Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
WTomaž Šalamun

Томаж Шаламун (словен. Tomaž Šalamun; 4 июля 1941, Загреб — 27 декабря 2014) — словенский поэт, опубликовал 34 книги стихов на словенском языке.

 

Словенец по происхождению, Томаж Шаламун родился в 1941 году в Загребе, вырос на Адриатике, школьные годы провел в небольшом итальянском городке Копер, вошедшем в 50-е годы в состав одной из республик СФРЮ — Словении.

Уже в столице Словении — Любляне Шаламун изучал историю искусств. Потом стажировался в Италии, продолжал свои занятия во Франции и Польше. Вернувшись из странствий, он работал в нескольких художественных галереях в Любляне, тогда же напечатал свои первые стихи.

Томаж Шаламун принадлежит к так называемому «критическому» поколению словенских поэтов, которое заявило о себе в начале 60-х годов. Ровесник И. Бродского и А. Загаевского, самый «радикальный», по мнению словенских критиков, представитель отечественного неомодернизма, он рос в те послевоенные годы, когда инакомыслие все шире распространялось в среде югославской интеллигенции, когда интуитивный протест ее творческой части против идеологических догм начинал находить свое выражение в художественных новациях.

Первая же подборка Шаламуна в люблянском журнале «Перспективы» в 1963 году вызвала недоумение даже у наиболее последовательных поборников авангарда, не говоря уж о его критически настроенных противниках. Молодой искусствовед отвергал существовавшую в родной литературе поэтическую традицию,

а в нескольких стихотворениях саркастически пародировал одного из ее метров — О. Жупанчича (1878—1949).

Выпущенный в самиздате первый сборник Томажа Шаламуна «Покер» (1966) окончательно утвердил его репутацию ниспровергателя литературных устоев.

Игра слов, открытая провокационность и нарочитая абсурдность стиха — все это шокировало, но не оставляло равнодушным. «Покер» был и остался программной книгой словенского поэтического авангарда, открывшей новый этап в современной словенской поэзии. В дальнейшем сатирическая гротесковость лирики Шала-

муна смягчается, она становится менее эпатирующей, сохраняя свободную метафоричность и обретая своеобразную ритмику и особую музыкальность.

Творчество Шаламуна привлекло внимание его зарубежных друзей, а потом и более широкого круга публики. В 1971 году он получил двухгодичную стипендию международной программы по литературе американского университета штата Айова. Впоследствии он не раз бывал в Америке, где подолгу жил, работал, написал многие произведения. Он один из лучших переводчиков американской поэзии. Сегодня Т. Шаламун — автор более двадцати поэтических книг, лауреат словенских и международных премий. Самый, пожалуй, известный за рубежом

словенский поэт. Он переведен на английский, немецкий, французский, итальянский, польский, шведский и другие языки. На русском языке отдельные стихотворения печатались в сборниках «Молодые поэты Югославии» (1974), «Поэзия современной Югославии» (1981), «Поэты Словении. XX век» (1989).

Отдав дань лирике отчуждения (сб. «В пути за Марушкой», 1971), пройдя через увлечение древней историей (сб. «Белая Итака», 1972), вобрав в себя интеллектуальный опыт Америки (сб. «Америка», 1972, и «Имре», 1975), впитав очарование Мексики, в которой он побывал в 1986—1987 годах (сб. «Голос», 1983), и Парижа (сб.

«Мера часа», 1987), Томаж Шаламун пришел к большей исповедальности, сохранив при этом элемент некоего шаманства (сб. «Отрок и олень», 1990).

 

Надежда Арутюнян

 

Глаголы Солнца

 

 

О моей судьбе

 

Нет у меня судьбы, лишь один небольшой

нарыв. Из него сочится строка. Потому что нарыв

болит. Если б кто-нибудь вскрыл его,

я бы раньше вышел на свет. А судьбу отшвырнул бы

прочь, как сорочку бы сбросил

с плеч.

Пусть закружится, полетит.

Это все началось, когда

я родился с первым стихом.

Вот что мне с тех пор удалось:

«Покер», «Цель плаща» и «В пути

за Марушкой», «Белая Итака» и «Америка»,

да, «Турбины» и «Арена», «Имре» и «Сокол»,

и еще «История света

апельсинно-желтого цвета», «Праздник» и «Друиды»,

и «Звезды», «Метод ангела».

Все как будто.

Больше я не писал ни строчки.

Потому что я обессилел.

Этот стих никуда не годен.

Я пишу его в объясненье.

Невиновен я, незапятнан.

«Не входить» — на моих воротах.

Я вовек человеком не был,

Был я ангелом, и не боле.

Когда ангел себя обрящет,

он рассеивается в пространствах.

 

 

 

 

 

Вновь затихших улиц темный мир

 

Вновь затихших улиц темный мир

вновь пчела и мед, и зелень поля

ветлы рек, кремень на дне долин

спящий зверь, холмы в открытом взоре

 

вновь ребячья радость, крови бег

бронза звонких звонниц, чары слова

друга зов, чумой закрытый склеп

на ладони лань и алый снег

 

снова утро, мой поспешный шаг

пыль в лицо летит

так манит к югу

мальчик из Толедо ждет попутку

 

даль ясна, темна небес печать

робкие цветы и чей-то вскрик

час любви, пора высоких статуй

чистый час косуль и сонных лип

 

 

 

 

 

Контур и вечность

 

Узы смерти. Рак и рыба.

Губы белы. Круг земной.

Колотушки. Колья. Спицы.

Бег на месте. Общий стон.

 

Зерна — в реку, сгинь, мякина.

Смыло ясли. Смыло ясли.

Заливает борт тугой.

И почти погасли краски,

 

те, что нежат и смежают,

звенья сводят и сближают.

Наше прошлое — на слом,

 

в пыль, в чуланы. Дома — жито. Дело —

ласка. Дар. И свет.

Мед. Ни капли больше нет.

 

 

 

 

 

Древо жизни

 

Я родился в пшенице, захлопал в ладоши.

Белый мел пробегал по доске торопливо.

И роса уложила меня, укачала.

И дала поиграть мне пригоршней жемчужин.

 

Я прикладывал к уху зеленое поле.

Слушал звезд перезвон.

Под мостом нацарапал: «Не умею читать».

Грязь сливали заводы.

 

Заменяли солдатиков спелые вишни.

Рукавицы я выбросил в старый терновник.

Золотой хлебный нож пригодился для рыбы.

Вечно лампочки гасли на люстре в столовой.

 

Помню, мама играла.

К отцу на закорки я влезал.

Видел белое облако пыли.

Да из окон касался ветвей тополиных.

 

 

 

 

 

Как пылают холмы

 

Как пылают

холмы. Со лба

отирает

 

охотник

пот. Каждый пестик —

причал пчелы,

 

но недолго

пчела

гостит.

 

Чуть присядет —

взлетит опять.

Мне навстречу

 

поток машин.

Скоро солнце

зайдет —

 

пора

торопиться

нам

 

по домам,

ждет нас ужин

и крепкий сон.

 

 

 

 

 

Молитва

 

Брат!

Вкусил ты хотя бы раз

несравненную сладость

звезд,

взрывы красок, когда закат

у черты горизонта

распят?

Не чуждайся

земных

красот.

Всякий миг

над тобой

дрожу.

Прославляю имя

твое.

Ты — последний союзник мой

в долгой битве

за эту жизнь.

Помолись и ты за меня,

чтоб меня

не свели с ума,

чтоб не гнали меня

сквозь строй.

Чтоб во сне я сквозь время

шел и молчаньем

тебя хранил.

 

 

 

 

 

Знайте

 

Знайте, друзья: конец

света еще не скоро.

Пока сплетаются руки,

есть наверху ходатай,

есть в небесах опора.

Покуда цвета так ярки,

наша любовь — навеки.

Есть свет без конца и края,

нет мрачных пещер подземных.

Весь мир лишь для нас —

и только.

Люби нас, бери,

храни нас.

Жизнь — вечный шум в вершинах.

Мать-береза и дочь-малютка...

Все же жутко.

 

 

 

 

 

Если я

 

Если я, Томаж Шаламун, с голодухи подохну,

значит, мы у черты, значит, плохи дела.

 

В листьях ивы играет луч,

и скот по домам бредет,

мальчик с кружкою молока

 

спотыкается, тает снег,

как величествен каравай

и картинно гости пьяны.

 

Пронеси же робость, школяр,

словно хвою зимой сосна.

 

Да пригубим ночных равнин —

оторвемся и воспарим.