Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ЕЛИЗАВЕТА СТЮАРТ

Стюарт Елизавета Константиновна (15 (28) 09.1906, Томск – 3.02.1984, Новосибирск).

Поэт, переводчик. Начинала как детская писательница. В 1932 перебралась в Новосибирск, была машинисткой. В военные годы работала в сибирском отделении ТАСС. Первая «взрослая» книга стихов – «Города будущего» (1943).

* * *

 

А вот теперь сразил покой –

Всё то, что пело, что болело,

Вдруг обернулось слепотой,

И глухотой, и немотой,

Сковало душу мне и тело…

А травы за окном растут,

И дождь порой стучит о крышу,

И с криком ласточки снуют…

А я не вижу! Я не слышу!

 

 

 

* * *

 

Бессонница – нелёгкая наука...

В душе ни звука, за окном ни звука.

Там, за окном, тяжёлые снега.

Но начинает оживать позёмка –

Прозрачная, она шуршит негромко,

Кружится балериною Дега.

А ветер загудит, рассвирепев,

И враз помчатся белые виденья.

Увижу я их взлеты и паденья

Под яростный полуночный напев.

Быть может, и душа рванётся вслед

Безудержному этому движенью,

И в ней начнутся взлёты и паденья,

Пока она не вырвется на свет!

 

 

 

* * *

 

Бессонница. Твержу стихи на память.

Одно, другое, третье – без конца...

Ночь прижимается к оконной раме

И глаз не сводит с моего лица.

Чего ты хочешь, ночь?

Чего ты хочешь,

Заглядывая в глубину квартир?..

Клокочет мир.

И войны вновь пророча,

Грохочет растревоженный эфир...

Не спится.

Я твержу стихи на память.

Одно...

Другое...

Третье...

Всё тесней

Ночь прижимается к оконной раме.

Пугает мраком...

Я не верю ей!

 

 

 

* * *

 

Бывает – рощи, золотые словно,

А на заре – в холодном серебре,

Но, как весной, опять цветет шиповник,

Опять цветет шиповник в сентябре!

Пусть те цветы бесплодны и напрасны,

Пусть их морозы первые убьют, –

Они прекрасны! Так они прекрасны,

Что пусть цветут, пусть в сентябре цветут!

Есть женщины, что, выдав замуж дочку,

Полны и сами строгой красоты,

Какой-то хрупкой прелести, точь-в-точь, как

Вот эти запоздалые цветы.

Кто скажет им: та красота напрасна,

Её погубит иней на заре…

 

Они прекрасны! Так они прекрасны,

Что пусть цветет шиповник в сентябре!..

 

 

 

Времена года

 

У зимы особый счёт:

Время медленно течёт –

От метели до метели

Семь метелей на неделе.

 

Счёт особый у весны:

В нём предчувствия и сны.

За окошком два сугроба

Ручейками стали оба.

 

А у лета счёт иной:

Щебетание и зной.

И цветенье. И смятенье.

Свет и тени.

Свет и тени.

 

Счёт у осени такой:

Говорят, она – покой…

Но покоя нет на свете.

Листья падают.

И ветер.

 

1971

 

 

 

Высокий дождь

 

Высокий дождь – от неба до земли –

Стоял в окне, стараясь объясниться.

Была весна. Подснежники цвели.

Была весна –

и он не мог не литься!

 

Он землю с небом связывать привык,

Он всё вмещал – людей, дома и зелень,

Он знал свой первый и последний миг

И понимал свои простые цели.

 

Всё лишнее он зачеркнуть спешил,

Лишь главного желая в день весенний:

Он землю влагой досыта поил,

Даря себя для будущих свершений.

 

Он знал, что по себе оставит след,

Но не хотел ни славы, ни богатства…

И всё, что мне мутило белый свет,

Вдруг показалось просто святотатством:

 

Сомнения, земных забот печаль,

И горечь знанья, и незнанья горечь…

Но было жаль,

но было очень жаль,

Что мне с его прозрачностью не спорить…

 

А он весь день стоял в моём окне

И, помогая развернуться листьям,

Не мог понять, что недоступно мне

Его космическое бескорыстье!..

 

1957

 

 

 

* * *

 

Гонят стадо утром ранним

Через сонное село.

На окне цветут герани,

Бьётся бабочка в стекло.

 

Ходят ходики хромая,

А из рамки на меня

Смотрит важная, немая

Деревенская родня.

 

Всё как прежде, всё как прежде.

Только места нет надежде –

Одиноко и светло.

Бьётся бабочка в стекло...

 

1958

 

 

 

Замарашка

 

Из кухни, где я девочкой жила,

Меня позвали в пышные хоромы.

Я фартучек застиранный сняла

И на порог ступила незнакомый.

 

Мне драгоценных кукол принесли:

«Играй, – сказали, – мы пока не тронем…»

Меж кукол были даже короли

В бумажной, но сверкающей короне!

 

Я незаметно увлеклась игрой.

Король?..

Полцарства за любовь сулил он.

Но юный принц казался мне порой

Совсем живым – так я его любила!

 

На короля не подняла я глаз,

А принц мне о любви шептал невнятно…

Но пробил час.

Конечно – пробил час,

И мне сказали: «Всё верни обратно».

 

Была на кухне темнота и тишь,

Лишь в печке перемигивались угли,

Под полом, осмелев, шуршала мышь,

А на полу устало спали слуги.

 

Я плакала. Мне было не до сна.

Казалась непосильной мне кручина...

Но помогла бессонная луна.

Сказала: «Встань и наколи лучину.

 

Трудись весь день не покладая рук,

А после, средь молчания ночного,

Я научу

привычный мир вокруг

Преображать волшебной силой слова».

 

Тот добрый дар спасал меня не раз,

Вдруг облекая властью непонятной…

Но пробил час!

Конечно, пробил час,

И жизнь сказала: «Всё верни обратно».

 

На кухне снова темнота и тишь,

Лишь в печке тускло догорают угли.

Забота осмелела, словно мышь,

И спят слова, усталые, как слуги…

 

Но и сейчас есть радость у меня,

Скупая радость, если мне случится

Озябшему дать место у огня,

А голоден –

и хлебом поделиться.

 

1966

 

 

 

* * *

 

Любовь бессмертна, помни это.

Умру я – жить ей и тогда,

Пока есть песня у поэта,

А в небе ломкая звезда.

Пока в апреле тополиный

Весна разматывает дождь,

Пока от трели соловьиной

Сердца охватывает дрожь.

 

 

 

* * *

 

Опасаться не нужно

Зим холодных и вьюжных,

Солнца летнего ярости,

Наступающей старости.

Бойся ханжеской речи,

Да с предательством встречи,

Да братанья с тоскою,

Да желанья покоя.

 

 

 

Романс

 

Взрывная сила писем старых…

Табак цветущий под окном…

Негромкий пеpебор гитары

С его старинным языком…

Какую власть они имеют

Над потрясённою душой!

Bдpуг зaмиpаeт, и немeет,

И зaтихает мир большой.

Он уступает место этой

Мгновенной власти –

всё вернуть,

Когда лучом внезапным светa,

Kак бы мечом, разъята грудь.

И, словно молнии ударом,

Твоя душа опалена…

А ведь всего-то

звук гитары.

Слова забытых писем старых,

Табак, расцветший у окна.

 

 

 

Утренняя звезда

 

Зима. Рассвет. Открою штору –

Над голым тополем звезда.

Та – утренняя. Та, с которой

Веду беседу иногда.

 

О чём? Ответить не сумею.

Но после разговора с ней

Я дальше вижу, больше смею,

И чувства смутные ясней.

 

 

 

Чёрный ворон

 

Жаркий полдень. И пахнет сосной.

Облачка проплывают мимо.

Чёрный ворон на вышке лесной

Говорит со своей любимой.

Боже мой, как же он говорит,

Осеняя её крылами!

В чёрном вороне, мрачном на вид,

Разгорается нежное пламя.

То свирельный, то флейтовый звук,

Бормотанье, беспамятство, трели...

Удивлённо толпятся вокруг

Присмиревшие сосны и ели.

И подруга предчувствует власть

Этой песни и крыл колыханье,

А у ворона нежность и страсть

Перехватывают дыханье.

Он глядит на далёкий простор,

Чуть прикрыв синеватые веки...

Чёрный ворон, взамен «Nevermore»,

В этот раз обещает:

«Навеки»!..

 

1983