спроси у духа,

Иль к вещей песне склоняя ухо, —

Чему ты равен, и что ты есть?

Они ответят, что ты свободней —

Своей ли волей или Господней —

Что ты неравен тому, что есть:

 

Ты ярче солнца, грознее моря,

Певучей ветра — дух тишины,

Себе не веря, со всеми споря

И — все сжигая земные сны!

 

Уже играя плещут волны

На приглашение ехать заграницу.

Уже играя плещут волны,

Зовут иные берега,

Но не грущу, — мечты безмолвны,

И воля мне не дорога.

 

Мне не мила страна родная,

Не манит чуждая страна:

Повсюду — жизнь и смерть людская,

Повсюду — солнце и весна.

 

Найду ли я в скитанье сладость?

Но и в скитанье есть печаль!

Везде печаль, везде и радость!

И — близкой радости мне жаль...

 

 

 

Узел

 

Не развязать узла Господня,

Урочных нитей не порвать, —

Того, что завтра — не узнать,

И можно ль знать, что есть сегодня?

 

Бегут незнаемые воды, —

И где предел бессменных вод?

И все бегут, бегут вперед

Без кротости и без свободы.

 

Была ль на то Господня воля?

Его души не разгадать,

И воды вечные понять —

Не человеческая доля!..

 

Но Боже! для чего ж сердцам,

Равно — послушным и смятенным —

Ты дал стремленье к вожделенным

И вечно-дальним берегам?