Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ВАДИМ ШЕРШЕНЕВИЧ

Александр Александрович Иванов (9 декабря 1936, Москва — 13 июня 1996, Москва) — поэт-пародист, бессменный ведущий телепередачи «Вокруг смеха» (1978—1990). Отмеченный с рождения уникальным даром, Иванов остался в летописи российской истории ярким представителем тонкой интеллигентной литературной пародии, ставшей благодаря ему невероятно популярной.

 

История его жизни напоминает трагическую пьесу: все от прихода на телевидение до личной жизни является актами драматического спектакля. Стоит только вспомнить, что Иванов до 30 лет был никому неизвестным учителем геометрии, который иногда пописывал романтичные стихотворения. Однако, поняв, что предложения в этом жанре намного опережают спрос, Александр перешел к пародии на стихотворения и эпиграммы. Свои творения пародист посылал в "Литературную газету", которая быстро разглядела редкий талант Иванова и подарила ему первую популярность. Его пародии были наполнены сарказмом: он часто начинал свои выступления: “Вот у одного якутского автора я прочитал...”. В то время его популярность в творческих кругах была больше отрицательной, многие жаловались на него, не подавали руки. Член Союза писателей, поэт и филолог Валентин Сидоров, перу которого принадлежат стихи “Косматый облак надо мной кочует,/ И ввысь уходят светлые стволы”, удостоился пародии Иванова, которая начиналась так: "В худой котомк поклав ржаное хлебо,/Я ухожу туда, где птичья звон./И вижу над собою синий небо,/Косматый облак и высокий крон..." и заканчивалась стихом "Велик могучим русский языка!"

 

В 1968 году была опубликована его первая книжка пародий — "Любовь и горчица", после чего он был принят в Союз писателей. Затем выходили сборники "Смеясь и плача", "Не своим голосом", "Откуда что...", "О двух концах" и другие. Но вся эта востребованность была лишь началом настоящего успеха, который пришел к Иванову вместе с программой "Вокруг смеха". Надо сказать, что ведущим этой передачи должен был стать Андрей Миронов, но его занятость не позволила регулярно вести передачу. Тогда жена создателя передачи Валериана Каландадзе Галина порекомендовала мужу попробовать в качестве ведущего Иванова. Тогда став ведущим сатирической программы, у Иванова появилась и власть, и возможность выбирать для своих пародий самых именитых авторов. Под его руку попадали Рождественский, Евтушенко, Доризо, Казакова. Но вот что удивительно, теперь авторы сами становились в очередь, чтобы попасть под его меткое перо. Они отыскивали его, сами отмечали в тексте места, которые больше всего подходят для пародии. Внимание Иванова тогда означало взлет карьеры для любого поэта.

 

Благодаря "Вокруг смеха" широкая советская публика узнала Жванецкого, Карцева и Ильченко, Горина, Арканова, Инина и многих других сатириков. Сейчас принято считать, что современность принизила юмор и сделала его площадным. На самом деле и тогда в программу "Вокруг смеха" приходили материалы не самого высокого качества. Создатели вспоминают и Петросяна, и Шифрина и многих других, кому дорога в самую популярную передачу оказалась закрыта. Авторы жестко отбирали материалы для передачи. Ошибкой было бы думать, что маститые авторы избегали в своих произведениях пошлости. Цензура иногда не пропускала и Задорнова, и Хазанова, и самого Иванова.

 

“Подходящих” же артистов приглашали на программу подчас из самых неожиданных мест. Надежду Бабкину — из собора, где она пела "а капелла". Александра Розенбаума — после того, как на кассетах услышали “Вальс-бостон” и “Ленинградские дворы”. Последним найденным на программе талантом ее создатели считают Михаила Евдокимова. Его разыскали в Сибири, где Евдокимов работал директором столовой. Александр Иванов на протяжении 13 лет был одним из "главных" сатириков страны. В 1991 году передачу закрыли. "Мы не хотели повторять историю “Кабачка “13 стульев”, когда он уж оскомину набил, все исписались, гнали ерунду...", — поясняет Галина Каландадзе.

 

…С этого момента жизнь Иванова покатилась "с горы". Привыкший к популярности, Александр Иванов с трудом переносил забвение. Пародист создал Универсальный Юмористический Театр (УЮТ) Александра Иванова", но он не приносил достаточных для жизни денег. Так же как и многие творческие люди в то время, Иванов вынужден был зарабатывать любыми способами. Безысходность привела Иванова в политику. Интеллигентный юмор "Вокруг смеха" ему пришлось променять на пошлые политические памфлеты, которые пародист писал от партии Константина Борового. Например, на Владимира Жириновского он написал такую эпиграмму: "Посмотрите скорей,/Дело-то хреновое: / И фашист, и еврей —/Это что-то новое…"

 

В то же время и личная жизнь пародиста напоминает драматическое произведение. Долгое время Иванов оставался холостяком, пока однажды в Крыму на пляже не познакомился с привлекательной девушкой. Он сразу сделал ей предложение и вернулся уже женатым человеком с взрослым сыном. Однако жена, воспользовавшись открытыми перед ней дверьми в высший свет, завела роман с обеспеченным югославом, к которому вскоре и ушла.

 

Получилось почти, как в его собственной пародии:

 

Мещане, конечно, скажут:

подумаешь, дело какое!

Да разве за это можно

жену молодую бросать?!

…Сейчас он лежит в больнице,

лечится от запоя,

А чем она занимается,

мне даже стыдно писать…

 

Вторая жена оказалась полной противоположностью первой. К моменту знакомства с Ивановым Ольга Заботкина уже была известной

балериной Мариинского театра, снималась в кино, говорят, прежде имела роман с Алексеем Баталовым. Женившись, Иванову пришлось переехать в Ленинград за супругой, а когда он получил предложение вести "Вокруг смеха", Заботкина, не раздумывая, бросила карьеру и переехала за мужем в Москву. Всю его жизнь она всегда была рядом, хоть и было это крайне нелегко.

 

Многие отмечают, что известный пародист сильно пил. "Еще вчера Саша был в прекрасном настроении, комильфо, полон планов, мы с ним договорились встретиться в 12.00 у Дома литераторов... — вспоминает о внезапных алкогольных “провалах” пародиста знакомый Иванова по Союзу писателей. — Саша не приходит. Телефон не отвечает, дверь не открывается. Это значит, что Саша пьет. Как минимум неделю можно не беспокоиться. Потом он неожиданно появлялся - опять в прекрасном настроении, отлично выглядя, в отутюженном костюме... Извиняется и назначает встречи заново. Единственное, что никогда не срывалось “по слабости”, — запись программы “Вокруг смеха”. Видимо, жизненные перипетии не особо влияли на привязанность Иванова к алкоголю. Он пил, когда был популярен в "Вокруг смеха", пил, когда потерял свою популярность, не бросил пить, когда пришел в политику. 13 июня 1996 году Иванов скончался от обширного инфаркта, спровоцированного сильной интоксикацией алкоголем. Ольга Заботкина пережила мужа на несколько лет. У нее нашли рак — последние несколько лет она очень болела, практически не выходила на улицу, никого не приглашала к себе.

 

_________________________________

 

Материал подготовлен интернет-редакцией www.rian.ru на основе информации Агентства РИА Новости и других источников

 

www.business.su

 

Я к вам пишу

 

Во сне я вижу: приезжает Пушкин.

Ко мне. На светло-сером «Москвиче».

 

Майя Борисова

 

 

«Я к вам пишу...» —

так начала письмо я,

Тем переплюнув многих поэтесс.

А дальше — от себя.

Писала стоя.

И надписала:

«Пушкину А.С.»

И дождалась!

У моего подъезда

Остановились как-то «Жигули».

Суров как месть,

неотвратим как бездна,

Выходит Пушкин вместе с Натали.

Кудряв как бог,

стремительный,

в крылатке,

Жену оставив «Жигули» стеречь,

Он снял цилиндр,

небрежно смял перчатки

И, морщась,

произнес такую речь:

— Сударыня, пардон,

я знаю женщин

И воздаю им должное, ценя,

Но прибыл вас просить,

дабы в дальнейшем

Вы не рассчитывали на меня... —

Стояла я

и теребила локон,

Несчастней всех несчастных поэтесс,

И вижу вдруг,

что едет мимо окон

И делает мне ручкою

Дантес.

 

 

 

 

Али я не я

 

Окати меня

Алым зноем губ.

Али я тебе

Да совсем не люб?

 

Борис Примеров

 

 

Как теперя я

Что-то сам не свой.

Хошь в носу ширяй,

Хошь в окошко вой.

 

Эх, печаль-тоска,

Нутряная боль!

Шебуршит мысля:

В деревеньку, что ль?

 

У меня Москва

Да в печенках вся.

И чего я в ей

Ошиваюся?..

 

Иссушила кровь

Маета моя.

И не тута я,

И не тама я...

 

Стал кумекать я:

Аль пойтить в собес?

А намедни мне

Голос был с небес:

 

— Боря, свет ты наш,

Бог тебя спаси,

И на кой ты бес

Стилизуисси?!..

 

 

 

Антипародия на автопародию

 

(Булат Окуджава)

 

Жил на свете таракан,

был одет в атлас и замшу,

аксельбанты, эполеты, по-французски говорил,

пил шартрез, курил кальян, был любим

и тараканшу,

если вы не возражаете, без памяти любил.

 

В то же время жил поэт жизнью странной и тревожной,

только он любовь такую

описать достойно смог,

хоть давно сменил Арбат, ходят слухи, на Безбожный,

безобразное названье, как не стыдно, видит бог!

 

Все куда-нибудь идут.

Кто направо, кто налево,

кто-то станет завтра жертвой, а сегодня — палачом...

А пока что тараканша

гордо, словно королева,

прикасалась к таракану алебастровым плечом.

 

Жизнь, казалось бы, прекрасна! И безоблачна!

Но только

в этом мире все непрочно, драмы стали пустяком...

Появилась злая дама,

злую даму звали Ольга,

и возлюбленную пару придавила каблуком.

 

Бейте громче, барабаны!

Плачьте, трубы и гобои,

о развязке вам поведает серебряный кларнет:

значит, жили тараканы,

тараканов было двое,

было двое тараканов,

а теперь обоих нет...

 

 

 

 

Андрей-70

 

(Андрей Вознесенский)

 

Беру трагическую тему

и окунаю в тему темя,

дальше начинается невероятное.

Вера? Яд? Ной? Я?

Верую!

Профанирую, блефуя!!!

Фуй...

 

Чихая нейлоновыми стрекозами,

собаки планируют касторкой на вельвет,

таракашки-букашки кашляют глюкозой.

Бред? Бред.

Пас налево. Семь треф. Шах!

Мыши перламутровые в ушах.

— БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД —

 

Троллейбус заболел кессонной.

Изоп уполз. Слон — «элефант».

И деградируют кальсоны,

обернутые в целлофан.

— БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД —

 

Хаос. Хвост. Хруст. Пруст. Вуз. Туз.

Загораем. От мертвого осла уши. Кушай!

(Чревоугодник в чреве червя.)

 

Шпрот в рот. А идиот — наоборот.

— БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД —

Джаз-гол! Гол зад! Гол бюст!

Холст. Герлс. Хлюст.

Я опууупеваю...

Я опууух...

 

Вкусно порубать Ге!

 

Фетиш в шубе:

голкипер фаршированный фотографируется в Шуе,

хрен хронометрирует на хребте Харона

харакири. Хррр!!

 

«Ау, — кричу, — задрыга, хватит, финиш!»

Фигу!

(Это только часть

задуманного мною триптиха.)

 

Р.S.

Сам уйду, покуда не умыли,

но, клянусь, что бредил я не зря,

ведь еще никто в подлунном мире

не пускал

такого пузыря!

 

 

 

 

Архивная быль

 

Терпенья и мужества впрок накопив

и перед судьбою смиренья,

спускайся, верней, поднимайся в архив,

спроси номерное храненье...

 

Владимир Рецептер. «Архив»

 

Терпенья и мужества впрок накопив,

душою возвышен и тонок,

как ныне сбирается прямо в архив

наш интеллигентный потомок.

 

Хватило бы только старанья и сил

в бесценные вникнуть страницы...

И вдруг, замирая, потомок спросил:

— А где тут Рецептер хранится?

 

Хранитель архива, бессмертных кумир,

сказал ему: — Сам удивляюсь!

Здесь Пушкин, там Хаустов, ниже — Шекспир,

Рецептера нет, извиняюсь!

 

— Да как же! — воскликнул потомок, дрожа

и мысленно с жизнью прощаясь. —

Ты режешь, папаша, меня без ножа,

ведь я ж по нему защищаюсь!

 

Он столько гипотез и столько идей,

как помнится, выдвинул славных,

что должен среди знаменитых людей

в архиве пылиться на равных!

 

Ответил хранитель, взглянув из-под век,

спокойным пытаясь казаться:

— Не лучше ли вам, молодой человек,

за первоисточники взяться...

 

 

 

Бабы

 

(Владимир Цыбин)

 

В деревне,

где вокруг одни ухабы,

в родимых избах испокон веков

живут себе,

на жизнь не ропщут бабы,

совсем одни живут, без мужиков.

 

Одни встречают, бедные, рассветы

и дотемна — пахать, косить и жать.

— А мужики-то где?

— Ушли в поэты...

Все в городе, язви их душу мать!

 

Ядрены,

хоть никем не обогреты,

с утра до ночи всё у них дела...

В столице —

тридцать тыщ одних поэтов,

принес их леший в город из села!

 

Эх, бабы вы мои! Родные бабы!

И мне без вас не жизнь

и свет не свет...

Да я бы вас! Я всех бы вас!..

Да я бы!

Вот только жаль,

что я и сам поэт.

 

 

 

 

Баллада о Кларе

 

(Николай Доризо)

 

Клара,

Девочка,

Вихрем влетает ко мне.

От смущения я

Прилипаю к стене.

 

— Понимаете, Коля, —

Она говорит, —

У меня, понимаете,

Сердце горит!

Полюбила я Карла,

А он — идиот.

Он позорной,

Неправильной жизнью живет!

Он женат на мещанке,

На глупой козе...

Понимаете,

Он на неверной стезе!

Он меня, представляете,

Выгнал взашей

И кораллы

Из розовых вынул ушей.

Помогите! —

Подумав, я дал ей совет:

— Украдите

У этого Карла кларнет!

 

О святая наивность,

Ты кредо мое.

О святая невинность,

Храните ее!

 

...Тут она засмеялась

Светло и земно

И на крыльях любви

Упорхнула в окно.

Я к окну подошел —

Хорошо на душе!

Я не зря

На десятом живу этаже.

 

 

 

Баллада о левом полузащитнике

 

(Евгений Евтушенко)

 

Устав от болтовни

и безыдейности,

заняться я хочу

полезной деятельностью,

в работу окунувшийся

по щиколотку,

я в левые иду

полузащитники.

Что б ни болтали

шкурники и лодыри,

в команде нашей

стал я первым номером!

 

Я получаю мяч. Бегу.

Мне некогда,

тем более что пасовать мне некому,

а если бы и было —

на-кась, выкуси! —

я сам хочу

финты красиво выполнить.

И вот уже

защита проворонила,

и я уже возник перед воротами,

вопят трибуны —

мальчики и девочки, —

и мне вратарь

глазами знаки делает...

Я бью с размаху

в правый верхний угол,

бросок! Вратарь

летит на землю пугалом,

но где уж там...

Удар неотразимый,

как материт меня

вратарь-разиня!

 

Я оглушен

команды нашей криками,

и тренер

как-то очень странно кривится,

и голос информатора

противный:

«Счет 0:1».

Ликует... наш противник.

И по трибунам

ходят волны ропота,

ах, черт возьми,

я бил в свои ворота!

И сам себе

я повторяю шепотом:

«А что потом,

а что потом,

а что потом?..»

 

 

 

 

Баллада об убиенном козле

 

(Фазиль Искандер)

 

Когда-то давно по горам я шел,

  я шел по горам пешком.

И встретился мне на пути козел,

  с которым я не был знаком.

Я до сих пор не могу понять,

  как он туда залез...

Стояли друг против друга мы.

  Козел с рогами, я — без.

 

Узка тропинка, внизу обрыв,

  дна пропасти не видать.

Стояли мы часа полтора,

  мы долго могли стоять.

Но я торопился, в Москву спешил,

  как полуабрек, был зол.

— Уйди, — сказал я, — с дороги прочь!

  Уйди с дороги, козел!

Пока не поздно, уйди, пока

  не вижу в тебе врага... —

Но он (шайтан!) промолчал в ответ

  и лишь наклонил рога.

— Ах так! — сказал я. — Козлиный хвост!

  Стало быть, не уйдешь?!

Тогда уничтожу тебя я так,

  как уничтожают вошь!

Пускай поможет тебе аллах

  (не знаю козьих богов!). —

И я с разбегу ударил лбом

  промеж козлиных рогов.

 

Вот так я закончил дело, вот так

  я смог наконец пройти.

А бренного тела его до сих пор

  нигде не могут найти.

Я и теперь помянуть готов

  (мир праху его!) козла,

Если виновен, пусть Козлотур

  рассудит наши дела.

Да здравствует дружба! Сегодня мы

  за это сидим и пьем,

по если тропа как кинжал узка,

  так что ж не ударить лбом?

 

 

 

Бег внутри

 

Я славлю — посреди созвездий,

в последних числах сентября —

бег по земле, и бег на месте,

и даже бег внутри себя.

 

Лев Смирнов

 

Поэт сидит, поэт лежит,

но это ничего не значит,

внутри поэта все бежит,

и как же может быть иначе?..

 

Бегут соленые грибки,

бежит, гортань лаская, водка,

за ней, естественно, — селедка,

затем — бульон и пирожки.

 

Потом бежит бифштекс с яйцом,

бежит компот по пищеводу,

а я с ликующим лицом

бегу слагать о беге оду.

 

Бежит еда в последний путь,

рифмуясь, булькая, играя,

не замедляю бег пера я,

авось и выйдет что-нибудь!

 

 

 

 

Бедный безлошадник

 

Шли валуны

Под изволок...

Как петушиный хохолок,

Пырей, от солнца красноватый,

Качался в балке...

Пахло мятой...

Холмов косматая гряда

Тянулась к западу, туда,

Где пруд,

Задумчивый, печальный,

Лежал...

 

— Отсель, — сказал геодезист, —

Грозить мы будем бездорожью!

 

Лев Кондырев

 

На берегу пустынных волн

Стоял я,

Тоже чем-то полн...

И вдаль глядел.

Стояло лето.

Происходило что-то где-то.

Я в суть вникать не успевал,

Поскольку мыслил. Не зевал,

Как Петр Первый. Отовсюду

Шли валуны.

Качалась ель.

И мне подумалось: я буду

Грозить издателям отсель!

Закончил мыслить.

Прочь усталость!

Сел на валун.

Мне так писалось,

Как никогда! Смешать скорей

Курей, пырей и сельдерей,

Все, что мелькает, проплывает,

Сидит, лежит и навевает

Реминисценции. Увы,

Не избежать, как видно, снова

Ни в критике разгона злого,

Ни унизительной молвы.

Меня ли

Тем они обидят?!

Да я чихал! Пусть все увидят,

Как, глядя в синюю волну,

Я сочинил

Пять тысяч строк!

 

Таких пять тысяч

За одну

Я променял бы.

Если б мог...

 

 

 

 

Безвозмездность

 

Жаль, что не оставил мне дитяти

Мой мужик в те горькие лета.

. . . . . . . . . . .

Друг мой возлюбленный,

ты-то хоть вспомнишь,

Как я тебя безвозмездно любила!

 

Татьяна Реброва

 

 

Где оно, бабье нелегкое счастье,

Знает о том только ночь да подушка.

Витязь явился ко мне в одночасье

И прошептал мне на белое ушко:

«Я не зову вас, любезная, замуж,

Но и скрывать свои чувства не стану-с.

Если меня вы полюбите,

я уж,

Как говорится,

в долгу не останусь...»

Я промолчала, но стала прекрасна.

Он — стал особенно нежен и кроток,

Тихо добавив: «Тревога напрасна,

Я не оставлю вам

деток-сироток...»

Поколебавшись, решила я: ладно!

Смело ему все что надо вручила...

Друг мой,

тебя я любила бесплатно,

Но за стихи

гонорар получила!

 

 

 

 

Безвыходное творчество

 

Всю душу разодрав на клочья

и каждый нерв растеребя,

я погибал сегодня ночью —

я перечитывал себя.

 

Марк Соболь. «Творчество»

 

Всю ночь я шевелил губами,

сучил ногами, пол дробя;

я мерзко выл, скрипел зубами, —

я перечитывал себя.

Я от стыда пылал, как спичка,

себя готов был разорвать.

Гори она огнем, привычка —

как заведенный, рифмовать!

Довольно, хватит! Слово чести,

я образ жизни изменю!

Да провалиться мне на месте,

когда хоть строчку сочиню!

Да будь я проклят, если сяду

опять за стол с пером в руке!

Чтоб выпить мне пол-литра яду,

чтоб утонуть мне в молоке!!

Глаза б вовеки не глядели

на этот ворох чепухи...

Но ежедневно, встав с постели,

я вновь сажусь писать стихи.

 

 

 

Белозубая гордость

 

Люблю людей за белозубость чувства,

А не за свойство курицу подмять.

 

Мы подковали блох по всей Европе.

А не сошьем из паруса штанов.

И потому на среднерусской ...

Висят наклейки вражьих голосов.

 

Михаил Шелехов. Из поэмы «Копыто Петрарки»

 

Противник безыдейного искусства,

Ищу в обычной жизни чудеса.

Открыл я, что имеют зубы чувства

И чуждые наклейки — голоса.

 

Влюбленный в то, что истине созвучно,

На все готовый, только дай сигнал,

Подкованный идейно и научно,

Я кур не подминал, а уминал.

 

Что б нам ни говорили, мы кивали,

Не спрашивая: как да отчего?..

Мы блох для всей планеты подковали,

А больше не успели ничего...

 

Не привыкать с врагами нам бороться,

Но стало нынче ясно, эхе-хе,

Что в коммунизм попасть не удается

С улыбкой белозубой на блохе.

 

Я никогда не выезжал в Европу,

И никогда не покидаю Русь...

Боюсь, пошлет меня Европа в ...

Но этим я гордился и горжусь!

 

 

 

Береза

 

Березы — это женщины земли...

 

Ирина Снегова

 

Да, я береза. Ласковая сень

Моя —

приют заманчивый до всхлипа.

Мне безразлично, что какой-то пень

Сказал, что не береза я, а липа.

 

И нипочем ни стужа мне, ни зной,

Я все расту; пускай погода злится.

Я наливаюсь каждою весной,

Чтоб в «Августе» (1) талантливо излиться.

 

Пусть критик

на плетень наводит тень,

Пусть шевелит зловредными губами.

Мы, женщины-березы,

каждый день

Общаемся с мужчинами-дубами.

 

(1) «Август» — книга стихов И. Снеговой.

 

 

 

 

Бес соблазна

 

Посмотрите, как красиво эта женщина идет!

Как косынка эта синяя этой женщине идет!

 

Посмотрите, как прекрасно с нею рядом я иду,

Как и бережно и страстно под руку ее веду!

 

Евгений Храмов

 

Посмотрите! Не напрасно вы оглянетесь, друзья!

Эта женщина прекрасна, но еще прекрасней я!

 

Эта женщина со мною! Это я ее веду!

И с улыбкой неземною это с нею я иду!

 

Посмотрите, как сияют чудных глаз ее зрачки!

Посмотрите, как сверкают на моем носу очки!

 

Как зеленое в полоску этой женщине идет!

Как курю я папироску, от которой дым идет!

 

Я не зря рожден поэтом, я уже едва дышу,

Я об этом, я об этом непременно напишу!

 

Я веду ее под ручку из музея в ресторан.

Авторучка, авторучка мне буквально жжет карман!

 

Я иду и сочиняю, строчки прыгают, звеня,

Как прекрасно оттеняю я ее, она — меня!

 

Мы — само очарованье! И поэзия сама —

Способ самолюбованья, плод игривого ума...

 

 

 

 

Бесовские штучки

 

На лугу, где стынут ветлы,

где пасутся кобылицы,

обо мне ночные ведьмы

сочиняют небылицы.

 

Юрий Панкратов

 

 

Нечестивы и рогаты,

непричесаны и сивы,

прибывали делегаты

на конгресс нечистой силы.

 

Собрались в кружок у дуба

и мигали виновато,

все пытали друг у друга:

— Братцы, кто такой Панкратов?!

 

Ведьм немедля допросили:

— Что за шутки, в самом деле? —

Но они заголосили:

— Ночью мы не разглядели!..

 

Домовой пожал плечами,

в стенограмме бес напутал.

Водяной сказал, скучая:

— Может, кто его попутал?..

 

Делегаты повздыхали, —

тут сам черт сломает ногу!

И хвостами помахали,

и послать решили... к богу!

 

...Обижаться я не вправе,

но придется потрудиться,

о своей чертовской славе

сочиняя небылицы.

 

 

 

Бессонница

 

В кирпичных сотах семьи спят,

в железных парках спят трамваи,

спит Летний сад, и зоосад,

и магазины, и пивная.

 

Леонид Агеев

 

Традиционно ночью спят.

Спит все — и Мойка и Фонтанка.

В Москве заснул Нескучный сад

и знаменитая Таганка.

 

Спит индивид и спит Главлит,

спит черствый сыр на бутерброде.

В пивной напротив пиво спит,

хотя одновременно бродит.

 

Спит гастроном и зоосад,

похрапывает парк трамвайный.

Спит даже кот, и мыши спят —

эпоха сосуществованья!

 

Заснул на кухне табурет,

сопит дитя, забыв про школу...

Не спит поэт.

  Творит поэт.

Ну что бы принял димедролу!..

 

 

 

Блики

 

(Владимир Савельев, По страницам книги «Отсветы»)

 

Снятся мне

кандалы, баррикады, листовки,

пулеметы, декреты, клинки, сыпняки...

Вылезаю из ванны,

как будто из топки,

и повсюду мерещатся мне беляки.

 

Я на кухне своей без конца митингую,

под шрапнелью

за хлебом ползу по Москве,

в магазине последний патрон берегу я

и свободно живу без царя

в голове.

 

Зов эпохи крутой

почитая сигналом,

для бессмертья пишу между строк молоком,

потому что, квартиру считая централом,

каторжанским с женой

говорю языком.

 

Я и сам плоть от плоти фабричного люда,

зажимая в кармане

последний пятак,

каждый день атакую

буржуйские блюда

и шампанское гроблю, туды его так!

 

Мы себя не жалели.

И в юности пылкой

в семилетнюю школу ходили, как в бой.

Если надо,

сумеем поужинать

вилкой

и культурно

посуду убрать за собой.

 

 

 

 

Блин комом

 

Русский блин я желаю воспеть,

Сковородное желтое солнце.

 

Владимир Костров

 

 

От кондовой седой старины,

Той, которую помню я плохо,

Нам достались в наследство

Блины,

А блины — это, братцы, эпоха!

Эта пища, признаться, по мне,

Если кто отстает — догоняйте.

Подойдите поближе ко мне,

Осязайте меня,

Обоняйте!

Отгоните докучливых мух

Да плесните мне хлебного квасу.

Понимаю языческий дух,

Уважаю ядреную фразу.

Отдохнув,

Озабочен одним:

Как бы что бы придумать

Похлеще.

Выпекаю стихи, как блины,

Самоварного золота вещи.

Эх, читатель!

Зазря не страдай.

Без еды не бывает горенья.

Ешь блины

И Кострова читай —

Он полезен

Для пищеваренья!

 

 

 

 

Божья благодать

 

Я — добрый бог.

Без чванства божьего

И всем понятен до конца.

И ты люби меня, хорошая,

Как человека и творца.

 

Николай Дмитриев

 

Спасибо доброму издателю,

я доказать хорошей смог.

Что я — родимый брат создателю

А это значит, — тоже бог!

 

Она сначала мне не верила,

Смеялась, голову склоня,

Пока однажды не проверила,

И нынче верует в меня.

 

Ведь вот когда без чванства божьего

Стихи я миру подарил,

Воскликнула моя хорошая:

«О боже, что ты натворил?!.»

 

 

 

Болезнь века

 

Болезнь века

В серьезный век наш,

Горла не жалея,

Махнув рукой на возраст и на пол,

Болеет половина населенья

Болезнью с кратким именем футбол.

 

Анатолий Заяц

 

В серьезный век наш,

Сложный, умный, тяжкий,

Весь наш народ — куда ни погляди —

Болеет нескончаемой мультяшкой

С названием дурным «Ну, погоди!..»

 

Я возмущен.

Готов орать и драться,

Я оскорбленья не прощу вовек.

Какой-то Волк, мерзавец, травит Зайца,

А может, Заяц тоже человек?!

 

Ну, погодите!

Мы отыщем средство

И крепко злопыхателям влетит.

И вам, апологеты зайцеедства,

Поэзия

Разбоя не простит!

 

«Ну, погоди!..» — учебник хулиганов,

Считаю я и все мои друзья,

Имейте совесть, гражданин Папанов,

Ведь вы же Анатолий,

Как и я!!

 

 

 

Больше не хочу!

 

(Екатерина Шевелева)

 

Я была в Женеве, Бонне, Ницце,

До чего же скучно за границей!

Целый год томилась я в Париже,

Мне Перхушково духовно ближе.

На Монмартр ходила, не робела,

Но, придя, о Зюзине скорбела.

Я мартель и арманьяк пивала,

Но о «Трех семерках» тосковала.

Проезжая Вену в «мерседесе»,

Мне хотелось на трамвай в Одессе,

А в отелях Дели и Мадраса

Не нашлось московского матраца...

В Филадельфии дрожали губы:

«Надоело. Поскорее в Мгу бы!»

В Токио мне ночью снилась Шуя...

Крест поездок на себе ношу я.

 

Боже мой, к кому бы обратиться,

Чтоб не ездить больше за границу!

 

 

 

 

Брат и я

 

Мой младший брат меня сильнее.

Мой младший брат меня умнее,

мой младший брат меня добрее,

решительнее и храбрее!

 

Игорь Шкляревский

 

Мой младший брат меня умнее:

на мир не смотрит столбенея,

не знает, что такое грусть,

и крепок, как осенний груздь.

 

Мой младший брат не бил окошек,

мой младший брат не мучил кошек,

умом гораздо крепче брат:

он, дьявол, хитрый, — не женат.

 

Тщеславный, злой, чему ж я рад, —

тому, что брат меня сильнее?

Нет, мой любимый младший брат

стихов не пишет! Он умнее...

 

 

 

 

Бутылка

 

Среди развалин, в глине и в пыли

Улыбку археологи нашли...

Молчок. Щелчок. И — праздник позади...

 

Валентин Берестов

 

Среди развалин, в глине и в пыли

Бутылку археологи нашли.

Кто знает, сколько ей веков иль дней.

«Московская» написано на ней.

«Особая» добавлена внизу.

Я улыбнулся и смахнул слезу.

Взошла луна, и долго при луне

Находку созерцал я в тишине.

...Пещера. Питекантропа рука.

Пол-литра. Птеродактиль табака.

Сгрудились питекантропы. У них

Глаз-ватерпас — чтоб ровно на троих!

Иначе в глаз — и впредь не подходи.

Кусок. Глоток. И — эра позади.

 

 

 

 

В лесах души

 

А кто гулял-погуливал

в лесах моей души?

Беспечный, все покуривал

да спичек не тушил.

 

Нора Яворская

 

Хожу-брожу, нахмурена,

моя ли в том вина?

В душе моей накурено,

посуда не сдана...

 

Леса души запущены,

не слышно пенья птиц,

консервы недокушаны,

скорлупка от яиц.

 

Знать, кто-то шел-похаживал

и выбросил спеша

окурок непогашенный...

горит теперь душа.

 

Средь мятого кустарника

одна сижу с тоской.

Пришлите мне пожарника

с резиновой кишкой!

 

Признаться ведь не хочется,

ты, скажут, не смеши:

а так нужна уборщица

мне лично — для души!

 

 

 

 

В плену ассоциаций

 

Я видел раз в простом кафе нарпита

как человек корпел над холодцом

трагическую маску Эврипида

напоминая сумрачным лицом.

 

Евгений Винокуров

 

 

Я видел, как под ливнем кошка мокла,

хотел поймать ее, но не поймал...

Она напоминала мне Софокла,

но почему его — не понимал.

 

Я видел, как из зарослей укропа

навстречу мне однажды вылез крот,

разительно напомнивший Эзопа

и древний, как Гомер и Геродот.

 

А раз видал, как с кружкою Эсмарха

старушка из аптеки шла к метро.

Она напоминала мне Плутарха,

Вольтера, Острового и Дидро.

 

Я мог бы продолжать. Но почему-то

не захотел... Я шницель уминал,

сообразив — но поздно! — что кому-то

кого-то же и я напоминал!

 

 

 

 

В тоске по идеалу

 

Когда Адам пахал, а Ева пряла,

Не был ли мир подобьем идеала?

 

Людмила Щипахина

 

 

Когда Адам пахал, а Ева пряла,

Щипахина еще не сочиняла.

Был сам Адам мужчиною, а дама

Была подруга верная Адама.

...Вот наше время наконец настало

И, боже мой, что только с нами стало!

Возникли очень странные моменты:

Мужчины всюду — имп... интеллигенты.

Я тут недавно с ужасом узнала

О женщине, что мужу изменяла!

О, страшное трагическое время,

На женщину легло такое бремя!

Как наше время к женщине жестоко,

Как женщине сегодня одиноко!

Днем бьется, как подраненная птица,

Приходит ночь — и ночью ей не спится,

И мечется под душным одеялом

В тоске по незабвенным идеалам...

 

 

 

 

В школе жизни

 

А ревность — что? Она забыта

И мною пройдена давно.

Я говорю о ней открыто,

Как будто мы глядим кино.

 

Ирина Малярова

 

 

Все резче времени приметы,

Все зримее черты зимы...

Какие дивные предметы

Когда-то проходили мы!

 

Дождей весенних вспомнишь струи,

И вмиг — мурашки по спине...

Давно забыты поцелуи,

Сданы прогулки при луне.

 

Не пропускали мы занятий,

Преподавали нам интим.

Мы проходили курс объятий

И летом — практику по ним.

 

Экзамен вспомнишь, станет грустно,

Как волновалась, не спала...

И как засыпалась на устном,

Но осенью пересдала.

 

И ревность! Вот предмет предметов!

Пусть жизнь, что нам преподает

Всех — в том числе меня — поэтов

Хоть на второй оставит год!

 

 

 

В это лето

 

Падают груши в саду августовском,

Глухо стучат о траву...

В тихой усадьбе, совсем по-толстовски

Я это лето живу.

 

Иван Лысцов

 

 

Творческим духом я нынче питаюсь,

  Тихою радостью пьян.

В славной усадьбе, где я обретаюсь,

  Множество ясных полян.

 

В теплых лучах золотится деревня,

  Нежится речка и дол.

Добрая баба, как Софья Андревна,

  Мне собирает на стол.

 

С рани землицу пашу я не сдуру,

  Круп вытираю коню.

Скоро, видать, про Каренину Нюру

  Рoман большой сочиню...

 

 

 

Величальная

 

Каким здоровьем нужно обладать,

чтоб быть на свете русским человеком!

Какую ж нужно силушку иметь,

чтоб всю отдать и стать еще сильнее!

 

Феликс Чуев

 

 

Мне гордости вовеки не избыть,

я горд всегда и не могу иначе.

Каким же нужно фантазером быть,

чтоб все спустить и стать еще богаче!

 

Как нашему народу не воздать,

как из него не сотворить кумира.

Каким здоровьем нужно обладать,

чтоб все сгноить и содержать полмира!

 

Кто б мог такое, кроме нас, суметь —

терпеть гордясь, склоняться и не охнуть.

Какую ж нужно силушку иметь,

чтоб все сгубить и до сих пор не сдохнуть!

 

 

 

Весна на Арбате

 

Кончается зима. Тягучим тестом

Расплылся снег и задышал тепло.

И каплями художественных текстов

Забрызгано оконное стекло.

 

Анна Гедымин

 

 

Весна, ты ослепила нас, как видно!

Теплом дохнуло. И сугроб осел.

Подходишь к окнам — ни черта не видно,

Весь город как-то сразу окосел.

 

А город весел! Дышит полной грудью.

И тщетно трет ладонями домин

Свои глаза, заляпанные мутью

Художественных текстов Гедымин.

 

 

 

Весь в голубом

 

Меж бровями складка.

Шарфик голубой.

Трепетно и сладко

Быть всегда с тобой.

 

Константин Ваншенкин

 

 

Мне мила любая

Черточка твоя,

Словно голубая

Лирика моя.

 

Трепетна и томна,

Чуточку сладка,

Несколько альбомна,

Капельку горька.

 

Я всегда с тобою.

Ты всегда со мной.

Небо голубое,

Шарфик голубой.

 

Быть с тобою сладко.

Ты мила, я мил.

Острая нехватка

Розовых чернил.

 

 

 

Вечернее кафе ли?

 

Хожу среди танцующих,

среди флиртующих,

чуть-чуть влюбленных,

средь этих липких туловищ,

ненужной тканью разделенных.

 

Александр Ткаченко

 

 

В вечернем кафе

интереснее, чем в кино.

Люди флиртуют, обмениваются улыбками,

играет музыка, весело, но

люди потеют

и ткани становятся липкими.

И меня осенило средь этих мини-пиров,

рюмок, бокалов, кофейных чашек:

что если вообще

отказаться от юбок и свитеров,

джинсов, блейзеров и рубашек.

От шаровар, батников, галифе...

Пусть танцуют, радуются,

пусть изощряются...

Но это будет уже не кафе,

а то,

что у нас не поощряется.

 

 

 

Воздаяние

 

Пропою про урожаи

И про Бегу, как фантаст.

Глядь, какой-нибудь Державин

Заприметит

И воздаст.

 

Василий Федоров

 

 

Шел я как-то, трали-вали,

С выраженьем на лице.

И подумал: не пора ли

Сдать экзамен

За лицей?

 

Как-никак я дока в лирах,

Правда, конкурс — будь здоров!

Много этих... в вицмундирах,

Как их там?..

Профессоров.

 

В жар кидает... Вдруг сомлею,

Не попасть бы тут впросак.

По-французски не парлею,

Знамо,

Истинный русак!

 

Стар Державин.

Был, да вышел...

Как бы в ящик не сыграл...

На середку тут я вышел,

В груди воздуху набрал,

 

Как запел про урожаи

Да про Вегу как пошел!..

Посинел старик Державин,

Крикнул: «Ах!» —

И в гроб сошел.

 

 

 

 

Вопрос без ответа

 

Лучше сгнить в яме смерти,

зато непритворной,

чем прожить в позолоченной яме

придворной.

Все несчастья поэта —

лишь к счастью поэта.

Если в яму столкнут,

не вершина ли это?

 

Евгений Евтушенко

 

Год за годом

  меня подозрение гложет:

у поэта судьба

  быть счастливой не может...

Понял я,

  в комфортабельной сидя машине:

если в яме гниешь —

  значит, ты на вершине!

Почему ж я не гол,

  не гоним, не увечен,

почему так трагически всем обеспечен?

Почему я не в яме,

  не в смрадной темнице,

почему же я снова

  в английской столице?

Почему я, как зверь,

  не в железном вольере,

почему ж я опять

  на французской Ривьере?

Нет чтоб с шапкою рваной

  стоять побираться,

мне приходится вновь

  на Кавказ собираться.

Ведь и дача моя,

  под Сухуми бунгало,

на застенок сырой не похожа нимало...

Значит, что-то не так,

  в чем-то я заблуждаюсь,

если жизнью доволен,

  собой наслаждаюсь...

Где ж та яма,

  в которой мне гнить полагалось,

разве что-то

  чего-то во мне испугалось?..

Горблю спину я

  над золоченым корытом.

Почему?!

  Но вопрос остается открытым.

 

 

 

 

Восточное пристрастье

 

...Под солнцем — горы в белой дымке,

Под снегом — теплая земля,

И липы на Большой Ордынке,

И в Ереване — тополя...

 

Елена Николаевская

 

 

...Нет, что ни говори, недаром,

Дыханья не переводя,

Сижу, с волнением и жаром

Стихи друзей переводя.

 

Как свет, как ощущенье счастья,

Вошло, как видно, в плоть мою

Вполне восточное пристрастье:

Все что увижу — то пою...

 

Живут в Армении армяне,

Грузины в Грузии живут.

В Москве в «Ромэн» живут цыгане,

Они танцуют и поют.

 

У молодых соседей — Надька,

Дочурка, ростом не видна.

И в Киеве, конечно, дядька,

А в огороде — бузина.

 

Один мой друг, явив отвагу,

Сказал мне, осушив стакан:

— Переводи, но не бумагу,

Прошу тебя, Елена-джан*

 

* Джан — дорогая (арм.)

 

 

 

 

Все может быть

 

Я Микеланджело, быть может,

Родившийся опять на свет.

Я, может быть, Джордано Бруно

Или Радищев новых лет.

 

Дмитрий Смирнов

 

Все может быть.

Да, быть все может.

Поставят столб. Вокруг столба,

Который хворостом обложат,

Сбежится зрителей толпа.

 

Произнесет сурово слово

Литературоведов суд.

Поэта Дмитрия Смирнова

Из каземата принесут.

 

И к делу подошьют бумажки

И, давши рвению простор,

Литфонд торжественно бедняжке

Вручит путевку на костер.

 

Сгорит Смирнов...

Великий боже,

Ты воплям грешника не внял...

За что его? А все за то же:

За то, что ересь сочинял.

 

 

 

 

Все путем!

 

Льды на реке ломает март.

Апрель как вор в законе,

И льдины стаей битых карт

Разбросаны в затоне.

 

Геннадий Касмынин

 

В свои права вошла весна,

Вокруг светлей и чище.

И стаи воробьев, шпана,

Спешат на толковище.

 

Грачи, как крестные отцы,

Глаза свои таращат,

Везде домушники-скворцы

Уже чего-то тащат.

 

Барыга-мерин погорел —

Мужик его треножит.

А голубь, фрайер, ожирел,

Взлететь и то не может.

 

Лохматый пес сидит как вор

И пайку ест из плошки.

Крадется кот как сутенер,

На тротуарах — кошки...

 

Ворона, словно человек,

Разинула едало.

Сорока, падла, будто век

Свободы не видала.

 

Всех обогрел весенний свет,

Длинны, как сроки, тени...

И вот уже сидит поэт

И ботает по фене.

 

 

 

Вступление в поэму

 

Я мастер по ремонту крокодилов.

Окончил соответствующий вуз.

Хочу пойти в МГИМО, но я боюсь,

Что в эту фирму не берут дебилов.

 

Александр Еременко

 

Я покупал пломбир и эскимо,

кормил ночами нильских крокодилов.

Поэтому решил пойти в МГИМО,

но в эту фирму не берут дебилов.

 

Совсем я было растерялся тут,

подумать только — экая досада...

Пошел в Литературный институт.

И оказалось, это то, что надо!

 

 

 

Вчерашний день

 

(Евгений Храмов)

 

Золотились луковицы храмов,

Вышел я, Евгений Львович Храмов,

И собою солнца диск затмил.

Я царю сказал: «Посторонитесь...»

Все вокруг шептались: «Что за витязь?

Как красив он, смел, умен и мил!«

 

Кубок опрокинув без закуски,

Говорил я только по-французски,

В золотой затянут был мундир.

Треуголку снял Наполеошка

И сказал, грассируя немножко:

«Ша, французы, это — командир!»

 

Я в салоне сел к роялю «Беккер»,

Несравненный Вилли Кюхельбекер,

Рдея от смущенья, подошел.

Говорить хотел, но не решался,

А потом и вообще смешался,

Высморкался, хмыкнул и ушел...

 

...В этом месте разлепил я веки,

Жаль, что я живу в двадцатом веке

И былого не вернуть, хоть плачь...

Ничего со мною не случилось,

Это мне с похмелья все приснилось,

Я очкарик, рохля и трепач.

 

 

 

 

Глазковиада

 

(Николай Глазков)

 

Что вижу я во тьме веков?

Кто мне под стать? Не вижу... Словом,

Стоит Глазков, сидит Глазков

И восторгается Глазковым.

 

Что ныне глаз Глазкова зрит?

Кто смеет не учесть такого:

Глазков Глазкову говорит

О гениальности Глазкова!

 

Все — чушь, не будь моих стихов!

И в будущем, поверьте слову,

Опять Глазков! Один Глазков!!

Дороги все ведут к Глазкову!!!

 

Короче, вывод мой таков,

И больше нету никакого:

Есть бог в поэзии — Глазков

И я, Глазков, пророк Глазкова...

 

 

 

 

Глоток

 

(Белла Ахмадулина)

 

Проснуться утром, грешной и святой,

вникать в значенье зябкою гортанью

того, что обретает очертанья

сифона с газированной водой.

 

Витал в несоразмерности мытарств

невнятный знак, что это все неправда,

что ночью в зоосаде два гепарда

дрались, как одеяло и матрац.

 

Литературовед по мне скулит,

шурша во тьме убогостью бумаги,

не устоять перед соблазном влаги

зрачком чернейшим скорбно мне велит.

 

Серебряный стучался молоток

по лбу того, кто обречен, как зебра

тщетою лба, несовершенством зева

не просто пить, но совершать глоток!

 

Престранный гость скребется у дверей,

блестя зрачком, светлей аквамарина.

О мой Булат! О Анна! О Марина!

О бедный Женя! Боря и Андрей!

 

Из полумрака выступил босой

мой странный гость, чья нищая бездомность

чрезмерно отражала несъедобность

вчерашних бутербродов с колбасой.

 

Он вырос предо мной, как вырастают за ночь грибы в убогой переделкинской роще, его ослепительно белое лицо опалило меня смертным огнем, и я ожила. Он горестно спросил: «Еще глоточек?» Ошеломленная, плача от нежности к себе и от гордости за себя, я хотела упасть на колени, но вместо этого запрокинула голову и ответила надменно: «Благодарю вас, я уже...»

 

Спросила я: — Вы любите театр? —

Но сирый гость не возжелал блаженства,

в изгибах своего несовершенства

он мне сказал: — Накиньте смерть ондатр!

 

Вскричала я: — Вы, сударь, не Антей!

Поскольку пьете воду без сиропа,

не то что я. Я от углов сиротства

оберегаю острие локтей.

 

Высокопарности был чужд мой дух,

я потянулась к зябкости сифона,

а рядом с ним четыре граммофона

звучанием мой утруждали слух.

 

Вздох утоленья мне грозил бедой

за чернокнижья вдохновенный выпорх!

О чем писать теперь, когда он выпит,

сосудик с газированной водой?!..

 

 

 

 

Горение

 

Какое б мне не поручили дело —

что ночь-полночь, что среди бела дня, —

я сам горел и все во мне горело,

во мне горело и вокруг меня.

 

Владимир Савельев

 

Горю всегда я — в творчестве, в боренье,

творя добро и сокрушая зло.

Но в том загадка, что мое горенье

все, что возможно, тоже подожгло.

 

Горело все: вокруг меня и возле,

горело там (где именно — замнем).

Горело до, в течение и после.

Причем горело голубым огнем!

 

Когда я дома с чаем ем варенье,

играю в подкидного дурака,

то это тоже, в сущности, — горенье,

не понятое кое-кем пока.

 

Ко мне и ночь не проявляла милость,

горел и ночью, и во сне орал.

Я просыпался, а постель дымилась,

подушка тлела, коврик догорал...

 

И как-то, дописан стихотворенье,

решил я ночью, а быть может, днем:

чтоб ненароком я в своем горенье

не погорел, гори оно огнем!..

 

 

 

 

Грустный вечер

 

Детских лет моих подружка,

Где тропы висит клинок,

Мчит Шалушка, мчит Шалушка...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Счет годам ведут кукушки,

И, достав рукой до дна,

Пью с ладони, как из кружки.

 

Алим Кешоков

 

Наша ветхая саклюшка

И печальна и темна.

Где же ты, моя Шалушка,

Или выпита до дна?

 

Колыбельная речушка,

Или высохла она?

Выпью с горя; где же кружка?

Здесь, в Литфонде, у окна.

 

Я живу, поэт московский,

Кабарде любовь храня.

Только жаль, что друг Козловский

Переводит так меня.

 

Перевод читатель кроет,

Головой в сердцах крутя.

То как зверь он вдруг завоет,

То заплачет, как дитя...

 

 

 

Давай не говорить

 

Давай не говорить о лете,

лоскутик памяти порви.

Сегодня нет со мной на свете

ни колоска твоей любви.

 

Марина Тарасова

 

Судьбы моей поникли перья,

любви загнулся колосок.

Порвалась ниточка доверья,

и выпал дружбы волосок.

 

Подохла в клетке птичка страсти,

котенок ласки не поет.

И щепочка былого счастья

в корыте памяти плывет.

 

Давай погасим пламя муки,

обиды тряпочку порви.

Меж нами дырочка разлуки

и нет ни корочки любви.

 

Ты не смотри на это косо,

как ясный полдень на грозу.

Ведь я нашла отличный способ

немножко выжимать слезу...

 

 

 

 

Даешь перестройку!

 

Уроки потерь, и промашек

Сегодня особо важны.

Чем меньше мы — нашим и вашим,

Тем крепче здоровье страны.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Ведь нас перестройка крутая

Призвала — крути не крути —

Все хаты, налипшие с краю,

Расставить на главном пути.

 

Эрик Тулин

 

Пусть я не открою Америк,

Но нынче — не то что вчера.

Вам я говорю это, Эрик,

Певец ускоренья: пора!

 

Весна наступила в апреле,

Мы энтузиазмом горим!

Мы все как-то сразу прозрели

И смело в грядущее зрим!

 

Повсюду кипевшая стройка

Должна по-другому кипеть.

Сейчас нам нужна перестройка,

Иначе, друзья, не поспеть!

 

По-новому сеем и пашем,

Повсюду работа идет!

А если мы — нашим и вашим,

Так дело теперь не пойдет!..

 

Уже перестроились МХАТы,

Должны уж и мы как-нибудь...

И с краю налипшие хаты

Поставим на правильный путь!

 

Поэты, даешь ускоренье!

Идет наше дело на лад.

И это вот стихотворенье —

Весомый, по-моему, вклад!

 

 

 

 

Двоечница

 

Куплю рубаху, брюки темно-синие,

пройдусь по половицам, как по льду,

и двоечницу, самую красивую,

на зависть всей площадке, уведу.

 

Феликс Чуев

 

На танцплощадке розовые личики

танцуют на зашарканном полу.

Отличниц приглашают лишь отличники,

а двоечница мается в углу.

 

Глядит девчонка на меня, на Чуева!

Мурашки побежали по спине.

И двоечница тотчас же почуяла

родное что-то, близкое во мне.

 

Мы с ней потанцевали. Слово за слово,

я ей всучить пытаюсь свой портрет

и убеждаю двоечницу ласково,

что в этом ничего плохого нет.

 

Она вдруг слезы принялась размазывать,

они ручьями брызнули из глаз.

Тогда я начинаю ей рассказывать,

что я не кто-нибудь, а красный ас!

 

И вроде шансы сразу же повысились,

вот мы уже заходим к ней во двор...

И я шагаю, как генералиссимус

и мну в руках «Герцеговину Флор».

 

 

 

 

Девушки и женщины

 

Влюбчивый, доверчивый, земной,

Я один виновен перед вами,

Женщины, обиженные мной,

Девушки с печальными бровями.

 

Валентин Сорокин

 

Влюбчивый, доверчивый, земной,

Я достоин пращура Адама.

Девушки, обиженные мной,

Вы уже не девушки, а дамы.

 

У одной — бедою сомкнут рот,

Чистый лоб печален и бескровен.

У другой — совсем наоборот:

Грустные глаза, ресницы, брови.

 

А у третьей — скулы сведены

И ночами мучает одышка,

А у этой — легкие больны

И растет разбойником парнишка.

 

Ометелен, знойчат и фырчист1,

Не плененный скукой, как и все мы,

Женщины, я перед вами чист,

Не могу я

сразу быть со всеми!

 

Я вас всех по-прежнему люблю,

Сердце по кусочкам растащили...

Только об одном судьбу молю:

Только бы

жене не сообщили...

 

1 Слова принадлежат Вал. Сорокину.

 

 

 

 

Делай, как я

 

Когда, смахнув с плеча пиджак,

Ложишься навзничь на лужок, —

Ты поступаешь, как Жан-Жак,

Философ, дующий в рожок.

 

Александр Кушнер

 

Когда пьешь кофе натощак

И забываешь о еде,

Ты поступаешь, как Бальзак,

Который Оноре и де.

 

Когда в тебе бурлит сарказм

И ты от гнева возбужден,

Ты просто вылитый Эразм,

Что в Роттердаме был рожден.

 

Когда, освободясь от брюк,

Ложишься навзничь на диван,

То поступаешь ты, мой друг,

Как мсье Гюи де Мопассан.

 

Когда ты вечером один

И с чаем кушаешь безе,

Ты Салтыков тире Щедрин

И плюс Щедрин тире Визе.

 

Когда ж, допустим, твой стишок

Изящной полон чепухи,

То поступаешь ты, дружок,

Как Кушнер, пишущий стихи.

 

 

 

 

День в гиперборее

 

(Юнна Мориц)

 

Как у нас в Гиперборее,

Там, где бегают кентавры,

Соблазнительные феи

Днем и ночью бьют в литавры.

 

Там лежит раскрытый томик,

Не прочитанный Сатиром.

Там стоит дощатый домик,

Называемый сортиром.

 

Одиссей свое отплавал,

Греет пузо под навесом.

Перед богом хитрый дьявол

Так и ходит мелким бесом.

 

Едут музы в Сиракузы,

Не убит еще Патрокл.

На Олимпе в моде блюзы,

Гоголь-моголь и Софокл.

 

Зевс в объятиях Морфея,

Вельзевул песочит зама.

Незаконный сын Орфея

Спит, наклюкавшись бальзама.

 

Сел Гомер за фортепьяно,

Звон идет на всю катушку.

Посреди дубравы рьяно

Соблазняет бык пастушку.

 

Пляшет Плоть в обнимку с Духом,

Сладко чмокая и блея.

А в углу, собравшись с духом,

Сочиняю под Рабле я...

 

 

 

 

Дерзновенность

 

Жизнь коротка. Бессмертье дерзновенно.

Сжигает осень тысячи палитр.

И, раздвигая мир, скала Шопена

Во мне самой торжественно парит.

 

Екатерина Шевелева

 

Здоровье ухудшалось постепенно,

Районный врач подозревал гастрит.

Но оказалось, что скала Шопена

Во мне самой торжественно парит.

 

Ночами я особенно в ударе,

Волшебный звук я издаю во сне;

Но это просто скрипка Страдивари

Сама собой пиликает во мне.

 

И без того был организм издерган,

В глазах темно и в голове туман...

И вот уже во мне не просто oрган —

Нашли собора Домского оргaн!

 

Потом нашли палитру Модильяни,

Елисавет Петровны канапе,

Подтяжки Фета, галстук Мастроянни,

Автограф Евтушенко и т.п.

 

Врачи ломали головы. Однако

Рентгеноснимок тайну выдает:

Представьте, что во мне сидит собака

Качалова! И лапу подает!

 

Непросто изучить мою натуру,

Зато теперь я обучаю всласть,

Во-первых, как войти в литературу,

И во-вторых, — в историю попасть.

 

 

 

 

Диалог

 

Все тебе бы мять меня да лапать,

Ты с кого берешь такой пример?

Что же у тебя, ядреный лапоть,

Никаких красивых нет манер?

 

И катись-ка ты к чертям и лешим,

Тоже мне, нашелся Дон Иван.

 

Нина Краснова. «Сетованье Нюшки»

 

— Что ж ты, сукин кот, меня залапал,

Это же гумно, а не панель.

Встал бы на колени лучше на пол

Али преподнес в презент «Шанель»!

 

Сел бы лучше рядом на диване,

А не то заместо чувств обман!

Может, даже звать тебя не Ваня,

Может, ты теперя Дон Иван?

 

— А чего ж, — смеется он, — не лапать,

Нешто я какой-то моветон.

Ты ведь, — говорит, — едрена лапоть,

Тоже ведь не Лида Гамильтон!

 

 

 

 

Дитя вокзала

 

Полжизни прошло на вокзалах —

в Иркутске, в Калуге, в Москве,

и несколько мыслей усталых

осело в моей голове.

 

Станислав Куняев

 

Висит в переполненном зале

задумчивый дым папирос.

Мне кажется, я на вокзале

родился, учился и рос.

 

С баулами и рюкзаками

из тамбура в тамбур сигал.

И то, что добро с кулаками,

должно быть, я здесь постигал.

 

И что бы мне там ни сказали,

я знаю, и верю, и жду,

что именно здесь, на вокзале,

я личное счастье найду.

 

Я в самом возвышенном смысле

работу даю голове,

считаю осевшие мысли:

одна, и еще одна... Две!

 

 

 

Для наших маленьких друзей

 

(Борис Заходер)

 

Жили-были Зах и Дер.

Дер — охотник на пантер.

А его приятель Зах —

Укротитель черепах.

 

Зах однажды крикнул: «О!»

Дер не крикнул ничего.

 

Надоело нам читать.

Мы хотим теперь считать:

Зах плюс буква «о» плюс Дер —

Получился Заходер!

 

 

 

 

Для тех, кто спит

 

Спит острословья кот.

Спит выдумки жираф.

Удачи спит удод.

Усталости удав.

 

Яков Белинский

 

Спит весь животный мир.

Спит верности осел.

Спит зависти тапир.

И ревности козел.

 

Спит радости гиббон.

Забвенья спит кабан.

Спит хладнокровья слон.

Сомненья пеликан.

 

Спит жадности питон.

Надежды бегемот.

Невежества тритон.

И скромности енот.

 

Спит щедрости хорек.

Распутства гамадрил.

Покоя спит сурок.

Злодейства крокодил.

 

Спит грубости свинья...

Спокойной ночи всем!

Не сплю один лишь я...

Спасибо, милый Брем!

 

 

 

Для того ли?

 

Для того ль

Мичурину

усталость

не давала роздыха в пути,

чтобы ныне

вдруг такое сталось:

яблока в Тамбове не найти?!

 

Василий Журавлев

 

Нету яблок!

Братцы, вот несчастье!

Мочи нету взять такое в толк.

Где-то слышал я,

что в одночасье

яблоки пожрал тамбовский волк.

 

Для того ль

ловили наши уши

песню молодых горячих душ

«Расцветали яблони и груши»,

если нет

ни яблок

и ни груш?!

 

Для того ль

Мичурин,

сын России,

скрещивал плоды в родном краю,

чтобы

из Марокко апельсины

оскорбляли

внутренность мою?!

 

Нету яблок!

Я вконец запутан,

разобраться не могу никак.

Ведь за что-то

греб зарплату

Ньютон,

он же, извиняюсь, Исаак!

 

И от всей души землепроходца

восклицаю:

«Надо ж понимать,

что-то нынче

яблочка мне хотца —

очередь

не хотца

занимать!»

 

 

Долюшка

 

(Иван Лысцов)

 

Ворога вокруг пообъявились,

Знай снуют, орясины,

твистя.

И откуль она,

скажи на милость,

Привзялась, такая напастя?

 

Что им стоит, супостатам ярым,

Походя наплюнуть в зелени...

Я насустречь

вышел не задаром, —

Ольняного, не постичь меня!

 

Слово самоцветное сронили,

Встряли нам, певцам,

напоперек.

Помыкнули нами, забранили...

Я ж их — хрясь! — дубиной.

И убег.

 

Я сам-друг на страже.

Не забуду

За глухими в оба доглядать.

Не сыпая ночи, дрючить буду,

Чтобы не вылазили опять.

 

 

 

 

Душа в теле

 

...Как возможно с гордою душой

Целоваться на четвертый вечер

И в любви признаться на восьмой?!

 

Пусть любовь начнется. Но не с тела,

А с души, вы слышите, — с души!

 

Эдуард Асадов

 

Девушка со взглядом яснозвездным,

День настанет и в твоей судьбе.

Где-то, как-то, рано или поздно

Подойдет мужчина и к тебе.

 

Вздрогнет сердце сладко и тревожно.

Так чудесны девичьи мечты!

Восемь дней гуляйте с ним — и можно

На девятый перейти на «ты».

 

Можно день, допустим на тридцатый

За руку себя позволить взять.

И примерно на шестидесятый

В щеку разрешить поцеловать.

 

После этого не увлекаться,

Не сводить с мужчины строгих глаз.

В губы — не взасос — поцеловаться

В день подачи заявленья в загс.

 

Дальше важно жарких слов не слышать,

Мол, да ладно... ну теперь чего ж...

Так скажи: — Покеда не запишуть,

И не думай! Погоди... Не трожь!..

 

Лишь потом, отметив это дело,

Весело, с родными, вот теперь

Пусть доходит очередь до тела.

Все законно. Закрывайте дверь.

 

 

 

 

Если выследить...

 

Если долго за нами следить,

если наш разговор записать,

то обоих нас надо судить,

но меня за любовь оправдать.

 

Ирэна Сергеева

 

 

Начинаем с тобой понимать,

если долго за нами следить,

если выследить нас и поймать,

то, конечно, нас надо судить.

 

И хоть ты, мой любимый, не вор

и на мне не разбоя печать,

будет очень суров приговор,

громом с неба он будет звучать.

 

Обрекут нас, дабы проучить,

ты и я будем вместе страдать:

я — пожизненно в рифму строчить,

ты — пожизненно это читать...

 

 

 

 

Если не я, то кто?

 

И так живу в очерченном кругу,

людей по полочкам располагаю

и только одного не понимаю:

как я-то не понравиться могу...

 

Олег Хлебников

 

Я от восторга что ни день горю,

меня влечет божественное «эго».

Меня зовут как вещего Олега,

я о фамилии не говорю.

 

Я сам свою предначертал судьбу,

хулить меня не пробуй — труд напрасен.

Остановись, мгновенье, я прекрасен!

А ты, Нарцисс, перевернись в гробу...

 

Пишу стихи и в зеркало гляжусь,

Я сам не свой, я сам с собой не справлюсь.

Себе я нравлюсь! А тебе не нравлюсь?!

Ты бяка, я с тобою не вожусь!..

 

 

 

 

Жарко!

 

В столовой автопарка жарко!

Внизу шурует кочегарка.

В окне блестит электросварка.

А со стены глядит доярка.

 

Игорь Шкляревский

 

 

Сижу в столовой автопарка.

В столовой автопарка жарко.

От щей в желудке — кочегарка.

В глазах блестит электросварка.

Ко мне подходит санитарка.

А санитарку звать Тамарка.

Она по паспорту татарка.

А у нее в руках припарка.

А со стены глядит доярка.

Ее зовут, наверно, Ларка.

Есть у нее сестра — свинарка.

И муж — бухгалтер зоопарка.

На горизонте — друг Захарка.

С Захаркой друг его Макарка.

В зубах у первого цигарка.

А у того в кармане старка.

Сидим в столовой автопарка.

Там где-то жуткая запарка.

А нам ни холодно, ни жарко.

Нам хорошо! Эх, старка, старка...

 

 

 

 

Железная логика

 

После первого снега

нелепо томиться тоской,

потому что тоска

после первого снега —

нелепость.

 

Анатолий Иванен

 

 

Почему я дышу?

Я дышу,

потому что дышу.

Почему я смеюсь?

Потому, что смеюсь,

не иначе...

Почему я пишу?

Я пишу, потому что пишу,

а когда не пишу,

плачу я,

потому что я плачу.

 

Мне все ясно всегда.

Я не знаю и сам

почему.

А вопрос что плевок

против ветра —

к тебе ж и вернется...

На вопрос «Почему?»

отвечайте всегда: «Потому!» —

и уверены будьте,

что ваш собеседник

заткнется.

 

 

 

 

Жертва дефицита

 

На мальчонку, на сынка,

как молва признала,

не хватило пустяка —

стройматериала.

 

Владимир Семакин

 

 

Не красавец, не грузин,

молодой да шалый,

помню, шел я в магазин

«Стройматериалы».

 

За прилавком увидал

бойкую девчонку.

— Дай, — прошу, — материал,

чтобы на мальчонку.

 

Честно в очередь встаю,

не нахал, не бражник.

Ну, конечно, достаю

из штанов

бумажник.

 

Подобрали вроде все,

подхожу к прилавку,

улыбнулся, то да се,

оплатил доставку.

 

Привезли товар домой

и распаковали...

По дороге —

боже мой —

все ж разворовали!

 

Тесть и теща помогли

нервы успокоить...

Из того, что привезли,

начинаем строить.

 

Доля мужа нелегка,

надо ставить точку...

Вместо, стало быть, сынка

я имею дочку.

 

 

 

 

Жизнь диктует

 

Чем талантливей поэт,

Тем ему труднее в жизни.

 

Вячеслав Левыкин

 

 

Отчего бывает так:

Нет награды за дерзанье...

Ведь из всех возможных благ

Предпочтет талант — признанье.

 

Он — талант. Ему дано.

Как нужна ему награда!

Оценить талант давно

По достоинству бы надо.

 

Чем талантливей поэт,

Тем и жить ему труднее —

Как мне трудно, мочи нет!..

Жизни, стало быть, виднее.

 

 

 

 

Жуткий случай

 

В этом доме все немножко

На авось, нашармачка:

Нож без ручки, стол без ножки,

Дверь в уборной без крючка.

 

(Впрочем, зря себя не мучай,

Что там попусту дрожать?

Можно дверь, на крайний случай,

И рукой попридержать!)

 

Илья Фоняков

 

 

Был однажды за границей,

Скажем так, один поэт.

И — с любым могло случиться —

Забежал он в туалет.

 

Все культурно, без заминки;

Дальше дело било так:

Он захлопнул дверь кабинки,

А открыть — не знает как.

 

«Провокация... Ой, мама!..

Ищут, гады, дурачка...»

Ведь на дверце этой самой

Ни задвижки, ни крючка.

 

Словом, выхода не видно,

А вокруг-то не друзья...

Знать на помощь — несолидно,

Дверь ломать — никак нельзя.

 

Как же выйти на свободу?

Впору тут сойти с ума...

Он спустил с досады воду

И — открылась дверь сама!

 

Вот такой был жуткий случай

В мире ханжества и лжи...

Нет, у нас намного лучше —

Сам сиди, сам дверь держи!

 

 

 

 

За малым дело...

 

Написать бы про чудо такое,

написать бы, как ночь хороша,

только нет, как назло, под рукою

ни бумаги, ни карандаша.

 

Петр Градов

 

 

Есть мечта у меня, есть забота,

и живу я, себя теребя.

Написать бы нетленное что-то

чтобы вмиг обессмертить себя!

 

В чем вопрос? Что, казалось бы, проще,

все для этого есть у меня:

есть талант поразительной мощи,

в сердце – даже избыток огня.

 

Налицо к вдохновению тяга,

над столом Евтушенко портрет.

Есть уже карандаш и бумага,

есть желанье!.. А времени нет...

 

 

 

 

Заколдованный круг

 

Площадь круга... Площадь круга... Два пи эр.

— Где вы служите, подруга?

— В АПН.

 

Юрий Ряшенцев

 

Говорит моя подруга, чуть дыша:

— Где учился ты, голуба, в ЦПШ1?

 

Чашу знаний осушил ты не до дна,

Два пи эр — не площадь круга, а длина,

И не круга, а окружности притом;

Учат в классе это, кажется, в шестом.

 

Ну поэты! Удивительный народ!

И наука их, как видно, не берет.

Их в банальности никак не упрекнешь,

Никаким ключом их тайн не отомкнешь.

 

Все б резвиться им, голубчикам, дерзать.

Образованность все хочут показать...

 

1 Церковноприходская школа

 

 

 

 

Завязка с развязкой

 

Бросил пить человек.

Ну и что ж! Завязал...

Не войдет он вовек в

переполненный зал,

не пригубит пивка,

ни махнет стопаря,

не поднимет рука

рюмку, в дымке паря!..

 

Евгений Винокуров

 

Неизбывнее мук

не бывает вовек...

Так случается вдруг:

бросит пить человек!

Он уже не войдет

в переполненный зал...

Огорчится народ:

«Вот беда... Завязал!»

 

Но ведь то не навек...

День пройдет. Два пройдет.

Снова — слаб человек! —

в ресторан он пойдет,

а верней, не войдет,

а вползет в дымный зал...

Улыбнется народ,

говоря: «Развязал!..»

 

 

 

 

Занос

 

Я бросился в тебя, как в реку,

С того моста,

Куда заносит человека

Его мечта.

 

Эдуард Балашов

 

Мой путь причудлив чрезвычайно,

Мой путь непрост.

Меня мечтой необычайной

Внесло на мост.

 

Не исключение из правил

И не каприз.

Я огляделся, грудь расправил

И глянул вниз.

 

Там все искрилось и сверкало, —

Текла река.

Там ты, раздевшись, загорала

Среди песка.

 

Что еще надо человеку?

Зовет мечта.

Я бросился в тебя, как в реку,

С того моста.

 

Лечу и думаю: давненько

Я не летал...

Но, к сожалению, маленько

Не рассчитал.

 

Летел я правильной кривою

Под плеск волны.

Но приземлился головою

На валуны.

 

Должно быть, слишком разогнался,

Устал парить...

Встал, отряхнулся, причесался

И сел творить.

 

 

 

 

Зимняя фантазия на Сенатской

 

Посредине зимы перед Зимним дворцом

Нам стоять на плацу с обнаженным лицом.

 

Чтобы здесь, на Сенатской, посреди декабря

Расцвести...

 

Александр Ибрагимов, «14 декабрь, 1825»

 

Я стою на плацу перед Зимним дворцом

С искаженным от страха и горя лицом.

Что такое — скандал, наваждение, бред?

Где Сенатская площадь?! Должна быть, а нет!

На Сенатской стою... Страх не сходит с лица:

Нету Зимнего здесь, хоть убейте, дворца!

 

Я подобного просто не в силах понять,

По моим представленьям, он должен стоять!

С убеждением этим я вырос и жил,

Я об этом стихи в одночасье сложил!

Мне со смехом сказал пробежавший юнец:

«Отродясь не стоял здесь твой Зимний дворец.

Ты бы, дяденька, прежде чем что-то писать,

Потрудился хотя бы об этом узнать...»

 

 

 

 

Змеи в черепах

 

Я пил из черепа отца

За правду на земле...

 

— Скучное время, — поморщился Гёте и встал.

Взял хворостину и ею меня отстегал.

 

Юрий Кузнецов

 

Один, как нелюдь меж людьми,

По призрачным стопам,

Гремя истлевшими костьми,

Я шел по черепам.

 

Сжимая том Эдгара По,

Как черный смерч во мгле,

Как пыли столб, я мчался по

Обугленной земле.

 

Еще живой, я мертвым был,

Скелет во тьме белел...

Из чашечек коленных пил,

Из таза предков ел.

 

Блестя оскалами зубов,

Зловещи и легки,

Бесшумно змеи из гробов

Ползли на маяки.

 

Я сам от ужаса дрожал

(Сам Гёте мне грозит!)

И всех, естественно, пужал

Загробный реквизит.

 

Я шел, магистр ночных искусств,

Бледней, чем сыр рокфор...

Прочтя меня, упал без чувств

Знакомый бутафор...

 

 

 

 

Знак судьбы

 

...При рождении мальчика Глинки

На дворе засвистал соловей.

 

...Я люблю твои трюки, Природа,

Твой лукавый и точный замах!

 

Татьяна Бек

 

Без мистического наважденья

(Для меня чертовщина — табу!)

Происходит в минуту рожденья

То, что впредь обозначит судьбу.

 

Знак лукавой Природы — немало!

Получил от нее — и владей...

Так всегда, мне сказали, бывало

У прославленных в прошлом людей.

 

Видно, не миновать испытаний

Мне, которой Природа не враг...

При рождении девочки Тани

Соловей промолчал — свистнул рак!

 

 

 

 

Зрелость поэта

 

В каждом возрасте

есть свои странности.

Умудряется только поэт

так испытывать

приступы старости

чуть ли не с восемнадцати лет.

 

Кирилл Ковальджи

 

Жизнь поэта —

  загадки и странности:

в ранней юности — хвори и жуть.

Ведь поэт

  с угасания в старости

начинает свой творческий путь.

 

Молодеть

  постепенно приходится,

жизнь крутые дает виражи:

плачем

  в люльке промокшей заходится

впавший в детство поэт Ковальджи.

 

 

 

 

И что главное...

 

Пиши о главном, говорят.

Пишу о главном.

Пишу который год подряд

О снеге плавном.

 

Николай Дмитриев

 

Писал о главном Пастернак

Размером славным.

Мне тоже выдан этот знак —

Пишу о главном.

 

Снега застыли на земле.

Зима в зените.

«Свеча горела на столе...»

Ах, извините!

 

Пишу который год подряд

Стихом державным.

Пиши о главном, говорят.

Пишу о главном.

 

Снег будет до весны лежать.

Как это славно!

...А главное — не подражать

Уж слишком явно.

 

 

 

Игра

 

Я любила тебя понаслышке...

 

Лариса Тараканова

 

Что за мука — ни дна, ни покрышки,

Как сдержать невсамделишный пыл!..

Я любила тебя понаслышке,

Ты меня невзаправду любил.

 

Завела я, играя, тетрадку,

Карандашик сосед очинил.

Я тебя полюбила вприглядку,

Ты и этого не оценил.

 

Как бы шла я

По как бы дорожке,

Как бы вся задыхаясь от слез.

Я писала стихи понарошке,

Вы их зря принимали всерьез...

 

 

 

 

Интерес к С.

 

К поэту С. питаю интерес,

Особый род влюбленности питаю...

 

Дмитрий Сухарев

 

К поэту С. питаю интерес,

Особый род влюбленности питаю,

Его непревзойденным я считаю

Во всем, к чему ни прикоснется С.

 

Чудесно пишет. Дьявольски умен.

А как красив! Фигура Аполлона.

Изящен, как коринфская колонна,

И редким интеллектом наделен.

 

Высокий лоб, почти что римский нос,

Глаза грустны, но взор по-детски ясен.

Остановись, мгновенье, он прекрасен! —

Не помню кто, но кто-то произнес.

 

К нему понятен общий интерес,

Я этим фактом просто наслаждаюсь,

У зеркала еще раз убеждаюсь,

Как бесподобен этот самый С.!

 

 

 

Инцидент

 

В лучах готическая арка,

Колонны в мраморном строю.

На площади святого Марка

Я, грешный Марк, в толпе стою.

 

Марк Лисянский

 

Прекрасен Рим. Народу масса,

Толпа струится как река.

И вдруг я вижу Марка Красса,

Что уничтожил Спартака.

 

На площади святого Марка

Колонны в мраморном строю.

Мы повстречались с ним, два Марка,

Вот он идет, а я стою.

 

Подумайте: такая сволочь!

Шагает, тогу теребя...

Вдруг говорит он: «Марк Самойлыч.

Ты здесь! Приветствую тебя!«

 

Но я сказал, держась надменно:

— От имени широких масс

Я говорю вам откровенно:

«Вы негодяй, товарищ Красе!»

 

Был мой удар подобен смерчу,

И Красе в бутылку не полез,

Пробормотал: «Ариведерчи,

Синьор Лисянский!« — и исчез.

 

О резкости не сожалею,

Да, я суров, непримирим,

С тех пор я за «Спартак» болею

И не поеду больше в Рим...

 

_______________________________________________________

 

Ещё пародии: http://litparody.ru/autors/ivanov-aleksandr