Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
СЕРГЕЙ ГАЛКИН

Галкин Сергей (1970-1994). Ярославль.

 

Родился в посёлке Варегово Большесельского района Ярославской области. Вскоре семья переехала в Ярославль. В 1987 году по окончании средней школы поступил на филологическое отделение Ярославского государственного педагогического университета им. К. Д. Ушинского. После третьего курса оставил учёбу и в 1992 году поступил на заочное отделение Литературного института им. А. М. Горького, семинар поэзии Евгения Долматовского.

 

Стихотворение-призыв, не лишённое композиционной очевидности (распространённая грамматическая структура, основанная на нагнетании императивов), при этом магнетизирующее той самой патетикой заклинательности – таким образом, недостатки становятся продолжением достоинств, а о тексте можно говорить в контекстуализирующем аспекте. Он действует напрямую, весь, целиком, гудением императивов, но не так, как действует эмоциональное, будничное слово («так трогают только плохие / внезапно стихи», – сказано у Владимира Гандельсмана), а – энергией суггестивного начала: с этими вновь несколько очевидными «крыльями», но – тут же с выдающим поэтическое начало смелым художественным решением («к спине тростниковой», «меж прожилок и вен», «улиц из чёрного перца» – всё это нерационализируемо, непереводимо на язык прозаический или разговорный и свидетельствует не только о насыщенном чтении Мандельштама, но и о подлинности дара). Финал стихотворения – то, что не в последнюю очередь привлекло меня здесь и заставило голосовать за подборку Сергея Галкина в антологии – это строки о «спящей славе», которую «ворошат никуда не спешащей метлой». Как горько и безыллюзорно – но и не лишено надежды: если слава всего лишь «спит», то есть вероятность пробуждения (пусть и на одного-двух представителей поколения – в данном случае студентов упоминаемого Дома Герцена). «Твою повесть напечатают только в случае, если уборщица будет подметать пол и случайно заметёт её в типографию», – вспомнилось в связи с этой «никуда не спешащей метлой»; так было сказано мне в 14 лет – с тем сочетанием язвительности и беспощадности, которое могло быть свойственно только родственникам. Что ж, спешить действительно было некуда; стихи Сергея Галкина, найденные нами и опубликованные в антологии, будут прочитаны; отсюда – движение к новым коммуникационным связям. А значит, метла движется в правильном направлении.

 

24 февраля день рождения поэта Сергея Галкина. И пусть его нет с нами, и он ушел 24-хлетним, все равно не хочется говорить о Галкине в сослагательном наклонении. Как это ни банально звучит, но поэты действительно не умирают. Потому что мир, который открывают они для людей, пребывает вечно. Сергей Галкин не оставил нам своих книг, но в этом не его вина, а наша. Его стихи так и остались жить на растрепанных машинописных листках.

 

Я срублю себе дом с трубой,

Продырявлю во мгле звезду.

Погрущу вечерок-другой

И лисеныша заведу.

Буду чистить ему ворсу,

Пересчитывать волоски.

Я от смерти его спасу.

Он — от смертной — меня — тоски...

 

Стихи он писал удивительной, почти совершенной красоты. В них ощущалось то, что очень редко удается найти в нашей поэзии - широта кругозора, приобщенность к мировой культуре, ко всему, что создало человечество.

 

«Сергею вредит его эрудиция, он слишком перегружен знаниями для того, чтобы создать что-то новое», - бывало, говорили его коллеги-поэты, но это они, конечно, от зависти. Ведь тех, кто мог создать что-то, подобное тому, что писал Сергей, вокруг не было. Впрочем, немногие могли и оценить его стихи по достоинству. «Слишком сложно, читатель не поймет» — таковы были обычные отзывы на них, в печать они просачивались лишь малыми порциями, да и то под большим давлением, невероятными усилиями друзей и ценителей. Сам Сергей таковых усилий почти не предпринимал. Известность была так же неважна для него, как и деньги. Он мало что знал об окружающей действительности, да ему это было и не интересно. Он жил в своей собственной реальности, в которой Платон был реальней, чем Ельцин, архетипы — реальней, чем ваучеры. Он все больше удалялся от мира. Пока однажды, ему было всего 24 года, не удалился от него самым радикальным из всех возможных способов — внезапной смертью.

* * *

 

Ну так дай же мне эту свободу,

О которой твердят чужаки:

Словно свежевозникшую воду

Извлеки из незримой руки —

Или крылья к спине тростниковой

Пристегни меж прожилок и вен,

Оброни сокровенное слово —

Ничего не потребуй взамен!

Рано утром, когда ещё реки

В отраженьях содержат огни,

Подними мои медные веки,

В ледяные глаза загляни,

Этой жизни магнитную нитку

Раздвои о цирюльничью сталь,

Как на самую лютую пытку

Позови меня в светлую даль —

Мимо улиц из чёрного перца,

Мимо лестниц из жёлтого льда,

Мимо Герцена Дома, где сердце

Цепенеет ещё иногда,

Где всю ночь за решёткою ржавой

Человек работящий и злой

Ворошит нашу спящую славу

Никуда не спешащей метлой.

 

 

 

 

Жизнеописание Поэта в эпоху Осени

 

Ведь я тоже целовал

Запрокинутое лицо...

Ведь я тоже обронил

Дорогое кольцо...

 

У меня была женщина

Долгоногая, словно тень.

Воспоминание непослушливо.

Вспоминать же — такая лень!

 

Ведь и я мог тоже

Убивать ягнят в их яслях,

Для меня бы плясала в дождь

Иудейская дочь без шелков —

  и в шелках!

 

Я слагал стансы для русских мальчиков:

Они знали и пели меня.

Я мешал водку и одуванчики:

И за это любили меня!

 

У меня накипело сравнение:

«Карболкою пахнущий лес»...

Ангелы глупые и осенние

Плыли в лодке: на кой к ляду —

  бес?

 

Как хороши художники!

Но как же те хороши,

Что живут, подражая кошкам,

И не пишут стихов, как Ли Бо и Су Ши.

 

 

 

 

Стихи о Русской Поэзии

 

1. Князь Вяземский

 

Милый князь! Чего же боле?

Что еще от нас хотят?

Или нас морочит воля,

Иль покой отнять велят?

 

Белоснежные простынки

И сиреневые льды...

На фаянсовой картинке

Замерзают снегири.

 

Жизнь холеным зимним словом

Ворожит мне: «Сохрани

Отзвук бездны незнакомой

И тупую хлябь души».

 

На каретнике безногом

Мы поскачем, бедный князь;

За развратницей шелковой

Мы коня загоним, князь!

 

Милый князь, чего же боле?

Что от нас еще хотят?

Жизнь у горла горьким комом.

Снегири под сердцем спят.

 

 

 

2. Баратынский и Дельвиг

 

В. Я.

 

Будто сходятся снова лучи

На фарфоровой бледной тарелке,

Будто снова пируют в ночи

Баратынский и Дельвиг, оба поэты.

 

И к мадере с вареньем привык

Мой язык, мой прекрасный товарищ,

И другому другой говорит:

«Брат, ты связан немецким влияньем...

 

Мы поедем, поедем туда,

Где глухая, слепая погода,

И шагает в угол из угла

Тот художник, глухой как Бетховен...»

 

Отвечает другому другой:

«Жаль, мадеры осталось немного...

Был хотя бы один золотой

Лист осенний, ольховый, соленый...»

 

Мы поедем, поедем туда,

Где глухая, слепая погода,

И гуляют туда и сюда

Два поэта необщего рода! ...

 

 

 

 

 

Китай

 

Гоголек прибежал, прискакал...

У него было много дел:

Голубую звезду искал...

Ну а жизнь прожить не сумел!

 

Вот заходит в бар гоголек:

Желтый, желтый! Живой, живой!

На ладонь положа уголек:

Врешь, безумие... Я не твой!

 

Гоголек распушил хохолок:

Холеный хохолок, и седой!

Вот безумия желтый шелк,

Вот сухое алое слов...

 

Где ты был, гоголек, ответь!

«Я лазурью залил глаза...

А где был — там уже нет...

Золотые шмели да гроза».

 

Так живи, дорожая как желтый шелк,

И читать учи китайчат,

Которым жирный речной песок

Все равно, что тебе: черный чай.

 

 

 

 

 

* * *

 

Д. Р.

 

... И мне твое страдание простое,

Которому нет дела до меня и ямба,

Милее сострадания мужского:

Два мальчика роскошествуют в яме.

 

Из лета угол выдвинешь не глядя:

Свеча, подсвечница, угленок!

Щипцами завитки разглаживай до пряди

И улыбайся гневно и упорно!

 

В квартире: кресло

  и часы с кукушкой,

И к чаю два гневливых шоколада, —

Рассудок тростниковый, как же скучно

Расти во славу женщины и лада!

 

Поэт, наверно, тот, кто обновляет

Синтаксис — сухостойник тонконогий;

В который раз — мы заставляем ямбы

Ломать свой позвоночник тростниковый...

 

 

 

 

 

Жизнеописание Поэта в эпоху Оттепели

 

Редкостное тропическое растение,

Выросшее в рабочих районах:

То ли пальма, то ли дерево,

Черный цветок радиолы...

 

А детское здесь, по соседству,

В рыжем хрущевском дому,

И какие в гости приходят вести

До сих пор не сказать никому...

 

Я буду сидеть под вечнозеленым тополем

И волью в два синих удивления

Галочье волнение оттепели,

Светлую оторопь воскресения...

 

Здравствуй, честное мое косноязычие —

Редкостное тропическое растение...

Мой зверок — лохматое величие

Причесали — и заставили петь про детское...

 

«Я самая либеральная партия,

Восприимчивая к морозам и сумеркам,

Лингвистам города Тарту,

Разложившим высоту звука...»

 

Звук не столько высок — сколько прям.

И даже в балладе, которой свойственно удивление

От узнавания сюжета старинной песни,

Мой голос — желтая канарейка

О незаконнорожденном грустном растении...

 

Но отвори же смысл, как отворяют вены.