Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
МИХАИЛ ФЕЛЬДМАН

Михаил Григорьевич Фельдман (род. 20 декабря 1964, Москва) — израильский бард, поэт.

✘ ✘ ✘

 

Пишу письмо. Душа и мысли врозь.

Я знаю – будет так, как прежде было.

Тогда все отболело и зажило,

А то, что не зажило, то срослось.

 

И с памятью нам нечего делить –

Разъехавшись, мы больше не соседи.

Темнее бронзы и дешевле меди,

Она годна лишь памятники лить.

 

Но вот опять, как старый змеелов,

В простор полей, на борозды линеек

Я отпускаю стаю юных змеек

В обличье грозных и бессильных слов.

 

Другое время. Вымер род Горгон

В моем обетованном Зазеркалье.

Писал Татьяну, думал о Наталье,

Как тот в мундире царском без погон.

 

Апрель 1999

 

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Ты победила: лавры и Олимп,

печать блаженства и печали нимб.

Возьми с собой лишь крылья и стихи –

твои грехи.

 

Молвы не бойся, ты идешь к богам,

веселым, грозным, умным, дуракам,

не ведающим лета и зимы.

Совсем как мы.

 

Напейся неба на крутом крыльце,

спроси дорогу у жука в пыльце,

шагни, как в бездну, в сумашедший май.

Теперь ступай.

 

Май 1999

 

 

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Набрось на плечи, царственней которых

Есть только восхожденье водопада,

Пушнину облаков,объять готовых

Смятенье рук столь гибельных для взгляда.

 

Пусти ручьи в излучины запястий,

И пальцев русла поведи по склонам

Твоих вершин, что боле не во власти

Сдержать раскаты шепота и стона.

 

Пусть дрогнут и поднимутся ресницы,

Расчертят небо и свершат затменье.

Пусть стихнет ветер и замолкнут птицы,

И прекратится летоисчисленье.

 

Сойди по стеблю мутною росою,

Впитайся в землю и, зажегши жажду,

Умри и воспари, и стань грозою,

Уйди с дождями и вернись однажды.

 

Июнь 1999

 

 

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Я стал хуже видеть и днем жгу свечи,

а ведь мне еще нет тридцати семи.

Окно едва достает по плечи

саду госпиталя Сен-Реми.

В комнате холодно и мерзнут кисти,

на пол падает снег из цветных перьев.

Я кладу их на ветви вместо листьев

черных и фиолетовых деревьев.

Не могу унять эту дрожь в пальцах,

но скоро смирюсь и с этой потерей.

Я вышиваю небо на пяльцах

нитками моих вен и артерий.

Туман занавесил мое оконце,

а, может быть, просто мешает марля;

в твоем же всегда было больше солнца,

когда мы делили комнату в Арле.

У тебя всегда было много женщин –

душистых и крепких, как плод кокоса.

Ты научился любить их как вещи

не нарушающие хаоса,

водил меня за руку по притонам,

где, обижая шлюх, я писал крыши

домов, распахнутые, как ладони

и губы навстречу лону Парижа.

Я не доверял зеркалам и свету,

и тем, кто хвалил за то, что похожи

мои лица на автопортреты,

которые были лишь картой кожи.

Я дарил их друзьям: рты и уши,

надменный взгляд в оправе щетины.

В ответ они слали мне почтой души

распятые на шершавой холстине.

Я развешивал души между небом

в синих бенгальских огнях Мулен-Ружа

и полями беременными хлебом –

моим единственным хлебом на ужин.

Видно, я вызывал у них жалость:

по ночам души шептали молитвы,

днем бранили меня за усталость,

и, разрываясь, стонали под бритвой...

Теперь по утрам над моей кроватью

развязывают кожаные ремни

и руки, уставшие от объятий

сада госпиталя Сен-Реми.

Я ухожу от него по аллее,

оставляя следы на снегу. Я знаю –

это мое отраженье светлеет

в зеркале. К весне и оно растает.

 

Амстердам, июль 1999

 

 

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Привет тебе, явившейся извне

Очерченности вздоха-междометья

В уставшее от окриков столетье,

Чтоб научить пространство кривизне,

 

И рассказать, как двадцать с лишним лет

Жила невозвращенкой за пределы

Своей души, как покидали тело

В сознанье – да и в обмороке – нет.

 

Привет тебе, надежду на покой

и новую надежду на надежды –

Смирить свои послушные одежды

И развязать их собственной рукой.

 

Август 1999

 

 

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Впусти меня в прохладу пустоты,

в пещеры глаз, за суетность зрачков,

где приступы небрежной доброты

скрываются за стеклами очков,

где горизонт нарисовал тоску,

и выше неба воспарила бровь.

Ты слышишь, как к стучащему виску

по мускулам карабкается кровь?

 

Пророчествам ужасным вопреки,

оставим этот город-монастырь,

и пусть найдут друг друга две руки –

одна – слепой, другая – поводырь.

Пойдем со мной по кладбищу песка,

средь разоренных раковин-могил,

дотрагиваться кончиком носка

до пены волн, что выбились из сил.

 

Мы скажем много необычных слов,

что прежде было стыдно говорить.

Нам рыбаки покажут свой улов

и объяснят, как нужно здесь ловить.

Входящий в предначертанный удел,

прилив научит терпеливо ждать

и постигать свой собственный предел,

который не обнять и не понять.

 

Впусти меня в прохладу пустоты,

где все дороги, что ведут назад,

закончатся и разведут мосты

в пределах горизонта, а не за,

где солнце не восходит для броска

на штурм рассудка, чтобы вновь и вновь

на жернова стучащего виска,

как на Голгофу, гнать мою любовь.

 

Август 1999

 

 

 

 

ДНИ НЕЗАВИСИМОСТИ

 

Празднуем Дни Независимости

видимого от видимости,

 

даты от места рождения,

слова от убеждения,

 

чисел от арифметики,

органов чувств от патетики,

 

пространства от стен квадрата,

сестры от сестры и брата,

 

судьбы от тюрьмы и паперти,

пятна от крахмальной скатерти,

 

сокрытого от дознания,

того и другого от знания,

 

таланта от дарования,

лестницы от дыхания,

 

рассвета от сновидения,

желаний от вожделения,

 

зарплаты от рук бухгалтера,

женской груди от бюстгальтера,

 

любви от постели и шепота,

инстинкта от тела и опыта,

 

Камбоджи от рук Пол Пота,

трудов от седьмого пота,

 

друга от обещания,

смерти от завещания,

 

лица от его фотографии,

мрамора от эпитафии.

 

А надо бы – "я" от "все мы",

нерва от нервной системы,

 

отца от смертельной усталости,

себя от сыновьей жалости,

 

молитвы от стона и крика,

Его от иконы и лика.

 

Август 1999

 

 

 

 

 

ЗАБОРУ

 

Как мне Вас называть – забор, ограда,

решетка, изгородь? На вкус и нрав времен

друзей не сыщешь. Есть одна отрада

от мысли той, что множество имен

являет многоликость мирозданья.

Но, в тоже время, при избытке лиц

заборы все по сути – отрицанья

миров за частоколом единиц,

 

расставленных, как знаки препинанья

пространства. И, чем гуще – тем сильней

зловещая угроза вычитанья:

из формулы свободы – степеней,

сторон – у света, севера – у юга.

Оставив два пути – назад и вдоль

по бесконечной внутренности круга,

нас единицы запирают в Ноль.

 

И в том еще природа огражденья,

что, кроме света, умирает звук.

Бессилье горла, уха, глаз и рук,

как правило, меняет убежденья.

Но полно! Будет сетовать на роли,

сюрпризы и превратности судьбы,

и объяснять издержки слабой воли

комком в груди и фобией борьбы.

 

Забор, по обе стороны границы

добры ли с Вами нынешние дни?

Или, как прежде, в собственной тени

своих обид листаете страницы?

Былые жизни отряхнув от пыли,

попробуйте, не ростом, так длиной,

припомнить ту, где Вы когда-то были

Великою Китайскою Стеной.

 

Сегодня Вы грустны, и небо тоже,

под стук неразговорчивых штиблет,

которым и подавно дела нет

до Ваших снов, что так на жизнь похожи.

Простите, ради Бога! Как и люди,

Вы в выборе не вольны и слабы.

Когда б в судьбе имело место "бы",

тогда бы не было и вовсе судеб.

 

Август, 1999

 

 

 

 

 

ПОД УТРО

 

Под утро – время больных и сирых,

в час, когда никто никому не должен,

на одной шестимиллиардной мира

пейзаж до невыносимости сложен

и тверд до окостенения взгляда.

Попытка осмыслить нагроможденье

предметов – мальчишеская бравада

мозга в реакции на отторженье.

 

Город укрылся простыней пустыни

неба после остановки дыханья.

Поезда метро уходят пустыми

под всполохи искр и скрежетанье.

На иглах рельсов вагоны похожи

на цинковые кубики инъекций,

вводимых в вены тоннелей – под кожу

города с остановившимся сердцем.

 

Позеленевшая с ума Свобода

тушит в заливе свой розовый факел,

более не различимый с восходом.

И Статуя превращается в бакен,

кричащий homo homini lupus est.

Город, заплеванный, как пол в бильярдной,

просыпается, целуя флаг и крест

на верность моей шестимиллиардной.

 

Август 1999

 

 

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

 

Мы жили, обнимая дни,

Разбрасывая звонкий бисер

Движений, взглядов, слов и чисел.

Всегда вдвоем, всегда одни.

 

С усмешкою учили роль,

Где от предчувствия разлуки

Страдают, презирая муки,

Болеют, ненавидя боль.

 

Стучались в Вечности врата,

И долго мерзли на пороге.

О, как безумны и как строги

Твои законы, доброта.

 

В твой теплый и уютный дом

Мы не сгодились в постояльцы.

Дай руку, я согрею пальцы.

Всегда одни, всегда вдвоем.

 

1997-1999

 

 

 

 

 

ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЬ

 

Я было и есмь! И путь мой означен –

Из чрева Марии в Иерусалим.

Я знаю что ждет меня там, но иначе

Нельзя, ибо зов Его неумолим.

 

Не ждите меня у дверей синагоги.

Как только зажжется восток на заре,

И первым лучом прикоснется к дороге,

В тот час же покинет душа Назарет.

 

Мой путь – только мой, не идите за мною.

Найдите прохладу у кромки воды,

Где тополь тенистый спасет вас от зноя,

И тело насытят вино и плоды.

 

Не ждите меня у дверей синагоги.

Молитвой пустыня иссушит мне рот.

А вас пусть утешат привычные боги

Всех ваших печалей, сует и забот.

 

Не перебирайте священные свитки.

Премудрость вовек не пристанет к руке,

Ласкавшей, как прелести женские, слитки

И блудниц терзавшей в хмельном кабаке.

 

Не ждите меня у дверей синагоги.

Чудес не случится. В назначенный год

И Рим венценосный падет вам под ноги,

Как только наступит тому свой черед.

 

И как не согнутся ливанские кедры,

И дождь не наполнит моря до краев,

Не станет никто от щедрот моих щедрым.

И пустят на ветер наследство мое.

 

Я есмь и буду! И путь мой означен –

Из чрева Марии в Иерусалим.

О, люди! Ваш плач будет щедро оплачен,

И голод любви ко мне неутолим.

 

Август 1999

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

BOARDWALK

 

Маленькая поэма

 

I.

 

Нельзя судить о ценности предмета

за то, что прост и объясним при этом.

Как часто форма, цвет и назначенье –

лишь результат случайного стеченья.

И, в силу беспричинности чудачеств,

природа в нем скрывает много качеств,

которых мы без должного труда,

быть может, не постигнем никогда.

 

Но жизнь экономит на предлогах.

Сегодня мы – подобья осьминогов,

в попытках быть в осьми местах и лицах,

осьми забот и на осьми страницах,

порой забыв, что есть один удел

у бесконечной вереницы дел,

и время – царь, и бог, и господин.

И в этом, к сожаленью, смысл один.

 

 

II.

 

Boardwalk – это деревянный настил

вдоль пляжных песков, лежащих без сил,

вдоль улицы с бегающими глазами

автомашин и скорбящими фонарями,

вдоль океана в нью-йоркском заливе,

спорящего в приливе-отливе

с абрисом материка-холерика

именуемого Америка.

 

Утро на boardwalk'e хмуро и нежно,

ветер-младенец сопит безмятежно.

В камнях прибрежных всплеснется волна –

море вздохнуло и вновь тишина.

В небе высоком бесшумные птицы

ждут появления колесницы

старого Гелиоса, и, наконец,

плавится тусклый небесный свинец,

 

и возгораются туч эполеты,

и просыпаются тени предметов.

К спящим слетаются души, и вновь

к лицам домов приливает кровь

в час, когда засыпают грабители

и прочищают легкие двигатели

автобусов, пугая собак окрест

перекрестка Серф Авеню и Пятой Вест.

 

Бодрой походкой вкусивших от древа

на boardwalk восходят Адамы и Евы,

изгнанные когда-то из рая,

пороками тело и душу израня,

дышать испареньями йода и брома

очень полезными от всего, кроме

самих пороков и смутной надежды -

райские снова примерить одежды.

 

Жадно вдыхают ветер Атлантики

первые бегуны и романтики.

С потной земли подымаются томные

обернутые в тряпье бездомные.

Гаснут огни на фонарных столбах,

тает окружность луны в небесах.

Мрачней и острее становится тень –

над boardwalk'ом затевается день.

 

 

III.

 

Boardwalk скреплен миллионом гвоздей,

по шляпке на каждого из гостей –

пеших или прибывших в сабвее,

русских, латинос и макковеев.

Все испытали соленые доски:

от кресла-каталки до спермы и соски.

Изредка в них прорастают растения

чайкам-хозяевам на удивление.

 

Будучи во всех отношеньях свободные,

чайки всегда почему-то голодные,

и птичий свой долг – подыматься в небо,

исполняют лишь вслед за корочкой хлеба,

что и доказывает неправоту теории

Дарвина в новейшей истории,

в которой слабейшие, как теперь водится,

получают пособия по беззаботице.

 

Издавна boardwalk имеет столицу –

на Кони-Айленд идут веселиться.

В парке железном царит кутерьма –

аттракционы и рыбья тюрьма,

в которой двужабрые перед двуногими

с фотоаппаратами и хот-догами,

в тесном аквариумном стакане

разыгрывают коммунизм в океане.

 

На Брайтоне boardwalk уже заграница –

кафе a la russe на Крещатике в Ницце,

водку здесь предпочитают виски

и оборачиваются на английский.

Здесь часто какой-нибудь бард-буревестник,

попавший в отказ за крамольные песни

сегодня поет про любовь и закат,

имея в виду Петербург и Арбат.

 

 

IV.

 

А вечерами на Брайтон-ривьеру

стекается люд поглазеть на премьеру

очередной серии эмигрантской пьесы,

начатой, кажется, кем-то в Одессе.

Каждый сам себе драматург и актер,

зритель и критик, гример, билетер.

Партер-авансцена садится в кафе

и роли играются здесь подшофе:

 

Моцарт с Сальери – партнеры по бизнесу.

Каждую пятницу, пусть хоть кровь из носу,

с женами-куклами для самоваров

смачно крушат кипяченых омаров.

Глазом краснеющим от натуги,

вмиг отмечают жирок у подруги

и с ужасом этикетку в наряде.

Где уж тут вспомнить о яде?

 

Рядом с Моцартами и Сальери

сидят воспитанники Алигьери.

Закусывая шашлыком под аджику,

Орфеи разглядывают Эвридику

в деве в передничке и с подносом,

выныривающей перед самым носом

из кухни, как из преисподни,

в дразняще прозрачном исподнем.

 

Над следующим столиком официанты

вьются шмелями. Два секунданта

поле готовят для вечной дуэли

Гаргантюа и Пантагрюэля.

Стол живописен, как карта Москвы

с парками из салатной листвы,

кварталами блюд, площадями тарелок

и башней "Кремлевской" без стрелок.

 

На boardwalk слетаются души диктаторов -

генералиссимусов и императоров.

Души подсаживаются за столики

под зонтиками с пивной символикой,

и трепетно ждут августейшие зрители,

вселяясь в присутствующих посетителей,

чтобы на пике накала страстей

кто-то порадовал казнью гостей.

 

В кафе же на случай ЧП или драки

служат андерсеновские собаки

с глазами-чашками, мордами-блюдцами -

выглядят писаными ублюдцами,

пугая обидчиков и обиженных

мускулами на затылках стриженных.

И из уваженья к атлетике

все нынче помнят об этике.

 

На лавках галерки по обе стороны

Сидят пожилые синички и вороны,

нахохлившиеся, как шары пернатые,

то ли замерзшие, то ли горбатые.

Ждут, пребывая в оцепенении,

то ли пришествия, то ли затмения,

глядя на прохожие игрища

взглядом ни любящим, ни ненавидящим.

 

Мимо бредут воспоминанья о Сталине,

о войне, об оттепели и проталинах,

о первых женах и последних любовницах,

о тех и других – очень добрых и скромницах.

Гуляют собаки застенчивей кроликов,

иногда оживают статуи алкоголиков

и кружатся в танце, выписывая плавные

траектории собак академика Павлова.

 

Гуляют мечты о счастливом билете,

внимательных и устроенных детях,

светилах-врачах и модных обновках,

о все покрывающих в жизни страховках.

Грустнеют глаза, принимая на веру

чужую удачу, в которой все в меру:

здоровье, зарплата, гениальные внуки,

зятья – мудаки и невестки - суки.

 

Мягко ступая Юнги и Фрейды

обходят эскадру стоящих на рейде

скамеек с роденовскими фигурами

Психей изогнутых под Амурами.

Так же, как и каналы Венеции,

boardwalk полезен для желез секреции

всех категорий местных влюбленных –

как не-, так и о-душевленных.

 

"Думать, что все мы – потомки Ноя –

антропоморфическая паранойя!" –

с внешностью беглого из СИЗО,

в толпе проповедует Ломброзо,

определяя задатки прохожих

не формой черепа, но цветом кожи

и схожестью черт, что подмечено метко,

с чертами зверей – вероятных предков.

 

"Смекалку заимствуем мы у макак,

патриотизм – у котов и собак.

Мадонны-подростки из-под ресниц

глядят на младенцев с ухмылкой лисиц,

и даже святые с холстов Тициана,

походят ужимками на павианов.

Если господь нас создал по "подобию",

то от чего у людей узколобие?"

 

 

V.

 

Над океаном, сокрытым во мгле,

небо пронзила, подобно игле,

молния, рвущая темноту

на слепоту и глухоту

глупых рыб и беспомощных птиц,

ныряющих в небо упавшее ниц

на змей, насекомых, и прочих зверей,

у столиков, кресел, окон и дверей.

 

И пала вода на дощатую палубу,

заглушая скулящих жалобно

тварей, мечущихся меж бортами

с пеной у ртов и ловящих ртами

дикой толпы, потерявшей вождя,

молитву, что чудится в реве дождя.

Boardwalk качнуло гигантской волной

и оторвало от тверди земной.

 

 

VI.

 

Все на сегодня. Занавес-ночь.

Летним дождем все разогнаны прочь.

Влажным огнем фонарей загрустил

то ли ковчег, то ли просто настил,

то ли пустынный перрон полустанка,

где ветер катает пустые банки,

обрывки аккордов, смеха и фраз,

которые я напридумал для Вас...

 

Июнь-август 1999

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Повезите мою душу в Даун-таун.

Что музеи нынче ей, что зоопарки.

Я уже успел устать от здешних фаун

и от флоры, что скопилась в Сентрал-парке.

 

Покажите ей откуда правят миром,

как живет наместник Бога в сейфах-трюмах.

Пусть увидит Уолл-стритовских вампиров

и апостолов при бабочках в костюмах.

 

В чаще железобетонного бамбука

поцарапайте мне душу небоскребом.

Эй, Свобода! Поднимите выше руку.

Пусть ваш факел обожжет глаза и небо.

 

Прокатите, если можно, мою душу

на пароме, что челночит по старинке.

Я не выбрал еще берег, что мне нужен,

этот - ясный или тот, который в дымке.

 

Но, боюсь, что все одно – зимой и летом.

Может, кануть в бессезонье на Мальорку.

Пусть решают Статен-Айленд и Манхеттен

сами мое местожительство в Нью-Йорке.

 

А пока что я живу, играю в куклы.

Иногда – наоборот, они со мною.

Видно, выпало мне обессмертить Бруклин.

Ну да Бог с ним, если Он тому виною.

 

Август 1999

 

 

 

 

 

ИЗ ДЕТСТВА

 

 

I

 

Отец и мать, их матери с отцами,

их сестры, братья, тетки и дядья

с детьми, родителями, женами, мужьями,

друзья, соседи, снохи и зятья

в тумане глянца смотрят в объективы,

под белый залп бенгальского огня.

Как незнакомы все и как красивы

на фотографиях эпохи "до меня".

 

II

 

Длина портьер разбужена дверями.

Из узких окон боком входит свет,

как яхта в порт, цепляясь якорями

за стулья и запыленный буфет.

Покой взрывается настенными часами,

держащими, как соску, ключ во рту.

И утро ставит чайник на плиту,

и наполняет кухню голосами.

 

III

 

За стенкою соседская девчонка,

такая же рабыня, как и я,

терзает фразой комнат перепонки

из фортепьянной книги бытия.

И снова тишина. Мой брат со скрипкой

на прядь смычка наносит канифоль.

И в комнату пустую, как бемоль,

исходит звук, как стон – густой и липкий.

 

IV

 

Вверх! Мимо запахов чужой квартиры,

по лестнице, ведущей на чердак,

под мокрый шифер, под капель скозь дыры,

в изрезанный лучами полумрак.

Скольженье без дыхания по крыше,

на самый край к заборчику. Там ждет

лишь смерть на дне акации, а выше –

летит душа в погоню за дождем.

 

Август 1999

 

 

 

 

Скотская песня

 

Было время людской тоски, было время дурных идей –

Отправляли козла в пески отвечать за грехи людей.

 

Но столетий река течёт, по сознанью идёт разлом,

И сегодня большой почёт безнаказанно быть козлом!

 

Но порой не хватает слов, – справедливости нет как нет,

Потому что нашли ослов, чтоб держать за козла ответ.

 

Были хилы мозги ослов, да и чувство вины росло,

И послали ослы послов на ослиный совет в Ослó.

 

И решили ослы всерьёз на ослином своём суде

Предоставить козлам овёс, не перечить козлам в еде.

 

И редела кругом трава, и росли у козлов мослы…

Воплощались вовсю права, те, что дали козлам ослы.

 

И решили ослы, дрожа, оградиться от них межой –

Ох! Мешает козлу межа потоптать огород чужой!!!

 

И пока размышлял осёл – как ему одолеть козла, –

На дома городов и сёл непроглядная тьма сползла.

 

Если взять и начать с азов, то дословно гласят азы:

Не вари, так сказать, козлов, в молоке, так сказать, козы.

 

И ещё повелел Творец, отделяя добро от зла,

Во спасенье своих овец – в чём угодно мочить козла!

 

Эх, налечь бы на два весла, разогнаться б до ста узлов,

И причалить, где нет осла, что не может унять козлов.

Где козёл отвечает сам, где лелеют своих овец,

Где на каждый гнилой кассам был бы тут же положен хец.

Чтоб жилось и пилось до дна, чтобы ком не мешал в груди…

 

Но лужайка у нас одна, и лужайку – того гляди…

 

Январь 2007

 

 

 

 

ВДОЛЬ ПО БЕЗДОРОЖЬЮ

 

Дай-ка мне замок повесить

И задёрнуть шторы, –

За окном гуляют десять

Заповедей Торы…

 

И пускай по нашей вере

Да воздастся душам,

Но одну, по крайней мере,

Нынче мы нарушим.

 

День за днём, по вертикали,

По горизонтали

Мы гармонию искали,

Да искать устали.

 

И пошли себе, двулики,

Вдоль по бездорожью,

Все мотивы и улики

Заметая ложью.

 

Замерзали мы по семьям,

А вдвоём согрелись…

То, что мы зовём спасеньем –

Для кого-то ересь!

 

Не бывает, не выходит

Без противоречий,

Ищет выход – не находит

Разум человечий.

 

Пресветла ты, воля Божья,

Так чего же ради

Нам светлей по бездорожью,

Чем по автостраде?

 

За окошком ночь и осень,

Серое на синем…

Что ж мы шторы не отбросим,

Что ж замок не снимем?

 

 

 

 

В ПОИСКАХ ПРЕКРАСНОГО

 

Давай искать прекрасное в земном,

В земном его не меньше, чем в небесном,

Духовное варьируя с телесным,

Не сбегать ли нам нынче за вином?

 

Давай искать прекрасное в грязи

Назло красноречивым моралистам,

Мы знаем, что в безоблачном и чистом

Из пешек не рождаются ферзи.

 

Давай искать прекрасное во мгле!

В ней контуры размыты и зловещи,

Зато она порой скрывает вещи,

Что лучше и не видеть на земле.

 

Давай искать прекрасное во лжи!

Она опора всякого режима,

Сладка и не всегда опровержима,

А правду ты попробуй докажи!

 

Давай искать прекрасное внутри, –

В корнях происходящего снаружи.

Чем сетовать на слякоть и на лужи,

Возьми и лучше слёзы оботри.

 

Нам римляне и греки не указ,

И всякие эстеты не указ нам, –

Смешно искать прекрасное в прекрасном,

Прекрасное прекрасно и без нас.

 

 

 

* * *

 

На свете множество былин

Чудовищной длины,

Про то, про сё, но нету, блин,

Былины про блины.

 

Такое множество былин,

А нету про блины!

Везде, где надо вставить “блин”, –

Блины удалены.

 

Вот был бы я поэтом, блин,

Как Пушкин, как Светлов, –

Я в грудь цензуре вбил бы клин

Обилием блинов.

 

Ведь “блин” приличнее, чем “б…ь”,

Да здравствуют блины!

Я вас не думал оскорблять.

А вы оскорблины?

 

 

 

 

КАЖДЫЙ ВЫБИРАЕТ ДЛЯ СЕБЯ…

 

Когда взыграет водка в голове,

Все женщины красивые, как две!

 

Когда пол-литра плещется внутри –

Красивые, но минимум, как три!

 

Когда до унитаза не дойти,

количество доходит до пяти!!!

 

А кто-то доживает до седин,

Ни разу не напившись, как один.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Какая крепость без бойницы?

Какая пуля без виста?

Какой каспаров без амбиций?

Какая бубка без шеста?

 

Какая выпивка без тоста?

Какой без выпивки покой?

На сей вопрос отвечу просто:

Какой, какой? Да никакой!!!

 

 

 

БЫЛЬ О МУЖСКОМ ШОВИНИЗМЕ

 

Дама сдавала назад.

Помяла: “Фольксваген-Пассат”,

“Лэндровер”, “Тойоту”, “Феррари”,

И “Вольво” легонько, по фаре.

 

На шорох пришел постовой.

Он долго качал головой,

И даме рассказывал, гнида,

Про зеркало заднего вида.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Увяз в бумажной круговерти

Мой офис, чистый и просторный,

Но крысой офисной, поверьте,

Быть лучше, чем лабораторной!

 

И пусть хамят и рвут на части,

И пусть тошнит от слова “офис”,

Но демонстрировать начальству

Бумажки лучше, чем гипофиз!!!

 

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

С таким размером можно и без рифмы!

 

 

 

 

Л. ДЕМИХОВСКОМУ

 

Красиво держишь свои стволы ты,

Однако сбиты у них прицелы –

Ну где ты видел, чтоб рифмы сыты,

И чтобы мысли при этом целы?

 

 

 

 

МАТЕМАТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

 

Цифры – наше кредо, и не надо слов –

Добрая торпеда – 45 узлов!

А у злого бота 23 узла, –

Стало быть, добро-то побыстрее зла!

 

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

– Поэзия! Будь эротичной, как нежная девичья грудь, будь зычной, циничной, сценичной, но только обычной не будь! Ведь в рамках простого формата ты можешь от жизни отстать. Так будь, например, глуповата, – своей клиентуре под стать!

– Большое спасибо, ребятки! Вы очень умны и шустры… но я повидала в достатке любовь, суицид и костры. Я крохи скребла по канавам в такие, друзья, времена!.. И я ни хрена не должна вам, а вы мне должны до хрена.

 

 

 

 

ВЕНОК СОВЕТОВ

 

Покуда вертится Земля

и мы у Бога под прицелом –

Воспринимайте женщин в целом,

на части тела не деля.

 

Мозгами будучи узки,

мы возмущаемся и ропщем,

Не принимая женщин в общем,

а лишь отдельные куски.

 

Покуда вертится Земля,

не измельчайте воду в ступе,

А принимайте женщин вкупе –

со всеми ихними “ля-ля”!

 

Открой глаза, прелюбодей,

и напряги свой мозг бараний –

У женщин есть так много граней

помимо бёдер и грудей!

 

Не забывайте, господа,

что перед вами всё же личность, –

Её не купишь за наличность,

ну, если только иногда.

 

И отнеситесь без обид

к моим призывам хладнокровным –

Побольше думать о духовном

или хотя бы делать вид.

 

И пусть я буду одинок

среди поэтов и эстетов, –

Я вам дарю венок советов –

чужого опыта венок:

 

Переходите женщин вброд,

без аквалангов и без масок!

О! Сколько нам безумных красок

сулит любви водоворот!

 

Переходите женщин вброд,

чтоб кислорода не хватало,

И чтобы дело обретало

необратимый оборот.

 

Шепчите женщине слова.

Слова для женщины – основа.

Шепчите снова их и снова,

пока не треснет голова!

 

Не отходите от клише,

и опасаться не придётся –

Как ваше слово отзовётся

в её таинственной душе.

 

Не лейте воду в кислоту,

не финишируйте на старте.

(Хотел сказать – “не спите в марте”,

но это ясно и коту.)

 

И посылайте всех подряд,

кто рвётся вам помочь советом –

Один чудак забыл об этом,

и плохо кончил, говорят…

 

 

 

 

ОБ ОСНОВНОМ ВОПРОСЕ

 

Сидели двое за столом, тоской охвачены,

А на столе – ну просто лом из всякой всячины:

Горбушка хлеба и флакон “Стандарта Русского”,

Что характерно испокон для круга узкого.

 

Свела друзей в который раз проблема личная –

Что там первичное у нас, а что вторичное.

Никак не вынесут вердикт, ведут дознание –

Один – “материя”, – твердит, другой – “сознание”.

 

И вот один вошел в пике и сыплет фразами

О дарвинистском тупике и чистом разуме,

Другой кричит, что в мире сплошь одна материя,

А чистый разум это ложь и бижутерия!

 

А первый чокнется вот-вот от напряжения,

Кричит: “Материя – лишь плод воображения”.

Второй ответствует: “Прости, с тобою, с неучем

Не то что диспуты вести, а выпить не о чем!”

 

И больше века длился спор в таком вот ракурсе,

Почти навзрыд, почти в упор, почти без закуси.

И чтоб достичь таких высот самозабвения,

Кому-то нужно грамм пятьсот, кому-то менее…

 

Увы, финал предугадать дано заранее:

Один, познавши благодать, терял сознание,

Другой, обнявши унитаз, терял материю,

И всё кончалось каждый раз такой потерею !

 

А с неба падала заря на Землю тоннами,

Лучами царственно соря, искрясь фотонами,

И хаотично, наугад, несла материя

Кому тепло, кому распад ядра дейтерия.

 

 

 

 

Ещё не дата

 

Когда бесчинствуют восточные химеры, и отлетали над Парижем все фанеры, и чувство юмора не знает чувства меры, и паруса ещё ого как парусят, – когда гитара намекает на аккорды, когда поклонниц зачарованные орды хотят на бис и вожделенно красят морды, – мы знаем точно: Кимельфельду шестьдесят!

 

Уже полжизни позади, а ты в расцвете, ты на Парнасе, как Ромео на Джульетте, глаза искрятся, как у Сакко и Ванцетти (ах, до чего ж мои сравненья хороши!) – и что с того, что ты рождён в созвездьи Рака, когда в фамилии твоей два мягких знака, что говорит не хуже знаков Зодиака об утончённости и мягкости души!

 

С таким талантом, экстерьером и либидом, клянусь, я тоже, буду гадом, – стал бы гидом, и учинил бы несговорчивым аидам сорокалетнее вождение за нос! И не смотрите на меня, как на тупого, с пренебреженьем, как Маркони на Попова, – от унизительного взгляда от такого мне затруднительно ответить на вопрос:

 

С чего наш Эрец начинается мувтахат[1]? Я только знаю, что кончается на тахат[2], и враг стремится, чтобы Эрец был оттрахат, и в этой похоти весьма неутомим. А нам всё пофигу, у нас идут процессы, а у врага одни абсцессы и эксцессы, а это значит, что Париж не стоит мессы, а стоит мессы только Иерусалим!

 

Люблю Париж я ну почти, как Фалыстыну, и этим чувством я, наверно, не остыну, но, отдавая долг Дюма отцу и сыну, я выдам нечто, патетически грустя… И, несмотря на то, что публика поддата, меня поддержат, как Тагор Рабиндраната, когда скажу, что шестьдесят – ещё не дата… Начнутся даты где-то двадцать лет спустя.

 

 

[1] Эрец мувтахат (иврит) – Страна обетованная.

[2] Тахат (иврит) – задница.

 

 

 

 

ХАСИДСКАЯ ЛЕТАТЕЛЬНАЯ

 

Я какой-то странный сон видел давеча – будто я простой хасид из Любавичей

И со стаей журавлей на юга лечу, по Шагалу как-то всё и по Галичу.

 

Над Бобруйском я лечу и над Витебском, неподвластен ни пропискам, ни выпискам,

Как-то странненько вокруг и тревожненько – будто краски сгущены у художника.

 

Надо мною облака – облака не те, подо мною берега, хоть умри – не те,

Вот сейчас вы, облака, в землю канете – и тогда вы, берега, воду примете!

 

А дороги не видны – лишь обочины, да и те уже, кажись, заболочены,

Да и сам я – вроде я, но уже не я – не берёт меня закон притяжения.

 

Я смотрю на горизонт озадаченно – там оседлости черта обозначена,

Для меня же та черта как в лесу ручей – я ж летающий хасид из Любавичей!

 

А пока хасид летит – не тревожь его, для него закона нет, кроме Божьего,

Он черту пересечёт с удовольствием, пока мы тут о черте разглагольствуем!

 

…Отошли у облаков воды вешние, и рождается туман в час предутренний…

Пересёк я все черты наши внешние, но не знаю, как мне быть с моей внутренней…

 

Погрустил и взял я курс на Любавичи – там по Бабелю живут, припеваючи.

Там проснусь и приземлюсь, но пока лечу – по Шагалу будет всё и по Галичу!!!

 

 

 

 

 

ПЕСЕНКА О ВОСТОЧНОМ БАЗАРЕ

 

Беспощадна и жестока правда Ближнего Востока: правда в том, что правды стока, скока крыльев у баржи. Не случайно, что в Ираке всё построено на враке, а в Омане – на обмане, а в Алжире – всё на лжи. Этот ряд аллитераций лучше всяких иллюстраций. Вот такие, брат Гораций, насреддинские ходжи!

 

Ряды лоточные, канавы сточные, торговцы склочные, базар-вокзал…

Весы неточные, дела не срочные – дела восточные, я бы сказал.

 

А ленивые сауды, извращенцы и зануды, – точат лясы, чешут уды, остальное просто влом. На базаре в Эр-Рияде в паранджах томятся жёны, а мужья у них, пижоны, гадят нефтью и баблом.

 

Ряды лоточные…

 

А в малюсеньком Катаре шейхам губы закатали, и теперь у них в отаре шейхов больше, чем овец. Но зато в столичной Дохе – проходимцы и пройдохи, хоть дела у них неплохи, вряд ли в Доху я ездец.

 

Ряды лоточные…

 

А в загадочном Кувейте западло играть на флейте, и познаний, хоть убейте, больше нету у меня. Лишь добавлю, что в Кувейте, хоть поверьте, хоть проверьте, – на базаре в Эль-Кувейте та же самая фигня:

 

Ряды лоточные…

 

А в Ливане, а в Ливане растянулся на диване и купается в нирване тридцать метров глубиной извращенец и мудило по фамилии «Сходилла». Даже если не «Сходилла» – смысл однокоренной.

 

Рассказал бы я о Йемене, да на Йемен нету времени.

 

А тем временем в Иране помешались на уране, хоть известно, что в Коране нет ни слова про уран. Но похоже, что Ирану это всё по барабану до тех пор, покуда в бубен не получит Тегеран.

 

Ряды лоточные…

 

А в Земле Обетованной в сотый раз накрылся ванной нескончаемый и странный мирный якобы процесс… Здесь потомки Моисея жнут войну, уступки сея, и посевы их не все я восхваляю до небес.

 

Огни полночные, девчонки сочные, глаза порочные из-под ресниц,

а власть лубочная, беспозвоночная, и знаю точно я, что без яиц.

 

А тем временем в Париже апокалипсис всё ближе, так взлети же и пари же над Парижем, круассан! Передай привет фанере – с ней легко по крайней мере, а на солнечной Ривьере… Скоро ты увидишь сам:

 

Ряды лоточные, канавы сточные, торговцы склочные, базар-вокзал…

Весы неточные, дела не срочные – дела восточные, я всё сказал.

 

 

 

 

 

ПЕЛЬМЕННОЕ

 

Придя домой, спросил я вкрадчиво: «Скажи, родная, есть пожрать чего?» – «Ты знаешь, жрать особо нечего», – она сказала опрометчиво. И смотрит нежно так и ласково… Я тут же вспомнил Станиславского. Открыл я дверцу морозилочки и в содержимое вонзил очки.

 

Гляжу, а там пельменей залежи! Но мне при этом не сказали же, что хоть они и заморожены, но всё равно предрасположены ко всякой мерзости и подлости, когда кончается срок годности.

 

Короче, взял, сварил пельмени я и съел штук семьдесят, не менее. Пельмени я обычно пичкаю сметаной, уксусом, горчичкою, а это всё добавить ежели, то и помои станут свежими.

 

Неделю жил на унитазе я, ночами снилась эвтаназия – как перемешивал в бокале я щепоть цианистого калия.

 

С тех пор пельмени я вообще не ем, а если ем, то с отвращением.

 

 

 

 

 

ХЭЛЛОУИНСКАЯ ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ

 

Во саду ли, во садочке, в самом дальнем закуточке

под покровом тёмной ночки подошёл ко мне маньяк.

Он достал свои примочки – проводочки и заточки,

долоточки, молоточки – и по черепу – хуяк!

 

Ни «прощайте» вам, ни «здрасьте» – топором по шее хрясть, и

разделил меня на части, как Каренину Толстой.

Над моим несчастным тазом надругался восемь раз он,

не сочтите за сарказм, но запомнился шестой.

 

Он куражился над телом, он крутил им и вертел им,

и в порыве оголтелом пассатижи сунул в рот,

и движением коротким отделил кадык от глотки,

и порвал на мне колготки, хоть и не было колгот.

 

А потом схватил за морду, перегрыз на ней аорту,

придавая натюрморту незатейливость и вкус,

вскрыл живот шурупом гнутым меж пупком и атрибутом

и какую-то кишку там намотал себе на ус.

 

Расплылись его сусала, по щекам стекало сало,

а с усов его свисала непонятная кишка.

И, чиня свою разборку, он, подобно злому орку,

подтверждая поговорку, вынул шило из мешка.

 

Этот деспот и страшила разложил большие шила,

все длиною в пол-аршина, – штук пятнадцать разных шил,

задыхаясь от одышки, он колол меня в лодыжки,

а потом колол в подмышки, чем изрядно рассмешил.

 

Из подмышек через анус шёл сигнал в гипоталамус,

отчего водило за нос и хватало за глаза.

Всё чесалось и мешалось, потому что всё смешалось…

Дом Облонских – просто шалость, а Каренина – коза.

 

Завершив эксперименты, он почистил инструменты,

осмотрел мои фрагменты до последнего хряща

и, уставший от работы, он издал зевок зевоты,

Извинился за колготы и ушёл не попроща…

 

Я лежал слегка помятым, словно Дрезден в сорок пятом,

голова лежала рядом, голова смотрела вниз,

морда цвета барбариса, посерёдке два дефиса…

так похоже на Матисса, только всё же не Матисс.

 

Во саду ли, в огороде или где-то в этом роде,

как ведётся, на восходе я поднялся из руин.

Ибо мы не фраера ведь, мы умеем всё исправить,

Чтобы справить, чтобы справить светлый праздник Хэллоуин.

 

 

 

 

 

ЧЕРЕЗ РЕКУ. ВАРИАЦИИ

 

Едет Грека через реку, едет бодро, налегке,

Почему бы человеку не херачить по реке?

Едет, едет Грека, значит, руку в реку не суёт,

Вдруг он слышит – Таня плачет, не по-детски так ревёт.

 

Там, где некогда Катюша заводила про орла,

вышла на берег Танюша – современная герла.

У неё смартфон андроид, и, в руке его вертя,

то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя.

 

Взад-вперёд Танюша ходит, низко голову склоня,

сразу видно – происходит с ней какая-то фигня!

У Танюши из-под века низвергается поток.

Сунул руки в брюки Грека, носовой достал платок.

 

– Тише, Танечка, не вой! На платочек носовой –

Вытри нос и сделай тише месседж свой голосовой!

 

Отвечает Греке Таня: «Педофилище, отстань, а?

Тоже мне семейный врач! Ты херачишь? И херачь!»

И широкий жест рукой протянулся над рекой.

И такое вслед за жестом Таня выдала на раз,

что, поверьте, самым лестным было слово «пидарас».

 

Уязвлённый грубой соской едет Грека по реке,

и отборный Матусовский тает где-то вдалеке.

Едет Грека как-то косо, невесёлых полон дум,

и решение вопроса не идёт ему на ум:

 

Как напомнить им, блядинам, рождены они зачем?

Не вайфаем же единым, а ещё ведь кое-чем

надо мыслить человеку, человеком чтобы стал…

Ехал Грека через реку, ехал, ехал и устал…

 

И предел его мечтаний – передышку дать уму:

мяч найти, назвать мяч Таней и херачить по нему!

 

 

 

 

 

ПАЛИНДРОМЫ ЖАРКОГО ЛЕТА 2019 ГОДА

 

 

✘ ✘ ✘

 

Я взял и на базе нагреб реку цитат и Цукерберга не забанил, язвя.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Мы вели курс от чуда к аду, что с руки левым.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Он ссал, курил, лапищу жал, лепил арки, кидал казино. Он и закладики крал, и пел лажу, щипал лиру классно!

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Френда нет – ищите на Марсе, срама нет – ищите на дне РФ.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Воду, пот, силос или соли сто пудов.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Отчаян, одноглаз, и на ногу туго нанизал гондон я. А что?

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

«Ямаха» лажала, хамя.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Ага! Рви, мани в Альпы, Суворов! Усыпь лавинами врага!

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Я река, хотя на работе то баран я, то хакер я.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Маникюр бы бабам, а бабы, брюки – нам!

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

А вон и нам хард-рок – как аккорд Рахманинова.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Манил ухажёр Есенина в рванине: Серёж, а хули нам?

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Ус седой, а ты, поп, по́пой о попу? Поп, видал кадило? Мази – хер! Грешно, мон шер, – грехи замоли да клади в попу. Попо́й, о по́п, попытай Одессу.

 

 

 

* * *

 

Огонь, лава – назад! Ибо ад тут да обида за Навального.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Анна видела ничуть не сон, а муть: туман, осень, тучи, наледи… ванна.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Дервиш, акын, имамы! Там одна дама раньше ржала: жрешь на Рамадан дома ты мамины каши? Вред!

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Я ел, ем, а худ и мал. Иссяк я, с силами духа мелея…

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Мы доломали Совок, а куда вы? В аду каково? Сила молодым!

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Ум – он заропщет то от баб, то от тещ… по-разному.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Я ухи налила? Не налила ни хуя!

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Я-то худею лососями, урки! Июлем, июнем я ем, имея меню, и мелю и икру, и мясо! Солю еду, хотя…

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Ой-ой, опух до пят я под хупой, ой, о…

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Юра хвалит этил и соки давит: Ира две вдарит, и Вадик осилит этила в харю!

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

От кафе дрожу ж и верю еде де-юре, вижу жор де-факто.

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Да уж, у мира дилемма: дам ум Адаму. А Еве-то, вот Еве, а, ума дам? Ума дам! – мели, дари мужу ад!

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

КНДР – СССР ДНК

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

– До грехопадения немало – год!

– Ужель девка ты?

– Так ведь лежу! Догола меня и не… да похер год!

 

 

 

✘ ✘ ✘

 

Отчитать лузера за результат? И что?

 

 

 

 

 

ИЗ АРХИВОВ АЛЕКСАНДР СЕРГЕИЧА

 

Привет, унылые потомки!

Я вам пишу через века.

Оставьте мыло и котомки,

прошу, уважьте старика!

 

Да-да, я знаю – вы в пролёте,

у вас там кризисы и грипп,

но вы пока ещё живёте,

а я почти два века R.I.P.

 

Но негодует голос крови,

и я скажу вам без прикрас,

скажу на вашей дикой мове:

«Я в полном а*уе от вас!»

 

Я вам пишу – чего ж Эболе

не дали вы такой отпор,

а всё о бабах, о футболе

вели никчёмный разговор?

 

Тонули в роскоши, в гламуре,

не внемля голосу сердец…

А в это время фалашмуре

грозил как минимум пи**ец!

 

В трубу архангелы трубили,

мой род страдал и погибал,

вертелся, корчился в могиле

Абрам Петрович Ганнибал.

 

А вы оружие сложили

и продолжали жить, как жили,

и не страдали за меня,

хоть каплю жалости храня!

 

Ведь вас, несчастных оглоедов

лишь секс волнует и еда,

и прав был Сашка Грибоедов:

«Чужое горе – не беда».

 

Ваш мир бы мог благоухать,

но за апатию за эту

имейте Сандерса и Грету,

а мне карету, бл*дь, карету –

на Грибоедова, бухать.

 

 

 

 

 

 

 

ИЗ АРХИВОВ МИХАЛ АРКАДЬИЧА

 

Отряд не заметил потери бойца,

и этой цепочке не видно конца:

комдив не заметил потери полка,

и цифры победные взял с потолка.

 

Комбриг не заметил потери бригад,

успехи военные выдумал, гад.

Бардак приобрёл небывалый масштаб –

потерю страны не заметил генштаб!

 

Но то, что бывает порой на войне,

в обыденной жизни обидно вдвойне:

хирург не заметил потери бинта,

пилот не заметил потери винта.

 

Шофёр не заметил потери руля

и въехал в канаву, дорогу хуля.

Лесник не заметил потери лесов –

стоит и дивится: ни зайцев, ни сов!

 

Поэт не заметил, что он не поэт,

ему-то всё в радость, а людям – во вред.

Король не заметил потери ферзя,

что можно понять, но поверить нельзя.

 

Кощей не заметил потери яйца,

поскольку нетрезвый ходил с утреца.

Пастух не заметил потери овец

(кто рифму придумает – тот молодец).

 

Маяк не заметил потери буя.

Вы спросите: буй маяку нафига?

Вздохнёте устало, махнёте рукой,

но я не замечу потери такой.

 

Я тоже, читатель, устал слегонца,

но мощный посыл доведу до конца!

 

Вратарь не заметил потери мяча

и в морду судье засветил сгоряча.

Судья не заметил потери свистка,

лишь карточкой красной потёр у виска.

 

Премьер не заметил потери лица

и Хаву Нагилу допел до конца.

БАГАЦ не заметил потери стыда –

свой нос шелудивый суёт не туда.

 

Народ не заметил потери Творца,

тоской безысходной наполнив сердца.

 

А там, по небесным сусекам скребя,

Творец не заметил потери себя.

Не жмёт на «delete» и не ставит печать…

Так, может, не поздно начать замечать?

 

 

 

 

 

* * *

 

Часам так к четырём,

ну, максимум, к пяти

мы все, увы, умрём –

от смерти не уйти.

 

Но где-то ровно в шесть

мы все воскреснем вновь,

поскольку в мире есть

что выпить и Любовь.

Мы будем ликовать

часов так до восьми –

какая благодать,

мы живы, чёрт возьми!

 

Потом потянет в Сеть…

Мы встретимся в сети

и будем там висеть

часов до десяти.

А дальше – суета,

и в этой суете

жена уже не та,

друзья уже не те.

 

В облезлый потолок

«тук-тук» судьба стучит,

и термин “five o’clock”

двусмысленно звучит.

 

И ты, такой Ван Дамм,

красавец и боец,

берёшь часы, а там

без четверти пи*дец.

 

А время-то – к пяти,

но ты, браток, не ссы –

ты чайник вскипяти,

и выброси часы,

 

поскольку ровно в шесть

мы все воскреснем вновь –

опять поспать-поесть,

и выпить за Любовь,

её чтоб обрести и бережно нести

с шести и до шести, с шести и до шести!

 

 

 

 

 

ПРЕСТАВЛЕНИЕ

 

Председатель Совнаркоза, Беспросвета, Недоздрава!

Оказалось, что Ухань-то не окраина Китая!

Это всё я видел где-то! Вместо свиста крики «браво!»,

Вместо фактов – ходят слухи, силу фактов обретая.

 

Налетели все на ВОЗ,

словно мухи на навоз.

 

«Кто такой Гебреисус-то?»

«Говорят, ума не густо».

«Вероятно, извращенье».

«Где буфет и угощенье?»

 

Входит Биби в распашонке, в каждом пальце – по сигаре,

следом – Сара с гордым видом и с бутылками на сдачу.

Хомейни зовёт Аллаха в экстатическом угаре,

а ответом голос Биби: «Не уймётесь – расхерачу!»

 

В небо сразу взмыли дроны, обосрались все вороны –

в Министерстве обороны, скажем так, не до короны!

 

У присутствующих дам

перевесило «не дам!».

«Это кто? Нетаниягу?»

«Я с ним спать – и то не лягу».

«Довели страну до ручки».

«Нет стыда у этой сучки».

 

Входит Путин в лётном шлеме, а под шлемом – Севастополь,

вереница олигархов и огромный воз амбиций.

Из штанины выпирает то ли «Панцирь», то ли «Тополь»…

Помнишь, Постум, Марциала? – тоже так себе патриций.

 

Тут ещё и саудиты учинили аудиты –

То ли дать ему кредиты, то ли крикнуть «а иди ты»!

 

Что за норов у рубля:

Скажут «нет» – ответит «бля»!

 

Входит Меркель – liebe Frau – толщиною в три Макрона,

Си Цзиньпин, Джузеппе Конте и патлатый рыжий Боря.

На повестке дня мигранты, экология, корона

и закат былой Европы над седой равниной моря.

 

Вносят пиво на подносе, бутерброды с лососиной.

Нэнси, даром что Пелоси, интервью даёт в гостиной:

 

«Это правда, что ваш босс

перестал башлять на ВОЗ?»

 

«Он не босс, a son of bitch,

в бога мать его impeach!

Перекрою гаду твиты –

вот тогда мы будем квиты!»

 

Входит бич из подворотни. Озирается устало.

Прячет гордость в шаровары и берёт с подноса пиво.

Заедает лососиной. Как же всё его достало!

А особенно смеяться и кивать миролюбиво.

 

Вечереет. День запорот, в теле ноет мочеточник.

Лучший вид на этот город – как сказал первоисточник!

 

Представитель третьих стран,

вам направо – в ресторан!

 

«Кто такая Марадона?»

«Так, звезда Уимблдона».

«А почём Джоконда нынче?»

«Это, батенька, к да Винчи!»

 

Входят Бродский с Мандельштамом, под собой страны не чуя,

а за ними полдержавы под охраной вертухая.

Перечислить подконвойных – даже если захочу я –

где тетрадь найду длиною от Уханя до Шанхая?

 

Несмотря на это скотство, мы нечасто унываем.

Просто мир имеет сходство с переполненным трамваем:

 

«Не давите мне на грудь!»

«Атайди куда-нибудь!»

 

Сзади рык огромной тёти:

«Вы на следущей сайдёте?»

Вместо русского «сойду»

отвечаю: «Yes, I do…»

 

Это – поле, это – речка,

это – маска, это – гречка.

Это вирус, сука злая,

догрызает нас без лая.