Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ВИКТОР РАЙКИН

Виктор Райкин родился в 1960 г. в Чите, вырос в Крыму, окончил физический факультет Ростовского университета, с 1992 г. живет в США. Публиковался в сборнике "Время Икс", «Антологии русского верлибра», журнале «Дети Ра» и др.

* * *

 

Если Луна изменяет свою форму и цвет,

с ней изменяются лица ночных соответствий.

Если стебель выпустил лист,

воздух удивленно раздается, чтобы дать место.

Если рождается новое знание,

память мечется от привычного к привычному,

не может найти приют

и замирает в страхе перед тем, что будет.

 

 

 

* * *

 

Люди

совершенные тела

ноги движутся прихотливо

и точно

теплая упругая кожа

каждый шаг – волшебная

мелодия мышц

 

...Морская волна налетела

на берег покрыла черные

камни заполнила все

пустоты одушевила связала

в одно

 

Побудь немного здесь

не уходи!

 

...Человек бежит с мячем

совершает прыжок

бежит дальше

 

Так же спокойно зажигаются

и гаснут звезды

 

Мысли горячего тела заполняют

пространство раздвигают свежий

до изумления воздух

мнут траву

обнимают друг друга

 

...Вода еще медлит

пусть понежатся неуклюжие

черные камни пусть

запомнят ласку

 

Прощайте любимые!

Пора!

 

...Жизнь уйдет из нас

как морская вода из

прибрежных камней

 

Немая старуха в сером халате

переваливаясь косолапо катит

свою тяжелую уродливую тачку

 

 

 

* * *

 

из воды мы выходим в воздух,

  ищем приют у стихий,

  убегаем из дома.

 

  ...наши мысли

  — вода и песок

и прибрежные камни...

 

 

 

В ПЕРЕХОДЕ

 

Умирающий хрипит от удушья,

он видит, как я страдаю,

оттого что он умирает,

и протягивает мне руку,

чтобы помочь.

 

 

 

* * *

 

Я не был греческим рабом,

прикованным к галере,

мне не приходилось день и ночь

вертеть тяжелые жернова,

чтобы выкупить из неволи мать,

никто не купил мои мысли,

не угрожает расправой.

Почему же я делаю не свое дело

 

и не могу остановиться?

 

 

 

* * *

 

Кто кричит?

 

Неподвижные руки

на белом столе.

 

 

 

МЫ И ОНИ

 

что им удалось, кроме зверств, угнетения?

они лицемерили, потому что боялись своего отражения в зеркале,

они распинали, орали ура,

они мастурбировали у нас на глазах,

им было противно, они хихикали

и уверяли, что все это ради нас.

 

а что же мы?

 

отвернулись и стали ждать их смерти,

чтобы начать жить по-новому.

 

скоро ли, скоро ли зеркала очистятся?

что мы тогда в них увидим?

 

обиженную складку губ, заплаканные глаза,

брошенного ребенка.

 

_________________________________________

 

 

 

«Непереводы» из Басё

 

 

По словам Виктора Райкина, к «непереводу» его подтолкнули два фактора: во-первых, читатель хайку участвует в их написании, во-вторых, точный перевод хайку на другой язык невозможен.

 

«Да и не хочется пытаться – выйдет себе дороже, – пишет Райкин. – Подберёшь "правильные" слова, уложишь их в три строчки и даже (уф, повезло!) в 17 слогов

(5-7-5) – и упустишь главное: недосказанность, странность, ритм. Поэтому я придумал себе этот жанр – "неперевод" – как повышенную степень свободы. Нижеследующие трёхстрочники – моё личное прочтение-написание хайку великого японца, жившего в 17 веке».

 

 

 

Зимние хайку

 

 

* * *

 

с востока ли с запада

отовсюду задуло холодом

прямо мне в спину

 

 

 

* * *

 

нудный дождь

разогнали сосны

и падает первый снег

 

 

 

* * *

 

снег всё засыпал

кроме луковых стрел

по ним ориентируюсь

 

 

 

* * *

 

горстка снега

пригнула бамбук к земле

мир перевернулся

 

 

 

* * *

 

старый монах

в новогоднем наряде

сам себя не узнал

 

 

 

* * *

 

в новогоднюю ночь

подмешаю в свой рис

ароматную сон-траву

 

 

 

* * *

 

из года в год

сквозь маску обезьяны

проступает обезьяна

 

 

 

* * *

 

гость в калитку?.. да нет

ветер пошевелил

прошлогодние листья

 

 

 

* * *

 

выпил сакэ

ни уснуть ни проснуться

такой снегопад

 

 

 

* * *

 

в лесной глуши

слова пустое

всё утро снег

 

 

 

* * *

 

весь мой завтрак

сушёная рыбка

и свежий мороз

 

 

 

_______________________________________

 

 

 

Ранние (80-е – 90-е) переводческие опыты и комментарии Виктора Райкина.

 

 

 

Карл Сэндберг (1878–1967)

 

Крупнейший американский поэт, сравнительно хорошо известный у нас, в первую очередь благодаря переводам И. Кашкина и М. Зенкевича. Не только поэт, но и прозаик, написавший одну из лучших биографий Авраама Линкольна.

Имя Сэндберга стоит рядом с именами Фроста и Хемингуэя — именно эти три автора были "открыты" и официально признаны советской литературной властью периода хрущёвской оттепели.

В английском языке есть слово, которым британцы обозначают классический фрак с раздвоенными, как ласточкин хвост, фалдами; американцы этим же словом стали называть молоток с гвоздодёром. Эта метаморфоза очень много говорит об американском характере и о поэте Карле Сэндберге.

В стихах, предлагаемых вашему вниманию, выражена стержневая тема тема его творчества - тема мужественного отношения к смерти, понимаемой как окончательный провал в небытие. Всё творчество Сэндберга является волевым усилием по преодолению обречённости. В этом преодолении есть нечто от экзистенциализма с его неверием в возможность победы. Однако, в отличие от

экзистенциалистов, Сэндберг не прибегает к бунту. На место бунта он поставил труд, который считает единственной нелживой формой участия человека в жизни.

 

 

 

 

У МОГИЛЬНЫХ ВОРОТ

 

Цивилизации расставляют, как кегли,

а после сбивают шарами.

 

Цивилизации сваливают в мусорные баки

и увозят вместе с картофельной шелухой и пригаром кастрюль.

 

Цивилизации — творения художников,

изобретателей, мечтательных работяг и гениев, —

всё попадает на свалку одно за другим.

 

Но об этом молчи, ибо здесь, у могильных ворот,

тишина — это благо. Стоя перед эпитафиями,

когда лебединые песни витают в воздухе, —

сохраняй тишину. Молчание — благо.

 

Если какой-то болван и трепло, язык без костей, поднимет свой зад

и затянет: "Построим цивилизацию, в которой святые

плоды творчества будут бессмертны..."

 

Если такой вот болтун возникнет и станет вещать, —

заткни ему рот, завяжи на нём трубу вместо галстука,

упеки его в каталажку в Ливерморе, в тюрягу в Атланте,

пусть он жрёт из жестянки в Синг-Синге,

пускай догнивает на нарах в Сан-Квентин.

 

Закон есть закон: когда цивилизация отправляется

глотать пепел вслед за другими,

пустозвоны должны уйти первыми.

Им нужен хороший пинок, чтоб заткнулись.

 

Поскольку у входа в могилы молчание — благо,

то молчи и об этом. Молчи и забудь.

 

 

 

СУМЕРКИ БИЗОНОВ

 

Бизоны ушли.

И те, кто их видел, ушли.

Те, кто видел, как толпы бизонов топтали копытами прерию, перемалывая ее в пыль,

  как плыли они, склонив могучие головы, в великом шествии заката,

  погружаясь все глубже в сумерки.

Те, кто видел бизонов, ушли.

И бизоны ушли.

 

 

 

ОКНО В ВАГОНЕ

 

Из вагона ночь кажется

огромным, чёрным, нежным существом,

израненным станционными огнями

 

 

 

 

ПРИГОТОВЬСЯ

 

Привыкни к земле

Она ждёт твоего возвращения.

 

Првыкни к морю

Потому что на 9/10 ты был водой

И вкус соли прильнёт к твоим губам.

 

Приготовься для неба.

Ибо воздух - он был тебе очень нужен —

И ты вернёшься обратно, обратно — на небо.

 

 

 

 

ВЕЛИКАНЫ

 

Укройте меня

сумраком, пылью и снами.

 

Укройте меня

и уйдите.

 

Укройте меня,

услышьте мой зов и укройте.

 

Неутомимые великаны,

приносящие сумерки, пыль и сны.

 

 

 

ПРЕРИЯ

 

(отрывок)

 

Прерия, мать, я твой мальчик, один из твоих сыновей.

Я люблю тебя сердцем мужчины, убаюкавшим свою боль.

Здесь, посредине твоей бескрайности, я не прошу ни о чём, кроме

Ещё одного рассвета, кроме ещё одной пылающей луны,

Отражённой пожаром в реке.

Я говорю о новых городах и новых людях.

Знайте: прошлое — это горсточка пепла.

Знайте: вчерашний день - это утихший ветер,

Это закатившееся за горизонт солнце.

Вам говорю я: нет ничего, кроме океана завтрашних дней,

кроме неба наплывающих завтра.

Я брат лущильщикам кукурузы, что глядят на закат и бормочут:

"То-то завтра будет денёк!"

 

 

 

 

НЕУДАЧНИКИ

 

Если я набреду на могилу Ионы,

я присяду и вспомню:

меня тоже однажды поглотила тьма,

и всё же я вышел на свет живым.

 

Проходя мимо надгробья Нерона,

я скажу: "Вот и отлично!" —

я тоже сыграл на скрипке в горящем мире

и выкинул столько нелепых фокусов!

 

А потом я найду могилу Синдбада,

чтобы пожать его прозрачную руку и сказать:

"Ни ты, ни я не умер слишком рано,

ведь правда, старик?"

 

И последний ночлег Навуходоноссора —

когда подойду к нему, то скажу:

"Ты ел траву, а я однажды съел ворону —

ну, кто из нас теперь богаче?"

 

Джек Кейдж, Джон Браун, Джесс Джеймс —

возле них я тоже помедлю

и скажу их надгробьям:

"Боже, дай силы вспомнить всех неудачников!"

 

Я прошу вас посыпать головы пеплом

в память о том сержанте в Белло Вудс,

который шагал в ураганный огонь, крича на своих парней:

"Эй вы, ... , вперёд! Вы что — захотели жить вечно?!"

 

 

 

 

ТРАВА

 

Соберите трупы Аустерлица и Ватерлоо,

засыпьте землёй и дайте мне время:

я трава, я расту везде.

Соберите трупы под Геттисбургом,

сложите трупы Ипра и Вердена,

покройте землёй и дайте мне время.

Пройдёт два года, десять лет, и пассажиры поезда

спросят у проводника:

Как называется это место?

Где это мы проезжаем?

Я трава.

Я хочу работать.

 

 

 

ПАСТОРАЛЬ

 

Любовь — это песнь соловья у тебя в груди,

когда труд твой тяжёл и долог.

Радость — это гонга удар, когда кончен рабочий день.

Смерть не спеша пожирает тех,

кому нечего делать

и кто не умеет не делать ничего.

 

 

 

 

 

УИЛЬЯМ КАРЛОС УИЛЬЯМС (1883–1963)

 

 

Русские поэты редко и мало служили. Немногие из них доживали до преклонного возраста. Преданность Музе была всепоглощающей и разрушительной. Не так обстоят дела в Америке. Уильям Карлос Уильямс прожил 80 лет, 53 из которых (вплоть до самой кончины) он работал врачом в своём родном городке Резерфорд (штат Нью-Джерси).

 

В шестнадцатилетнем возрасте он перенёс сердечный приступ, это случилось во время школьных соревнований по бегу. Потом обнаружились шумы в сердце. Болезнь заставила забросить любимый спорт, изменить образ жизни. Тогда он начал писать стихи. И стал домашним врачом всего, что вокруг, день за днём наблюдающим за его самочувствием, скрупулёзно следящим за симптомами его состояний.

 

Он оставил множество стихов, несколько романов, сборники рассказов, несколько пьес. Однако, по мысли Бориса Пастернака, фигура поэта всегда крупнее его сочинений.

 

Я сижу за кухонным столом и меня окружают предметы, любой из которых я могу назвать "Уильям К. Уильямс". Тетрадь в клетку, разноцветные ручки, чашки .. "Я очень люблю всё, что делаю, всё, что со мной происходит и всех, кто на меня сейчас смотрит",- это голос Уильямса, голос нехитрой обстановки человеческой

жизни. Его стихи кажутся мне разбросанными повсюду. Не удивлюсь, обнаружив их под подушкой.

 

...Трогать, выслушивать, проникать. Всегда быть рядом. Незримо присутствовать в составе крови, в состоянии здоровья. Остаться там навсегда.

 

 

 

 

* * *

 

я съел

все

сливы

из морозилки

 

ты

их наверно

берегла

на завтрак

 

прости меня

они были прекрасны

такие нежные

и такие холодные

 

 

 

ПЕСНЯ ЛЮБВИ

 

Что я скажу тебе

при встрече?

А пока —

я лежу один, думая о тебе.

 

Пятно любви

стоит над миром.

Жёлтое, жёлтое, жёлтое

въедается в листья,

шафранит

острые ветки,

упершиеся

в гладкую голубизну.

 

Не свет — медовое

пятно

сочится от листа

к листу, от ветки

к ветке,

сводя на нет

цвета большого мира.

 

Я одинок.

Невесомость любви

вознесла меня так,

что головою я бьюсь о небо.

 

Видишь:

с волос моих каплет

нектар,

их несут скворцы на чёрных крыльях.

Смотри:

руки мои и пальцы

лежат без дела.

 

Как знать:

буду ли я когда-нибудь любить тебя так,

как сейчас.

 

 

 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

И всё же он приезжает

и застаёт себя в странной

спальне,

расстёгивающим крючки её платья,

и знает, что осень

роняет льняные и шёлковые листья

вокруг её щиколоток...

 

Появляется тело в кричащих прожилках,

скрученное, как зимний вихрь.

 

 

 

 

СОН СТАРОЙ ЖЕНЩИНЫ

 

Старость — это

полёт маленьких птиц

над самой глазурью снега;

с писком покинули

голые ветки, —

взлетая и падая,

они дерутся

с чёрным ветром —

ради чего?

На сухом сорняке

задержалась пушинка,

снег посыпан

лузгой,-

и ветер отступает

перед ликующей песней

изобилия.

 

 

 

 

ДЕРЕВЬЯ ЗИМОЙ

 

Все хлопоты, связанные

с переменой нарядов,

закончились.

Влажная луна

пробирается между долгих веток.

Подготовив почки

к неизбежной зиме,

мудрые деревья

заснули, стоя на холоде.

 

 

 

 

В МЕДЛЕННОМ РИТМЕ

 

Сокровища, запертые в тесной шкатулке,

чей крошечный космос

вместительней хижины звёзд, потому что

невидим и полон видений;

эти сокровища — я держу их в руке —

упираются

в крышку и стенки, и дно шкатулки,

в которой я их храню,

причитая, что давным-давно к ним не заглядывало солнце

и что они устали сверкать,

умоляя откинуть крышку и дать им уснуть, наконец.

 

Но ночь, которую я от них скрываю, мой друг,

намного страшнее их собственной ночи!

И я их жалею и притворяюсь, что потерял ключ от жилища

моих драгоценностей.

Если я открою его, они умрут от скуки и уже не будут

просто вялыми и сонными —

как сейчас.

 

 

 

 

ПЕСНЯ СИЦИЛИЙСКОГО ЭМИГРАНТА

 

В Нью-Йоркской гавани

 

О-эй-ли! Ла-ла-ла!

Мадонна!

 

О голубой Палермо!

О голубой залив!

Помнишь: в садах апельсины, инжир,

Жаркое солнце и ветер с залива?

 

Эй-ла!

Донна, донна Мария!

 

Здесь у них серое небо,

Серо-зелёное море.

Ни деревца на суше, и зябнет

Большая донна, что держит факел.

 

Эй-ла!

Донна, донна Мария!

 

Я пел тебе у голубой воды,

Я пою тебе здесь, в это серое утро.

Поцелуй, видишь: я опустил гитару.

Я спою тебе снова, когда причалим.

 

Иисус, я люблю тебя!

Донна! Донна Мария!

 

 

 

 

ПОВЕШЕННЫЙ

 

Бедный старик Эбнер, бедный седой ниггер!

Помню, ты был так силён, что повесил себя на канате за шею

в амбаре Дока Холлистера, чтобы утереть нос этому мошеннику в цирке —

и ты остался жив!

А теперь ты закрыл лицо руками, твои локти упёрлись в колени,

ты сломлен, и ты молчишь.

 

 

 

 

Бык

 

С кольцом в носу,

прикованный к бороне,

пленённый бык

богоподобен

 

В отличие от коров

он всегда один

и провожает дни

шаря шершавым носом в траве

 

вот он встал на колени

и вытянув ногу

лижет её

возле копыта

 

потом поднялся во весь рост

глаза полузакрыты —

великолепный эпиграф

к повести знойных дней

 

его спину

полирует горячий жёлтый диск

проскользнувший между

блестящих сосен

 

он плотен

словно кость или стекло

но ветер играючи

пробегает сквозь его тело

 

он не даёт молока

между рогов топорщится шерсть,

а на глаза упали локоны

похожие на гиацинт

 

 

 

 

Предчувствие

 

Когда я один — я счастлив.

Воздух свеж и по небу

разбросаны алые пятна.

Возле моей щеки на толстой ветке

повисла гроздь пунцовых листьев сассафраса.

 

Но стоит мне ступить

на свой порог —

раздаются счастливые вопли

моих детей —

 

и у меня обрывается сердце,

я уничтожен!

 

Неужели осенние листья

мне дороже, чем дети?

 

Или, старея,

я сперва сделался идиотом?

 

Похоже, печаль заманила меня в ловушку.

Ну что же — увидим!

 

А что я приготовил сказать ей,

когда со мною случится вот это?

 

 

 

 

ВОСПОМИНАНИЕ ОБ АПРЕЛЕ

 

Вот ты говоришь: любовь — это это, любовь — это то,

это пушок тополя, и усики ив,

и весенний ветер, и соты дождя...

 

Кап-кап-кап, звяк-звяк...

 

Ветви качаются, не задевая друг друга...

 

Эх-хе-хе!

 

Любовь даже не заглядывала в эту страну.

 

 

 

 

ЛИСТЬЯ

 

"Те что пожилистей доживут до весны,

Другие осыпятся с первым ветром," —

 

осенняя думка деревьев и стариков.

 

 

 

Молодая сикамора

 

Не забыть рассказать тебе

про юное дерево,

чей круглый прямой ствол

между мокрым асфальтом

 

и сточной канавой

(где тонкой струйкой

бежит вода) взмывает

всем корпусом

 

в небо одним

волнистым

броском в полроста,

затем,

 

худея и разделяясь

на стороны,

разбрасывет

молодые ветки,

 

увешанные коконами,

истончается,

пока не кончится

совсем, оставив два

 

нелепых, узловатых

побега,

склонённых вперёд,

как рожки на лысом черепе.

 

 

 

Метель

 

Снег, снег...

 

Годы злобы и ярости вперемежку

с часами блаженства и лени.

Метель

елозит по земле

— уже три дня

или сорок лет? —

И вдруг — солнце! Толкотня

синих и жёлтых снежинок.

Лохматые деревья

выстроились в шеренги,

сторожат одиночество.

 

Человек оглянулся —

там, в вышине,

над миром,

прошёл его одинокий след.

 

 

 

 

 

Андре Бретон, Филип Супо

 

Из книги "Магнитные поля" (1919 г.)

 

Андре Бретон (1896 - 1966) — французский поэт. Лидер и теоретик сюрреализма. Автор "Манифеста сюрреализма" (1924) и "Второго манифеста сюрреализма" (1945).

Филип Супо — французский поэт-сюрреалист. Автор книг стихов "Роза ветров", "Вествего", романов "Братья Дюрандо", "Великий человек" и других книг.

 

 

Медовый месяц

 

До чего доводят взаимные склонности? Один ревнует сильней, чем другой. Соперничество женщины и книги — охотно брожу в этом сумраке. Палец на виске — не ствол револьвера. Кажется, мы читаем мысли друг друга, но машинальное "нет" — самый резкий отказ — нельзя было произносить в течение всего путешествия. Ничто ниже звёзд не заслуживает внимания. В ином поезде опасно совать нос за занавеску. Станции чётко отчаливали в направлении залива. Море, которое никогда не бывает так же красиво, как небо, не покидало нас. В глубине наших глаз еонули изящные формулыбудущего вроде тех, что начертаны на тюремных стенах.

 

---------------------------------------------------------------------------------

 

Не поскучаешь: это повредит ласкам, и нас здесь не станет.

Круг героизма и денег — самолёт самой старой конструкции — всё парит над провинцией.

Молодость моя в кресле-каталке с птицами на рукаве будущего.

Желание, равновеликое Богу, во Франции не превышает 4610 метров над уровнем моря.

Скучная речь, обращённая к морю, разноцветный дож, высокопарное солнце, карающее девушек, которые пляшут в короне из пылающих рыб.

 

 

 

 

Вокруг неба

 

Ребёнок плетёт безысходность жемчужин

Радуется коробочкам подаренным к причастию

Решает проблему зачатия в виде уравнения относительно "ре"

Загораживает окно ресницами

Играет молитвой сестрёнки она посеребрена лучше его молитвы

С двух до трёх

Терпит издевательства

Размножается как микробы из книжки — преимущественно делением

у потомства есть крылья

Во время мессы

Мечтает о прекрасных танцовщицах

 

 

 

Освобождение

 

Способность давать себе

Справки бесплатно

Совершенствуйтесь на этой земле

Счастье доставлять удовольствие

Милые потуги вернуться в безвредное прошлое

Золото которое заслужили

Гриб выброшенный в следующую ночь не будет свеж

Сезоны разжигатели наших желаний

Раскрытие ворот перед наездницей

 

 

 

Юная поросль

 

Театральная рампа перила

В форме настурций

Сцена посыпана песком разноцветных пространств национальных гимнов

Хватит смеяться

От поблажки к поблажке

Цифирки календаря

Король сентиментальных прерий а ивы — высокие шляпы

Король и поэтому негр

 

 

 

Буря в стакане воды

 

Торговец рыбой друг важных начинаний — это я

Ещё один виток в моём саквояже

Вместе с гладкими зелёными стёклышками

Мы не знаем как сделать себе калориметры

Которые откалибруют наши желания

Или будут поддерживать милую чувственность на отметке 32

Жду зла от моря

Несносный штатив лаборанта

Опыт жизни подсчитан ударами сердца

Эта река так длинна из-за близости букетов одушевлённых музыкой

 

 

 

 

Тед Хьюз (1930– )

 

Существо в Природе.

Его место во Вселенной.

Его участь во враждебном мире.

 

Существо одиноко.

Оно движется среди неподвижного и стоит на месте,

когда весь мир пришёл в движение.

 

Тщетно искать подобия.

Нет согласия, нет защиты.

 

Жизнь в Природе не разумна.

Страх гнездится в живом существе.

 

 

Об этом говорит английский поэт Тед Хьюз. Его поэзия суггестивна. Одновременно темна и прозрачна.

Он родился в 1930 году в Митумройде (западный Йоркшир) в семье плотника. В Кембридже изучал английскую литературу, археологию, антропологию.

Был женат на Сильвии Плат — знаменитой американской поэтессе.

Первая книга стихов вышла в 1957 году. Сегодня Хьюз — один из крупнейших поэтов Великобританиию

Его язык непривычен. Поэт говорит, что если бы не родной йоркширский диалект, он не начал бы писать стихи. Этот диалект сохранил черты древнеанглийского — он более земной и конкретный, чем латинизированный

современный английский.

Метафизический космос Хьюза распадается на диады: движущееся — неподвижное, поддающееся - противостоящее, живое — природное. Природа не знает о ютящемся в ней Существе, не даёт ему никаких зацепок для выживания. Оно должно выжить, опираясь на самого себя. Найти в себе второе "я" и сыграть с ним в одну из игр - страх, подчинение, обиду, дружбу.

 

 

 

Овцебык

 

Буря грохочет экспрессом: на крыше мира идёт транспортировка

Снега к горизонту.

В вышине, словно флюгер,

Стоит Овцебык, укрытый шерстью до самых лодыжек.

 

Посреди материка белых сумерек, под громыхающими колёсами ветра

Он прильнул к оконцам глаз

В своём крошечном замке,

Похожий на рыбёшку на дне бурной реки.

 

Звёзды,

приколотые к своим дрожащим лучам,

бестолково сгрудились на самом донышке вечности.

Их мотает каждым порывом ветра,

Они обмерли, ждут, что вот-вот их швырнёт в какую-то новую

Бесконечность.

 

У сломанных деревцев на склоне

Нет сил, чтоб ободрить друг друга;

Они поникли, боясь даже подумать о сосущей бездонности шквала,

Хватающего за шею, чтоб колотить друг друга плечами.

 

На него смотрят горы,

Словно окоченевшие мамонты разглядывают рекламу кока-колы.

 

Вокруг него вздымаются моря — и застывают в удивлении,

Так любопытные киты

Окружают пробку шампанского.

 

А он счастлив.

Там, под заснеженной крышей рогов,

Сгорбившись у камина,

Мурлыкая песенку,

Листает детскую книжку

С картинками про себя самого:

 

Каким он был вчера, каким станет завтра...

 

Содрогается Полюс.

Небо свергается с края земли, звёзды в ужасе жмутся друг к другу.

 

 

 

Лиса-мысль

 

Вижу лес этой полночи:

Здесь есть что-то ещё, кроме

Одиночества часов

И белого листа, где шевелятся мои пальцы.

 

В окне беззвёздно,

Кто-то близкий,

Хоть и скрытый во мраке,

Вторгается в одиночество:

 

Холодный и нежный, как чёрный снег,

Лисий нос тронул лист, ветку;

Пара глаз правит движением,

Которое - вот, вот и вот —

 

Оставляет следы на снегу

Меж стволов, и осторожная

Тень хромает позади пенька, а в яме

Тела, пересекшего поляну,

 

Светится глаз — зелень

Всё шире и глубже,

Блестя, наливаясь,

Прихотливо петляя,

 

Пока, остро и горячо пахнув лисой,

Не прыгнет в дырку в моей голове.

Опять беззвёздно. Тикают часы.

Страница напечатана.

 

 

 

 

Ягуар

 

Обезьяны зевают или смакуют блох,

Кролики дико орут или слоняются вдоль решёток,

Как дешёвые шлюхи, выпрашивая орешки.

Утомлённые бездельем лев и тигр

 

Неподвижны, как солнце. Кольцо удава

Окаменело. В одних вольерах пусто, из других

Слышно сопенье из-под прелой соломы.

Непритязательные картинки.

 

Но стоит тебе пройти дальше,

И ты увидишь клетку, перед которой

Стоит заворожённая толпа и смотрит — как ребёнок смотрит сон —

На ягуара, бешено бегущего вслед за свёрлами своих зрачков,

 

Которые плавит ярость. Он не ради разминки —

Глаз счастлив, что слепнет в огне,

От ударов крови в мозгу глохнет ухо —

Он убегает от решёток, клетка значит для него

 

Не больше, чем убогая халупа для поэта,

В его беге — саванны свободы,

Мир вращается от толчков его лапы,

Горизонты проходят над полом тюрьмы.

 

 

 

 

Лось

 

Глупый Лось похож на шагающую крышу.

Заблудился в лесу.

Шёл, шёл, споткнулся, встал.

Тяжёлые костяные мысли растут возле ушей.

Задрал голову — авось что-то свалится с неба.

Пробует думать,

Возложив тяжесть мыслей на аналой передних ног.

Он не видит мира вокруг:

Куда он пропал, этот мир? Какой он хоть с виду?

Лось ломает кустарник, входит в озеро, смотрит на гору и орёт:

"Где моё место в жизни? Я не туда попал!"

Разворачивается и выносит на себе пол-озера.

Посмотрел с упрёком на хихикнувшую под копытом колючку —

Навстречу ему — другой Лось.

Он смотрит на него и думает: "Это только моё отражение"

"Где же весь мир? Мой пропавший мир? — причитает Лось. —

И почему я так уродлив?

И страшно далёк от свлих копыт?"

Он плачет.

Горькие капли капают с отвислых губ.

Другой Лось стоит рядом и тоже плачет.

...Печальные призраки нашего леса...

 

 

 

 

Заяц-Снежный-Сапожок

 

Заяц-Снежный-Сапожок,

Лапы белого вихря.

Вот он мчится за вьюгой, —

Большая заплутавшая снежинка,

Петляет, словно путаясь в бинтах.

Белый, он мечтает о бескрайней белизне,

Чтобы в ней затеряться.

Но звёздное небо напало на след —

Он шарахается от своей тени

Вправо, влево, назад, вперёд —

И вдруг вылетает на синий лёд,

Едва не столкнувшись с Луной.

Замер, вытянул шею,

Слушает:

Не щёлкнет ли лисья сосулька, не прошуршит ли

Облако Белой Совы.

В его шныряющих глазках

Идёт кровавая битва.

Стеклянные горы, безмолвный лес

Насторожились в его ушах,

Как антенны.

Вот сильнее запрыгал нос,

Гулче забухало жаркое сердце...

Не убежишь от своей

Подкравшейся тени.