КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон

МИХАИЛ ГЕНДЕЛЕВ

Михаил Генделев (28 апреля 1950 — 29 марта 2009) родился в Ленинграде. Закончил Ленинградский медицинский институт (ЛГСМИ). Работал спортивным врачом. С 1967 года писал стихи, которые не публиковались в официальной печати. В 1977 году эмигрировал в Израиль. С 1979 году живет в Иерусалиме, где много лет проработал также спортивным врачом. Участвовал в войне на Юге Ливана как военный врач. В 1990-е годы много публиковался как журналист, в конце 90-х участвовал в нескольких политических PR-кампаниях как политтехнолог. Был первым президентом Иерусалимского литературного клуба (1992). Лауреат израильских литературных премий – Премии Этингера и Премии Цабана. Стихи печатались в израильских русскоязычных журналах "Сион" и "22", парижских – "Эхо" и "Континент". Михаил Генделев переводил стихотворения средневековых еврейских поэтов Шломо ибн-Габироля, Аль-Харизи, Ибн-Эзры и др. (переводы печатались в израильских журналах "Узы" и "Земля и народ") и современных ивритских поэтов – Хаима Гури и др. Поэтические книги: "Стихотворения Михаила Генделева. 1984", "Праздник" (1993), "Избранное" (1996), "Царь" (1997), "В садах Аллаха" (1997), "Неполное собрание сочинений" (2003) и др. Роман "Великое московское путешествие" (первый том – М., 1993, еще два тома не изданы).

* * *

На русском языке последнем мне

я думаю

что

по себе есть сами

любовь война и смерть

как не

предлог для простодушных описаний

в повествовании о тьме и тишине.

НОЧНЫЕ МАНЕВРЫ ПОД БЕЙТ ДЖУБРИН

Я младшей родины моей

глотал холодный дым

и нелюбимым в дом входил

в котором был любим

где нежная моя жена

смотрела на луну

и снег на блюде принесла

поставила к вину

она крошила снег в кувшин

и ногтем все больней

мне обводила букву «шин»

в сведении бровей

узор ли злой ее смешил

дразнила ли судьбу

но все три когтя буквы «шин»

горели в белом лбу.

Я встал запомнить этот сон

и понял где я сам

с ресниц соленый снял песок

и ветошь разбросал

шлем поднял прицепил ремни

и ряд свой отыскал

при пламени прочли: они

сошли уже со скал

но я не слушал а ловил

я взгляд каким из тьмы

смотрело небо свысока

на низкие холмы

и в переносии лица

полнебосводу в рост

трезубец темноты мерцал

меж крепко сжатых звезд.

III

А нам читали: прорвались

они за Иордан

а сколько их а кто они

а кто же их видал?

огни горели на дымы

как должные сгорать

а мы – а несравненны мы

в искусстве умирать

в котором нам еще вчера

победа отдана

играй военная игра

игорная война

где мертвые встают а там

и ты встаешь сейчас

мы хорошо умрем потом

и в следующий раз!

И я пройду среди своих

и скарб свой уроню

в колонне панцирных телег

на рыжую броню

уже совсем немолодой

и лекарь полковой

я взял луну над головой

звездою кочевой

луну звездою путевой

луну луну луну!

крошила белый снег жена

и ставила к вину

и головой в пыли ночной

я тряс и замирал

и мотыльки с лица текли

а я не утирал.

Как медленно провозят нас

чрез рукотворный лес

а темнота еще темней

с луной из-под небес

и холм на холм менял себя

не узнавая сам

в огромной пляске поднося

нас ближе к небесам

чтоб нас рассматривала тьма

луной своих глазниц

чтоб синий порох мотыльков

сошел с воздетых лиц

чтоб отпустили нас домой

назад на память прочь

где гладколобый череп мой

катает в детской ночь.

ИСКУССТВО ПОЭЗИИ

ЭЛЕГИЯ

Я к вам вернусь

еще бы только свет

стоял всю ночь

и на реке

кричала

в одеждах праздничных

– ну а меня все нет –

какая-нибудь память одичало

и чтоб

к водам пустынного причала

сошли друзья моих веселых лет

я к вам вернусь

и он напрасно вертит

нанизанные бусины

– все врут –

предчувствиям не верьте

– серебряный –

я выскользну из рук

и обернусь

и грохнет сердца стук от юности и от бессмертья

я к вам вернусь

от тишины оторван

своей

от тишины и забытья

и белой памяти для поцелуя я

подставлю горло:

шепчете мне вздор вы!

и лица обратят ко мне друзья

чудовища

из завизжавшей прорвы.

ЗАТМЕНИЕ ЛУНЫ

сочинитель стихов и поэт

за что ответил

я знаменит – затменью луны

был живой свидетель

в Иерусалиме жил

повтори

бес мой прелестный

собеседником был Анри

он

бывал в Поднебесной.

Дева Белые Бельма прижалась лбом

шепчет не то мне

чтобы – бес мой – я был любим

того

не помню

но

истинно

сочетанья планет

благоволили:

жил

сочинитель стихов и поэт

в Иерусалиме.

– В ночь затмения где она луна?

– А луна затменна.

Черен разинутый зев трубы

дуды военной.

– Ну пускай луна как жизнь была

слепая дева?

– А была

и нету...

И тьма втекла

затвердела.

– Где он град

о бес мой

где Иерусалим?

где

скажи на милость!

тьма – предмет пародии – мало лун

и одна – затмилась

и не видно кто был и стал убит

там

внутри мундира

на войне которой конечно быть

по исходу мира.

Бес

да девка

да

над головой

дыра в тверди

свистом в дудку давай подуй

сквозняком предсердий

свисти бесовка в пустой висок

дура слепая

видь

в костяных бойницах песок

пересыпая

видь

изменчивый вид

в ночь затмения

а давно пора ведь:

то хетты пройдут то луна пролетит

в медяной оправе

темный свой по небу свет лия

черный то есть

чему

случился свидетель я

о чем

и повесть.

ОДА НА ВЗЯТИЕ ТИРА И СИДОНА

Отхлыньте каменные воды

от ледяных брегов реки

где бывшие сидят народы

посмертно свесив языки

чудь весь и жмудь и рось – этруски

на ложе Каменной Тунгуски

Аккад под ледниковым льдом!

дивись как дым масличной рощи

пламена жирные полощет

и где он Тир и где Сидон!

Свисти в железные свирели!

дудите в скотские рога!

достигли люди Ариэля

твердынь смущенного врага:

Сидон! о где гордыня Тира?

в согласии с устройством мира

и мы и эти состоим:

из фосфора души и меда

железа и одной свободы

какой недосыта двоим.

Не потому ль на подвиг ратный

нас честь подвигнула и спесь

что есть война – не мир обратный

но мир в котором все как есть

и будет дале и доколе

внутри нас труп желает воли

из тела выкинуть побег

немногим раньше чем бывало

в долины лунные Ливана

себя отпустит человек.

Когда же тень утру склонится

шатнувшись прежде чем упасть

непевчая как ангел птица

откроет и закроет пасть

и распахнет ночные очи

и два крыла по следу ночи

по следу теплому войны

и выдох – черный облак пара

из уст просыплется шофара

и ляжет подле тишины.

Тогда на горбе дромадера

– и вид его невыносим –

и вылетит заря – химера

приплясывая на рыси

на холме пепельном верблюда

переломив хребет Джаблута

в бурнусе белом мертвеца

разбросив рукава пустые

по каменной летит пустыне

с дырою розовой лица.

И вся она хамсина стая

и по тому что тишина

вязь трещин черно-золотая

по скорлупе нанесена

и вся она – хамсина стая

и за спиной ее летая

оттягивает косы визг

назад до кости обнаженной

дабы – открывшись – лик тяжелый

под теменем ее провис.

«СТОЙ! ТЫ ПОХОЖ НА СИРИЙЦА»

Сириец

внутри красен темен и сыр

потроха голубы – видно – кость бела

он был жив

пока наши не взяли Тир

и сириец стал мертв

– инш'алла –

отношенья цветов – я считаю – верны

он

там

а здесь и напротив – напротив ты

и за то любили мы с ним войны

простоту

что вкусы у нас просты

и еще люблю я дела свои

обсуждать лишь с собой

и люблю как звенит

луч на хо́рах сосновых и запах хвои

в полдень

в тридцать два года

лицом в зенит.

ПРОСТЫЕ ВОЕННЫЕ ОКТАВЫ

М. В.

Рассвет начнется там где был закат

к рассвета собственному удивленью

лежат солдаты а туман поверх солдат

и часовой в тумане по колени

его и зачерпнул – он сладковат

и липнет к пальцам – пальцы пахнут тленьем –

оберегающий сладчайший сон войны

брезгливо вытер пальцы о штаны.

Холодный дым еще живой воды

течет и в жилах рыбы и – снаружи –

стоят темно́ты как стоячие пруды

живородящей средиземной лужи

что след наш будет известняк в том нет беды

вот бедных варваров следам придется хуже –

их убивай – а все икра и гниль

и портит стиль колониальный стиль.

Спроси (пока дремотный кровоток

пересыпается в артериа каротис

и жизнь одна и век не короток

и жизнь длинна да только сон короток)

спроси у собственной своей души сынок

с чего ее бессмертную воротит:

война сынок – а ни шиша

не откликается бессмертная душа.

В душе искания подобны ловле вши

залезшей под счастливую сорочку

чего там шарить в темноте – и те гроши

что наскребешь пропьются в одиночку

я верил бы в бессмертие души

да две метафоры перегружают строчку

и то едва перенесла строка

что Божьим небом полнится рука.

И в Божье небо отошел туман

и любопытный и как я неспящий

увидит вспученные туши басурман

они действительно безглазы и смердящи

их кошки шевелят – они из ран

что-то такое розовое тащат

что крутанись в руке моей праща

метнул бы в них обломок кирпича.

БАЛЛАДА МОСТА ЧЕРЕЗ РЕКУ ЛИТАНИ

Мыши

ночной полет

не касается темных вод

какие – смотри выше – перелетает

и мы

не будем касаться тьмы

под

над

мостом через Литани

мы

это какие вслед

разваливающемуся полету ищем в воздухе след

а на щеке

брызга

плевка тишины

пены с гребня волны

может кому и звука волны

а по мне

визга

и хоть огнь что горит в нас блед

но какой-никакой

а – свет

и гнилушки поярче будет и вкруг мотыльки толкутся

и зря

с этого белого света

зги

во тьму разглядеть не моги

там ни любви ни войны

с которой можно еще вернуться

зато

ад под нами

поэтому веря в треск

кожистых крыл над нами

кто же идет на писк

инстинкта – из – под мышки – ада боимся ада!

и снимаем звук ужас чтобы унять

подобно

ты отдуваешь прядь

дабы не застить взгляда

мы

по-арамейски четко не будем касаться тьмы

наше дело

охрана моста через реку Литани

струенья

темных и черных вод

и текущих если

то наоборот

как если б рождение предваряло исход летальный.

МАЛОЕ ЗАВЕЩАНИЕ

Лунки взора когда переполню

через край

все чего уже не запомню

серебра

– хоть оно на что мне –

со щеки моей

не стирай

о! оставь

с нетяжелым сердцем

здесь

на земле ничьей

терн и щебень

и – как вглядеться –

красный кант одежд иноверца

теребит не отмыв ручей

и немирных этих селений

дым

оставь небесам

а как сад горит в отдаленьи

поступив

как тебе велели

до конца

досматривай сам.

СТАНСЫ БЕЙРУТСКОГО ПОРТА

Еще я вспомню этот порт

где над заливом запах серы

где сладко жмурится сефард

на остов итакской галеры

ей рак морской отъел корму

нос губы щеки и команду

сефард – купец вольно́ ему

злорадствовать негоцианту

а над галерою второй

не чаек но ворон кривлянье

на юте надпись над дырой

«Метафора» – чего – зиянье.

На мол послали эту часть

цвет спешенных младобородых

все и легли – не все но часть –

был греческий огонь на водах

а часть уселась на молу

и в жабры дым пустой толкали

прибой нес легкую золу

и черным был осален камень

и рыба битая как дичь

качаясь щекотала пятки

о чем и думали – опричь

бессмертия – что все в порядке.

III

Что поражает на войне –

обилье тварей интересных –

их – умерших в своей стране

и нас – по месту смерти местных

а поражает на войне

обилье тварей интересных:

нас огнь – но их уже вдвойне

по убиенью бессловесных!

а поражает на войне

что нагулявшись на свободе

назад приходит смерть – извне –

чтоб нас своей вернуть природе.

У нас веселие в крови –

чужой – на! на потеху пирсу –

не нашей крови так лови

вечор обжаренную крысу!

и я смеялся потому

что стань за честь кокарды воин

я кошку кинул бы ему

чем счет гармонии удвоил.

Вода приснилась – тоже где

нашла присниться и успела

она держала на воде

что плавало и что хотела

валы покойные воды

не шевелясь на ней лежали

сирены голоса как льды

высоко над собой держали

как дети слепо – девки зря

я топ и думал обреченно:

что Ориону тропаря

и что ему до Ариона

но – голоса сирен низки

но – фальшь слышна при каждой вторе

проснуться рано что ни зги –

что слишком близко носит море.

Их выносило по утрам

а мы не подбирали падаль

вдали что каждый выбирал

читали – дабы взгляд не падал

а в ослепительной дали

зачеркнутой по ходу действа

в залив вмерзали корабли

спаленного Адмиралтейства.

VII

С поверхности портовых вод

снять розу с ароматом рыбы

и – розовую – будет род

поступка скользкого пошиба

но финикийскую луну

мы пережили – а бросала

не лапа ль старика в волну

цветок конечно же тот самый

и об отчизне мы впервой

поразмышлявши глянем – Боже!

в пролет небес над головой

и каску отстегнув отложим

и нам откроется: не смерть

отчизна нам не мать-землица

а небеса над ней как твердь

они низки и крестик птицы

и бросим розу на броню

а нас у вод чужой столицы

запомним – белый крестик птицы

запомним и – в петлицу дню.

ВАВИЛОН

Снег каменный спускается покамест

дабы прожить по памяти и легче

вола молчания увидь и ткнись руками

в мычание неразделенной речи

– ночной язык –

я помню день вчерашний

мы до рассвета голосов не подымали

покуда ночь под циклопическою башней

перестилалась белыми дымами

снег каменный спустился ниже падать

нам

нет

теней

в долине небосклона

ни нас нет

ни теней

читай на память

о вспять текущих реках вавилона.

Тишина

такой была

что

еще такой случиться

только б билась и жила

между горлом и ключицей

кто он

постоялец, да

в месяца иссинем свете

дернись я

и он тогда

выдаст даст себя заметить

крикни я «Мария!»

сна

разве помня

гаркни дико

отделится тень темна

с озаряемого лика

грохнувши

взойдут крыла

древней неземной работы

в клюв порфирного стекла

рот

разинется зевотой

выгнет

город вавилон

пепельную свою шею

отшатнуться

не успею

зашипит в лицо Грифон.

III

Черпай

ненасытною пастью

во тьме накатившей под грудь

о не объяснится несчастье

отсутствием счастья

отнюдь

и не объясняй!

поперечья

не видно

на взгляд из глазниц

ты глина от глин междуречья

под клинопись новых таблиц

а тьма – это тьма а не где-то

заблудший огонь

повтори:

не свет

не отсутствие света

и не ожиданье зари.

Первыми голуби

змейка песка

вытекла медленно

близкие те кто

что вы?

куда вы?

крепь не крепка?

то, архитектор, на шермака?

архитектор?

балки чудовищны

крепи крепки

кошка ли – визг этот нечеловечий?

Господи!

кто возводил потолки?

Господи

не убирайте руки –

или

нас всех

изувечит

в небо

все шире небесный пролом

в небо

где нет ничего его кроме

в небо

сдувает – как шапки с голов

головы идолов

наголо

раззолоченные кровли

вниз

не смотря

все давно уже низ

вспомнил откуда вернулся он звон тот?

все уже было

ты

уже вис

все!

отгибается вяло карниз

как отворот горизонта

только-то

не убирайте руки!

кров

да хлебцы

да субботнее платье

идолы

свешивают языки

с башни в зенит

и крылаты быки

нету

прочней и крылатей.

Бык

крыла вороные топыря

тьма и есть он

колосс

Водолей ему ночь

и мерцает в надире

глаз единый – звезда

или то что ей раньше звалось

не родись в междуречьи в законоположенном мире

глинобитной грамматики

ею ли не пренебречь?

в междуречии слово имеет значений четыре:

слово

хроника

подпись кабальная

царская речь

повторяйте за мною:

у слова

четыре

значенья –

слово как оно есть, лжесвидетельство, подпись и речь

например:

вавилонские реки меняют теченье

когда им вавилон под быками прикажет истечь

например – это первое небо

которое

знаю

ночное

потянувшись туманом к нему и восходит река

вороное крыло – а второе крыло золотое

смыкается зрак воспаленный быка.

Мария

помнишь русла мертвых рек?

мне снилось

что я помню эти реки

я так давно один что это уже век

и – хорошо

и нечего о веке

и все-таки

я – был

и белый свет

поил глаза мои на день восьмой творенья

о разве клинопись – на каолине птичий след

предполагает

зоб и оперенье?

о разве

лишь симметрией пленясь

печаль и память

в изголовье встаньте

печаль и память

что сцепили если вязь

стиха Мария! и в небелом варианте.

VII

Посмотришь из глазниц:

ни тьмы и ни печали

спокоен вид зари – заря восходит ведь

я выпускал бы птиц

когда б они летали

и есть куда лететь

смотри на вавилон

со стен Иерусалима

колокола гудят язычники поют

посмертный небосклон

заря проносит мимо

в долину где встают

смотри на вавилон

на мирные жилища

на башню для какой гранились валуны

се – мир твой и поло́н

но око с неба ищет

покор твоей спины

водитель колесниц

иль давят кварц сандалии

или каменотес – но выше рост стропил!

я выпускал бы птиц

когда б они летали

я б сокола купил

а в мире так светло

так радостна долина:

раб восстает с мечом и ветеран с кайлом

смотри на вавилон

со стен Иерусалима

смотри на вавилон!

ВТОРОЙ ДОМ

Император велит записать:

«...от тоски

одиночества от

и свободы».

Что ж!

над нами

еще косяки не низки

потому что есть своды

«...и от смерти».

Как всякий ее прозелит

а – ей-богу! –

похоже

так что пусть Император вписать повелит:

«...и

от бешенства –

тоже».

Он был городом – холм

сам был город с хребтом перебитым

лабиринты

иссохли его потрохов

и в колодцы вползли трилобиты

и цветы стали солью

потом

известь выросла в белую злую траву

это холм на котором мой дом

где живу

дом стоит над долиной

которая – ниц

перед домом что стал высоко

так бы стать и следить из бойниц

за течением битвы

но окончилась демонов битва

в серебряном небе

ни птиц

и ни звезд и ни облаков

ни дождя ни молитвы

дом

стоит над долиной

в которой уже не встают инвалиды

только

жирные красные глины выползают из ям на разбитые плиты

ни души

хоть кричи петухом разрывая у клюва углы

это холм на котором мой дом

это холм

его травы остры и белы.

III

Сначала темнота

затем конечно детство

затем

прямая речь

и все

что получил

в горючее наследство

какого не беречь

и в свой черед учусь

неопалившись

падать

в узоры на лету

летая наизусть

из пламени

на память

из тьмы на темноту

сам

пепла лепесток

ничем не освященный

ни при какой луне

ни при каком огне

серебряный и черный

как

и хотелось мне

вот блеск пыльцы

он – пыль

свинцовых окон дома

пыльца на витражах

в полет!

холодный дым

падением ведомый

ничем не дорожа

как тем что на лету

гадать

куда не падать

лететь не перестав

сначала темнота

затем печаль и память

снова темнота.

Е.

Смерть и бессмертье два близнеца

эта усмешка второго лица

так же

придурковата

и у сестры и у брата

с кем и кому я стелю на полу

кто мне по каменному столу

кружку подвинет и пишу

жителя

в нашем жилище

с войн возвращаются

если живой

значит и я возвратился домой

где на лицо без ответа

смотрит лицо до рассвета.

Тишь

в доме моем

мрак и тишь

мертво спишь ты дом на сырой золе

и валяется дохлый стриж

на столе

а в каждом окне

по луне

наклей

еще одну – на потолок!

эхо в ответ на «еще налей» сворачивается у ног

всякий жест руки производит дым

то есть

пыль да пепел из-под руки

в углах прах хоть сучи и тки

и кривят косяки

с ними нелады

и ступени

сгнили на чердаки

но в подвалы сгнили еще скорей

сквозняки

показывают языки

из разинутых напролом дверей

в дому моем

никого нет

а кому быть раз и не бывать!

а лежит лицом вся на лунный свет

в морщинах каменная кровать

развалились кресла

расселся стул

кто еще в компанию нашу с тем

что неровен пол

что неровен час

и осядут стены и нету стен?

нет уж!

твой дом – это твой дом

на твоей земле

по твоей руке

да по ремеслу – на твоей золе

да луна прибита на потолке

эхо пни ногой

повтори «налей»

и налей себе – нету эха но

лей!

затем что нет здесь руки белей

что возьмет перо дохлебав вино

запали белый свет

или нет – потом!

ни к чему нам и пускай темь

тем стоит дом

но стоит дом

всякий жест руки средь его стен.

Никого нет

у меня в дому

только заметим вслед

их нет

но не потому

что нет их

их вовсе нет

поэтому

ляжем

песком

кровать

по пояс занесена

пора переночевать пора

по ту сторону сна.

VII

Мне снился сон что был я несчастлив:

как насекомые

хрустели по паркету

осколки

мелкие искали мы монеты

шкафы какие были растворив

а после

– голого –

– сама в шелка одета –

меня смотреть водили на залив

бессмысленно и долго я смотрю

на ветер

вместо неба побережья

на хляби

много гибельнее

нежель

им разливаться бы по октябрю

я засыпал

не раньше чем забрезжит

в дверном проеме то что знали как зарю.

МЕСЯЦ АВ

Со стен

отличным был вид всегда

как

– туман им пыль –

из долин земли

медленные

камней стада

поднимались в Иерусалим.

Посмотреть

так смерть

несомненно сон

но тот

что снится себе сам

так я и записал

но прошел песок

и забыл я что записал.

в несозвездии Близнецов

огнь

кометы плясал

значит смерть

это такой сон

что снится тебе

сам.

Но тебе до того что снится тебе ли

что?

на песке налегке

стань

ясен взгляд твой и лоб твой

бел

ветка дыма в руке.

«В тот месяц Ав

как миллионы люстр

хвостатая звезда над Иерусалимом

сияла...»

Обведи

каламом неленивым

узор известняка

какой провел моллюск.

«...в тот месяц Ав –

не разбирая уже литер

склонимся

над плитой:

был город пуст и

мертв

и свет кометы той

на поколение ему был первый житель».

III

Если помнить – то наизусть:

клетка ветра

безногий куст

где к Иудейской пустыне спуск

от

Городской Стены –

сел

и умер в пыли

и – пусть

нет ему ветра

корням земли

прутья – разведены.

Наизусть продолжаем

тем паче

тех

не осталось кто помнит текст

до конца

и на языке

да и не было никогда

ни

следа их

ни

им следа

на известняке.

Но

каждый

предмет оставляет

тень

эхо черное наших тел

тьмы нашей иероглиф

если мы одни

нам и тень одна

мы отбросим память

а нас – она

кто бы нам подтвердил что душа есть нам

плоть

не испепелив?

Память все подтверждает

звук

зна́ком

а ежели нас зовут

по имени –

вот и мы!

кому

лицом к пустыне

кому

отличать темноту и тьму

темноту от тьмы.

М. К.

А месяц Ав полуденный пылал

пылал

неопалимый!

переломи

и брось ему калам

последний каллиграф Иерусалима

затем

что так один что тень от близнеца

– оглянешься –

отпрянет

затем что на губах не голос а пыльца

известняка

и губы тоже камень.

Вести сухим зрачком по позолоте нам

читать ли золотым

в неподнебесной сини

но

в арках свет

и свист:

там ветры из пустыни

переползая

жмутся по стенам

там

Серединного и Мертвого

морей

и Красного

сошлись зиянья

скорее от перил!

в прострелы галерей

на двор

на дно двора где говорил с друзьями

еще стучат по коридорам каблуки

всех

милых всех моих

что память отпустила

а в том

что небо нам

расходятся круги

тьму лун и лун тому назад

светила.

М.

Как сладко пел мой рот пустой

с колодезного дна

но голоса из черных вод

не слышала она

всю ночь

и тьму еще

и ночь

я звал: откликнись хоть!

но

нам никто не мог помочь

и не помог

Господь.

VII

М.

Под

черных радуг низкие мосты

и арки

Иерусалима

цепляясь

за нагорные оливы

за минареты и кресты

втекает

флот

галеры и плоты

груз моря мертвого

тяжелая вода

влечет саму себя

грузные суда

несносный груз фосфоресцирующей соли

путеводною

не кажется звезда

ни в Иудее ни в Оголе

кость непослушная!

не шевельнуть веслом

но

рта не выпрямивши

о былом

шепчи на камне палубном покоясь

Авессалом!

дурную свою повесть

не выпрямляя рта

Авессалом.

ВОЙНА В САДУ

Взят череп в шлем

в ремни и пряжки челюсть

язык

взят

в рот

тьма

тьма и есть

покуда смотришь через

а не

наоборот

тьма это тьма

когда смотреть снаружи

но – взгляд

на черную росу покрывшую оружье

войну тому назад.

В том

апельсиновом

полуденном

саду

где

воздух так колышется горячий

как

кто там помнит!

а – никто

в каком году

вблизи помойки

на наемной даче

на ощупь где ревень ложится в лебеду

здесь

в гибельном саду в простреленном углу

страны иной

откуда

что надейся

вернуться

что – вернись

а никуда не деться

как по себе свистать хулу и похвалу

а то

с улыбкой идиотской детства

как я стоять

живой

припав щекой к стволу.

III

Так

перегной перепахан

что

трудом белых рук

труп посадишь в садах Аллаха

и к утру зацветает труп

белым вьюнком увенчан

чей побег

от виска

отвести отшатнувшись

не легче

чем бы сделала это рука

лишь тогда

с отдаленных плантаций

мне неизвестных пород

этим пчелам златым

дам я право слетаться

с руки моей слизывать мед.

Из

выколотой в несозвездьи

звезды созвездья Близнеца

стекали тьма со светом вместе

через края его лица

оставив

полной тишиною

пасть

но

сочился до конца

свет несозвездья Близнеца

над костяной его скулою

он был начальник караула

их

ненавидевший

собак

на замиренье их аулов

ходивший в красных сапогах

давно косивший зверовато

в полупустые небеса

верно ли

пророк Иса!

его врагом был Император.

Мы шли к Дамуру

мы не проходили садом

а шли

через ночной

сад

где и если двое были рядом

то тьма была второй

и так

был этот сад слепыми соткан

неприкосновенным сохранен

что мы и бабочки еще ночные совки

одни

водились в нем

и так был сад устроен

чтобы проще

нам

впредь

в ночном бою творящемся на ощупь

беспрекословно

умереть

за то

что мотыльки в пространстве чертят

развертки жестов а не контуры фигур

что

не найдя телам

опору даже в тверди

мы через сад прошли и вышли на Дамур.

Славную мы проиграли войну

и неизвестно кому

рукокрылых

хлопки

мышей

в амфитеатре траншей

кому плащи с остатками кож

плещут

свесившись с каменных лож

яму

на верные сто голосов

затягивает песок

но

сдували с небес жерла наших фанфар

ангелов и ворон

когда протрубил шофар

снега осыпал Хермон

скажи Император

ну!

какую мы проиграли войну

если эха нет

и не может ров

вернуть нам низы хоров

ладно!

мы проиграли войну

и можно еще одну

что ж

мы вернемся в свою страну

и будем в голубизну

невинных небес

то есть

в неба свод

смотреть

и займем свой рот

дудкой

и будем пасти твой скот у Дамасских ворот.

VII

Л. М.

Не перевернется страница

с мясом

вырвется:

ах!

в мгновенном бою на границе

у белого дня на глазах

с прищуром

тем более узким

чем

пристальнее

устремлен

Господь наш не знает по-русски

и русских не помнит имен.

* * *

И раньше

подверженный тишине

все чаще

и нахожу себя в тишине

в виду равнины в пустыню переходящей

и не

возвращающейся ко мне

и все

на что взгляду случалось падать

на глазное дно медленно и кружась

все больше предметов становится тем что память

то есть

тем чего нет

и чего не жаль

и себя понимая включенным в опись

при тишине читанную и при тьме

где от когда

не отличая вовсе

здесь

я ставлю себя как подпись

на пустых полях

в твердой памяти и уме.

Романс-черновик

Вам

(из песни выкинуто слово

а не имя)

не выходке зари!

синею

улыбкой обезьяньей

обернусь

из выбитой

двери

чтобы

(вымарано «чтобы»)

смотрят люди!

вся

какою (неразборчиво) спала

с равнодушием

прикрыла груди

лицом к стене

легла

всё!

теперь веди меня

чумазый

вашему

хвалёному стрелку

нет

не всё

ещё припев:

два раза

самую — пожалуйста — строку.

Ораниенбаум

В Садах Железных Апельсинов

в Садах Аллаха

у встречной гибели мы как пройти спросили

«Да шли б вы на...»

а право мы на бис и браво

как рисково

пошли красиво

оскома правда и отрава

от

ваших апельсинов

в Садах Железных Апельсинов

от каждой пули слева

равны примерно и отличны перспективы

на память и на славу

но мы

бессмертны

уходили от пуль танцуя

примерно вправо

но мы себе не находили

ни памяти ни славы

и я прошу вас не поверьте

рай пули с краю

никто вам не сулил блаженной лёгкой смерти

ну а про жизнь вообще наврали

мы

кислоту во рту месили

полусонно

с чёрным эхом

в Садах Железных Апельсинов

в ночных Садах Аллаха

и вот я снюсь себе живой и сильный

как снился бы чужому сыну

что я с лицом войны иду под небом тёмно-синим

через Сады Железных Апельсинов

в аллеях лунных ужаса и страха

в своём мундире драном

то ли звёзды там смердят то ли в прорехах

оранжевых дерев

зияют раны

айда

в Сады Железных Апельсинов

яалла! встали

туда где лезут борозды от сока по щетине

проказа на металле

ах нагулялись мы красиво

и спасибо

я повторяю

В Садах Железных Апельсинов

бессмертья с краю.

Сестра-собака

Л.

Вывинтиться если

из-под

солёной воды

лимба

либо

плашмя уже

как на

палубе рыба

всё одно

мы тоже сидим и сестра собака

с видом на облако неба в Акко

на фотографии инвалида

всё равно

потом

с видом

не иначе как ртом в подушку

на

карачках

сам пустоголовый зрячий и равнодушный

а клево

мы

ещё вспомним самый тот ещё ресторанчик

помяни помяни

моё слово

III

из

нутра капюшона мордочка симпатяги

с визгом оглашенным не могу больше вылетает вперёд когтями

в бедную птичку

как бы как

ни моргали точно резкость ни наводили

на

кось

открыть кавычки вспышка закрыть кавычки

фокус

точка куда не съезжаются параллели

Акко конец недели

помяни помяни помяни

осталось

всего ничего

малость

самое

небо облака неба

где душа там полость

что

строго говоря едино

по мнению

инвалида строгого господина

помяни меня ладно сестра собака

краем лая

и довольно

на рыбный ветр зимний

только

оно

не больно

Акко

а как-то культю стругаю

как-то не слишком больно

то ли зима то ли

анестезия

культю стругаю шиш на торце вырезаю

уже хорошо

шиш

как настоящий

а болит

да

разве боль

шевелится на скатёрке лёгкая как шелуха салаки

на

фотографии инвалида самый

тот ещё ресторанчик

флаги

VII

помяни сестра помяни

су́чка

вида моего

самка

меня меня меня

подробно

поимённо

покамест в проломы неба лезет бритолобое солнце на крепость в проёмы

памяти Акко:

слёзы слава музыка

и знамёна.

Из книги «Жизнеописание, составленное им самим: Черновики романа»

Михаэль бен Шмуэль

зихроно ле враха*

родился в одна тысяча девятьсот пятидесятом году от Эр. Ха.

то есть от

рождения Чудовища из Вифлеема как сформулировал Йетс

между прочим тоже изрядный мастер стиха

таким образом

Михаил Генделев христианнейшую в живых не застал войну

в которой

зато

принял участие Генделева отец

которому

в честь войны оторвало обе ноги в длину

что не помешало дурацкому инвалиду жизнь положить труду

которой страны

которой и на карте-то больше нет

а так дымы

чего младенец Михаил не имел в виду

из

маточной красной тьмы рождаясь

на отчий свет

мальчика в детстве дайте ре минор

с хорошую кошку еврейчика

царского не хватало в сущности пустячка

каковой Эдипу презентовал Сигизмунд

комплекса

персонифицированного на женского рода нацию

унд

я же сказал ре минор мужского рода народ

от чего с младых когтей идиот был вынужден выказать способности

сочиненью пенью вранью

на

разные и прекрасные голоса

и он инстинктивно приняв то положение выи и челюсти что русский язык

как орган торчит наружу вылизывать иудейские небеса

зане

и понёс и носил язык на плече

сонно путал рассвет и закат и почём зря хлестал на дворе что есть такое слово заря

а потом семь городов спорили родился ли он вообще

собственно говоря

III

года в три

не позднее позднее исключено

в отличном в зимнем в адмиралтейском как

в колонном небе выше чем прожектора́

выше собора купола и города потолка

он

увидел пролом в тверди величиной

что в проёме роились ангелы как мошкара

ниже перелетая по поручениям или что-то чиня

а выше густел их рой золотой уже

или

строясь стояли столбы

лёгкого

нет дальше не разглядеть

огня

там на втором там

за коркою неба

головокружительном этаже

чего

не замечали папа мама сестра в санях

ах которой сестры никогда не было у меня

наш активист в школе не успевал

исподтишка

к хору-девочек-и-балет в для девочек туалет

интерес к щёлкам одолевал так что гудела от хлора выпученная голова

смущена результатами самодельного зренья и восхищена

на злом ингерманландском закате гудела ну и строка

на ингерманландском закате ветра вон вам ещё строка

на ингерманландском на

ладно

в дельте реки ветру

в городе в котором я уже не умру

который город Петров о ту пору являл собой

дровяные являл дворы

на Охте гоняли плоты и речку было перебежать не финт

в рисовальных классах скрипел оскальзываясь графит

между рам полуподвалов бедные в вату клали ёлочные шары

но

витрины винных отделов отбрасывали на снег свет ярче чем вся жизнь потом твоя Михаил

снегоуборочные машины с линий снюхивали кокаин

крой выходной одежды был не форменный но уставной

жизнь состоит из детства и всей остальной

взял бы да и заспал сном гримасничая к стене

отрочество

в ночь с ноября на март

но что-то строк печальных не смывается им

как в испарине

проницал один лирический бакенбард

здесь

в эпицентре койки вертя башкой

сел

как-то слишком сел как-то слишком в срок как-то слишком вдруг

всё же не флакон с пробной Москвой с флажком демонстрация с петушком

а дошкольная бормашина браво в красном мозгу корунд

браво голубь мира на сквозняке словно мошонка нахохлившаяся к зиме

браво подлодка в говне мазута голая как утопленница напрыгнуть на парапет

бис пунктир первого из мотыльков полёта разваливающегося в уме

уже не мигая вслед

сейчас хорошо б риторически где же оно там совсем одичав

в каком таком коконе и вовне

как диагноз оно югенд-отрочество моё сидит

озираясь на персонал отделения и врача и на вообще дроча

с алым галстуком на груди верней на подрагивающей спине

на переднике П. соски фальцет переводили в сап

вернее в сип

а П. уступила почти запустить в труса где волоса

в Большой советской энциклопедии на букву онанизм стояло слово аборт

хорошистки начали пропускать физкультуру не говоря про спорт

но от солнца наискосок в яблонях вышел однажды в сентябрьский сад

защищая глаза плечом

и от солнца наискосок в яблонях и

стал

как

над собою над

причём утираться не видя надобности потому что смертен и обречён

да смертен и обречён да

и с червивым сердцем и солнце голое в яблонях и умрёт и помочь ничем

а когда наконец дали звук он услышал страшный как вздох аккорд

сквозь помехи электрички которая шла на город

чем и отложило уши и раздёрнулся колокол воздуха балдахин

прямо в тамбуре выдал горлом чудовищные стихи

избегая глагольных рифм мир сдрейфовав и рим

придумал наречье невъебенно и сам полюбил за шик

в тот же день пырнули в парадной сча́стливо был зашит

VII

про всадников сокрытолицых приснился и стал навязчиво сниться сон

убитый как отдаёт до зубов коренных на рыси песок

пред пустынным рассветом света неба озноба потеющего виноградной росой

как с полоскающим клёкотом в ничего и сейчас будет рифма в горле

в верблюжьем высоком седле назад западая раскинувши рукава и визжа

он тяжёлый отряд ведёт на за ближайшим барханом

город

где как детей он скажет сонных вырезать горожан

рассказал

сон П. дежурно прижав к липкой клеёнке всё ж незабудчатого стола

к ошеломления Лидка как была чуть присела раздвинулась и дала

плохо воображаю сейчас фигурантку сегодня в виде каком и холм

но этот от

тот

почти огромный рунный рыжий кислый её хохол

а под

гарцевал опоённый под непроницательный взгляд отца

со временем выяснилось что цапнул трихомонеллёз

но стервец набитый надо же тугостию самца

лез тукал копытцами хоть

Лидка кобенилась новый раз

VIII

не

любил

изучал медицину как под утро морду любовницы впрок

а чего

позёмка да стрептоцид бинт цинк суицид травяной покров

никогда не любил Россию

пролетарка сама приходила в отгулы из слободы

Господи

что я знал тогда про железные

апельсиновые сады

любил

до

на́ тебе на

потом

отрави

тяжёлозвонкое скаканье по потрясённой два эн вот именно мостовой

и да

красотку со стаканом с морозцу потом обернувшуюся вдовой

и да высунуть в великоросса двойное жало своё с канавкою до крови

любил

ещё регулярные парки на брегах чёрной воды

хотя что я знал тогда про прострельные апельсиновые сады

а ещё любил

сизое дворянство друзей

когда небессмертных бессонных

с чем

он

и считал душу чем-то вроде пара в пространстве и музыка дует в щель

то есть

в генетике дрозофилы главное что

а главное пустяки главное

чтобы крылышки из слюды

то есть

предметом для философии он гештальт полагал всерьёз

то есть

когда кончаются папиросы дым истончается папирос

впрочем

Господи

что я знал тогда про апельсиновые сады

_______________________

* Зихроно ле враха (иврит) — «благословенная память», принятая форма поминания в еврейской традиции.

Чёрный мёд Орфей тополиный пух

что не врут

что туда идут в затылок

и каждый

себе поводырь

что

там вокруг

даже не пустыня

а хуже того

пустырь

а правда

что душа

когда собой ведома

то

ветка дыма в руке

шёпот в ушах

глубокий шёпот дома

дома

окном к реке.

И как записать

что

если был любим

то и

в ад убыл сам

зачем там

в аду

пух тополиный

пух

в волосах.

Пух в волосах

ты зевающий от астмы

не пел ты в аду

губы сосал!

праздничный и страшный

рот твой

меду!

Так

гонят стада

лба не поднявши

путём пеших стад

дорогою в ад

не

не обольщаясь даже

что эта дорога

в ад

Орфей а Орфей

что

правда

смерть блондинка

а Орфей

Орфей а Орфей

где

Эвридика

где

твой трофей

Орфей а Орфей да глазами ли своими

ты видел её саму

вслепую с тех пор её ты шепчешь имя

имя

тебе к чему

Орфей а Орфей

а вдруг она родит

там

бывших

твоих детей

зрячих

детей

родит Эвридика

там

в темноте

только

вот что Орфей

она разлюбила дикий

нагорный

мёд

Орфей а Орфей

где

Эвридика

кто же в аду

поёт

смотри

стоишь

сам

слепой в себе счастливый

губы

меду

ах

и губы в меду

и пух тополиный

пух

в волосах!

Гимн

Ну

Боже Ты мой

Ты

крут

Порука Ты и Рука над Всем

Предвечный

Сержант израиля

Грудь

Твоя

колесом

кстати что кстати

катит

война

где нам ополчаться а Ты Военспец

если я правильно понял

нам

вот

именно

Молодец!

III

Что

Господи

Ты за Зверь

Сам

Самоед от Своих потерь

Ты есть

будь здоров от Своих даров

падали

полный

Рот

а судья

Жид ты Судия

Самосуд на Свой на Самонарод

народ по верёвочке Твой бежит

не от

от и до

а наоборот

а бздынь что струна дребезжит едва

звать на публике надлежит

гармонией существова

Существо

Он Надмирное Он

говорит

в Нём

мы и живём

на манер аскарид

а кому

отпад как крутой закат

например

во облаках горит

ах горит закат в таких облаках

за нерукотворный что за небосклон

или

некого благодарить

или

Некого

благодарить

или

низкий тебе поклон

зрительный нерв

VII

Творец

Остроумец Ты без узды

ничего я не видел смешней

ну да

особенно

тонко

что

эта когда

ушла невемо куда

VIII

так что

муку

от смеха

приняв за боль

а в Натуре Ты в том числе Любовь

как я чисто натуралист

смерть

я хоть раз совершу с собой

лишь

из любопытства из

Предержатель Того Что Есть Низ и Верх

на всё

Вуаля Твоя

Твой Иерусалим

номер первая верфь

прикола всякого корабля

только как бы не закричать земля

на халяву по воздусям валя

с землёю в пасти и

скоро, бля

знаешь Боженька

папа когда умирал

очень мучился так

что доктора

говорили папа уходит в рай

Барух мой Ата Адонай

чем чан мой

нефритовый

зла добра

и порцией через край

и как червь сообщаю

ну Ты и Фрукт

Идеальный Свой Плод

сад и Падалица

что у ветки

вдруг из дырявых рук

Идеальный Плод Сам да и вывалится

предварительно правда зайдя на цель

как Бомбардировщик

над

XII

Одинокий мой

чем Ты заплёл окно

что не Ты Адонай а я так одинок

один

с Одиночеством

на

Один

о не отворачивал бы Господин

нюх

от собаки старой у ног

XIII

Аллилуйя

взгляд опусти Садист

этот

с дудкой

на дне Твоего Двора

и есть Твой покорный слуга горнист

за что архангельское ура

дай же мне Элохим как давал другим

за гораздо менее гимн

более менее серебра.

Магний

Мёртв месяц ав и кончился элул.

Шмуэль а-Нагид *

Ольха

крыжовник мелкопоместный

но

видно с небес

как

облака

отдувает налево

а значит норд-вест

с залива

как пеночку с молока

от

самого места и детства действия

ещё

где не зная в себе покойника

дед Абрам

царство ему небесное

жизнью плюётся над рукомойником

железнодорожной воде на корточки

где микробы и головастики

зрение

телепается с хлястиком трепещет

как

локоть никак из курточки

где-то лет четырех-пяти

содержаньем

Боже ты мой!

скоро дождь на земле

домой идти

надо

идти домой

III

о ещё немного

вода на ощупь

чернобурая но прохладна

мы водицу эту по горлу ночью

погладим

ладно

потом

но

главное

не подпасть под грозу вне дома

дед

пожалуется нет пожалуйста

этот

о шести крылах силуэт

от

железной воды

отражается

покуда

велосипедная улица

вся

от посверкивает до смеркается

мальчик

канавой интересуется

горячо быстро пи́сать

но

отвлекается

под пузом лапку разжать черничную

взор

очарованный и горячий

взор

уведя в бузину пограничную

вражеской дачи

однако

накрапывает

мандраж

дрожь

как ужас об цинк веранды уже

гомеопатическое драже

моих тёток

с ума посходивших что ж

во-вторых

нервы нервы

пора пора

вздор ливня пальцами по стеклу

или это

мальчик

мёртв месяц ав

и кончился наш

элул

или

это я глаз не открыв сказал

ливень будет лить

насчёт

того что к рассвету пройдёт гроза

нечет

если открою

чёт

от

щеколды ключиц не

сорвать ключа

негатив засвечен свет наоборот

электрический

кислород

тухнет искру всё медленней всё волоча

VII

да

грохнут грома

только прежде

сад

ахнул смертельно потом взлетел

над верандой над

дабы дальше

сам

с неба

в адское место воздёрнутый

с тем

подмигни мне брат Господи

в Судный День

громом родины до́ма как до войны

с синей молнией в стёклах волной от стен

магнием бузины.

________________

* Месяцы ав и элул в еврейском календаре приблизительно соответствуют августу и июлю. Шмуэль а-Нагид — еврейский поэт XI века.

Вальс «Россия»

Глина да снег

именуемый крошево

хлебушко небушко всё по-хорошему

пёс был цепной был да цепь уворована

что ты смеёшься мудак это родина

что ты хихикаешь мой отмороженный

в склянке метил матерком припорошенный

областною газетой оклеено

небо над ясеневыми аллеями

под триумфатором конь

он только что не поёт

над триумфатором бурные хлещут знамёна

лев

двойной его герб

на задние ноги встаёт

орёл его гриф

и сам его профиль орлёный

под радиатором ржа это кисло железо гниёт

битый бетон Мустафа дохлый паук арматуры

хлеб

потому он и хлеб

что его Мустафа не взахлёб

угол бульвара Политкаторжан и проезда Культуры

солнышко в дождик а частик в томате а ситчик в горошины

в царских султанах двуглавые лошади

Барух Ата Адонай Элоhэйну и охрани Троеручица

угол Пелевина имени Ленина если получится

раз-два-три

под императором зверь

он только что не поёт

его багряный чепрак из стихов в государственном гимне

а в свите его человек

он

вообще

огнями блюёт

что ты смеёшься мудак

они все погибли.

Салют

Умру поеду поживать

где

тётка всё ещё жива

где

после дождичка в четверг

пускают фейерверк

где

вверх стоит вода Нева

оправив руки в кружева

а за

спиною рукава

на бантик или два

где

город с мясом

как пирог

пусть

на

застеленном столе

чем сочельник не предлог

чтобы домой навеселе

себе

родному существу

подарок к рождеству

обёртку

от медали

которую не дали

фольгу

от шоколада

привет из Ленинграда

и то

поеду помирать

где мамы с папою кровать

где

в алом венчики из роз

как Сталин Дед Мороз

и звон стоит от голова

круженья

света белова

вся хула и похвала

халва и пахлава

где

из

бенгальского огня

(Господь

не

смей перебивать)

с улыбкой

словно

у меня

(умру

поеду

заживать)

где

улыбаясь словно я

как будто улыбаюсь я

ребёнок

смотрит люто

с букетом из салюта

на плитке

шоколада

привет из Ленинграда

умру

поеду

поиграть

на белых водах

в Ленинград

где я

на эти торжества

сам вроде божества

и я

не отверну лица

в лицо поцеловать отца

вот батюшке награда

много и не надо

много и не буду

туда смотреть отсюда

сюда

на лилипута

с букетом из салюта

на плитке шоколада

привет

из Ленинграда!

К арабской речи

По-русски вся любовь — ямбы лицейских фрикций

по-русски как война

иваны гасят фрицев

что

по-русски смерть

следствие она она же и причина

переживаний интересного мужчины

на улице давно в живых Елены нет моей царицы

гороха паники просыпанного

средь.

Мне так хотелось бы уйти из нашей речи

уйти мучительно и не по-человечьи

взять горючую автопокрышку под язык

таблетку к въезду в астму Газы негасимой

когда как резаные воют муэдзины

когда так хочется убить нельзя ничем и нечем

а из-под солнца комендантского

навстречу

им

вой фрезы.

так

горюет это сучье мясо

в зенит

закатываясь в ритме перепляса

в пелёнах с куколкой убийцы на плечах

что

ясно

куколка проклюнет покрывала

и стрекозиные разинет жвалы

йельский выученик мученик Аль-Аксы

на двух прожекторах стоять в лучах

Поучимся ж у чуждого семейства

зоологической любви без фарисейства

чтоб

в упор

взаимности вполне

бог-Мандельштам

уже неможно обознаться

в Любви

как судорогой сводит М-16

иль выдай мне свисток в разгар судейства

иль вырви мне язык последний мне.

Мне

смерть как нужно на крыльцо из нашей речи

хоть по нужде хоть блеяньем овечьим

зубами

выговорить в кислород

желание Война!

на языке не что висит из горла

и был раздвоен был глаголом горним

но

языке на том

чья тишина во рту у смерча

или пред музыкою будто не она.

И я

живой в виду теракта на базаре

ещё в своём уме как в стеклотаре

из речи выхожу

не возвратиться

чтоб

о да:

«Адам, я вижу твой заросший шёрсткой лобик твари,

и Еву, из числа пятнистых антилоп», —

ау! мой страшный брат Абу-ль-Ала слепец был Аль-Маари

мизантроп.

А вот и я у рынка на коленях

пар шахида пар

до уровня еврейских выделений

тел не осел

на пузыри наши и слизь

я на карачках выхожу из перевода

куда

«... поплыл в разрывах ветра воздух имбиря и мёда,

и ливня жемчуга́ вниз ниспадают с небосвода», —

как написал

тысячелетний гений Ибн Хамдис.

Но

Смерть

припрыгав

как бессмысленная птица

в последний раз в последний разум мой глядится

и выводок её пускай щебечет там

я ухожу из нашей речи не проснуться

бог-Мандельштам!

куда же мне вернуться

«звук сузился, слова шипят»

куда мне возвратиться

бог-Мандельштам.

9—10

Так вот

поэзия:

«на русском языке последнем мне

я думаю

(я так писал)

что по себе есть сами

любовь война и смерть

как

не

предлог

для простодушных описаний

в повествовании о тьме и тишине», —

так вот

думаю

что

стоя перед псами

в молчаньи тигра есть ответ брехне

предвкушение

клыки разводит сладко мне

не

трудной

крови под усами.

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность.
— Вернер Гейзенберг

Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Стояли звери около двери,

В них стреляли, они умирали...

Стихи очень маленького мальчика

Все материалы размещенные на сайте принадлежат их владельцам. При копировании материалов ссылка на источник обязательна! Администрация не несет ответственности за нарушения авторских прав, все материалы содержатся на сторонних ресурсах, все ссылки скрыты.