Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг

Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон

PABLO PICASSO

А. Микаэль. «Поэзия Пикассо»

 

Адели и Эктору

 

«Мне говорят, ты пишешь. От тебя всего можно ожидать. Если однажды мне скажут, что ты ходишь в церковь, я тоже поверю»1. Пикассо начинает писать в 1935 году, уже достигнув пятидесяти четырех лет. У него кризис, он ищет новое в изобразительном искусстве, у него сложности личного характера. Он порывает с буржуазной средой, расстается с женой Ольгой и начинает другую жизнь. Он почти не рисует, не принимается за серьезные полотна и готов, как сообщает Сабартесу2, «бросить все: живопись, скульптуру, графику и поэзию, чтобы целиком посвятить себя пению». Но писание захватывает его. Не теоретический труд, не роман, не автобиография, а именно поэзия. Этой напряженной, почти ежедневной в 1935—1936 годах деятельностью он с небольшими перерывами занимается вплоть до 1959 года, которым датируется самое позднее из известных до настоящего времени его сочинений. Действительно ли оно последнее? Ничто не мешает нам предположить, что в один прекрасный день мы обнаружим позднейшие тексты. Более трехсот пятидесяти стихотворений и три пьесы — не считая отдельных рукописей из частных коллекций — образуют не подвластный никакой классификации корпус3. Ибо их автор не ставит себя в рамки каких бы то ни было границ и заведомо строгих правил. Он разнообразными способами экспериментирует со своим новым материалом: он постигает его непосредственно в процессе письма.

Как же оценить Пикассо-поэта? Соразмерны ли по значению эти сочинения его живописи? Современники художника, восторженные или не слишком благосклонные, имели возможность ознакомиться лишь с самой незначительной частью этих текстов. Потребовалась публикация почти всех его произведений в издательстве «Галлимар» в 1989 году4, чтобы в полной мере оценить значение этого мало известного, хотя и растянувшегося на долгие годы, аспекта творчества Пикассо. Не вдаваясь в биографические подробности и не анализируя условия возникновения каждого отдельного стихотворения, их все же следует отныне воспринимать как самостоятельные произведения. А главное, их следует подвергнуть серьезному осмыслению. Поскольку эти тексты, не менее разнообразные, чем его изобразительное искусство, при поверхностном чтении могут остаться недоступными.

Пикассо пишет по-испански и по-французски5 и порой смешивает эти языки внутри одного стихотворения, ориентируясь на различные ощущения, свойственные каждому из них. Если длинные, значительные по объему произведения часто написаны по-испански, то французский, несколько преобладающий в количественном плане, становится основным языком эксперимента. Первый же текст, написанный по-французски после череды стихотворений на испанском языке, представляет собой размышления о переводе: «если я думаю на каком-то языке и пишу "в лесу собака идет по следу зайца" и хочу перевести все это на другой я должен сказать "стол из белого дерева погружает лапы в песок и почти умирает от боязни понять насколько он глуп"» (28 октября 1935 года). Если при переводе попытаться воспроизвести воздействие, которое текст оказывает на читателя, то следует признать, что переложение с одного языка на другой должно быть его полной переработкой и необходимо коренным образом изменить не только форму, но и содержание. Стихи, написанные по-французски, позволяют непосредственно оценить не только работу Пикассо с языком, но и его интерес к многообразию значений слов: «"Синий"; что значит "синий"? Существует множество ощущений, которые мы выражаем словом "синий". Синий цвет пачки сигарет "Голуаз"... в таком случае можно сказать: глаза синие, как пачка сигарет. Или, например, если в Париже говорят "синий бифштекс", то имеют в виду красный, с кровью. Именно это я и делал, когда пытался писать стихи»6.

Пикассо-поэт, подобно Пикассо-художнику, не ограничивается одной манерой письма. Многие тексты написаны одним касанием, в один прием, без последующих исправлений; это длинные стихотворения, где слова сталкиваются и натыкаются друг на друга, как «вещи» в живописи: «Я помещаю на полотно все, что хочу; тем хуже для вещей — им приходится самостоятельно договариваться между собой». Льющиеся сплошным непрерывным потоком, эти стихи, словно написанные в нескольких измерениях, требуют, чтобы чтение подчинялось ритму дыхания, и делают сложным изъятие какой-либо части для цитирования: «вот точное воспроизведение выгравированное на одной из песчинок молчания которым подобны капли этого послеполуденного дождя в пустоте на белье постеленном на ложе из перьев восковой персоны имитирующей ребенка на берегу реки ребенок забавляется гоняя терновой веткой двух тараканов сидящих на куче картофельных очистков которыми стекает его тень...» и т. д. (12 февраля 1938 года).

Другие произведения написаны в несколько приемов, с многочисленными попытками разбить их на строки и строфы или представить в виде прозы. Забота о композиции, звучании и даже о рифме свидетельствует в пользу более классических устремлений: «ночью // в источник // сон окунает клюв // щелкнув им // в воздухе...» (30 декабря 1935 года). Мелодия речи зачастую опережает ее смысл: «скалит зубы чеснок цвета сухого листа в форме звезды // скалит зубы с видом насмешливым как у розы цвет которой пронзает // подобно кинжалу // чеснок звезды в виде сухого листа // скалит зубы с лукавым видом над кинжалом роз с ароматом звезды // падающей // как сухой лист // зубчик крыла» (15 июня 1936 года).

Интерес Пикассо к заложенной в языке игре слов проявляется во многих стихотворениях, которые можно было бы определить как «стихи-вариации». Предаваясь занимательной игре, в которой он комбинирует слова и целые фразы, многократно используя их в различном порядке — как он пытался делать в живописи с формами и цветами, — он старается обнажить все возможные их взаимодействия: «это зеленый тон миндаль застольное море смех левкой ракушка фасолина стекло неф тишина шифер неизбежность пустяк паяц // это смех на море застольная ракушка левкой тон миндаль негр фасолина стекло тишина шифер зелень паяц пустяк...» (9 апреля 1936 года). К Пикассо могут быть вполне применимы слова Валери о Малларме: «Его <...> вел древний поэтический инстинкт, основанный на принципе допустимости того, что существуют комбинации самых разнообразных слов»7.

Для Пикассо возможны любые перестановки, некоторые тексты скомпонованы, как пластическая конструкция. Он смешивает разнородные элементы: слова, цифры, нотные знаки, различные термины, принуждая их к сосуществованию в коллаже, сообщающем тексту зрительное поэтическое измерение и придающем чтению вслух сбивающие с толку значения: «до 3 ре 1 ми 0 фа 2 соль 8 ля 3 си 7 до 3 // до 22 си 9 ля 12 соль 5 фа 30 ми 6 ре 11 до 1 // <...> рука отбрасывает тень которую заставлял ее отбросить свет и сумма цифр наполняет тишину 3-5-10-15-21-2-75 — и шарф развевается в когтях волос и его расправленные крылья бьются опьяненные свободой в открытом небе бескрайности синем как полоски корсажа» (3 мая 1936 года).

Другая характерная черта сочинений Пикассо — амплификация. Он намечает зачин, изменяет его, добавляя вставками, вновь переписывает в первозданном виде и использует снова, включая все новые дополнения. С каждым повтором (число их может доходить до восемнадцати в одном произведении) он ломает предыдущий порядок, вторгающиеся в текст вставки упраздняют всякую семантическую линейность. Так появляются тексты, основанные на ризоматическом — корневом — принципе, с многочисленными все разветвляющимися отростками. Но Пикассо это не беспокоит. Он даже выступает в защиту плохо построенного письма: «Если бы можно было писать плохо! <...> Следовало бы обладать совершенным знанием семантики и писать плохо»8. Тогда язык становится одержим «безумием, заставляющим его сходить с проторенных дорог», и нарушает связи, продиктованные синтаксисом. Тем хуже, если это порождает письмо с ошибками, которые Пикассо отказывается исправлять: «Если я примусь согласно правилам, не имеющим ко мне отношения, исправлять ошибки, о которых ты говоришь, то все, что представляет собой мой собственный голос, потеряется в грамматике, а я ее не воспринимаю. Лучше уж создать другую, мою собственную грамматику, нежели корежить слова в угоду чуждым мне правилам»9.

В стихотворении, датированном 5 июля 1937 года, можно видеть, как последующие вставки изменяют первоначальный текст, дробят его и словно бы «распирают изнутри»: «как хороша капуста в сметане изысканного желания...» Затем он добавляет: «солдатам был дан приказ на защиту не так-то уж и хороша капуста в сметане скучного перечня подскакивающего с сомкнутыми ногами от аромата чеснока с луком и помидорами на глазах стрел беззубого рта знамени полного дерьма фелони с запахом обезьяньей тухлятины оплетенной тысячей прыщей вокруг шеи если противник высовывает свой нос и если звук рожка изысканного желания...» И наконец, в последнем фрагменте сочинения: «среди ночи на ладони руки солдатам стоящим на защите был дан приказ не стрелять в глаза жиринок в супе доставленном в пользование пиратам хороша капуста в сметане скучный перечень прыгающий с сомкнутыми ногами от запаха роз чеснока жареного с луком и помидорами пение петуха в глазу стрел беззубый рот знамени полного дерьма фелони с запахом обезьяньей тухлятины оплетенной тысячей прыщей вокруг шеи если противник высовывает свой нос и если звук рожка изысканного желания...»

Одни стихи Пикассо построены на омонимической игре слов и фраз, как стихотворение от 24 марта 1936 года: ma lady gai rit sable...10 Другие принимают форму, внешне напоминающую стихотворение от 29 апреля 1936 года, в котором он жонглирует повторением слов, обозначающих цвета. Пикассо не ограничивает себя. Он пишет спонтанно, но не автоматически. Частично осознавая, что он играет, он принимает свершающийся акт писания и дает себе большую свободу манипулировать речью. Созданное им произведение настолько специфично, что для признания его авторства не требуется подписи. Мишель Лей-рис видит лишь одного писателя, Джойса, с которым Пикассо можно было бы «сравнить в силу необходимости поместить его в картотеку литературы <...>. В своих «Поминках по Финнегану» Джеймс Джойс представил доказательство подобной возможности превратить речь в так сказать реальную вещь, которая жадно поедается и пьется и которой можно пользоваться с головокружительной свободой»11.

Пикассо отрицает всякое расчленение своего искусства, каковое он рассматривает во всей его полноте. «Прежде всего, — любил он повторять, — все искусства суть одно; картину можно написать словами — так же, как описать ощущения в стихах»12. Для Пикассо в принципе любое творчество — едино. Поэтому он двойственно относится к своему статусу поэта. Гордясь тем, что его произведения опубликованы «Галлимаром», он зачастую подшучивает над своей поэтической ролью. «Но самое забавное — это то, что меня принимают всерьез, как если бы я был настоящим писателем. <...> А вдруг люди действительно однажды поверят, что я и правда такой же писатель, как остальные?»13 Пикассо судит о себе гораздо шире, чем просто как о художнике: «Я представляю собой много большее, но люди не принимают меня всерьез. Они принимают меня всерьез лишь как художника. Тем хуже для них»14.

Пикассо-художник явно присутствует в ткани своих поэтических текстов изобразительностью письма, композицией страницы, а также материалами, которые он использует непосредственно для записи. Если для того, чтобы срочно зафиксировать фразу или набросать стихотворение, он прибегает к любому, попавшемуся под руку материалу — клочку газеты, конверту, отдельному листку, то беловик он чаще всего переписывает тушью на более благородной бумаге, например на «Арше», которую часто применяет для графики. Созданные одновременно стихи и рисунки редко встречаются в его поэтическом творчестве, хотя среди них можно обнаружить интересные образцы, где одним быстрым «танцующим» движением он пишет и на скорую руку делает зарисовку. И все же его рукописи, написанные тушью или цветными карандашами, одинаково подлежат чтению и рассматриванию — от самого что ни на есть исчерканного черновика до записанного в строчку, почти каллиграфического текста, или же, напротив, до его извилистой и ветвящейся противоположности15. Чувствительный к пространственному характеру письма, он вслед за Малларме зрительно компонует страницы своих текстов. Их линейное переложение заметно изменяет чтение — этой игре он с упоением предается.

И в поэтических темах за спиной поэта все время стоит художник; повсеместно присутствует словарь, связанный с живописью: палитра, кисти, гравюра, отбрасываемая тень, свет... Но прежде всего — цвета: «аромат сочности желтого отбитый по звуку зеленого в отблесках смеха чарует вздыхая осязание розового взгляд исчезнувшего аромата небесной сини» (16 мая 1936 года). Все геометрические формы у Пикассо стягиваются к квадрату картины: «картины это рыболовные сети // с пронзенным сердцем // это сияющие пузыри // схваченные за горло глазами // под ударом хлещущего хлыста // бьющего крыльями // вокруг квадрата своего желания» (4 января 1936 года). По примеру живописи, жидкое, маслянистое, сметанообразное состояния являются предпочтительными состояниями вещей в поэзии Пикассо: «сливки ночи» (10 августа 1940 года), «железная кровать начиненная сиропом» (7 ноября 1940 года), «звездный сок» (21 июля 1940 года).

Как зачастую в его полотнах, темы этих текстов неотделимы от Испании: коррида, народные песни и танцы, продукты и блюда, война. Ужас франкистской диктатуры опосредованно выражен несъедобными продуктами: «суп из гвоздей», «стальные овощи в собственном соку», «тресковое мороженое»... Воспоминания детства, пережитые — подчас одновременно с процессом писания — ощущения, реальные вещи, созданные его поэтическим воображением или явившиеся из вселенной его живописи, любовь, жизнь, старость, смерть — вот темы, непрестанно выходящие из-под его пера. И центральная из них — уходящее время, тема, которую Пикассо легче, так сказать, выразить в поэзии. Все стихи скрупулезно датированы, и дата заменяет собой название; она нередко повторяется внутри текста и часто сопровождается точным временем написания: «нынче вечером во вторник пятого числа месяца мая сего года в семь часов без пяти» (5 мая 1936 года). Если стихотворения писались несколько дней, отмечена каждая дата. Поэтому представляется возможность проследить все этапы создания произведения, которое рассматривается как эксперимент со временем16. Укоренившийся в самой непосредственной реальности, Пикассо превращает настоящее в победоносное время своего творчества. Настоящий момент, растянутый, дабы вобрать в себя все другие измерения времени, упраздняет календарь и становится вечным. Часы разбиваются «от удара своего падения на землю» (8 мая 1936 года) и «капля за каплей», «падают в колодцы и засыпают навсегда» (9 августа 1935 года).

Стихописание не является для Пикассо ни случайностью, ни увлечением, ни страстью. Его литературные сочинения входят в корпус его творчества и не должны рассматриваться отдельно. Наверное, не стоит играть в сравнения и стараться читать его тексты в свете живописи или делать вид, что мы забыли о том, кто их автор, дабы оценить их по достоинству. В шестидесятые годы Пикассо признается своего другу Роберто Отеро: «Мне кажется, что на самом деле я поэт-неудачник. Как ты думаешь?»17

Примечания

1. Слова матери художника. (Здесь и далее примеч. автора.)

2. Имеется в виду Хайме Сабартес, друг и личный секретарь Пикассо. Именно Сабартес перепечатывал рукописи поэтических текстов, часть которых вошла в эту книгу.

3. Большая часть рукописного наследия Пикассо хранится в архивах Музея Пикассо в Париже.

4. Picasso P. Écrits. Paris, 1989. Это издание, подготовленное Мари-Лор Бернадак и Кристин Пио, содержит описание различных текстов, зафиксированных на разных материалах, а также библиографический указатель поэтических произведений Пикассо.

5. В настоящий сборник вошли произведения, написанные на французском языке.

6. Penrose R. Picasso. Paris, Flammarion, 1982. P. 488.

7. Valéry P. Essai sur Stéphane Mallarmé. Cahiers 1894— 1914, II. Paris, Gallimard, 1988. P. 278.

8. Picasso P. Propos sur l'art. Édition de Marie-Laure Bemadac et Androula Michael. Paris, Gallimard. P. 130.

9. Sabartes J. Picasso. Portraits et souvenirs. Paris, Louis Carré et Maximilien Vox, 1946. P. 127.

10. В строке анаграммирована фраза «maladie guérissable» — «излечимая болезнь». (Примеч. переводчика.)

11. Michel Leiris, Picasso écrivain ou la poésie hors de ses gonds. Préface in: Picasso, Écrits.

12. Penrose R., op.cit.

13. Picasso P. Propos sur l'art. P. 147.

14. Picasso P. Propos sur l'art. P. 145.

15. Например, пьеса для театра «Четыре маленьких девочки» целиком написана красным карандашом, слегка разбавленным синим.

16. То, что Пикассо говорит относительно своей живописи, в равной мере может быть применено к его поэзии: «Я никогда не делаю картину, как произведение искусства. Все мои полотна — это исследования. Именно поэтому я их нумерую. Это эксперимент со временем. Я их нумерую и датирую». (Liberman A. Picasso. — «Vogue», New York, 1 nov. 1956. P.133.)

17. Picasso. Propos sur art. P. 147.

 

 

http://www.picasso-pablo.ru/library/poesiya-picasso.html

 

 

 

 

 

 

 

28.10.1935

 

если я думаю на каком-то языке

и пишу «в лесу собака идет по следу зайца»

и хочу перевести все это на другой

я должен сказать «стол из белого дерева

погружает лапы в песок и почти умирает

от боязни понять насколько он глуп»

 

 

31.10.1935

 

в спальне новобрачных помещенная

с осторожностью на край подоконника

между корзиной с овощами бутылкой

жавелевой воды и веточкой петрушки

рука вызывающая у каждой

крошки хлеба слезу обжигает

губы огнем кисти покуда

та стирает пристающий к предметам цвет

в то время как ночь убивает

его с каждым хрустом зубов

и продолжает свой путь среди криков

и лая из каждого угла кухни

вовсе не жаждущей быть узнанной

несмотря на желание что

по вечерам возникает в тени

и несмотря на мнение апельсина

который освобождаясь от кожуры

показывает всей глубиной своего сознания

только одну надежду видеть

как она поводит задом поджимает губы

и прикрепляет за четыре уголка афишу los toros

отрывая руками кусок 2 на 2

и демонстрируя желание никогда

больше ничего не говорить

и не мыть посуду

и не изображать ледяной улыбки

и не ловить вырвавшееся слово

которое снова засыпает в смирительной рубашке

этой кучки счетов присланной парижской

компанией свето- газо- и так далее

сидя на углу стола из белого дерева

в синем костюме цвета лосося

и тем самым навязывая свою волю

бархатцам чей кровавый диктатор бездумно

шевелится топая ногой

но счет предъявить некому

и вопреки своему робкому виду

прикрывает рукой шею

в хорошо известных лиловых тонах

выделяющих на границе грудей

белизну сорочки и зарывает пальцы

в толпу мелочей

а те уже несколько месяцев вьют

гнездо в лучах солнца

отраженного с такой готовностью окнами

напротив но если

блаженство которое вопреки всему доставляет

мне аромат порея с замесом цветной капусты

что таится в складках ее одежды

и под ножками ее стула

не лучше ли все же терпеть

эти ласкающие взгляды

чем понемногу повышать хрупкую

температуру множества хлебцев

прямых как і

и обильно смоченных слезами

всей литературы

прогуливающейся вдоль провода

что тянется по земле к далекому источнику

откуда доносится пение флейты

орошающей из каждого своего отверстия

слово живое однако еще дремлющее

на столе то единственное слово

чей малейший шум однако такой

чтобы мелодия не переполнилась

и не прервала свое течение

и ритм мог бы их разбудить

но за дверью повязанный клятвой

поет петух и в этом он весь

его крыло бедра гузка и любовь

его красоток и несмотря ни на что

это не так уж и грустно

и я нахожу скорей забавной эту историю

только одно печалит меня в этот момент

то что я не могу быть с ней

и сказать ей пойдем гулять в сад

как тогда утром и купим сыру

и хлеба и будем есть сидя

на этой скамье что стоит

напротив высокого дерева

 

 

3.11.1935

 

воскресенье топчет всю его смелость яростно грызет краешек холста и шепчет в ухо

согретое солнцем оставшимся в глубине лестницы

и удирает со всех ног

не может крикнуть

или заплакать от смеха

ни вырезать профиль заполняющего комнату аромата

иначе как складывая в сорок шесть раз

надежду что не покидает его

плясать и петь

плавать нагишом под солнцем

в полдень

и изображать огромного крылатого коня в грохоте тысячи громов

иначе как сидя

делая записи в своем блокнотике

локтями слегка выезжая за край стола один чуть дальше другого

держа левой рукой уже исписанный листок а правая на бумаге

кончик карандаша здесь

где я нажимаю

гирлянда которую раздражают укусы вшей

по ним я понимаю сколько прошло времени

они делают вид что читают

и помышляют лишь о том

чтобы резвиться и насмешничать надо мной

их накрывающим

в этот вечер в пять без десяти

что с такой осторожностью ложится на мебель

и переходит с одного стула на другой

и окутывает их и утирает им слезы

и говорит им нежные и ласковые слова и преклоняет

колени перед столом и лижет буфет

но светильник чья гордость усиливается вместе со звуком обозначающим его пробуждение

тает от любви

лишь если время

может помедлить еще хоть краткий миг

и сделать пируэт через окно

и устроиться на моем плече

ибо столь лихой способ

продемонстрировать свое тело

лишенное всякого желаемого эффекта освещения

не выдержал бы дольше испытания

сделать из тени отбрасываемой его профилем

искупительную жертву своего властного желания

чтобы сменить положение

угол

сожженный окружностью

увиденной в глубине воды в вазе

где вянут цветы тубероз и засохли листья...

их крошечные сжатые кулачки

такие жалкие

и фиалки не будем говорить об этом ибо бедняжки отдали все и пребывают в нищете

и запах

галопом несущийся из кухни

лишь увеличивает их адские муки

в старании скрыть прорехи на их платье

к тому же таком измятом

но чего только не скажешь в этот час

дабы скрыть

тот всамделишный подъемный мост что распирает мне грудь

и потрясать словно знаменем всем этим вечером

чтобы гроза

разорвала его

и можно было составить партию в карты

где с каждым ходом лишаются жизни

не успев сделать записи

или поведать свою тайну кому-либо

кто не был бы

персона грата

я прекрасно знаю что все это никого не касается

но что вы хотите

я

я развлекаюсь

и открыто играю в запретные игры

до смертельного исхода и так счастлив принадлежать тебе только тебе

которую я так люблю

любимая

 

 

4.11.1935

 

[I]

 

нынче вечером

я видел

как последний зритель

выходил из зала Гаво

после концерта

а потом я прошел чуть дальше по той же улице до табачной лавки чтобы купить спичек

 

[II]

 

зеркало в пробковой раме

брошенное в волны посреди моря

ты видишь лишь вспышку

небо

и облака

твой открытый рот готов

поглотить солнце

но пусть пролетит птица

чтобы только мгновенье прожить в твоем взгляде

вот она уже потеряла глаза

упавшие в воду

слепа

и сколько тут смеха

в этот самый момент

не от него ли эти волны

 

 

5.11.1935

 

однако дух соли не считает раны на спине миндаля который издевается над гневными взглядами толпы и сдерживает свой разум лишь для того чтобы вдоволь посмеяться перед серебряным карманным зеркальцем отдающим в его руке сдачу врагу и совершающим долгое путешествие вокруг сцены где карп подпрыгивает под аплодисменты масла на сковороде оно-то знает короткую и увешанную афишами объездную дорогу ни в коем случае никаких криков и слез но по-прежнему безмерная нежность и сладость на губах произносящих слово только затем чтобы обласкать его и прижать к своему сердцу и чтобы глядеть на небо лежа в постели и повторяя руками движение мелодии разбивающей каплю дождя и чтобы следить за бегством мухи которая одна во всем мире не ведает ни своего имени ни своих грехов обнимается громко вскрикивает и поднимает занавес и пережевывает время отчего следуя законам математики прервется лестница сломает себе хребет так что ее чрезвычайно опасное положение не сможет изменить места которое ее рука запечатлевает на краешке окна аромат лесов такой израненный и умирающий что нынче вечером он уже не сможет изменить нежность и она в этот час стучится в ставни и входит и садится подле и читает через плечо подлинную и ощутимую историю беспримерной любви свежую как розовый куст с улыбкой обращенный к солнцу

 

 

7.11.1935

 

поскольку стул вопреки обыкновению

не приходит дружески похлопать меня по плечу

а кухонный стол не бросается в мои объятья

и чайник не целует меня в губы

и улыбаясь и хихикая не нашептывает мне на ухо

тысячу вещей которые я с трудом понимаю

а полотенце и тряпки не принимаются рукоплескать

и биться головой о границу отделяющую капельку солнца

просочившуюся в окно и мягкую насупленность мрамора

несмотря на тысячу украшающих его разноцветных ленточек просто чтобы посмотреть как они пляшут на дремлющей в уголке тарелке зеленый горошек ликует над диалогом toro и коня вопреки очевидности драмы разыгрывающейся и повторяющейся на тысячу ладов той самой которую мне придется выковыривать из глубины взгляда каждого зрителя моей самой тонкой булавкой я бы тем не менее предпочел дать им развлекаться как хочется и прервать действие только в конце корриды и разбудить их лишь когда они все умрут и мулы поволокут их оставляя всю пролитую кровь другим и разве что пытаясь запечатлеть в рентгеновских лучах мой портрет дощечку с доброй сотней обволакивающих меня колдовских мазей и с аппаратом внутри в сердцевине моего тела подготовленного к любым самым неприятным неожиданностям способным умертвить вас от смеха запредельной радости ибо в глазу toro все объясняется цифрами и ничего не ясно в глубине бычьего озера и только запах воспевающий рану может математически выразить пройденный путь подобный вьющемуся удару шпаги более опечаленной при виде жары прерываемой вздохами и прячущейся под юбками чем боли которая заглавными буквами проступает вокруг арены ощущающей бегство капля за каплей вопреки готовой идее пространства и отвлекающей от малейшего движения в саду где теперь не сыщешь детей играющих кто в серсо а кто как маленькие девочки в классики и уже распространяется зловоние и ужас внутренностей лопнувших в окровавленных руках убийц и вываливающихся из чрева лошади и начинается месса корриды и каждый крик пригвождает свою гвоздику к вазе и каждый рот поет четвертованный двумя двойными зеркалами образующими крест и скрепленными веревками которые одним концом привязаны к распаленным сердцам тридцати тысяч мужчин и женщин точь-в-точь знамя которое что ни миг пронзают снаряды покуда каждый из этих моментов кует их из своего кулака прикрепленного к единому раскаленному рукаву одержимому желаниями любви и общности всего народа что роется во внутренностях и пытается руками нащупать сердце а оно ускользает вместе с жизнью toro которому лошадь закрывает копытами плачущие глаза покуда из слез набирается милостыня для завершения нынешнего вечера уже подходящего к границе того возраста когда седлают крылья — и выпрыгивает наружу разбивая ставни и звонит во все колокола в его ухе и приносит парусиновый цвет сирени цветущей под белыми доспехами разодранными до земли дырой мушкетона в цвет масти toro и уже слоеное мороженое распространяет по арене горький холод дежа вю остающийся в его груди и музыка усиливает его молчание и все резче крик стрижа врывающийся под балдахин куда не добирается запах копченых сардин от которого совершенно забываются иллюзии и не нащупать времени чтобы присесть подле лжи покуда та грубо объясняет свою правду по линиям руки нумерует их и бросает в сторону в клоаку и у каждого своя судьба

 

 

8.11.1935

 

никакой лжи и поднятых рук и что еще говорить в этот ясный торжественный миг и немного комичный когда стол встает на дыбы и демонстрирует поверженному врагу свою исколотую грудь и так смешно изумлять какое-нибудь пойло своей чистокровной кровью хлебцев и холодной моркови и оставаться спокойным перед любой опасностью перед ножами которые разбегаются и бросают его даже не подумав обернуться в сладостных луковых слезах и не отдают себе отчета ни в мольбах ни в просьбах целой толпы доводов хоть разбейте носы если капелька солнца слепит но оно уже так устало и принимается греть похлебку когда сияющая скатерть распространяет свой желток ступая шагом отмеряющим голубизну тарелок и углубляется в зелень ветвей только затем чтобы сыграть шутку с часовщиком и собакой которая лижет резцом ощерившуюся рану и она в этот миг занимаясь огнем как картина являет нечто вроде крыльев голубки цвета сирени поднимающих в воздух кастрюлю и обретающих слово что приникает к ладони напиться свежей воды текущей спускающейся и растекающейся чтобы вписать свою историю в гребень волны

 

 

12.11.1935

 

прилично одетая молодая девушка в бежевом пальто с фиолетовой отделкой 150000-300-22-95 сантимов за подогнанную по фигуре комбинацию из мадаполама подшитую аллюзией на горностаевый мех 143-60-32 открытый корсет края раны раздвинуты при помощи ранорасширителей словно совершивших крестное знамение и натертых савойским сыром (реблошоном) 1300-75-03-49-317 000-25 сантимов за сквозные отверстия добавленные однажды к двум уже инкрустированным по коже судорогой которая охватила при пробуждении от смертной тишины цвета той притягательной силы что так в духе Лолб из Валенсии еще 103 за томные взгляды 310-313 плюс 3000000-80 франков 15 сантимов за взгляд забытый на комоде — штрафные санкции наложенные во время матча — метание диска прямо из-под ног в связи с чередой событий которые без всякого повода соорудили себе гнездо и в отдельных случаях превращаются в отчаянную рубку за кубок 380-11 плюс расходы но рисунок по лекалу истории с ее рождения и вплоть до нынешнего утра выполнен в весьма академическом духе не кричи даже если тебе наступили на палец указывающий выход и в то же время уступили чтобы выплюнуть свой букет вместе со стаканом для питья пропахшего казармой и этот запах идет во главе колонны со знаменем и если зуд желания не в силах превратить сардинку в акулу то именно с этого момента и начинает расти список покупок и не обязательно задерживаться за столом во время завтрака чтобы суметь записать то что хочешь сидя среди многочисленных гипербол посыпанных сыром и политых томатной пастой

 

 

20.11.1935

 

[I]

 

какая ярость приветствует вас так пристойно оседлав свою ненависть или это цветок что сжигает свою томность распростершуюся в барке скользящей по венам и внезапно открывает на своей щеке окно и бросает на улицу чтобы развлечься зерна благовоний

 

[II]

 

Цветок нежнее меда МТ1 ты мой огонь радости

 

1. МТ обозначает Мари-Терез Вальтер.

 

 

9.12.1935

 

круглое крыло крошки подаяния цвет довольствуется собой

мучающая рука тогда мы не будем играть

кричащий цветок я не хочу я не хочу

запах отчаяния если не хотите и вы

повод вычесать вшей но недолго плывет

ослепительность прячась от солнца на два метра с лишним и еще

голова выступает над краем окна это глупо архиглупо но

если ему не хватает отваги цвет владеет собой

это глупо архиглупо тогда голова

выступает на два метра с лишним если и вы ослепительность и она

 

плывет но недолго плывет повод вычесать вшей

если и вы не хотите еще и запах отчаяния

я не хочу он кричащий цветок

тогда мы не будем играть но если отвага если мучающая рука

если цвет довольствуется собой как крошкой подаяния

круглое крыло выступает над головой

 

 

14.12.1935

 

на спине гигантского куска

огненной дыни

дерево обрывок реки

гомерический стол

под угрозой крыла которое спешит сложиться

ради удовольствия видеть

как у него на зубах умирает

рассеивая его скуку

травинка

два крошечных бутона терна

склонившиеся к самой земле

целуются вот уже два или три дня

раздраженные плачем

маленькой девочки

 

 

15.12.1935

 

лезвие ножа обжигает рану которую вздох нынешнего вечера расщепляет спицами на нити капель

запах мыши попавшейся в мышеловку

растекшееся масло часов

как море

свинцовая нить привязанная к солнцу

висящая на шее дня

земля

пробуждает искушение цвета голубки и раздирает на тысячу обрывков край веера

SOS тени отбрасываемой на середину стола жалкой несчастной маленькой пальмой

подаренной на Пасху любезным флористом

но если малейшая тишина каждый день чуть чаще станет виснуть разодранная на парусе который тянет время

сшей эти губы светлым волоском вдетым в иглу своего глаза

 

 

16.12.1935

 

только цвет

пчела грызет удила

только запах

птица взмахивает серпом

только видеть их метаться на подушке

любовь плавит металлический рельс полета ласточки

только один волосок

 

 

28.12.1935

 

оседлав этот поздний вечер

всей своей печенкой

и потрохами припавший к озеру незабудок

открытому настежь любому ветру

и поддерживая руками крылья р

азбитые ритмом криков

я прогуливался когда внезапно сигарета

как безумная обвилась вокруг моего пальца

и ужалила меня до крови

 

 

30.12.1935

 

ночью

в источник

 

сон окунает клюв

щелкнув им

в воздухе

 

вырвавшемся

из кишок

цвета

 

спрятанного

в гитаре

 

и радость ее

опьяненная этим

пением

цвета

 

раскачивает

нити

на которых подвешен

поднос

сцены

 

и разливает

воду

из люстры

вдоль лестницы

зонтик

которой

с черной ручкой

 

и голубым ушком

звучит

 

а мыльный пузырь

улетает

 

и уносит пленницу

зарождающуюся зарю

 

 

4.01.1936

 

картины это рыболовные сети

с пронзенным сердцем

это сияющие пузыри

схваченные за горло глазами

под ударом хлещущего хлыста

бьющего крыльями

вокруг квадрата своего желания

 

 

10—12.02.1936

 

10 февраля 1936 года

 

I

 

в такой час распростертый на пространстве цвета покуда он сочится тишиной пронзающего ее звука света если крик в ночи ее волос не перекатывается в воздухе а волна ее окатывающая не в силах принести успокоение этими нанизанными друг на друга бусинами которые прикидываются улыбками загнанными в гнездовье раны бурей а та своим крылом своей ласковой мукой продлевает северной зарей туалет электрических проводов и отражает все это на самом дне моего стакана в такой час ее сердце звенит подбирая коралловую ветку прикрепленную к зеркалу хранящему ее дыхание

 

12 февраля 1936 года

 

II

 

сердцевина отражения его зыбкий кусочек распростерт по властному искушению пространства вероломно расцвеченного пронзающим его светом а черная и такая ласковая буря сжимает его в своих когтях баюкает и лижет за ушком сквозь тюль патефонной пластинки

 

III

 

вокруг патефонной пластинки лучащейся своей сердцевиной искушение убитое покалыванием света выпускает его лаская из когтей и сверкающее лезвие его желания скользит в глубине стакана и покусывает воздушное зернышко зарождающейся мелодии

 

IV

 

вокруг этих кругов пчелиный рой мелодии убивает цвет разрывает уколами воздушный шар надутый надвигающейся грозой и в распростертом клочьями свете парит пространный аромат ее образа

 

 

29.02.1936

 

плот медузы освобождается от моря чтобы взлететь и овладеть крохотным ледяным следом птицы если плот медузы наконец освобожденный от оков улетает во тьму то летит он следом за этим крохотным ледяным следом

если плот медузы сбрасывает цепи и плывет уцепившись концами пальцев за лохмотья волн то лоб его разбивается вдрызг о камень брызг птичьего крыла освобожденного от крохотного и ледяного если плот медузы сбросивший цепи плывет уцепившись концами пальцев только за эти лохмотья волн то лоб его разбивается вдрызг о камень брызг изрытый птичьим крылом освободившимся от подбитой птицы нежной птицы поющей на самом кончике рога огромного влюбленного быка

 

 

8.03.1936

 

с ударом колокола скука накрывает свою похлебку из прожорливых угрей и натирает стручковым перцем бахрому слез на линзы бинокля в котором снаряд внезапно останавливает свой полет вовсю прислушиваясь к мышам шуршащим в палатке бьют барабаны бьются стаканы до краев наполненные прозрачной водой того почти непременно необходимого что освещает ночь своей весны булавочными головками рука опускается и рассеянно поглаживает тонкую полоску на челе отточенного лезвия вставшего на задние лапы среди пустыни этой зари восьмого дня месяца марта а в ставни задувает мелодию песни перьев и тогда приоткрывается лицо тайны свернувшейся в смрадный шарик в самой глубине забвения и цветок наигрывает на флейте аромат финала

 

 

22.03.1936

 

вот хлебная крошка так нежно положенная ее пальцами на краешек неба настолько голубого дышащего будто это морская раковина вместо небес флейтист взмахивает крыльями с каждой цветущей весенней каплей которые превращают в клочья ее платье и окно раздувается и заполняет комнату и уносит парящие в воздухе ее длинные волосы

 

 

Жуан-ле-Пэн, 26.03.1936

 

утомительное пребывание тайной цены страдания томится на слабом огне воспоминания где главная роль принадлежит луку если ударом хлыста по глазам оторвать ладонь от ее линий читаного-перечитаного прошлого

 

 

Жуан-ле-Пэн, 29.03.1936

 

оплаченные персонажи драмы

что разыгрывает сама себе эту комедию

одни поверх других наводняющие сцену

своими репликами навязанными смрадной рабской логикой

последовательного липкого распада

сковывающего язык

если хоть один истинный крик его расцветит

и пусть отвяжут дороги что грызут крылья его рук

слово не сразу произнесенное сохнет на текучей коралловой ветке

и источает молоко из сосцов северной зари

высиживающей в гнездах крошечные радуги

и зачитывает список актеров

на лестнице сплетенной из клубка черных волос любви

просящий подаяния рассудок

рука потрясающая горящей по обоим концам рекой взяв ее за середину

пучок овощей разбитых усталостью

потому что гнались за двумя зайцами сразу

по озеру трескающемуся на ветру

привязанному к своим корням

король

королева

валеты

номера проигрывающие во всех национальных лотереях

мужики трудяги и девицы легкого поведения

крупные раки водящиеся в самых дурных местах Офелия хохочущая как безумная

шесть пар гипюровых занавесей сшитых на мраморе прозекторского стола

с которым схож полет первой ласточки увиденной нынешней весной

и слезы маленькой девчушки ракушки

ставни что закрываются перед носом вечера идущего есть свою похлебку

тоска тоска тоска жуткая тоска

и букет цветов прикрепленный смычком к шее голубя

падающего с потолка камнем в сердцевину колеса тележки

все вдрызг вдребезги все растерто в пыль

в этой утомленной зелени приставшей к кончику ножа

в которую превратилась пальма уколотая золотисто-розовым облаком

размазанным ее пальцем по голубому глазу

колокол сирота часов протягивает руку капризу рассеянной милостыни

 

 

Жуан-ле-Пэн, 4.04.1936

 

портрет молодой девушки

на старой консервной банке раздавленной грузовиком

добавить кусочек битого стекла и нарисовать профиль женского лица

снизу приделать пару маленьких кукольных перчаток

сверху воткнуть несколько перьев

все это прикрепить к горькому апельсину

сделать отверстие в крышке банки

 

[II] обезьяна сиреневого цвета чрезвычайно церемонная перед лицом обстоятельств — на коленях на турецком горохе тянет лживое вымя луны — отсвет башни на ее руке — прислушивается к запаху каждого удара который упаковщик наносит по коробке а та конечно же подсказывает ему имя жандарма — и обернутая в экзотические шали улыбается шару который усмехается над своими гримасами кричащими как ребятня возле школы — подбирает полу волны и усаживается на звук колокола плывущий на драной простыне облаков и вперяет свой взгляд в миндально зеленый конверт цветущего дерева ибо серость решетки источает нежность в ответ на более чем настойчивый призыв герани — но если роза освобожденная от одежд занимается туалетом и ищет вшей труба шифоньера удушает мелодию флейты томящейся на медленном огне на кухне и выкладывает свою правду афише разорванной по воле всех узнанных правд и случайно позабытых встреч — чудо известь живая и живое серебро ладонь лишенная своих линий глаза под ударами хлыста одинокий парус в просторе моря оторвавшийся от своей лодки рагу из кролика пытает свое счастье среди чабреца этой музыки привязанной к оргaну ароматов источника молодости

 

 

8.04.1936

 

[I]

 

очки прибитые стрелами любви в одиночной камере танца — жаркое корсаж барабульки яйца и помидоры в ее волосах груди древко ее знамени в масле ее аромат чабреца пронзает меня — отмечает время и вытягивает из клубка цвета воронова крыла долгие капли дождя — и клюет ногтем адскую машину сотканную из цветов на клумбе кромка громкого крика ее кринолина

 

[II]

 

каждое перо чеснока прибитое стрелами любви ореолом вокруг огня радости жаркого из барабульки и яичницы с помидорами танец знамя убегающего чабреца клубок долгих капель дождя в вороновом крыле пронзенном ароматом времени отмеченного криком ее ногтя клюнутого цветочной клумбой адской кромки машины

 

[III]

 

ноготь чеснок стрела любви чабреца клубок знамя долгие капли дождя танец в своей одиночной камере ореол барабульки ворон отмечает время и клюет в сердцевину ее ногтей

 

[IV]

 

клубок барабульки чабреца танцует в ореоле воронов долгие капли дождя и клюет в сердцевину этих ногтей время

 

[V]

 

время танцует в ореоле — клубок воронов в сердцевине долгих капель дождя эти ногти

 

[VI]

 

долгое время клубок долгих капель дождя клюет лошадь в сердцевине ореола ногтя

 

 

9.04.1936

 

[I]

 

это зеленый тон миндаль застольное море смех левкой ракушка фасолина стекло негр тишина шифер неизбежность пустяк паяц

 

[II]

 

это смех на море застольная ракушка левкой тон миндаль негр фасолина стекло тишина шифер зелень паяц пустяк

 

[III]

 

стекло негр тишина море шифер зелень фасолина смеха это левкой ракушка паяц тон неизбежность

 

[IV]

 

негр фасолина тишина зелень ракушка шифер тон миндаль море левкой стекло неизбежность это смешно

 

[V]

 

неизбежность это тон смех ракушка море левкой шифер зелень негр тишина стекло миндаль

 

 

10.04.1936

 

и только солнце скрежещет зубами

удваивает ставку

и рисует дораду на пере взгляда

намечает точку падения

и размазывает своими ногтями танец

 

 

12.05.1936

 

разве что дерьмо есть в этой столовой буфет сел орлом расправляет крылья и ломает их с треском сваренной всмятку синевы глициний предавшихся самым восторженным воспоминаниям потом он крадется вдоль резьбы стульев свернувшихся калачиком и спящих вполглаза настороже в ожидании прыжка которым закончится зеленый миндаль витка перелета ласточка улетает остается пожар возбужденный ее гневом на тонких ножках газели искусно выписывающей в тарелке свои мысли шар туго надутый кислородом любитель портить воздух прорицательница пришпиленная к занавесу грузовиком который ранит ее и выжимает на блюдо чечевицы повозка на колесах женских грудей обегающая кругом по краю скатерти расстеленной для завтрака покуда стол держит равновесие на крохотной точке острого угла кулинарного аромата это трагик во все горло изливает свою менструацию в чашу где пенится шампанское и выхватывает из огня каштаны печального цвета а красновато-коричневая с золотым отливом резинка стирает их в четырех углах картины то есть комнаты вышедшей из осторожной тени коллекционер криков и усмиренных пиршеств подчиненных игре света и капризам рисунка ослепленный этими крохами солнца на ощупь усложняет догадки фруктовой вазы полной ласк и оскорбляет обходительность белого пространства раздвинутые ноги в центре тайного шифра мышиная нора ультрафиолетовый луч людских толков призмы

 

 

13.04.1936

 

лодочка скрепленная гвоздями гвоздики присыпанная розами и зеленью пастелей привлекает сверкает и блистает ароматная и расцвечивает чарует и опрокидывает крылатый флаг в свой бокал этот шарф этот крошечный лепесток цветка вишни упавший на землю под деревом все это белье подобранное распоротое мышами в каплях дождя

 

 

Жуан-ле-Пэн, 19.04.1936

 

сон в летнюю ночь проколотый лучом алмаза это крик стекольщика на шее быка завернутого в туалетную бумагу крутится луч прожектора на кончике рыболовного крючка царапающего рану обсиженную кольцом мух а вокруг букет фанфар и поджаренная на живом огне кроха надежды привести в порт лодку до краев наполненную картечью невероятной рыбной ловли термометры кишат в сетях содрогаясь от дождя звезд просеянных сквозь решето радуги кусающей губы доброе утро нечесаных рассветов выходящих пьяными и бледными из объятий кабаков простыни пригвожденные по углам розами ветров горящими на кончиках аронника с шотландским рисунком и расцветкой и наполненные горошком проросшим в тепле игры ее корсажа и вылупившимся в благоуханном гнезде ореолов мелодия флейты топит свою печаль в тростниках занавеса и слеза за слезой отрываются капли от телеграфного провода на барабане ночи покрытой вуалью первого свидания крылья учатся по слогам полету бумеранга в синеве черный пожар пространства

 

 

21.04.1936

 

порошок ДДТ танец моста оторвавшегося от своих опор превращается в свинцовую нить воздуха камелия запутавшаяся в такелаже уносит в своих объятиях изуродованную голову мраморной статуи лежащей на прибрежном песке у воды которая тянет свои пальцы и отдергивает их назад в рукава едва ее цапает за ногти эта нечеловеческая форма властного тела замершего в камне по капризной воле сна флейтиста сирена заклеймила его каленым железом грызет его и тащит в пучину парус рыбака на конце стрелы следующей за опорой моста или по его ходу завернутому в звук с которым капля воды падает на его грудь и разбивает лоб дробясь на эхо в смраде гнилой тишины с приторным запахом пронизанным словно ударом шпаги ароматом копченых сардин карамель цвета умбры сквозь закрытые ставни стрельба в цель светом любопытных звезд все уши готовы к пиршеству вырванных знамен пуповина источника увлеченного рисунками колокольчиков спиралью поднимающихся вокруг солнечного луча установленного в самом центре праздника простирающего из обнаженной пены руку чтобы привязать свой взгляд к слепому полету открытый алчный гнилой рот песка метит в лоб непокорного чудовища одетого в воскресный костюм костяные копыта ласточки ноги покрытые сахарным тростником внизу под короткими штанишками с паучьими кружевами взявшими за горло мух рубаха из сырных полос на электрических проводах заключенных в хрустальные шары вписанные в движение прожилок лотарингской ветчины лежащей на полке как на лифте лифа садовая скамейка покрашенная зеленой краской где сидят нянька и солдат играющие в классы и в прятки побега из камеры совершенного обезьяной одетой как маркитантка —

дубовое платье из толстого бруса сбитого плотницкими гвоздями и по углам скрепленного кованым железом и заклепками —

шапка отороченная гранитными скалами пытающаяся удерживать в равновесии кроваво-красные перья из груди курицы раздавленной перевернувшейся на дороге машиной груженной апельсинами —

на шее ожерелье из лука и таблеток от кашля и свирелей пана —

портсигар выдолбленный в кишечных газах монахини держится на платье скобами прикрепленными к маленьким радиофоническим аппаратам прекрасное время для вишен запертых в своих ядрышках и прекраснейшая из прекрасных парит гордая красота стоя на облаках на перламутровых ступенях что смеясь делают круг над ее владениями над жалкой хижиной бесконечности о это любимое тело

 

 

24.04.1936

 

радуга вверх тормашками среди звездной ночи выжимающей белье колыбель в удивленных глазах чистейшей воды щегол в гамаке подмигивающий игрой круглых гвоздиков вонзенных в огонь по горло призмы веревка натянутая за концы в ожогах колеса завязшего в болоте и с яростью кусающего глаз подыхающего быка.

 

 

28.04.1936

 

Венера выходит из дому

чтобы купить у бакалейщика сардины в масле

и пораженная солнечным ударом

превращается в раковину лиловая шелковая бумага

некий образ Венеры случайно вышедшей утром из дому

в своем повседневном платьишке

в стоптанных туфлях на босу ногу

нечесаной

с жирными пятнами на рукавах покупает у бакалейщика сардины в масле

мелодия флейты на электрическом стуле забытом у ставен

сотрясает ее тело

при звуке этих грубых слов

становится видно в лупу подобие раковины

если принять во внимание тон который море придает крику стекольщик уносит на плече горечь артишока своей речи и ударяет ногой в завернутое ушко занавески за которой алтей приникает ртом к стеклу разбитому каплей масла а его крыло грезит геометрической раной восставленной для и против острого угла кристалла заключенного в математически иллюзорном аромате слепой солнечный луч прокалывает его и протягивает руки чтобы поймать дымящееся блюдо картофеля на столе стоящем верхом на голубом шнуре а тот летит среди садовых цветов в этот полуденный час 28 числа месяца апреля сего XXXVI года когда огромное счастье свернувшееся ежом служит мячом для игры и рисования по новой радуги заключенной в стакане воды вот он краешек надежды свалившейся лавиной на глаза бегущие во всю прыть к кружевному краю кучи соли расположившейся в глубине облака флердоранжа пока оно набухает дождем и обкусывает губы маскарада устроенного на гранитной стене колючками роз восковые фигурки их лица покрыты плевками

 

 

29.04.1936

 

если убрать все линии с полотна на котором изображена голова молодой девушки появляется парящий вокруг белизны аромат будто небу хлопнули по плечу появляется белая зависть появляются сыр маки белое вино согретое выстрелами по голубям белого флейтиста желтый крик размеренного как удары хлыста полета ласточки на молочной сиреневой заволоке лошадиного глаза крылатый конь в желтой пене на белом корсаже сиреневой пики линующий карандашом прыжки белой козочки сиреневая звезда желтый простор на серпе луны блюдо фасоли сиреневая дуга протянутая к желтому ирису кобальт синий индиго в сиреневых прожилках желтого шифера с белым оперением добавить голубого веревка на шее сиреневый желтый голубка с голубым выменем обезглавленный выкусывающий белой губой из сиреневой руки желтое озеро ложный воротник синего цвета крыса пожирающая сиреневый колос желтый голубой сиреневый желтый голубой голубой голубой голубой линия текущая по спирали мост попавший первым на последнем дыхании в самое яблочко

 

 

3.05.1936

 

до 3 pe 1 ми 0 фа 2 соль 8 ля 3 си 7 до 3

до 22 си 9 ля 12 соль 5 фа 30 ми 6 ре 11 1/2 до 1

до 333 си 150 ля 1/4 соль 17 фа 303 ре 1 ми 196

си 33.333.333

ми 10 си 44 ля 9 соль 22 фа 43 ми 0-95

рука отбрасывает тень которую заставлял ее отбросить свет

и сумма цифр наполняет тишину 3-5-10-15-21-2-75 —

и шарф развевается в когтях волос

и его расправленные крылья бьются опьяненные свободой

в открытом небе бескрайности синем как полоски корсажа

 

 

4.05.1936

 

тени клочьями отрываются от тел с той поспешностью с которой отправляются в путешествие и верные своей участи спешат отдаться встрече со светом в глубине дымчатого кристалла камнем падая в глубины океана своего царства вот эта история я родилась от белого отца и стаканчика андалусской водки я родилась от матери-девочки от пятнадцатилетней девушки родившейся в Малаге в этих percheles1 прекрасный toro породивший меня с жасминовым венком на челе зубами содрал со своих ладоней линии клетки в которой томилось племя птиц для жертвоприношений что раздирают когтями и клювом голое плечо цветущего лимона девушка помертвевшая от страха сломанные крылья голубое сердце по спирали исполосованное красным на глазах у ночной бабочки обернутой в платье из шелковой бумаги цвета зеленого яблока и обутой острыми ушками совы прыгает с волны на волну и заставляет прыгать в пене мраморную голову гигантской изуродованной статуи водруженной в песке у самой кромки воды

 

 

5.05.1936

 

стул сооружен из боя часов схвативших его за горло как склянку с озером ходики кресла которое нынче утром в 10.30 расцветает по весне опершись сквозь каминную трубу на сердце ласточки усевшейся на розовый телеграфный провод прощального букета тело подвешенное за язык в неброском пламени солнечных частиц которым дождит искусственная страсть палитры брошенной позади мельниц в крапиву радуга как бобина проводов разматывается и на камне аронников возникает профиль головы со взглядом натертым чесноком и луком и развязываются ленты рук опаленные жаром шара сделанного из расплавленного зеркала заключающего в себе незамутненный образ прыжка toro через барьер и все это для того чтобы сказать и это совершенно очевидно что никогда больше не нужно верить ни цифрам ни праздникам ни позолоченным полетам криков боли собирающим свой мед в клоаках на крылатых кусках извести с запахом бойни и мяса лежащего на решетке над огнем в час завтрака гостиничный вор через окно комнаты возвышающейся над другими вылезает на сцену из красно-коричневой с золотым оттенком бумаги баюкающей свою скуку в чаше слуха когда его напрягает парус цветущей пальмы с абрисом голубки плавной как звук однако почистим дно грязных кастрюль печальными глазами куропатки и ноздрями быка создав камеру пыток из нежных гармоний расцвеченных по компасу вымеряющему угол рамы и по капелькам волнения разорванной тряпки глотка открыта ударам по почкам будь то хлыст знамен выставленных в окне или тишина пригвожденная четырьмя углами к вырванной двери она клацает зубами и покрыта вшами будто это платье с вуалью покрытое дерьмом чопорного костюма молодой девушки на выданье нарезанное колбасными кругляшками и поданное как оленина а еще расходы на регистрацию и цыганские болеро тонкие спички нитей и боязнь огня который тянет зубами за волосы лошадиная тень распоротое брюхо за ставнями в теплоте скудного солнца рассеивает свет на мотив флейты доносящийся из угла зеркала сидящего под оливой белого занавеса нынче вечером во вторник пятого числа месяца мая сего года в семь часов без пяти

 

 

8.05.1936

 

тело обернутое бронзовым платьем в блестках смеха огненный пузырь возникает посреди площади розовый цвет испачканный спермой и увенчанный цветами молодой девушки с головой toro одетой в белое платье из перьев оно стоит на своем корабле изваянном из мраморных скал и плывущем в жидком воздухе яичницы под вуалью паруса из лапши с маслом окровавленного зеркала отчего день углубляется потом ее рука в дерьме собирает урожай в гнездах морских коньков ленты невозможных цветов воткнуты прямо словно шпаги в сердца на веревочных лестницах и ступени кишат птичьей толпой музыкальных нот плавящих свечи по всей их длине пока они тянутся схваченные за горло веревками за лошадьми покрытыми лентами на толстом слое красного цвета намазанного по окружности колес перевернутой машины предающейся агонии увядающего фейерверка зеленые и малиновые цвета забрызгивают песок под ударами часов сталкивающихся лбами и разбивающихся от удара своего падения на землю маки отделяются и составляют букет который наполняет хрустальную вазу водруженную на мир снизу пучки колосьев это снаряды надувающие парус корабля а сам он подвешен на шее облаков плывущих над волнами которые пытаются присосаться своими губами к килю и следуют за ним под натянутой струной его курса веер раскрытый желаниям и страстям черная живая известь подземных глубин где порхают на привязи бабочки любимые руки в абсолютной черноте солнца покрытого снегом угол зари прячется под подушкой

 

 

10.05.1936

 

где гроздья смородины заливают поверхность слов кислой сочностью света бьющего по голым ляжкам бледно-голубого с сиреневым оттенком тела воспоминания оно висит на гвозде пробивающем табличку из сетчатого живого серебра со струнами арфы и вбитом в самую середину прыжка розовой жабы тореро смачивает край своего плаща в пригоршне отделенной от руки мумии просящей подаяние у закрытой двери надежды и танцует фарандолу снег на раскрытом веере рассекает апельсин на лунки лошадь объятая пламенем сжимает зубами траур тамбурина яйцо отплясывает в струях шума в саду а тот подпрыгивает мячом в игре молодой сиреневой девушки обернутой в аспидный цвет тонкий как листок и растворенной в лазури легчайшей зелени ее белого платья потухающего как свеча веревочка вечера вьется вдоль рифм сонета и пальма-стихотворец становится похожей на пляж с мелким песком и песчинки как мертвые головы наполняют утонувшую лодку с прокушенным чревом ее обуздал укротитель вырвавшись из когтей часов прикрепленных как пучок прутьев на высокой мачте звуком флейты Пана натянутым точно белье забытое ночью на веревках колесница радости льет прозрачную воду на колеса ароматов влекомая взглядами исполненная сочностью цветов радуги песен и смеха

 

 

11.05.1936

 

но если платье отделившееся от плеч падает на дно лужи как камень и разбивает стекло рисунка часовая пружина бросается ему в глаза и ослепляет его и отдает во власть палача сухой лист освещающий путь черепа медузы между страницами книги акробат многоголосье черники окаменелый скелет тумана что поднимается из долины колонна жидкого черного мрамора переполняющая чашку с рисом по-валенсийски из угла карниза под звуки мертвецки пьяных цифр падающих капля за каплей на плитки огненных губок все это смешно особенно потому что надо петь всю жизнь ба-бе-би-бо-бу про бу-бо-би-бе-ба философского супа остывшего на краю буфета где солнце вилкой его поедает

 

 

Париж, 16.05.1936

 

ничего больше только аромат сочности желтого отбитый по звуку зеленого в отблесках смеха чарует вздыхая осязание розового взгляд исчезнувшего аромата небесной сини воссоздает голубку плавную как звук испарившейся песни света ослепленного криком жары распространяющей свое тело в прохладном воздухе и так нежно гудит набат в отсутствие часов вырванных у тишины

 

 

18.05.1936

 

каменеет цветочный аромат ветки оторванной от лимонного дерева его окаменелая форма перетекает из ладони руки опершейся о висок на жаре сиреневого цвета спрятанного за щекой и целит копьем в левую ноздрю молодой девушки на дальней окраине ее сна

 

 

20.05.1936

 

ах если бы птица вьющая гирлянды часов уснувших в чреве бронзового паука могла приготовить жаркое из звезд в недрах этого бриза цифр под яростными ударами козлищ разряженных в перья и спеть на розовом телеграфном проводе о зрачке голубого яйца на перевязи подвешенной к пламенеющему гвоздю вбитому точно в середину лба между рогами на голове toro какая тишина

 

 

23.05.1936

 

аромат геометрических форм напетый розовой патефонной пластинкой предмет математическое ничто мелодий флейты натянутых как покинутая веревка мертвые птицы падающие в озеро оторванные от своих крыльев оставшихся приклеенными к вискам облаков пашня петух камень в огне лимон и миндаль плющ ястреб стул обнаженное тело распростертой на углях любви поющей Ma Paloma буквы м.т.1 парящие вровень с волнами и птичья клетка раскрывающаяся как неподвижный цветок зеркало ласкающее синеву испарившегося корсажа ее щека на льду скопившемся на этом полудне сломанная на кусочки волшебная палочка тишины спрятавшейся под подушкой и пригвожденной к колесу крутящемся на последнем дыхании со всей скоростью огней букет положенный на ребро окна оторвавшегося от дома который потерян на последней карте в игре в поддавки под шум смеха что падая согревает мертвецки пьяную башню скуки поскольку лодка в наказание ждущая дня не карает и арфой вздымается парус наполненный слезами убитых собранных на полях расстеленных на просушку под солнцем музыки которую сжимает в когтях орел растворившейся в голубке плавной как звук

 

 

7.06.1936

 

за шторой отделенной от летящих рук волосами простора

лестница ароматов листа вербены

приставленная криками ласточек в их геометрических полетах желания

дымящийся котелок быстрого галопа призмы

цветок оружие вонзенное в сердце

его равнодушие умирает

его костюм порошок чаша в форме орлиной головы

снега музыки стрелы арлекина коса жнейка звезд

руки под расшитыми гладью рукавами корсажа

разоренное гадючье гнездо под деревом задремавших полуночниц

в мягких огнях разрезающих аромат тишины

повешенный на лезвиях ставня

нечто вроде барабана бьющего сигнал к сбору на математическом пункте

своей любви

в изумленном глазу toro расправленные крылья

плывущий голышом в аромате синевы схваченной за горло солнцем

в пыли

спрятавшийся под содрогающейся кроватью

зарывшийся в тень удара хлыста пробормотанного

зеленым

обескровленным

сжавшийся в комок воспоминаний брошенный в

пепел

в тот момент когда барабан лотереи указывает на

его выигрыш

 

 

15.06.1936

 

скалит зубы чеснок цвета сухого листа в форме

звезды

скалит зубы с видом насмешливым как у розы цвет

которой пронзает

подобно кинжалу

чеснок звезды в виде сухого листа

скалит зубы с лукавым видом над кинжалом роз с

ароматом звезды

падающей

как сухой лист

зубчик крыла

 

 

09.1936

 

если трогательное воспоминание о разбитом стакане оставшееся в глазу не отбивает ударом колокола время благоухающее столь уставшей любить синевой платья вздыхающего и обнимающего солнце которое могло бы в каждое мгновение засиять в ее руке но вбирает когти и засыпает в тени рисующей богомола грызущего облатку и если изгиб смятенной песни подвешенной на кончике рыболовного крючка сворачивается и кусает в сердце нож который чарует и расцвечивает ее а букет морских звезд кричит из ракушки о своей тоске таска на кончике языка его взгляда пробуждает трагический рататуй мушиного балета за огненной шторой на самом краю окна

 

 

3.10.1936

 

жалкая шагреневая кожа сжимающая разодранное тело истекающее кровью любви когда в тесноте венца ее гнезда из колючих ветвей жалкое воспоминание об аромате жасмина пригвожденное в глубине ее глаза бьющего в набат во все колокола кусает за шею радуги грозу пойманную в ловушку гребень зеркало буква комического алфавита угощение рука расстояние стертый цвет списка смертных покуда жизнь ставит на огонь в большой праздничной зале пропахшей капустой котелок с мясом надежд и улыбается под столом лжи все сидящие вокруг стулья поднимаются и идут пригвоздить себя к стенам административного зала в ожидании когда кошачья акула закончит вылизывать часы смолящие паруса своего добротного зонтика и прислушиваться к хрусту который производит ломаясь в моей груди язычок тревожного колокола ее взгляда с электрическим ароматом звезд раздавленных каблуком

 

 

10.10.1936

 

[I]

 

разрозненная плоть в своей жалкой шагреневой коже аккордеон сжимающий разодранное тело любви удирающей со всех ног истекающая кровью шерсть когда в отчаянной тесноте тернового венца ее гнезда из колючих ветвей со звуком тамбурина пробуждается жалкое воспоминание оставленное блевотиной запаха жасмина пригвожденного в глубине ее глаза где столы кафе точь-в-точь повязанные на шею шарфы и бьет в набат во все зеркала дарящие ее отражение всем пощечинам данным щекам этих колоколов покуда фариндодон фаридонделей кусает за шею радуги лифчик грозы пойманной в ловушку насвистывает между зубцами гребня и мнет в руках зеркало оставленное на счастье и спящее на ее груди

 

[II]

 

буква комического алфавита спикировавшая на жаркий уголь выпитый во время угощения рука расстояние стертый цвет списка смертных вбивающий свои гвозди в медь салюта на камне ее чела когда жизнь ставит на огонь в большой праздничной зале пропахшей капустой на коленях в углу котелок с мясом надежд пой пой Кармен и ты Клеопатра и улыбайся большим телам рыбаков сидящих на берегу канала под столом открытым лжи все сидящие вокруг стулья поднимаются и идут пригвоздить себя к стенам административного зала новенькой виллы Мари-Роз в ожидании когда кошачья акула закончит вылизывать часы смолящие паруса своего добротного зонтика и если погода ясная прислушиваться к хрусту который производит ломаясь в моей груди сладостный запах язычка светящейся пантеры ее взгляда с электрическим ароматом этот такой досадный шум распространяющий жуткий запах звезд раздавленных каблуком

 

 

11.10.1936

 

[I]

 

повязать на шею как шарф ванну наполненную кипятком

повязать на шею как шарф платяной шкаф наполненный грязным бельем

повязать на шею как шарф обеденный стол накрытый к завтраку пылающей скатертью

 

[II]

 

голубка дама у изголовья наполненная светлой водой с текучим опереньем освещенная образом обжигающей масляной лампы оборок

 

 

11—17.10.1936

 

11 октября 1936 года

 

встряхивай безумная свои пылающие простыни бедра бьющие крыльями голубка женщина у изголовья наполненная светлой водой с текучим оперением освещенная обжигающей масляной лампой оборок с повязанной на шее как шарф ванной наполненной кипятком где плавают клубки угрей тело ее в складках новенького зеркального шкафа наполненного грязным бельем сложенным по размеру под стать обеденному столу накрытому к завтраку и закрученному вокруг бедер сотрясаемых ударами солнечных ножниц бьющих точно в сердцевину букета иммортелей висящего посредине комнаты точно в костяк сепии света входящего в окно ластясь поют нежные тычинки жасмина музыкальные ноты прикрепленные к занавескам подвешенным зеленым и сиреневым цветом к красному кирпичу утонувшему в пепле что покрывает остаток сцены глаза всеми своими зубами впившиеся в кусок угля в беззубом рту блюющем волосами в глиняный кувшин полный молока и стоящий на кровати в которой утопает голова с распахнутым ртом в платье соляной статуи полоса света в зеркале шкафа набитого ласками перегородка между орлом и решкой поводов вычесывающих своих лобковых вшей на празднике наполовину фиги наполовину изюма лето продлевает свои ласки на изумленных глазах лежащих на руке испещренной колючками зеленых летающих драконов и ударами языка ласкает свои бедра тоски

 

13 октября 1936 года

 

спадающий по сторонам удачи кусок ее китайского платья скрепленного душераздирающими криками частый гребень полный вшей и нескольких волосков но вот точная копия текста «6 октября XXXVI — в картине от 30 апреля холст № 15 F "Женщина отражающаяся в зеркале" — положить на землю гребень с запутавшимися между зубцами несколькими волосками и несколькими вшами — в ее волосах тоже несколько вшей и если возможно несколько лобковых вшей на ее пушке» и в скобках «очаровательная мысль добавить к посылке» но какая тишина наделает больше шума чем смерть говорит дурак дуре элегантно почесывая чело своего ануса мне насрать мне насрать говорит прелестница тамошние приказы мне на них плевать хоть раззолоти дерьмо не пахнет розой быть может уже пора идти за стол есть суп из знамен их хорошо прожаривают и бросают в мочу которую до того шесть месяцев хранили в погребе и которой смочили двадцать шесть дюжин перламутровых четок из коралла цвета слоновой кости и оливковых косточек и шестьсот хорошо промытых в подсоленной святой воде маленьких задниц положенных каждая на брюссельскую капусту и запертых в сумочке из кожуры горького апельсина пропитанной крепкими кишечными газами монахини плюс тысячу связанных вместе и нагретых до того чтобы они стали плавиться вилочек для улиток потом еще несколько старых молитвенных книг занавес из большой гостиной в отеле кольца положенные отдельно в кошелек из бледно-розового шелка и еще нарезанные мелкими кубиками дружеские руки что приветствуют проходящий кортеж

 

17 октября 1936 года

 

разворачиваясь внутри лопающегося с громким звуком мыльного пузыря крупный краб сдохший на пустынном пляже

 

 

11.11.1936

 

В спальном купе храп вкупе со сплином

 

 

12.11.1936

 

[I]

 

анонимка сражается с анонимкой кулинарное празднество на реберной серединке

 

[II]

 

сосущие идеи форм в сосущих формах идей сила лишенная мускулов

рот наполненный кровью форм обсосанных до идей

 

 

11—17.03.1937

 

11.3.37

 

бархатная подставка для яиц перламутровая киста вызревшая на море между ее губами скрывает за своими прутьями желание там в тесноте ее тюрьмы гремящей фанфарами при свете свечей

при свете свечей за прутьями бархатной подставки для яиц перламутровая киста вызревшая на море между ее губами скрывает желание там в тесноте ее тюрьмы гремящей фанфарами

бархатная подставка для яиц при свете свечей за прутьями вызревшей на море перламутровой кисты между ее губами скрывает желание там в тесноте ее тюрьмы гремящей фанфарами

при свете свечей вызревающий перламутр кисты моря между ее губами за прутьями ее тюрьмы там в тесноте скрывает желание гремящее фанфарами при свете свечей киста моря вызревающая перламутром ее тюрьмы между ее губами за прутьями скрывает желание там в тесноте бархатной подставки для яиц гремящей фанфарами

при свете моря там в тесноте желание скрывает перламутр ее тюрьмы

 

в перламутре ее тюрьмы там в тесноте море скрывает рукой желание

 

там в тесноте тюрьмы под прутьями моря желание гремит фанфарами

 

узник там в тесноте

 

под прутьями скрывающими море

 

узник

 

гремит фанфарами желания

 

море гремит

 

желание заставляет греметь море которое там в тесноте берет его в плен и поджигает прутья длинная процессия прутьев поджигает их тюрьму где там в тесноте моря желание прячется и бьет в набат бархатной подставки для яиц

 

17.3.37

 

желание там в тесноте своей тюрьмы заставляет греметь морскую раковину и поджигает прутья которые удерживают его боем набата бархатной подставки для яиц

 

 

06.1937

 

в интерьере сердца мостят деревенские улицы а песок что течет из песочных часов раненных в лоб как бывает при падении из окон служит для осушения крови брызжущей из удивленных глаз которые смотрят в замочные скважины не мешает ли воздух задушенный вонью исходящей из ноздрей жирной бумаги валяющейся на земле и музыки скрывающейся под виноградными листьями пляске смерти чтобы она смогла одним движением стереть след голосов висящих на кончиках пальцев с кусочками хлеба размоченного в моче блистательно освещенный интерьер заново вымощенный и истекающий кровью песочных часов наполненных глазами увиденный сквозь замочные скважины печатных шрифтов положенных на виноградный лист стирающий со своих перьев запах хлеба размоченного в моче свет мостящий своей кровью песочные часы замочных скважин глазами стирает со своих перьев запах хлеба размоченного в моче смешение красок мостящих глаза перьев вырванных из хлеба размоченного в моче

 

 

2.07.1937

 

что за грустная участь у стула пронзенного старой мандрагорой —

кривой —

мелко порубленный —

сшитый белой ниткой как платье новобрачной и ударом шпаги полученным рожком газовой горелки которой вспыхивает северная заря разложившая для просушки на увядшем цветке из куска сиреневого шелкового смеха желтый лимон счетов небылиц и оранжевых слез спикировавших на машину приторной ночи.

что за кокетливое желание поджарить груду реверансов на шерсти разъяренного зверя —

слушай ухо прильнувшее к аромату чабреца удары хлыста в своих щиколотках —

что за грустная нищенская участь у стула жаждущего ласки и пронзенного тысячей весен она приносит сожаления зеркала по поводу его раны на рубашке из паучьей паутины старой нищенки записанной на спине свободного выбора пожираемого булавочными червями который пересекает стебель цветка апельсинового дерева приколотого в центре занавеса закрывающего мандрагору

 

 

5.07.1937

 

как хороша капуста в сметане изысканного желания поджарить груду реверансов взобравшуюся на шерсть разъяренного зверя слушай внимательное ухо прильнувшее к аромату чабреца скучного перечня ударов хлыста подскакивающего с сомкнутыми в щиколотках ногами и что за грустная нищенская участь у этих ласок аромата чеснока жаренного с луком и помидорами на глазах стула пронзенного стрелами тысячи весен она приносит сожаления зеркала по поводу его раны на рубашке из паучьей паутины старой нищенки записанной на спине свободного выбора пожираемого булавочными червями который пересекает стебель цветка апельсинового дерева приколотого в центре занавеса закрывающего беззубый рот знамени полного дерьма фелони с запахом обезьяньей тухлятины оплетенной тысячей прыщей вокруг шеи кричи кричи мандрагора а руки свистят

солдатам был дан приказ на защиту не так-то уж и хороша капуста в сметане скучного перечня подскакивающего с сомкнутыми ногами от аромата чеснока с луком и помидорами на глазах стрел беззубого рта знамени полного дерьма фелони с запахом обезьяньей тухлятины оплетенной тысячей прыщей вокруг шеи если противник высовывает свой нос и если звук рожка кокетливого желания поджарить груду реверансов на шерсти разъяренного зверя слушай сигнал смирно один в своей будке огонь вволю и приказы генералов пропитанных вареньем до костей ухо прильнувшее к аромату чабреца заградительные выстрелы и снаряды удары хлыста падающие отвесно на заграждения в щиколотках и что за грустная нищенская участь пленника прикованного к позорному столбу на заре этой ласки цветка апельсинового дерева приколотого к беззубому рту наполненному шерстью знамени полного дерьма кровоточащего на фелонь с запахом обезьяньей тухлятины оплетенной тысячей прыщей вокруг шеи

среди ночи на ладони руки солдатам стоящим на защите был дан приказ не стрелять в глаза жиринок в супе доставленном в пользование пиратам хороша капуста в сметане скучный перечень прыгающий с сомкнутыми ногами от запаха роз чеснока жаренного с луком и помидорами пение петуха в глазу стрел беззубый рот знамени полного дерьма фелони с запахом обезьяньей тухлятины оплетенной тысячей прыщей вокруг шеи если противник высовывает свой нос и если звук рожка кокетливого желания поджарить груду реверансов взобравшихся на балкон шерсти разъяренного зверя слушай сигнал смирно один в своей будке огонь вволю и приказы генералов пропитанных вареньем до костей ухо прильнувшее к аромату чабреца заградительные выстрелы и снаряды удары хлыста падающие отвесно на заграждения в лабиринтах ее щиколоток и что за грустная нищенская участь пленника прикованного к позорному столбу на заре этой ласки цветка апельсинового дерева приколотого к беззубо-му рту наполненному шерстью знамени полного дерьма кровоточащего на фелонь с запахом обезьяньей тухлятины оплетенной тысячей прыщей вокруг шеи крики руки свистящие вослед взгляду и мандрагора в подарок

 

 

5—24.07.1937

 

5 июля 37 года

 

крыло боевая колесница увязшая в синеве брошенной как подарок прикрепленный на мачте среди обломков парусника цветок одетый в золотисто-желтый мелкий дождь огненно-красный дождь радости от драгоценного подарка несущего в руках завернутые в старую газету экскременты розы фарс шутка сильный удар колотушкой по правой щеке крики оранжевый цвет синеватой гирлянды звезд на лиловом рукаве ее корсажа дань уважения миндально-зеленому вздоху смелости запертой в накидке ледяного кубка дремлет кармин легкое и удобное желание вокруг светло-голубого каменного рта радуги белое хмельное солнце развешенное на просушку как картина горящая и немая лиловая любовь звезда сотворенная ружейным выстрелом в бледно-желтом льду по которому волочатся лоскутья ее горького платья смешиваясь с землистым цветом скорби вихрь лазури растворенной в красном молоке омочившем ее пальцы в синем бархате капля за каплей истекает вода на кружок лимона капризно хорошо в тепле крыла нежной бабочки черная телка зрачок голубиное горло громкий смех хитрый лес роз на коленях мертвая от страха вертясь колесом

 

 

6 июля 37 года

 

тогда взгромоздили пушки на органы сами по себе привязанные к грудам сыра и обмакнули пальцы в сливки конкретного факта и флейт и лая кучей сваленных в дуршлаг и возожгли фимиам и старое тряпье которое прежде смочили бензином и лейтенант говорит своим вокруг что неприятель и носа не сунет и знамена что мы положили в рассол могут подождать времени побудки сложив руки и ноги в тепле спит генеральша а ее дочь занимается хозяйством под зубцами крепостной стены лицом к солдатам а те купаются в скалистых простынях ожидание было тяжким и по четверти изюма и фиг хватит на мазь от ран дерево увешанное сушеными плодами и будильник остановленный на времени завтрака колокол первой мессы принес тушеную и нашпигованную металлом смерть к куриной гузке пушечного рта снаряд замерзшие руки прилипшие к камням и нос шарящий в пыли под мебелью и впитывающий страх лежащий на занавесях легкий запах босых ног и подмышек растворяет свой рисунок в линиях водорослей покрывающих вощеный парус крыльями любви валик в подкладке пальто строит рожи покойникам острия крупных кровельных гвоздей потихоньку втыкают свою песню в тишину чистящую зубы на полотне на заднем плане битвы внезапно проснувшиеся дочери полка подсчитывают свои груди и члены пехотинцев обездвиженные пулеметом отбросы повозка с отбросами отбросы сваленные на пляже шарманка в коликах испражняется на розу ветров схожую с платьем новобрачной под которым скрывается священник переодетый в женщину легкого поведения по барабану скачет кузнечик и вонзает свои ногти в веревку с подвешенным петухом хлопковое волокно меча оборачивается знанием жизни объявление о поднятии занавеса заставляет расплавиться опоры и обездвиживает волны звучит рожок в уснувшей постели и молодая куропатка разбивает стакан с водкой о форштевень корабля

 

 

12 июля 37 года

 

мертвые от скуки стоят встык тесто для пирога церемонится перед алтарем сыра испортившего его корсаж дочь коменданта поверяющая свои мысли бутонам разоряет гадючье гнездо оборок разбавляя суп из гвоздей что плавятся в реверансах * карта вин поднимается на цыпочки с риском получить объявление идти и повеситься сделанное ополченцам и ласке руки по спине пейзажа не удается оживить праздник что подгорает на зубах ночи * вкус молний во рту и запах подмышек на кончиках пальцев знамени отражающегося в глазу подыхающей козы * вывороченные ногти кусок шелковой бумаги повторяет свою песню на краю решетки разложенной на земле руки скрещенные сзади карательный отряд приклеенный к сторожевому посту * но гудки в молочном тумане и баржи хлеба вдали и эти о ля-ля эти взлетающие биты играющих в классы детей и отчаянные крики птиц прилипших к замочным скважинам какой ужас какая беда и какой холод в костях и какой отвратительный запах распространяется * если ощущая лед ножа вспороть его плечо вкус алоэ поведает ему на ухо что значит прыгать карпом и смеяться куклой разбитой о стволы бамбука в монастыре лилий вывешенных на дверях казармы большой подарок большая ложь не принимает участия в пиршестве и не зажигает огня винной радости в горле открытом для любви и плясок на канате подвешенном к балкону который прибит к простыням разложенным на волнах * но пусть лодка причалит вся дрожа от страха при мысли что нужно взобраться на край пропасти той синевы что приникла к снегам покрывающим платье огнями и пустая клетка молодой куропатки и куница и веревочная лестница и упавший пепел сигарет и ступка полная чеснока в оливковом масле сгорят сплетенные и объединенные в факел * странная гулянка странный праздник который ночь нарезает ломтями шальных качелей * тоска тоска гирлянды и яванские ласки никогда не удовлетворят глубину разорванного вздоха сквозящую в ее шелковых чулках * ничего ни мнимого покоя огней в дрожании листьев ни времени ни каких бы то ни было желаний ни осадка

 

 

17 июля 37 года

 

а позже падение тонких кружев отлепившихся от потолка и такой бесцветный запах звезд падающих в вазу наполненную чешуйками и кусочками копченого сала таких любезных и так хорошо воспитанных и таких спокойных их чары мертвые от страха в своих придворных платьях выпачканных гудроном рука на рукоятке шпаги губы приникли к лезвию и тысяча поклонов и реверансов и тысяча триста пятьдесят одна улыбка несмотря на время отлепившееся от точных часов на ходиках несмотря все слезы которые воспоследуют перед любовью раздавленной колесами рыдвана но не сумеют разорить гнездо взглядов пришпиленных к зеркалу дерево жизни хмурится в своей раковине и смотрит сквозь

 

 

19 июля 37 года

 

сквозь щель раны бал невинных младенцев открытый взгляду на накрытом столе ни на секунду не упуская из виду сок горького апельсина поднимающегося по канату куда-то на край корки а тут волна кусков перкали сплавляется на лодках стоящих на якоре по тарелке полной вишен и муки и прячет свою тень там на перекрестке позади ее корсажа в ответ на зов рук хлопающих по стволу дерева и вот весь пейзаж летит галопом среди тайн этого бега растущих как водоросли раскаленные добела среди слов любви и призывных криков что разрывают прекрасными зубами потроха вырванные у картины брошенной в лужу пива и сохнущую на набережной в раме желаний и влечений и те щиплют стадо баранов покорно прядущих свою шерсть ибо ни экстракт мирра ни мазь из смородины ни копченые сардины ни пение птиц ни флейта ничто кроме запаха призрака звезд отражающихся во льдах не позволяет ничего и рассматривает лишь порядок линий запутывая сюжет этой мрачной комедии и озаряет своим светом грань стены образованной тенью которая вонзает ногти в край бездны куда падает сток жизни и покуда от случая к случаю розовые кусты выхаркивают прямо в его обнаженное тело паршу своих милостей окутывает экскрементами кроху надежды привязанной на кончик шеста с призом открытый взгляду на накрытом столе скрытая под столом мисс как мышь бежит хорьком и приглаживает перья на оперенье и брызжет от ярости слюной на палец а вот бы иметь сотни тысяч лье под ногами подобно зернышку проса просто сентенция на сентенции в каруселях улиц и на крюках скотобоен путает танцуя прыжки и пируэты в совершенной каталепсии но скажите мне молодой человек изучали ли вы углубленный запах кишечных газов вечером на закате солнца у моря в лесу среди ломоносов исследовали ли вы и лизали ли продукты пищеварения ваших отцов и не падали ли навзничь потеряв сознание от восхищения перед красотой цветов потрясенных до глубины мыслями бьющими в набат внутри горьких тыкв скажите мне не храните свою тайну она принадлежит нам и вы должны ее нам устраивайтесь поудобнее обопритесь на стойку сейчас вас расстреляют и предложат вам дюжину свежайших оплеух не двигайтесь вы бессмертны и больше не нужно и не к чему разве что перечислить основные факты поскольку вечер этого дня разочаруется и заскрипит если время повернутое грозой навоняет в его чашку

 

 

20 июля 37 года

 

и опечалит нам треть четверти радости и будет нежность и вес смолы прилепленной к перьям сердца положенного за щеку

 

 

24 июля 37 года

 

смелее парни упитанный поросенок хлебная похлебка конкретных фактов и тушеное мясо и рубец и потроха вынутые из пены солнечного букета не оплатят своих долгов полуобгорелым тряпкам плавающим в луже — углы обрезающие нить окружности с пронзительным звучанием цвета каким выделяется край ткани парящей на ветке коралла в который превращается звук кларнета замирающий во весь дух в глубине полей одетых в траур и сотни и тысячи миллионов и сотни тысяч и сотни дергающих за струны арфы изъеденной червем текущим прямиком в глубину с шерстинок покрывающих облака

алгебраическое действие с заживо содранной кожей изрыгающее весь свой уксус на стуле пронзенном мольбами лошади в открытой пасти ухоженная роза уложенная вибрацией стрелы вонзенной в середину роя сине-полосатых кабин пожертвованных даром двойным ударам лампочек взрывающихся между пальцами черного полюса ледяного шкафа платяного а музыка принесенная ноздрям на обед на поле боя это всего лишь готовое вкрасться подозрение о том каким мог бы показаться вкратце образ тени простой правды и аромат гниения который ее окружает и отпечаток который оставляет в пыли ее взгляд они надувают парус и парус их накрывает и позволяет заметить ту четвертушку тона с которой звучит самая простая ракушка пустая где индюк из фарса дурак дураком замешивает фарш который удушает его и расписывает самыми яркими красками льняное полотно препоясанное часами и цепляется к арабескам прикованным к его шагам сахар мокнущий в рассоле копченая селедка на зеркальце пудреницы

 

 

Мужен Васт Оризон, 12.09.1937

 

в конце дамбы променад

позади казино господин

одетый ну прямо конфетка

обесштаненный и вылизывает притом

мороженое с жареным дерьмом

и сплевывает так метко

косточки маслин

в глотку

моря

и нанизывает свои

молитвы на шнурок

знамени что коптится

на кончике грубого слова

которое освещает сцену

музыка зарывает морду

в арену

и расшивает

свой страх

перед ульем

ноги расставлены

веер плавит

воск на

якоре

 

 

10.01.1938

 

весна приближается крадучись оставь ей заботу напоить любовь она сочится из ее глаз окружая ледяной холод который каплями выступает на спине солнца подвешенного за четыре угла приколоченных толстых брусьев они же поддерживают небо готовое разбить кулаком шкатулку а та поджаривает свой свет на мягком огне отреза ткани покуда та отмокает в моче и экскрементах роз на общей стене их ароматов и всюду плетутся тернии свинцового провода изогнувшегося каменной дугой и раздирающего в клочья обнаженное тело девушки распростертой для просушки под лиловой простыней своего образа подвешенного к флажку на вершине шеста с красновато-коричневым призом ее грудей и всюду старательно рисуются тени аромата источаемого деревом во вшах раздирающих его до колик и все окутывается криками страха он взрезает тугую веревку маски из горного хрусталя изъеденной уколами грузовиков взгляд за рюши сердце бухточка холм межевая веха мера запах река спиралью окружающая спящее слово стрела лампы скользящая по бумаге весело ее пересекает

 

 

2—7.02.1938

 

2.02.38

 

повиснув на шее веревки

ласковая

молчаливая

приятно отдающая вербеной

плавные руки

забрызганные капельками пота

бьющие тревогу

в потоке света

прижатые к вискам

отблески льда стучащего в дверь

и таящего аромат радуги

за голубиными вуалями

пересекаются со счетами угольщика

как всегда приходящего вовремя

 

 

2-7.02.38

 

повиснув на шее веревки (повиснув ибо ее пальцы это лучи голубого желтого зеленого лилового света) ласковая (ибо извилистый рисунок окружает палец и беззубыми деснами впивается в него до крови) молчаливая (ибо веревка на конце которой она держится в равновесии хлопает ее по ляжкам и щекочет между пальцами ее ног пеплом циферблата часов подвешенных к пламени свечи) приятно отдающая вербеной (кавалькада тарелок вилок ложек и кухонных тряпок поставленная на постреливающий огонь и бросающаяся в ноги покусывая липкие руки тюремщика)

плавные руки (это руки слова едва сорвавшегося с губ и уже пьяного недостатком внимания окутанного гигроскопической ватой мелодии тянущейся из-под подушки)

забрызганные капельками пота (иначе говоря любовь печаль и легкий аромат сандалового веера) бьющие тревогу (я представляю себе тележку зеленщика влекомую телками выкрашенными красной краской словно кирпичная стена)

в потоке света (равном 137.840 минус марка приложенная к подолу ее подвенечного платья)

прижатые к вискам (свет сквозь ставни попорченные корзинами уже мертвых мандаринов поставленными на стол в столовой)

отблески льда стучащего в дверь (как говорится волей-неволей)

и таящего аромат радуги (порядок в мыслях запах угля ослепленного фарами автомобиля прибывшего чтобы овладеть резонами прилепленными к килю корабля оторвавшегося от потолка и поданного горячим на полотне брошенном в кресло)

за голубиными вуалями (оружие граждан погибших ни за что закопанных в землю и питающихся трупными червями)

пересекаются со счетами угольщика (услышать вдали за городом крики трех маленьких девочек атакованных змеями)

как всегда приходящего вовремя (чтение вслух списка номеров выигравших в национальной лотерее)

 

 

6.02.1938

 

окруженный зубами солнца вонзившего челюсть в свою плоть квадрат арены заполнен водой колеблется на свечах дрожит всеми своими шерстинками и стряхивает пепел который падает на мятую скатерть уже всю в пятнах после завтрака скатерть приклеена к потолку градом стрел вылетевших из раструба горна прикрепленного к мачте шпаги а та пронзает его и кровавит глаз его открытый двумя взмахами ресниц прикреплен двойными булавками к движению концентрических кругов расходящихся от центра крика вонзенного в натянутую кожу барабана и тот окутан чернотой ртов набитых землей ногти голубиных крыльев вырывающих вшей покрывают его цветущим шиповником признание приходит так поздно можно представить его на мраморном постаменте стоящим в пляжном костюме и указывающим вытянутой рукой выход возле туалета мужчины 10 сантимов дамы 1340 плюс расходы на регистрацию и завтрак оплаченный хозяйке заведения сфотографированной с обнаженной грудью и поднятыми руками в них она держит вазу с цветами великолепно подражая этюду который можно сравнить с внутренностью развороченного брюха раненой кобылы все это сливается с внутренностью ледяной глыбы и красновато-коричневым с золотом платьем брошенным на спинку кресла разломанного на тысячу кусков под занавеской подванивающих сердец подвешенных на самом конце древка знамени.

 

 

8.02.1938

 

роза чеснока роза роза

голубая роза лазури

освещенная розовым закатом дня

разведенная в розовом размазанном

грузовиком остановленным на

углу перегороженной улицы

 

красно-коричневых с золотом волос распростертых на лодке лежащей плашмя

река притороченная к ее платью раненая рука солнца появляющегося на всем скаку

замечает след копыта на столе и бросает свет с потолка

цвета оливок с чесноком цвета

пальмовой мази тихо в руках лазури

сочащейся розовым началом дня

 

ни больше ни меньше проявить на стене покрашенной известью колючее ложе красно-коричневых с золотым оттенком волос распростертых под рисунком который в виде лодки разрывает течение реки притороченное к ее платью ни больше ни меньше дать лодке расплавить воск красно-коричневых с золотым оттенком волос распростертых у подножия стола лилового цвета где карп совершает прыжки из розовой ваты уха стул тихо перемещает руку схватившую его за горло а теперь переместить в левую часть комнаты крахмал цвета приоткрытой двери и выбросить пепел света с потолка в глотку рисунка что хотел бы разорвать иллюзию тени копытом поддерживающей стебель на котором принюхивается зеленый миндаль

 

 

12—19.02.1938

 

12.2.38

 

вот точное воспроизведение выгравированное на одной из песчинок молчания которым подобны капли этого послеполуденного дождя в пустоте на белье постеленном на ложе из перьев восковой персоны имитирующей ребенка на берегу реки ребенок забавляется гоняя терновой веткой двух тараканов сидящих на куче картофельных очистков которыми стекает его тень отражаясь на спине выступившей из мраморной руки пока она воспроизводит изображение точно отлитое по отпечатку ноги подпирающей куриное крыло а сама курица поет вдали в овсяном поле смотанном в клубок на портрете кошки расплавленной как воск в углу чернильного блюда там в укрытии под левой ручкой кресла в синеве омывающей крошку большого хлеба выкусывающего своих блох уж не буду вам говорить о всей скуке и радости о песнях и смехе до колик этой любви ветра что поднимается по ступеням лестницы играя в бабки в серсо в веревочку в классики в салки в ножички и в цифры между тем старое солнце раздирает себя в дрожащей от холода и заледеневшей чесотке покрытой снегом и прячется под шкафом зализывающим свои раны протянутая рука просящая подаяния плюс триста девяносто триста двадцать семь метров хлопчатого полотна 387 ноль 250 и триста очень горячих хлебцев сливочного масла морковок растительного масла шесть стульев буфет кухонный стол уголь турецкий горох постное сало барабан его палочки старые газеты кисти один метр града ведро кровать клетка виселица палач раны и горбы и одежная щетка собака старая женщина ищущая вшей дерево и огромное зеркало в центре кухни отражающее битву два всадника бьющиеся копьями одно покрыто потом а другое кровью его раненый конь умирает опрокинувшись на землю публика бьет в ладоши на столе покрытом вощеной тканью а вино растекается по ней льется на пол прилепляется к оконным стеклам и раздирает ногтями света волчий капкан платья которое всего его окутывает цепями детских криков

 

19.2.38

 

подле лодки обмазанной смолой и надвое разделенной рамой подробное описание событий месяцев и лет дней и часов плюсов и минусов и всех соусов с чесноком и алтеем и приторно сладким перцем и с ласками рубящими меню на обнаженном стволе утреннего воздуха этого самого дня опаляющего края носового платка небес раскинувшегося для сушки прямо на облаках текущих сквозь щели в закрытых ставнях улитки под майонезом окаменевшего света подцепленные ударами языка счастье на потягивающейся мебели проснувшейся от того что ее тянут за уши а гудящие колокола расталкивают ее ветвями с листьями и цветами дающими плоды ядовитые птицы вгрызаются в серебряные монеты мазью покрывающие открытую рану нанесенную цветами радуги пока она убивает горшок с молоком спрятанный в тени веера открытого слишком резким ветром веревки бьющей по оконному стеклу толстый слой гудящих пчел развороченный рожком плавного пения петуха обжигает падая капля за каплей тканью занавесей напитком расшитым гладью на треугольник лазури положенный на лимон проколотый пламенем тысячи трехсот девяноста и ста цветных повязок глаза в землю но оставайтесь лежать откройте уши вы не уйдете пока не возьмете чего-нибудь не произносите больше ни слова и считайте шаги танцующих вас надо развлечь веселитесь решительно надо будет пощекотать вам живот чтобы заставить вас рассмеяться если вам не нравятся внутренности вам дадут кости таза тщательно опаленные и промытые миндальной водой бросьте капельку масла с крахмалом чуточку перца и соли четыре сушеных фиги четверть хорошо обезжиренного сала лук-шарлот кровяной колбасы кость каракатицы мешок коксованного угля две дыни и цену одного домика в деревне дайте закипеть на слабом огне постучите сверху тяжелым молотком и в течение часа писайте вокруг и не давая времени вздохнуть заставьте все это покрыться корочкой и раздерите кожу до крови и подайте почти остывшим на ледяных перчатках из лошадиного волоса в черный день

 

 

 

1.03.1938

 

черный луч солнца стучится в дверь

рисует на ее протянутой руке гвоздику

которая превращается в целое стадо складок

тени вытянутой из шума веера

спрятанного в тончайшем батисте горшка с медом и сахарной пудрой

полыхающего на краю небесной сини

сладкое миндальное молоко голубиного полета

протирает зеркало взятое в тиски клавиатуры дрожащих ножей

вставленных в спину солнца

пока оно сочится сквозь закрытые ставни

вместе с небесно-голубой вязкостью морского кобальта

 

 

9.03.1938

 

I

 

вот что раскачивается зеркало яшма ворона

нижняя юбка акант дилемма цитадель

рыло сосок опоссум

 

II

 

голая нога зеркального стекла

на пламени спины сошедшей с солнца лежащего

ничком на щеке

 

III

 

нарисованный на краю бездонной гримасы отвращения

маленький розовый и лиловый в черную крапинку полевой цветок

в стакане с градацией уверенности в ласке

карамели пальцев колеса

 

IV

 

покрывая желтый лимон кровью

текущей из грузовика набитого птицами

под синим покрывалом груды апельсинов

 

 

26.031938

 

бакалейное заведение старательно описанное пером на акантовом листе и нарисованное фиолетовыми чернилами на форзаце бесчисленных листьев шумного дерева возросшего на протяжении всей весны из листа лотоса кусок занавеса на заднике сцены рожденный из ленточки привязанной к кошельку открытого всем ветрам распарывает край своего платья и вписывает в книгу шумящую бесчисленными листами шумное перемещение на подмостках театра шумного круговорота бесчисленного множества отбросов покрывающих платье из навоза величественной garden-party устроенной в честь шумного полета пощечин данных походя бесчисленным листьям сада который показывает свою задницу сквозь пластины закрытых ставен в дырах занавесей стирающих осколки сахара со старой кости окорока зажатого в тиски обоев покрывающих левое плечо стены слева от буфета пока II-й пальцами левой руки вырывает у заводной лошадки зубы детского матросского костюмчика стиснутые вокруг ключика бьющегося на ее шее в такт прыжкам биения сердца в груди пилы разрезающей каплю солнца падающего с кончика ножа положенного на открытый угол так что он почти разбивает большой круглый стол разведенный на соломенной циновке покрывающей смехом и криками потолок подвешенный за четыре лапы к углам комнаты лопающейся от горчичных банок с красками замешанными на мудрости персонажей I-го и II-го грызущих ногти позади подпорок в тени на рельефной карте слова нежные горькие приклеенные к воздушным змеям летающим вокруг лампы висящей на проводах и вытянутых в линию рисующую на зеркале вспышку зимородка на свинцовом проводе каким становится щель приоткрытой двери за которой оркестр исполняет «Мою голубку» и повторю еще раз большая квадратная комната служащая столовой обставленная очень просто но имеющая великолепный вид на внутренности развороченной лошади веками гниющей на лужайке сдается на весь сезон 395 плюс уборка и расходы на опись имущества полагающиеся консьержу статуи и тюльпаны оставленные наследникам в пользование на первые две недели и тут внезапно выпрямившись II-й поет а I-й аккомпанирует ему стуча каблуками об пол а тот поет я подробное описание небольшого желания наполнить песком монгольфьер сделать в нем углубление пописать сверху и поджечь это озеро внушительный корабль полный весьма поэтических экскрементов звезд круассан в большом ведре полном старой мочи воет на луну все это сказано очень нежным голосом с реверансами перед публикой что дремлет стоя в ложах на перилах капля синего цвета публично выставляет ложь погрязшую в капле алкоголя полоска оранжевого вгрызается в кислоту розового ее пальцы отводят опасность грядущего дождя птиц оторвавшихся от своих крыльев и склоняет зеркало в шкафу к мертвой точке я объяснюсь говорит II-й будь пожалуйста поясней говорит I-й вытирая рот тыльной стороной левой руки Дарий говорит II-й великий местный философ он живет в Алькуа 80 числа марта месяца говорит I-й 07 года девяностого говорит II-й показывая Q вслед за Q говорит I-й что боги и реки вышедшие из своих логовищ становились непостижимыми мудрецам говорит II-й если свет фонаря говорит I-й что введут режим говорит ІІ-й о соли и вине говорит I-й и что солнечное тепло будет покрываться плесенью сотни лет в центре океана говорит II-й и отнимет способность предсказывать и вот доказательство говорит I-й спина к спине число 3 и 389 избитые раздавленные сваренные и переваренные мелко размолотые пропущенные через прокатный стан говорят вместе I-й и II-й тут-то и дадут точный вес

 

 

2.04.1938

 

в этот миг волдырь возникший в небе на месте комнатной двери лопается и распространяет по стенам и потолку сок военных маршей раскачиваясь на двух створках цепей распахнутых в стакане все это последствия белого цвета покрывающего саван из цветов ее слез часы бьющие с опозданием поданный завтрак жаркое из матросского воротника совсем еще нового костюма окруженное стальными овощами в собственном соку плакучая ива в завязке с выступающими мускулами алоэ благоразумно скрестив руки и настороженно определяя границы огороженного поля поглощает различия и сосет рисунки которые тянутся за игрой света подстегивающего краски под самыми странными обличьями в извивах сюжета окончательного конца истории дверь открыта всем насмешкам тесным строем идущим занять место оседлав два жалких персонажа привязанных к своим теням как к орудию пытки стулья прыгающие на горло шкафа одетого Офелией подобранное белье волнами теряющее свои кружева трезвонящее подъем курам несущимся внутри зеркала царапающего ногтями масло картин из которых сочатся предметы ищущие свои гнезда звезды со складчатыми животами запертые в куске большого хлеба морщины в лужице солнца у подножия здания размачивающего вату во рту сиреневого квадрата пока неожиданность часа размазывает его по расправленной простыне одним концом прикрепленной к дверному ключу свежее масло сардины редис анчоусы фиолетовая хлопчатая простыня небесно-голубого апельсина поцелуи раздавленные каблуком ваза сверкает счастьем в руках лучей зеленый миндаль и бледная роза обоев что сжимает его проколотого тысячей и тысячей цветков яблони он изнемогает он умирает и поет обвиваясь вокруг столбов появляющихся из окна чтобы пересечь стол и упасть на пол мертвые машина приведенная в действие вертится вокруг сюжета толкает его вперед подбадривает криками учитывает любой взгляд оставшийся прикованным к каждому предмету и классифицирует его складывает и привязывает каждую краску тянущуюся в воздухе придает ей имя номер и строго определенное место зажигает по углам мебели небольшие огоньки и окаймляет незабудками углы буфета и беспорядочно бросает множество синих чернильных штампов сверху вниз на землю на угол комнаты который внезапно проснувшись прыгает вперед и наталкивается на облака плывущие по пустынной улице остаток комнаты занимается огнем мебель кричащая среди пламени покрытая весенней росой раздирает покрывающее ее дерево с ветвями и цветами оставляя их нагими лишенными кожи ободранными ни больше ни меньше будто по ним прошлись крепкие зубы так что остается только сигаретный пепел поднимающийся с полу исписанной страницы

 

 

28.04.1938

 

в этот миг 1-й раздувая голову выблевывает фразу написанную на грифельной доске его высунувшегося языка следовало бы друг мой подумать о завтраке становится поздно и нужно поговорить о композиции блюд рисующих наготу горшков с фасолью нужно прижимать к губам мегафоны и раздирать этим зловонием уши доброго самаритянина спрятавшегося под буфетом и считающего своих вшей итак мы закажем себе суп из гвоздей ломоть балки в подливке из пыли или даже старую мешанину из пауков скорпионов головастиков и каких-нибудь обломков звезд и отходов млечных путей я прекрасно знаю что ты предпочитаешь нежность алоэ сильному массажу шиповника под сводом твоего нёба но если хочешь можно заказать хорошее жаркое из облаток нет говорит 2-й выйдем пойдем в ресторан наверное малышка ждет нас отливка ее съеденных десен вбита среди бесплотных зубов и прихватим мартовским котов мы непременно найдем в конце концов достойную манеру включить их в джазовые мотивы подойди-ка я быстро вытащу из тебя гвоздь который солнце вбило в твою куртку чтобы удержать ее на теле тогда ты сможешь переодеться и надеть свой прекрасный костюм из честера но 1-й обвиваясь вокруг ножек стола усевшегося в лужу света падающего капля за каплей поднимает букет пионов

 

 

9.06.1938

 

роза поет во весь голос на кусочках поджаренного хлеба разложенного на масле синевы которая расстилается раздвинув ноги и стирает отбрасываемую тень разделяющую надвое песню грызет кончик ногтя мака приколотого к бревну и развязывает мягкий узел стягивающий горло письма полученного на всем лету

 

 

25.06.1938

 

лента лун масляный веер ласточек подвешивает свою босоножку в непроницаемом аромате арбуза aqua viva ее спутанных волос воспламеняет осадок остающийся от дыхания руки перебирающей крылья флейты

 

 

2.07.1938

 

капля за

каплей

умирает

жизне-

стойкий

бледно-

голубой

между

когтями

миндально-

зеленого

на ступенях

розового

 

 

9.12.1938

 

небо небо небо небо небо небо небо небо небо лиловое лиловое небо

небо небо лиловое

лиловое лиловое небо небо небо лиловое лиловое лиловое небо небо небо

небо лиловое лиловое

лиловое лиловое небо небо небо небо лиловое лиловое лиловое лиловое

небо небо небо небо

лиловое лиловое лиловое небо небо небо лиловое зеленое небо небо небо

небо зеленое зеленое

небо небо небо небо черное зеленое зеленое небо коричневое небо небо небо

черное черное черное

черное черное белое белое черное зеленое коричневое небо небо

 

прячет в карманах руки ночь небо алоэ цветок небо кобальт веревки книга у изголовья небо сердце веер лиловое небо вечернее платье букет фиалок лиловое лиловое небо лунный камень небо черное зеленое небо коричневое колесо фейерверка жемчуг небо черное желтое зеленое лимонное дерево черное ножницы желтая умбра снег зеленый коричневый крем наполняет водкой полет канареек синий зеленый черный волк небо небо небо желтое вышитое белье зеленый ночь небо страдает белый серебряное блюдо возделанная земля небо небо белое небо небо небо белое небо небо небо белое небо небо небо небо белое белое небо синее синее синее синее

 

 

24.12.1939

 

I

 

мусорный ящик всем телом опорожняется в запредельно чистую лазурь запеченных экскрементов разложенных на ночном небе и один за другим зажигает фонари расставленные на носах веток это постарались мышиные дыры углов украшающих вид спереди на чертеже петуха а тот поет исторгая звуки из своего грифельного зрачка сдирающего ее подвенечное платье но не царапая ногтями а оставляя с миром мирр что венчает ее насмешками и ласкает губами края пальто из чечевицы которое окутывает ее и лед его козлиной бородки

 

II

 

ночь всем телом опорожняется в лазурь запеченных экскрементов неба зажженных фонарями расставленными на мышиных носах углов украшающих пение грифельного петуха который сдирает ее подвенечное платье и не оставляет в покое своими насмешками мирр а тот ласкает ее ногтями и лижет своей козлиной бородкой края пальто если блюдо чечевицы которое окутывает ее не леденит его взгляд

 

III

 

ночь опорожняет всем телом запеченные экскременты неба зажженного углами криков петуха нацарапанными на грифельной доске ногтем не оставшегося в мире мирра украшающего вид спереди на чертеже своими насмешками и ласками и сдирающими козлиную бородку подвенечного платья и вонзающего ногти в губы края пальто из чечевицы орлиных крыльев взгляд застигнутый в зеркалах

 

IV

 

мирр украшающий мир небесной пустоты по углам освещенным ногтем вонзающимся губами в запеченные крики петуха пожирающего свои насмешки и ласки и царапающего грифельную доску вид спереди на чертеже застывшим перед чудом сдирающим его бороду по краям кружевной вуали вуаль взгляда отраженного в зеркалах орлиных крыльев оторвавшихся от озера стучащего в окно

 

V

 

фонари зажженные в небесной пустоте

вонзающей ногти в насмешки ласк

царапающих грифельную доску

это кожа дома чудом оставшегося стоять

кружева орлиной слюны вписанной в дело № 39

содержат написанное заглавными буквами

упоминание о колбасе орлиных крыльев

 

VI

 

небо в насмешках вписанных в дело № 39 кожа дома покрывающая ночь своей слюной орлы-колбасники в угольной пыли несущие на крыльях ставень хлопающий на ветру

 

VII

 

восковой шарик соприкасаясь с пустотой небесной ночи опустошает разодранную кожу дома освобождая ее от ласк и насмешек и мурлычет в углу свою вонь угольная пыль складывает простыни оторвавшийся оконный ставень очень похоже изображает орла

 

VIII

 

клубок пчел небесной пустоты в ночи опустошает свои ласки и насмешки * разодранная кожа дома мурлычет в углу свою вонь * угольная пыль полирует простыни * оторвавшийся оконный ставень очень похоже изображает орла

 

IX

 

распавшийся клубок восковых пчел это заледеневший огонь небесной пустоты опустошает от ласк и насмешек разодранную кожу дома и мурлычет в углу свою вонь угольная пыль складывает простыни оторвавшийся оконный ставень очень похоже изображает орла

 

 

25.12.1939

 

уголь складывает простыни вышитые орлиным воском

и падает дождем насмешек замерзший клубок

огней неба опустошается на разодранную

кожу дома и в углу в глубине ящика

шкафа выблевывает свои крылья

 

хлопает в окне забытом в пустоте

черная разодранная простыня заледеневшего

меда небесных огней

на коже выдранной из дома

в углу в глубине ящика

орел выблевывает свои крылья

 

на коже выдранной из дома

хлопает в окне забытом в центре бесконечной пустоты

черный мед разодранной заледеневшими небесными огнями простыни

орел выблевывает свои крылья

 

в центре бесконечной пустоты на коже выдранной из дома

хлопают в окне обнаженные медовые руки

черной простыни разодранной заледеневшими огнями неба

наполненного зловонием орла выблевывающего свои крылья

окно забытое в центре ночи трясет

черную простыню пожираемую льдом пламени

орел выблевывает свои крылья на мед неба

 

неподвижная в центре вселенной

кожа выдранная из дома

трясет черную простыню окна

орел отражающийся в зеркалах

выблевывает свои крылья в небо

 

черная простыня окна хлопает по щеке неба

унесенного орлом выблевывающим свои крылья

 

окно выдранное из зубов стены дома вытряхивает свою

простыню с углем синевы поджаренной на лампах ногти ставен

покидают битву унося на крыльях удачу

 

 

28.12.1939

 

капля за каплей сочится из тамбурина мед горящей щеки дома умирающего на черной простыне которую расправляет орел выблевывающий свои крылья стена на полной скорости спешит за подаянием отбрасываемой тени играющей комедию будто она тянется от окна ставни широко жестикулируют как безумные

 

стена прибегает на зов и приникает там к отбрасываемой тени что позволяет расправить ее крылья две ставни которые поддерживают тело орла отпускают свою добычу и отдают ее на волю случая пустой дом опорожняет свои потроха в небо

 

 

31.12.1939

 

молния лениво засыпает под большими колоколами трезвонящими на всю долину

 

 

 

4.01.1940

 

синий король цедит горькую жидкость и посыпает мукой квадрат пространства из которого выдавливается молоко это дойка зеленого ставня сирени брошенного на стену греясь под солнцем на камнях она обегает вокруг дома замораживает его счета и фиксирует несколькими вежливыми словами услышанными вылущенными и заново наряженными покрой и фасон в полном соответствии с которыми пух и шерсть зарезанного ягненка с крыльями сломанными под ударами хлыста краски распыляется ароматом лунатической розы

 

безудержно прядущей хлопок стальных доспехов пригвожденных к лиловому цвету он несет всю ответственность за отмеченный удар и за все последствия не только дверей и окон в огне но и воды что расцвечивает его и еще сохраняет на своей спине хорошо видимые следы укусов

 

 

5.01.1940

 

симпатичное личико даже если оно принадлежит любимой женщине есть всего лишь игра терпения симптом предвосхищения груды спутанных нитей той системы что подлежит установке чего бы это ни стоило в перспективных планах притянутых за волосы весьма изысканным ароматом даже если это куча дерьма которую цвета прожекторов заставляют расцвести в закрытом сосуде при температуре какой обладает роза поскольку ее следует рисовать заледеневшим пеплом ее собственных углов и изгибов и в случае когда она осыпается на землю и в сезон доводящим плод до зрелости если только в его стекло в ту едва различимую за занавесом цвета лосося с лапками ибиса мешанину смертельным стуком не стучится безумная и обнаженная истина

 

 

7.01.1940

 

фотографическая табличка вертится вокруг оси на такой скорости что образы разворачивающиеся вокруг нее и уже изобразившие еще не собранный букет неожиданностей оставляют привязанной к каждому воплощению личинку-свидетеля так что несмотря на непостоянство лучей света бьющего ее до крови вдоль всего ее обнаженного тела уносимого галопом уже упорядоченных воспоминаний не оставляющих никаких сомнений относительно их подлинности сжатой со всех сторон в огне радости игра баланса освещающего ее света поддерживает все нагромождение сферы красок грубо смешанных на прозрачном занавесе ощущений не замеченных при их возникновении

 

 

14.01.1940

 

долгая череда молчаний скользит острием лезвия между складками неба расписанного под лес сочащийся влагой губы окна сосут карамель

 

 

20.01.1940

 

вдоль лезвия от острия до рукоятки скользит карамель губ окна распахнутого на складки неба написанного на фальшивом дереве долгая череда молчаний

 

 

 

Париж, 25.02.1940

 

ночь так грубо вырванная у испаряющегося неба разодранного столькими иглами а блеклость его одежд

обретенных капля за каплей истекающей крови омывает его оболочку

в эхе камня брошенного в колодец

 

 

1.03.1940

 

Еда

 

Простыня поднимается с кровати

и смеясь во все горло немедленно колесует

и рвет в клочья кожу букета

он стоит на страже пения

приютившегося под ножками стола который

прикован цепями к хрустальной вазе

этот голос отражается в зеркале

взятом врасплох заботами синевы

та тянется к нему чтобы заставить

его изрыгнуть проклятия

из беззубого рта окна

галантно приветствующего зеркало

и что весьма странно

в качестве первого блюда приносит

слезы в куче песка

и они хрустят на зубах

мужчин и женщин

выбранных среди самых прекрасных

 

 

4.03.1940

 

пасть утыканная рыболовными крючками волчий капкан: лиловый, розовый, лиловый

 

вытянутая рука овсяного поля подкалывает край простыни изъеденной воем зарезанных подыхающих сирен рог изобилия ногти раздирают кожу облаков протирающих мебель расставленную под плугом ломтя хлеба с маслом дрожащего от холода пятна подушек внезапно но уверенно освещают его углами и изысканными извилинами бьет тревогу шарманка складок и изгибов контрастного цвета разлитого по земле на линолеуме груда тарелок криков и слез сооружает из супа и говядины на что пошли их собственные потроха одеяние и украшение для чистой воздушной ванны и поднимается по светящейся проволоке небес написанных широкими свободными мазками а край платья волочится по клавишам и яростно наигрывает мотив сочиненный для пианино лодок возвращающихся по вечерам руки покрыты чешуйками в ведре воды полном миндального молока покуда кобылу тянут за крылья сломанные о прутья клетки а та представляет не что иное как покрывало цвета гортензии в мелкую крапинку серебряных звезд служащих для того чтобы скрывать за тысячей своих гримас подлинную драму которую невозможно развернуть целиком в пустоте подвешенной на гвозде

 

 

 

20.05.1940

 

пение петухов полдень

беспорядочные движения окаменевшего неба

меняющегося под распростертыми руками

гадючьего гнезда

задернутые занавеси виселица в виде букета

крылья цитрусовое дыхание цветов ириса и мака

с апельсиновым ароматом подмышек

вздымает ее волосы

 

 

7.06.1940

 

красота испаряется с ее рук и выпадает росой прямо в водосток вьющихся цветов толкающихся локтями под зеленым ковром лип — едкие выделения лилового полотна которое горит за окном и покусывает за плечо вечер шевелящийся среди колючек — на лимонной шляпке вспыхивают языки пламени и следуют за серпом уходящим спиралью в никуда

 

 

26.06.1940

 

IV

 

язык металлического быка дрожащий в хрустале и нежно-пренежно окутывающий букет цветов раненный в голову

 

V

 

быки вспахивающие металл вспыхивающих полей хрусталя раненного в голову букета цветов

 

VI

 

веер открытый всем порывам ветра перья радуги быки вспахивающие металл вспыхивающего поля хрусталя раненного в голову букета цветов

 

VII

 

радуга быков вспахивающих металл вспыхивающего порыва перьев хрусталя раненного букетом цветов криков колоколов и раздавленных духов

 

VIII

 

радуга перьев быков вспахивающих хрусталь вспыхнувшего пламени

 

IX

 

перья радуги быков вспахивающих хрусталь духов криков колоколов и вспыхнувшего пламени

 

X

 

крики колокола хрусталя духов вспаханных порывом перьев вспыхнувшей радуги

 

XI

 

порыв перьев криков хрусталя радуги быков вспахивающих вспыхнувшее пламя букета

 

XII

 

порыв перьев оглашенных криков хрусталя радуги быков вспахивающих духи вспыхнувшего пламени букета

 

XIII

 

порыв перьев оглашенных криков радуги вспахивающей хрусталь вспыхнувшего пламени букета

 

XIV

 

оглашенные крики радуги перьев вспахивающей хрусталь порыва вспыхнувшего пламени

 

 

 

18.09.1940

 

увидено утром

 

I

 

окаменелое пламя облаков ангорской шерсти пускает слюни на текучие кирпичи неба и отравляет простыни виноградников * лапы стола вцепились в грудь солнца которое валяется у него под ногами опутанное цепями * глиняный кувшин кирпичной арфы небесной синевы припудренный и запеченный отбивает время своими колокольчиками

 

II

 

сырные корочки спутанных волос древесных крон испаряются с плитняка неба покоящегося на балках реки шерсть пропитывает лампу масляным дыханием травы и ласкает пальцами укутанное дрожащее дыхание

 

III

 

окно углами четвертует день и пока он занимается дождь из мертвых птиц бьет в стену и кровавит комнату их смехом

 

 

 

 

19.09.1940

 

на следующее утро

 

небо изо всех сил поддерживает шелк простыни растянутой на бесплотной раме окна и бледность его щек наполняет карман полный ворсинок кисловатого сахара зелени роз и анемонов волдырь скользя на брюхе по комнате раздирает кожу о масляные зубья ледяных губ штукатурки капли крови которая стекает с его выдранных перьев зажигают стадо фонарей сваленных в углу для этого праздника

 

 

Вторник, 5.11.1940

 

ночью

было как раз

пять минут второго

а потом и позже

я развлекался

возле костра

где огню предавали

нагую колдунью

я улыбался

краешком губ заката

сдирая

нежно сдирая ногтями кожу

с каждого всполоха пламени

вот уже

три без десяти а пальцы

все еще пахнут теплым хлебом

жасмином

и медом

 

 

Вторник, 24.11.1941

 

капля воды застыла на бастионе горящего букета

дрожащего на самых кончиках пальцев

губы пылают камыши с шумом скребут ночь

крики и проклятия и взрывы смеха

перепутавшиеся разноцветные ленты

распространяют зловоние гниющих на пляже крабов

которые как птицы поднимаются с тела

покинутого по воле волн

 

 

24.11.1942

 

в конце концов яйцо снесено а на нем адрес написанный спозаранку проснувшимся дождем который наскрипывает в белых лазоревых наслаждениях своих жалоб жаркое лунного заката и один за другим гуськом гаснут букеты — необходимость ставшая целью и порядком отправления и судья оторвавшийся от всего а вот и обнаженная она спускается молча роза за розой по карабкающимся ступеням очаровательно украшенным духами и музыкой

 

 

30.05.1943

 

всё при посредстве каждой капли крови

брызжущей переливающимися снопами

всё в молчаливых зеркалах в огнях и празднествах

все эти развернутые повторы в музыке и пение

увитое ПОЛЯМИ и шелками

и бережно излитые детальные описания

на каждой странице

на каждой строчке

на каждом раздавленном солнце

 

 

8—9.11.1944

 

раскрытые веера преисполненные божественности с чернильными кустиками кружев словно обмазанными свежим маслом пылкий хрусталь распевает во все горло на пчелином воске шиповника искусно и ловко набирая каждый раз по полной ложке воздушные карточные замки душистого многоголосья перьев умасливают дорогу кувшины полные молока висят волшебной гирляндой радуги и с громкими криками пьют лазоревую синеву которая скачет будто ей ноги связали попадая в тропики зеркала подвешенного прямо к окну

 

 

Антибы, 27.06.1947

 

грива закрытого веера дышит северной зарей ногти вонзаются в занавеси скуки испуганные стада золотистых лун кричат от вонзенных железных копий и бьют крыльями преклонив колени перед гигантскими амфорами валяющимися на белом лимоне простыней замаранных горизонтальной синевой четы апельсинов быки слюнявят жасминовое золото стрельчатых рам в стаканах наполненных вином спрятанные под зубами зубчики кружев окутывают руками опущенными в источники зуд и игры поднимая поверх фанфар и знамен свои арабески и развертывая их в радугу тщательно систематизируя при этом сталь случайных укусов приторные гроздья и гирлянды меда дрыгают лапками в луже а смрадные сожаления слащаво сложенные и проглаженные на мраморе принимают и уважительно приветствуют отдаленное пополнение их рядов и фарандола искусства корчится на угольях огорода

Пылают дети вырванные из живой извести листьев подвижных как ртуть которая пригорает на дне кривого лезвия ножа царапающего рану

ласкающее уродство бумаги испещренной цветом розы и амаранта продолжает свое урчание точно в то время когда часы отцветают и плавят свой воск капля за каплей между складками озера натянутого на струны при помощи которых окно приколото к отбрасываемой тени справляющей свою нужду прямо у подножия виселицы выкрашенной зеленым

И столь неожиданная манера представлять ему умыслы и соболезнования неисчислимый потерянный архипелаг полностью растворившийся в ледяном супе поджаренном со связанными ногами на шарфе сожалений от бесконечных круговращений. Но физически безупречный.

 

 

Валлорис, 18.06.1951

 

плотный тюль незабудка дерево сходящее с ума пальма в маске несравненной ледяной синевы оцепеневшей от солнца опередившего свой бег вытянутые пальцы зари распахнутой звездному ливню сверкающему золотыми коронками два бенгальских огня любовных песен лягушек кишение ароматов знамена и кружева прибитые к полотнищам амарантовой ткани ее взглядов сухая трава дергающая за веревку виселицы и поджидающая на коленях стремительное лезвие раздирающее оставленную приоткрытой рану

 

 

Валлорис, 20.07.1951

 

игральная карта спрятанная в самом центре штормового прилива тишины разыгранного среди натянутых простыней эоловой арфой мраморы амфор с фирменными метками маслом на изгибах поставленные сверху

привычка и риск танцы и пируэты составляющие ограду кортежа граций несущих в своих волосах свет нитей натянутых в алькове

ручки кресла всей грудью принимающие вес

капля по капле вечер расплетает ленты на платье растаявшего масла синего квадрата очень похоже подражающего ночи шлепающей губами по зеркалу бабочка тайно освобождается от своих крыльев и подвешивает копытца к трепещущему хрусталю луны

кисловатая конфета мятная пастилка синий пакет

и розовый цвет миндаля в сахаре

кисловатая ширма сиреневого цвета отделяющая

зеленые листья пакета миндаля в сахаре от конфетно-розового цвета флейт

три франка девяносто три приторность холодный шоколад

триста восемьдесят пять мятные пастилки и вся сумма суммы этой суммы

какой майский вечер какой адский поезд и какая самба похотливая обезьяна ставит будильник на час счастья и ставит закорючку хвостом в книге записей

синий тапок с китайским рисунком вздыхает а удовольствие тянет свои кишки по арене букет гладиолусов прибитый к граниту разрывает свои цепи в меду

луна прикрывает свои карты и потихоньку поджигает облака (вдали ревет осел)

 

 

 

Валлорис, 26—28.09.1951

 

Ну и что если колеса и телега и крики и гримасы и вздохи умирающей луны переполняют в лакунах и флейтах поля жасмина сплетая в пучки шпаг ее отливающие золотом волосы если пробуждаются ручьи на амарантовом небе если постельное белье уложенное серпом волочит свои потроха по кирпичам а разбрызганные пятна звезд прорастают сквозь синие коконы ночи чистота рисунка на фиолетовом кобальте размешивает соль крыльев высиживая кипящие жемчуга и заставляя комнату пожинать прощение любовь и нежность в формах ее спины ее бедер озаряющих громкую выразительную речь пропетую прямо в окно чтобы заключить ее в объятия ее рука капля за каплей разбирает один за другим источник счастья на смятых мраморах бледно-голубых простыней ночь прикрывает тонкий батист своего лица полетом птиц и оставляет на зеркале бороздки липкими пальцами вымазанными медом из расчищенных ульев атласным как звезды арка моста выгибает спину под струнами арфы

заглавная буква ее имени прорывает полотно и обнаруживает на картине источник дождь миндаля сластит дно озера притирками умащающими ее тело румянами своих укусов

пелена пепла душит крики солнца в объятиях отсутствия морская звезда скрежеща слезами карабкается по амфоре полной поцелуев на конце веревки

коза разъяряется и прогоняет волка с арены

любовь предает свое оружие и грызет пыль стуча крыльями в стекла

слышно как час сидит на краю падения

один безумец два безумца три безумца тысяча безумцев десять безумцев тридцать безумцев безумцы и безумцы оркестр играет румбу

дочь сапожника дочь подмастерья булочника дочь голубей дочь крестника папская дочь маменькина дочь дочь своей дочери и меньшая дочь и дочь отца и дочь матери дочь предка и дочь папы и дочь гиганта дочь карлика все и всяческие побочные и запоздалые дочери времени года страны народа удовольствия публичная девка сидящая лежащая стоящая на коленях

на уснувшем разбуженном стуле толстая худая молчаливая болтливая грязная свинская чистая умная глупая аккуратная ласкающая сварливая и все мальчики танцоры страны окрестностей сыновья шлюхи сыновья кюре крылатые тыквы клоповая коробка синее звездное небо розовое облако с золотым отливом зеленый лимон миндаль кто первый засмеется получит шлепок и

магические цифры чтобы подсчитать их X Z 24 первые демоны месяца пачка соли салат-латук дыня ароматические травы и коробка с сюрпризом окончательного конца истории и добрыйдень добрыйвечер и спасибо спасибо всей компании и всем вместе

здесь заканчивается этот роман с продолжением чтобы привлечь продолжение следующего изложенного в соответствии с историческим моментом на вульгарном языке кропотливыми и ревностными заботами святого автора который да хранит меня подъемный мост ее обнаженного тела капризное желание вселенной пьющей как из ладони из лужицы незабудок краткие мгновения затаенного счастья от чего замирает источник внутри деревянного сруба

вощеное полотно растянутое на полной луне вскрывающей отмычкой двери тюрем ригодон нашептанный замку опечатанному восковой печатью и подсчитывающему размеры бедствия ноги раскинутые веером табуретка на коленях сжимающая в пальцах прижатых к груди нейлоновую блузку предоставляющую свои поля овса фонтану привязанному к виселице поддерживающей ночь ломоть кусающей дыни сумасшедший от любви скупой дождь безмерного полета пионов

вечер истончается как острие иглы и забрызганный грязью бледнеет чтобы установить порядок вещей и вытащить пакет каштанов из огня

 

 

 

Париж, 31.03.1952

 

[Белоянису]

 

масляный свет фонарей

освещающих майским вечером темноту в Мадриде

благородные лики людей

расстрелянных странным хищником на картине Гойи

есть то же зерно ужаса

что посеяно щедрыми горстями прожекторов

в разверстую грудь Греции

правительствами источающими ужас и ненависть

огромная белая голубка

осыпает гнев своего траура на землю

 

 

Мастерская Фурна, Валлорис, 18.10.1954

 

К чему все оплакивать и оплакивать миндальные деревья в цвету? и суету вокруг сводчатой арки меда подвешенной к кровле где сверкает конек свежерожденный как этот денек и столь очевидный при взгляде в окно. Ладони полные соли окружают извив музыки бьющей в набат на приспущенных знаменах. Час раннего пробужденья вгрызается в черствый хлеб — и волочит свои внутренности под умывальней. Ярость сопровождает парад и фанфары. Дети сваренные до готовности брызжут снопом криков и смеха. Прозорливый совет выжимает свои простыни прямо на траву. Охота округляющая углы освежевывает белье на вершине всего своего величия. А застывший сахар и тысяча сто цветов лазури источают дыхание на гипюровые помпоны подвешенные на ветвях. Необходимость выраженная в ромбах и треугольниках бродит примериваясь к размерам балок. Любовь без утайки рассказывает байки ласточкиным гнездам разбившимся о плиты террасы. Абсолютная позиция крайне сложная чтобы быть в лежачем положении если стоишь на борту изумрудной лодки. Необходимость завершить подсчеты и стирку до наступления вечера. Заполнить многодневными очистками мраморные вазы содержащие всю кровь пролитую капля по капле и все зазря. Полный упадок воцарившийся на фризе всех свершившихся событий. Северная заря комически переодетая в кузнечика-богомола.

 

 

http://www.picasso-pablo.ru/poems/index.html

 

_________________________

 

 

 

ДЕСЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

 

Перевод с испанского Владимира Волькенштейна

 

Вряд ли есть необходимость представлять читателю художника Пабло Пикассо. Но о поэте Пабло Пикассо хочется сказать несколько слов.

 

Эти десять стихотворений он написал на своем родном — испанском языке 8 и 9 января 1959 года; вскоре стихи были изданы на острове Мальорка; в минувшем, 1969, году они были опубликованы (в оригинале и параллельно по-французски, в переводе Пьера Дэкса) парижским еженедельником «Леттр франсээ».

 

Читая стихи Пикассо, чувствуешь, что для их автора поэтическое творчество — не хобби, не «скрипка Энгра». Пикассо-поэт продолжает Пикассо-художника, Пикассо-поэт видит мир глазами Пикассо-рисовальщика и живописца. Опираясь не свой опыт художника, используя сложный опыт французской поэзии сюрреализма, главным образом двадцатых и тридцатых годов, Пикассо пытается уловить и зафиксировать в слове свои догоняющие друг друга и друг с другом сцепляющиеся ассоциации, которые, казалось бы, совершенно случайно, не поддаваясь контролю разума, «автоматически» возникают в глубинах творящего «я» и своевольно ложатся на бумагу.

 

«Казалось бы...» Ибо у Пикассо, как у всякого настоящего мастера, этот автоматизм и неосознанность письма довольно относительны. В строчках, на первый взгляд случайных и сбивчивых (надо сказать, что в русском переводе они звучат менее сбивчиво, чем в оригинале), явственно ощутимо творческое сознание художника. При всей неожиданности и остранеиности ассоциаций, они в этом поэтическом этюде Пикассо в конечном счете не выходят за границы четко очерченного круга — тематического, изобразительного, эмоционального,— который можно определить как будни и празднества в испанском селенье. Ошеломительные метафоры, кажущаяся лексическая несовместимость, синтаксическая разорванность — все подтянуто к центральному стержню, к сознательному стремлению поймать и запечатлеть многообразие и трагичность жизни, головокружительную смену персонажей, ландшафтов, предметов, ракурсов и масштабов, уловить тайну их монтажа в жизни и в творчестве.

 

Есть здесь, наверно, и изрядная доля улыбки, озорства, экспериментаторской дерзости — всего того, что придает юношеский задор живописи и графике этого нестареющего художника. Своего апогея озорство поэта-экспериментатора достигает, пожалуй, в последних частях стихотворной сюиты, где за стремительным инвентарем следует арифметический ряд, продолженный в бесконечность (нечто сходное можно найти у Поля Элюара, у Жака Превера, у Раймона Кено...).

 

Десять стихотворений Пабло Пикассо интересно читать в их последовательности — так же, как, скажем, смотреть его листы, посвященные корриде, или портретную серию, запечатевшую внутреннюю эволюцию Поля Элюара,— тогда замысел воспринимается в движении, динамика множится на динамику и столкновение немыслимых в своей дерзости метафор рождает трагический и жизнеутверждающий образ современной испанской жизни, увиденный Пикассо-художником и написанный Пикассо-поэтом.

 

Морис Ваксмахер

 

 

 

9.1.59  (1)

 

коробки с ваксой попадают в ловушку

растянувшись разбросав ноги среди запаха

мальвы прибиты к двери

корраля окрашены охрой и готовы

к празднику разбиты на куски

и покрыты гнойниками

тысячи жадных глаз

прикованы

к четкам эстремадурских колбас

скрипка играет

посреди площади Плача и Скорби

гроздья анчоусов

висят под крышами

и плащ в час огня в сосновой роще

кружится в танце

и искрящийся суп из кремневых раков

стоит на окне

 

 

 

9.1.59  (2)

 

затем приходит почтальон и сборщик

оваций и криков «олле!» и слепой из

приходской церкви и дрозд и девушки

Рамона и старшая дочь доньи

Пакиты старая дева

и священник дрожащий от холода

все шафрановые и зеленые

нагруженные лапшой

и черным виноградом и апельсинами

и алоэ сочным и крепким и редисом

и еще у них была сковорода

с яйцами и картофелем со шкварками

они чесались от укусов блох

и удивленно звенел дверной колокольчик

буря не щадит ни бедняков ни богачей

они сушили у огня

свою грязную одежду вымокшую под дождем

 

 

 

9.1.59 (3)

 

старшая дочь Филис покрытая вшами

рехнулась и бросилась

на кровать в чем была

проглатывая слезы и вздыхая

накрылась матрасом

для того чтоб ее приняли за Мессалину

каковой она не являлась

так думали сын алькальда и трактирщик

и они буквально спятили от удовольствия

один играл на тамбурине

а другой на трехструнной скрипке

они ели апельсины

и золотая пыль апельсинового сока

брызгала на одежду

а жалюзи на окнах были приспущены

и освещенные солнцем

казались лестницей для прогулок мух

и они пели песни о матушке Селестине

 

 

 

9.1.59 (4)

 

когда почтальон узнал что делала девушка

на ткани цвета спелой ржи

он поднял ее и накинул на нее

свой плаш из синего бархата и помолился богу

на полу стояли глиняные кувшины

за окном расцветал жасмин и резвились быки

и девушка села вышивать на рубахе узоры

но путала нити не хватало лишь

генеральши и ее дочерей

чтоб начался праздник

а девчонка заплакав совсем перепутала нити

дело в том что не рассчитав тяжесть матраса

она придавила себе поясницу

и аптекарь решил ее осмотреть

но это нарушало порядок праздника

установленный Господом н потому

все меньше надежд оставалось на его милость

 

 

 

9.1.59 (5)

 

и шаловливым и пылким в любви и веселым

стоит быть лишь для того

чтобы каждый час проходящий

использовать в полную меру и потому

даже можно пощекотать мальчишку

дед которого едет верхом на осле

и издали видно

как он грязь счищает с подошв

ударяя их друг о друга

про него бы никто не сказал

что он что-то создал или наоборот уничтожил

так он неповоротлив

но при малейшем шуме

и при первой капле дождя

он скачет домой что есть духу

его волосы и мешок с мукой намокают

а гора гремит как погремушка

и розовый куст шелестит у моря

а на столе рядом с супом стеклянный кувшин

хлеб ложки нож помидоры и его лицо

 

 

 

9.1.59 (6)

 

хорош лишь тот с кем не случается плохого

говорил портной а также тот к кому не приходит стыд

как лучи заходящего солнца проникающие

сквозь трещины и щели

и лижущие решетки стульев

и освещающие закоулок где задержался вечер

привлеченные мулами на арене

и смеющиеся чистыми раскатами уличных певцов

и был рассвет сожжен

и походил на рану в коже ночи

и небо было горчичного цвета

а арена была окрашена кобальтом

и люди топча мак и траву

на зеленой арене задорно плясали

в четыре часа пополудни а вовсе не в пять

молния приезда девушки-циркачки

изменила цвет в суповой миске

цвет стал мягок и внезапно испортился

танец со стариком

 

 

 

9.1.59 (7)

 

Ахонхолин мокрый как суп

и более пьяный чем дыра

танцевал халео* без передышки

богохульствовал кашлял

мочился под пианино и ветры пускал

а жена его красивая глупая женщина

плакала и красными как вареные раки руками

в клочки грязной бумаги

заворачивала маленьких устриц

и прятала их в подол

а ее законные сыновья следствие законного брака

Хуанито Энрико и Бальдомеро (который тоже уже родился)

тут же сидели стыдясь за отца

и карамельки сосали

так в котелке веселья и радости

варился праздничный день

 

* Испанский народный танец.

 

 

 

9.1.59 (8)

 

башмак сыра сапог риса

пара яиц гнездо улиток

ствол и цыпленок канарейка

и перепелка чаша чернильница

медный реал дрозд

сказка карандаш кувшин

шар игра в жмурки

история матушки Селестины

и квадрилья парней из Севильи

тореро и дядя Перикито а также

все остальные а именно

собака святого Рохо три четыре

половина и четверть

море волны и рыба

поле и ягнята и коровы

и быки Лагартихо и маленькие ящерки

четверо мальчишек Эчихи

миндаль каштаны лесные орехи

и сушеный виноград куропатки щеглы

базилик тимьян розмарин лаванда

 

 

 

9.1.59 (9)

 

дым от сухой травы манеж проволока

камень дерево и известь красное вино

балка водка и кролик маслины

перец и соль лимон апельсин

рубаха манишка трусы носки

и чулки камни и камни и еще

камни и такой и такой и другой и такой

и другой и такой и такой и другой и другой

и такой и 1 и 2 и 3 и 4 и 5 и 6

и 7 и 8 и 9 и 10 и 11 и 12 и 13

и 14 и 15 и 16 и 17 и 18 и 19

и 20 и 21 и 22 и 23 и 24 и 25

и 26 и 27 и 28 и 29 и 30 и 31 и 32 и 33

и 34 и 35 и 36 и 37 и 38 и 39 и 40 и 41

и 42 и 43 и 44 и 45 и...

Пабло Руис-и-Пикассо, полное имя — Пабло Диего Хосе Франсиско де Паула Хуан Непомусено Мария де лос Ремедиос Сиприано де ла Сантисима Тринидад Мартир Патрисио Руис и Пикассо (в русском языке принят также вариант с ударением на французский манер Пикассо, исп. Pablo Diego José Francisco de Paula Juan Nepomuceno María de los Remedios Cipriano de la Santísima Trinidad Mártir Patricio Ruiz y Picasso; 25 октября 1881, Малага, Испания — 8 апреля 1973, Мужен, Франция) — испанский и французский художник, скульптор, график, театральный художник, керамист и дизайнер.

Основоположник кубизма (совместно с Жоржем Браком и Хуаном Грисом), в котором трёхмерное тело в оригинальной манере изображалось как ряд совмещённых воедино плоскостей. Пикассо много работал как график, скульптор, керамист и т. д. Вызвал к жизни массу подражателей и оказал исключительное влияние на развитие изобразительного искусства в XX веке. Согласно оценке Музея современного искусства (Нью-Йорк), Пикассо за свою жизнь создал около 20 тысяч работ.

По экспертным оценкам, Пикассо — самый «дорогой» художник в мире: в 2008 году объём только официальных продаж его работ составил 262 млн долларов. Картина Пикассо «Алжирские женщины» (фр. Les Femmes d'Algers), проданная весной 2015 года в Нью-Йорке за 179 млн долларов, стала самой дорогой картиной, когда-либо проданной с аукциона.

По результатам опроса 1,4 млн читателей, проведённого газетой The Times в 2009 году, Пикассо — лучший художник среди живших за последние 100 лет. Также его полотна занимают первое место по «популярности» среди похитителей.

Мало кто знает, что Пикассо был не только великим художником, но и большим поэтом. В возрасте 55 лет он начал писать стихи, которые до тех пор, по его словам, «дремали в нем». Поэзия Пикассо, неотделимая от его живописи, позволяет лучше постичь богатый и причудливый мир художника.

Мало кто знает, что Пикассо был не только великим художником, но и большим поэтом. В возрасте 55 лет он начал писать стихи, которые до тех пор, по его словам, «дремали в нем». Поэзия Пикассо, неотделимая от его живописи, позволяет лучше постичь богатый и причудливый мир художника.

 

© 2009–2024  schokn.ru

Стояли звери около двери,

В них стреляли, они умирали...

Стихи очень маленького мальчика

Все материалы размещенные на сайте принадлежат их владельцам. При копировании материалов ссылка на источник обязательна! Администрация не несет ответственности за нарушения авторских прав, все материалы содержатся на сторонних ресурсах, все ссылки скрыты.

КОНТАКТЫ

 

Россия, г. Москва, ул. Зорге, здание COMCON.   

schokn@mail.ru  |  +1 212 736 3100