Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
СТЕПАН ПЕТРОСЯН

Степан Петросян (р. 1968 ) – педагог-лингвист, психолог, автор книги "Радоваться и Радовать", музыкант группы MAGIC PEOPLE (http://www.stepanpetrosyan.narod.ru/) बस - एक असली आदमी​​​​​​​

Экспериментатор

​

Мёрзлые ладони в белый снег
Опускаю как заворожённый,
Я не ощущаю больше бег,
К льдине безучастья пригвождённый.

Падаю исправно. Я привык.
Как всегда, на все четыре лапы.
Прикуси до времени язык,
Я живуч, мой экспериментатор!

Отрываю тело от земли,
Влажной от весны и ожиданья,
Помнится, весною мы цвели,
Я забыл – нельзя воспоминаний.

Вкус весенней почки на губах
Умирает, долго жить не смея.
Голос ненавистный в небесах
Уверяет – это я взрослею.

Доживем до осени седой.
Упаду тогда уже с рычаньем.
Зная, что в последний раз я твой,
Я могу испортить испытанье.

Он меня не слышал, он творил,
Глядя с высоты на муравейник,
Что ему до наших жалких сил,
Поколений, вставших на колени!

Всё пройдет, конечно. Я вернусь,
Пусть не ощущая время года,
Пусть не ощущая почки вкус,
Главное – почувствовав свободу!

Не подозревая в будний день,
Упаду на все четыре лапы...
Закрывая небо, встанет тень
Вечная как экспериментатор.

​

1988

 

​

​

 

Кресты и амулеты

​

Кресты и амулеты
Сквозь голову продеты.
Брелков и талисманов полон дом.
Бывает, в выходные
Идем в места святые,
Но ангелы-хранители молчком.

Науки, музы, чтение –
Уже не откровение.
Бывает, что доходит и до них.
Бывает, испугаешься:
А вдруг не начитаешься,
Умрешь, как бестолковый белый стих.

Загулы и веселье,
Девчонки, водка, пение,
И смысла нет остановиться, но...
Мир полон компенсации.
Её ли опасаться нам?
Всё тоже тыщу лет и всё одно.

Не жгите понапрасну свечей,
И так всё ясно:
Романтику свечами не создашь,
Наверно, в том и дело,
Что всё осточертело,
Остались только песенки да блажь.

Куда ни глянь, дружище,
Везде судьба отыщет,
Везде судьба накроет с головой.
Других чудес не ждите.
И свечек зря не жгите.
Поставьте лишь одну – за упокой.

 

​

 


Так непохожи наши души

​

Так непохожи наши души,
Так непонятны и сложны.
Им тяжело друг друга слушать,
Они друг другу не нужны.

Но одиночество порою
Чуть померещится ясней,
И вдруг наедине с собою
Остаться кажется страшней.

И мы смолчим свои обиды,
Высокомерно уступив,
Не подадим друг другу вида,
Как будто искренне простив.

И в этой суете бескровной,
От разгрызающей тоски,
Уединимся в мир греховный,
Мы в нём заведомо близки.

И вновь сомкнутся наши руки,
Дыханьем губы обдадут,
И нас от лезвия разлуки
В который раз уберегут.

До первых приступов сознанья
Нас обвенчает нищета,
Просить любви, как подаянья,
Пойдёт несчастная чета.

Пока тоска по совершенству
Не истребила наших сил,
Разочаруй меня в блаженстве,
Чтоб я иного не просил.

 

 

​

 


Шел не первый год

​

Памяти отца

​

Он любил когда-то помечтать,
Не открывая веки.
Он умел тогда не замечать,
Как в миг мелеют реки.
Ты не слыхал о подобном:
Небо не было злым,
Небо не было добрым...
Но мелели мечты.

Знаешь, он не многого желал.
Мечтать уже было горько.
Знаешь он себе не запрещал
Желать порою только
Ждать ни чего и ни сколько.
Вечера замечать
По бессоницам стойким,
Забывая опять.

Шел не первый год
Земных чудес круговорот.
Кружились дни, как лепестки
Цветов надежд,
Как лоскутки,
Былых одежд.
Шел к исходу век,
Тысячелетье, человек.
И целый свет до боли грудь
Сжимал и гнал
По венам ртуть...
А он все ждал.

Ожиданье смутное не раз искало веры дали.
Сумерки потусторонних глаз его как будто ждали.
Но или ум или черти
Веры самое дно
Ожиданием смерти
Пропитали давно.

Он курил, разглядывая даль,
Из под бровей нависших
В даль текла остывшая печаль,
Не поднимаясь выше
Птиц, убегающих небом,
Под разрывы зарниц
За теплом и за хлебом
За узоры границ.

Друг, не заставляй его желать
Избегнуть выдуманных мук
И птичьи радости понять.
Ему осталось уступить и без того короткий век,
Да в паре песен окрестить
Себя названьем человек,
И в изумлении остыть...

Шел не первый год
Земных чудес круговорот.
Кружились дни, как лепестки
Цветов надежд,
Как лоскутки,
Былых одежд.
Шел к исходу век,
Тысячелетье, человек.
И целый свет до боли грудь
Сжимал и гнал
По венам ртуть...
А он все ждал.

​

1990

 

​

​


Шабаш

​

По квартире ходит черный кот.
Липнут к стенам сказочные тени.
Месяц, обернувшись пятаком,
Шабашу дарил благословенье.

За спиною тихий томный вздох,
Шею обвивают чьи-то руки.
Разглядеть хочу жены лицо.
Вижу незнакомые мне кудри...

Крылья вокруг плафона,
Стоны из телефона,
Дым, дым, дым... из туалета.
Гости? С того ли света?

Где-то моя квартира,
Словно картина мира
Тает перед глазами.
Зелье под языками.

И когда последний штрих пропал,
Я увидел темную долину.
А над нею небо освещал
Силует живого исполина.

"– Ты со мной сравнить себя хотел,
Песенки про шабаш сочиняя,
Мое имя помянуть успел,
Верных мне служанок соблазняя!

Звал их на вакханалью,
Звал их в мою купальню!
Шабашом умилялся,
Совестью возмущался.

Кем ты себя считаешь?
Смело слова роняешь...
Мне они посвящались!
Вот мы и повстречались."

Я очнулся в ледяном поту,
Заново себя припоминая.
И свою увидев наготу,
Вышел вон из помещенья рая.

Годы как миг промчались.
Больше мы не встречались...
Шабашы не в почете.
К ведьмам лишь по работе.

Дома – простое счастье.
Дому мешают страсти.
Брошу воспоминанья
В реку – скормлю пираньям...

​

(1987–2007)

 

 

​

​

 

Сжаты губы

​

Сжаты губы. Грудь не дрогнет.
Изваянье тонких рук.
Кажется грубым всё, что тронет
Неприступный твой досуг.
Только мир жадных глаз видит мрамор твой,
Как брызги принес их городской прибой.
Каменный локон, вросший в склоны плеч...
Безмолвны уста, вовеки им не изречь.

Может, в полночь ты очнешься...
Губы дрогнут, ты сойдешь.
Может быть, в полночь рассмеешься,
До улыбки снизойдешь.
Оживет тихий зал, полный мертвых тел.
Сомкнутся уста, вкушая земной удел.
В мраморных жилах заалеет кровь,
Никто не увидит, что в ночь творит любовь.

Возвращаюсь в царство жизни.
Покидаю тихий зал.
Я возвращаюсь к будней тризне,
Где имею, что желал.
Мокрый снег, проводи до моих дверей,
Любимые руки, согрейте меня скорей.
Всё, что я видел, я хочу забыть.
Ведь камень не может по нашей любви грустить.
Милые руки, только вы одни
Умеете все. Как коротки ваши дни.

​

(1991)

 

 

​

​

 

Если б я не знал

​

Если б я не знал той муки,
Когда холодом на руки
Веет под свершение надежд,
Я б других забот не ведал
Кроме призрачной победы
Жадных рук над тяжестью одежд.

Что мне взять от равнодушья
Так внимательно послушно
Наблюдающего страсть?
Лишь сомнительную власть.

Я ласкал немые формы,
Улыбался ей притворно,
Что-то ласковое лгал,
Но любви... Но любви...
Но любви не отдавал.

Если б я не знал блаженства,
Когда близко к совершенству
Естество, согретое тобой,
Я прожил бы все иначе,
Я бы был другим, а значит,
Был бы голос мой – не мой.

И была бы жизнь короче
Этой бесконечной ночи,
Когда входит торжество
В сердце мира твоего.
Там общаются созданья
Языком переживанья,
Повторяя вновь и вновь:
Лучше всех... Лучше всех...
Лучше всех Твоя любовь!

​

(1991-2007)

 

 

​

 

Верой целованный

​

Возьми себя всего с былым и настоящим,
Возьми себя с мечтою в долгий путь,
С десятком голосов наперебой звучащих...
Тревоги забери, безумье не забудь.

Берешь – тогда бери себя с чужою болью,
И с той, что причинить успел уже другим.
Ты все еще должник перед любовью,
Что в кресле из нее хирурги извлекли.
Ты все еще должник... Берешь – тогда бери.

Верой целованный жив...
Верой целованный жив!
Жив пока сердце видит дали в тыщи лет.
Травами плоть напоив,
К боли неприхотлив,
Лети по радости – по вечной младости.
Лети как свет.

Ты ничего скрывать перед собой не будешь.
И будет тяжело от этого вдвойне.
Но ты себя найдешь и заново полюбишь
С молитвою в тылу, с победой на войне.

Берешь – тогда бери себя до основанья,
До самой глубины, где двери распахнешь
И к солнцу полетишь кратчайшим расстояньем
И будешь невредим, и крылья не сожжешь!
Возьми себя всего... И крылья не сожжешь.

Верой целованный жив...
Верой целованный жив!
Жив пока сердце видит дали в тыщи лет.
Травами плоть напоив,
К боли неприхотлив,
Лети по радости – по вечной младости.
Лети как свет.

​

(1988-2007)

 

​

​

 

И я люблю

​

Первой жене

​

Я был уверен,
Мой пыл умерен.
И если б кто-то мне сказал
То, что через полгода сам я написал,
Я б рассмеялся.
Но надвигался
Тот миг, когда я вдруг увидел,

что боюсь ее суда
И мне не деться никуда
От ее нет и ее да...

И я люблю как неумело
Она свой мир рисует на песке.
И приговор выносит смело,
Лишь прядь волос трепещет на виске.

И я люблю ее волненье,
Короткий гордый исподлобья взгляд.
Она легка как настроенье,
Из ветра свитый праздничный наряд.

Но до того ли,
Коль нету воли
Ее небрежность в глубине души прощать
И любоваться и бежать от наважденья...
Просить прощенья,
Что я люблю ее, и сам тому не рад,
Что я во многом виноват.
А я во многом виноват...

И я люблю как неумело
Она свой мир рисует на песке.
И приговор выносит смело,
Лишь прядь волос трепещет на виске.

И я люблю ее волненье,
Короткий гордый исподлобья взгляд.
Она легка как настроенье,
Из ветра свитый праздничный наряд.

 

​

​

 

Восемь строк

​

Елене Щербаковой

​

Упали восемь строк на белый лист,
И сладкий вкус конверточного клея
Вернул всё на места, и расплелись
Желаемое с тем, что мы имеем.
И дни разлуки молчаливою толпой
Нас развели под полумрак забвенья,
Где лишь воображенье, ангел мой,
Твой образ цветом пишет в иступленьи.

Но вот шагнёт к тебе один из дней,
На многие другие не похожий,
Неся в ладонях блики тех огней,
Что мысль о возвращении тревожат.
Он радость разольет из рук своих.
Частичку унесёт с собою в вечность –
Там искренний и животворный стих,
Там восемь строк, простых и человечных:

"Хочу, чтоб для любой моей мечты
Ты был всегда единственной границей!
Хочу в той книге, что читаешь ты,
Быть первой и последнею страницей!
Хочу быть музыкой, чтоб ты привык
И без неё не мог прожить и часа!
Хочу чтоб молча, там, где слаб язык,
Могла я сердцем к сердцу достучаться!"

Упали восемь строк на белый лист,
И сладкий вкус конверточного клея
Вернул всё на места, и расплелись
Желаемое с тем, что мы имеем.

​

1988

 

 

​


Эта женщина

​

Эта женщина вдруг стала ждать моих рук,
Стала ждать моих слов, моих глаз, моих губ...
С самых первых минут нечто больше, чем друг,
Когда каждым мгновеньем дышал, как последним.

Эта женщина вдруг стала болью моей.
Запоздалый испуг – быть в долгу перед ней.
В складках сомкнутых губ хмурь ноябрьских дней,
И за каждым движением ждут повторенья.

За теплом – холода, вечер сменит рассвет.
Беззаботное "да", сожаленья о "нет"...
Отстучит как всегда метроном наших бед,
И на несколько тактов мы ближе к антракту.

Эта женщина вдруг стала ждать моих слов,
Мой немыслимый друг, я же слышу твой зов,
Только выбор мой скуп, как основа основ,
И грозит обернуться от жестокого до безрассудства.

​

1991