Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ТЕЙТ ЭШ

Тейт ЭШ родилась в Харькове. Ещё будучи лицеисткой, стала стипендиатом Союза писателей по рекомендации Евгения Евтушенко. Редактор и литературный советник книжной «Эмигрантской серии» (2004 – 2009 годы). Несколько лет представляла русскоязычную поэзию на Abu Dhabi Festival. Член главной редакции Большого литературного клуба (БЛК). Лауреат и призёр многих международных конкурсов, среди которых – конкурс им. Гумилёва «Заблудившийся трамвай», «Чемпионат Балтии по русской поэзии», «Кубок Мира по русской поэзии». Обладатель премии им. Владимира Таблера и приза симпатий журнала «Юность». Золотое перо Руси.

Закончила ХНУ им. В.Н.Каразина (бывш. ХГУ им. Горького). С 2008 года живёт и работает между Москвой и Дубаем.

Сказки для рыбака на безрыбье

 

Вдоль гранитных опор

пробираясь во тьме, тайком,

рыба трогает город

раздвоенным плавником.

Размываются контуры, гасится свет в домах…

 

Время длится наощупь,

минуя людей впотьмах,

как Фонтанка – текущая между грозой и дном –

огибает площадь и гастроном.

 

В ресторанном дыму,

где ни в ком не болит река,

город пробует рыбу

с подливкой из чеснока.

Застывая под сыром в тарелке морских щедрот,

с бутерброда гостям улыбается мёртвый шпрот.

Пискнув, падает блюдце… Сквозняк выбегает вон, позабыв про голод и выпивон.

 

Лодка

бьётся

белугой

о каменный борт Невы. Вновь за кем-то незримым бредут по воде волхвы,

и дыхание Балтики слышится над тропой, где мосты-динозавры склонились на водопой.

Между тьмою и тьмой, где вливается в ночь река –

тонкий шрам от рыбьего плавника.

 

…Глядя в чёрную муть, вдруг покажется, что фантом

под взлохмаченной шкурой воды шевелит хвостом…

 

 

 

 

Арест

 

В окошке днём болела бузина,

Её по пьяни старый дворник выжег.

В просветах показались шеи вышек,

А между ними – прочая страна.

 

И мир явился

С ордером на взлом

За жменями невызревших орешин,

За парою пустеющих скворешен,

Четвертый год гниющих за стволом.

 

Запрыгал звон сбиваемых замков,  

Сшибая всё, что бытом брали в дар мы.

С крыльца смотрела память, как жандармы

Вытряхивают пыль из сундуков.

 

Рогами сад размахивал, как лось,

Бросая в Бога косточки от вишен.

Вокруг закат набрызган был. А выше –

Угрюмое молчанье запеклось.

 

... Что после? Трактор тискал целину

(Разбоем жизнь попробуй огорошь-ка). 

В болоте за ночь вызрела морошка.

Две юности, прижавшись у окошка,

Пытались заглянуть за бузину...

 

 

 

 

 

 

Зимний Сангар 1926

 

Коротаю Сибирь. Нет маршрута, хоть просеку высеки.

Не дождавшись огня, возвращаюсь в промерзшие сени я.

Третий месяц гляжу, как недели сбегают на выселки,

Оставляя мне то ли безумие, то ли спасение.

 

Чьи читаешь стихи? Чем любуешься, ночи терзая чьи?

В южной жизни твоей – как сквозняк в непротопленном срубе я.

Лишь следы на снегу – озорные, раскосые, заячьи –

Уводя от волков, преподносят урок жизнелюбия.

 

Ползимы до тепла. Тишину не согреем ни ты, ни я.

Все до лета в плену слюдяного январского абриса.

 

От пустого письма – до нутра пробирает от инея.

Так ли важно теперь,

Что конверт без обратного адреса?

 

 

 

 

 

Изба с опалиной

 

Дома пустеют, как товарняк,

Сваливши судьбы в быльё-пылище.

В ладонях ставен бредёт сквозняк,

Тревожа брошенное жилище.

Не поднимая колючих век,

Скрипит сосняк, выплавляя смолы.

Лишь глянет осторонь человек

Слегка неправильного помола.

 

Изба с опалиной на скуле,

Да без детишек – такая жалость.

Хлебнув настой на таёжной мгле,

Повисла дверь на одной петле –

Но удержалась ведь...

Удержалась.

 

Чужую кружку согрей в горсти.

На старых снимках застыли лица.

Довольно просто в избу войти,

Куда сложнее в сердца вселиться.

Упрёком в горле горчит перга –

Тамга нехитрого обихода,

Покуда пьёт белену тайга

От ледостава до ледохода.

 

Резвится солнце на окунях,

Да на ершице – живой и колкой.

Река, уставши гонять коняг,

В сети раскинулась на камнях

Осоловевшею перепёлкой.

 

Огонь доверчиво льнёт к рукам,

Мышей летучих смахнёт чердачье.

Истосковавшись по рыбакам,

Избушка ластится по-собачьи.

В печурке старой сопит горшок,

Не хватит места тоске-кручине –

Разбитый флюгерный петушок

Уже вторую весну починен.

 

Домишко, мошками мельтеша,

Латал уютом свои увечья.

А мы смотрели, боясь дышать,

Как в щёлку ставен глядит душа –

Сосноголовая, человечья.

 

 

 

 

 

Фреска

 

– С бессмертием не всё ладно, воскресают-с...

 

В захудалой глуши, где засовы оделись ржою,

Но в заутреню горло дерёт полусонный кочет,

Сквозь апостольский лик проступило лицо чужое.

Корчит рожи в углу и мирских мужиков морочит.

 

Привечать чужаков осторожному люду не в честь.

Что за черти в стене? Хоть глаза изгляди до рези.

То ли леший, а то ли другая какая нечисть –

Сколь не крестишь её – всё настойчивей к людям лезет!

 

Эх, церквушка... Намылили шею дьячку-зудиле.

Подсобрали деньжат, чтобы стала не так убога.

Освятили. Отпели. Отплакали. Откадили.

Только толку-то? Так и молились с другого бока.

 

Храмы в землю врастают – на Волге ли, на Оби ли.

Но упрям человек.

На осеннюю Виринею

Мужики под хмельком непутёвую фреску сбили.

 

Вместе с той, что была под нею.

 

---

В святцах 17 октября по новому стилю – Виринея Едесская. «Приносящая победу».

 

 

 

 

 

* * *

 

полусонный экран шелестит в темноте.

пересмотришь, лакая бурду,

как проснулся под утро на чьей-то тахте,

оказавшись последним в роду.

как идёшь к остановке, губу закусив,

пустоту различая едва.

и спокойно глядит на тебя жилмассив,

поглощая людей и слова.

 

 

 

 

 

* * *

 

стекала в молчаньи покорном

апрельская талость.

с утра свежестреляным кормом

земля отъедалась.

 

и души – все те, что сжились с ней,

наевшись земли же,

на свет вылезали из жизней.

кто дальше, кто ближе.

 

 

 

 

Башня грифонов

 

Александру Ланину

 

Камень фонарному воинству ставит шах.

Плейер не дышит. За звуком шин – тишина в ушах.

Возле квартала аптекарей стоит прибавить шаг,

Даже пройти по соседней линии.

Что же сегодня иначе? Лужи перешагну.

Нет ни прохожих, ни парочек. Сумрак увлёк шпану

В сторону зданий с колоннами, прочих имперских фонов.

Здесь, говорят, старик собирается на войну,

Каждую ночь выгуливает грифонов.

 

глянешь в окно?

видишь, вечером Пель такой же, как сыновья:

вроде, живой хозяин опия и жилья –

кинется к утвари, станет браниться, как будто я там.

то вдруг утихнет над колбой со снадобьем или ядом,

пальцами постукивает по столу.

так-тики-так.

налетевший сквозняк ворошит в очаге золу.

 

Дальше осмотримся?

Арка ведёт во двор – чернота впереди молчит, ни тявкая, ни рыча.

Башня Грифонов ждёт реставратора как палача.

Раньше была повыше. Нынче – едва ли дому дотянется до плеча.

Чья-то дорога вверх из багрового кирпича.

Но стоит войти во двор – уже не захочешь ни отблеска, ни луча:

Чувствуешь тень на ощупь? Это твоя возможность забыть о земных вещах.

 

Медлишь у входа – постой, не спеши, досчитай до ста.

Тучи лежат на крышах, как вечная мерзлота.

Взвился стревоженный воздух. Рывок – и неловко лопаются провода.

 

Врут, мол, увидишь грифона, взмывающего к небесам –

Станешь грифоном сам.

 

---

 

Для неспокойных живых начинается время надежд и тщет.

Всем, кто за пару судеб ещё не нашёл подходящих черт –

Башня грифонов, мрачный столичный чит.

Ближнего проще выучить, чем насовсем понять или наживо приручить.

Впрочем, какие ближние здесь, на не самом дне...

Выдох похож на холод, выпущенный вовне.

 

Холод похож на город. Всюду владенья обыденных, накрепко спящих чад.

В их головах вместо снов продолжается вечный чат.

Каждый хранитель знает, где не будить сейчас.

 

Город похож на голод – вдруг возникает, как ржавчина на мече.

Шепчешь. Вызванное число загорается справа, на кирпиче.

Я добавляю второе, третье… четвёртое... Башня подсовывает, урча,

Что-то о славе, последнем слове, спичках, могуществе, кислых щах –

Сотни чужих одичавших счастий с хрустом ворочаются в кирпичах. 

Выбранное – трепыхается, нехотя набирает подобие и объём.

 

Всё исчезает…

Видимо, каждый опять задумался о своём.

 

---

 

Падает ворон, будто подбитый джет.

Снова под утро предательски ноет жесть.

Ты говоришь – пора. Уходишь, роняя прощальный жест.

Пробую влажный воздух. Воздух кончается. Время во мне блажит.

Каждую ночь возвращаюсь к башне, пытаясь жить.

 

Утром туристы из дальнего уголка никакой страны

Выложат фото: «Пара латунных статуй, крылья повреждены».

Кто-то заценит кольцо на лапе, кто-то – в глазах цитрин.

Стыло светает. Смотрю на семью за стеклом витрин –

 

младший притих, небеса расплескав до дна.

в кресле уснул старик. на коленях дремлет в книге его война.

гаснут в окне минувшие времена.

 

Что остаётся мне? Молча вернуться,

Выпить отельного эля, повесить пальто на гвоздь…

Старший крылатый глядит на аптекаря – смотрит сквозь –

Смотрит в глаза мне. Хищно, тревожно, зло.

так-тики-так.

Разбиваю собой стекло.

 

 

 

 

 

Питерский альбом

 

Первый вступительный панегирик

 

… Принявши, как положено, на грудь,

Гляжу на город сквозь неон и ртуть, –

Где каждый пьёт, и каждый псих вещает…

В масштабах недокормленной страны

Лимиты строчек распределены –

Двух гениев эпоха не вмещает.

 

В Сети царит рифмованная муть.

Пока цензура прилегла вздремнуть,

Штампуются шеренги переплётов.

Литературе впору вздыбить шерсть:

Пиитов наплодилось сотен шесть,

И пара миллионов рифмоплётов.

 

Судьбе плевать, кто будет Итого.

Лаврушкой ткнёт в кого-то одного,

Чтоб магистраль к нему не зарастала.

Других – пока в народе зреет культ –

Прикапывает доблестный Минкульт

Под мрачные ступени пьедестала.

 

Мы все там будем. Лишь один, живой,

Проткнёт грозу чугунной головой

Назло врагам, пожарам и проказе.

И к ночи, под звезду подставя тить,

Пойдет потомкам в Twitter'e постить

Свои творенья в кратком пересказе.

 

 

 

Часть 1. Сказки для рыбака на безрыбье

 

В местах, где свет качается слегка...

Борис Фэрр

 

 

1.

 

Глотком тумана сбыться до шести,

Себя не обретая. И брести

Куда-нибудь, ни к месту, ни о ком.

Вдыхая дождь вдоль музыки – с глотком

Тумана в замирающей возне...

потом не раз привидятся во сне

 

огни вокзалов, контуры общаг.

качался звук, забытый на вещах,

и вещими казались вещи. в них 

кончалась память. а в окне – огни

вокзалов, различимые едва,

пытались выжить в ночь без рождества.

 

Просвет прочитан. Сумерки строги.

Вся ночь – на расстоянии строки,

Где в стёкла робко бьётся ветка, вет... –

И нас, негромко падая в просвет,

Прочитывает строчками из книг.

И кажется, что свет уже возник

 

 

 

2. intermedio

 

Вдоль гранитных опор

пробираясь во тьме, тайком,

рыба трогает город

раздвоенным плавником.

Размываются контуры, гаснут огни в домах…

 

Время длится наощупь,

минуя людей впотьмах,

как Фонтанка – текущая между грозой и дном –

огибает площадь и гастроном.

 

В ресторанном дыму,

где ни в ком не болит река,

город пробует рыбу

с подливкой из чеснока.

Застывая под сыром в тарелке морских щедрот,

с бутерброда гостям улыбается мёртвый шпрот.

Пискнув, падает блюдце… Сквозняк выбегает вон, позабыв про голод и выпивон.

 

Лодка

бьётся

белугой

о каменный борт Невы. Вновь за кем-то незримым бредут по воде волхвы, и дыхание Балтики слышится над тропой, где мосты-динозавры склонились на водопой. Между тьмою и тьмой, где вливается в ночь река –

тонкий шрам от рыбьего плавника.

 

… Глянешь в чёрную муть – вдруг покажется, что фантом под взлохмаченной шкурой воды шевелит хвостом…

 

 

 

3.

 

Пока река забыла о мальках,

Попробую уплыть своей дорогой.

 

Ложится небо спать на чердаках.

Но ты его до завтрака не трогай,

Опробуй жизнь героев древних саг –

Испей вина в свинцовых небесах.

 

Мы снова здесь... (смешное слово – «мы».

для каждого давно привычно соло).

Васильевским отсыпаны взаймы

Две полночи балтийского посола.

Но в этот раз пошло наперекос:

Я в ночь иду – и падаю в наркоз.

 

Вдоль невского размокшего пленэра

Несётся ветром лист-перекати.

Да где здесь поле, Господи, найти?

Дворцы, дома... Окажешься у сквера –

С раскидистых усталых гордецов

Слетит под ноги стая мертвецов.

 

И снова – пусто... Было? Показалось?

Наполнены каналы чернотой.

Десяток душ летает над водой,

Друг друга именами не касаясь...

 

Мой вылет завтра. В Мюнхен. Дотемна.

Да не коснутся наши имена.

 

 

 

4.

 

выхожу в полутьму. площадь цедит прописанный яд.

из пустого метро вырывается облачко пара.

будто бюсты вождей, потускневшие птицы стоят

на плечах тротуара.

и такая вокруг предзаветная шаткая глушь,

что в себя не уйти, с перемёрзшим в руках бутербродом.

и к тебе не успеть. но собою маршрут не нарушь,

даже если добро дам.

 

приручи небосвод, опои городской сивиной,

уложи вдоль воды, где высотки в почётном эскорте.

пусть несутся железные зубры по смольной, больной,

развороченной хорде.

пусть на вызов айфона слетаются стайки сильфид

из витриновых снов, из полночных неоновых гущ их.

 

прикрывая лицо, облицованный город глядит

на спешащих идущих,

кто себя растерял, кто остался в пути не вдвоём.

пожалей дураков, – сквозь бетон не проросшее семя.

электрички бросаются в Пулково. и окоём

затворится за всеми.

 

 

 

5. coda.

 

Голос за предпоследним кадром.

 

Толсты сугробные тома. Не дочитаться до судьбы там,

Пока рифмуют нас дома с бронхитом, холодом и бытом.

Всё познается в мелочах:

Поди найди упавший ключик,

Когда фонарный свет зачах,

И электричество не включат.

 

В кармане прячется Платон, как будто вовсе и не друг вам.

И мир нелеп – как фельетон, рассортированный по буквам.

 

Что остается? Cup of tea*,

Да в гости, может быть, пойти.

 

 

Допустим, так:

 

Пурга. Порог.

Пусть ветер – истовей и вальче.

На литераторский пирок зайти в прокуренный подвальчик

И к полночи почесть за честь – своё чего-нибудь прочесть.

 

От рифмы плавится скрижаль. Минут по двадцать на собрата.

И, в общем, времени не жаль, но боже мой, какая трата...

 

Как просто нам, покашляв глухо, друг друга слушая вполслуха,

Себя представить в «Снегирях»:

Слегка колбаской разговляясь,

Сидеть, в слова не углубляясь,

При вискаре и козырях,

Листая девочек в дверях.

 

 

... а если эдак:

 

Пьянке – бой! (хотя и легче в декабре с ней).

Подвал покинуть. И с собой забрать кого поинтересней.

Пройтись, пока ещё в чести

Кого-то под руку вести.

 

Века стоят по словарю. В застройке не осталось брешей.

Натужно жмётся к фонарю необязательный приезжий.

Их много здесь таких, миног. Задорней дух, слышнее речь их,

Пока инверсиями ног штудируют фигуры речек.

Но мы на этой кривизне

Необязательны вдвойне.

 

 

... а так?

 

Горячий термосок (не помню, Нелин или Надин).

Щебечет мёрзлый голосок.

И чёртов ключ, конечно, найден.

 

Терпеть. Воспитывать стихи.

Себя раскладывать по датам.

Судьбу смягчать полусухим,

И размножаться самиздатом,

Как будто белое пятно с разводами декабрьской люти

С утра становится окном и нас показывает людям.

 

Пройтись за хлебом до угла.

Задуматься. Уйти за смежный,

Где предрассветная смола вливается в рассвет кромешный.

И опершися на гранит, сверяя истину по голду,

Смотреть, как бабушка бранит слегка неловкую погоду.

 

---

 

Столица. Дело к десяти.

Часы осваивают среду.

 

А впрочем, проще всё. Прости.

Пишу. Живу. Но не приеду.

 

-----

 

*чашка чая

здесь сленговое: кто-то приятный, знакомство под чашечку чая

 

 

 

 

 

Второй вступительный панегирик

 

… Делёжку наблюдаю со спины.

Осмотры судеб произведены,

Состряпан акт, заверен понятыми.

Пишу ответ в последнюю графу,

Бинтуя междометием строфу,

И наскоро присыпав запятыми.

 

За кружкою пивка разыгран блиц:

Бастардам двух держав и трёх столиц

Сусанин на снегу рисует карту.

Что впереди? Замёрзшая вода,

И лет на десять – ссылка в поезда

С дежурным прикреплением к плацкарту.

 

С одной границы – «файный голубок»

Двухцветной вилкой ловко тычет в бок,

С другой – орёл вопит: «Чего, бл*, надо?».

Дрейфуя в оперившемся раю,

Тебя за каждым словом узнаю,

Моя любовь, отчизна и отрада.

 

Покуда живы – жаловаться грех.

Таращатся душонки из прорех,

Дивясь на сивку, руки пряча в бурку.

… Пока в окне болтался чебурек,

Календари зачали новый век.

И поезд, как железный человек,

Бредёт из Ленинграда к Петербургу.

 

 

 

Часть 2. Балтийская хореография

 

Все повторится. Аве… Авель… Amen

Лада Пузыревская

 

1.

 

Отворяют простор мосты,

Похваляясь своим уловом.

Ты однажды шагнёшь на «ты»

С древним городом двухголовым,

Где не надо ни вод, ни вед,

Чтобы видела вся округа,

Как выходим в соседний свет,

Не успев опознать друг друга.

 

Остывают слова-следы.

Здесь вода не живей воды.

 

Судьбы кружатся комарьём,

Только некуда нас увлечь им.

Мы словами кого-то бьём,

И собою кого-то лечим.

Столько было на шкуре швов, –

От кого – и не вспомнишь толком...

 

Человек человеку – волхв,

Если к ночи не станет волком.

 

 

 

2. intermedio

 

заполночь.

мрачный дворцовый голод сполна ощутим снаружи,

даже почтенная лестница хищно тычется в палисад.

люди закончились.

небо упало в лужи несколько дней назад.

так оно и лежит – возле хлама, на сбитом днище,

всматривается в крыши...

 

сжав светляка в горсти,

бродит боярышник вдоль парапетов –

ищет,

где ему прирасти.

 

темень шатается, мостик дрожит, иудит.

чёрную жижу сплёвывает водомёт.

птица, разбухшая от намоканий, будет

спать на плече куста.

 

иногда мелькнёт

возле балконных осыпей

такой же боярышник (сущность, повадки, тени одной длины).

позвать бы, поговорить,

но мысли похожих особей равноудалены.

 

светает.

к захвату дороги готовится строй булыжников.

но пока не треснула асфальтовая скорлупа,

в свете фар ветка боярышника вдруг выгнется как Барышников –

помедлит –

и распрямится в диком шипастом па.

 

 

 

3.

 

Не выжить здесь – живи в календаре.

Расчерчен свет на точки и тире –

Теперь полгода поклоняюсь им я.

Четвертый день метет наискосок,

Сдувая в обветшалый адресок

Последние отметины предзимья.

Слова вмерзают в прочий неформат,

Пока Создатель учит сопромат,

Сгибая спины и корежа трубы.

Покуда снег – пора читать с лица.

Прогнется всё под милостью Творца.

 

От вечности никто не убежал.

Впивается десяток снежных жал.

Зевают сфинксы. Ёжится химера.

Ждёт памятник, с чертами старовера,

Что мне судьбу однажды задолжал.

 

– А ну, верни-ка:

 

Ночь. Зима. Вокзал.

Попутчики – упрямые, хоть режь их.

К утру вагон качается всё реже.

Таксисты голосят на все лады.

Пускай мои нестройные следы

Смешаются с наследием приезжих...

 

 

 

4.

 

За спиной накрывает бураном Валдай.

Всё ещё впереди. Да поди угадай,

Где взовьётся метель, где обрушится снежное гневье.

Но раздетая сворой ветров донага,

Под рукою мороза стихает пурга,

Постигая Приневье.

 

Так однажды тела не стремятся к теплу.

Даже если к утру – в мировую иглу –

Наших нитей оборвыши вдень я.

Так вода покидает пустой акведук:

Возле самого края качается звук –

Начиная паденье.

 

Мы дочитаны снегом, дожиты вполне.

Ненадолго очнулись в заснеженном сне.

Подожди, не спеши уходить. Кто нас выгонит, – сон-то.

Вдоль залива к волне примерзает волна.

Закрываю глаза. И звучит из окна

Пустота горизонта

 

 

 

5. coda.

 

Последний кадр.

 

Мой друг, я буду в Питере с утра.

Пытаюсь спать под хохот, храп и бредни,

Уныло отгоняя комара...

Дежурный проводник включает бра,

Приносит чай, выслушивает сплетни.

 

За поездом бегут скелеты крон.

Метель всю ночь с подножки не слезала.

Схожу с ума.

(На пристань? На перрон?)

В нелепых декорациях ворон

Дверями машет здание вокзала.

 

Лирический герой едва живой.

Ты, впрочем, скажешь – просто накатило.

Куда идти? Стою на мостовой,

Как питерский патруль береговой,

Глядящий на замёрзшее светило,

 

В котором отражается Нева,

Балконы, крыши, бранные слова

И что-то, недослышанное мною.

Бистро – направо. Пеною пивною

От грустных мыслей лечится молва.

  

--

 

Мой друг, здесь души заперты в тиски

(Ведущих в небо) лестничных пролётов.

Вконец осатаневший от тоски,

Господь ночами слушает стихи

И забирает лучших рифмоплётов.

 

У Невской Лавры строен силуэт.

Просторный тротуар разносторонен.

В Аиде каждый сам себе аэд.

«Поэт в России – больше, чем поэт»,

Когда рождён, убит и похоронен.

 

Пора поднять грядущее со дна.

Спешу покинуть мрачные ограды.

За каждым аймаком лежит страна,

Но лучшего в упряжке скакуна

На полпути уводят конокрады

 

И гонят в Лавру. Вечен ледостав.

Забвенье спит, столетья распластав.

И гении смычка, пера и дроби

Глазами перекошенных надгробий

Глядят в унылый мира кенотаф.

 

--

 

Мой друг, надежда свидеться слаба,

Твой адрес переездом искалечен.

Цыпленок чуда выпал из герба.

Смотрю, как сотни маленьких не-встречин

Сплетаются в большое «Не судьба».

 

Уходит день по следу детских лыж,

И я за ним. Курю. Давлю усмешку.

Стрелой играет каменный малыш.

Что мне осталось?

Снег.

Раздолье крыш,

Где ангелы с ветрами вперемешку,

 

И сорок лет длиною в черновик,

Где нет родных, но много всяких прочих.

Над Питером сияет крестовик,

Но призрак, оседлавши броневик,

Усердно исповедует рабочих.

 

Судьба страны стремится к январю.

Мерещится седому звонарю –

Прощальный круг закладывает стая.

Колоннами в гранитный пол врастая,

С земли ей смотрит вслед одна шестая.

И я с тобой негромко говорю.

 

1999-2016

 

 

 

 

Хроники местного разлива

 

В рейсе упившись некрепким теплом,

Волны голодные гнут волнолом.

Жаждет вода передела.

Паводку тесно в квартале жилом,

В жилах имперского тела.

 

Свежей бы пристани — горсточку, горсть...

Гложет водица гранитную кость.

Выбросит. Примется снова.

Выплюнет, с кровью, попавшийся гвоздь —

Вот ведь готовят хреново!

 

Плески и скрипы сорвутся на вой.

Кто говорил, что гранит неживой?

Вон он — топочет рядами,

Над непокрытой речной головой

Гневно трясёт проводами.

 

Хлопнуло небо. Идут игроки

Над городами играть в городки.

Ниже, по дедовским картам,

Шастают лодки...

Пока там спорят с утра перезвоны церквей,

Берег — который — сегодня правей? —

Плавает в списке улова,

Кверху брюшком, возле прочих словей —

Самое главное слово.

 

Дань подсобрав у черты городской,

Кормные воды идут на покой.

Копятся тени, сгущаясь.

То в истукана над сонной рекой,

То в мертвеца превращаясь.

 

 

 

 

Питер-блюз

 

Телефонную будку превратили в бистро.

Променять бы попутку на ночное метро:

Пусть везёт на Крестовский,

Ищет путь наугад...

 

Но грустит по-толстовски

Старый поезд московский

И уходит за МКАД.

 

Для отчаянья — рано, слишком поздно — на Вы.

Мне вода из-под крана — как волна из Невы:

Та же серая рана,

Та же горечь на дне.

Пять ступеней тумана,

Два бемоля дурмана,

И минора вдвойне.

 

Питер-блюз — полукровка. Память — выбитый клин.

Вместо Лавры — Хитровка, вместо Невского — сплин.

В руки тычется свора длинноногих харит...

 

Жизнь — хорошая фора,

Но в груди светофора

Ничего не горит.

 

 

 

 

 

Миры оконных рам

 

Олегу Горшкову

 

ангина и туман — болезненная взвесь.

потянет холодком с простуженной терраски.

мой мир — внутри окна. и сколько ни кудесь —

пустынные поля облезлой нитрокраски.

с утра сильней сквозняк, и трещина длинней —

до самого стекла, и по стеклу змеится.

устал махать балкон платками простыней,

у города — пора несохнущего ситца.

 

ржавеет старый двор каштановых щедрот,

сменивший "миру-мир" на зыбкую эклогу

промокшего дождя, на лужи у ворот…

он к вечеру вздохнет, себе по каталогу

закажет новый день — без наших сквозняков,

снующих по углам межрамного приюта.

 

мой бриг идет в туман, в седое молоко, —

закованный в октябрь от форточки до юта.

и спят который день две мухи у стекла —

каюта на двоих для ангелов мушиных.

стареет мир гардин у краешка стола.

молчу. гляжу во двор, на мокрые машины,

живущие в плену нелепого шоссе —

выходит из стены, уходит в угол дома.

последнее прости — осеннее эссе,

теперь — сидеть и ждать. и ты у гастронома

опять кого-то ждешь. с унылого зонта

стекают на асфальт извечные вопросы.

похоже, не пришла… досадная черта —

глотая пустоту, глядеть на водосбросы,

укутанные в дождь, на сонную неву,

вдоль каменных химер — обветренная пристань…

так будет сотни лет. и ныне, друг, и присно.

и ты найдешь меня. случайно. к рождеству…

 

2004 - 2006

 

 

 

 

Лавра. Шаги по Никольскому

 

Над шпилем буря. Накрыло к ночи,

да хорошо так!

Брусками молний хорунжий точит

зубцы решеток.

Удар — деревья черны и голы —

и вновь не стало...

Темнеет камень. Белеют сколы

у пьедестала.

 

Раздроблен камень, как смех паяца.

Теряя мирру,

последний выдох готов сорваться

гулять по миру,

где бал окончен, смешались лица,

погрязли в хламе.

Где память бродит как нежилица

меж черепами.

 

Над шпилем буря. На тучном фронте

напор трирем лют.

Но ей плевать ведь, небесной фронде,

где люди дремлют.

Намокший ломик, назло везенью,

скользит полого.

Листок последний летит на землю

с герба былого.

 

Слабеет камень... Почти финита!

Удары резче!

Змеятся-вьются по лбу гранита

морщины трещин.

 

Удар —

и взвоют уже не воры, а костоправы...

...

Гроза у створа.

Лишь тени вздрогнут у переправы...

 

 

 

 

Дантес

 

... мне снова снится дурацкий сон:

метель. человек в пенсне.

стреляю.

(нужно держать фасон.) –

и сам я кричу во сне.

стою у речки.

саднит рука.

(видали мы этих пуль!)

но чёрный делает полшажка –

и валится, будто куль.

 

... от чадных факелов свет саврас.

чеканит шаги конвой.

но этот, мёртвый, в который раз,

приходит во сне живой.

лишившись выбитого звена,

столетье спешит мельчать.

а я стою посредине сна,

не зная, о чём молчать.

 

... лежит аббат с неживым лицом

(на лавке ли? на снегу?).

прикинусь бесом и мертвецом,

но в суетный мир сбегу.

 

проснулся.

знатен.

цела рука.

(ты раб мой давно, мамон!)

 

но снова ночью – метель, река.

подходит чёрный на полшажка

и шепчет:

– Привет, Эдмон.

 

 

 

 

***

 

Когда устали в горло течь

два вдоха - нынешний и лишний,

вдоль выдоха сочится речь

всё набожнее и неслышней,

и голос глохнет, наконец.

 

когда на влажной простыне

с оставшимся у края телом

сидеть в молчанье неумелом

надоедает,

 

первым делом — за спичкой лезешь в коробок.

мнёшь сигарету. где же бог?

 

идут минуты. ночи треть.

и холодно, и спать охота.

но тьма не думает светлеть.

берёшь пальто, бредёшь ко входу...

 

иди по местной несудьбе.

смотри на снег с любого бока.

душа придумает себе

и свет. и родину. и бога.

 

 

 

 

Сэла Юхудим

 

отчаянье смотрело на долину:

построившись, как пленные, в колонну

(где даже смерть посменно обжита) —

согласно тридесятому колену,

собою перемешивая глину,

они брели по вымокшему склону,

то падая, то требуя суда.

 

за лесом не увидевшие храмов.

случайно не заставшие погромов.

потомки предпоследних караимов.

забытое над лужей комарьё.

ломая загражденья и заслоны,

тропа иосафатовой долины

шарахалась от ищущих её.

 

строй множится, хрипит. но даже стань я

настраивать поношенное зренье, —

с доступного (казалось) расстоянья

не высмотришь, где ноша, где спина.

и время, словно таинство смиренья,

стирает с них приметы опознанья

и выданные наспех имена.

 

...

смеркалось. небо сохло и пустело.

два облака ворочались устало.

суда на всех сегодня не хватило,

и судей новых нам не завезли.

 

тьма нынче и без падымка терпка мне.

но шли и шли, согнувшись под веками,

щербатые кладбищенские камни.

и мёртвых за собою волокли.

 

-----

Сэла Юхудим — (караимск.) Скала Иудеев. Она же — скально-пещерный город Чуфут-Кале. Рядом находится Иосафатова долина — «место последнего суда над народами», один из древнейших караимских некрополей. Из-за крутизны некоторых склонов

он до сих пор остается «живым».

 

 

 

 

 

Сорока

 

Тронешь лапкою несмелой

поднебесный метроном:

день качнётся, чёрно-белый,

в заоконье ледяном.

 

От порога до порога,

будто землю обняла —

чёрно-белая сорока

пораскинула крыла.

 

Свет на домики сметая,

небеса отворены.

Я судьбу перечитаю

с нежно-белой стороны. —

 

Пусть гуляет белостопом,

улыбается хитро.

Вместо ёлки — над сугробом

сорочиное перо.

 

 

 

 

 

Сон в змеиную ночь

 

Что не конский топ, не людская молвь,

Не труба трубача с поля слышится...

А.С.Пушкин

 

 

Змеи покинуть спешат нору,

Всем опостылел быт.

Сотням змеёнышей поутру

Не избежать копыт.

Кони метнутся по головам,

Вдаль увозя стрелков —

Княжич уже приказал волхвам

Выдать бунтовщиков.

 

Людям на травке б разлечься всласть,

Выпить кувшин вина…

Если двуногие делят власть,

Вожжи берет война.

Вихрем срывается мир с петель,

Жаждая слав и од.

Если кому-то узка постель,

Змеи идут в расход.

 

Видишь ты — гибнет в траве родня. Глупо, в дыму, в грязи… Смерть нависает уздой коня, но всё равно ползи!

Над родником зацветает тёрн, славя своих деметр…

 

...Тварь! Дотяни ж ты, кровавя дёрн, этот последний метр…

 

 

--

 

Лунных лучей шампура остры,

Волки грызут гнильё.

Боги уснут, догорят костры,

Выкричит вороньё.

Травы укроют упавший стяг,

Слыша шаги жулья.

К небу поднимутся на костях

Заросли небылья.

 

Боль извивается...

Дотерпи,

Смерти осталась треть.

Чертишь собой по своей степи,

Силясь переболеть

Пламя пожара, погрома прыть,

Ужас чужих атак...

Не для того, чтобы просто жить, —

Чтобы - не просто так.

 

--

 

Холод кольчуги да скрип телег —

Странен итог войны.

Войско устроится на ночлег.

Стражи утомлены.

К ночи потянет вином, враньём,

Плачем (персты воздев).

Скоро к владыке втолкнут копьём

Парочку пленных дев.

Гридень с ухмылкой прищурит глаз,

Режа сырка кружал.

…Первую вынесут через час,

Греющую кинжал.

 

--

 

Тускло поблёскивает чекань,

Сбруя от рос мокра.

Дрогнет под ветром цветная ткань

Княжеского шатра.

Стражник зевает. Холмы в дыму...

(Что здесь — змея? Кайма?) 

Он не увидит сквозь дым и тьму,

Где облизнётся тьма.

 

Над разнодолом ударит гром.

В тучах молчат слова.

Ясенем высится над шатром

Древняя тень волхва.

 

--

 

Замерло поле на дне зрачка.

 

Пыльный типчак поник.

Путаясь в зарослях горчака,

Горечь несёт родник.

 

В отсвете лунном блеснет тамга,

Ветер гудит в степи.

Возле поверженного врага

Спи, королева, спи…

 

 

 

 

 

 

Сибириада

 

Ты что, мой друг, свистишь?

Мешает жить Париж?

Ты посмотри, вокруг тебя тайга.

Юрий Кукин

 

 

Пролог

 

Развокзалится, раскоробится,

Расторопится суета.

Вьётся снежная серебровица

С мёрзлым именем Воркута.

 

Прикорнувши промеж бревешками,

Время тянется с огонька

За расщёлканными орешками

Да усмешками пермяка.

 

Мнится птице — летит на юг она.

Дремлют в памяти имена.

Завирухою убаюкана

Приполночная снежина.

 

Душу выгреет шкурка-яловка,

Спрячет накрепко в рюкзаке.

Не сыскать наливного яблока.

Катит клюковка по руке...

 

 

 

1. Зимний Сангар 1926

 

Коротаю Сибирь. Нет маршрута, хоть просеку высеки.

Не дождавшись огня, возвращаюсь в промерзшие сени я.

Третий месяц гляжу, как недели сбегают на выселки,

Оставляя мне то ли безумие, то ли спасение.

 

Чьи читаешь стихи? Чем любуешься, ночи терзая чьи?

В южной жизни твоей — как сквозняк в непротопленном срубе я.

Лишь следы на снегу — озорные, раскосые, заячьи —

Уводя от волков, преподносят урок жизнелюбия.

 

Ползимы до тепла. Тишину не согреем ни ты, ни я.

Все до лета в плену слюдяного январского абриса.

 

От пустого письма — до нутра пробирает от инея.

Так ли важно теперь,

Что конверт без обратного адреса?

 

 

 

2. Таёжная элегия

 

... Простоишься, шатаясь, на влажном таёжном ветру.

Разгулявшийся хмель перестанет давить на закорки. 

Чертыхнёшься в сердцах — и подсядешь поближе к костру,

Где сомлевший кисет наглотался подмокшей махорки.

 

Дом полнёхонек. —

Каждая чаша хоть чем-то полна.

Наш озябший шалаш успевали спасать до сих пор мы ж!

Горячатся в печи пироги. Напевает жена.

В закутке шебуршит шаловливый малыш-недокормыш.

 

... Не ищи забытья, даже в лужах сплошная тайга. —

Изведёшь и дремучего зверя, и нас, полукровок.

Мелко витым бичом над малиной мелькнет пустельга,

Задевая крылом земляничины божьих коровок.

 

Льнёт огонь к рукаву. Да скажи мне, какого рожна

Не могу извести подкатившую волглую хворь я?

По бревну у воды на пригревенке бродит желна,

Расставляя силки околотного пустоговорья.

 

Телеграмма: «прости возвращаюсь встречай тчк».

Пароходик спешит. Да понять ли ему, пострелюге...

Вечереет. Осыпалось солнце за кромку буйка.

Лишь таращится в сторону пристани раненый флюгер.

 

 

 

3. Чаепитие

 

Ноет подгоревшее полено,

Тянутся морозы к сорока.

Бродит ложка в чае по колено —

Не хватило кружке кипятка.

Чернота полнеет как товарка,

Тайно предаваясь шепотне:

Возбухает дедова заварка,

Ползая по-горьковски, на дне.

 

Снег ярится — пришлый, безземельный.

Вечер до полуночи допит.

Бабкин домик чайно-карамельный

Все грехи за зиму отоспит.

 

Как ему, хранящему родство,

Доживать себя до ничьего?

 

--

 

Вечер в коммуналке (что не ново).

Стол. Терновка. И тебе терново.

Поэтесска с мордочкой Му-Му.

Выгнать бы к чертям её, чуму,

Но сменяешь парочку обновок

На дуэт ночных перестановок.

Отлитературишь в два стиха.

Довела, терновка, до греха.

 

К ночи разметелилась столица, —

Дамами, мехами соболится,

Шутит над пальтишком простака.

С кровью — златоглавая телица

«Оканье» счищает с языка.

 

Силишься воскликнуть: «Я холосый...» —

Но сидишь обросший, безголосый,

Стенку тенью делишь пополам.

Как союзписательские взносы,

Тараканы бродят по углам.

 

Где же тапок... Жаждешь заварушку!

Что нащупал? Дедовскую кружку?

 

--

 

Человечий дух неудержим,

Как технарь, корпящий над карданом.

Ты сменил и адрес, и режим,

Вырвался, не слёг под чемоданом.

 

Мы теперь с тобою визави

В истине, как два грача в навозе.

Но кривые — сколько ни криви, —

Дальше Ахерона не вывозят,

Лишь латают паузы над Е

И меняют почву в колее.

 

--

 

Утро. Муха плавает в «Арго», —

Жизнь щедра на лишние детали.

В сентябре цыплят пересчитали,

Но весна подводит Итого.

 

Пять шагов до озера парного.

Выпей, банька, жара дровяного —

Просто так. Не важно, за кого.

 

В дедовом краю лесов и пашен

Плач окончен, костерок погашен.

Медленно, как мёртвый на столе,

Остывает кружка на золе.

 

 

 

4. Изба с опалиной

 

Дома пустеют, как товарняк,

Сваливши судьбы в быльё-пылище.

В ладонях ставен бредёт сквозняк,

Тревожа брошенное жилище.

Не поднимая колючих век,

Скрипит сосняк, выплавляя смолы.

Лишь глянет осторонь человек

Слегка неправильного помола.

 

Изба с опалиной на скуле,

Да без детишек — такая жалость.

Хлебнув настой на таёжной мгле,

Повисла дверь на одной петле —

Но удержалась ведь...

Удержалась.

 

--

 

Чужую кружку согрей в горсти.

На старых снимках застыли лица.

Довольно просто в избу войти,

Куда сложнее в сердца вселиться.

Упрёком в горле горчит перга.

Снега не выйдут из обихода,

Покуда пьёт белену тайга

От ледостава до ледохода.

 

--

 

Резвится солнце на окунях,

Да на ершице — живой и колкой.

Река, уставши гонять коняг,

В тени раскинулась на камнях

Осоловевшею перепёлкой.

 

Огонь доверчиво льнёт к рукам.

Мышей летучих смахнёт чердачье.

Истосковавшись по рыбакам,

Избушка ластится по-собачьи.

В печурке старой сопит горшок,

Не хватит места тоске-кручине —

Разбитый флюгерный петушок

По новой выкрашен и починен.

 

Домишка, мошками мельтеша,

Латал уютом свои увечья.

А мы смотрели, боясь дышать,

Как в щёлку ставен глядит душа —

Сосноголовая, человечья.

 

 

 

 

Над пропастью во ржи

 

не хватило миров. на двоих – полтора…

опрокинутый кофе остался вчера. два птенца на свободе, разбивши семьи оболочку. мы судьбу дописали, вошедшие в раж, но осталась страница, где год и тираж, и унылый редактор никак не накапает точку.

 

превращаются в память следы на песке. телефон задыхается в мокрой руке, задыхаюсь и я, но звоню, пересиливши робость. от коротких гудков шандарахнуло в дрожь. и опять – за окном колыхается рожь, и на досках подъездных дверей нацарапано: «прОпасть».

 

ты туда не спеши, это все наяву. я-то знаю, я в этом подъезде живу, и рисую молчанием серые строки ступеней. вдоль потресканных стен – известковый налёт. поднимаюсь в туман – за пролётом пролёт – становясь всё безумней (а скажут – мудрей и степенней…)

 

но тебе не понять. ты влюблён и далёк, суетишься, как белый тюлешек-белёк. я и так допоздна засиделась с тобой, задружилась. перерыв на звонки, пересчет трудодней… я домой на метро, ты останешься с ней. пятна кофе и секс, как всегда, назовем «не сложилось». не срослось, не сбылось, но в четыре утра отдаю на убой все мечты комара. пью стихи и коньяк – до изжоги, скуля и дичая. быть офелией? запросто! только – в бреду – повилики с укропом никак не найду. видно, так и топиться в рутине с пучком молочая, так и ждать, так и верить, считая часы, так и мучать соседей, себя и басы, так и жить с этой рожью за окнами!.. выгляни, видишь?.. над гнездовьем кукушек – припадок зари, сквозь туманы июля спешат звонари окропить перезвоном давно ославяненный идиш трёх кварталов, двух кладбищ и сотен котов. все дороги – не в рим, а куда-то в ростов, – рассыпаются вёрстами по буеракам и весям. через поле – на запад, по пьяни, навзрыд, спотыкаясь о прялки, обломки корыт – и о прочие сказки.

что, полюшко, покуролесим?

 

отмотаем долги, обещанья, года. наливай! здесь и в лужах живая вода! мне бы выпить до дна, захлебнуться свободой – и сбыться… только пропасть зияет, глядит из-под ног, и не так уж и важен – отшельник ли, бог – третий час монотонно твердящий: «не пей из копытца»...

 

…

разговор не случился. к чему разговор? –

для других зеленеет рябинами двор, где соседка кричала с утра: «постыдились бы! люди ж!..»

лучше вывалюсь – глупый птенец – из гнезда, но я завтра усну – и вернусь в холода, где на мерзлой земле колосками написано: «любишь»…

 

2004

 

 

 

 

Две ноты из осеннего негатива

 

мне осень нервы делит на волокна.

на лавке пьют, – по первой, по второй.

вливается в некрашеные окна

линялый бледно-рыжий неустрой.

 

опять дождит, опять теряю речь я

от копоти и дымной черневы –

сожженные вихры замоскворечья

чадят в кострах остатками листвы.

 

скрипят вороны, дворники, качели,

скрипят ворота, двери, флюгера.

фломастером на каждом дне недели

написано: «унылая пора…»

 

пора разлук. пора готовить сани.

пора, кудрявый мальчик, по слогам

писать судьбу живых листописаний

на теле тротуарных амальгам.

 

на жизни – мёрзлым пластырем – заплаты.

гони тоску осеннюю с кошмы!

 

сочатся рыжей хлябью циферблаты,

но только не гляди в мои глаза ты –

припадочной, дожившей до зимы.

 

2006

 

 

 

 

Покурю не спеша...

 

Сатанеет зима. Серебрится снежок из кювета.

Строит глазки февраль, прикорнув на подъездном плече.

Вы, моя дорогая, мечтали влюбиться в поэта?

Кто тогда не мечтал.

Только вам-то всё это зачем?

 

Вы уснете одна, без подарков и прочих идиллий.

Редактура, стихи. Беспокойная жажда тепла.

Он вернется в Москву. Вскользь откупится парочкой лилий.

А в провинции снег…

 

Впрочем, ладно. Пусть я солгала,

Ваш пиит не уйдет,

Вам достанется – нужный и верный,

Накропает сонет с посвященьем любимой жене.

Только каждый четверг

Вам супруга искать по тавернам

И выслушивать мат о пропившей культуру стране.

 

Здесь ведь, милочка, снег.

И зачем вас так манит столица?

На Садовом – затор. МКАД по кругу едва семенит.

Вам, моя дорогая, сегодня исполнилось тридцать.

Что ж теперь-то...

Напишем – работал. К утру позвонит.

 

Покурю не спеша. Упрекать вас, конечно, не вправе.

Снег укроет и нас, наглотавшись дождя-шелухи.

 

Ваша книжка в руках. Ваш избранник немножко картавит.

Два засохших цветка, непрожитая жизнь.

И стихи…

 

2004

 

 

 

 

Смех

 

Взгорье. туманы мутней и густей.

Снится зима непонятного облика.

Небо промёрзло до птичьих костей.

Ниже, на ветке, нахохлилось облако.

Стайкой расселись прошедшие дни.

Тише, смотри не спугни.

 

Стужа крепчает, покинувши схрон.

Близится вечность. не наша, не та ещё.

Валится-падает с разных сторон

Мёрзнущий снег, на ладони не тающий.

 

Девочка странно смеётся, тайком

стоя в снегу босиком.

 

Колется смешек, теснит снежуру,

режет на части ледовое сонмище.

Ветер, с обрывком цепи, по двору

тащит беззвучные крики о помощи.

Свет над обрывами гнётся в дугу,

в небо метнётся — и падает, вогнутый.

Голос клокочет. Куда-то бегу,

лишь бы не слышать хохочущей чокнутой -

 

С берега — в белое. в гиблое. вплавь...

 

...резко включается явь,

марево преображая.

стылая. снова чужая.

 

 

 

 

Сова

 

сонный скрипач, до утра не сверчи

вальсы в лесу.

древни-деревья качают в ночи

сов на весу.

 

корни рассохлись, сердца мертвы,

кроны — навес?

полноте, сколько там той совы,

если на вес.

 

выкрик подбитый кровит во мге.

травы тверды.

берег стоит на одной ноге

возле воды.

 

рядом из тины молчит плотва,

прячет глаза.

кто будет завтра с утра сова

кто будет за

 

 

 

 

Скворец

 

Мой детский скворечник давно поменял адресок.

Безвременье. Сплю. И мерещится мне, дармоеду:

На бабкины руки стекает берёзовый сок,

И я собираюсь. И к деду, как будто бы, еду.

 

Летит электричка в какой-нибудь Нижний Тагил.

И мне остаётся (полжизни стремившись к Синаю) —

Признаться себе, что родных не узнаю могил.

Но хуже, что эти могилы меня не узнают.

 

---

 

В уездном эфире закончилась притча дождя.

Остатки лучей с горизонта срезает секатор.

Скворец поседевший, берёзы своей не найдя,

Летает кругами, забыв отключить навигатор.

 

 

 

 

Соты

 

Александру Кабанову

 

Перечёл бы Завет, да бессмысленны перечёлы.

Ты глотаешь воздух, судорожно шепча:

Передай остальным — на улей напали пчёлы,

Неумолимые, как совесть и саранча.

 

И вот я уже бегу, расшибая собой красоты.

Всё сильней не кончаются травы, и стелются вдоль травы.

Посмотри, сквозь мои адреса проступают соты.

Мелькают пчелята, как мысли, у головы —

Мы несёмся стремглав по залитой теплом аллее,

А навстречу — душица, клевер и колосья с лицом овса.

С каждым вдохом становится радостней и пчелее,

Потому что неважно, кто здесь кому оса.

 

Ведь о сотах известно всем — от личинки до вертухая.

Но первая верит. А второй на заре поймёт:

Над лугом летит пчела, старательно выдыхая

Свет, густеющий словно мёд.

 

 

 

 

 

Страницы из прошлой жизни

 

1.

 

здесь человек закончился. мела

хозяйка пол. сметала со стола

оставленные крошки. и прохожих

пурга сметала. где-то наверху

металась птица, билась о стреху.

и тень ещё качалась на рогоже

от нас подальше, ближе к ночнику.

 

качалась тень. туда - сюда - туда.

металась птица. капала вода

на материны руки. в паутине,

в окне, теряла муха свой окрас,

как будто жизнь затеяла рассказ

и затемно ушла на середине.

а вдруг вернётся? - и ночник не гас,

 

подрагивал, с упорством светляка,

кого-то вёл всю ночь издалека.

то горбилась дорога, то прямилась,

закончилась, уткнулась в конуру.

и человек закончился к утру.

и больше ничего не изменилось.

 

 

2.

 

Как медленно с домами рвётся связь -

по дням, вещам. Вот я не началась

в заплаканном июне. Вот позимье

под утро начинает изымать

шаги с озябшей лестницы, где мать

отца тогда не встретила. И с ним я

не выучусь себя не понимать.

 

Нас не было. Семья не берегла

остатки одичалого тепла

и наскоро подброшенных поленцев.

Соседку не окликнут - как вы, Кать?

И стены привыкают отвыкать

от новых незаметных поселенцев.

А вдруг вернутся?.. Но повсюду гладь -

 

ещё не стол, не кресло, не диван,

ещё не дом, ещё не котлован,

ещё у леса поле обживалось,

ещё страна на нём не сотряслась.

 

... и где-то здесь судьба оборвалась.

но эхо остаётся.

оставалось.

 

 

3.

 

Учусь у снега жить не насовсем.

Часы к весне. Темнеющие семь

Слетели в ночь с надломленного наста.

Скрипит винил. Доносятся едва -

Пластинок незажившие слова,

Случайно опоздавшие лет на сто,

Пока писалась новая глава.

 

Блуждая вдоль поверженной земли,

Мы выжили. Но сжиться не смогли.

На вытоптанном дне двора-колодца

Чернеет снег, весне приветы шлёт.

Лежит усталость, смёрзшаяся в лёд,

Которому об нас не расколоться.

... Вернуться? Холод. Полночь. Перелёт.

 

Оправдывать себя. И оправдать.

И вдруг решишь судьбу переверстать

В отчаяньи больном, сиюминутном,

Когда увидишь выше слов и бед -

Своё окно. В окне пригрелся свет.

 

Оставленный.

Не выключенный утром.

 

 

 

 

Поздно

 

постоять в стороне, как стихов сиротливых тетрадь.

запахнуть дождевик,

или пнуть дождевик у дороги.

нас учили дружить. нас никто не учил умирать.

вот и снова гробы за ушедших подводят итоги.

 

насмотревшись на сумерки, к ночи смолкает село.

поздновато вздыхать, да и некому клясться в родстве-то...

то ли это меня, то ли это пути развезло.

то ли нам на двоих не хватило и этого света

 

 

 

 

 

Однажды... или история одного путешествия

 

...

однажды проснуться - и вырваться из страны,

где окна в герани. где голуби влюблены

в кудрявые головы бронзовых статуй.

где

малышка рисует соломинкой на воде

букет облаков. и плывут облака, пока

летят облака.

 

...

песчаные мили, где мысли наискосок

и справа налево. пыльца золотит висок,

халва разлеглась возле фиников.

свет на блю-

де пляжа напишет загаром своё «люблю».

волна за волной... и смывает волна-тоска

мечты из песка.

 

туман оседает на город, вгоняет в стынь.

сплетаешь свой выдох с дыханьем страны пустынь,

но в горле горчит.

ветер - скатерти мнёт манжет.

глаза небоскрёбов сканируют наш бюджет -

сочувственно глянет витринами, как живой,

бетонный конвой.

 

у лётного поля кончается мир дверей с

арабскими буквами. полночь. задержан рейс.

дорога петляет,

асфальтовый серый вьюн.

зима подмосковья вмерзает в полоски дюн -

проснёшься. арбат. лужа мёрзнет и ждёт плевка…

плывут облака…

 

 

 

 

 

 

ДРИАДЫ. ПОЭМА

 

 

ПРОЛОГ

 

вдоль полосы прибоя

бродит забытый голос

кто его бросил гибнуть

между волной и новой

между войной и новой

кто не вернулся в бухту

 

 

1.

 

Она идёт. Густеет постепенно

закатный цвет над городом. Послушно

сгрудились у воды, в гирляндах роз,

постройки деревянные. На стенах –

узоры из ракушек. Влажно. Душно.

Ни звука.

 

Край каких метаморфоз

нашёл бы здесь старательный Овидий!

 

Легко ли быть блистательной как Федра,

приласковиться, пробовать латынь,

задерживать дыхание. И видеть,

как сонный плющ колышется от ветра,

и не шепнуть заветное – застынь.

 

Чего ты медлишь, гордая. Не трону.

Все 35 привязанных повес –

Мы ждём тебя у пристани. И не с

кем будет нам опаздывать к Харону. –

Свободные – за городом, по схронам.

Да будь ты славен, вечный Херсонес!

 

Давай, укрась античные колонны

скульптурами почтенного Каллона,

который вовсе выжил из ума.

Застывший луч не движется по склону…

Довольно ждать! Иди ко мне, Горгона.

Смотри:

 

дороги, отроки, дома.

 

 

2.

 

пока по колено водица

спешит поколенье водиться

плодиться бывать-бытовать

 

пространство собой исковеркав

кончаются кров и кровать

 

земля принимай человеков

куда-то ж их надо девать

 

 

3.

 

Из галечной гавани местных широт

К последней захлопнутой створке ворот

Нетутошний путник усталый

Походкой бредёт запоздалой.

Увы, не спешите качать головой.

Вы сразу поймёте: ему не впервой,

Едва поравняетесь с ним вы, –

Остаться у накрепко стиснутых створ.

Где, вторя кифаре, ведут разговор

Гетеры и прочие нимфы.

 

– Тебе ли страшиться смешливых очей? –

Задиристо вспыхнет костёр побойчей,

Для беглого, хватит, пристрела.

Закатный скиталец, не скиф и не грек, –

Он выбрал – которая долее всех

В беспечный огонь не смотрела.

Она не ходила за ним по пятам.

Но смятые травы туман пропитал

Креплёным настоем телесным.

Растерянно мир над телами витал.

Двоим оказавшийся тесным.

 

У торной дороги, неведомо чья,

Рыдала речушка в четыре ручья,

Вдоль насыпи длилась тимьянной.

Пришедший – не болен был, не обветшал –

Раскинувши руки, лежал не дышал

На терпкой траве окаянной.

Задумчиво угли мигнули в золе.

Где грезилась нега прибрежной земле,

В заветной росе хорошилась,

Недавно живое – белело, мертво.

Сосна прорастала сквозь имя его,

Что вслух называть не решились.

 

Волна продолжала окучивать брег.

К огню возвратился не скиф и не грек.

Над бухтой качнулась Омега.

Вокруг костровища сидели рядком.

Никто не заметил – молчали по ком,

Как будто и не было смеха.

Огонь, как собака, свернулся у ног.

Но вскоре нащупал забытый венок.

Взметнулась горящая хвоя!

Над ней заворочалась таврская мгла –

Сосновая панна в тумане плыла,

Небрежных живых беспокоя.

 

Костёр догорел. У ворот – ни души.

К другому селению путник спешит,

За новой бредёт осуждённой.

Небесный непарнорождённый.

 

 

4.

 

Ты прав, Сириск. Венки не сохранят

Ни знатности, ни остального хлама.

Какая разворачивалась драма

На пологе из местных роз и мят!

 

Нагрянет Рим – и полог будет смят.

Едва ли что останется от храма. –

В истории за все в ответе мрамор,

Приправленный молчанием ягнят.

 

Давно умолкли Плиний и Солон.

Стекает солнце в трещины колонн

И за волной уносится куда-то.

 

Таврида дремлет, сны свои храня.

Лишь вздрогнет город, словно по камням

Ступают легионы Митридата.

 

 

5.

 

Каждого понимает

принимает

ласково обнимает

поглаживает-перекатывает

щедро выносит на берег

обломки имён

 

 

– Меня называют Цинния.

Двое стоят напротив, прицениваются.

 

 

Старый смешной Такис, кому нужны теперь твои груши?

Жёлтые, пузатые, пахнущие мёдом.

 

 

Тень от статуи завершает обход мостовой.

В доме напротив – третий год пусто.

 

 

– Кракки-ка... – доносится со стороны моря.

 

 

Солнце.

Легионеры отражаются в щитах друг друга.

 

 

На камнях не остаётся следов.

Жаль.

 

 

– Кракки... Кракки-каа...

 

 

Отсюда ещё видна тележка с грушами.

Люди шарахаются, обходят её под самой стеной.

 

 

– Меня называют Цинния.

– Пиния... пить...

 

 

6.

 

сошлись на росе несметной

владельцы кольчуг да тог

 

живая вода с посмертной

смешались в один поток

 

поди их теперь распробуй

раздвоенным языком

 

под жертвенною коровой

живая земля с багровой

сминается в общий ком

 

 

7.

 

Леспромхоз озирается. Утро в испарине. Небо в дыму. На земле зола.

Распалённый водила тщательно, матом, сулит потери вам.

Старший пишет: «Роща сдалась. Но дриада из поваленного ствола

Не выходит четвертые сутки.

Втихаря разделали вместе с деревом».

Сплюнул в сердцах, прислонился спиной к бензиновому бачку.

Всюду обильно пахнет свежераспиленная древесина.

 

А ты в субботу идёшь в магазин, покупаешь полочку,

Приносишь домой – и дома становится невыносимо.

Понимаешь: дело не в местном пиве и негуглящейся тоске,

Баба и чайник ещё способны сделать тепло и мятно.

Часть недобитой дриады продолжает сидеть в доске,

Говорить не может, но всё понятно.

 

Сначала так жить непривычно. Смотришь на стену сто раз на дню.

Обхаживаешь деревяшку – она ведь реально живая вся.

Потом привыкаешь, сваливаешь на полку всяческую фигню

И успокаиваешься.