Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ВЕРА ИНБЕР

Вера Михайловна Инбер в своих трех ранних книгах — «Печальное вино» (Париж, 1914 с рисунками Ж. Цадкина), «Горькая услада» (М. Пг., 1917) и «Бренные слова» (Одесса, 1922) — всем вплоть до заглавий вписывается в картину послеахматовской «женской поэзии». Недаром Р. В. Иванов-Разумник объединил «Четки» Ахматовой и «Печальное вино» Инбер в одной рецензии и озаглавил эту рецензию «Жеманницы». Жеманство было в интонациях, в узких границах любовной темы, в кокетстве близостью смерти, в импрессионистических впечатлениях путешествий по югу и даже — в самых ранних стихах — в речи от мужского лица. Постепенно жеманность выветривалась, все больше места занимали картины спокойной плодородной природы. Вера Имбер родилась в Одессе, отец ее был владельцем издательства, мать — преподавательницей, стихи она писала с детства, но «до революции занятие литературой не было средством к существованию», по деликатному выражению биографического словаря 1928 г. Переломом стали жизнь в Одессе 1919–1921 гг. и переезд в Москву в 1922 г. — тема будущей повести «Место под солнцем» (1928). С этих пор и начиняется истории Веры Инбер — автора ленинских стихов, «Пулковского меридиана» и «Ленинградского дневника», лауреата Сталинской премии.

 

Вера Инбер родилась 28 июня (10 июля) 1890 года в Одессе в еврейской семье. Её отец, Моисей Липович (Филиппович) Шпенцер (1860–1927), был владельцем крупной типографии (с литографией и бланкоиздательством) и председателем товарищества научного издательства «Матезис» (1904–1925), купцом второй гильдии. Мать её, Фанни (Фрада) Соломоновна Шпенцер (в девичестве Гринберг), была учительницей русского языка и заведующей казённым еврейским девичьим училищем. В их семье с 9 до 15 лет жил и воспитывался Лев Троцкий (двоюродный брат отца) в пору своей учёбы в реальном училище в Одессе в 1889—1895 годах.

Инбер краткое время посещала историко-филологический факультет на одесских Высших женских курсах. Первая публикация появилась в одесских газетах в 1910 году («Севильские дамы»).

Вместе с первым мужем, Натаном Инбером, жила в Париже и Швейцарии в течение четырёх лет — в 1910–1914 годах. В Париже она издала за свой счёт первый сборник стихов. Сотрудничала с рядом столичных и провинциальных русских изданий.

В 1914 году вернулась в Одессу, а в начале 1920-х годов переехала в Москву. В это же время, как и многие другие поэты, принадлежала к литературной группе, в её случае, к «Литературному центру конструктивистов». Кроме того, начала работать журналистом, писала прозу и очерки, ездила по стране и за рубеж (в 1924–1926 годах в качестве корреспондента жила в Париже, Брюсселе и Берлине).

Второй раз с 1920 года была замужем за знаменитым электрохимиком профессором А. Н. Фрумкиным. В 1927 году приняла участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк». Одна из авторов книги «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» (1934).

Проведя три года в блокадном Ленинграде во время Великой Отечественной войны, Инбер отобразила жизнь и борьбу жителей в стихах и прозе. Во время блокады в 1943 году стала членом ВКП(б). Третий её муж, профессор Илья Давидович Страшун, был ректором 1-го медицинского института в осаждённом городе.

Переводила поэтические произведения Т. Г. Шевченко и М. Ф. Рыльского с украинского, а также таких зарубежных поэтов, как П. Элюар, Ш. Петефи, Я. Райнис и других. Перу Инбер принадлежит текст популярной и в XXI веке песни «Девушка из Нагасаки» (музыка Поля Марселя), известной также в исполнении Аркадия Северного, Владимира Высоцкого, Джеммы Халид и Полины Агуреевой.

В. М. Инбер умерла 11 ноября 1972 года. Похоронена на Введенском кладбище (29 уч.).

Именем Веры Инбер назван бывший Стурдзовский переулок в Одессе.

 

CINEMA

 

Ваши руки пахнут апельсином.

На экране — дальние края.

И в пути, волнующем и длинном,

Всюду вместе, всюду вы и я.

В первый раз я вижу воды Нила.

Как велик он, дивен и далек!

Знаешь, если б ты меня любила,

Я сгорел бы, точно уголек.

Свет и шум. Глаза болят от света...

Чёрный кофе буду дома пить,

Думаю, что вы смеетесь где-то

И меня не можете любить.

 

<1914>

 

 

 

* * *

 

Книга пахнет духами,

Или пахнут сами слова.

Я бы так хотела быть с вами.

Я одна. Болит голова.

От легких касаний мигрени

В ушах и шёпот и звон.

И вечер совсем осенний,

 

И вечер в меня влюблен.

У него музыкальные пальцы,

Он играет на стеклах окна.

 

Он играет, и падают капли,

Точно слезы на старые пяльцы.

Где вы? что вы? Вы рыцарь ли? Раб ли?

Я сегодня опять влюблена.

 

<1914>

 

 

 

МОЯ ДЕВОЧКА

 

Жанне

 

Мы повесим нашу писанку

Рядом с папиным ружьем.

Мы с тобой уложим кисаньку.

Будет нам тепло втроем.

 

Чиж долбит сердито жердочку,

Точно клетка коротка.

Кошка высунула мордочку

Из-под теплого платка.

 

— Завтра, значит, будет праздница?

— Праздник, Жанна, говорят.

— Всё равно, какая разница,

Лишь бы дали шоколад.

 

— Будет всё, мои мальчик маленький,

Будет даже детский бал.

Знаешь: повар в старом валенке

Утром мышку увидал.

 

— Мама, ты всегда проказница:

Я не мальчик. Я же дочь.

— Всё равно, какая разница,

Спи, мои мальчик, скоро ночь.

 

1913

 

 

РАЙ

 

Дождь весенний, ты пахнешь мохом.

Осторожно, в меня не брызни!

Я чувствую себя так плохо,

Что пугаюсь громкого вздоха,

Что боюсь загробной жизни.

 

Страшно думать, что после смерти

Найду в раю так много света,

Столько скрипок, как на концерте.

Роз, как здесь в середине лета.

 

Незнакомые звери и птицы

Поведут разговаривать с Богом.

Нужно вновь подымать ресницы,

Говорить, трепеща, о многом.

 

Зябко там обнаженной коже,

Ни одной души знакомой:

Всех друзей своих я моложе,

Все они остались дома.

 

Только бабушка, мамина мама

(Я вспоминаю ее с усильем)

Подведет ко мне Адама

И погладит меня по крыльям.

 

Нет, не надо. Я слишком устала.

Мне не нужно Светлого Стана:

Я всё на земле испытала,

Хотя умерла так рано.

 

<1917>

 

 

 

* * *

 

Мне не дано быть розой без шипов.

В густом снопе я лишь смиренный колос,

И растворяется мой слабый голос

Среди ему подобных голосов.

 

Но всё же я пою по мере сил,

Без гнева, не ища заветной цели,

Чтоб после смерти ангел не спросил:

— Где ты была, когда все пели?

 

 

 

 

* * *

 

Быстро-быстро донельзя дни пройдут, как часы,

Дни пройдут, как часы.

Лягут синие рельсы от Москвы до Шаньси,

От Москвы до Шаньси.

И мелькнет над перроном белокрылый платок,

Поезд вихрем зеленым улетит на восток,

Унесет на восток...

 

Будут рельсы двоиться, убегая вперед,

Улетая вперед,

До китайской границы от московских ворот,

От Никитских ворот.

Запоет, затоскует колесо колесу...

Образ твой с поцелуем я с собой унесу,

Я с собой унесу.

 

Застучат переклички паровозных встреч,

Паровозных встреч.

Зазвучит непривычно иностранная речь,

Очень странная речь,

И сквозь струи косые передумаю вновь:

За кордоном Россия, за кордоном любовь,

За кордоном любовь...

 

1914

 

 

 

Васька Свист в переплете

 

В. Ч.

 

 

1. Что происходило в пивной

 

Как ни странно, но вобла была

(И даже довольно долго)

Живой рыбой, которая плыла

Вниз по матушке по Волге.

 

А горох рос вдоль степных сел

И завитком каждым

Пил дождь, когда он шел,

А не то – умирал от жажды.

 

Непохожая жизнь у них,

И разно бы надо есть их.

А к пиву во всех пивных

Их подают вместе.

 

И вобла слушает – поют

О Волге, ее отчизне,

А горох смотрит – люди пьют,

Как сам он пил при жизни.

 

Воблу ест и горох жует

Васька Свист, молодец и хват.

Черные краги, в петлице Добролет,

Во рту папироса Дукат.

 

Вдруг гороховый стал ком

В горле у Васьки Свиста:

В картузике с козырьком,

Картиночка, красота –

 

Вошла, как будто бы отдохнуть

(С нею никто не вошел),

И спокойно так говорит: «Кто–нибудь,

Вытрите мне этот стол».

 

«Кто–нибудь» в грязном фартуке стол обтер,

Села она у стены.

Васька Свист глядит на нее в упор,

А она хоть бы хны.

 

На эстраду гитарный спец влез,

Дзинь–дзинькает так и так.

Разносят раков–деликатес:

Сорок копеек рак.

 

Васька Свист за соседний стол глядит

И, опутан гитарной игрой,

Двух раков берет в кредит, –

Один, между прочим, с икрой.

 

Васька Свист на вид хотя и прост,

Но он понимает людей.

Он берет рака за алый хвост

И, как розу, подносит ей.

 

Рвись, гитара, на тонкой ноте.

Васька Свист, любовь тая:

– Отчего ж, говорит, вы не пьете,

Гражданочка вы моя.

 

И вот за столиком уже двое.

Ах, ручка – живой магнит.

Ах картузик, зачем он так ловко скроен,

Зачем он так крепко сшит.

 

И вобла, рыбьи глаза сузив,

Слушает час подряд,

Что говорит шерстяной картузик

И что папироса Дукат.

 

Картузик шепчет: – Решайся сразу.

Ты, видать, таков.

Вырезать стекло алмазом –

Пара пустяков.

 

Зашибешь, говорит, классно,

Кошельки готовь.

Ты, говорит, возьмешь, говорит, себе, говорит, кассу.

И, говорит, мою, говорит, любовь.

 

Звенит, рассыпается струнный лад,

Гороховый говорок.

Выходит за дверь папироса Дукат,

И рядом с ней козырек.

 

 

2. Что сказал милиционер своему начальнику

 

Нога шибко болит. За стул

Спасибо, товарищ начальник.

Стою это я на своем посту,

А пост у меня дальний.

 

Стою в порядке. Свисток в руке.

Происшествий нет. Луна тут.

(В эту пору в березняке

До чего соловьи поют!)

 

Вдруг вижу: идет с угла

(А я отродясь не пил)

Женщина, в чем мать родила.

На голове кэпи.

 

Годов, примерно, двадцати.

Ну, думаю, однако...

А она: «Яшенька, не свисти», –

А я, как на грех, Яков.

 

Голос нежный. Глазища – вот.

Руку, товарищ начальник, жмет,

Девушка – первый сорт.

Эх, думаю, чорт.

 

Делаю два шага.

Вдруг, слышу, стекло – звяк...

Бросил девку, схватил наган,

Эх, думаю, дурак.

 

Кинулся за дрова.

Здесь, думаю, где–нибудь.

Он – выстрел. Я два.

Он мне в ногу. Я ему в грудь.

 

Дело его слабо.

Я же, хоть я и цел,

Виновен в том, что бабу

Я не предусмотрел.

 

 

3. Что сказал в больнице дежурный врач

 

Пульс сто двадцать.

Сердечная сумка задета.

Начнет задыхаться –

Впрыскивайте вот это.

 

Хоронить еще рано,

Лечить уже поздно.

Огнестрельная рана.

Положенье серьезно.

 

 

4. Что сказал перед смертью Васька Свист

 

Поглядела карым глазом.

«Ты, видать, таков:

Вырезать стекло алмазом –

Пара пустяков».

 

Что касается бокса –

Я, конечно, на ять

Почему я разлегся,

Когда надо бежать?!

 

Потихоньку вылазьте,

Не споткнитесь, как я.

Дайте ручку на счастье,

Золотая моя.

 

Как ее имя?

Кто это?.. Стой!..

Восемь гривен

Я должен в пивной.

 

Крышка. Убили.

Главное – жжет

В плохой ты, Василий,

Попал переплет...

 

 

5. Что было написано в газете

 

Ограбленье склада (петит),

Обдуманное заране.

Товар найден.

Грабитель убит.

Милиционер ранен.

 

 

 

* * *

 

Волна без пены. Солнце без огня.

Зайчата на сырой полянке.

Как это чуждо мне, южанке,

Как это странно для меня.

 

В недоумении я чту весны чужой

Мне непонятные красоты:

Стыдливое цветенье хвой

И зори бледные, как соты.

 

Но как меня томит и гложет

Мечта о небе синего синей!

И северной весне в душе моей

Созвучья нет и быть не может.

 

1914

 

 

 

* * *

 

Все вмещает: полосы ржаные,

Горы, воды, ветры, облака -

На земной поверхности Россия

Занимает пол-материка.

 

Четверть суток гонит свет вечерний

Солнце, с ней расстаться не спеша,

Замыкает в круг своих губерний

От киргизских орд до латыша.

 

Близкие и дальние соседи

Знали, как скрипят ее возы.

Было все: от платины до меди,

Было все: от кедра до лозы.

 

Долгий век и рвала и метала,

Распирала обручи границ,

Как тигрица логово, - меняла

Местоположение столиц.

 

И мечась от Крыма до Китая

В лапищах двуглавого орла,

Желтого царева горностая

Чортовы хвосты разорвала.

 

И летит теперь нага под небом,

Дважды опаленная грозой,

Бедная и золотом, и хлебом,

Бедная и кедром, и лозой,

 

Но полна значения иного,

Претерпевши некий страшный суд.

И настанет час - Россию снова

Первою из первых нарекут.

 

1914

 

 

 

* * *

 

Всему под звездами готов

  Его черед.

И время таянья снегов

  Придет.

И тучи мая на гранит

  Прольет печаль.

И лунный луч осеребрит

  Миндаль.

И запах обретет вода

  И плеск иной,

И я уеду, как всегда,

  Весной.

И мы расстанемся, мой свет,

  Моя любовь,

И встретимся с тобой иль нет

  Вновь?

 

1919

 

 

 

Девушка из Нагасаки

 

Он юнга, родина его – Марсель,

Он обожает ссоры, брань и драки,

Он курит трубку, пьёт крепчайший эль

И любит девушку из Нагасаки.

 

У ней такая маленькая грудь,

На ней татуированные знаки...

Но вот уходит юнга в дальний путь,

Расставшись с девушкой из Нагасаки...

 

Приехал он. Спешит, едва дыша,

И узнаёт, что господин во фраке

Однажды вечером, наевшись гашиша,

Зарезал девушку из Нагасаки.

 

 

 

* * *

 

День окончен... Делать нечего...

Вечер снежно-голубой...

Хорошо уютным вечером

Нам беседовать с тобой...

 

Чиж долбит сердито жердочку,

Будто клетка коротка...

Кошка высунула мордочку

Из-под теплого платка...

 

«Значит, завтра будет праздница?»

«Праздник, Жанна, говорят!»

«Все равно! Какая разница!

Лишь бы дали шоколад!»

 

«Будет все, мой мальчик маленький!

Будет даже снежный бал...

Знаешь, повар в старом валенке

Утром мышку увидал!»

 

«Мама! Ты всегда проказница!

Я не мальчик! Я же дочь!»

«Все равно, какая разница!

Спи мой мальчик, скоро ночь...

 

1914

 

 

 

* * *

 

Забыла все: глаза, походку, голос,

Улыбку перед сном;

Но все еще полна любовью, точно колос

Зерном.

 

Но все еще клонюсь. Идущий мимо,

Пройди, уйди, не возвращайся вновь:

Еще сильна во мне, еще неодолима

Любовь.

 

1919, Одесса

 

 

 

* * *

 

Как сладостно, проживши жизнь счастливо,

Изведав труд и отдых, зной и тень,

Упасть во прах, как спелая олива

В осенний день.

 

Смешаться с листьями... Навеки раствориться

В осенней ясности земель и вод.

И лишь воспоминанье, точно птица,

Пусть обо мне поет.

 

1920

 

 

 

* * *

 

Книга пахнет духами,

Или пахнут сами слова.

Я бы так хотела быть с вами.

Я одна. Болит голова.

От легких касаний мигрени

В ушах и шепот, и звон.

 

И вечер совсем осенний.

И вечер в меня влюблен.

У него музыкальные пальцы.

Он играет на стеклах окна.

Он играет, и падают капли,

Точно слезы, на старые пальцы.

Где вы? Что вы? Вы рыцарь ли? Раб ли?..

Я сегодня опять влюблена.

 

Он был напудрен и в гриме.

Он сказал мне, стоя у кулисы:

— Я недавно слышал ваше имя

У одной нашей актрисы.

 

Кусая свой рыжий волос,

Я спросила: — Да? Ну и что же?

Он ответил, понизив голос:

— Вы совсем на себя не похожи.

 

Рабочие, нам мешая,

Тащили картонные скалы.

— Я думал, что вы большая,

А вы дитенок малый.

 

И он ушел на сцену, дождавшись знака,

А я не знала,

Смеяться мне или плакать.

 

 

 

* * *

 

Лучи полудня тяжко пламенеют.

Вступаю в море, и в морской волне

Мои колена смугло розовеют,

Как яблоки в траве.

 

Дышу и растворяюсь в водном лоне,

Лежу на дне, как солнечный клубок,

И раковины алые ладоней

Врастают в неподатливый песок.

 

Дрожа и тая, проплывают челны.

Как сладостно морское бытие!

Как твердые и медленные волны

Качают тело легкое мое!

 

Так протекает дивный час купанья,

И ставшему холодным, как луна,

Плечу приятны теплые касанья

Нагретого полуднем полотна.

 

1919

 

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали