Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
PHILIPPE JACCOTTET

Перевод с французского В.Швыряева

 

 

* * *

 

Я хотел бы лишь одного:

суть очистить от шелухи,

да еще местечко найти

презираемой доброте.

 

Все понятней мне старики,

что день за день живут, шажком,

я терпенью у них учусь,

 

нерадивейший ученик.

 

 

 

НЕВЕЖДА

 

Чем старше я, тем больше я невежда.

Чем больше я живу, тем обладанье,

равно как власть, все дальше от меня.

Владею лишь пространством за окном

заснеженным, сияющим, пустынным:

ни господина щедрого, ни стража.

Я в комнате живу, храню молчанье

(и тишина ко мне служанкой входит

порядок хоть какой-то навести)

и жду, покуда вымыслы исчезнут.

А что еще способен сделать смертный,

противящийся смерти столь успешно?

Не знаю я, невежда беспокойный,

какая сила говорить меня

здесь заставляет, в четырех стенах...

Но слышу я того, кто шепчет мне,

чье слово проникает на рассвете:

 

«Любовь живет как пламя: в красоте

и пораженье тлеющего пепла...»

 

 

 

* * *

 

«Кто мне поможет?

Никто не в силах добраться сюда.

Кто протянет мне руки,

не сдерживая моих, дрожащих,

кто поставит ширму перед моими глазами,

не мешая мне видеть,

кто будет денно и нощно

окутывать меня, словно шубой,

не защищая ни от огня, ни от холода?

Ни у кого нет щита

против осаждающих меня воинов,

их факелы уже на моих улицах,

слишком все поздно.

Отныне меня ожидает

только самое долгое, самое худшее».

 

Не о том ли и он молчит

в средостении ночи?

 

 

 

ЗИМА

 

Жильберу Куллу

 

Сумел я все же крылья дать словам:

они парили в воздухе, сверкая,

и я хотел последовать за ними...

 

Но замкнут был в студеном декабре,

подобный старику, который молча

из-за стекла глядит в вечерний мрак,

блуждая средь своих воспоминаний.

Порой он улыбается: когда

по улице проходит освещенной

иль тень встречает, чьи глаза закрыты,

сейчас встречает, после стольких лет,

студеных, бесконечных, как декабрь...

 

Но если замолчу я, кто прикажет

той женщине, сгорающей под снегом,

светиться вновь и вновь, не превращаться

в скелет лесов? И кто укажет мне

во мраке этом росную дорогу?

 

Но вот уже легко, едва заметно

рассветный час касается травы.

 

 

 

* * *

 

Если не первый удар, то первый раскат

горя: как будто низвержен

учитель, семя,

как будто добрый учитель наказан,

словно слабый мальчишка,

и снова лежит

в слишком большой кровати,

даже не ожидая,

что его кто-то утешит,

если он оторвет голову от подушки,

загнанный, распятый, опустошенный.

 

Он не весит почти ничего.

 

Земля, что несла нас, дрожит.

 

 

 

* * *

 

Едва войдя в продрогший лес,

увидишь, что в стволистой клетке

неповторимый свет царит:

но это не костер горит,

не лампа, что висит на ветке,

 

а день, дрожащий на коре,

любовь, что, излучась, застыла,

и ясность Божия, чья сила

до срока дремлет в топоре.

 

 

 

* * *

 

Нищета

придавила нас, будто гора.

 

Никакая мечта,

что рассеивается сама собой,

не могла быть к нам столь жестокой.

 

Если человек всего лишь узелок из воздуха,

неужели необходимо

столь острое железо,

чтобы его развязать?

 

Мы все ошалели от слез,

бьемся лбом о стену,

и нас учат не собственные ошибки,

а действительность нашей жизни.

 

Дрессированные плетью.

 

 

 

* * *

 

Дыханья простота, зерно, что одолело

безумьем Времени взращённое репьё, —

лишь голос, что вершит призвание своё —

напев, из мрака в свет перелетая смело, —

 

всё это проглотил чертополох забвенья.

Нет голоса, нет слов, способных, как ружьё,

пространство прострелить и подстрелить мгновенье.

Нет этой стали в нас — и кто мы без неё?

 

 

 

* * *

 

Это уже больше не он.

Дыхание вырвано: неузнаваем.

 

Труп. Даже метеор

менее далек от нас.

 

Пусть это унесут.

 

Человек — это дышащая случайность,

более хрупкая под молнией,

нежели насекомое из стекла и тюля,

это скала ворчливой доброты и улыбки,

это тяжелый сосуд

для измерения трудов и воспоминаний...

Вырвите из него дылание — получите падаль.

 

Кто мстит и за что этим плевком?

 

Очистите поскорей это место.

 

 

 

* * *

 

Если ещё и возможен

(а кто хоть что-нибудь знает?)

сегодня какой-либо род бытия,

даже сознанья, который нам близок,

в этом загоне, а не на лугу?

Может быть, он нас здесь ожидает,

как на свидании, данном у камня,

или находит себе выраженье

в наших шагах онемелых, в наших слезах?

Как знать? Сегодня иль завтра,

глядь, эти камни ушли уже в вечные травы,

нет никого, чтоб назначить свиданье,

ни условного места, что тоже исчезло,

нет ни теней их, ни тени вообще.

 

 

 

* * *


В конце концов, говорит отпуск,

у меня осталось одно желание:

прислониться к стене

и всего лишь смотреть в лицо дню,

помогая потокам,

берущим начало в этих горах,

разрыхлять травяное гнездо

и нести сквозь августовскую ночь

под нависшими ветвями смоковниц

лодки, полные пламенных вздохов.

 

 


* * *


Выбирает ребенок среди игрушек своих

ту, что к смерти его доставит, —

лодку земную.

Может быть, Нил потечет к этому сердцу?


Когда-то я долго рассматривал

эти погребальные барки,

с двурогим месяцем схожие.

Сегодня я больше не верю,

что душа там на что-то сгодится,

в утешенье не верю,

не верю в топографию ада.

 

Но быть может, нежное

детское воображение,

изойдя из этого мира,

соединит несоединимое?

 

Или мы обретём утешение там,

на борту этой лодки?

 

 

____________________

 

 

 

* * *

 

Я сохраню в твоих глазах
багрянец не восхода, а заката,
который возвестит не день, а ночь,
я сохраню огонь, который канет  в ночь.

Я буду жить с клеймом
тоски по ночи,
когда я перережу эту остальгию
серпом луны.

 

Перевод А.Ревича

 

 


* * *

 

Однако сохраню я навсегда в глазах
невидимую розу сожаленья,
так над озерной глубиной
скользит порой тень птицы.

 

Перевод А.Ревича

 

 


* * *

 

Раздумья тяжелы и камни.

Мечты и горы
ничего не весят.

А мы еще живём в другом пространстве,
возможно — в промежутке.

 

Перевод А.Ревича

 

 

 

ФИЛИПП ЖАКОТЕ (фр. Philippe Jaccottet, род. 30 июня 1925, Мудон, кантон Во, Швейцария) — швейцарский поэт, эссеист, переводчик, пишет на французском языке.