Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ВЛАДИМИР СМОЛДЫРЕВ

 

I

 

Любимая,

солнце моё,

восходящая в песнях разлуки,

голос бога, идущего

в лёгких нарядах созвездий,

вызываю тебя

из пространства,

забытого светом,

на окружности радуги,

рухнувшеё на руки соснам.

 

Птица – сирин,

летящая

в синих сполохах сирени,

птица – феникс,

горящая

в глиняном тигле гнезда,

опали меня пламенем,

ветками вечности вспыхни,

остуди меня перьями,

мокрыми от поцелуев.

 

Подари мне любовь

с виноградными гроздьями грусти,

с журавлиным журчанием

черных истоков печали,

подари мне любовь

и позволь мне уйти незаметно.

 

Приютит и меня

беспокойная лодка скитаний,

и блеснёт и исчезнет,

как сон

как летучая рыба,

золотистая россыпь песка

над зелёными вспышками моря.

 

 

 

II

 

Золотистая россыпь песка

над зелёными вспышками моря,

узкий берег,

затерянный

в бешенном поиске пены,

ты причал моих пальцев,

причал моих губ обожжённых,

бухта радости,

бухта

дугой обнявшая море.

 

Если день –

ты лежишь

и беседуешь с небом и морем,

если ночь –

ты блестишь

голубыми откосами бёдер,

колыбель колыбелей,

к тебе возвращаются волны,

катера подползают,

форштевнем царапая камни,

на закате медузы,

мои прапрабабки, проходят

и лежат,

наслаждаясь

теплом, от тебя исходящим.

 

Лидиянка,

рабыня

стихий, истощающих злобу,

сочленение пламени

с пеплом столетнего снега,

я спрошу у тебя:

кто придумал твои очертанья,

кто соткал твоё имя

из шелеста грозных прибоев?

 

 

 

III

 

Кто соткал твоё имя

из шелеста грозных прибоев,

из кочующих капель

и шёпота горных обвалов,

из мольбы умирающих

в жёлтой пустыне бессмыслиц?

 

Полотняная ткань 

в тёмно — синих проталинах песен,

половецкое поле

в потухших потоках полыни,

в этом имени всё:

и бамбук

и болгарская роза,

ритмы Кубы,

тамтамы

и кардиограммы торосов.

 

Перекрёсток огней,

кульминация гаснущих звуков,

беспокойный и чахлый,

больной белокровием колос,

в этом имени всё:

нищета,

сумасшествие,

слава.

 

Слава тех,

кто входил в лабиринты

жестокого слова,

сумасшествие тех,

кто запутался в дебрях палитры,

и ещё

заскорузлые руки

того,

кто месил неизвестность,

кто слепил твоё тело

из нежного гипса туманов.

 

 

 

IV

 

Кто слепил твоё тело

из нежного гипса туманов?

кто нарушил закон

превращений и солнцеворота?

кто посмел превзойти

и себя

и людей

и природу?

 

Эти плечи и грудь,

эта странная линия бёдер,

этот свет,

излучаемый тенью,

и вечная тень Междугорий!

 

Сам Тутмес,

может быть,

обласкал сновиденья Атона?

Сам Майоль,

может быть,

снизошёл

до презренного гипса?

 

Кто б ни был,

он был

и велик,

и прекрасен,

и жалок,

кто бы ни был,

он был величайший преступник,

и ангел,

потому что нельзя

не любить

это крепкое зыбкое чудо,

потому что нельзя

не упасть перед ним

в бездыханном порыве,

потому что нельзя не погибнуть

влюбившись в безжизненный камень.

 

Ты безжизненный камень,

бессмертный,

безжизненный камень.

Ты цветок,

раскрывающий губы

для влажного трепета неба.

 

 

 

V

 

Ты цветок,

раскрывающий губы

для влажного трепета неба.

Ты цветок,

напоённый

сиреневым соком молчанья,

безответность,

вознесшая голову

над корневищами леса,

беззаботность,

цветущая

над муравейником муки.

 

Порождение леса,

земли,

перегноя

и влаги,

порождение стебля,

сосущего жёсткие соки,

ты живёшь

вне пространства,

вне леса,

вне времени года.

 

Эфемера,

подёнка,

душистая лампочка ночи,

это ты

культивируешь

вечность

 в сосуде мгновения,

это ты превозносишь

бутон

над землёю и стеблем.

 

Если я подойду

и нащупаю таинство молний,

и порву провода,

подводящие острые токи,

что подаришь ты мне?

только вздох сожаленья

и только

ускользающий шарик

смертельной

серебряной ртути.

 

 

 

VI

 

Ускользающий шарик

смертельной

серебряной ртути,

одинокая капля

поэзии

в море металла,

я ловлю тебя сердцем,

вьюнками завьюженной крови,

паутиною пальцев,

сплетенной под пологом песен.

 

Пусть убьёт меня блеск

бесконечных твоих безразличий,

пусть убьют меня яды

тяжёлых твоих испарений,

лучше смерть, 

чем бессмертие

желчно – зелёной пустыни,

лучше гром и гроза,

чем покойное небо покоя.

 

Помутившийся разум, 

мудрец, отрицающий мудрость,

алогизмы банальностей, 

логика трёх потрясений,

принимаю,

поэзия, 

точность твою и текучесть,

принимаю твою

обнищавшую гордость любовниц,

и стучится ко мне

голубая невеста-разлука –

чёрный день,

порождающий

белую ночь озарений.

 

 

 

VII

 

Чёрный день,

порождающий

белую ночь озарений,

день бездомных видений,

оплаканных арфами ветра,

ты пришёл,

и массивные двери тоски отворились,

ты пришёл,

и бессильное сердце моё онемело.

 

Деформация времени,

длинная дрожь отражений,

окисление золота

в залах зелёного зова,

сухожилия криков моих

перерезаны ржавым железом,

соловьи поцелуев

заброшены в пекло сугробов.

 

Улетайте, 

мои лебедята, 

летите,

летите,

длиннокрылая лебедь,

растившая вас,

улетела.

 

Пересохли ручьи,

и озёра,

и реки

рассветов,

превращается в тождество

запах цветов и бензина,

и сияет в ночи

плоскостями пластов чернозёма

борозда обещаний,

засеянных зёрнами грусти.

 

 

 

VIII

 

Борозда обещаний,

засеянных зёрнами грусти,

награди землепашца

ржаным караваем надежды,

накорми голодающих

верой в себя и в удачу,

избалуй изобилием

жаждущих жалости женщин.

 

Позови и меня

на труды долгожданного лета,

позови и меня

на жестокую жатву июля,

зерна грусти моей

обрати в золотые колосья,

обмолотом желаний

засыпь закрома моих песен.

 

Пусть приходят к тебе

и больной,

и богатый,

и бедный.

пусть приходят к тебе

и талант,

и бездарность,

и гений,

и счастливый в любви

и несчастный в любви

пусть приходят.

 

Ты ничья.

Ты любого,

как мать,

как жена

принимаешь.

 

Ты ничья,

потому что тебя

разделить не возможно.

 

Ты ничья,

потому что  тобой,

как огнём,

обладать не возможно.

 

 

 

IX

 

Ты ничья,

потому что  тобой,

как огнём,

обладать не возможно.

 

Ты ничья,

потому что в тебе

шевелятся спирали вселенных.

 

Ты и солнце,

и ночь,

и луна,

и звезда,

и реальность,

и сказка.

 

Ты и лес,

и трава,

и поющие контуры грома.

 

Белоснежное яблоко

с розовой кожицей смеха,

белокаменный кокон –

дворец и тюрьма шелкопряда.

 

Я хотел бы

тебя разгадать,

но тебя разгадать

невозможно.

 

Я хотел бы

тебя разлюбить,

но тебя разлюбить

невозможно.

 

Ты — сама невозможность,

пустой постулат параллелей,

аксиома капризов,

курорт, коронованный адом,

абсолютная истина,

ложь

и священная правда.

 

Ты моя,

потому что в тебе

полифо́ния смеха и плача,

перекличка законов,

случайностей

и столкновений.

Ты моя,

потому что во мне

созревает твоё отраженье.

 

 

 

X

 

Ты моя,

потому что во мне

созревает твоё отраженье,

потому что любовь

не зависит от рабства разлуки.

 

Это — свет,

что живёт

после смерти источника света,

это — сон,

над которым

земные заботы не властны,

это — сад,

где растёт

синеокая слива свиданий,

это — синь,

где поёт

полевой соловей поцелуя.

 

Ты,

которая знает,

что звуки сливаются в песню,

ты,

которая знает,

что буквы слагаются в слово,

понимаешь ли ты,

что и ты только формула сути,

только символ,

в котором себя выражает природа?

 

Это сердце моё

говорит в голубой полудрёме,

это губы мои

заблудились в условности слова,

это руки мои

прокричали из дебрей разлуки:

«Мы едины с тобой,

как поэт и поэма

едины».

 

 

 

XI

 

Мы едины с тобой,

как поэт и поэма

едины.

Мы едины с тобой,

как песок и пустыня,

едины.

Якорьцепь,

неразрывно

летящие в мокрую бездну,

Ливеньлес,

непрерывно шумящие осени славу.

 

Ты и есть

мой венок несонетов,

соната, сверкнувшая в росах,

половодье,

подмявшее

серую отмель сомнений,

миллиметр,

составляющий

квинтиллионы парсеков,

миллиток,

заряжающий

аккумуляторы мозга.

 

Я придумал тебя

и в тебе навсегда поселился,

стал частицей твоей,

стал кристаллом твоих превращений,

насекомым,

навек замурованным

в бусах янтарных,

отпечатком животного,

некогда пившего солнце.

 

Я в тебе,

я внутри,

в каждой букве твоей,

в каждом слове,

в неразгаданном хаосе,

в мудром хаосе природы.

 

 

 

XII

 

В неразгаданном хаосе,

в мудром хаосе природы,

в том хаосе, который

из тысячи перестановок,

из десятков и сотен

неведомых нам сочетаний

создаёт

золотую

гармонию жизни и смерти,

в этом хаосе мудрости

все, что вы знаете, —

чудо.

 

Чудо — дерево,

чудо — река

и рекой удивлённый ребёнок.

Чудо — женщина,

чудо —

пчела и цветок в поцелуе.

чудо —

всё, что вы видите,

всё, что не видите, — чудо,

чудо — всё,

что вы слышите,

всё, что не слышите — чудо,

чудо —

всё, что вы помните,

всё, что не помните, — чудо!

 

Синий крокус,

чернильница солнца,

пернатая прелесть апреля,

мы с тобой рождены

на веселой весенней поляне,

на груди у планеты,

забрызганной бликами счастья.

 

Мы с тобой рождены

для того, что бы выпить рассветы.

 

 

 

XIII

 

Мы с тобой рождены

для того, что бы выпить рассветы,

те рассветы,

которым название горе и радость,

те рассветы,

которым

название юность и старость,

те рассветы,

которым

название дружба и братство.

 

Братство губ,

братство тел —

братство молнии с мякотью неба,

братство рук,

утирающих

горькие слёзы любимых, —

это кровные братья

всемирного братства народов,

это нежные сёстры

немеркнущей дружбы оружий.

 

Мы живём продолжением,

праздником прошлого света,

перекличкою почек,

почуявших схватки рожениц,

мы живём для того,

чтобы вырастить деревце детства,

для того, чтобы выстроить

светлое здание веры,

для того, чтобы вычеркнуть

вечное «но» недоверий,

для того, чтобы встретиться,

выплеснуть мед

и увянуть.

 

 

 

XIV

 

Для того, чтобы встретиться,

выплеснуть мёд

и увянуть,

для того, чтобы снова

воскреснуть в медовом апреле,

я ищу отголосок

гортанного говора грома,

возвращаю волнение

в тихое стойбище ветра.

 

Как темна моя комната,

словно кого — то хоронят!

Как печально по стенам

течёт традесканция плача!

Как безвольно повисло

твоё опустевшее платье!

Как печально,

как звери от холода,

съёжилась мебель!

 

Я кричу,

но никто не услышит —

дома и деревья оглохли.

 

Я зову,

но никто не откликнется.

Пусто кругом.

Одиноко.

 

Только сон полнолуния

плавает в олове леса,

только звон облаков

возникает из меди рассвета,

только эхо кружит

над землёй троекратным повтором:

«Любимая,

солнце моё, восходящее в песнях разлуки!»

 

 

 

XV

 

Любимая,

солнце моё,

восходящее в песнях разлуки,

золотистая россыпь песка

над зелёными вспышками моря,

кто соткал твоё имя

из шелеста грозных прибоев,

кто слепил твоё тело

из нежного гипса туманов?

 

Ты цветок,

раскрывающий губы

для влажного трепета неба,

ускользающий шарик

смертельной

серебряной ртути,

чёрный день,

порождающий

белую ночь озарений,

борозда обещаний,

засеянных зёрнами грусти.

 

Ты ничья,

потому что с тобой,

как огнём,

обладать не возможно.

Ты моя,

потому, что во мне

созревает твоё отраженье.

 

Мы едины с тобой,

как поэт и поэма,

едины.

 

В неразгаданном хаосе,

в мудром хаосе природы

мы с тобой рождены

для того, чтобы выпить рассветы,

для того, что бы встретиться,

выплеснуть мёд

и увянуть.

 

 

 

ВЕНОК НЕСОНЕТОВ