Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
СЕРГЕЙ КУЛЛЕ

Сергей Кулле (1936–1984). Родился в Ленинграде. Окончил филологический факультет Ленинградского университета. Работал в малотиражной газете «Кадры приборостроению». Стихов практически не публиковал.

 

Окружение

Кулле был близок к так называемой «филологической школе», одной из первых неофициальных литературных групп Ленинграда. Кроме него туда входили Михаил Еремин, Лев Лосев и другие.

 

Поэтика

Кулле — один из немногих родоначальников неофициальной поэзии, писавших почти исключительно свободным стихом. Свободный стих Кулле, с одной стороны, стремился достигнуть естественности повседневной речи, а с другой — сохранял связь с античной поэзией, использовал свойственные последней риторические формулы и приемы. Мир стихов Кулле — это всегда мир сновидения, где привычная логика отступает, но предметы все еще узнаваемы и хранят особую теплоту. В этом мире каждое малозначительное событие наделено неповторимым смыслом: поэзия Кулле призывает вглядываться в привычные вещи, обнаруживать сходство современного мира и мира мифологического.

 

Влияние

Кулле занимал особое место среди поэтов «филологической школы»: общение с ним и взаимодействие с его стихами было важно и для других ее представителей, например для Михаила Еремина, в чьих восьмистишиях иногда угадывается сновидческая реальность стихов Кулле. Отчасти в параллельном с Кулле направлении двигался другой ленинградский верлибрист, Геннадий Алексеев.

 

Значение

Поэзия Кулле по большей части малоизвестна, хотя у него всегда были ценители среди неофициальных авторов (можно назвать Ивана Ахметьева, Михаила Айзенберга). Тем не менее вместе с Михаилом Ереминым и Львом Лосевым его можно назвать одним из наиболее важных поэтов «филологической школы»: его стихи — это уникальный в советской поэзии проект сближения античности и современной поэзии, осуществляемый при помощи свободного, а не классического стиха. Во многом схожим путем уже в следующем поэтическом поколении пошел петербургский поэт Сергей Завьялов.

 

Цитата

«Для точного сочетания напряженности и легкости необходим особый поэтический темперамент, им и обладал Сергей Кулле. Его верлибр заразительно естественен. Стихи Кулле как будто и не собирались быть именно верлибром, просто оказались им по каким-то своим причинам. <…> Они открыты, удивительно внятны, и их внятность становится эстетическим качеством. Эти вещи почти невозможно цитировать кусками, фрагментами, как невозможно предъявить часть мысли. Но это не означает, что стихи не написаны, а придуманы. Просто художественная логика, которой они следуют, имеет своим образцом ясную и изящную мыслительную операцию. Есть какая-то загадка в том, как Кулле удается избежать неизбежного, казалось бы, однообразия повествовательного ритма. Можно отметить резкие интонационные перепады, изобретательную иронию — но только как дополнительные условия. Главное все-таки в полной естественности речевого движения. В абсолютном совпадении образа мысли и способа речи».

 

Михаил Айзенберг. «Литература за одним столом»

 

 

Визитная карточка

В этом стихотворении можно увидеть частое для Кулле сочетание бытовой ситуации (поэт смотрит на пустую гандбольную площадку) и интонации, восходящей к античному эпосу (иногда Кулле даже подражает размерам древнегреческой поэзии). Для этого поэта было важно ощущение, что сквозь современную, привычную и утомительную реальность проступают сцены из жизни древних богов и героев — именно так окружающий поэта мир обретает смысл.

* * *

 

Запустение полное

на площадке гандбольной,

где блистал «Холодильный

институт»!

Нет ни желтых, ни синих,

нет ни слабых, ни сильных.

ни углов нет, ни линий,

обильно посыпанных мелом

из катушки железной, тяжелой,

отбивавшей сигналы

грохотавшей нещадно,

управляться с которой

мог один полоумный.

Не свистит уже больше

свисток твой хрустальный,

Николаев, Николаев,

в нарядах печальных!

И твой финт неподдельный

не воскреснет, Субботин!

Поседел и от горя женился линейный.

В меланхолию черную впал правый крайний.

В подмосковные рощи, в родовые именья

удалился загольный.

И твой пас, Анатолий,

достойный «Весов»,

улетучился в Орк.

Прошлого не вернуть!

 

1977

 

 

 

ПЛОВЕЦ

 

 

1.

 

Мои четыре брата —

офицеры флота.

Я знаю,

их корабль

пошел ко дну,

в открытом море наскочив на мину,

разбилась лодка,

перевернулся плот,

команда потонула.

Пронесся смерч,

поднялся шторм,

потом замерзло море,

и водная стихия

преобразилась

в непроходимую, безжизненную степь.

Но разве предают друзей

морские офицеры?

И братья

не изменяют брату на земле.

Я знаю,

обвязавшись намертво ремнями

и взявшись за руки,

как новички на льду,

мои четыре брата — капитаны

идут, идут

через метель и вьюгу,

идут ко мне

через заснеженную степь!

 

 

2.

 

Ах, только бы добраться

до почты!

До почты-телеграфа.

И с берега

послать им

телетелеграмму.

Всего четыре слова.

Из группы

наиболее любимых ими

модальных слов:

  «Нельзя.

  Но нужно.

  До слез необходимо.

  Почти что невозможно».

 

 

3.

 

Спектакль был обречен.

Газеты понесли

и автора и режиссера.

Публика не шла.

Распространители билетов

сбились с ног.

Одна невеста осветителя

ходила в театр каждый день.

Ведущая актриса

грозила заявленьем об уходе.

Директор театра

бросился в пролет.

Кассир сказал: «Накрылись!»

Аплодисментов не было.

Исполнителей ролей не вызывали.

 

Исполнителей ролей

не вызывали.

Аплодисментов не было

несколько минут;

они не прекращались несколько часов.

Публика не шла домой.

Директор театра

бросился в пролетку,

и плача и смеясь.

Кассир сказал: «Накрылись!» —

увидав толпу у кассы.

Распространители билетов

сбились с ног,

скрываясь от клиентов.

Одна невеста осветителя

ходила в театр

каждый день;

другая ей завидовала.

Ведущая актриса,

не включенная в спектакль,

грозила заявленьем об уходе.

Газеты понесли,

как знамя,

имя

автора и режиссера.

Спектакль был обречен на бешеный успех.

 

Спектакль был обречен

на бешеный успех...

 

 

4.

 

И все-таки

нас ждет большой триумф,

большие деньги

и успех у женщин.

Как того спортсмена,

который на байдарке

проплыл

через Байдарские ворота.

Как капитана,

который не сморгнув

и крикнув: «Новый год!» —

пошел ко дну.

Как лейтенанта,

который позабыл

скомандовать:

«Не в ногу!»

при переходе через мост.

 

 

5.

 

А мой возлюбленный враг

живет в своем двухэтажном доме

с четырехскатной крышей,

с тенистой галереей

вокруг внутренней лестницы,

с каминами старинной кладки,

во втором этаже,

в комнате

окнами в парк,

в парк,

местами похожий на луг,

а местами — на лес.

 

 

6.

 

Будет, будет буран!

Хоккеисты, останьтесь в гостиной!

Милиционер,

не седлай,

не седлай удалой мотоцикл!

Моряки, отложите отплытие!

Ребята,

не ходите гулять за ворота!

Водолаз, побойтесь бога

Посейдона

и не лазайте под водой!

 

Будет, будет буран!

Но ребята

почем зря

играют в снежки

за воротами.

Тридцать три хоккеиста

чередой

выезжают на лед.

Водолазы

ведут дуговую подводную сварку.

Корабль налегает на курс.

А работник милиции

несется в погоню

по уже опустевшим предместьям.

 

Но хотя хоккеисты

неистовствуют

и ложатся костьми,

но хотя водолазы

почти совсем залатали пробоину,

но хотя совершилось

взятие

снежного городка,

хотя штурманы не боятся шторма

и хотя,

после недолгой схватки,

задержан

преступник-рецидивист, —

будет, будет буран!

 

 

7.

 

Наташа,

уж не тот ли это город,

где нашу труппу ждет большой успех?

Где зрителей

до глубины души взволнуют

бесхитростный сюжет,

самозабвенная игра актеров

и акварельный

рисунок режиссера?

Где даже у бывалых театралов

забьется ретивое?

Где даже первоклассник прослезится?

И где нам суждено,

когда погаснет рампа,

спускаться вниз

по водосточным трубам,

срываться

с высоты пожарных лестниц

и пробираться,

стараясь сохранить инкогнито,

сквозь толпы фоторепортеров

с автоспусками,

сквозь толпы мальчиков

без головных уборов?

 

 

8.

 

Мы — капитаны, капитаны флота.

Придите, испытайте нашу доблесть!

Придите, испытайте нашу стойкость!

Придите, испытайте нашу совесть!

Придите, испытайте нашу верность!

 

Мы — капитаны, капитаны флота!

Хоть адмиральского не подымали гюйса,

по звездам

не прокладывали курса,

не попадали

в кораблекрушенья,

не швартовались ночью

в чужом, изъеденном бурунами порту.

 

Мы — капитаны, капитаны духа!

Хоть и не фрахтовались

за бесценок

бессовестным негоциантом,

хоть на парад

не надевали эполет.

Хоть наши жены и не плакали в подушку

и в бурю

не бегали на берег

босиком!

 

Мы — капитаны, капитаны духа!

Хоть и не шли

кильватерной колонной

на абордаж

с Непобедимою Армадой,

хоть не спускали трап,

хоть не бросали лаг,

хоть не травили линь

и не закидывали лот.

Хоть не ходили в Балаклаву

каботажным рейсом,

хоть и не плавали

вдали от берегов

на корабле «Альков»,

прекрасно просмоленном.

 

 

9.

 

Будь я фотографом,

я бы сделал портреты

всех жителей нашей улицы.

Если б я был журналистом,

я бы собрал эти снимки в альбом

и снабдил их краткими надписями.

Если б я был знаменитым курильщиком,

я бы публично

бросил курить.

Если б я был пассажиром «Титаника»,

я бы сказал

товарищам по несчастью:

«Мужайтесь!

Дело еще не совсем безнадежно!»

Если б я был футболистом,

я бы все время

бил по воротам.

Если б я был архитектором,

я бы построил прекрасную школу

о четырех этажах,

о четырех углах,

обращенную окнами

на четыре стороны света.

Вроде той,

в которой учился я сам.

Только крыльцо перед школой

выложил бы пошире,

хотя бы в один кирпич,

чтобы детям

было просторно

играть

перед началом

классов.

 

 

10.

 

Сохраняйте надежду.

Не теряйте

присутствия духа.

Заберитесь,

чтоб видеть подальше,

на башню повыше.

Может быть,

ураган

обогнет

наш вулканический остров?

Может быть,

цунами

остановится

прямо против

нового порта?

Город —

будет спасен?

Мотобот —

не сорвет

с двадцати четырех якорей?

Самолет —

приземлится

на остроконечной

вершине?

И кто знает, —

коварный, костлявый, когтистый охотник,

может быть,

никогда

не поймает

простодушного

пушного зверька?

 

1962—1965

 

 

 

* * *

 

Где горка для зимы?

Увы, ее уж нет!

А баба снежная?

Ее как не бывало!

Сугробы

около сарая

вдруг улетучились,

как дым.

Далекая лыжня

вдоль смешанного леса

превратилась

в обыкновенную тропу.

А наш каток на озере —

уплыл!

Сначала — по реке.

Потом — по морю.

На юг, на юг,

в нездешние края!

На нем

уже катаются, поди,

другие дети.

У них теперь зима.

 

 

 

* * *

 

Мой друг, мой друг, наш дедушка вернется!

Когда его никто не будет ждать.

Он приплывет к нам на шарах воздушных,

на китобойном судне, ледоколе «Красин»,

на распашной четверке с запевалой рулевым.

Он к нам примчится в островерхой шапке

в кабриолете, шарабане, бричке,

на доморощенных салазках, на тандеме,

на аэросанях он въедет к нам на двор.

На мотоцикле, на линейке, тракторе,

катамаране, на машине времени.

В скафандре сплющенном, как англичанин истинный,

пересечет морское дно.

Играя марш на пионерской дудке,

в ручей войдет на канонерской лодке.

Или опустится на парашюте шелковом.

Или на лыжах прибежит, как Сольвейг.

В колодках каторжника, в орденских колодках

он скатится с американских гор на финских санках.

Или объявится на нашей танцплощадке.

Или очутится на местном танкодроме

в разгар больших маневров:

он легок на подъем и легок на помине!

В один прекрасный день, чрезвычайно молодо

соскочит он с кавалерийской лошади —

наш дедушка, наш дедушка, наш дедушка!

Что б мы ни делали, чего бы мы ни думали,

каким бы курсом на суденышке ни плавали,

какой бы Гений ни витал над нами, —

мой друг, мой друг, нам нипочем

не избежать

с ним

предстоящей встречи.

 

 

 

* * *

 

Настал черед зимы.

Хоть и не довелось

нам испытать

большой жары.

Хотя по-летнему

нам не светило солнце.

Хотя мой календарь

открыт на слове «май».

Хотя ни овощи, ни фрукты не поспели.

Однако мальчики и девочки

уже бегут на арифметику,

толкаясь,

горланя и размахивая

мешками для галош.

Хотя еще немало смельчаков

гуляет без пальто.

Хотя река

еще пестрит пловцами.

 

 

 

* * *

 

Все вечные снега

прейдут,

как временная дурь.

Метели угомонятся,

как дети.

И мы с тобою

встретимся в саду.

В том солнечном саду,

где зеленеет травка.

 

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали