Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
UNAMUNO

* * *

 

Ночью у моря один.

Вода, словно старая мать, с сиплой песней баюкает землю,

А я взираю на яркие звезды и думаю думу о тайном ключе

   всех вселенных и будущего.

Бесконечная общность объемлет все, —

Все сферы, зрелые и незрелые, малые и большие, все солнца,

   луны и планеты,

Все расстоянья в пространстве, всю их безмерность,

Все расстоянья во времени, все неодушевленное,

Все души, все живые тела самых разных форм, в самых разных

   мирах,

Все газы, все жидкости, все растения и минералы, всех рыб

   и скотов,

Все народы, цвета, виды варварства, цивилизации, языки,

Все личности, которые существовали или могли бы существо-

   вать на этой планете или на всякой другой,

Все жизни и смерти, все в прошлом, все в настоящем и

   будущем —

Все обняла бесконечная эта общность, как обнимала всегда

И как будет всегда обнимать, и объединять, и заключать в себе.

 

Перевод А. Сергеева

 

 

 

* * *

 

Когда я слушал ученого астронома

И он выводил предо мною целые столбцы мудрых цифр

И показывал небесные карты, диаграммы для измерения

   звезд,

Я сидел в аудитории и слушал его, и все рукоплескали ему,

Но скоро — я и сам не пойму отчего — мне стало так нудно и

   скучно,

И как я был счастлив, когда выскользнул прочь и в полном

   молчании зашагал одинокий

Среди влажной таинственной ночи

И взглядывал порою на звезды.

 

Перевод К. Чуковского

 

 

 

 

ТЕБЕ

 

Кто бы ты ни был, я боюсь, ты идешь по пути сновидений,

И все, в чем ты крепко уверен, уйдет у тебя из-под ног и под руками растает,

Даже сейчас, в этот миг, и обличье твое, и твой дом, и одежда твоя, и слова, и дела, и тревоги, и веселья твои, и безумства — все ниспадает с тебя,

И тело твое, и душа отныне встают предо мною,

Ты предо мною стоишь в стороне от работы, от купли-продажи, от фермы твоей и от лавки, от того, что ты ешь, что ты пьешь, как ты мучаешься и как умираешь.

 

Кто бы ты ни был, я руку тебе на плечо возлагаю, чтобы ты стал моей песней,

И я тихо шепчу тебе на ухо:

«Многих женщин и многих мужчин я любил, но тебя я люблю больше всех».

 

Долго я мешкал вдали от тебя, долго я был как немой,

Мне бы давно поспешить к тебе,

Мне бы только о тебе и твердить, тебя одного воспевать.

 

Я покину все, я пойду и создам гимны тебе,

Никто не понял тебя, я один понимаю тебя,

Никто не был справедлив к тебе, ты и сам не был справедлив к себе,

Все находили изъяны в тебе, я один не вижу изъянов в тебе,

Все требовали от тебя послушания, я один не требую его от тебя.

Я один не ставлю над тобою ни господина, ни бога: над тобою лишь тот, кто таится в тебе самом.

 

Живописцы писали кишащие толпы людей и меж ними одного — посредине,

И одна только голова была в золотом ореоле,

Я же пишу мириады голов, и все до одной в золотых ореолах,

От руки моей льется сиянье, от мужских и от женских голов вечно исходит оно.

 

Сколько песен я мог бы пропеть о твоих величавых и славных делах,

Как ты велик, ты не знаешь и сам, проспал ты себя самого,

Как будто веки твои опущены были всю жизнь,

И все, что ты делал, для тебя обернулось насмешкой.

(Твои барыши, и молитвы, и знанья — чем обернулись они?)

 

Но посмешище это — не ты,

Там, в глубине, под спудом затаился ты, настоящий.

И я вижу тебя там, где никто не увидит тебя,

Пусть молчанье, и ночь, и привычные будни, и конторка, и дерзкий твой взгляд скрывают тебя от других и от самого себя,— от меня они не скроют тебя,

Бритые щеки, нечистая кожа, бегающий, уклончивый взгляд пусть с толку сбивают других — но меня не собьют,

Пошлый наряд, безобразную позу, и пьянство, и жадность, и раннюю смерть — я все отметаю прочь.

 

Ни у кого нет таких дарований, которых бы не было и у тебя,

Ни такой красоты, ни такой доброты, какие есть у тебя,

Ни дерзанья такого, ни терпенья такого, какие есть у тебя

 

И какие других наслаждения ждут, такие же ждут и тебя.

Никому ничего я не дам, если столько же не дам и тебе,

Никого, даже бога, я песней моей не прославлю, пока не прославлю тебя.

 

Кто бы ты ни был! иди напролом и требуй!

Эта пышность Востока и Запада — безделица рядом с тобой,

Эти равнины безмерные и эти реки безбрежные — безмерен, безбрежен и ты, как они,

Эти неистовства, бури, стихии, иллюзии смерти — ты тот, кто над ними владыка,

Ты по праву владыка над природой, над болью, над страстью, над каждой стихией, над смертью.

 

Путы спадают с лодыжек твоих, и ты видишь, что все хорошо, Стар или молод, мужчина или женщина, грубый, отверженный, низкий, твое основное и главное громко провозглашает себя,

Через рожденье и жизнь, через смерть и могилу,— все тут есть, ничего не забыто!

Через гнев, утраты, честолюбье, невежество, скуку твое Я пробивает свой путь.

 

 

 

 

НОЧЬЮ НА МОРСКОМ БЕРЕГУ

 

Ночью на морском берегу

Стоит девочка рядом с отцом

И глядит на восток, в осеннее небо.

 

Там, наверху в темноте,

Беспощадные хищные тучи, похоронные тучи расстилаются черными массами,

Злые и быстрые, они опускаются к нижнему краю небес,

К той ясной и прозрачной полоске небес, что осталась еще на востоке,

Туда, где, большая, спокойная, встает владыка-звезда Юпитер.

И тут же, чуть повыше, поблизости

Плывут нежные сестры Плеяды.

 

Девочка, ухватившись за руку отца

И глядя с берега на эти похоронные тучи, которые победно спускаются ниже, чтобы проглотить поскорее все небо,

Беззвучно плачет.

 

Не плачь, дитя,

Не плачь, моя милая,

Дай я поцелуями уберу твои слезы.

Беспощадные тучи — недолго им быть победителями,

Недолго им владеть небом, это только кажется, что звезды проглочены ими,

Юпитер появится снова, будь покойна, взгляни на него завтра ночью, и Плеяды появятся снова,

Они бессмертны, серебряные и золотые звезды, они засверкают опять,

Большие звезды и малые засверкают опять, все это им нипочем,

Громадные бессмертные солнца и задумчивые долговечные лупы,— они засверкают опять.

 

Дорогое дитя, ты плачешь об одном лишь Юпитере?

Ты тоскуешь лишь о погребении звезд?

 

Есть нечто

(Нежно целуя тебя, я говорю тебе шепотом,

Я даю тебе первый намек, неясное указание, загадку),

Есть нечто, что даже бессмертнее звезд

(Много прошло погребений, много дней и ночей),

Нечто, что в мире пребудет даже дольше, чем светоносный Юпитер,

Дольше, чем солнце, или какой-нибудь кружащийся спутник,

Или сверкающие сестры Плеяды.

 

 

 

 

НАЧАЛА

 

Формы, свойства, жизни, человечество, язык, мысли,

Те, что известны, и те, что неизвестны, и те, что на звездах,

Сами звезды, туманные и сияющие,

Чудеса этих стран, земли, деревьев, городов и горожан, кем бы они ни были,

Восхитительные солнца, кроны и перезвоны, бессчетные соцветия и созвучия,

И так далее и тому подобное, и еще лучшее, увиденное здесь и где угодно, заключено в этой горсточке воздуха, в которой я протягиваю руку, и наполовину охвачено моей ладонью,

Это вместилище всего, всех и каждого, здесь зарожденье всего.

 

 

 

 

МЫСЛЕННО СТРАНСТВУЯ

 

После чтения Гегеля

 

Мысленно странствуя по вселенной, я увидел, что то немногое, что зовется добром, неуклонно стремится к бессмертию,

А все то многочисленное, что зовется злом, неуклонно стремится к гибели и самоуничтожению.

 

 

 

 

НЕ БЫЛО ЛИ В ТВОЕЙ ЖИЗНИ ЧАСА

 

Не было ли в твоей жизни часа —

Внезапной божественной вспышки в душе — низвергнуть, сжечь все эти дутые предприятия, моды, благоденствие?

Эти хрупкие творения человеческих рук — книги, политику, искусство, привязанности —

Обратить в совершенное ничто?

 

 

 

 

ШЕПОТ БОЖЕСТВЕННОЙ СМЕРТИ

 

Шепот смерти божественной, легким шорохам внемлю;

Ночь говорит — одними губами — шелестов зыбкий хорал;

Мягкие звуки шагов нисходящих — таинственных бризов дыханье,

Рокот потока, бегущего вечно потока — плеск невидимых рек

(Или это капают тихие слезы, неисчислимые слезы людские?).

 

Я вижу, явственно вижу в небе громады больших облаков;

Ско рбно и медленно движутся вдаль, их формы безмолвно растут и меняются;

Порой омраченная, полускрытая, в дали беспредельной звезда

Мелькнет и снова исчезнет.

 

(Чьи-то роды, вернее — бессмертное чье-то, торжественное рожденье.

А там, за рубеж, недоступный для взора,

Уходит чья-то душа.)

 

 

 

 

ЕГО Я ЛЮБЛЮ ДНЕМ И НОЧЬЮ

 

Его я люблю днем и ночью, и привиделось мне, что он умер,

И привиделось мне, что пришел я туда, где был погребен тот, кого я люблю, но не нашел его в этом месте,

И привиделось мне, что блуждал я, разыскивая его, среди могил в надежде найти его,

И увидел я, что любое место — могила,

Дома, полные жизни, были столь же полны и смерти (как сейчас и этот дом),

Улицы, гавань, места увеселений, Чикаго, Бостон, Филадельфия, Маннахатта были так же полны смерти, как и жизни,

И мертвых больше, гораздо больше, чем живых.

И привиделось мне, что я расскажу об этом всем людям и всем векам,

И видение мое не покинет меня.

И хочу я сейчас не замечать этих кладбищ и освободиться от них,

И если бы память о смерти спряталась безразлично где, даже в комнате, где я ем и сплю, я был бы удовлетворен,

И если труп того, кого я люблю, или мой собственный труп в назначенный час превратится в прах и этот прах будет высыпан в море, я буду удовлетворен,

Или если он будет развеян ветром, я буду удовлетворен.

 

 

 

 

ДОВОДЫ

 

Доводы мне не нужны, ибо я переполнен своею душой;

Я не сомневаюсь в знании своем, с кончиков ног до контура рук и лица я уверен в себе, есть, правда, лица, о которых я ничего на знаю, невозмутимые лица,

Я не сомневаюсь, что величие и красота мира кроются в каждой частице этого мира,

Я не сомневаюсь, что я беспределен и что все люди беспредельны, напрасно я пытаюсь вдуматься, насколько они беспредельны,

Я не сомневаюсь, что звезды и звездные системы совершают свои быстрые игры в пространстве с какой-то целью и что в один прекрасный день я буду способен совершить столь много, сколь совершают они, и даже больше,

Я нe сомневаюсь, что случайные явления зреют миллионы и миллионы лет,

Я не сомневаюсь, что внутренние жизни несут в себе свои внутренние жизни, а внешние жизни несут в себе свои внешние жизни, и что зрение несет в себе другое зрение, и слух — другой слух, и голос — другой голос,

Я не сомневаюсь, что страстно оплаканные смерти юношей предопределены и что смерти молодых женщин и смерти маленьких детей предопределены также,

Думал ли ты, что если Жизнь предопределена, то разве не предопределена Смерть, смысл всех жизней?

Я не сомневаюсь, что катастрофы на море (их ужасы не важны, не важно, чья жена, ребенок, муж, отец, любовник погибнет) предопределены для минут печали,

Я не сомневаюсь: все, что случается где и когда угодно, предопределено самим ходом событий,

Я не думаю, что Жизнь предопределяет все сущее — и Время, и Пространство, но верю, что все предопределяет Божественная Смерть.

 

 

 

 

ЭТУ МУЗЫКУ Я СЛЫШУ ВСЕГДА

 

Эту музыку я слышу всегда, бесконечную, несмолкаемую — как долго я был невежественным и не слышал ее,

Но теперь слышу я хор и ликую,

Тенор, сильный, мужественный голос, полнозвучный и целебный, с радостными звуками наступающего дня, я слышу,

Сопрано, жизнерадостно взлетающее над гребнями огромных волн,

Бас, полнозвучно и мягко наполняющий пространство,

Ликующий мощный аккорд, его исполняют все, скорбные звуки скрипок и флейт, я существую в этом во всем,

Не мощь льющихся звуков покоряет меня, а замысла совершенство,

Я вслушиваюсь в голоса, сливающиеся и распадающиеся, борющиеся с пламенной силой, чтобы превзойти друг друга,

Не думаю, чтобы исполнители понимали себя,но думаю теперь, что я начинаю понимать их.

 

 

 

 

ТИХИЙ ПАУК

 

Такой тихий паук,

Я заметил, он одиноко висел на единственной нити,

Заметил, как оценивал он свою свободу окрест,

Из себя испуская за нитью нить, за нитью нить,

Распуская их вечно вниз, все быстрее сплетая сеть.

И ты, о моя душа, там, где ты одинока,

И окрест тебя безмерное море простора,

И вечно ты оцениваешь свою свободу, рискуя, отыскивая сферы, чтобы сомкнуть их,

До тех пор, пока мост, который нужен тебе, не будет построен,

До тех пор, пока твоя нить не затянется где-то, о моя душа.

 

 

 

 

ТОМУ, КТО СКОРО УМРЕТ

 

Из всех людей я выделяю тебя, ибо я принес тебе весть,

Ты скоро умрешь — пусть другие говорят, что хотят, я не стану кривить душой,

Я прям и безжалостен, но я люблю тебя, — тебе спасения нет.

 

Нежно кладу на тебя мою правую руку, и ты ощущаешь ее,

Я не говорю ничего, молча приникаю головою к тебе,

Тихо сижу с тобой рядом, я верен тебе,

Я больше для тебя, чем сиделка, больше, чем отец или близкий,

Я о трешаю тебя от всего, оставляю лишь твою душу и тело, ты бессмертен, ты сбросишь оковы,

Труп, который останется после тебя, — это не ты, а навоз.

 

Нечаянно солнце сверкнуло, где и не ждали его,

Уверенность и душевный покой наполняют тебя, и ты улыбнулся,

Ты забыл, что ты болен, я тоже забыл, что ты болен,

Что тебе аптечные склянки, что тебе рыдания друзей — я и ты, мы с тобою вдвоем.

Остальные пусть уйдут от тебя, здесь не о чем скорбеть и сокрушаться,

Не сокрушаться я пришел, а поздравить тебя.

 

 

 

 

ЗАДУМЧИВЫЙ И НЕУВЕРЕННЫЙ

 

Задумчивый и неуверенный,

Слово Умершие я пишу,

Поскольку живущие — это Умершие.

(Возможно, они го и есть единственно живущие, единственно реальные,

А я привидение, призрак.)

 

 

 

 

ПЕСНЯ ЗАГАДКИ

 

То, что ускользает от этих стихов и всяких стихов,

Чего не улавливает острейший слух, зорчайший взор, хитроумнейший ум,—

Не знания и не слава, не счастье и не богатство,

И все—таки непрестанный пульс всякого сердца и каждой жизни на свете,

То, за чем гонятся ты, и я, и все — и никогда не нагонят,

Открытое всем и тайное, реальнейшее из реальных и все же иллюзия,

Даровое, данное каждому—и никто ему не владелец,—

То, что поэты вотще пытаются передать рифмами, а историки—прозой,

Чего скульптор доселе не мог изваять, а художник изобразить на холсте,

О чем доселе не пел певец и не говорил оратор или актер,—

Это самое здесь и теперь призываю я в мою песнь.

 

Где угодно, на публике, в тайном пристанище,

В одиночестве за горой и лесом,

В шумной толпе деловых кварталов большого города

Беспрестанно скользит оно и его отражения.

 

В прекрасных неразумных младенцах,

Или, наоборот, в покойниках на похоронах,

Или в восходе солнца, или в полночных звездах,

Словно в тонкой тающей дымке снов,

Проглядывает и таится.

 

Оно заключается в двух кратких выдохах, двух словах,

Два слова—а все заключают в себе от начала и до конца.

 

Как ярко пылают ради него!

Сколько кораблей — отплыло и затонуло ради него!

Сколько путешественников вышло из дому и не вернулось!

Сколько гениев дерзко ставило на него и проигрывало!

Какие несметные сокровища красоты и любви принесены ему в жертву!

Как все благороднейшие деяния с начала веков посвящались ему — и будет так до конца веков!

Как все подвижничество и мученичество посвящались ему!

Как оправданы им все ужасы, бедствия, битвы земли!

Как ярко играют его огни, привлекая взор человека любого столетия, каждой страны,

Многоцветные, как закат на берегу, в небе, на островах и скалах Норвегии,

Или полуночное, безмолвное, недостижимое полярное сияние.

 

Господь, наверно, задал эту загадку, слишком она неясная и определенная,

Душа стремится к ней, и весь видимый мир стремится,

И, наконец, само небо стремится к ней.

 

 

 

 

ЯСНАЯ ПОЛНОЧЬ

 

Это твой час, о душа, твой свободный полет в бессловесное,

Вдали от книг, от искусства, память о дне изглажена, урок закончен,

И ты во всей полноте поднимаешься, молчаливая, пристально смотрящая,

обдумывающая самые дорогие для тебя темы — Ночь, сон, смерть и звезды.

Мигель де Унамуно (Unamuno) (1864–1936) — испанский писатель, философ, общественный деятель. Один из вождей «Поколения 1898 года». Мигель де Унамуно родился 29 сентября 1864 года, в Бильбао. По национальности баск. Получил филологическое образование. С 1891 стал профессором , с 1901 ректором Саламанкского университета. В 1924 за выступления против диктатуры Примо де Риверы Мигель был сослан на Канарские острова, откуда бежал во Францию, в эмиграции пробыл до 1930 года. При республике был депутатом кортесов; с 1932 академиком. Выступал против республики, считая, что она не может обеспечить гражданский мир и национальное единство, однако уже в октябре 1936 решительно осудил фашистский мятеж.

 

Деятельность Мигеля де Унамуно была многообразна. Как публицист он неизменно занимал резко критическую позицию по отношению к испанскому буржуазно-помещичьему обществу («Об исконности», 1895, и др.). В 90-е годы он интересовался марксизмом; активно сотрудничал в социалистическом еженедельнике «Луча де классе». После религиозного кризиса 1897 года он отошёл от социализма и начал разрабатывать философскую концепцию, предвосхитившую ряд положений персонализма и экзистенциализма. Огромное влияние на М. Унамуно оказали идеи и творчество русского писателя Льва Николаевича Толстого, а также французского математика, физика, религиозного философа и писателя Блеза Паскаля; а позже датского теолога философа и писателя Серена Кьеркегора. Центральная проблема философии Мигеля – духовная жизнь личности, сосредоточенная, по его мнению, на стремлении разрешить противоречия конечного и бесконечного: жажде личного бессмертия противоречит рационалистическую уверенность в конечности сущего, потребности в вере – невозможность веры для современного разума. Унамуно ввёл понятие «агонии» – особого трагического восприятия жизни, вызванного непримиримым дуализмом разума и веры («Трагическое чувство в жизни людей и народов», 1913; «Агония христианства», 1924). Творчество, любовь, дружба, материнство и т.п. представляются специфическими для человека способами преодолеть конечность существования, запечатлеть «я» в мире («Жизнь Дон Кихота и Санчо», 1905, «Абель Санчес», 1917; «Тётя Тула», 1921, и др.). Мигель де Унамуно подверг критике сциентизм («Любовь и педагогика», 1902), утверждал личный, «экзистенциальный» характер философкой истины, констатировал противоречия научного и духовного прогресса, считал возрождение личности («героическое безумие», «кихотизм») единственной возможностью выхода из тупика современного буржуазного мира. В последнем произведении – повести «Святой Мануэль Добрый, мученик» (1933) писатель поставил вопрос о необходимости соотнесения личности и народа. После первого романа «Мир во время войны» (1897) Унамуно перешел к экспериментальному художественному повествованию: обнажённость конструкции, параболичность, марионеточность персонажей, система авторских масок и псевдонимов характерны в особенности для романа «Туман» (1914). Позже он возвратился к реализму, однако противопоставляет «внутреннюю реальность», реальность воображения и воли «внешней реальности» (книга «Назидательные новеллы», 1920). Писатель стремился лишь к передаче «внутренней реальности», однако персонажи его лучших новелл социально и психологически достоверны. Обширное поэтичесое наследие Унамуно отличается гуманистическим богатством тем, классической ясностью, виртуозным владением исп. стихом, исповедальной искренностью («Песенник», издан посмертно). Важнейшее место в творчестве и философии писателя занимала Испания – судьба её народа и культуры, любовное переживание пейзажа, традиций, памятников языка и искусства. Влияние Мигеля де Унамуно йен. культуру 20 века огромно. В течение нескольких десятилетий многие его работы были запрещены католической церковью. Его наследие способствовало освобождению испанской интеллигенции из-под власти католической ортодоксии, развитию критического, бунтарского мышления.

 

Сочинения писателя: Obras completas, v. 1–14, Madrid, 1958–72; Obras selectas, 4 ed., Madrid, 1960; в рус. пер. – Две матери, М., 1927; Три повести о любви с прологом, М,, 1929; Назидательные новеллы, М. – Л., 1962; Туман, М., 1972; Стихи, «Иностранная литература», 1974, № 2.

 

Мигель де Унамуно скончался 31 декабря 1936, в Саламанке.