Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
TOMAS TRANSTROMER

PRELUDIUM

 

Пробуждение — прыжок с парашютом из сна.

Свободный от душного вихря падает

странник в зеленую зону утра.

Возгораются вещи. Он ощущает — трепещущий

жаворонок — как качаются лампы мощной системы

корней под землей. А наверху —

в тропическом изобилии — зелень,

подняв руки, прислушивается

к ритму невидимого насоса. И странник

падает в лето, спускается

в его слепящий кратер, вниз

по шахте зелено-влажных эпох

сотрясающихся под турбиной солнца. Но вот

этот спуск вертикальный сквозь миг прерывается и крылья

расправлены как у скопы над бегущей водой.

Мятущийся звук в трубке

бронзового века

повис над бездонностью.

 

В первые часы дня сознанье способно объять мир

как сжимает ладонь солнцем нагретый камень.

Странник замер под деревом.Раскроется ли,

после паденья сквозь вихрь смерти,

свет над его головой?

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

ШТОРМ

 

Здесь внезапно путник встречает старый

дуб громадный с кроной гигантской словно

камнем сделался лось у чёрно-зелёной

крепости моря.

 

Шторм. Дыханье стужи, когда рябины

гроздья зреют. Cон от тебя бежит и

слышишь ты над кроной высоко в небе

топот созвездий.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

ВЕЧЕР — УТРО

 

Парус смялся, мачта луны сгнила и

чайка вдаль парит над водой, напившись.

Пирс обуглен, тяжесть квадрата. В теми

гнётся кустарник.

Вон из дома. Бьётся рассвет в гранитный

мол морской и солнце искрится рядом

с миром. Летние боги в дымке моря

ищут дорогу.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

OSTINATO

 

Ищет, кружась, сарыч покоя точку,

море под ним с гулом катится к свету,

слепо фукус жуёт, как конь, фыркает

пеной на берег.

Мрак внизу пеленгуют летучие

мыши. Сарыч — он в звезду превратился.

Море с гулом катит вперёд, фыркает

пеной на берег.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

ГОГОЛЬ

 

Сюртук потрёпан как волчья стая.

Лицо как мраморный сколок.

Сидит, обложенный письмами, в роще, а та что-то шепчет

про грехи и издёвки,

и сердце бумажным листом вздымается и опадает в неждущих гостей

проулках.

 

Закат крадётся лисицей над этой страной,

мгновенно траву поджигая.

Космос полон рогатых с копытами, а внизу

меж освещённых хуторов отцовских

тенью скользит коляска.

 

Петербург расположен на гиблом месте

(видел ли ты красавицу в накренившейся башне)

и по обледеневшим кварталам всё так же кружит медузой

бедняга в своей шинели.

И здесь он теперь постится, там, где раньше его окружали

табуны смеха,

но они уже давным-давно пребывают в краях высоко над

кромкой деревьев

 

Шаткие столы людей.

Выгляни, посмотри, как мрак прижигает млечный душ.

Так взойди ж на огненную колесницу и покинь эту страну!

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

ГОГОЛЬ

 

Шуба холодная, негустая, как голодная волчья стая.

В лице – белизна. Листая

свои страницы, он слышит из чащ протяжный

вой ошибок, фантомный смешок потери.

И сердце лопается, как бумажный

обруч, когда в него прыгают эти звери.

 

Закат по стране продвигается, как лиса,

задевая хвостом траву и не бередя лица.

Небо гремит копытами, тень от брички

бросая на желтые окна (возьмем в кавычки)

имения моего отца.

 

СПб упирается в меридиан

(ты видел башню недоупавшую?) вымиранья,

и во льду кварталов последний из горожан

фланирует, как пиранья.

 

А он изнурен постом и стадным смехом. Но смех

расплылся над кромкой лесной. Трухлявы

столпы человечества. Как лоснится

Млечный Путь душ, как белый сверкает мех!

Так взойди в свою огненную колесницу

и вон из этой державы!

 

Перевод: И. Кутик

 

 

 

 

ВЗВОЛНОВАННАЯ МЕДИТАЦИЯ

 

От шторма ночью крылья мельницы бьют,

но ничего не мелют в потёмках. — Ты

вот также бодрствуешь напрасно.

Брюхом акулы — тусклая лампа.

 

В глубинах — странными глыбами стынут

размытые воспоминанья. — Зелен

костыль от донных трав. Кто в море

выйдет — вернётся окоченевшим.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

 

КАМНИ

 

Камни, которые мы кидали, — я слышу отчётливо,

как они падают — прозрачным стеклом через годы. В долине

растерянно мечется то, что сделано

в эту минуту, крича, от

верхушки кроны к верхушке, замолкая

в воздухе более разреженном, чем сиюминутный, скользя,

как ласточка, от вершины горы

к вершине, пока не достигнет

того плоскогорья, что на самом краю,

у самых границ бытия. Там падают

все наши поступки,

прозрачные как стекло

туда, где нет иного дна,

кроме нас самих.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

 

УТРО — ГАВАНЬ

 

Морская чайка — шкипер солнца — летит себе вдаль.

Висит над водой.

Мир ещё дремлет в воде

многокрасочным камнем.

Нерасшифрованный день. Дни —

как письмена ацтеков!

 

Музыка. Я стою в плену

её гобелена, с поднятыми

руками — лубочной

фигуркой.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

 

ФОРШТЕВЕНЬ — ПОКОЙ СТРЕМНИНЫ

 

Однажды зимой поутру ощущаешь, как наша земля

выпирает из самой себя, О стены домов

бьётся сквозняк

из сокровенного.

 

Шатёр покоя, омытый движением.

И незримый штурвал где-то там, в косяке перелётных птиц.

Из зимней мглы

поднимается тремоло

 

невидимых инструментов. Словно стоишь

под высокой липой лета, и гул десятков тысяч

крылышек насекомых —

над твоей головой.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

 

СМЕНА СУТОК

 

Часовым — лесной муравей — в ничто он

смотрит. И ни звука не слышно, только

капли с листьев, лепет в каньоне лета —

шёпоты ночи.

Ель — застывшей стрелкой на циферблате —

колет глаз. В тени муравей пылает.

Птичий вскрик! И вот оно, Покатилось

облако-фура.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

 

ПРОСНУВШИЙСЯ ОТ ПЕСНИ НАД КРЫШАМИ

 

Утро в мае, дождь, но безмолвен город,

как шалаш пастуший. Безмолвье улиц.

Сине-зелен треск: самолётик в небе. —

окна открыты.

 

Сон, в котором спящий лежит пластом, стал

вдруг прозрачным, Спящий пошевелился,

вслепь ища приборы вниманья вплоть до

выхода в космос.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

 

ЛОЖНОЕ СОЛНЦЕ

 

Холодный блеск октябрьского моря,

на его спине плавник из миражей.

 

Регаты белый бред —

о нём уже ничто не помнит.

 

Янтарный свет над деревушкой.

И звуки все неспешно тают.

 

Иероглиф собачьего лая нарисован

в воздухе над садом

 

где жёлтый фрукт на землю падает,

дерево перехитрив.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

KYRIE

 

Порой моя жизнь открывала глаза во мраке.

Было чувство словно по улицам толпы брели

слепые в тревоге — держа путь к чуду,

а я невидимкой стоял.

Как ребёнок засыпает в страхе

прислушиваясь к тяжёлой поступи сердца,

Долго, долго пока утро не вставит лучи в замок

и не раскроются двери мрака.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

СОН БАЛАКИРЕВА

 

Черный рояль, блестящий паук

трепетал в паутине музыки.

 

В концертном зале из звуков возникала земля,

где камни легки, как роса.

 

Но Балакирев заснул под музыку

и снилась ему царская карета.

 

Она громыхала но булыжнику

прямо в каркающий вороний мрак.

 

Он сидел в карете один, глядя прямо перед собой,

и в то же время бежал рядом.

 

Он знал, что проделал большой путь

и часы показывали не часы — годы.

 

Снилось поле, где валялся плуг

и плуг этот был поверженной птицей.

 

Снился залив, где стоял корабль,

вмерзший в лед, без огней, а на палубе — люди.

 

Карета скользила туда по льду и колеса

шуршали, шуршали шуршаньем шелка.

 

Военный корабль: «Севастополь».

Он взошел на борт. Команда навстречу.

 

«Сыграй, и ты не умрешь».

Странный инструмент стоял перед ним.

 

Похожий на тубу или фонограф,

или деталь неизвестной машины.

 

Оцепенев от страха, без сил, он понял: инструмент этот

приводит в движение военные корабли.

 

Он повернулся к стоявшему рядом матросу, и

сделав отчаянный жест рукой, попросил:

 

«Перекрестись, как я, перекрестись!»

Матрос, глядя печальными, как у слепца, глазами,

 

вытянул руки, голова упала —

он висел, словно пригвожденный к небу.

 

Бьют барабаны. Бьют барабаны. Аплодисменты!

Балакирев очнулся от сна.

 

Крылья аплодисментов хлопали в зале.

Он увидел, как встает пианист.

 

Снаружи улицы были темны — стачка.

Во мраке быстро катили кареты.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

СОН БАЛАКИРЕВА

 

Черный рояль, глянцево-черный паук,

дрожит в паутине, сплетаемой тут же. Звук

 

в зал долетает из некой дали,

где камни не тяжелее росы. А в зале

 

Балакирев спит под музыку. И снится Милию

сон про царские дрожки. Миля за милею

 

по мостовой булыжной их тащат кони

в нечто черное, каркающее по-вороньи.

 

Он в них сидит и встречается взглядом

с собой же, бегущим с коляской рядом.

 

Он-то знает, что путь был долгим. Его часы

показывают годы, а не часы.

 

Там плуг лежал в поле, его разрыв,

и плуг был мертвою птицей. Там был залив

 

с кораблем, почти что затертым льдами,

темная палуба, люди толпятся там, и

 

дрожки буксуют, скользят ободья,

будто месят шелк, и корабль-то вроде

 

как военный. Написано: «Севастополь».

Он поднимается на борт. Навстречу матрос, как тополь:

 

«Гибели ты избежишь, если сможешь сыграть на этом», –

и показывает на инструмент, похожий по всем приметам

 

на трубу или фонограф, или же на запчасть

неизвестной машины. Есть, от чего запасть.

 

В столбняке от страха, он понимает: это

то, что ход обеспечивает у корвета.

 

Он оборачивается к матросу, который ближе

к нему, и умоляет того: «Смотри же,

 

перекрестись, как я, перекрестись, не стой!»

Матрос смотрит сквозь него, как слепой,

 

руки – раскинуты, голова – как спущенный шар.

Поза – прибитого к воздуху. Тут удар

 

барабана. Еще один. Аплодисменты! Сон

обрывается. Балакирев вознесен

 

тысячей крыльев, гремящих в набитом зале.

Он видит, как музыкант покидает рояль, и

 

врываются звуки с улицы, куда уже бросили дрожжи.

И дрожки во мраке тают секундой позже.

 

Перевод: И. Кутик

 

 

 

 

ДЕРЕВО И ОБЛАКО

 

И дерево ходит вокруг под дождем,

спешит мимо нас в потоке ненастья.

Ему поручено жизни забрать из дождя,

как делает черный дрозд во фруктовом саду.

 

Дождь перестанет — и дерево остановится.

В ясные ночи оно вдруг мелькнет: тихое,

выпрямившееся, как и мы, в ожиданье мгновения,

когда в воздухе распустятся снежные хлопья.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

 

ЛИЦОМ К ЛИЦУ

 

В феврале жизнь замерла.

Птицы не желали летать и душа

скреблась о ландшафт как скребётся

лодка о причал, к которому она пришвартована.

 

Деревья повернулись спиной.

Мёртвые соломинки мерили глубину снега.

Следы старели на снежной корке.

Под брезентом истончалась речь.

 

Как-то однажды что-то приникло к окну.

Я отложил работу. Поднял глаза.

Горели краски. Всё повернулось лицом.

Мы бросились навстречу друг другу — я и земля.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

ALLEGRO

 

Играю Гайдна на исходе чёрного дня

и ощущаю лёгкое тепло в ладонях.

Податливы клавиши. Мягко стучат молоточки.

Звук зелен, весел и тих.

Звук говорит, что свобода есть

и что кто-то не платит кесарю подать.

 

Засунув руки в карманы Гайдна,

я подражаю тому, кто спокойно смотрит на мир.

Я поднимаю флаг Гайдна, что означает:

«Мы не сдаёмся. Но хотим мира».

Музыка — это стеклянный дом на склоне

где камни летят, катятся камни.

 

И катятся камни насквозь

но оконные стёкла целы.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

ОКТЯБРЬСКИЙ НАБРОСОК

 

Буксир весь веснушках от ржавчины. Что он здесь делает, на берегу,

так далеко от воды?

Как тяжёлая потухшая лампа в ненастную пору.

А деревья в буйстве красок. Словно сигналы на тот берег!

Как будто некоторые из них хотят, чтобы их забрали отсюда.

 

По дороге домой натыкаюсь на чернильные грибы, пробившиеся

сквозь траву.

Это пальцы того, кто

давно уже всхлипывал про себя в темноте, взывая о помощи.

Все мы — дети земли.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

 

ПЕРЕХОД

 

Ледяной ветер в глаза и солнца танцуют

в каледойскопе слёз, когда я перехожу

улицу, которая шла за мной так долго, улицу,

где в лужах сияет гренландское лето.

Вокруг меня кипит вся её сила,

Она ничего не помнит и ничего не хочет.

В земле глубоко под колёсами транспорта тысячу лет

тихо ждёт нерождённый лес.

У меня возникает мысль, будто улица видит меня.

Её взгляд так мутен, что даже солнце

превращается в серый клубок в чёрном космосе.

Но теперь я свечусь! Улица видит меня.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

ЧЁРНЫЕ ОТКРЫТКИ

 

I

 

Ежедневник исписан, в дымке судьба.

Провод песнь напевает, всем чужую.

Снег свинцовое море, На причале

борются тени.

 

II

 

Смерть приходит порой в зените жизни,

с тебя мерку снимает. Ты не помнишь

этот визит и жить продолжаешь. Но

Платье-то шьётся.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

РОСЧЕРКИ ОГНЯ

 

В мрачные месяцы жизнь моя сыпала искрами только тогда,

когда мы с тобой предавались любви.

Как тропический жук то вспыхнет, то погаснет, то вспыхнет, то погаснет —

лишь по трассирующему в темноте пунктиру можно увидеть,

куда он летит под оливами.

В мрачные месяцы душа моя сжималась в комочек,

как неживая,

тогда как тело прямиком направлялось к тебе.

Мычало ночное небо.

Мы украдкой доили космос и поэтому выжили.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

POSTLUDUM

 

Меня тащит как якорь по дну вселенной.

Застревает всё то, что мне не нужно.

Усталое негодование, пылающее смирение.

Палачи собирают камни. Бог пишет на песке.

Тихие комнаты,

Мебель в лунном свете готова к полёту.

Я медленно бреду в самого себя

по лесу пустых доспехов.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

ВEPМЕЕР

 

Беззащитный мир… По ту сторону стены поднимается шум:

трактир начинается

со смеха и с толпы, с ряда зубов, со слёз, со звона колоколов

и с деверя-дурачка, вестника смерти, перед котором все должны

трепетать.

 

Мощный взрыв, и запоздалый топот спасателей,

корабли, важничающие на рейде, деньги, заползающие в кошелёк

не к тому, к кому надо,

требования, громоздящиеся на требованиях,

красные зияющие чашечки цветка, потеющие предчувствиями войн.

Из трактира сквозь стену – в светлую мастерскую

в мгновение, что будет длиться века.

картины, которые называются «Уроки музыки»

или «Девушка, читающая у окна» -

она на восьмом месяце, в ней бьются два сердца.

За ней на стене висит мятая карта: Terra incognita.

 

Спокойное дыхание… Неизвестная синяя ткань, пришпиленная

к спинке стульев.

Золотые заклёпки с невиданной скоростью влетели в комнату

и резко застыли,

словно они никогда ничем иным не были, как самой неподвижностью.

 

В ушах шумит от глубины или высоты.

Это давление с той стороны стены.

Оно подвешивает в воздухе каждый факт

и сообщает кисти устойчивость.

 

Больно проходить скаозь стены, начинаешь хворать,

но это необходимо.

Мир един. Но есть стены…

А стена – часть тебя самого –

догадываешься ты об этом или нет, но это так для всех,

исключая младенцев. Для них её просто нет.

 

Ясное небо прислонилось к стене.

Это как молитва, обращённая к пустоте.

И пустота поворачивает к нам лицом

шепча:

«Я не пуста, я открыта».

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

ВЕРМЕЕР

 

Крыши у мира нет. Есть – стена, сделай шаг –

и начинается шум, таверна

со смехом и руганью, бой часов и битье по зубам, свояк

с поехавшей крышей, пред коим дрожат безмерно.

 

Дикий взрыв и топот опоздавших спасателей. Корабли,

надутые ветром и важностью. Деньги, стремящиеся в основе

своей не к тем людям. Претензии, что легли

на претензии. Тюльпаны в поту от предчувствий соцветной крови.

 

С этого места, сквозь стену – прямехонько в мастерскую,

в мгновенье, живущее дальше само

собой. «Урок музыки» и (я рискую

ошибиться) «Женщина в голубом, читающая письмо» –

она на восьмом месяце, у нее два сердца, но вера

одна. Позади нее карта какой-то Terra

 

Incognita… Дыхание замирает... Неизвестная голубая

драпировка сливается с креслами. Золотые

гвозди врываются в комнату, застывая

в воздухе, как не забитые, а – влитые.

 

Уши заложены от глубины и высоты одновременно.

Это – давленье на стену с другой ее стороны.

Оно заставляет явленья парить. А стены

делают кисть устойчивей. Наличие же стены

 

рано иль поздно толкает на

прохождение сквозь… Это – нужно, хоть после – нужна аптека...

Мир – один, ну а стен... Стена

есть, по сути, часть человека,

ибо знает он или не знает, а это – ген

взрослых… Лишь для детей не существует стен.

 

Где кончаются стены, там

начинается небо. Как молитва стен пустоте.

И та

лицо обращает и шепчет нам:

«Я – открыта. Я – не пуста».

 

Перевод: И. Кутик

 

 

 

 

РИМСКИЕ СВОДЫ

 

В огромной римской церкви туристы толпятся

в полумраке.

За сводом сияет новый свод, а целого не видно.

несколько пылающих свечей.

безлицый ангел открыл объятья

и меня насквозь пронизал его шёпот:

"Не стыдись того, что ты человек, будь горд!

В тебе откпывется за сводом свод, и так без конца.

Тебя никогда не закончат, и быть тому должно".

Слепой от слёз я

был вытолкнут на кипящую солнцем пьяццу

вместе с мистером и миссис Джоунс, господином Танака и

синьорой Сабатини,

и в них во всех открывался за сводом свод, и так без конца.

 

 

 

 

ПОСЛЕ СМЕРТИ ЧЕЛОВЕКА

 

Был шок.

Словно комета,

что оставила длинный, бледный, мерцающий хвост.

Хвост обволакивает нас. Он размывает экран телевизора.

Он оседает холодными каплями на проводах.

 

Еще можно скользить на лыжах под зимним солнцем

среди рощиц, где держатся прошлогодние листья,

похожие на страницы, вырванные из телефонных книг.

Имена абонентов затерла изморозь.

 

Хорошо, что еще колотится сердце.

Но часто тень кажется реальней тела.

Самурай сильно проигрывает

своим доспехам из черной драконьей чешуи.

 

Перевод: Константин Андреев

 

 

 

 

АПРЕЛЬ И МОЛЧАНИЕ

 

Весна пустынна.

Бархатно-тёмная канава

ползёт рядом со мной

без отражений.

 

Единственное что светится —

жёлтые цветы.

 

Тень несёт меня

словно скрипку

в чёрном футляре.

 

Единственное что я хочу сказать

блестит вне пределов досягаемости

как серебро

у ростовщика.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

 

ЦАРСТВО НЕУВЕРЕННОСТИ

 

Начальница, наклонившись, чертит крест,

её серёжки качаются как дамоклов меч.

Как пёстрая бабочка, что невидима на земле,

сливается демон с раскрытой газетой.

Шлем — под ним никого — взял власть.

Черепаха-мать под водой спасается бегством.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

* * *

 

Бессловесная ненависть пишет

на стенах граффити.

Груши цветут под наркозом

весны,

голосиста кукушка.

Но бессловесная ненависть

пишет воззвания на гаражах.

Мы смотрим, но видим не мы,

вертикальные, как перископы,

в нас глядит экипаж нелюдимых теней, что скрывается в толще

земли.

Минута с минутой сражается

насмерть. Палящее солнце

поджаривает передвижной

лазарет, автостоянку болезней.

Мы — гвозди живые, вбитые

между голов!

И сразу станем заметнее

на фоне других,

если почувствуем смерть, словно

воздух под мощным крылом,

дикость и нежность, которая

больше, чем здесь.

 

Перевод: Алексей Прокопьев

 

 

 

 

ПЕЙЗАЖ

 

Солнце выплывает из-за дома

повисает посреди улицы

и обдаёт нас

своим красным дыханием.

Инсбрук, я должен тебя покинуть.

Но завтра

другое солнце будет пылать

в полумёртвом сером лесу

где нам предстоит жить и работать.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

МАДРИГАЛ

 

Мне достался в наследство темный лес, куда я хожу нечасто. Но наступит день,

когда мертвые поменяются местами с живыми. Тогда мой лес придет в движение. У

нас еще есть надежда. Самые тяжкие преступления остаются нераскрыты, несмотря

на усилия полиции. Так и в нашей жизни всегда есть большая нераскрытая любовь.

Мне достался в наследство темный лес, но пока я гуляю в другом лесу, светлом. Как

поет, как извивается, как трепыхается и ползает все живое! На улице весна, и воздух

полон запахов. Я окончил университет забвения, и мои руки пусты, как у

выстиранной рубахи на веревке.

 

Перевод: Константин Андреев

 

 

 

МАДРИГАЛ

 

Я получил в наследство тёмный лес, куда редко хожу. Но наступит день, когда живые и мёртвые поменяются местами. И тогда лес придёт в движение. У нас есть надежда.

Тяжелейшие преступления остаются нераскрытыми, несмотря на старание множества полицейских. Точно также где-то в нашей жизни существует великая нераскрытая любовь.

Я получил в наследство тёмный лес, но сегодня иду в другой, в светлый. Всё живое, что умеет петь — змеится, виляет, ползает! Весна — и воздух невероятно насыщен.

У меня экзамен в университете забвения, и теперь я — с пустыми руками, как рубашка на бельевой верёвке.

 

Перевод А. Прокопьева

 

 

 

 

ХОККУ

 

 

I

 

В царстве холода

к северу от музыки

провода бегут.

 

*

 

Белое солнце

к голубым холмам смерти

бежит одиноко.

 

 

*

 

Нам нельзя жить без

изысканной травы и

подвальных смешков.

 

*

 

Низкое солнце.

Исполинские тени.

Всё станет тенью.

 

 

II

 

Вот орхидеи.

Мимо скользят танкеры.

Полнолуние.

 

 

III

 

Старые замки,

град чужой, сфинксов холод,

арен пустота.

 

*

 

Листьев шёпот: вепрь

на органе играет.

Звон колоколов.

 

*

 

И ночи поток

с востока на запад со

скоростью луны.

 

 

IV

 

Здесь пара стрекоз

одна с другой сцепились

и улетели.

 

*

 

Здесь где-то есть Бог.

Отомкнулась — в тоннеле

пения птиц — дверь.

 

*

 

Дубы и луна.

Свет и созвездья тихи.

Зябкое море.

 

 

Перевод А. Афиногеновой

при участии Григория Афиногенова

 

 

 

РОМАНСКИЕ АРКИ

 

В глубине огромной романской церкви

в полумраке

толпились туристы.

Свод зиял за сводом, насколько хватало глаз.

Дрожали редкие свечи.

Безликий ангел обнял меня

и наполнил своим шепотом мое тело:

«Не стыдись того, что ты человек!

Гордись этим!

В глубине тебя открывается свод за сводом,

уходя в бесконечность.

Ты никогда не будешь окончен — иначе и быть не может».

Ослепший от слез,

я очутился на площади, затопленной солнцем,

вместе с мистером и миссис Джоунз, господином Танакой

и синьорой Сабатини,

и в глубине каждого из них открывался свод за сводом,

уходя в бесконечность.

 

Перевод: Константин Андреев

 

 

 

 

 

С ОСТРОВА 1860

 

I

 

Однажды когда она полоскала бельё на мостках

холод фьорда проник по рукам

в жизнь.

Слёзы замёрзли, превратившись в очки.

Остров поднял сам себя за траву

косяк салаки как флаг качался в воде.

 

II

 

И рой оспинок догнал его

устроился у него на лице.

Он лежит и глядит в потолок.

Как работали вёсла вверх по молчанию.

Вечно текущее пятно настоящего

вечно кровоточащий миг настоящего.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

ТИШИНА

 

Проходи, они похоронены...

Облако скользит по диску солнца.

Голод — это высокое здание

которое движется по ночам

в спальне чёрные стержни подъёмного барабана

открываются внутрь.

Цветы в кювете. Фанфары и тишина.

Проходи, они похоронены...

Столовое серебро косяками выживает

на большой глубине, там, где Атлантика черна.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

СВЕТ ВЛИВАЕТСЯ

 

За окном длинные звери весны

прозрачный дракон из сияния солнца

протекает мимо как бесконечная

электричка — голову мы не успели увидеть.

Прибрежные виллы движутся боком

они горделивы как крабы.

Статуи мигают от солнца.

Бешеное море огня там, где в пространстве,

пройдя сквозь землю, становится лаской.

Отсчёт начался.

 

Перевод А. Афиногеновой

 

 

 

 

 

Из сборника “Тайны в пути” (1958)

 

 

ЧЕТЫРЕ ТЕМПЕРАМЕТРА

 

Испытующий взгляд превращает солнечные лучи

в полицейские дубинки.

А вечером: грохот вечеринки из квартиры cнизу

пробивается сквозь пол как цветы не из этого мира.

 

Ехал по равнине. Мрак. Машина, казалось,

застыла на месте.

В звездной пустоте вскрикнула антиптица.

Солнце-альбинос стояло над мчащими

темными водами.

 

 

 

* * *

 

Человек — вывороченное дерево

с каркающей листвой и молния

по стойке смирно — видел, как зловонное чудище —

солнце вздымалось, хлопая крыльями на скалистом

 

острове мира, и неслось за флагами из пены

сквозь ночь

и день с белыми морскими птицами галдящими

на палубе и все — с билетами в Хаос.

 

 

 

* * *

 

Чуть задремлeшь — услышишь отчетливо

чаек воскресный

звон над бесконечными церковными приходами

моря.

В кустах заводит свои переборы гитара и облако

медленно плавно плывет как зеленые сани весны -

ржет запряженный свет —

скользит к нам по льду приближаясь.

 

 

 

 

* * *

 

Проснулся от стука каблуков любимой,

а на улице два сугроба как варежки что забыла зима

и над городом кружатся падающие с солнца листовки.

 

Дорога, кажется, никогда не кончится.

Горизонт убегает в спешке.

Птичий всполох на дереве. Пыль взметается у колес.

У всех колес, спорящих со смертью!

 

 

 

 

ФОРМУЛЫ ПУТЕШЕСТВИЯ

 

(Балканы, 1955)

 

 

I

 

Гул голосов за спиной у пахаря.

Он не оборачивается. Пустынные поля.

Гул голосов за спиной у пахаря.

Одна за другой отрываются тени

и падают в бездну летнего неба.

 

II

 

Четыре вола бредут под небом.

Нет гордости в них. Пыль — густая как

шерсть. Перья скрипят — цикады.

 

И ржание лошадей, тощих словно

клячи на серых аллегориях чумы.

Нет кротости в них. И солнце шалеет.

 

III

 

Пропахшая скотом деревня с шавками.

Партийный функционер на рыночной площади

в пропахшей скотом деревне с белыми домами.

 

За ним тащится его небо — высокое

и узкое как внутри минарета.

Деревня волочащая крылья по склону горы.

 

Старый дом выстрелил себе в лоб.

Два мальчика в сумерках пинают мяч.

Стайка проворных эхо. Внезапно звездно-и-ясно.

 

V

 

Едем в длительном мраке. Мои часы,

поймав время-светлячок, упорно мерцают.

 

В заполненном купе густая тишина.

Мимо проплывают во мраке луга.

 

Но пишущий — на полпути к своему образу,

и движется, словно крот и орел, в одном лице.

 

Перевод Алёши Прокопьева

 

 

 

 

 

Из сборника “Незавершенное Небо” (1962)

 

 

ЧЕРЕЗ ЛЕС

 

Зовется место болотом Якоба —

это летнего дня подвал

где свет скисает в напиток

с привкусом старости и трущоб.

 

Гиганты бессильные тесно спеленуты

чтобы с них ничего не упало.

Гниет там сломанная береза

прямая как догма.

 

Со дна леса встаю я.

Светлеет между стволов.

Льет дождь над моими крышами.

Я — сточный желоб для впечатлений.

На опушке воздух теплый.

Большая ель, темна, стоит спиной

зарывшись мордой в чернозем

пьет тень дождя.

 

Перевод Александры.Афиногеновой

 

 

 

 

НОЯБРЬ

с отливами благородного меха

 

Небо стало таким серым что

земля сама начинает светиться:

луга с их робкой зеленью,

пашни цвета кровяного хлеба.

 

Вот красная стена сарая.

А там затопленные водой участки

как белые рисовые поля где-нибудь в Азии,

там замирают чайки — и вспоминают.

 

Туманные пустоты посреди леса

тихо перекликаются друг с другом.

Творящий дух, что живет укромно

и бежит в лес, как Нильс Даке.

 

Он отложил ручку в сторону.

Она тихо лежит на столе.

Она тихо лежит в пустоте.

Он отложил ручку в сторону.

 

Слишком о многом нельзя ни написать, ни умолчать!

Он парализован тем, что происходит далеко отсюда,

хотя чудесный его саквояж бьется как сердце.

 

На улице — скоро лето.

В кустах кто-то свистит — человек или птица?

И вишни в цвету гладят ветвями

вернувшиеся домой грузовики.

Проходят недели.

Медленно наступает ночь.

На окно садятся мотыльки:

крохотные белые телеграммы планеты.

 

Перевод Алёши Прокопьева

 

 

 

 

Из сборника “Великая тайна” (2004)

 

 

ОРЛИНАЯ СКАЛА

 

За стеклом террариума

рептилии

странно неподвижные.

 

Женщина развешивает белье

в тишине.

Смерть — это безветрие.

В глубины земли

скользит моя душа

тихо как комета.

 

 

 

 

 

ФАСАДЫ

 

 

I

 

В конце дороги я вижу власть

и она похожа на луковицу

с лицами-шелухой

они облетают слой за слоем...

 

 

II

 

Театры пустеют. Полночь.

Буквы горят на фасадах.

Тайна неотвеченных писем

падает сквозь холодное мерцание.

Ноябрь

Скучающий палач становится опасным.

Горящее небо скатывается в рулон.

 

Из камеры в камеру слышатся стуки

и пространство вырывается из мерзлоты.

 

Некоторые камни светятся как полные луны.

Снег идет

Похороны случаются

все чаще и чаще

как дорожные указатели

когда приближаешься к городу.

 

Взгляды тысяч людей

в стране длинных теней.

 

Мост возводится

медленно

прямо в космос.

Подписи

Я должен переступить

через темный порог.

Зал.

Светится белый документ.

С множеством движущихся теней.

Все хотят его подписать.

 

Пока свет не догнал меня

и не сложил время как лист.

 

Перевод Александры Афиногеновой

 

 

 

 

ОГНЕННЫЕ КАРАКУЛИ

 

В эти мрачные месяцы жизнь моя

вспыхивала только в минуты любви.

Так мигающий огонек светлячка

позволяет проследить его путь

в ночи посреди олив.

В эти мрачные месяцы душа моя

сидела сгорбленная

и безжизненная,

а тело шло прямиком к тебе.

Ночное небо мычало.

Мы воровски доили космос и выжили.

 

Перевод Бориса Херсонского

 

 

 

КОНТЕКСТ

 

Вот серое дерево. Небо течет

в землю по фибрам его —

в остатке ссохшиеся небеса,

а почва пьяна. Украденный мир

ввинчивается в жгуты корней,

сжатый до зелени. Краткий миг

свободы вихрем рвется из нас,

через кровь Парок и далее.

 

Перевод Бориса Херсонского

Томас Транстрёмер (Tomas Gosta Transtromer) родился 15 апреля 1931 в Стокгольме. Транстрёмер — крупнейший шведский поэт XX века.

Он рассматривается, наравне с Эмануэлем Сведенборгом, Августом Стриндбергом и Ингмаром Бергманом, не только шведами, но и всей современной мировой культурой как один из тех, кто составляет так называемое лицо национального шведского мировосприятия во всеобщем мировом и интернациональном целом, то есть — выходящем за рамки узко-национального. По основной профессии — врач-психолог. Работал по профессии сначала в тюрьме для несовершеннолетних, а после — с получившими тяжкие увечия на рабочих местах. Профессиональный пианист.

Почти всю жизнь провел в городке Вестерос. После тяжёлого инсульта в начале 1990-х, из-за которого у него отнялась правая часть тела, речь и способность владеть пером, научился писать левой рукой и даже стал исполнять музыку для «левой руки» на фортепиано, зачастую написанную специально для него современными западными композиторами. Ныне живёт вместе с женой Моникой в Стокгольме. Автор 12 книг стихов и прозы. Стихи Транстрёмера удивительно сбалансированы по отношению к той необычайно густой метафорике, которая всегда как бы хочет нарушить этот баланс. Баланс этот достигается за счет четкой подчеркнуто традиционной метрики и визуально традиционной схемы стиха - катрены, дистихи. Именно этот баланс — между почти неуёмно-барочной, вечно динамичной метафорикой стиха и абсолютным контролем над его формой, стремящейся к точности, даже лаконичности — и создает ощущение, с одной стороны, постоянного напряжения, конфликта, а, с другой, уже как бы и достигнутого спокойствия, взвешенности, отстраненности, тишины, в которые и приходит чудо. Транстрёмер также известен как автор экспериментальных хайку, довольно далеко отстоящих от канонических текстов в традиции жанра. Книга «Великая тайна», вышедшая в 2004 году, за исключением пяти текстов, представляет как раз образцы хайку Транстрёмера.
Лауреат многих престижных международных премий по литературе, в том числе премии Микаэля Бельмана (1966, Швеция), премии Франческо Петрарки (1981, Италия – Германия), Поэтической премии Издательства Бонниер (1983), Большой премии Северного совета (1989), Нейштадской литературной премии (1990, США), премии Шведской Академии (Северная премия, 1992), премии Золотого венца (2003, Македония) и др.
Неоднократно назывался в числе претендентов на получение Нобелевской премии, в частности, в 2005 году он назывался экспертами среди возможных лауреатов, однако она досталась английскому драматургу Гарольду Пинтеру.
6 октября 2011 года Томасу Транстрёмеру была присуждена Нобелевская премия по литературе за 2011 год «за то, что его краткие, полупрозрачные образы дают нам обновлённый взгляд на реальность».