Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон

СЕРГЕЙ КРУГЛОВ

Сергей Геннадьевич Круглов родился в 1966 г. в Красноярске.

 

Служит священником в Свято-Спасском соборе г.Минусинска Красноярского края. Учился в Красноярском государственном университете,на отделении журналистики филологического факультета. Стихи пишет более тридцати лет. Ранние тексты публиковались в жуналах "Вавилон", "Знамя", "Митин журнал" и др., участник Второго Всероссийского фестиваля молодых поэтов. В 1996г. принял крещение в лоне Русской Православной Церкви, в 1999г. - сан священника и ушел с литературной сцены. В 2002 г. по публикации в антологии "Нестоличная литература", суммирующей более ранние подборки, вошел в шорт-лист Премии Андрея Белого, в 2003г. была издана книга избранных стихотворений 90-х годов "Снятие змия со креста" (М., Новое Литературное обозрение). С 2006 г. священник Сергей Круглов публикует новые стихи, а также эссе и статьи (журналы "Воздух", "Новое Литературное Обозрение","Знамя", "Зинзивер", "Дети Ра", "Фома", "Истина и жизнь", "Вестник РХД", "Перформанс", "Плавучий остров", "Homo legens", "Aufgabe"(США), Bacchanales(Франция), Poezia (Милан, Италия). Интернет-журналы "Рец", "TextOnly", антологии: "Полярная антология" (Москва, "Паулсен" 2010), "Sodobna ruska poezija" (Любляна, Словакия, 2010), "Лучшие стихи 2010" и "Лучшие стихи 2012" (издательство О.Г.И., Москва), антология памяти И.Бродского "Из не забывших меня" (Томск, 2015), "Крымские страницы русской поэзии" (СПб, Алетейя, 2015).

 

Книги стихов : "Приношение" (Абакан, 2007г.), "Зеркальце" (серия "Поэты русской провинции" журнала "Воздух", Москва, 2007г.,) "Переписчик"(2008г.Москва, "Новое Литературное Обозрение") "Лазарева весна" (Самара, 2010), "Народные песни" (Москва, "Русский Гулливер", 2010), "Считалки с Богом" (в соавторстве с О.Кушлиной, С.-Пб., "Красный Матрос", 2011), С.Круглов "Натан" - Б.Херсонский "В духе и истине" (Нью-Йорк, Айлурос, 2012), "Птичий двор", М.2013, "Арго-Риск", серия журнала "Воздух"), "Царица Суббота" (М. "Воймега", 2016).

 

Книги церковной публицистики: "Усилье Воскресения" (Тюмень, "Русская Неделя", 2013 г.), "Стенгазета" (изд. "Слово и дело", 2013), "Движение к небу" (М., Никея, 2015).

 

Лауреат премий Андрея Белого 2008г., "Московский счет" 2009г., поэтической премии «ANTHOLOGIA» (2016 г.) за книгу "Царица Суббота".

Член жюри литературной премии "Дебют" 2010г.

Колумнист интернет-сайта "Православие и мир", "Фома", радио "Вера", сотрудничал с сайтами "Татьянин день", "Радио "Свобода".Автор и ведущий цикла передач о современной поэзии "Движение слов" на радио "Культура".

 

Стихи переводились на английский, французский, итальянский, польский, болгарский, словацкий, венгерский.

 

Параллакс

 

1

 

Моя память – змея по имени «Смена 8М»,

Плотоядна, ровна ко всем.

Ррраз – вселенная тормозит, задняя на переднюю натыкается,

Обреченно замирает и напрягается.

Двввас – раздвигаются в чреве стекла лепестки, медленной молнией выстреливается змея,

Кто не спрятался – виноват не я.

Зубами клакс, клакс,

Очи ее слепой триплет, поправка на параллакс.

Вырывает кусок выпускного: косину размытого жеста, взгляда слюду, заваливает классухи бюст с горизонтом вместе.

Ничто потом не растет на заколдованном месте.

Перфорированное отрочество потом так рваньем и зияет.

Змея сыто рыгает, в эбонитовое гнездо вкручивается, вползает.

А потом черно-белое распялишь на пальцах и выкинешь трети две, может быть:

Эта змея всегда жрет больше, чем может переварить.

 

 

2

 

Мне снилось, что ты – переводная картинка из ГДР.

В теплую воду кладу, на дно, жду пять минут.

Куда налепить?

Расстегиваю себе пуговицу на груди, кожу между сосков, ребра, соединительную ткань,

Аккуратно раздвигаю трубочки артерий, по ним бежит, пульсирует хладон,

Вот оно сердце мое, урчит его нутро,

Белое сердце-холодильник, -

Прижимаю тебя, истекающую теплой влагой,

К стеклянной изморозной дверце спиной,

Аккуратно вытягиваю влажную, пористую основу,

Пальцами разглаживаю твое лицо – нежно, внимательно,

Пузырек за пузырьком, за морщиной морщина.

 

Дверца холодильника хлопает.

 

Я просыпаюсь и долго не двигаясь смотрю

В сумеречную предутреннюю явь, в которой уже много лет

Нет на карте страны под названием ГДР.

 

 

3

 

Во что поиграем, мой светик?

Зароем в клумбу секретик.

 

В стеклянном кривом гробу

Похороним свою судьбу:

 

Труп фантика

Карамельки «Арктика».

 

Мамка загонит домой, –

Ты куда? Я с тобой!

 

Баю-бай, баю-бай,

Спи, старик, засыпай.

 

Спи-покойся,

Ничего не бойся:

 

Чёрный археолог нейдёт,

Наш секретик не найдёт.

 

4

 

Мы улавливали светотень, мы снимали, усердны и молоды,

Но не вышло светописи, вышло – землей земля.

В целлофановых книгах линяют шедевры кодака –

Глянцевые квадратики цвета хлебаного киселя.

 

Свет убьёт нас, увидишь. Хорошо, если что останется.

Мы, конечно, проникнем туда (заряди свой старый «Зенит»),

Но в Эдемском саду отродясь осадков не наблюдается,

А мы так ценили возможности, что погода объективу сулит.

 

2005-2016

 

_________________________________________

 

 

ОКНА (2008 г.)

 

1

 

взахлёб замирая

постить в жолтом квадрате Живого Журнала

последние откровения ночи

рассылая как спам урби эт орби наутро

путём выстреливания в окно

распахнутое дребезжа скрипло натужно

бумажных голубей

неудержимо спаривающихся и множащихся в полёте

 

солнце сквозь слёзы

 

 

2

 

Сваровский написал письмо о воздаяньи

 

читаешь соглашаешься

но какая печаль

 

Тополя за стеклом промокшими машут ветвями

скребут карниз прячутся ли хотят ли лететь

тополя как и я

 

Кот в окне серый на черном

вырезан угольным стеклорезом

живая дыра

отвернувшись транслирует

твои слёзы в заоконный дождь

 

Склоняешься, пишешь:

«ветка тополя ты моя! идолу ваала

не только гнулась кланялась ты но и давала»

 

Тяжелая Библия в синодальном переводе

прочти без пробела:

Втор. 28,15

Втор.28, 54-57

Плач Иер.3,33

 

Положи книгу на подоконник

кот и не взглянет

он как и дождь

одинаков для праведных и неправедных

 

 

3

 

Блаженная мати Матрона,

благослови!

 

и Матронушка благословляет

(глянцевая софринская икона

на оргалит наклеена неплотно

вздутия лак блики)

по-архиерейски двумя руками

 

сверху-вниз

справа-налево

а тебе это только зеркально кажется что

слева-направо

по грехам, по грехам

 

по любви

 

и крестообразный переплет иконы

распахивается как окно сверху донизу

 

и в бетон врывается золото

и лазурь вечной жизни

 

вечности без механических повторов скуки

вечности зрячей (как же

Матронушка на иконе слепая? канонически неверно!

в свете все зрячи! впрочем

сердцу понятно:

если слепота которая в вас — свет

то свет кольми паче)

 

туда туда

в окно! в раскрывающуся стремительно

обратную перспективу!

В золото и простор! (девушка

прянула вперед и ввысь только

жалобно заскрипело

колесо инвалидной коляски

не вписывающееся в прямой угол между стеной и полом)

 

ничего! отныне

и до века — окно раскрыто

и Матронушка обещала

решить эту квадратуру круга

 

во имя ведь Отца и Сына

и Святаго Духа!

 

скрипи под колесом морализуй бессильно

злой плинтус

 

 

4

 

Весна жидкая грязь со снегом

по-местному «шляча»

 

Поп по деревне с утра пьяный

 

Орет плачет

выхаркивает в низкое бревенчатое серое небо

неудобьсказуемые глаголы

иовски ответа взыскует

жидкие жирные патлы

худ одутловат испит иконописен профиль

матушка с ребятишками давно сбежали

грязный коробом подрясник как багряница

в изломанных перстах — Книга

Книг

раскрыта на пророке Исайе

 

«Ох в окно гляньте! наш-то!

Осспади воля Твоя! да будет ли край-то!

ох только владыка приедет — всё

всё будет рассказано! вот алгимей-то

Осспади да прости же ты нас грешных да и помилуй!»

 

Белая крепкая старуха

столп и основанье прихода

член партии с тридцать третьего года

блюстительница неписаных канонов

староста Всехскорбященского храма —

- а и никого мужиков-то

похерено Адамово наследье

ушёл остаток этого Израиля

за синей дымной пенной

дудочкой шмурдяка-крысолова

в сизую сырую сибирскую глину

в чаянье Авраамова лона

а вы здесь бабы хоть задавитесь

вам бабам вечное свое бабить

в бабьих руках-лопатах у вислых вымен

небесный наш Ерусалим нянькать —

захлопывает ставни

крепко густо

крашеные синим

 

Слепыми белёсыми глазами окон

в синь утра глядят избы

не пускают в себя отражают

внешнее: небо

попа взыскующего Бога

летучий Божий на попе пребывающий огнь

животворящий смертно

 

Плачут поскотины огороды паром исходят

вдовствует земля стенает

еще одну весну до Весны пережить бы

 

«Вон вон к Степановне в ворота

зубится окаянный!

не открывай бабы!

поп-алкаш хуже йоговых, хуже бактиста!..

ишь, бииииблею читат сволочь!

орёт? проорётся да перестанет

небось

Илию опять глашает»

 

 

5

 

Окна ада зашторены, как сказано, изнутри

 

Мыкаешься асфальтовыми битыми тротуарами

щерблёными бетонными отмостками

под окнами этих сталинок

слабая полуплотяная молитва

ищешь

 

отчаялась бы если бы не дождь

если бы не милосердие дождя

льющего хотя и по эту сторону но всё-таки

 

жёлтые глухие безответные окна

 

вот опять небес чернеет высь

 

Вот вот вот он!!

милый

родной

я здесь я здесь

отзовись увидь ответь мне

 

окно на первом этаже

не зашторенное нарочно случайно

благодарю! свят дождлив

милосерден

промысел Твой Боже!!

 

но

по ту сторону стекла вижу

отвернулся мучимый своей личной правдой

всосавшейся ему в жилы горла

насилующей его в слух в зренье

на распятом линолеуме кухни

 

в аду никто никого не слышит

тем более мокнущих под дождём в заоконье

 

нет!! Не задёргивай!!

 

АХХХХХАААААААХХХААА

 

Проснулась

 

мокра подушка

дождь

дождь только похож

такой же

сижу в серой постели невидяще под утро

сердце бух бух

 

как мало

(батюшка предупреждал меня)

может

молитва праведника непоспешествуема

 

ещё одна моя молитва

этой ночью там в аду осталась

ещё одна моя единокровная дочка молитва о тебе

выкаханная с кровью

что же! — знаю:

 

на кладбище тебя нет

мой приход куда я хожу не молится за самоубийц

вижу тебя более-менее четко

только во сне

 

— но

этот дождь и эта моя любовь

и Тот, Кто

пробитыми дланями поддерживает ее за плечи

держит зонтик поправляет жакет

Кто мокнет под сирым дождём со мною

каждую ночь —

 

пусть с тех восемнадцати лет прошло тридцать лет — и что

вечность килою времени

вдруг ни с того ни с сего

прорывающаяся свисающая болючею грыжею с потолка дней

 

словно вчера

словно завтра

 

знаю отвечу

за скверную привычку

гуляя в дождь заглядывать в окна

первых этажей

 

знаю — отвечу

Тот, Кто —

даст мне

слово о тебе

 

любимый.

 

6

 

Мерцающие как марево

или как струи дождя

окна Виндовс

оказались отверстиями в сердце человеческое

 

Слава Тебе Господи! что Ты

вовремя это понял

и приставил к Сети

Ангела Своего

 

Внешне конечно

этот пользователь грехов не делал

не грабил не убивал не насиловал

не прелюбодействовал (другой жены кроме компьютера не имывал сроду)

однако

активного добра также не сделал —

в социальных сетях в жж в аське целые сутки! когда там

 

Не то что теплохладен а и вовсе

неизблёван на вкус неощутим

человек ли ?! – искушает

бес искуситель ( совопросник

приставленный для равновесья)

 

одно, впрочем:

 

он всегда блюдя закон копирайта

аккуратно на всякий перепост делал ссылки

на всякую мелочь и если

случалось впомнить что-то

утлое незначительное

из своей плоской пустопорожней жжизни

личное только его

все равно перепахивал неподъёмные пласты интернета

и не найдя ссылки плакал

каялся синим мерцающим окнам

 

не то чтобы бояна боялся

 

что-то врождённое, видимо

 

чистое

 

И Ангел Сети затаив дыханье

вот кладёт

на чашу весов эту

подгнившую виртуальную луковку-сеянку

ни в пищу не годную ни в грядку

разве что вот сюда

 

 

 

7. (ВОЗНЕСЕНИЕ ТРАКЛЯ)

 

скриплые бухлые черные рамы века

расшатай раздери

полосы насохших бинтов бритвой

замазку вырежи

впусти ветер

 

брусиловский прорыв ветра

великоросское опьянённое ура на реке Золотая Липа

взметнуло пух тополиных пьяных

стихотворений

в сарае Гродека

укрылись остатки

ты спасал и спасал без передышки девяносто

израненных ветром тополей

 

сестра! никто

не молится за поэтов-самоубийц

ни большая берта ни пушка авроры

перекликающиеся в духовной ночи

голосами масс

— поэты-самоубийцы

сами молятся за всех

 

иди за мной, Маргарета!

окно отворено

мы примем лекарство мы перевяжем раны друг другу

мы отдохнем

в полной света ароматов мяты и валерианы

старинной нашей аптеке «У белого ангела»

на небесном Божьем склоне

горы Капуцинов

 

 

 

8 (ВИТРАЖ В МАНЕРЕ ИЕРОНИМА БОСХА)

 

кровь мучеников внутрь земли всходит исходя

мукой молчанья

 

двуснастные свиньи

жвала набивают бисером канонов

 

чёрные враны как угли

шипя раки преподобных обсели

 

процессии тронов

безглазым гранитным мухам подобны

из-за чернильнозелёного горизонта

тяжко выступают в кольцах кишок по колено

в слизи в хрусте трут лапы о лапы

трещат ребра толп под пятою

медью воют литавры

щетинами кабаньими стяги хоругви

цепляют полосуют низкое маслянистое охристое небо

 

кони педальные у волков тряпичных

вырывают урча клочья

изодранной багряницы

слюна гнилых клыков клац

 

Но ничто не повторяется дважды! и се

Христе ныне

Ты им не дался! голым

сбросив ветхие одежды

в бурую кишень макабрических

митрофорных хоботычей жраб василисков

— ять жмать кромсать драться —

в какой Мать родила славе Духа

взошел к Отцу! запечатлен вознесенным

 

и мы

утлые заплаканные израненные перекошенные — за Тобою

культями цепляемся зажмуриваемся

толпимся балансируя медленно поддерживаем друг друга

продвигаемся сквозь багровое наглухо

вверх

по головокружительному лучу

 

не то чтобы луч золотой или белоснежный

— в толще витража он никакой свинцовому миру

он прозрачен

просто он есть разлом раскол

трещина в жирном плоском толстом одномерном

сопротивление воздуха стеклу

 

мы уходим скрываемся в заоконной выси

а через трещину победительно вступает

судная весна в запустение храма

 

_____________________________________________________

 

БУРАТИНО

 

СВЕРЧОК И БУРАТИНО

 

Так-то учительно пел плюгавый, изсохший,

Нуриевовыпуклолядвый обманчиво, скок позабывший бездвижно,

Бычьеголовый уродец,

Самки не знавший, утративший некогда фаллоусы в боях с доминантом,

Безвидный скорбец-доживатель ветоши, гнили, –

Пестуну:

 

«Нишкни, о младе, смирись! мир на исходе.

В попрыгах ль резвых спасенье! Беги ты огнистых прилогов,

Бойся тщеты, сей щепы

Шающей ! Вскую

Школу и азбуку мудрых отринув, уставил

Нос свой на огнистый ветр,

В вьюшку сует? зол ветр, нещасный! коварен; песенке внемли моей.

Когда же не внемлешь – внемлешь

Грому победной сестры, поневоле, моей саранчи!

Писано древле:

Вот, сквозь дыру в очаге, выйдут на свет мириады.

Видом подобны коням-горбуням, злобноогням, рты циркулярны как пилы,

Светы свинцов на главах,

Брони на них жестяные, глаза как горящие угли,

Млнии искрят афедроны, жгут скорпионьи хвосты!

Ангела топки имеют царём мои сёстры,

Имя ему Карабас по-еврейски, гречески же – Барабас…»

 

Так-то скрипит вечерами венявский в щели одиноко,

Скушным своим деташе меряет мрети минут.

Цвирр да поцвирр…мерно в каморке посмерклось…

Вот уже дремлет и сам, песней своей ж усыплён.

Впрочем,

Вовсе побасен его голем сосновый не слушал:

В стружках сидит, не моргнёт деревянным отсутствием глаз,

Недодолблён и череп разверстый:

Вышел тектон на поиск волошска ореха – придать сыну в голову мозгу –

Да потерялся в ночи…

Так пребывает, грызя и жуя монотонно,

Лукоед,

С горького плода сдирая плеву за плевою,

Клинья распила вонзая в безсытную сочь.

 

 

* * *

 

Буратино на каждой исповеди кается

в одном и том же:

в грехах юности, в том, как не хотел учиться,

а хотел сбежать от папы Карло, продать азбуку,

основать свой театр, и в прочих безумствах .

Исправно преклоняет пред аналоем

скрипящие в шарнирах колени,

хлюпает деревянным носом.

 

Ночью, пока училище благочестия спит,

он пишет письмо папе Карло:

"Дорогой папа Карло!

Я здоров, спасён, всё у меня хорошо.

Нас тут учится таких сто восемнадцать

деревянных мальчиков.

Вчера тема занятий была: "Борьба со злом".

На первом курсе наш преподаватель,

батюшка о.Карабас,

учил нас,

что первейшее средство препобедить зло –

это молитва, пост и строгое житие по заповедям.

Сейчас, на втором курсе,

батюшка о.Карабас говорит,

что мы стали взрослые и должны понимать:

строгого жития заповеди сии означают,

что еще более первейшее средство препобеды над злом,

паче поста и молитвы –

это меч,

и если имеешь меч – то не зря носи меч,

а если не имеешь – то вот два меча,

и хоть один из них да научись освящать ударом.

У меня уже есть свой меч! Правда,

пока еще только деревянный.

 

Ничего, папа Карло! вот сдам экзамены,

получу свой приход,

заимею настоящий меч,

выучусь, вырасту –

куплю тебе тысячу новых курток".

 

 

 

ПОКОЛЕНИЕ НЕКСТ

 

Памяти Янки Дягилевой

 

Не в состояньи родить

Человечьих мясных детей,

Наделали себе буратин

Из этих поющих полен.

 

Их суковаты глаза,

Чужды, сосновы сны,

Кленовыми клиньями твои дни,

Как луковицы, грызут.

 

Когда они побегут

В деревянную ночь, вон,

В нарисованном очаге спалив

Азбуки, куртки твои, –

 

В инсульте сквозь коридор

К двери ползи, хрипи

В сорванный засов:

- Сердце, сердце, кретин!..

 

...Над Полем Чудес – тьма.

Наживы живой ждя,

Тысячи деревянных детей

Погребают сердца отцов.

 

Сыплют они не соль,

Не воду гнилую льют –

Деревянные вены вздалбливают свои

Отцовским долотом.

 

Кап, смоляная, кап.

Кап, скипидарная, кап.

Я люблю тебя, пап.

Прости меня, пап.

 

И вот – один и другой,

Снова и снова, там,

Здесь, из мертвой земли –

Всходят, живут ростки!

 

Алым и золотым

Дерево в утре цветет!

Воют кот и лиса,

Друг другу глаза пьют.

 

_______________________________________________

 

 

УСПЕНИЕ

 

Из цикла стихов "Памяти Виктора Кривулина", 2008 г.

 

Смысла этой иконы не постичь не смочь:

Мимо не миновать, нажитого не сберечь.

Даже если Ты, Мать, Своему Сыну – Дочь,

Так о нас грешных какая речь.

 

Осень мягко стелет, выслаивает прелью дно,

Повивальным скользким аиром, разорви-травой, —

Уцепиться памятью не за что – всё прощено.

Срок закрутит в рог — и вперёд головой.

 

Как отчаянно, в смертный захлёб, как не дыша, —

О не праведностью, светом горним горя! —

Как впервые, разлепляет глаза душа

Новорожденной куколкой в руках сентября.

 

 

 

 

УСПЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ

 

– Что ты рисуешь?

– Картинку. Называется – "Успение Богородицы".

– Непохоже на "Успение"... Похоже – на "Бегство в Египет". Ослик, вьюки на нем, пустыня, ночь темная...

– Да. Бегство в Египет, ты прав. Только на ослике теперь – Сам Христос. В дорожной одежде, видишь, накидка на голове...

– А в руках...

– Спеленутая, как куколка, маленькая душа Пречистой.

– То Она Его несла на руках, то – Он Ее!...

– Ну да.

– А это кто?

– Ну кто там в пустыне живет. Вот шакалы: выходили из кустов, понюхали воздух, поклонились, обратно ушли. Вот ветер. Вот пересохший ручей, там ждут онагры в жажду свою. Вот тайные, в них обитает скимен. Вот камни – прибежище заяцем.

– Даманам!

– Слонам!

– Они слушают!

– Они видят!

– Они всё-всё понимают.

– Да!...

– И ночь как купол.

– Как купол. И ослик терпелив.

– А почему Они снова бегут?

– Чтоб не догнали.

– А куда Он Ее везет? Где теперь Египет?

– Египет... да, в общем, везде. Где люди без Нее мучаются. Туда и везет.

– Отчего люди мучаются?

– Кто от жизни, кто от заменителей жизни, кто друг от друга, кто сам от себя... от боли, от страха, от одиночества. Большие, маленькие.

– Люди мучаются - хорошие или плохие?

– Люди... Люди - разные.

– Они ждут Ее?

– Да. Очень ждут.

– Яаааасно... А вот еще, пап...

– Что, мой хороший?

– А раз "Бегство в Египет" - еще ты не дорисовал, еще же кто-то должен вести ослика. Под уздцы.

– Точно. Ты прав. Кого бы нарисовать... Хочешь – тебя?

 

 

 

 

УСПЕНЬЕ НЕЖНОЕ

 

1

 

Мегаполис.

Хлорированное утро рабочего дня.

Воробьи еще не проснулись.

Две таджикских женщины – из тех,

В чьих терпеливых смуглых надежных руках

Держится московский мир будней -

Покачиваются на сиденьях метро.

 

2

 

Праздник Успения.

Белая сияющая

Куколка в Твоих руках, Спасе.

Принял на руки – сразу, вне очереди, по блату

Любви.

 

«И нас, и нас!» – это

Безотцовщина, чуть рассвело,

Потекла в храмы.

 

На раннюю –

Отрыдать ночное,

Припасть, выпить Крови,

Жизни,

Вдохнуть Твоего запаха –

И на работу.

 

Медленно (в голове – звон, синь, небо)

Поднять глаза на менеджера отдела, отдающего распоряженья,

С усилием проталкивая в мозг смысл услышанного,

Начать день.

 

3

 

«На исповедь».

 

Неловко прижав локтем

Евангелие и крест,

Священник пересекает храм,

На ходу доживает сон,

Идет к аналою.

 

Щебет мира в окна.

Асфальтовый август.

 

Свет споро

Лавирует между подсвечниками,

Следует за священником,

Ловит его в объектив,

Утверждается на сутулой фигуре.

 

«Так…утро – а ноги

Уже мозжат.

Как бы умолить их, чтоб каялись покороче.

Вечером –

Еще и Погребение, и антифоны…

Пресвятая Богородице, помогай нам».

 

Деревянный аналой, крест, Евангелие.

 

«Се чадо, Христос

Невидимо стоит, приемля исповедание твое,

Не усрамися, ниже убойся, и да не скрыеши что от мене…»

 

Маленькие врата; трепетная,

Хмурая, напряженная, склочная, родная

Очередь перед вратами.

Коврик под ногами – метр на восемьдесят.

Шаг вправо, шаг влево – считается побегом.

Моё пулеметное гнездо, моё расположение в окопе

(Сырость, вши, фронтовые сто грамм, а закусить нечем, и в обрез боеприпасов),

Мой разъезд дубосеково, мои фермопилы.

 

Не знаю, как там у вас где – но здесь и сейчас

Враг

Пройти не должен.

 

________________________________________________

 

 

НАТАН

 

 

НАТАН ЕДЕТ В ПОЕЗДЕ

 

Как покинутый оккупант Натан в этой стране!

 

Тадам-тадам — стук колес короток, ночь длинна.

Сквозь родину как сквозь песню — километры, поля, поля,

Воронья сажа, дымы, щетина рощ,

Надрыв географии — ветер.

Чернота отдает сиротством и лизолом.

Плацкартная полка коротка — не вытянешь ноги,

Досуг тягуч, давящ —

«Боже мой, что сотворю!» — и Натан

Выходит с мужиками в тамбур.

 

Вся жизнь этой страны — в поездах, а душа жизни —

В тамбурах поездов, в страстных,

Необязательных разговорах,

В слепых огнях папиросы.

Натан пил вместе с ними,

Тошную водку продавливал в желудок,

Запевал, плакал, неверными руками братался,

Открыл книгу Ктувим: Эйха — зачитывал

Этим людям, о чем плакал Йермиягу —

Об одиноко сидящем городе, некогда многолюдном —

И плакали все.

«Где ваша вера? — ликовал Натан, кашлял,

И слоистый дым, вязок, качался — тадам! — на стыках, —

Ваша вера — рабство, грязь — ваше счастье!

Свиное свое сало зовете вы смиреньем,

Покаяньем — вот эту вашу хвастливую водку,

О вы, необрезанные сердцем!»

 

Слушали, ухмыляясь. Потом — били,

Весело, подвесили с гаком: «Ах ты!..

Нна, нна!» Тадам, тадам.

Натан повел шеей, разлепил веки. Уставил руки

В пол, подтянул тело, оскальзываясь на мокром

(Cлюна, зараза, густа, прилипла,

На губе висит — тадам! — качаясь),

Слушая боли волны тупые, замер.

«Эй, Боже, не спи! Твоя Шехина во мне страдает!»

 

И Шехина в ночи к Натану сходит,

В тамбур войдя, верного утешает,

Отирает слизь, кровь прохладным покрывалом.

«Боже мой, дай же мне сил, ярости, жизни!

Я не могу жить среди них, Боже,

А они не хотят умереть со мною,

Огонь и серу на них, огонь и серу! не медли!»

 

Шехина не отвечает,

Вздыхает тихо, поворачиваясь, уходит.

«Эй, куда?! — страшное подозренье!

Неженск профиль сутулый, в руках дыры, —

Кто ты?! А ну стоять! Стоять, сказал! Руки,

Руки! Повернись, открой покрывало!

А ну скажи “шибболет”!»

Уходит, тает. «Не может быть! — неподвижно

Замерев на коленях, Натан смотрит, — быть

Не может…» — смотрит в место отсутствия ушедшего, уже пустое,

Но полное света.

 

 

 

 

НАТАН НА АВТОБУСНОЙ ОСТАНОВКЕ

 

Флаги, динамики, ветер. Праздничный первомат.

На бетонных стенах, заборах за ночь выросли

Рваные раны листовок, чёрные, синие

Руны, крест катится колесом. Топором

В город входит колонна; бритые утробы,

Ожерелья из свинцовых еврейских зубов.

Битое стекло; сипение; пиво.

Призраки ППС вдоль проезжих частей

Не растаяли с рассветом, не обратились

В клочья тумана – они наблюдают,

Делают ставки; потрескивают рации. Какой

День белокурый.

Идут, похожи, как братья и сёстры.

Чёрная сотница: чётки – велосипедные цепи.

Мотаются на ветру хоругви, как пленные птицы.

Рвутся в небо.

Впереди колонны – икона, связанный Спас.

Подталкивают в спину ножами:

"Иди, жид, ищи".

Я вжался в металл автобусной остановки

И смотрел, смотрел, не шевелясь.

"Плачьте о своих детях, жены Иерусалима".

Не смотри на меня, Господи: я опоздал.

Я ночью обегал полгорода, а Ты – ну конечно! –

Уже здесь; где же ещё Тебе быть.

Качается голова на чрепии: удар

Справа, слева. Я не успел. Я

Никогда не успеваю.

 

 

 

НАТАН ПРИНИМАЕТ САН

 

Резиновым спиртом техническим небо

До скрипа вымыто.

На серых досках лиц как ногти — глаза.

Полынь и крапива. Сип: «Жид!..»

Помои — с крылец: нищий приход,

В воскресную школу не ходят, скособочен храм.

 

Рукоположен и сослан!

 

Жара зияет; вечный

Иван Купала здесь — ворота приперли

И скалятся, бесенята! Богоносец

Ласковым матом коровенку нудит — утром

Прибудут сбиратели костей, скупщики шкур,

Следами глин, перелесков рыща, сельцо отыщут.

Чем, зачем жив, пейзанин!..

Дом, брёвна. Золотой досуг потерян.

Ватными, волглыми пеленами в ночи укутан,

Язвят комары, каменно ложе целибата

(Жена давно в Хайфе), в кассе голо,

Свечной слежавшийся воск трачен мышами,

Обручальное кольцо и две золотые коронки

Перепроданы — деньги ушли в счет налогов

На содержанье епархии, и неотвратимо

Ежевечерне тащится к пряслу единственный захожанин,

Сосед-совопросник, кашляет дымно, ехидно:

«Отец Натан, вот ты мне скажи-ка!..» —

И никто, никто не попросит:

«Батюшка Натан, помолись».

 

Проснулся среди ночи: ох! Не сан был — сон

(Как зашлось сердце!).

Натан переворачивается набок, лицом попадает

В теплое гниловатое дыханье жены нутряное,

Ночь шуршит, заоконные фары

Сдвигают в спальне предметы, тени, —

Скукоживается, плачет: зачем, зачем крестился!

Вот теперь не боец двух станов, оттуда и отсюда подстрелят!

Помоги, спаси — я мал, узок,

Я бедный оле, а эта страна Богоносна,

Но если б я знал заранее, какой Ты,

Нести Тебя, тяжелый!..

 

Всхлипывает еще раз (слезы

Натекли под щеку, впитались в перо подушки) —

Ну что же, остается

Быть стойким. Не зря они говорят про нас: у них стойкость —

Замена святости.

 

 

 

НАТАН И Я ПЬЕМ ВЕЧЕРОМ ЧАЙ НА ТЕРРАСЕ

 

Отец Натан молвил; глубоко, грудью

(Даже вздрогнул и заклубился

Чай в оцепеневших давно стаканах, и мерцающие

Комары смолкли):

«Да, они — добрые христиане! Но сильна отрава:

Выбирая в святцах имена своим деткам,

Так и не назовут никого из них, скажем, Давидом!

Скорей уж назовут Аполлосом. Или

Снандулией. Что же,

Все равно я буду о них молиться».

«Свиное ухо».

Прянув гневно: «Что?

На кого это ты?! Повтори вслух!»

Лапками я засучил: «Да нет, что ты;

Это я на себя, на себя!..»

Плетеный стул скрипнул; тиха терраса;

Мы не произнесли ни слова.

Глупый диалог помыслов, как комара, отгоняю взмахом

И любуюсь сбоку:

Все-таки как огненно прекрасен

В медовом русском закате

Православный еврей-священник!

 

 

 

ЕЩЕ ОДИН СОН НАТАНА

 

Злые пустыни — огромные города.

Добрые пустыни — крыши этих городов,

Где молитва и ветер.

Батюшке снится сон:

Под звездами на крыше молебен он служит,

А серафимы ало пылают,

И радостно подпевают херувимы,

И весёлыми ногами притопывают престолы,

И двигают танец

Мускулистые силы, и златые помавают господства,

Архистратиги стратилаты архангелов созывают

Трубой, и тимпаном, и гуслей

Построиться в лики —

«Грозна ты, как полк со знаменами!» —

И ангелы-почтальоны летают,

Бандероли с подарками разносят,

И Сам Господь Сил,

С трона наклонившись, смеется:

«Эй, налейте нам кубки,

Да набейте нам трубки!» —

Час веселия и на Голгофе,

Там, где кровь, расцветают розы,

А сериозные бесы

Прячутся, негодуют: растопались, как слоны!..

Позор, бесчестие!.. визжат по мобильным телефонам,

Требуют санкций начальства,

Но молчат телефоны: тот, кто убийственно сериозен,

Сам молчит, раздавлен и связан

На тысячу лет, пока идёт веселье!..

И сирень взламывает бетон, стремясь к звёздам.

 

Впрочем,

В золотом и синем сне батюшки есть что-то

Шагаловское. Известно, что сие —

Не вполне ортодоксально,

И батюшка во сне, переворачиваясь, вздыхает.

Батюшка благоутробен. Его харизма

Выпукла, охряна, лимонна,

Как свежепеченый хлеб.

У него — восемнадцать деток.

Многие в бесчеловечном городе

Втайне батюшку любят,

Но только продавцы винных отделов

Знают всю правду о нем (но только —

Правду! истины

О нем не знает никто, кроме Истины).

 

 

 

НАТАН ХРИСТОСУЕТСЯ В

ДЕНЬ СВЕТЛОГО ХРИСТОВА ВОСКРЕСЕНЬЯ

 

…А за спиной у еврея –

пустыня,

пустыня,

всегда только пустыня,

 

и след на песке пустыни,

заносимый ветром.

 

И.Кукулин

 

На реках Енисейских

Тамо седохом мы с тобою, и плакахом,

И смеяхомся, и пояхом:

«Не для меня придёт весна,

Не для меня Дон разольется!..»

 

И еще наливали, и пели:

«Как на грозный Терек», и про Волгу, Волгу,

И про канал Грибоедова.

 

И в самом деле: не все ли реки – река?

 

Такая весна, и берег, и ветер, и березы, и травы!..

И разведчики наши, пошатываясь хмельно,

Весело гнутся, видишь,

Под тяжестью грозда смолистого кедрового винограда,

Невлажными веселыми стопами бредут по воде – теченье

На шивере немного сносит их влево –

И тоже поют

Песни Сионские, а народ упоенно зажигает на арфах!

 

И как не петь вас, песни, в земле чуждей, родной до крови,

Ведь эта весна, эта поющая Пасха –

И есть ты, Сион, золотой и ясный,

Наконец-то пришедший к нам в силе и славе!

Так за тебя – и чтоб ты был мне здоров! Держи яичко –

Ну-ка, ударим? Христос воскресе!

 

 

 

НАТАН ОБОРАЧИВАЕТСЯ К ПРИХОЖАНАМ,

ЧТОБЫ ИХ БЛАГОСЛОВИТЬ

 

Они стоят монолитными рядами.

Свинцовое смирение в их глазах.

На Литургии их — триста, но

Только двое достойных подходят к Чаше,

Остальные — молчат каждый о своем.

«Христианство должно быть духовно!» — говорят они,

Когда им предлагают накормить вдову и сироту.

Но коллекции плесневелых просфор у них в красных углах,

Они ненавидят чужих,

На их площадях —

Мокошь и Род во весь рост,

Навь у них — во всю ночь, они мажут

Деревянные губы салом, к подножиям льют обрат.

На досуге, перед сном,

Солдатиков из картона вырезают они,

Расставляют полки на серых простынях,

Ведут войны, течёт бумажная кровь.

Армии двух цветов:

Чёрные — это евреи, народ священства,

Красные — это наши, народ попов.

 

 

 

ИЗ НАБЛЮДЕНИЙ НАТАНА

НАД ПРИХОЖАНАМИ-АНТИСЕМИТАМИ

 

 

ГИТАРА

 

На жолтой стоваттовой ночной кухне

Два антисемита

Пили водку, закусывали понюхом,

Заливаясь слезами, хрипло

Подпевали магнитофону,

Полночным трепетным бардам

С грустными, умными, насмешливыми, беспокойными

Оленьими в пол-лица тёмными очами.

 

Дзенньь тихо по струнам резануло –

И на клочья распалось сердце;

А живой голос

Дохнул на клочья – и снова

Срослось сердце, и горит, и плачет!

 

Два антисемита слушали эти песни,

До дна рыдали, горько клялись, братались,

Божились; на одном сошлись: у нас в России

Каждый

Еврей – прирожденный русский.

 

 

 

НАВОЗ

 

Говорит Б-г: чадо!...

…так: во-первых,

Верни-ка на место букву.

Вернул? То-то.

 

Итак:

 

Говорит Бог: чадо!

Ты – народ Мой любимый,

Ты – навеки Израиль,

Гонимый, но не выгнанный,

Преследуемый, но неисследимый,

Ты, чадо, еси – живот Моего мира!

Ты – удобренье мира, его питатель,

Его политики, поэзии и торговли,

Ты – навоз, разбросанный семо и овамо!

 

Се, чаю всходов!

 

А этот,

Разбрасывающий гуано, с вилами

В крепкой руке, — брат твой младший,

Мой помощник незаменимый,

Антисемит.

 

 

 

СКОЛЬКО!..

 

В Музее религиозного искусства

Двое:

Антисемит-деда и антисемит-внучек,

Пьету созерцают.

 

Видишь, говорит деда,

Как зверски Христа распяли!

Видишь: дырка в правой,

Дырка и в левой ладошке!..

 

А кто, спрашивает внучек,

Конкретно эти дырки проделал?

 

Ну…говорит деда

(Свинцовые устои ему повелевают,

Но мягкая старческая болючая совесть зазрит,

Не велит врать ребенку), —

Ну, вот эту дырку –

Сделали злохищные иудеи.

 

А вторую, спросил внучек?

 

Ну…вторую…

Вторую, — сделали другие народы.

 

А вот эти, в ногах, — кто?

Третьи и четвертые народы ? да, деда?

А вот эти дырки –

Следы от без одного сорока ударений,

А на лбу – иголочные дырки,

Несть числа, полные вязкой крови?..

 

Кто это Его, деда?

 

Деда молчит, поражен: и впрямь, сколько

Богоизбранных народов на свете! Старый

Антисемит никогда толком

Не разбирался в географии.

Широк Божий мир !

 

Век живи — век учись.

 

 

ИЗ ПИСЬМА АНТИСЕМИТА В РЕДАКЦИЮ

ГАЗЕТЫ «ДОКОЛЕ !»

 

Дорогая редакция! Ваш постоянный читатель,

Радостью своей спешу с вами поделиться.

 

Сколько бы я ни читал изданий –

Книгу Зраим читал я,

И Книгу Моэд тоже читал я,

Книгу Нашим всю прочел я,

И Книги Авода Зара оглавление видел,

И Пиркей Авот, Кодашим, Тохорот – вся сия превзошел я,

Но одно только из сих усвоил:

Как правильно отцедить комара от верблюда.

 

И даже Книга Тимеситна, опубликованная вами

В последних ста сорока четырех нумерах газеты,

Мало что для меня прояснила.

 

И только

В журнале «Юный натуралист» наконец я узрел, чем отличаются

Верблюд и комар.

 

 

НАТАН ИДЕТ НА ПРОГУЛКУ

 

Который год в Крещение оттепель! Право, мнится:

Последние времена грядут!.. впрочем,

В этакую пору — с крыш каплет —

Самое время прогуляться.

Отец Натан, выйдя из переполненного храма,

(Дышат в затылки, стук банок, хруст пластиковых бутылок),

Движется окраинным переулком.

Навоз, вмерзший в колеи, курится, шалое солнце, ветер,

Иордань перистого неба,

Птичьи буриме, полы рясы волглы —

Идёт, держась, как в бомбежку,

Подветренной стороны; и недаром:

Навстречу, другой стороной переулка,

Прогуливается общественный Натанов недруг,

Вышагивает, век бы его не видеть,

Редактор ультраправой газетки «Доколе»,

Председатель городской ячейки Национал-Единого фронта,

Пропагандист «Русских вед» и праарийства,

Лев Моисеевич Голосовкер

(Урожденный, как гласит предвыборный ролик,

Полушвед в одиннадцатом колене).

«О Господи! Сейчас начнётся: “Чесноком запахло!

А, презренный выкрест, пятая колонна,

Семитский волк в овечьей рясе!

Ну как вам, ваше преподобие, айводо зоро —

Чужое служение? Много ли воды насвятили

На продажу суеверным старухам?

То-то будут рады

Ваши братья по ложе! Ликуй, мировая закулиса!

Растлили страну, развратили белую Гардарику,

Продали Курилы японским евреям!..”» — отец Натан

Убыстряет шаг, — «Ну вот, остановился!..

Содрать бы с тебя, Голосовкер, казачью папаху,

Обнажить бы твою пархатую полушведскую черепушку,

Сокрушить бы

Двух-трёх гнездящихся тамо змиев!

А лучше — содрать бы галифе, да розгу!..» Голосовкер,

Помедлив, молча проходит мимо.

Отец Натан устыдился было вслед: надо же, осудил с ходу! —

Но при слове «розга» вспомнил берёзу; да,

Береза. Вот ради чего он ушёл, не дождавшись

Конца молебна. Вздыхая,

Отец Натан вытирает пот под ондатровой камилавкой,

Вытирает пот. За другим поворотом

Скрывается змеиный Голосовкер.

 

Солнце млеет, пьян и по-весеннему ласков

Сиреневый, белозубый,

Сорвавшийся в самоволку ветер,

И так пряно кривы переулки в городке в полдень,

Что оба, шедшие вроде бы в лоб друг другу,

Вдруг встретились — там, куда пробирался каждый:

На кладбище, у старой, угольно-розовой берёзы.

Потоптались, друг друга как бы не замечая,

И — куда деваться? — пристроились у корней, на скамейке,

Под вечнорусской березой.

Утихли оба. Голосовкер курит,

Отец Натан молится без слов, крошит синицам печенье.

И все пустоты нашего ада, мнимости нашего рая,

Пристрастия, беспристрастности, прошлое, будущее, —

Да есть ли они в этом настоящем,

В этом сияющем полдне,

Когда январь вырядился весною,

Когда у Бога на небе праздник, а у зимы — отпуск,

Когда есть родина, кладбище, снег, береза!

Отец Натан любит это место

За его вечность. Лев Голосовкер

Тоже любит втайне — просто потому, что любит.

 

 

НАТАН УЧАСТВУЕТ ВО ВСТРЕЧЕ АРХИЕРЕЯ

 

Кипы свеч не греют, горят грузно.

Ожидание неимоверно. Храм цепенеет.

Дверь в притвор распахнута настежь,

Тянет сырым предзимьем. Зябко

Утянув кулаки в рукава ряски,

Натан невидяще глядит под купол,

В уме продолжает

Письмо шурину, и ласточка мысли,

Пробив плотный,

С нарисованным пристальным Тетраграмматоном,

Купол, попадает

Сразу туда, в жару и лазурь Галилеи:

 

«Не хвали мне свой кибуц, Лева!

Знаешь, деревенский мальчик,

Попроси его нарисовать марсианина, нарисует

Все ту же корову, только что воображенья

Хватит раскрасить ее в зеленый.

Так и ты, мой милый:

Лагерь, лагерь, как есть лагерь!

Так ты в него врос, уж прости, Лёва,

В червонец свой знаменитый неразменный,

В лабиринт памяти твоей окаянной,

Что и там, в Галилее, как в Караганде все устроил.

Ради Христа (ох, прости), ради всего святого,

Пожалей хоть мальчиков и Фаю!.. ладно, ладно, не буду.

Но меня не проси, я не приеду:

Я не любитель трудиться строем,

С меня хватило лагерей пионерских.

Поверь, дедовщины мне и здесь хватает,

Чтоб я ещё ехал к вам иметь это счастье.

Какие вы там все же до сих пор советские, Лева!

Не зря вас Бегин терпеть не мог в свое время.

Знаешь, сейчас я…»

 

Гулкий колокол задрожал, расплылся.

Еще, и еще. И вслед, не дождавшись

Сорокового удара, мелкие торопливо,

Взахлеб грянули, пошли вприсядку: едет,

Едет! Зашевелились

Казачьи цепи, из черного джипа неуклюже

Заспанный выбрался мэр, за ним — его секретарша,

Староста поудобнее перехватила

Поднос с рушником-хлебом-солью

Посиневшими на холоде дланьми,

Настоятель вытер пот под камилавкой,

В последний раз, тоскливо и мутно,

Оглянулся на сонм духовенства,

Выстроенного по ранжиру вдоль ковровой дорожки,

И выступил вперед, держа перед собою

Крест, как держат

Старейшины, изнемогшие от горя,

Ключ от города, победителю подносимый.

Едет, едет! Натан торопливо

Ухватился за золотую нить, устремленную в купол,

И втянул ласточку обратно.

 

Натана толкнули слева, справа,

Строй злащеных, маститых протоиереев

Качнулся, сломался; зашипел басом

Кирпичнорумяный, пеньковые локоны в скобку,

Секретарь епархии, председатель

Местного отделения могущественного

«Союза хоругвеносцев»,

Повел очами, ткнул великоросским перстом в Натана:

«Э, кто там… э, ты, отец!

Быстро в алтарь, принеси митру!

Да не туда, блин! Ты что, тупой?!

Куда, куда по орлецам!

Быстро, отец, вон там обойди!» Натан,

Наступая на полы рясы, бежит в алтарь

(Ступени вдруг выросли в человеческий рост,

Сердце остановилось в низу живота) — храм,

Понимающе осклабясь, глядит

Ему в спину, один взгляд на всех,

Братья и сестры, овцы и волки, весь приход,

Все наши (кто не был — тот будет,

Кто был — не забудет), весь этот

Новый Израиль, народ книги —

Платонова, Нилуса, «Розысканий» Даля

И тысячестраничных Марковых глав…

 

Шпицрутены взглядов, плотный строй вдоль ковровой дорожки —

Лагерь, лагерь, бедная моя память,

Чахлые сосны, ржавая колючка поверх забора,

Пионерское лето, подряд два сезона этой муки,

Играют в «стенку», спинами плотно вдоль коридора —

Ждут. И вот входит тот, кого ждали,

Тощий, большеухий, в тесной синей пилотке,

Узлом завязана потерявшая эластичность резинка

В вечно сползающих с мосластых ног шортах —

Со слюной восторженный шепот: «Гля, ребя, идет!..

Мать сказала, что он — жиденок».

«Кто?» — «Ты чё, дурак? Они Бога распяли,

А потом Гагарина в космосе отравили…» —

Дружно, взахлеб смеются —

босоногое, заливистое детство! —

Толкают от стены к стене, и девчонки тоже,

Пропинывают, как тряпичный мяч, вперед по коридору,

И так, стоит прийти в столовую, раз за разом,

И только не смотри вниз, не опускай взгляда,

Не дай вытечь, не урони, пронеси насквозь,

не показывай им! только

Доберись, долети толчками (кто сосчитает,

Сколько раз ты споткнешься

На этой виа долороза, на щелястых крашеных досках,

В солнечных жарких сосновых пятнах лета,

В этом коридоре до сих пор не кончающегося детства!..)

 

В алтарь — ступенька, две, три — из алтаря, скорее,

Скорее, скорее! Он уже близко.

Колокола взрявкнули и застыли.

Казаки цепи сцепили крепче.

От лимузина отделилась фиолетовая гора,

Двинулась, тенью хлеб-соль накрыла, задела крест.

Надвигается, грядет.

Паникадила замигали в неполный накал.

Прихожанки платками устлали путь.

Губы женщин поджаты, утробы ниц.

Под благословение клонятся как ковыль.

Как по жухлым листьям свинцовый мороз,

Владыка вступает в храм по платкам.

Жезл белое с хрустом вминает в пол.

Исполатчики втянули воздух начать.

Кадила армейской отмашкой рубят влязг.

 

Бегом, бегом (ох, вроде бы успел)!..

Скорей, скорей, подходят к руке,

Скорей (только в глаза не гляди, неписаный блюди устав,

Долу, долу лицо, не поднимай)! Рука,

Тяжкая, однозначная, пористая, как имперский туф,

Белесая, как белужий жир,

Воздвигается, заслоняет мир

(А сердце: бух, бух. Бух… бух.

Бух (умер?)… Бух… умер! Ох,

Бух! Бух.

Умер. Бух умер… ох! Что

Только в голову лезет; не стоило,

К встрече архиерея готовясь,

На ночь перечитывать «Заратустру»!)

 

И тут

Ласточка, о которой забыли все,

Отчаянно цвиркнула, рванулась — лопнула

Тонкая золотая нить —

И устремилась насквозь, прочь,

В солнце, в ласковое и повелительное

Небо, туда,

Где лилии полевые, где летучие возлюбленные сестры, где

Наша первая любовь жива,

И храм затих, и сотни пар глаз

Ошеломленно уставились в её полет,

Задрал голову хор — макияж, платки,

Звякнул об пол оброненный камертон,

И конопатый иподиакон, блюститель владычня жезла,

И грозный епархиальный секретарь,

И все прихожане, стар и млад, все —

Уставшие, любопытные, склочные, нераскаянные, свои,

И сам владыка, архиерей-гора,

Одинокий, как кит, переживший свой век старик,

Так глядел, что тяжелая латунь глаз

Вдруг отлила бирюзой,

И в нелепой ряске, потный, испода бледней,

Кадыкастый батюшка Натан,

И храм глядел барочными провалами бойниц —

Туда, в Галилею! — и там

Беззаконную, вольную ласточку заметил кипучий Лев —

Вверх летит, вверх! —

И сердце его ринулось

Сквозь солёную ткань хаки, сквозь

Расплывшиеся наколки на узком коричневом киле груди,

И Лев трактор остановил, спрыгнул,

Побежал, теряя сандалии, через пахоту,

Через поле — шляпа, выдубленная зноем добела,

Старая, пережившая все три алии,

Чудом держалась на морщинистых ушах,

На пучках жестких седых волос —

Молодого напарника, сына, с книгой прикорнувшего в тени,

Толкнул в бок: гляди! Молодой

Заложил томик Дойчера пальцем, лоб

Козырьком ладони увенчал,

И оба молчали, и тоже долго глядели вслед

Ласточке, стремглав вторгающейся в свет, но

Не растворяющейся в нем.

 

 

НАТАН ВСТРЕТИЛСЯ С ДРУГОМ-АТЕИСТОМ

 

Говорил, глядя в стену, нервно

Окурком тыча

В жестяную крышку-юбочку от пива:

«Нет, но ты-то! Ведь ты всегда был

Вменяемым человеком!

Это больно видеть, поверь мне:

Двуглавый стервятник на глазах наглеет,

Святой водой залили офисы и бордели,

Далай-лама лыбится и называет себя христианином,

За убийство раввина дают столько,

Сколько за мента, убитого при исполненьи,

Игумены ваших монастырей не могут

Разместить свое благоутробие и на трех джипах,

Пятидесятники буйствуют хлеще наркоманов,

Стригут овец, ни за что не желающих отвечать, ненавидящих думать,

Психопаты жгут паспорта, лезут под землю,

Наладили конвейер торговли мощами

Святых, шестиглавых, судя по всему, и пятнадцатируких,

Страна спивается, дети умирают

От жестоких взрослых болезней,

Комитет Глубинного Бурения полон энергичных планов,

Пенсионеров грабят, бывшие комсомольцы пьяны

Вседозволенностью и безответностью быдла,

На почте вместо открыток сплошь иконки,

Хоругвеносцы громят выставки и кинотеатры,

Да что говорить — что ты, сам не видишь?

Я — последний атеист в этой стране, который

Не боится вслух признаться в своем атеизме!

Ну что ты молчишь?! Ну, ответь мне!

Ну, расскажи что-нибудь про Бога, чего бы

Я не слышал двух тысяч раз!

Ну давай, апологетизируй! Что это за Бог, который вечно

Нуждается в вашей иезуитской защите!

Ну давай, расскажи мне про свободу

Во Христе, про безбоганедопорога, про слезинку ребенка,

Про смиренье и послушанье!»

 

Натан улыбается, ласково

Кладет свою ладонь на узловатые, прокуренные пальцы:

«Ну ладно, уже светает!

Спать пора; пойдем, что ли?

Я отвечу, отвечу. Знаешь,

Скоро, совсем скоро настанет время,

Когда христиан начнут убивать снова.

Тогда и договорим».

Окно посиреневело. Город

Открывал, один за другим, желтые,

Заспанные глаза, прочищал горло

Пеньем лифтов, автомобильных сигнализаций, вставал

На утреннее правило. Скоро солнце.

 

 

НАТАН И ВЫБОРЫ ПРАВИТЕЛЯ

 

Выборы скоро.

В последние три дня февраля

Православные, предав строгому посту

Сами себя, домашний скот, автомобили

и всю свою бытовую технику,

Становятся на соборную молитву

О даровании России православного царя.

 

В те же самые дни

Монахи в бурятских дацанах

Тоже становятся на молитву

О даровании России царя буддийского.

 

Скорбные адвентисты

Тоже собираются в эти дни в дома молитвы,

Поют там задушевные песни

На мелодии Яна Френкеля и Юрия Антонова

О даровании царя хоть какого, лишь бы

Перенес выходные с воскресенья на субботу.

 

Не бездействуют и мусульмане —

Возносят усердные молитвы

Справедливому, Всесправедливому,

О даровании царя обрезанного, трезвого,

Чтоб не любил солёного с чесноком сала, и первым делом

Объявил во всероссийский розыск

Писательницу Елену Чудинову.

 

Четыре наличествующих в России

Правоверных иудея

Тоже идут в синагогу.

Чего просить — они уже толком и не знают.

Но на всякий случай

Встают на молитву и они.

 

Дымы молитв

Там и сям в эти дни над Россией!

Ползут, свиваясь в черную грозовую тучу,

Молниями прорастают, гремят, воют грозно,

Сталкиваются мощно —

И о, какая разражается над страною

Битва молитв! Как клубится,

Не хуже блистающих сочных битв Учелло!

Нет, горько вздыхает Господь, аналогия с картиной

негожа —

Это ведь реальные люди,

Вон они вовсе неживописно грызутся,

Отталкивают друг друга, стремясь влезть ко Мне повыше,

Булькают головы, руки

В котле этой вечнокипящей страны!

Что, если удовлетворить их просьбы,

Дать им царя, одного на всех, чтобы

Так и этак удовлетворил их, порознь и скопом,

Был для них рулем и ветрилом, великим кормчим,

Лучшим другом православных,

Лучшим другом баптистов,

Лучшим другом олигархов, скинхедов, домохозяек,

Алкоголиков, анонимных и явных, далее везде — нет!

Продолжать не буду!

Давно ли такой у них был уже: как вспомнишь —

Так вздрогнешь.

И что? Какие выводы? Словно

Ни памяти у них, ни мозгов, ни сердца!..

Но и жалко ведь их — ну что Мне делать с ними!..

Так и сидит над Россией,

Подперев невыразимую голову руками,

Смотрит перед собой измученным взором.

 

Один лишь отец Натан

Ни о чем таком в эти дни не молился:

Бушующая оттепель распустила снег, грязь,

Выпустила на волю вирусов сонмы,

И батюшка все эти дни валялся в постели

С жесточайшей ангиной, с любимой затрепанной книжкой,

Совершенно без голоса —

А март начинал свеченье, подбирался к окнам,

Шевелил сны, как легкие занавески —

Батюшка Натан болел, даже

Забывал крестить кружку с травяным чаем.

Бог, само собой, был за это ему благодарен, —

В отличие от старосты и прихожанок,

Сочувствовавших батюшке, но этак сквозь зубы:

В их незыблемом, оловянном представленьи

Священник ни болеть, ни согрешать не может.

 

 

 

 

НАТАН ВО ВРЕМЯ ПАЛОМНИЧЕСКОЙ

ПОЕЗДКИ ПО СВ.ЗЕМЛЕ ПОСЕЩАЕТ

ПСИХИАТРИЧЕСКУЮ ЛЕЧЕБНИЦУ В АККО

 

«Батюшка, а пожалуйста, зайдите

Вот в эту палату!

(Что? Ничего, можно:

Дирекция смотрит сквозь пальцы…)

Может, как-нибудь на него подействуете —

Он так беспокоен… все-таки

Вы земляки?» — «Ну, что же».

 

Наверно, за восемьдесят.

Совершено лысый, четыре

Во рту прокуренных зуба.

Голова трясется,

На обоих глазах — катаракта.

Безошибочно почуял,

Вцепился в край рясы,

Умоляюще языком заворочал:

«Вчера мне небо раскрылось,

И сёстры Берри явились.

Очи чёрные, как винилы,

Крылья трепетны, как в пятьдесят девятом

В Зелёном театре!

И Мирна персты вонзала

В ледяную еловую березовую эту землю,

И земле в лицо горько,

Низко обо мне рыдала:

“О неужто тебе мало

Завладеть мужем моим, что ты

Домогаешься и мандрагоров

Моего сына!” —

И звенели от горя рельсы,

И семь раз с трубою

Обойдены были стены Биробиджана,

И как треть рубиновых звезд

Рушились с неба самолеты “Аэрофлота”!

Но тогда звонко, сладко,

Высоко, Клэр нежная вступала,

И жар алых лал мерк,

И открывались ОВИРы, и Мерры

Воды текли сгущённым мёдом,

И пела ко мне: “О, не гони! Где ты

Умрёшь, там и я умру и погребена буду!”

И пели они мне “Папиросн”,

И этот мамэ-лошн

Звучит во мне и поныне».

 

Потом он оглянулся

(Что-то заскрипело

И щелкнуло в складчатой желтой шее)

И опасливо, выпучив

Невидящие глаза, зашептал хрипло:

«А ты кто? Доктор? Что-то

Не похож ты на доктора! Кто ты?

Ты… знаю! Ты злой Салливан! Б-же!

Ты унес их в когтях, в нети

Закулисы!

Смерть стервятнику ада!»

 

Нет, я просто священник.

Похоже, в этот дом скорби

Пришел я напрасно —

Ты не крещён, бедняга,

Даже благословить тебя не могу я.

Просто — побыть рядом

С этой развалиной человека… разве что

(Что это он, умоляя,

Сунул таки мне в карман рясы?)

Сохранить… так и есть:

Окурочек папиросн «Беломорн»!

Вот на гильзе — и надпись:

«Мэйд’н голдн Манхеттн».

Бычок несбывшейся мечты мигранта! (и где они

Здесь достают эту контрабанду?)

 

 

 

НАТАН БЕСЕДУЕТ СО СТАРИКОМ ПОРТНЫМ,

ПОШИВШИМ ЕМУ РЯСУ

 

«Конец времен»! вы мне

Будете говорить!..

«Календарный вопрос!»…Эти ваши

Церковные заморочки! Хотите,

Я вам скажу, как пожилой человек,

Который что-то понял на этом свете?

Да, юноша, конец времён, всё верно.

Но времена в конце не исчезнут –

Вот вспомните мои слова! – вовсе

Не исчезнут! Они немного

Сдвинутся и совпадут. Как бы это…

Простите, юноша, вы ведь,

Если не ошибаюсь, — еврей?

Ну так вот, вы – православный священник,

А я – старый атеист, боящийся Б-га –

Б-г ведь есть Б-г и атеистов,

Атеисты – тоже семя

Аврагама, Ицхака и Яакова, верно? –

И мы оба – евреи, так что вы поймёте:

Что, вы ели в детстве щуку?

Так вот, когда придет конец миру,

Эти ваши старый и новый стили

Совпадут, словно

Шкура и начинка! А куда, говорите,

Денутся тринадцать эти

Дней разницы? – я с вас смеюсь, право!

Я атеист, а вы священник,

И вам ли не знать такие вещи!

Как добрая мама отделяет нежное мясо,

А щучьи кости и все это,

Все эти клипот, весь мусор,

Чтоб дитя кушало и не накололось, —

Как всё это она бросает в помойку,

Так всё зло этого мира,

От убийства Гевеля до близнецов-башен,

От золотого тельца до Шоа,

От первой гордыни до последнего скотства,

Б-г таки упихает

В эти тринадцать дней сентября

И выбросит вон!»

 

«Но как же!

Ведь зло и грех нарастают в этом мире,

Скудеет вера, любви не видно,

Все меньше в этой рыбе доброго мяса,

И почти уже не осталось, —

Что из такого дерьма приготовишь!»

 

 

«Да что вы, юноша ! верьте:

В мире нарастает святость,

И святых много, – вспомните Элиягу,

Как он жаловался в пещере!..

Б-жественные искры не гаснут:

Они живут и пламенеют,

И из них возгорится пламя

Новой жизни и нового утра.

А то, что мы с вами

Святости не видим…так это

Беда наших глаз, и только,

Бедных наших глаз, треклятых,

В катаракте, с отслоившейся сетчаткой!..

Вы верите мне?»

 

«Хотел бы верить…

Про слепоту вы, пожалуй, правы…»

 

«Прав!...да и это не вся правда…»

 

«Не вся?»

 

«Конечно.

Вся правда – в том. что

Эти мои глаза не видят уж четверть века,

Но шить-то это мне не мешает.

А? у вас есть что-то сказать за вашу рясу,

Молодой человек?»

 

Натан только

Сглотнул и покачал головой: а ведь верно -

Пошита ряса просто шикарно!..

 

«Ну так что вы сидите?

Идите – и не думайте много

Ни о чем таком – и даже

О своей слепоте. Пусть она вам не мешает

Хорошо делать ваше дело».

 

Идя домой, Натан улыбался,

Перепрыгивал через осенние лужи,

Рассеянно кланялся знакомым, прихожанам,

Сквозь пакет ощупывал рясу:

Надо же, синтетика, дешёвка –

А выглядит шёлком! Не хуже,

Чем у отца благочинного! Завтра,

Завтра Натан её наденет –

Завтра индикт, церковное новолетье,

Венец лета благости Божьей,

Четырнадцатого по новому, первого –

По старому стилю.

 

________________________________________

 

 

Телегония

 

 

ЗАГАДКА

 

Все сёла спят, все деревни спят.

Один пряничный Кремль не спит:

Ходит Перевозчик по кабинету — скырлы-скырлы,

Народное электричество жжёт,

Напряжённую думу думает,

Вековечную загадку разгадывает:

Как ему быть, как их избыть,

Волка, Козу и Капусту куда перевезть,

В этой сирой стране пересохших рек,

Где нет никаких непроходимых границ

Между двумя берегами кисельными?

 

Стынет в граненом стакане чорный чай,

Перевозчик на стол белы руки уронил,

На руки – буйную голову,

Видит сон-одурень:

Коза,брадой шевеля, Волка жрёт, шерстью давится,

А Капуста – то ли шаром покати,

То ли с плахи летят кочаны-головы…

 

Встрепенулся, очугуневшие очи продрал,

Взмолился отчаянно:

«Ой спаси ты меня, свят отец фольклор,

Не остави меня, мать традиция,

Подскажите мне грешному отгадушку!»

 

Ночь молчит, нет ответа Перевозчику.

Только мгла кольцевая огнями вкруг Москвы течёт,

Мгла свинцовая, терпеливая,

Только ветер, спирта-сырца хватив,

Попевает песни да всё похабные,

Сказки-побаски да всё заветные.

 

 

 

A/H1N1

 

октябрь-коба

одержим неверием

в теорию заговора

 

«они хотят нас поставить на колени

занимаясь самолечением

народ требует наказать выродков»

 

на лобном месте столицы

проведена показательная казнь паникера зорге

в его ноздрях обнаружена оксолиновая мазь

 

сполохи кумачового жара

первый снег не в состоянии долететь лечь

на воспаленную родину

 

отдельно взятые на местах

стихийные бунты против прививок

утоплены в вакцине

 

привитый товарищ! будь бдителен

в метро в коллективе в семье

враг не дремлет

 

следи бледнокожий

кровавосребристым взглядом иного

за движением масс: не потянет ли от кого

идеологически враждебным духом

дегтя и чеснока

 

вовремя

бей в набат извести органы (пульсирующее горло

того на кого донес

по древнему праву — твое)

 

 

 

ТЕЛЕГОНИЯ

 

 

...шофёры колесят по всей земле

со Сталиным на лобовом стекле...

( С.Гандлевский)

 

 

псы-овчары спали в роще

тысячу лет ничего не происходило

 

налёт волков на отару

был предугаданно полуночным

серыми однозначными

тенями на чёрном

обоссавшегося подпаска на дерево загнали

блеющую плоть рвали молча

мяли бесчестили

двух трёх ли

палевых псиц оставшихся в обороне

 

рыжие псы-овчары

сквозь сон услышали

кровь

мчались минуту

грудь в грудь рыча лая

врага смяли сами отдали жизни

 

когда всё затихло

подпасок осторожно подкрался

горящую головню поднёс к месту битвы

«вот и славно! ни одного волка в округе

в живых не осталось

жалко мертвы и волкодавы —

— ничего палевые суки

к осени щенков народят нам»

 

ждать не заставили палевые суки

к осени приплод явили

рыжих самцов с вислыми ушами

вот только рыжие уши не трепещут

не виляют хвосты-поленья

не ворочаются шеи

выросли щенки не визжат не лают

жолтыми глазами в ночь глядят молча

 

как там называется эта

теория

чуждая нашему орденоносному овцеводству

эта лженаука? скажи нам! товарищ подпасок

 

скажи разорванным горлом

 

 

* * * * *

 

Слезинка дитятки потинка старика

Имперскою костию резною покатилась,

Басманный суд опричная серьга

И в пьяный летник лето нарядилось.

 

Пророчьею косматой головой

Взойдет запекшееся солнце —

Щербатой волчьей ягодой-москвой

Наполнят таз с багровою каймой:

Кипит и варится и пенке всклень неймется.

 

Незрячий кесарь ненасытный рот,

Несут в половнике — и ости выбирая

Одышливо и медленно жуёт

Беззубо чавклою слюной перетирая.

 

 

 

ВНЕ ПОЛИТИКИ

 

«лучше жить в глухой провинции у моря»

 

 

Этого избегнуть

И того не видеть,

Поделить на части

Жизнь – а ну удастся?

 

Гряды мои гряды,

Пряжи да кудели,

Тишь моя звеняща,

Медь анахоретства!

 

Сад златокипенный,

Дом уединенный, —

Выключи-ка, друже,

Радио в холмах, —

 

Игрища и куклы,

Насекомых сонмы, —

 

(«Лебединое озеро»

В речевом формате,

Мессежди кастратов,

Всхлипы и скоктанья,

Статучёты павших,

Матерное слово

«Родина», — Рейнеке!

Прокуси им в глотке

Нежный газопровод) —

 

Жизнь моя отрыжка,

Сласть неподписантства, —

Башня белой кости,

Косточки куриной.

 

(Ты помнишь в детстве эту головокружительную, отреченную, пряную, мистическую грозную забаву: роемся в прелом разваренном белом волокнистом курином мясе, вытаскиваем её, костяную влажную клейкую вилочку-кость, на счёт «три» - ломаем, ты за один кончик, я – за другой: Ельчик! – Беру да помню! Час проходит, договор забылся, заплыл наслоеньями новых ярких впечатлений детства, лета, вольницы, - и тут тебя подловили – и всё, ты не в силах не выполнить, ты заколдован законами силы, скован цепями всевластья; подловлен – исполняй. Не так ли и ты, дольний бренный мир?... Кто, кто освободит тебя от детских страшных клятв, кроме Христа?

 

 

Но именно Его, это Имя, в этой именно ситуации – лучше не вспоминать! Иначе – вот уже, боясь оглянуться на сад – ком в горле, жжение за грудиной – затворяешь калитку, напяливаешь на штакетину проволочное кольцо, на станции покупаешь билет – в ту сторону всегда почему-то свободно, вот ведь какая засада ! полупуст заплеванный вагон полуночной электрички, — и, ничего не видя сквозь слезы в мерцающем аспидном стекле, в мареве уплывающих назад туч сизых на черном, фонарей, отражений, ни о чем не думая , как перестает думать выпускающий из закостеневших в судороге пальцев куст, камень, пустоту, и обреченно отдающий себя падению, - возвращаешься в постылый, тщательно и тщетно стираемый из памяти город (прощай! прощай, моя воля, мой покой, мои капустные гряды, мои закаты, мои сны, моя чистота и простота, прощай я сам!) – и находишь его лежащим во зле, в кромешной тьме комендантского часа, как всегда было, как сто лет назад и сто – вперед, хрустишь битым стеклом и кирпичной крошкой, и рваные пясти листовок с бетонных стен кажут тебе путь, поднимаешься наощупь – электричества в городе давно нет – на знакомый этаж, и дверь настежь, и не узнать, а твои близкие – вот они, уже ждут, зажимая кое-как зияния вспоротых животов, промежности, разорванные сапогом, ласково смотрят на тебя ямами запекшихся глазниц: «Где же ты был! где же ты был…», и так с Ним – всегда, только свяжись, только ступи за порог умозрительной своей тавриды. Беру. Беру и помню.)

 

 

* * *

 

неподкованный сапог! не подлее ль

честной стали грохочущей на марше

сентябрьскими мостовыми

 

мягкие неслышные

шаги на теплых сонных

лестницах

сжалось чрево домов

(предвкушенье: очкуешь падла)

 

ныне вот – два сапога пара

особенно правый

 

Пресвятая Богородице! зря ли

в облике Черной Мадонны Ты прошла по России

 

зря ли зрили

полуночную премьеру «Катыни» Вайды

сами виноваты – лень вовремя было

выключать рекламу

да и прайм-тайм был предусмотрительно занят

 

сентябрь что-то опадает

пора хруста время

сапог сапог

 

 

 

1 сентября 2008 года

 

в дебрях каникул отловленные йети

усмирены высморканы острижены дети

 

коросты вольницы занозы лета —

в тугой ворот в кладбищенский гладиолус

забитый в горло отпевший этот

голос

ушедшего августа все тише тише

 

урок мира в школах цхинвала:

«заря свободы двуглаво вставала…»

не отвлекаемся пишем пишем

 

 

 

СЛАВИСТАМ ХЬЮ И ДЖЕННИФЕР,

ПЫТАВШИМСЯ КУПИТЬ ЧЕРЕЗ ИНТЕРНЕТ

АВИАБИЛЕТ ОТ СИЭТЛА ДО МОСКВЫ

И ПОЛУЧИВШИМ ОТВЕТ :

«While processing your request error:

the requested destination is not on the map»

 

в европе холодно в америке темно

закрой окно

мы в Городе Дождей зимы не ждали, но

 

россии в этом мире больше нет

со всех дорог неосязаемая вьюга смыла след

 

россия разве что на черно-белом фото:

тверёз по пьяни,

в дырявом заячьем тулупчике бредет

буковски чарльз с чекушкою в кармане

 

такая уж зима

кому-то

для кого-то

 

 

 

ПАМЯТИ ДЕПАРДЬЕ

 

насколько надо быть французом и самой синей из теней

чтобы во сне лететь свободно над милой руссию моей

 

 

лететь легко и пучеглазо (звезда с собою говорит)

опохмеленною весною страной говеющих говяд

 

 

и просыпаться как губами у чаши с бабьим молоком

(дорогая накинь мне на плечи бородинский морозный платок)

 

 

и сыктывкар впустить со стоном как ложесна разъяв глаза

чтоб пахла пряным триколором одеколонная слеза

 

 

 

* * *

 

Грядет арабская весна

Очнись зима-наташа

Простоволосая со сна

И в веках простокваша

 

Сырая тлеет сырь-дресва

Искрит дымами грает

Ярилом котится москва

И кострома пылает

 

И как намаз взахлеб и всклень

Весенней гулкой ранью

Свиных паленых деревень

Священноверезжанье

 

 

 

ФОТОГРАФИЯ «ДЕВУШКА В НАРУЧНИКАХ»

 

Но кто ей руки вздеть помог!

Барклай весна иль русский бог

 

Чекой гранатною анфас

И ботичелли и свобода

Запомни тварь в последний раз

Весну двенадцатого года

 

 

 

ИНОСТРАННЫЙ АГЕНТ

 

1

 

все,

абсолютно все и всегда

начинается с малого:

чашечка матэ

песенка матье

самолетик матиаса

книжечка мэтью

 

в которой написано:

«увидел человека,

сидящего у сбора пошлин,

и говорит ему: следуй за Мною»

 

а ведь наш плоть от плоти,

судебный пристав!

 

неладно что-то, глубоко неладно

в благодатском королевстве

 

2

 

агентов содома

одного за другим

посылают в землю обетованную

а они раз за разом

попадают к нам в вавилон

 

3

 

== тульев-тульев

я надежда ===

. . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

«и шмелёв, и цветы, и трава, и колосья,

и лазурь, и полуденный зной…»

 

о я всё подпишу!!

только больше не пой

 

 

 

 

МАРШ МИРА

 

то-то листьев как зигов накидано

не асфальт — неторёная гать

на арбатско-погромскую линию

мы с тобою пойдем умирать

 

девять жизней и выбор оружия

виртуальной сумы да тюрьмы

мы с тобой так бессовестно молоды друже мой

так панически молоды мы

 

 

 

15 марта 2014 года, МОСКВА

 

не солнце не весна не снег не снегири:

соль тротуарная нетающее что-то

«свобода или смерть» — родная повтори

мы прислонились спинами к двери

закрывши за собой на оба оборота

 

молчи не отвечай! ( о хоум о милый хоум )

и пальцы разожми и ключ низвергни в бездну

но медный вкус его оставь под языком

чтоб я нашел его в тебе когда воскресну

 

когда проснусь и ты со мной

ты верь:

мы проще чем одно мы более чем рядом

что наша жизнь – легка прочна как дверь

в которую стучат прикладом

 

и черный автозак свернувший к нам с Трубы

не более чем кадр из фильма:

дымок из выхлопной его судьбы

летит невысоко и падает несильно

 

 

 

НОВОГДНЕЕ СЛОВО ПРЕЗИДЕНТА 2013-2014

 

две тысячи лиц

объектов охраны

ошуюю и одесную

а за спиной —

только ты одна, мерцающая вечным светом

новогодняя ель

 

храни же его

храни крепко

в смоле в скипидаре

в саркофаге

всенародного коленопреклонения

 

ель! идущие

на невидимую смерть

приветствуют тебя

 

 

 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИМЕН

 

в такую беспамятную осень

если что не дает оползти в бездну

бескрайним русским просторам — то снег

редкий косой

 

и еще эти

московские женщины в бесцветных пуховичках

женщины

женщины с листочками в пальцах

 

среди них — иногда дети

среди детей — редкие мужчины

 

октябрь холод

свечи на сером

стиль унисекс

 

 

 

МОСКОВСКОЕ РОЖДЕСТВО

 

яблоки с корицей —

уютный вкус

яблоки с корицей

я к вам вернусь

 

пушистая ёлочка

слюдяное окно

коричное бытие —

и ничто:

 

как папку вели ночью

во славу труда

как в машину пихали

"туда блядь туда!"

 

как пел лоретти:

санта лючия!

как на корицу была

аллергия

 

яблоко диккенс

надкуси

жизнь - мелодама

сан мерси

 

а три поколенья

минет — и что ж:

всё собянин плиткой

закладёшь

 

 

* * *

 

темной ли ноченькой гулко держава аукает

плачет ли пляшет с похмелья себя ли баюкает

снег ли метет

серый ли сеется свет

так и стоят которую сотню лет

среди угры у коломенской черной версты -

святость простая против святой простоты.

 

 

 

ВИД НА ПЛАНЕТУ ЗЕМЛЯ

С БОРТА КОСМИЧЕСКОЙ ОРБИТАЛЬНОЙ СТАНЦИИ

 

О. К.

 

Ум – есть всех оттенков коричневосухого

Земля,

Кое-где влажно, милосердно затянутая

Рыхлой тихой плевой

Облачной мудрости.

Увы, этого теплого, жемчужного, голубого

Живородящего

Вечно недостаёт, и местами в разрывы

Ум голимый виден один,

Ум,

Доставшийся дуракам.

 

__________________________________________

 

 

ЦАРИЦА СУББОТА

 

1

 

Йерушалайм вырезанный из солнечного масла

Барух Ата Адонай

Элогейну

Спущенный с неба

Сходящий на браду браду Аароню

Твердо стекающий

Мелех га-олам

Выпрямляющий мягко! ты – камень

И на кого ты упадешь того раздавишь

А кто на тебя упадет

Ше-га-коль нигья

Би-дваро!

Тот расколет многоумную глупую

Гулкой гудящую суетой голову

На две половинки полупрозрачной

Субботней тишины.

 

2

 

Вот и ты пришла,

В ряду всех суббот, глухим осенним своим чередом,

Одинокая Суббота.

Женщина зажигает одну свечу.

Женщина закрывает лицо ладонями, чтобы не видеть света,

И говорит браху (иврит –

Этот Твой язык, поток камней, плывущих в кипящем масле –

Так единоутробен рыданью).

В подсвечнике, предназначенном на две, свече

Слишком просторно. Она

Плохо крепится , падает на стол.

Женщина не отнимает рук от лица. Свеча, упав,

Не гаснет, продолжает гореть.

 

3

 

Поссориться в субботу – всё равно что

Убить непреднамеренно, в справедливом гневе наотмашь,

Невидимого незаконнорожденного сорокового ребенка.

 

Хала засохла, вино , остыв, помутнело и даже на вид прогоркло,

И свечи чадят, смердя, как подожженные перья ангела смерти,

Когда мы, сжавшиеся в змеевидные железные спирали всяк своей правды,

Разворачиваемся , каждый от своего слепого окна, , чтобы

Нанести друг другу

Последний торжествующий завершающий удар , –

Но молчим.

Мы, тем не менее, вот видишь, медлим. И мы молчим.

Мы вынуждены прикусить языки

И не говорить ни слова:

Это ты, ты нам рты заткнула,

О повелительная Царица Суббота,

Найдя таки управу на нас, одну из тридцати девяти,

« Маке бэ-патиш!» – наклонясь с трона, воскликнула нам грозно,

«Маке бэ-патиш!»

 

4

 

Мир ловил меня-ловил, да не поймал,

Потому что от него я никуда не убегал:

Это я, наоборот, его поймал,

Взял на ручки, крепко, ласково прижал.

 

Мир в руках моих брыкался,

Злобно урасил, кусался,

На пиджак мне обоссался

(Между прочим, Отче, Твое дитятко!)

 

Вэй, ты мелкий, некрасивый,

Глупый, лысый и сопливый,

Ты беспомощный, капризный, прожорливый, –

Наконец-то ты притих, мой фейгеле,

Наконец-то успокоился, ингеле,

Наконец-то мы с тобой посубботствуем!

 

Не построим, не разрушим,

Не зажжем и не потушим!

 

Вот он хлеб, а вот вино,

Вот звезда, а вот окно,

Вот река в окно видна,

Над рекою всю субботу – тишина,

Тишина слышна до дна –

Мы с малюткой миром в этом мире просто странники.

 

9. 11. 2013

 

_________________________________________________

 

Смерть Венеции

 

 

СМЕРТЬ ВЕНЕЦИИ

 

Пряха по нити распускает корпию туч,

Вплетает обратно в море.

Поддевает, разрезает

Стежок Риальто, вытягивает и сматывает в клубок

Четыреста мостов.

Стайкой летучей чешуи

Монетки прыгают в ладони туристов.

Катящиеся камни Святого Марка

Устремляются к каменоломням севера.

Кожаный, просоленной тисненой старым златом свиной напы, календарь

Загибают с краев, подрезают и сворачивают, подрезают и сворачивают

В толстый рулон, как крайнюю плоть,

Устраняют фимоз ссохшихся до теснот дней.

Неостановимое движение.

Захлебывающийся хрип пловца

Звучит как дикое рыбье наречие майя.

Высокая вода

Наполняет альвеолы; рой пузырей.

 

На лицо твое кладут

Плесеннопарчовый воздУх дождей,

На груди утверждают

Благовестие донного сна

В празелени медной резной чешуи.

Над гробом смыкаются вечносвинцовые створки вод,

Но тонущий хор продолжает петь:

 

«С миром покойся, спи ! Скоро, уже скоро –

Осанна, осанна! —

Властно войдет, введет за собой

Стройные полки утра,

Отворит пелены твои, как преклонившиеся врата,

Возляжет, как древле —

Ладони к ладоням, стопы к стопам, лядвея к лядвеям, перси к персям,

Уста в уста — громовым шепотом, полным ликующего

Повелительного огня,

Вдохнет в тебя весть:

«Ту эд Ио сонно стате соллевате а Венецья,

Ля миа пьетра Примавера!..» —

Творя всё новое, се, тебя примет

В сущем сане».

 

 

 

ТВАРИ ПО ПАРЕ

 

Огромно протяженная прозрачная тень,

Рифлено струисто стеклянно

Неслышимо дребезжа

Проплыла, облизывая ржавые стволы сосен.

 

Канаты неба ослабли,

Упали концами в асфальтовые пучины луж.

 

Отчего мы так отчаянно хрипло потно

Горячо наждачно

Дышим с тобой во всю

Оставшуюся нам глубину едва ли трети этой разреженности?

Оттого что мы готовились стремительно, но опять опоздали

К отплытию ковчега.

 

Кто первый из команды,

Глядя с бортовой палубы в оптический прицел

На двуединый неподвижный удаляющийся навсегда силуэт,

Бросит в нас камень — «склллленннь» — только в глазах пойдут

Оранжевые зеленые палые

Круги по октябрю.

 

 

 

СМС

 

— — — моя птичка! здесь в европе

оный день начался со снега

снегопад пошел в обратном направленьи

все белое снялось с места

подгоняемое в спину гортанными штыками минаретов

и ушло в небо

европа осталась черна и безвидна

черным льдом обледенели

посадочные полосы аэропортов

на железных дорогах

с глухим утробным звоном

полопались рельсы

и на горизонт за волосы подняли

как голову последней королевы

судное солнце

и отворились конвульсивные очи

«не гляди» --мир не удержался и глянул

бежать не сумел в накопителе аэропорта

поставлен на колени

ангелы-искусители (кинжалы газыри зубы)

идут шеренгой переговариваются смеются громко

каждому велят произносить шахаду

кто-то отказался в сторону за ноги тащат

(вот

велят всем сдать мобильники

впрочем и не жалко

батарея из без того почти сдохла

жизнь моя еще минуту)

я не помню кто я

но я не боюсь — — со мной

твой подарок(смайлик)

на прошлое рождество помнишь

ты подарил мне гранату

я сделала как ты учил запихала вжала

туда под свитер

где кончается лифчик грудь сердце

где серебром пульсирует тяжко

твой нательный крестик

вытащила кольцо (сломала ноготь)

(смайлик)

они все ближе

ну давайте давайте

я знаешь

я уже почти спокойна

(смайлик)

я разожму покажу им в разверстой ладони

всю нашу весну

 

— — — моя рыбка! у нас уже полдень

шесть часов разницы я уже в завтра

сколько раз тебя просил я

не тяни брось ты эту европу

сломя голову к едрене фене

приезжай в криминальную россию обратно

были бы теперь вместе

в конце концов на твоей ладони линия жизни

в сантиметрах всегда была длиннее чем в дюймах

здесь как всегда неразбериха

толпа осаждает вагоны

комендант матерится по громкой связи

захлебывается плачет потерявшийся ребенок

патруль наломал штакетника развел костерок греется курит

ни во что не лезет

меня толкают сшибают с ног но я

держусь не двигаюсь с места

(надо только терпеть держаться

ты же знаешь

здесь в дикой нищей бесправной россии

на этой станции где вечно

в кассе нет билетов ни на одно направленье

врет расписание буфет не работает туалеты закрыты

именно здесь от века

сходятся все маршруты

гонимого судом обезумевшего мира)

я терплю я помню — уж лучше

не поддаться общей панике и тебя дождаться

чем потом тратить

еще целых пятнадцать минут вечности

на поиски: что ты где ты

по какой статье на какой срок

в какую сторону ночи летит состав плачет

куда повезли какую на карантин определили

одну из обителей многих

 

держись помни

я с тобой (смайлик)

помни: я — — —

 

(конец связи)

 

(сбой в сети

сеть не найдена

сеть найдена но не нами

резкий рывок в сети

сеть переполнена

улов трепещет

задыхается

сеть

неумолимо тянут на берег

к свету)

 

 

 

* * *

 

Кольцо сужается.

Вот они перестали стрелять — надеются

Взять живыми. Изредка слышен

Торжествующий гортанный клёкот,

Отдаёт приказы.

 

Ну что же.

Мы держались, сколько могли.

Они всё равно не пройдут.

А нам — пора прощаться. До встречи на родине,

Сёстры.

 

Крепко обняв подруг,

Выстрелив в сердце сперва Вере,

Потом – Любови,

Надежда умирает последней.

 

__________________________________

 

 

2012 и другие годы

 

 

ГЛОБАЛЬНОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ,

ПРЕДВЕЩАЮЩЕЕ ОГНЕННУЮ СМЕРТЬ ВСЕЛЕННОЙ

 

Глухо ворча, тучи

Затягивают полнеба.

А это не тучи: это

Один, четыре, восемь

Тысяч, уже без счёта,

В бой летят эскадрильи

Симонов Магов.

 

Сояясь, сплетаясь, скалясь,

Устраивают в полнеба

Сизую камасутру.

 

Конец, конец миру!

Гудят, застят солнце.

 

Мертва зенитная рота:

Все полегли герои.

Пётр один остался,

Симон, сын Ионин.

По уставу, с поля сраженья

Уйдёт командир последним.

Глядит в грозовое небо,

В гущу ратей бесовских,

Рдяные глаза прищурил,

Разъеденные солью,

Седые свёл брови,

Молчит, каменит скулы.

 

Ну же, Петре, ну же!

 

Но командир медлит:

Пусть подлетят ближе.

 

(Рация тщетно взывает:

«Берёза, Берёза!

Я - Ромашка!

Ответь, ответь Ромашке!

Приём!» - нет приёма.

Пётр обрывает провод:

Чем ты сейчас поможешь,

Далекий соратник.

Рация, отдыхай, спокойся.

Огненного испытания,

Посланного тебе, не чуждайся).

 

Ближе, подпустим ближе.

За нашу

Сгоревшую родину.

 

 

 

МЕСТО СПАСЕНИЯ

 

Федору Сваровскому

 

Страшный сон видит иеромонах:

Мегаполис наполнен

Угольнолиловым дождем

И голубыми.

Упругие, скользкенькие, одутловатые,

На лягушьих циркулем ножках,

Они — всюду,

Тенями перебегают на фоне струящегося неона реклам,

Визгливо хихикают, ежатся,

Голосуют на обочинах пульсирующих тротуаров,

Спасаясь от дождя,

Голубые протискиваются друг к другу в розовые

Аккуратненькие пежо.

Да что ж такое! полон город

Этой пакости! Да где же вы, социально близкие —

Бабки-колдовки, суеверные тетки-вахтёрши,

Воры, алкоголики, скинхеды, директора

Инвестиционных фондов!

Иеромонах отчаянно кричит —

И просыпается. Бух, бух сердце. Господи, помилуй.

 

Скоро служить Литургию (запасов

Муки на просфоры и ядовито-фиолетового

Технического кагора, производства Беслана,

Хватит еще на полгода.

Что будет дальше —

Об этом иеромонах старается не думать:

День настал — вот и

Довлей, его злоба).

Единственное, к чему за эти годы

Иеромонах так и не смог привыкнуть —

Отсутствие молящихся в храме

(Хорошо хоть, всякий раз во время Херувимской

Из нор выходят

Обитатели пепла, двуглавые крысы,

Розовые, слепые,

Садятся в рядки, тонко, печально

Поют беззубыми роговыми ртами,—

Хоть кто-то живой).

 

Иеромонах напяливает ОЗК,

Делает три поклона

У подножия ржавой железной лесенки, уходящей ввысь,

Осеняет себя крестом, карабкается

И, с усилием сдвинув массивный свинцовый люк,

Вылезает из бункера.

 

Господи, прости меня, грешного,

Глупого человека! конечно,

И нынче в мире — то же,

Что и вчера, и третьего дня, и завтра:

Пепел,

Пепел от горизонта до горизонта.

В последнюю бомбардировку никто не выжил.

От города и монастыря — только, серые на сером, тени,

От братии – только помянник.

Собственно, вот же земля, вот — где-то вверху — небо,

Вот – данное мне место спасения,

Другого не будет, почва и подножие

Грядущего Твоего Царства,

Вот Бог и душа, вот и весь монах, — но и всё же,

Всё же: ни единого

Самого завалящего ближнего,

Подлежащего возлюбленью!

 

 

 

СПЕЦИАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

 

По-над спальными микрорайонами край

Чорн неба и ал всю ночь: утре

Конец света предвещан.

Кафедральный собор гулок, пуст,

Только староста заполнощь бден,

Хмур, деловит, блед:

Не распродан товар! Трещит в швах

Ежеквартальный финансовый отчет!

Староста пукам свещ, низкам образков,

На мощах освященных поясков тьмам

Сбивчивый ведёт счот трат,

Сохлым языком

Перелизывает ценнички, ярлычки,

Жидким выводит златом на сумрачном кумаче:

«СПЕШИТЕ! СЕЗОННАЯ РАСПРОДАЖА! СКИДКИ НА ВСЁ!»

 

Старосте поспеть бы к заре,

Грачий упредить грай, судный свет дня.

 

Не расторгуешь хотя треть — настоятель лют,

Анафеме предаст, поедом съест!

А чем же я виноват, осспадиизведиизтемницыдушумою,

Коли мы в россии живём, в ордынской тьме,

Во блазни да пьянстве да тупой туге,

Народишко –изо дряни дрянь,

И опять будет как в прошлый раз:

Конец света придёт, пройдёт —

Хоть бы им хны, не заметит никто.

 

 

 

* * * * *

 

Д.И.

 

Начало конца света

ознаменовалось серией страшных землетрясений —

с мест сместились

Гималаи, Кавказ, Альпы и Кордильеры,

низвергнувшись в мировой океан — это

семь тысяч кротких и смиренных

неведомых миру праведников

решились таки опробовать

маленькие горчичные зерна своей веры.

 

________________________________________________

 

 

зима охотника за улитками

 

 

ФОТОГРАФИЯ

 

Этот день так у нас и остался:

Черно-белым, шероховатым,

У моря, у юного моря,

И песенка «Дза Пинац».

 

Уголок у фотки отломан,

Такая крупнозернистая юность,

На двоих — полбутылки портвейна

И два орешка лесных.

 

У моря, у юного моря

Мы в песок закопали секретик:

Изумруд бутылочного донца,

Под ним — два орешка лесных.

 

Я состарился , а ты не успела,

Я крупнозернист как желтая фотка,

У моря, у черно-белого моря

Я наш секретик нашел.

 

В моем орешке – горстка

Изумрудной шероховатой пыли,

Твой орешек – лещиной

Гибкой пророс.

 

У моря, у юного моря

Подарю от нас подарок внуку:

Лук из орехового прута

И песенку «Дза Пинац».

 

 

 

ЭЛЬЗА, МИЛАЯ ЭЛЬЗА

 

Алмазы росы голубые

На райских горят алтарях,

И руки твои золотые,

И сердце твое в волдырях, —

 

Сплетенья судьбы и извивы!

Ты заново выткала их —

И брачный хитон из крапивы,

И вечность, одну на двоих.

 

 

 

ВЕСЕННИЙ ДОЖДЬ

 

Д.И.

 

небо никнет к изголовью

тверди острие

кто кормящее любовью

кто кормимое

 

заливает слух и зренье

задыхает вздох

сорванный ковчег сирени

завертел поток

 

это пасха это наше

умер и воскрес

перламутровые чаши

молоко небес

 

 

 

ЗИМА ОХОТНИКА ЗА УЛИТКАМИ

 

Созвездия декабря вмерзли в угольный свод, и в ходиках оцепенел ход,

И охотник в берлоге спит до весны, — но и во сне ведет

 

Пальцем по карте-трехвёрстке, истрепанной по краям,

Спит, но следит вслепую заснеженный ход нор, тоннелей и скрытых ям,

 

По атласному белому этому, белому скользит, по легкой конвульсии льда

Чует добычу на два ее хода вперед, спускаясь пальцем по карте ловитвы туда,

 

В весну – - или не он ведет, или это его ведут

(Добыча следит охотника, силки траппера ждут)

 

Туда, где свет, где снега в помине нет, где вместо полей — моря

(Спящий вздыхает во сне, переворачивается на ту сторону декабря)

 

И можно ходить по воде, и в солнечную нырять глубину,

Идти ко дну,

 

И там на дне процеживать сетью янтарную взвесь

И по шелестящему ааххххх уловить: вот они! есть!! —

 

Драгоценная дичь: улитки, сворачивающиеся в глубине,

Кипящие в пряном густом трепетнобагровом вине.

 

 

 

КОРОЛЬ КОНРАД БЕРЕТ ПРИСТУПОМ ВЕЙНСБЕРГ В 1140 ГОДУ

 

Тридцать четыре толчка ровно (кто бы

Считал их, но их — тридцать четыре),

Тридцать четыре, исполненных слепого щенячьего визга,

Глубокоренной обиды кутёнка,

Топимого в ведре, старающегося выжить,

Отдавливаемого от света, дыханья, млека, —

На тридцать первом он берет себя в руки,

Сделав над собой неимоверное усилье,

Вспоминает о цели – таран головой барана

Бьет , собрав в мальчиший костяной цыпастый побелевший кулак

Все эти прозренья, чаянья. неуверенности, мренья,

Дрожанья, дребезжанья, расстроения амплитуды,

В единую точку –

Еще. И еще. Тупо, упорно, собрав остатки,

Непреклонно то же самое повторяя. И снова.

И!!!...

Сннннннннова.

 

Туда, вглубь. Всхлипывая, стараясь

Дальше, выше и глубже. Туда, где

Нет эрогенных зон, нет ни творчества, ни свободы,

Где только багровые пульсирующие корни иггдрасиля,

Только однозначные основы, где почва - туда, выше

И глубже. Вздымается , пульсирует и опадает

Латная железная рукавица,

Усыхает поло, теряет наполненье, взбухает снова.

 

Королю штурмовать город

Не привыкать стать. Король – в очередной раз , Небо! —

Уверен в себе. Прежде, видишь,

Чем взять крепость, король взял

В руки себя. Король уверен в победе.

 

И се! — врата пали.

Крепость извивается, плавится в поту , растворяясь,

Как воск под нагретым лезвием, воскресает —

И плавится снова, в стоне и рыданьи;

В ответном движеньи

Вдавливается в победителя, вбирая

Текущие внутрь армейские подразделенья,

В конвульсии, раз за разом,

Сокращаются, текут и пылают

Донжон и внешние стены,

И твердыня лежит , сдавшись на милость, —

 

И, пока победитель,

Довольный собой, как филин, ослепший на солнце,

У разверстых влажнокипящих врат празднует победу,

Пока пьянящее вино течет из бочонков

Потоками в расслабленные солдатские чрева, —

Она , сжав ледяное пылающее сердце,

Безмолвно, беззаветно и твердо

Выносит на себе через скрытую тайную калитку

Свою драгоценность,

Своего навек единственного повелителя и мужа.

 

 

 

* * * * * *

 

Когда ты спишь, я тихо дышу , сверху вниз,

По твоему животу (спи-спи; на правый, вот так, повернись бок...),

И вспоминаю историю этого мира, и утраченный парадиз,

И кончик языка слегка помещаю тебе в пупок.

 

Ямка, не глубже жизни!...не далее как вчера —

Кисловато на языке, и память судорогой свело —

Ты помнишь? Он в муках родил тебя из моего ребра,

И — не унималось, и Он останавливал, и сочилось вновь,

А я — вот тут перекусил, и перевязал, и от счастья дышал тяжело,

И были капли пота мои как твоя кровь.

 

 

 

 

* * *

 

летит олень рогов его корона

царапнула луны провисшее лицо

копыто сломано погоня неуклонна

его берут в кольцо

 

сожрут и станешь ими. дышит тяжко

и круп в крови

лети стелись спасайся глупый бяшка

 

кто говорит что на любви не страшно

тот ничего не знает о любви

 

 

 

УЗЛЫ

 

Не бойся его, детка!

 

Немного страшен, да? Нет, это не бес,

Это такой ангел, — просто

Он много болел, но

Время вылечило его.

Время, оно лечит всё,

Образуя вот эти келоидные рубцы,

Сросшиеся провалы вершин, мертвые швы,

Тугие гордиевы узлы.

 

Не бойся его, приветливо улыбнись,

Ничего ему не говори, молча пожалей,

Оставь его здесь, тихонько отойди (на всякий случай

Не поворачиваясь спиной).

 

 

 

* * * * *

 

Мы плыли-плыли, приплытие мы проспали:

Нас долбануло в какую-то преграду, днище скррржт, ковчег крен дал,

Не иначе попали в зону судьбоносных каких-то знаков!..

Но мы перестали уметь читать знаки,

Мы столь длительно мрели во чреве, скукожась,

И вот органы зренья и розуменья мы отсидели ( кровь волной мравьей), —

То ли вокруг сияет и слепит нас глина, выжжена солнцем,

То ли всё ещё на солнце чешуей потопные рябь-волны, —

Голубь, мил друг! Ну его всё, и ковчег — к бую:

Выплюнь из клюва ветвь, реки внятно.

 

 

 

* * * * * *

 

Если смерть на любовь налезет – кто победит

Мнится что стопудово смерть

Налезет напялится как на антилопу удав

Смазкою слюнногустой жолтой уветливо чавкло сдобрит

Вывернув челюсти бессмысленно тускло утробно в низкое небо

Пленками глаз блестя

 

Если только налезет

 

Похоже и пытаться не станет куда там

Хватило прошлого раза

 

Вон любовь ее в ладони держит

Аккуратно мелкими стежками тоненькой иглой зашивает

Ротишко разорванный почти до

Крохотного ссохшегося афедрона

Жалеет промышляет

О белесоватом корчащемся безгласно простейшем

 

 

 

СНАРУЖИ ЭДЕМА

 

хава

 

и грудь и бёдра мукой сведены

во всём не ты я стала только мною

и друг от друга мы отделены

непроходимой кожаной стеною

 

адам

 

живот земли влагалище воды

сосцы травы – и сладостней и ближе

я царь огня я с воздухом на ты!

 

что там вращается скрежещет с высоты

я никакого ангела не вижу

 

 

 

АДАМ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ

 

Женщина! о, ты,

Дивно устроенная как ножны

Для огненного обращающегося меча.

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг

Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

© 2009–2024  schokn.ru

Стояли звери около двери,

В них стреляли, они умирали...

Стихи очень маленького мальчика

Все материалы размещенные на сайте принадлежат их владельцам. При копировании материалов ссылка на источник обязательна! Администрация не несет ответственности за нарушения авторских прав, все материалы содержатся на сторонних ресурсах, все ссылки скрыты.

КОНТАКТЫ

 

Россия, г. Москва, ул. Зорге, здание COMCON.   

schokn@mail.ru  |  +1 212 736 3100

КОНТАКТЫ

 

Россия, г. Москва, ул. Зорге, здание COMCON.

schokn@mail.ru  |  +1 212 736 3100

КОНТАКТЫ

 

Россия, г. Москва, ул. Зорге, здание COMCON.   

schokn@mail.ru  |  +1 212 736 3100

КОНТАКТЫ

 

Россия, г. Москва, ул. Зорге, здание COMCON.   

schokn@mail.ru  |  +1 212 736 3100