КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон

НАДЕЖДА КОГАН РАННИЕ СТИХИ

Надежда Вениаминовна Шляхова (Коган) — 1949 г.р. (Красноярский край, Назаровский зерносовхоз). Образование высшее (СТАНКИН), инженер-механик. Стихи пишу с детства. Публиковала мои стихи загорская районная газета "Вперед". Первая книга: "Новые пожаровзрывобезопасные травильные растворы для подшипниковой промышленности" было опубликована под грифом ДСП. С 1991 года печатала стихи в сборниках. В 2000 г удалось издать книгу "Счастлив, кто посетил сей мир" — стихи и проза.
Затем были изданы книги "Лиацея" — проза, "Солнечный календарь" — стихи.

* * *

В городе ветру душно и тесно.

Мечется ветер по каменным клеткам.

В ком-то разбудит уснувшую песню,

В ком-то – тоску по ушедшему лету.

То приутихнет, то снова рванется,

В стену упруго ударившись грудью.

Просит он неба, свободы и солнца.

Слышите, люди?

* * *

Мне снилась зеленая гавань

В сияющем солнечном свете.

Морской просоленный ветер,

Белые птицы яхт,

Извилистый берег моря,

Темно-зеленые чащи,

Клипер, вдаль уходящий,

В долгий и трудный фрахт…

Мне снилась зеленая гавань,

Сверкание крыльев чаек

И в парусах за плечами

Ветра звенящий крик.

Мне снилось солнце и море…

На счастье или на горе,

Я все отдала бы за этот

Свободный и легкий миг.

* * *

Когда б могли деревья видеть сны,

Им снилось бы, наверно, бабье лето.

И паутины серебристым светом

Их ночи были бы озарены.

А если мне придется умереть,

Мне одного лишь хочется, поверьте:

Вдохнуть осенний воздух перед смертью,

На золотые кроны посмотреть.

Взглянуть – и все. И можно уходить

Туда, где нет ни воздуха, ни света.

Но даже там, в могиле, бабье лето

Мне будет бледным золотом светить.

* * *

Заплутайся в тумане,

В голубой глубине.

Леший там на поляне

Ведьму ждет по весне.

И зеленою лапой

Гладит космы седин.

Сыплет шутками, лапоть,

Как Ходжа Насреддин.

Ах, зачем ты не леший?

Я бы стала Ягой,

И шептала бы нежно:

«Милый мой, дорогой!»

Мы бы в ступе двухместной

Улетели с тобой,

Обвенчал бы нас песней

Вешний лес голубой.

Ты бы нянчил потешных

Озорных лешенят…

Ах, зачем ты не леший,

И не любишь меня!

* * *

Ночь застыла навытяжку, словно солдат.

В тишине коченеют дороги.

Лишь дубы на опушке чуть слышно скрипят,

Разминая замерзшие ноги.

Снег блестит все острее, мертвей, холодней.

Спят деревья, и звери, и люди.

Ты и я. И молчанье. И чудится мне,

Что сегодня рассвета — не будет...

* * *

Опять становлюсь суеверной

И верю примете любой.

Ах, князь, мы не правы, наверно,

Играя в такую любовь.

Что скажет нам стольный твой город,

Князей прогонявший не раз?

Ах князь, мы расстанемся скоро...

Лишь час до рассвета у нас.

Не жди по ночам у причала,

И золота слугам не сыпь.

Как страшно, надрывно кричала

Сегодня над озером выпь...

…Я так по любви тосковала,

И ты был совсем одинок,

И в ночь на Ивана Купала

Нашел заповедный цветок.

Нас грезы околдовали

В чудесную ночь по весне.

Но знаешь, любимый, едва ли

Мы счастливы будем во сне…

Когда-нибудь вместе воскреснем

Мы в жизни иной для любви.

Всеслав, бесшабашный кудесник,

Ты больше меня не зови.

Пора мне в мой мир окаянный.

А буду опять тосковать –

Отправлюсь по майским полянам

Цветок твой заветный искать.

* * *

На поле Чудес, над посевом застыв,

Я жду урожая пяти золотых.

Здесь, в ямках — талант, вдохновение, труд,

Фантазия, юмор — пускай прорастут.

Какой удивительный вырастет сад!

Как весело листья его зазвенят!

И я заплутаюсь меж теплых стволов

Невиданных грез и неслыханных слов.

Но медлит расти золотая листва.

Какая-то гнусная лезет трава...

А в мокром суглинке — лишь пять медяков

На Поле Чудес, что в Стране Дураков.

* * *

Удивительно пустынно.

Невозможно одиноко.

Белый снег — холстом простынным.

Желтый свет в проемах окон.

Тишина промерзших улиц.

Черных теней пантомима.

И прохожие, ссутулясь —

Словно тени — мимо, мимо...

Все приходы и уходы

Заметает люто вьюга.

Здравствуй, горькая свобода,

Одиночества подруга.

* * *

Пробор. Причесанные усики

( Берлин. Венеция. Париж)...

Я расскажу тебе о музыке.

Ты о стихах заговоришь.

Не знатоками, не талантами,

Без четко выверенных фраз,

Мы будем оба дилетантами,

Сравняем счет на этот раз.

Для нас с тобой не все потеряно,

Не все профессия смела.

Мы можем выразить без терминов

Свои секреты ремесла.

Сердец чуть слышно ходят грузики —

Судьбы ритмический зачин...

Так хорошо молчим о музыке

И о поэзии молчим.

* * *

Ах, какой на сердце камень!

Бросят в воду — утону.

Над волной всплесну руками,

Топором пойду ко дну,

К зыбуну щекой прильну.

С посиневшими висками

Тяжело на дне лежать.

Право, лучше б этот камень

Мне за пазухой держать —

Сразу б стали уважать.

Разделить хотели б ношу,

Пропускали бы вперед,

Опасались бы, что брошу

Камень в чей-то огород,

Если в голову взбредет.

Да не бойтесь, люди, бросьте.

Я — не то что без вреда.

Просто камень с сердцем сросся,

И не кинешь никуда.

Вот обида, вот беда...

* * *

Казалось бы — тьма интересов,

Хорошие книги, друзья.

Но в сказке — совсем не принцесса

И даже не Золушка я.

Я там — из веселых и гордых,

Что вечно стоят у стены,

Но, впрочем, уверенных твердо,

Что по уши в них влюблены

И тот седовласый профессор,

И этот вихрастый юнец,

Худой представитель от прессы

И рослый швейцар, наконец.

Конечно, застенчивы очень.

Себя втихомолку кляня,

Не смеют влюбленные очи

Украдкой поднять на меня.

Но нежность и преданность прячут

В своих непочатых сердцах.

Я верю.

А как же иначе

Мне выдержать бал до конца?

* * *

Ночь неслышно спустилась на лес,

Отрешенным блистая величьем.

Льется грустная песня с небес

На слова Леонардо да Винчи.

В этой песне нездешний покой

И печаль запоздалых известий,

И далекий мотив колдовской

На серебряных струнах созвездий…

И ночные прохожие вдруг

Видят мир необъятный воочию.

Стойте, стойте, послушайте, друг!

Вам не страшно под звездами ночью?

Будто в Вас бесконечность сама

Заглянула спокойно и просто…

Это правда, что сходят с ума,

Если смотрят подолгу на звезды?

Ни докучных забот, ни тревог,

Ни погони за коркою хлеба…

И глядит сумасшедший Ван-Гог

В говорящее звездное небо.

* * *

Жил у синего моря чудак,

Говорил он и думал не так.

И ворчали соседи, надменные леди

Обсуждали его так и сяк.

Говорили ему: «Образумься!

И в чужие заботы не суйся!

За тебя все давно решено.

Не валяйся в траве, а женись на вдове,

А не пропадешь все равно».

Но не слушал соседей чудак,

Жил не так и влюбился не так.

На опушке у леса

Он увидел принцессу,

Засияв, словно медный пятак.

Он от счастья смеялся, как пьяный,

И принцессе шептал на поляне

О реке, где серебряный плес.

Небо, звезды и месяц подарил он принцессе

И в свой на руках ее внес.

Говорили ему: «Белоручка!

Сразу видно, капризная штучка.

Из принцессы какая жена?

Ей нужны не рассветы, а колье да браслеты.

И твоя ей любовь не нужна».

Но плевал на советы чудак.

Жил не так он и умер не так.

Пел печальную песню об ушедшей принцессе

И улыбка цвела на устах.

* * *

В покинутом здании чья-то печаль заблудилась.

Хозяин ушел и оставил ее у стола.

Сначала, как брошенный пес, в уголке приютилась,

Потом, осмелев, потихоньку ко мне подошла.

— Ну, что ты, печаль? Мне своих огорчений хватает.

Вот, видишь, работаю. Надо закончить отчет.

А жизнь пролетает, ах, боже мой, жизнь пролетает,

И время течет, и морщинами кожу сечет.

Ты знаешь, ко мне одичавшие кошки подходят,

Бродячие псы подползают, любовно ворча…

Да что из того? Понимаешь ли, годы уходят,

Меня, как ядро на ноге, за собой волоча.

Кому покажу, как Плеяды сияют во мраке?

О людях ушедших с высокой и чистой душой

Кому расскажу? Одинокой бродячей собаке?

Да, может тебе, позабытой печали чужой…

Ну что ж мы с тобою так грустно, дружок, замолчали?

Я буду работать, а ты в уголке прикорни.

Хозяин вернется. Ведь людям нельзя без печали,

Иначе, наверное, вовсе не люди они.

* * *

Одуванчик, одуванчик,

Золотая голова,

Озорник и молоканщик,

Придорожная трава…

Ты растешь в отвалах сорных,

В непричесанном дворе,

Как веселый беспризорник,

Пляшешь ты на пустыре.

Сорвала тебя на горке

И приладила к венку –

Платья светлого оборки

В несмываемом соку.

Мне совсем не жалко платья,

Я на пятна не взгляну.

Вы – с весенним солнцем братья.

Как сердиться на весну?

______________________________

* * *

Петляла дорога – бугор на бугре,

Разъезженный глинистый ад.

А через дорогу – как сон на заре –

Сияющий свежестью сад.

Ведь только что были осина и ель,

И вдруг средь унылого дня –

Соцветий прозрачная акварель

И солнечный отблеск огня.

Фантазии цвета, причуды игры,

Нетленная хрупкость цветка –

Иные, цветные, земные миры,

Волшебные, как облака.

Видение рая сквозь серый туман,

Как будто раздвинулся флёр –

И видишь, что вся повседневность – обман,

А истина – этот простор,

Где сонным покоем долина полна

И флейта поет вдалеке,

А в песне – деревьев и трав имена

На ласковом их языке,

Где запах мелиссы, веселый уют,

Где эхо родных голосов…

Ты слышишь – смеются, ты слышишь – поют,

И внятен томительный зов:

«Войди под узорные своды ветвей,

От тяжких забот отдались.

Заждался улыбки твоей соловей

И розы любви заждались…»

… Как славно бы жить в этом дивном саду,

Дышать ароматами трав…

Но я по убогой дороге бреду,

Искристую ветку украв…

* * *

Снова белые мухи с высоких небес полетели

В колыханье древесных приветственно вскинутых рук,

Пеленою укрыв кружева золотой канители,

Иероглифы осени, тайные знаки разлук…

Распушили дымы деревенские черные трубы,

Как кошачьи хвосты.

Ждет в кормушках пшено снегирей.

В бриллиантовых блестках на вороте новенькой шубы

Вечер тихо ступает по желтым кругам фонарей.

А за ним по пятам – темнота, тишина и дремота.

Все тревоги осенние мягко укрыли снега.

И вечерние окна во мгле – как медовые соты,

Как бездомному сердцу – веселый огонь очага.

* * *

Снег сыпал, и сыпал, и сыпал,

Углы закругляя овалом,

А вьюга простуженным сипом

Старинный куплет напевала.

Два месяца каверзным стыком

(К морозам — от запаха яблок):

«Ага, — говорили, — отвыкла!»

«Ага! – говорили, — озябла!»

В сумятице снежных порывов

Когда я на вьюгу сердилась?

Пугаю каштановой гривой

Ее Серебристую Милость.

Веселым да рыжеволосым

Такой морозёнок не страшен!

… Куплет подпою подголоском

И вытряхну снег из кудряшек…

* * *

У волшебника-тумана

есть жемчужные фонтаны,

бирюзовые лагуны,

белоснежные дворцы,

дом под красной черепицей,

сад, что мне ночами снится,

в нем – сиреневые птицы,

голоса, как бубенцы.

За унылой серой марлей

хочешь – Лондон,

хочешь – Гарлем,

хочешь – пики снежных гор

или даже даль лесная,

но с утра хожу я злая,

потому что твердо знаю:

там помойка и забор!

* * *

Вновь островками — глина,

Лужицы — предательским глянцем.

Пьяною балериной

Оттепель поскользнулась в танце…

Смотришь, а дом в сугробе

Парусником ползет на стапель.

С крыши – морзянка дробью,

Оторопь серебристых капель…

Тьма стоит занавеской.

В плаванье? Да попрощаться не с кем…

Спляшем молдаванеску,

Оттепель? Под клавесин с оркестром…

Слышишь? Играют чардаш –

Музыкой ли, тоской высокой…

Вспомним веселье марта

Боль свою, будто вино – о цоколь!

Призраки зимней ночи –

Вдребезги! Да заодно с мечтами.

Воли глоток игольчат

Россыпью пузырьков в гортани…

* * *

Добро — такая сложная затея,

И люди это поняли давно.

Творить добро — не то, что не умеем,

Но из нюансов сложено оно…

Ты навредить им можешь не на шутку,

Или обидеть друга невзначай.

Творишь добро — прислушивайся чутко,

Будь чист — как перед Господом свеча.

Добро, как жизнь – вмещает тьму и звезды,

И нежность пуха, и жестокость драк.

А зло, как смерть – затейливо, но просто.

Так просто — не поверится никак…

* * *

Дудку на минутку стащим у печали,

У веселья звонкий мы попросим бубен.

Собирайся, осень, на концерт прощальный –

Мы тебе сыграем все, что сами любим:

Клавесин с оркестром –

Песенку из детства,

Альт и два кларнета –

Серенаду лета,

Томный саксофон –

Блюз «Осенний сон».

Пляску желтых листьев грянет окарина,

Оторопью ветра отзовутся скрипки.

Осень, моя осень, прима-балерина

Лебединой грусти, золотой улыбки:

Па-де-де из детства

(Клавесин с оркестром),

Летнее либретто

(Альт и два кларнета),

Блюз «Осенний сон»

(Бас и саксофон).

Осень, моя осень, в поле колокольчик,

Слышишь, нам прощально квакает валторна.

Ледяным шампанским воздух твой игольчат,

Плачем ли, восторгом перехватит горло.

Петь вам больше не с кем,

Клавесин с оркестром:

Заплутали где-то

Альт и два кларнета.

Блюз «Осенний сон»

Снегом занесен…

* * *

Хрустяща и крахмальна белизна.

Дни убывают, словно жизнь, по крохе,

И воздух ледяной застрял на вдохе,

Как Богом не прощенная вина.

Поля и рощи строги и чисты,

Хотя вчера шумели милым вздором…

А простыни, наверно, — от простора,

Но вовсе не от белой простоты…

* * *

Снег разлегся, придя, как домой, -

Новой невнятной судьбою,

Льдом и водой, светом и тьмой,

Сердца глухим перебоем.

Вот и закутан осенний сор

Складками белой пустыни…

Простыни – это от слова «простор»,

Вовсе они не простые…

Это грусти крахмальный хруст,

Запах предвестий мятный:

Льдом и водой, ясной звездой,

Новой судьбой непонятной….

* * *

Ты выходишь на улицу затемно -

И встречает тебя снегопад.

Кружевные, как мамины скатерти,

У подъезда березы стоят.

А вокруг улыбается, кружится

Невесомый мохнатый обвал,

Он тебя обнимает по-дружески -

Что так долго, мол, брат, пропадал?

И в морозной предутренней темени,

Провалившись в бездонную тишь,

В зачарованном круге безвременья

Ты бессмертным себя ощутишь…

* * *

Что ж, так и есть: вне рода и вне племени,

Неясного окраса мотыльки,

Пришли мы в мир посланниками Времени,

В котором равноценны лепестки

Различных вер перед лицом Единого,

Любовью слитых в радостный ковер,

В котором фанатизм завесой дымною

Не застилает верующим взор.

И только так! Все прочее – истерика

В ребяческом, обиженном уме.

Кому – Россия, Сингапур, Америка,

Кому – Земля, летящая во тьме.

Земля, сердцами нашими согретая,

Познанием, любовью и трудом,

С ее морями, нивами, рассветами,

Любым материком – наш общий дом.

Религии, конфессии, градации…

Но воздух и вода – для всех одни.

И все мы тут – одной и той же нации,

С древнейших пор зовущейся людьми.

* * *

Что там под рыжей глиняною коркой

В союзе водяном и земляном

Становится черемухою горькой

И липовым медовым волокном,

Ждет до поры, сплетаясь и свиваясь

Узорами змеиного клубка,

Чтоб выстрелить однажды в небо завязь

Весеннего, душистого цветка?

Что там лучи глотает жадным зевом

И, поглощая скудное тепло,

Толкает ввысь из тесноты подземной

Тугую плоть ликующих стволов?

Не та ли сила, что ломает льдины,

Не та ли боль, темна и горяча,

Тоскою непонятной, лебединой

Взрывающая сердце по ночам?

* * *

Везде нам с тобой удача,

Ремесленникам небесного цеха —

В отверженности звонкого плача

И в звоне одинокого смеха.

Очнемся в беде и в неге

Могуществом весеннего леса,

Где почки, как строчки, лезут,

Стихи растут, как побеги,

Готовясь к извечной бойне,

Рождаясь из глины рыжей,

Чтоб ненавистью и любовью

Гореть, и проклясть, и выжить…

Вот так мы, обнявшись тесно,

Толпимся в тишине за верандой.

А кто-то удивится — песня?

А кто-то улыбнется — ландыш!

Протоколы медитаций

Ключевое слово Зерно

Корни. Корни, как лабиринт души.

Корни – раскрытие зерна.

На солнце расцветает желтый, нежный, светящийся тюльпан.

Тюльпан, как маленькое желтое солнце.

Тюльпан, как чаша, наполненная солнечным светом.

Как легко, спокойно быть тюльпаном. Быть открытым солнцу хотя бы один день. Быть просто тюльпаном и ничего не хотеть, ничего не бояться. Светиться светом солнца. Вбирать его свет и упаковывать в новое зерно. И больше ничего.

Ключевое слово: Кто я?

В коричневом слабо освещенном пространстве я увидел себя как многоцветный сгусток, как галактику в небе. Войти в него не просто. Это замкнутый, плотный, изолированный сгусток света. Но вот он становится податливым – расширяется, размывается. И я вхожу в него. В нем разные пространства. Пространства разного цвета и разной плотности Вот легкое сплашное пространство голубого цвета. Но где-то оно пересекается плотной дугой красного цвета. Эту дугу пересекает другая – зеленого цвета. Это уже не такая плотная дуга – она иногда распается на отдельные брызги. Некоторые разноцветные дуги сцеплены, как звенья цепи. А вдали опять пустое голубое пространство, и где-то в высоте парят серебристо-белые светящиеся крылья.

Я понял: смерть – это разрушение этой сгустковой галактики. Это – освобождение ангела белых крыльев.

Ключевое слово: Поэтическое я.

В небе появилась большая, громадная черная птица. Ее перья были чуть-чуть металлическими и издавали трубные звуки, как орган. Размах ее крыльев занял все небо. Я звал ее – она стала уменьшаться и пошла ко мне. Вот она стала маленькой зеленой птичкой и села на красную розу в саду. Я звал ее – она уменьшилась до почти почки и вошла в меня. И в себе я ощутил острый шип от той розы, наверное, на которой сидела птица. Я надел плащ и вышел из сада в горы. Шел дождь, скользили камни под ногами, и рвали плащ шипы горных лиан. И я шел и шел, а шипы все рвали плащ, и что-то зрело во мне. И возникли во мне пространства – абстрактные, причудливо искривленные, пустые. Потом и это ушло, и осталось ничто.

Ключевое слово Логос

Мир был в дремотной тишине. Как тени, стояли деревья. Мир был в заколдованности тишины.

Прозвучал колокол. На небе вспыхнула голубая звезда. Вспыхнула и упала на Землю. Зазвенела и ожила Земля.

В горах вспыхнул голубой звездой купол храма. Его двери распахнулись. Вышли рыцари. Их латы были из прозрачного светящегося шелка. Светящегося светом голубой звезды. Перед каждым рыцарем ковром развернулись дорожки. Рыцари повернулись, поклонились храму и пошли по своим дорогам. Понесли символы в Мир.

Опять прозвучал колокол. И купол храма взошел на небо, обернувшись голубой звездой Востока.

Рыцари пошли, чтобы умирать и вновь приходить, меняя свои плащи и латы.

Так прозвучала голубая сказка о Логосе.

Ты легкие ритмы находишь вокруг,

Ты ловишь гармонии миг.

А если из тьмы покажется вдруг

Растерзанный Хаоса лик?

Ну, только попробуй, только представь:

В багровом тусклом огне

Скрежещет и воет слепая навь,

Кривляясь в твоем окне.

Нарывами – звезды, предателем - Бог,

Судьба – кровяной лапшой,

И мечется злой, визгливый клубок,

Который ты звал душой…

Представил, как мгла изнутри ползет?

И вот уже скулы свело,

И чувствуешь, как леденеет рот,

И пялится в щелки зло…

…Теперь, если даже пойму, что – тать,

То в сердце не прокляну.

Так трудно Бога в себе угадать

И так легко – Сатану…

* * *

Гортань сожжет расплавленный свинец.

Ты солнца огнецветные лучи

С великой страстью воспевал, певец?

Так получи!

Смертельной мукой – вожделенный зной…

Смотри, как издевательски нежны

Больной улыбкой, горькой и хмельной

Распяленные губы Сатаны…

Ты, миннезингер, пел о чистоте?

Теперь зови заоблачных гостей,

Когда палач в веселой простоте

Сдирает плоть до белизны костей.

Так что ж ты не гордишься чистотой?

Ты видишь, как пленительно нежны

Улыбкою коварной и святой

Распяленные губы Сатаны?

А я пою любовь. Страшнее мук

Ты не найдешь, парнокопытный друг!

И потому мне вовсе не страшны

Улыбчивые губы Сатаны…

* * *

От воплей назойливых модных певиц,

От нудных и злых эволюций рассудка

Скажи мне, как в гордое мужество птиц

Дорогу найти и пройти первопутком -

Туда, к похороненным в сердце пластам,

Забитым крест-накрест не струганным тесом,

Где боль плодоносна и совесть чиста,

И мудрость ответа вмещают вопросы.

Там крыльев размах, словно сон, невесом,

И небо свободно от авиалиний,

Там пишет зима узелковым письмом

Секреты свои, маскируя под иней…

Ты знаешь, сегодня Введенье во Храм.

Быть может, туда нам дорогою снежной?

Но что-то не верится календарям-

Они составляются спешно и грешно.

И надо ломать ограждающий крест,

Спускаться туннелем к умениям скрытым

И пробовать снова упругость небес

Дрожанием крыльев, давно позабытым…

* * *

Жизнь в рублях и запасенных литрах,

Краденом корыте ячменя…

Я смотрю с улыбкою на хитрых,

А они с упреком – на меня.

Ни теплом, ни дружбой не потянет

К бурдюкам сосчитанных монет.

Мы друг другу – инопланетяне.

Я-то знаю, а они-то – нет.

Никогда не сделаться такой же,

Но они – умны и хороши –

Мне желают разума побольше,

Глупую жалея от души…

* * *

Спрятались в лед духи воды.

Спать улеглись духи корней.

Веточка к веточке строят сады

Духи-властители царственных дней.

Вместо растерянных мокрых дубов –

(Что там Мадрид, Лиссабон и Версаль!)

Гордые гранды в пышных жабо,

Пена манжет и подвесок хрусталь.

Лес приобрел придворную стать.

Ах, эта строгая светская жизнь:

Ветку не тронь, ствол не погладь,

К теплой коре щекой не прижмись.

Милый волшебник, где же твой свет?

Где твоя мудрость, сказочный лес?

Бального зала холодный паркет,

Да кружевные накидки принцесс…

* * *

Да любая! Колымагою железной,

Дельтапланом над горами, над долами,

Исхудалою медведицей облезлой –

Лишь была бы: повседневными делами,

Вёдром, дождиком, застольем и похмельем,

Светлой тайной нарождающихся почек,

Неожиданною мордочкой веселья

В заведенном распорядке дня и ночи.

То ли день декабрьский душу покарябал,

То ли годы разменяла, как монету,

Почему-то повторяю: «Лишь была бы…»

Ведь когда-нибудь спохватишься – а нету.

Прикрою кудри черной шляпою,

Почищу дуло револьвера.

Не пристрелю, так оцарапаю.

К барьеру, милый мой, к барьеру!

Вчера ты глазки строил кому,

Ну, прямо глазами ел?

Смешно самому? А я не пойму!

Ну, где тут, скажи, прицел?

Суп, говоришь, недосолила я?

Ну, что за хамские манеры!

Давно ль была любимой, милою?

К барьеру, милый мой, к барьеру!

А ну, становись, любимая цель!

Обида еще свежа.

В такую метель – пора на дуэль.

Куда, говоришь, нажать?

Стираю, шью, жаркое стряпаю,

И даже вешаю портьеры.

Не попаду, так поцарапаю!

К барьеру, милый мой, к барьеру!

Соринка в глазу мешает, слепя.

Смешной получился тир:

Стреляла в тебя, попала в себя.

Воистину тесен мир…

* * *

От трех королей у надмирных врат,

В морозной лазури востока,

Три радуги, словно три знака, горят

Надменно, светло и жестоко.

А первая радуга...

* * *

А годы-то — паводком,

А память-то – заводью.

Любила без навыка,

Не думая загодя,

Ни с кем не советуясь –

Ни с тетей, ни с мамою.

Но было-то светлое.

И самое-самое…

* * *

То ли ангелами-юнцами

Звезды приколоты

К небу звонкими бубенцами

Белого золота,

То ли ты раздаешь гостинцы,

Зимняя ноченька,

Даром Маленького принца

Грустному летчику?

Смех серебряный в сны прольется

Темному городу.

Отзовутся во тьме колодцы

Пением воротов.

Пробормочешь ты мрачно: «Ой ли!

Холодно, грустно же…»

Слепы очи. Только любовью

Светятся пустоши.

* * *

Дороги и бездорожье,

Мелькание лет и зим.

Жемчужной слезою Божьей

Над алчущей Тьмой висим.

Светящейся теплой каплей

Мы падаем сквозь века

На Божью ладонь. А так ли

Надежна его рука?

Мы скорость и тяжесть множим.

И только наша вина,

Что жизнь, как слезинка Божья,

До горечи солона…

* * *

Не сестра, не мать и не жена.

Темная звезда горит во лбу.

Чашею морозного вина

Небо опрокинулось в судьбу.

За собою повела в снега,

Доверительно сказала «Мы…» —

Белый сон из детства, Синильга,

Ледяная женственность зимы.

В танце между небом и землей

За собой вела колдунья в даль,

Где горела в небесах змеей

Андромеды снежная спираль.

Но не для меня метельный вальс.

В десяти шагах — мой младший брат:

Увязался, да в снегах увяз,

Горько плачет и зовет назад.

Что же ты качаешь головой,

В горьком легкомыслии виня?

Мне к братишке надо, он живой,

Пропадет в сугробе без меня.

Замолчал серебряный скрипач,

Песню ветра больше не понять…

… Ну, пойдем домой, малыш, не плачь.

Вечность мы не выбрали опять.

* * *

Этот милый волшебник тебя не обманет

На вопросы твои даст не лживый ответ.

Из пустого кармана улыбку достанет,

А в порожнем кармане отыщет рассвет.

Вот он входит в квартиру, смешной, несолидный,

Как Сивилла, всезнающ, по-детски вихраст.

Словно кролика, вынет судьбу из цилиндра

И кольцом серпантина тебе передаст.

Дождь веселых догадок, открытий нежданных,

Ярость Солнца, холодное пламя Луны —

Все найдется в волшебных бездонных карманах

Одинокого часа твоей тишины.

* * *

Новый год. Меня трясет от злости.

Зубы сжаты. Слезы в три ручья.

Куклу с елки подарили гостье.

А она – моя! Моя. Моя…

Я рыдаю, топаю ногами,

И веселый затихает гам.

Все возьми: мартышку, попугая…

А свою принцессу не отдам!

Вырвала! Слезами и отвагой.

И, набычась, села в уголке.

А принцесса мятою бумагой

Расползалась в стиснутой руке….

* * *

Что за ветром занесло меня сюда,

В этот мир? Такое только с перепоя!

Это надо же, текучая вода

Рассыпается серебряной крупою!

Это надо же, как съежились дома,

Крошки жара сберегая, как святыню!

Здесь владычествует якобы — Зима,

Энтропии сумасшедшая богиня…

Вон идут аборигены из клетей,

Все, как звери, меховые, шерстяные,

Ой, смотри, колдунье жертвуют детей,

Отправляя их на горки ледяные!

Исполать тебе, колдунья, исполать!

Ой, да что же, даже руки не согрею…

Я к тебе на миг – удачи пожелать…

И обратно, в преисподнюю скорее!

* * *

В единстве вольном лирики и прозы

Воспринимаю Сущего черты…

Как долго ты, упрямая береза,

Удерживала мертвые листы!

А нынче утром в серебристых бликах

Красуешься, как юная заря,

Оранжевым смятеньем сердолика

Горишь в янтарном свете фонаря.

И мне давно пора учиться, видно,

Не рваться вслед упавшему листу,

Свои разлуки, горе и обиды

Преображать в такую красоту,

Чтоб сердце заходилось от восторга,

Чтоб возрождалось, песнею звеня.

А мертвые листы — оплакать горько

И – новым удобрением корням.

* * *

А ветер упруго ударился в стекла

И дальше понесся над зимней страной.

Хоть с теплого Юга, но вовсе не теплый.

Холодный. Еще холодней. Ледяной.

А я-то — горячая, я-то — живая,

Как ясное пламя, смеюсь и пою,

Но в изморось песня моя остывает,

Вливаясь в промерзшую душу твою.

Двумя полюсами смеемся и плачем:

Не жарко тебе и не холодно мне:

Дыханье твое принимаю горячим –

Согрелось, покуда летело в огне…

* * *

Царь стар и глуп,

Богатей скуп,

Придворный боярин

Зол и коварен…

А кто над царством развеет мрак?

Кто на Кощея пойдет войной?

Наверное, снова Иван-дурак,

С рожденья на совесть свою больной…

А если он сгинет за синей горой,

В дыханье дракона сгорит дотла,

Страна говорит: «Спасибо, герой!

Да будет память твоя светла…»

Ну, что ты горько молчишь, страна?

И ветер над вечным огнем притих…

Ведь это только твоя вина

В безвременной смерти мальчишек твоих…

* * *

Цветеньем сад вишневый замело,

Луга весенним золотом одеты.

Как бережно, не щедро льет тепло

В ладони листьев молодое лето…

Неспешно, шаг за шагом, день за днем

Оно идет, земли едва касаясь,

Чтоб сохранить, не опалив огнем,

Меж лепестков младенческую завязь.

А на земле утихла суета,

Страсть улеглась, закончились раздоры.

Глубокий выдох, легкость, пустота,

Небесный свет в серебряных озерах…

Так лето начинает свой полет

* * *

Что за праздничные мысли!!!

Как Алисе, мне «все страньше».

Мы сегодня не зависим

От того, что было раньше.

Стала красно-бело-синей

С новым гимном «Муси-пуси»

Независимость России

От Литвы и Беларуси,

От Молдовы, Украины,

От хребтов Кавказских мощных;

От культуры с медициной

Не зависим, это точно…

И пока витает в высях

В Думе «депутат в законе»,

Скоро будем не зависеть

От Башкирии и Коми…

* * *

Не разумом – костным мозгом да венами,

Таинственно и непреложно

Мы выбираем себе Вселенную

Из мириада возможных.

Кому – богатство, кому религию,

Кому – волшебное слово.

А мне – бузинный свисток Уленшпигеля,

Бродяги и птицелова.

Деревья и небо – с утра до вечера,

И память огня и крепа.

Ведь, как у него, и терять-то нечего,

Кроме песни и пепла…

* * *

Свинья не съест и Бог не выдаст,

Но так бывает на веку:

Не боль, не голод — злая сытость

Загонит в черную тоску.

Не любо петь и жить не любо,

Свинец на сердце и в костях,

От горечи сжимаешь зубы,

Да так, что челюсти хрустят,

Любовь не жжет, не греет братство,

Печаль невнятна и остра,

И ты отдашь свое богатство

За пламя прежнего костра,

Чтоб кубок шел по кругу, пенясь,

Чтоб выжал слезы едкий дым,

Чтобы сгореть, как птица Феникс,

И возродиться молодым…

* * *

В распахнутом сознании дождей,

Летящих с поднебесья к серым лужам,

Хитиновые панцири людей –

Как раковины с каплями жемчужин.

Мерцает свет, привычный и родной,

И наши лица кажутся моложе,

Когда волшебный глянец водяной

Ласкает, нежит, освежает кожу.

Цветам и травам незнаком полет.

Для них дожди – лианы с тонким стеблем,

Растущие совсем наоборот,

Корнями в небо, лепестками в землю.

А мы для трав – бродячий лес живой,

Движениями торопящий время,

Безлиственный, чужой, бескорневой,

Но в почву уходящий, словно семя…

Вот так порой откроется на миг

Недоумение травы и влаги,

Забытый удивительный язык,

Неведомый исписанной бумаге,

И вдруг поймешь — себя изобретя,

И затвердив, что дважды два — четыре,

Мы все же с точки зрения дождя

Безмерно одиноки в этом мире.

* * *

А в этой сказке не было тебя:

Орлы да гуси, вОроны да крысы…

Там Божий сад скукожился и высох,

Первоначальный замысел губя,

Там не было последнего витка,

Когда непредсказуемо и странно

Сбивает с толку и ломает планы

Отчаянно-крылатая тоска.

(На то и осень, на то и весна,

На то и кудесница-вьюга —

Прекрасна страна,

Где муж и жена

По сказке находят друг друга…)

Сказители бревенчатой избы,

Властители преданий и обрядов

Когда-то твердо знали, что им надо,

Сплетая нить легенды и судьбы.

Звенели гусли, плакала свирель,

Плескались белы лебеди над крышей,

Ты понял сказку и в дорогу вышел

К Единственной — за тридевять земель.

(Семь пар железных сапог износи,

От смерти, из плена, из ада

Девчонку спаси,

С собой унеси

И к сердцу прижми усладу)

За тридевять земель своей души,

И слепоты, и злобных наговоров, —

Узнай любовь, смети с дороги горы

И собственную глупость сокруши

Улыбка

Пал Петрович Кобушко встретил меня в аллее на очередной прогулке с собаками (Сигма носилась по окрестным кустам, Тимка, как всегда, слонялся у второго подъезда соседнего дома, в тщетной надежде встретить болонку Кнопку). Пал Петрович – твердое лицо, приветливая хитроватая улыбка, холодные глаза бывшего профсоюзного деятеля — в этот раз был сам не свой.

— Ты ведь Сигму на рынке нашла? — спросил он меня без предисловий, — даже без обычного: «Здравствуй, как дела?»…

— Ну, — выжидательно подтвердила я.

— И как? – потребовал уточнений Пал Петрович.

Я — в который раз! — конспективно пересказала историю брошенной или потерянной немецкой овчарки, которая ходила по маленькому рыночку возле бывшего военного городка и выбрала меня – администратора этого самого рынка. Наверное, за авторитет и наличие собственного крытого помещения. Я бы на ее месте тоже апеллировала к начальству . Сигма так и поступила — она целый день караулила администраторский вагончик, сопровождала меня в рейдах по торговым рядам, а когда я отправилась домой, прыгнула в маршрутку и далее следовала за мной, не отставая, до самых дверей квартиры… Так вот и стали жить вместе — я, маленький двортерьер Тимка и Сигма – обличьем вылитая «комиссар Рекс», только женского пола.

— А потом? – Пал Петрович слушал мое повествование с неподдельным интересом.

— Улыбаться она стала только через полгода, — откровенно сообщила я, вспоминая потерянные карие глаза Сигмы, и как она с сумасшедшей надеждой поначалу бросалась к каждой маршрутке, когда мы приходили на автобусную остановку…. — А что случилось?

— Понимаешь, копаюсь в огороде на участке, он у меня почти у дороги… Вдруг останавливается жигуленок с московскими номерами. Выходят парень и девушка, выводят собачку — ну этого, знаешь, как у Коротковых…

— Пекинес, — улыбнулась я. — песик китайских императоров.

— Наверное, — нетерпеливо кивнул Кобушко и по-братски зацапал мою руку чуть повыше кисти. — Ты слушай дальше! Вышли, значит, собачку привязали к огородной ограде, а потом сели в своего жигуля и уехали!

Тут уже я охнула. Бросить собаку, СВОЮ собаку, члена семьи — это и так у меня в голове никогда не укладывалось. Ну, ладно, завели большого пса – квартира тесна, прокормить трудно, можно как-то понять. А такого-то – отважного, преданного красавца с гордой львиной гривой, и размером чуть побольше кота… Сволочи!

Я так и сказала Пал Петровичу, переведя дух:

— Сволочи! …А дальше?

— Так он меня к себе не подпускает! Хозяев ждет… Ну, я к нему еще завтра приду. И послезавтра.

Через неделю снова встретившись с Кобушкой, я сразу усмотрела на его физиономии нескрываемое торжество.

— Приручил! Но какой гордый! На второй день только соизволил поесть. На третий к себе подпустил. А вчера домой со мной, наконец, пошел!!!

— Еще будет тосковать, — чуть чуть охладила я Пал Петровичево ликование. — Предательство человеку-то пережить трудно, а уж собаке…

Прошло полгода. Так получилось, что с Кобушко во время вечерних прогулок мы не встречались – то ли в разное время гуляли, то ли по разным дорожкам. А вчера встретились. Он вел на поводке ухоженного, полного царственного достоинства песика. Я сказала Сигме: «Рядом!» и придержала ее за ошейник. Потом посмотрела на Пал Петровича и улыбнулась. Он улыбался мне в ответ.

Особенная это была улыбка.

Самая, наверное, прекрасная на свете.

Улыбка торжества человеческой справедливости…

* * *

Крошечного зародыша медленный разворот:

Клетка, цепочка клеток, тонкое волокно…

Знает ли белая роза о том, что она цветет?

Знает ли наше тело о том, какое оно?

Разве плывя в потоке, осознаёшь поток?

Разве припомнишь мягкость детской своей руки?

Знает ли белая роза, утром раскрыв цветок,

Как ароматны эти нежные лепестки?

Ну, так откуда рвется непроходящий бунт,

Внутренних диалогов разноголосый гам?

Может быть, режет Вечность время в лапшу секунд,

Знанием биоритмов передавая нам?

Чудится мне порою – ласковый шар земной

Нами насквозь пронизан, словно дырками – сыр,

Нашей вечною сутью, древней, довременнОй,

Жадно и удивленно осознающей мир…

* * *

Июньской листвы изумрудная масса

Спросонья купается в свежести росной.

Мельчайшие капли эфирного масла

Сверкают, как искры, над юною розой.

А рядом свистят переливчато птицы,

И мне разговор их веселый понятен.

Одна говорит: «Это запах искрится!»

Другая в ответ: «Это свет ароматен…»

* * *

Домовые, луговые и древесные,

Серокрылые, живые, неизвестные –

В синих сумерках толпятся.

Снятся?

Может быть и снятся –

Дымовые, теневые, бестелесные…

Появляются из призрачного морока,

Прилетают из заоблачного города.

Деловито и серьезно

Ловит кошка лапкой воздух -

Или чью-то раскудрявленную бороду?

Бархатистое к щеке прикосновение –

Чьи-то губы? Или ветра дуновение?

… Только тени заплясали

В поле между полюсами,

Между прожитым и будущим мгновением…

* * *

А покуда мы вброд и вплавь,

А покуда секунды – всклень,

Сны просвечивают сквозь явь,

Как созвездия в белый день.

Сны ложатся на мир канвой,

Сны выстраивают лабиринт,

Словно к телу-дичку привой

От бессмертия Гесперид.

В темном омуте – древний меч,

Ключ к неслышимым голосам…

… Погружаешься в сон, как в речь,

И становишься речью сам…

* * *

Безнаказанно вьется судьбы верея

Вечно юной спиралью товара и денег.

Бог карает лишь тех, для кого он – судья

И потворствует тем, для кого он – подельник.

Ну, кого он, всесильный, возьмет за рукав

За распущенность, кражу, разбой и безделье?

Сам не сеет, не жнет, вороват и лукав,

Шлюх жалеет и грозен во храме с похмелья…

Только ты в беззащитной своей простоте

Выбрал пО сердцу Бога – другого разлива,

Кто ходил по воде, кто висел на кресте

И друзей оживлял, ухмыляясь счастливо.

Выбрал по сердцу Бога – который гоним,

Без крылатой охраны с грозой и мечами,

И творишь чудеса за компанию с Ним,

Только гвозди в ладони в ответ получая…

Заповеди женщины

Убей свою вялость, фасон укради,

Не слушай отцовские бредни.

В 17 и в 70 – все впереди

Для женщины, то есть для ведьмы.

Плыви на высоких своих каблуках,

Легко улыбаясь невежам.

Движением брови буди в мужиках

Тоску о прекрасном и нежном.

Кто скажет: «Колдунья!», кто выплюнет «Б…ь!» -

Ну, злобствует, что тут такого?

Ты – женщина. Значит тебе – оживлять

Расчисленность мира мужского.

Тебе золотистым кружить лепестком

В медовом играющем ветре,

Тебе толковать неземным языком

Загадки земных геометрий.

Твоя никогда не проходит пора.

Пускай берегутся мужчины.

И главное, голову выше, сестра,

На шее скрывая морщины…

* * *

Поднебесной водой побежден,

Грозовыми громами напуган,

Пахнет сыростью Третьего круга

Этот город под серым дождем.

И опять на обочине дня

Я в упрямстве отчаянно-глупом

Строю ласковый Солнечный Купол

Тем, кто сходит с ума без огня.

Светлый купол на десять минут

Над тобой перекроет осадки.

А потом разобьют из рогатки

Или темною злобой взорвут…

Небесами на казнь осужден,

Вновь отвергнув рассвет в ослепленьи,

Пахнет плесенью, затхлостью, тленьем

Этот город под серым дождем.

* * *

Мы – сумчатые. Где там кенгуру

С их ношею привычною, извечной…

Помада с пудрой – в дамской поутру.

Отчет – в хозяйственной. Любовь и боль – в сердечной.

Домой – отчет, буханку и батон,

По случаю прикупленные рюмки,

И курицу, и пачку макарон.

Усталость, боль, любовь – в сердечной сумке.

Как хочется, чтоб ты меня встречал,

С улыбкой и с букетиком настурций,

Снимая тяжесть с левого плеча…

…Я выдержу, но знаешь, сумки рвутся.

* * *

Тучи столпились, обряд грозовой верша.

Нынче над нами их временный храм и база.

Сердце болит, словно тянет за нить душа,

Шарик, наполненный гелием, легким газом.

Маленький мой воитель веса пера,

Неугомонный творец неземной породы,

Ну, и куда ты, душа, собралась с утра?

Видишь, у нас нелетная нынче погода…

Мало ли что другие шары летят!

Да и у них, наверно, не все в порядке:

Самый большой и красивый аэростат

Благополучно свалился на чьи-то грядки…

Ты посмотри на атлас погодных карт,

Поговори с Бореем, со светлым Фебом…

… Тонкая нитка дергает за миокард,

Шарик, наполненный гелием, рвется в небо…

* * *

На поле битвы, на левом фланге

Пьют самогонку из четвертинки

Лишенный памяти падший ангел

И зверь, утративший все инстинкты.

Один – изысканный, нежный, томный…

Другой – взъерошенный, злой и рыжий.

Один пытается небо вспомнить,

Другой пытается просто выжить.

На правом фланге того же поля

Чифирь глотают, жуют таблетки

Весенний ветер, лишенный воли,

И старый узник, лишенный клетки.

Один безумен в своем бессилье,

Другой – от воли нежданной - кроткий.

Один отращивает крылья,

Другой себе мастерит решетки.

А в самом центре на поле боя

Под звукопадом небесных музык,

Пою, как ангел и зверем вою,

Я – скорбный ветер и вольный узник,

Я – разноцветный букет мозаик,

Мне счастье – даром, и горе – даром…

Я снова небо крылом взрезаю

И опьяняюсь его нектаром.

* * *

В поход за красою девичьей

На край обжитой земли

Сначала ходили царевичи,

Потом дураки пошли.

А ныне – красотку вынянчил –

И тут же утащат в плен.

Не ленятся, чай, Горынычи

Злодейски красть королевн…

И в царстве Кощея за весями

В темницах полно принцесс.

Герои – да вот же, есть кому!…

…Но времени – позарез.

Тоскливо на сердце, больно и

Мечтается о любви,

Но битвы зовут пейнтбольные

И триллер по RenTV…

Чего уж кидаться в крайности?

И ворог, наверно лют…

… С Горынычевой пра-правнучкой

Спасителя в ЗАГС ведут…

Конечно, змея, не павушка,

Но ведает в жизни толк…

Опять в холодке за камушком

Уснул безработный волк…

* * *

Динь-дили-дон – это сон наяву,

Вкус сумасшедшинки, крыша со сдвигом.

Умным, логичным, расчетливым – фигу!

Я не по Вашим заветам живу…

Жизнь убывает, как ниток моток.

Динь-дили-дон-дили – тенькают спицы,

Можно заплакать, озлиться и спиться,

Если с ума не сойти зачуток.

Вяжут разумники жизнь по уму -

Ровно ложится петля долевая.

«Динь-дили-дон», - про себя напевая,

С темной изнанки я нитку возьму…

Да и кому твой узор оценить,

Точность рядов и канву соответствий?

Может быть, все же важнее, как в детстве –

Не полотно, а бегущая нить.

Динь-дили-дон – мой веселый пароль

Через преграды дверных перепонок.

С легкою ниткой играет котенок:

Сам себе подданный, шут и король…

* * *

Он дорвался до власти. Ребята, держись!

Он всех нас приведет в соответствие,

Максимально испортив всеобщую жизнь

Минимально возможными средствами.

Знает умный начальник, что где разрешать,

А иначе не жизнь, а мучение.

Пишут правила, дабы порой нарушать,

В каждом правиле есть исключения…

А неумный начальник – он тверд, как корунд

И водитель ему подчиняется.

Если дед опоздает на десять секунд,

Значит, деду до вечера маяться.

У такого начальника очи горят

И летают помощники рьяные.

Он маршрутки по ниточке выстроил в ряд –

Как солдаты стоят оловянные.

Но к работе своей подошел как-нибудь:

До сих пор не составил приказа,

Отводящего место, где людям чихнуть

Или пёр…, то есть выпустить газы.

Спит и видит начальник, что он – властелин.

А вокруг – все согласно бумаге.

Нет уж, наш дорогой, ты живи там один,

В том раю, что похож на концлагерь…

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность.
— Вернер Гейзенберг

Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Стояли звери около двери,

В них стреляли, они умирали...

Стихи очень маленького мальчика

Все материалы размещенные на сайте принадлежат их владельцам. При копировании материалов ссылка на источник обязательна! Администрация не несет ответственности за нарушения авторских прав, все материалы содержатся на сторонних ресурсах, все ссылки скрыты.