Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
МАКСИМ АНКУДИНОВ

Максим Арикович Анкудинов (25 июня 1970, Свердловск — 3 декабря 2003, Екатеринбург) — русский поэт и переводчик.

После проведённого в Нижнем Тагиле детства жил в основном в Екатеринбурге. Окончил Уральский политехнический институт, работал программистом на предприятии «Уралчерметавтоматика». Погиб (был сбит машиной).

 

Оригинальное творчество Анкудинова достаточно неоднородно: есть в нём и тексты, восходящие к достаточно агрессивной уральской рок-школе, и попытки облагородить эту традицию прививкой раннего французского авангарда. Однако высшие его достижения связаны со стихами, в которых Анкудинову удаётся найти для непосредственного лирического высказывания тот или иной особый язык, не затёртый использованием в русской литературной традиции, — чаще всего это любовный лепет или детская речь, как в поэме «Рыбы»:

 

Мама!

Смотри —

Рыбы пьют чай

И нас

Зовут.

Мама,

Смотри —

Рыб отрезал

Себе хлеба сам.

Мама,

А рыб этих добрых весёлых,

Как нас,

Убьют?

Мама,

А рыбам

Прекрасных

Досталося

Мам?

 

При жизни Анкудинов выпустил четыре маленьких поэтических сборника, печатался в антологиях «Самиздат века», «Нестоличная литература», «Девять измерений» и «Антология поэзии Екатеринбурга», журналах и альманахах «Урал», «Октябрь», «Солнечное сплетение», «Вавилон», «Литературный арьергард», а также в переводах на английский и итальянский.

 

Анкудинов много переводил французскую поэзию XX века, составил авторскую антологию, частично опубликованную в журнале «Урал»; среди наиболее удачных переводческих работ Анкудинова — стихи Поля Элюара, Жюля Сюпервьеля, Алена Боске. Анкудинову также принадлежит перевод большой статьи Ж.-Ф. Дюваля об Аллене Гинзберге, работа над которым была связана с временным увлечением Анкудинова битниками.

 

Похоронен в Нижнем Тагиле на кладбище «Пихтовые горы».

* * *

 

Трать

свою треть

меня.

 

 

* * *

 

Вот

Зачем

Я.

 

 

* * *

 

Есть

Такая

Жизнь

—

Ее

Одежда

Рядом.

 

 

* * *

 

Твои глаза тогда казались целым

Огромным миром, яблоком синь-спелым,

А легкий шаг стучался тихим сердцем,

И все не верится.

 

А ты, чуть что, пугаясь, вопрошала

И тем вопросом душу воскрешала,

Замерзшую в обыкновенном дне:

— Ты женишься на мне?

 

И я, боясь спугнуть такую фею,

Немел тогда — я и сейчас немею,

Надеясь, что я феи крылья слышу,

И сплю, как только можно, ночью тише,

Лелея, что в окне, в ночном огне

Мелькнет рубашка:

— … женишься на мне?

 

 

* * *

 

Устал кричать, оглохнуть невозможно,

Пытаюсь говорить за тишину,

За то, как люди очень осторожно

И нежно посвящали дни вину…

 

За дев отзывчивых таких и милых пьяниц,

За серые нелепые глаза,

За нездоровый цвет лица, за глянец,

За дружбу, за любовь и даже за

 

Плетенье плоти ночью красно-винной,

За нас с тобой, за то, что никогда

Нам не срастись — ни сказкой, ни былиной:

Ты фея белая, я бурая вода.

 

Ты пламя белое нетающего света,

Гроза зимой, синь-тучи, кучи льда,

А летом… я не помню больше лета,

Не помню лета — снежная беда…

 

 

* * *

 

Твои вечера — без меня — каковы?

Цветы разнотравья, декабрьской травы,

Травинки из снега и веточки льда,

И эта разлука — уже навсегда…

 

И ночи твои без меня — почему?

Я падаю вечером в город-тюрьму,

Где небо, как в клетке, и запрещено,

Где твердое липкое гадкое дно,

 

Где гарь накипает на крылья машин,

Где смоль разъедает пространство; смешным

Мне кажется каменный город-тюрьма…

Смешная разлука… смешная зима…

 

 

* * *

 

Солнца много, но воздух прохладен,

Влез июнь в голубой календарь.

Как мне кажется, сам я украден.

Царь Небесный — воистину царь.

 

Переполнены очи и реки,

Небо легкое, как и река.

И живут на земле человеки —

Не скудеет царева рука.

 

Эти листья, цветы и собаки,

Эти женщины, эта вода,

Эти флаги, дорожные знаки —

Навсегда. Навсегда-навсегда!..

 

Новгородской земле, петербургской

Солнце льет золотые глаза.

Я матрос затонувшего “Курска”,

Я — за солнце, и ты тоже за.

 

Царь небесный свободное небо

От холодных и темных ветров

Подарил и чернейшего хлеба

Аромат веселящих паров,

Ржи чело, путь камней, мах дороги,

Эхо Ладоги или Невы.

 

Так тепло, сердце просит тревоги.

Дорогие мои, где же вы?

 

 

* * *

 

для прозы мы найдем такие позы

что даже станет страшно интересно

ушел очередной год високосный

довольно ... длинный — в прошлом и чудесно

 

теперь переплывая этот город

пытаешься забыть газетный шорох

все эти взрывы ужасы терроры

авроры эросы и просто разговоры

 

на палубе стучащего трамвая

фарватер рельс ведет к морям разлуки

аврора снежная и звуки замирают

стучась в дома автомашины руки

 

 

419-й км

 

Маленькая остановка к югу от древнего

города Невьянска, по существу – деревня

Шурала с парусом церкви старинной,

прозрачным воздухом, тенью длинной,

до самой железной дороги, и запад

горящее солнце спрятал в лапы,

Уральский хребет вот-вот позолотится…

Сколько не едешь — сердце колотится.

 

 

* * *

 

девочка в кофейном запахе чёрном

серое небо русское порно

аллея жёлтого камня скажешь

что камень на хлеб как на ветер намажешь

 

воды не хватает дрожжания пальцев

нептуна по струнам арфы эоловой

листьев осенних беспутных скитальцев

потерявших дом родину голову

 

 

* * *

 

Г.М.

 

твоя душа настолько отрешенна

что молнии не трогают тебя

что даже ультрабелая ворона

проносится души не теребя

 

когда ты пишешь то о чем ты пишешь

когда ты говоришь о чем молчишь

когда молчишь ты никого не слышишь

когда ты любишь ты не говоришь

 

когда ты говоришь такое скажешь

что не слыхать бы это никогда

когда стреляешь прямо в сердце мажешь

когда ты счастье ты почти беда

 

когда беда как счастлив что не знаю

тебя беду по городу бреду

и еду и в дыхании трамвая

я слышу души родственные льду

 

 

 

* * *

 

Языческая улица Есенина,

белое небо сизыми облаками,

зеленые небоскребы — Екатеринбург.

 

И длинная улица Белинского,

длинная песня одиночества —

тоже Екатеринбург.

 

И огненная Малышева,

и продажная Ленина —

тоже Екатеринбург.

 

В электричке на Север —

едешь, как крыльями машешь —

тихо летишь,

 

В электричке — на Север:

едешь — как пьешь водку:

Нижний Тагил.

 

И дома, лежа на ложе,

березы в окне и небо,

березы в окне и солнце,

ощущаешь: стеклянное донышко.

 

 

* * *

 

губы выразительнее

письма конверта

особенно если

еще ниже

 

а знаешь в этом

есть что-то тоже

серьезное

 

люди

простые прямые

и ни на минуту

не врут

 

 

* * *

 

в это время года аромат белого вина

гармонирует с окружением снежным

девятиэтажки в сугробах ночь без дна

и безмятежна

 

осетрина первой свежести и второй

продается в магазинах по ценам доступным

для кое-кого и я тоже герой

я тоже преступник

 

а троллейбус молчит сбит пешеход

совершивший свой хадж в эту снежную Мекку

свой последний великий китайский поход

 

так заря мегаполиса кланялась снегу

 

переломный бампер период год

переломанный волк человек человеку

 

 

 

* * *

 

Прости, что я пишу такие

стихи из боли и из страха,

но раз пишу — пишу.

 

А я касание руки

восставшего вчера из праха,

и тем дышу.

 

А ты ... ты хрупкая такая,

что чуть дыхни —

мне кажется в глазах растают

апреля дни.

 

Твоя просторно-золотая

река волос

сквозь формы русские летает —

простых берез.

 

 

Письмо из командировки

 

О.З.

 

Милая Оля, за окном южно-уральский, серый

Шебуршит дождь, красивая, милая Оля,

Я хочу тебя просто — страшно, без всякой меры,

Обалдев от желания ... ну по-звериному, что ли.

А сегодня в гостинице тихо, тепло и не пахнет

Ни фенолом, ни сталью, ни ближней колонией женской,

Ни огромным Челябинском. Вот бы, тебя, Оля, трахнуть

по движению сердца; так вот где ты, пушкинский Ленский.

 

 

Женщина

 

-1-

 

Не кури не пей не полюблю

 

-2-

 

Ни любить ни верить ни рожать/

Не любить не верить не рожать

 

-3-

 

смерть

 

 

 

* * *

 

Сумасшедшие безумцы

покидают города,

лентами дороги рвутся,

как летящая вода;

 

поезда приносят вечер

в край распахнутой зари.

Если больше ответить нечего —

— повтори

 

Вот ещё сквозь четверть шара —

— а куда? —

— в женщину; она гитара

и вода;

 

Повторить возможно просто,

Лишь нужны —

Чирик, ночь, киоск и звёзды

— в тон луны.

 

Чирик будет пропит, ветер

Звёзды съест.

Так и возникают дети

лунных мест.

 

 

* * *

 

Сегодня отоспится солнце

Город компот

Три разноцветных японца

Японский бог в рот

И тонкие иглы и ветки

И запах смолы

Побегом из каменной клетки

С иглы

Ребенок игра спецэффекты

Любовь не игра

Летучий бензин просто некто

Искра

 

 

 

* * *

 

У чужой елки

греем души

У чужой елки

греем ноги

У чужой елки

греем сердце

 

Эхом остались

отдаленным эхом

почему-то скалы

и чужие люди

злые собаки

длинные ружья

большие кулаки

дикой науки

 

серебряное небо

в поселках ближе

потому что горы

задевают сердце

объясните сердцу

почему горы

объясните ветру

почему любят

 

объясните елке

почему люди

объясните мне

почему останется

небо болью кожи

почему стынет

в декабре солнце

через век море

 

 

 

КАЗАНСКАЯ

 

У меня заходит ум за разум,

Небо переполнено любовью,

Только что Казанская прошла..

 

Оля, Оля, имя, эхо, фраза

Тысячешестьсоткилометровья —

— Лета, пыли, белых дней, тепла...

 

Женя Олю видела в столице,

Женя многих видела в Москве...

Дружбы нет — нет, есть! — нет, нет! — не спится,

Снится, есть; кузнечики в траве.

 

У меня заходит ум за разум,

Все, кто снится, где-то недалёко,

Далеко, я ноль сажу на фазу —

— вспышка синим, искры, ветер, грохот.

 

 

 

 

ПАМЯТИ "КУРСКА"

 

Акустики, вы слышали хлопок,

Топор железный — вмах в железный бок,

И страшный-страшный гром кораблепада:

 

Железных брызг, титановых листов;

Теперь меж галактических мостов

И звёздных трасс — из водяного ада.

 

Лежат на дне останки и хребты

Немецких кораблей, британских, русских,

Американских... Разве только ты

Не слышала подводной страшной музыки,

 

Удара и гигантского хлопка —

Так прочный корпус лодки разошёлся.

Корабль на дне. Прощай навек, пока!

Не я, а только череп мой нашёлся.

 

 

 

ФРЕГАТ "ШЛЕЗВИГ-ГОЛЬШТЕЙН"

 

Читая неновый журнал цвета серого шара,

Я видел германский фрегат на Неве в светло-серой

защитной окраске, легли на асфальт тротуара

стальные германские сходни, и только пещера

 

лючка аппарата торпедного прямо глядела

в окно Эрмитажа, три мачты, раздвоены трубы,

ракеты, одна только лёгкая пушка, скорей не для дела,

а так, для понта, попугать самолёты сугубо,

 

не пушка, а так, балалайка, скажу, попугайка,

ракеты укрыты в надстройках: фрегат-невидимка,

его не увидит обычный локатор-всезнайка,

и луч тепловой не рисует его на картинке.

 

Не то, чтобы страшно мне стало, но всё же подумал,

что я привык видеть на этой реке лишь "Аврору",

какие-то мирные баржи, чьи ржавые трюмы

наполнили: щебень, зерно, караси, помидоры,

 

цивильные мирные грузы, другие фрегаты —

— киношные, — помню на ней, и смолою пропитались

не только лишь палубы, стеньги, реи, ванты, канаты —

— а воздух на улице, мы тогда здесь целовались,

 

вот здесь, у Невы, вот на этом же месте, где фрицы

вонзили в жемчужное небо антенны радаров,

пытаясь нащупать чудесный кораблик на шпице,

наслать на него противокорабельную кару —

 

— не кару Господню — ракету "Гарпун", полагаю,

а может быть, просто смотрели на русское небо,

на русские воды — Германия всё же другая,

а точно не знаю, я в этой Германии не был.

 

...И всё же сильней — наша сила, и разве что в мире,

Не диким мечом и копьём — а глазея на шпили

и так улыбаясь — варяги приходят к Пальмире,

Стоят на Неве, бросив сходни на берег – приплыли.

 

 

 

ГЛАЗА ЗАВЯЖИ

 

"Три чёрта было…" /О.Мандельштам/

 

Глаза завяжи, и аорта взорвётся, —

Огромный пустой город в ней отдаётся

Шагами трамвая, глотками вина,

Ночною звездой на изломе окна.

 

История русской любви, понимаешь,

Ромашки листок в тридцать лет отрываешь,

Гадаешь — смешно — сразу знаешь ответ, —

— Она тебя любит? — Конечно же, нет.

 

И так - сотню раз, пусть есть выбор, и бабы,

Есть выбор? Точнее скажу — вроде как бы,

Постольку всегда на песочных весах

Отвага и золото, сердце и страх.

 

Отсутствие золота страху равно,

Отвага на чаши приводит вино,

И стрелка колеблется, стрелка смеётся —

Она тебя любит.. с другим всё равно!..

 

И стрелка колеблется, стрелка смеётся,

Глаза завяжи — и аорта взорвётся,

Огромный пустой город сердцу сродни.

Сравни её с сердцем, с метелью сравни.

 

 

 

СИНЯВКИ

 

1. вечера под столиками с лёгким коньяком

экстремум города жёлтые афиши

осень приближается жёлтым ветерком

слышишь?

 

вечера болтаются, небо тихо врёт,

женщины любимые, живущие с другими,

собирают где-то в небе синявки и пейот,

растущий меж пеньков и мхов

в четырнадцатом Риме

 

2. Ты бродила у Волчихи

На щеках твоих иголки

в облаках а ветер тихий

в гости шёл к Оби от Волги

 

Посмотри там Чусовая

У Первоуральска или

Там внизу Она кривая

Её только что открыли

 

И Ревда и Флюс и Динас

И Свердловск отсюда мелок

Дождь распивочно навынос

Меж камней синявок белок

 

 

 

 

* * *

 

Анн-Мари Жюдеселли

 

франция искусствена как осень

затянувшаяся до апреля

в середине западной сибири

например так на урале я

бесполезно к франции тянулся

чтобы трогать пальцами культуру

на белесо-рыжем языке

 

прочь с работы и семье мешая

франции от этого-то что?

эхо океана ветром дышит

океан как франция далёк

и такой же сине-бело-красный

желтый и зелёный светофор

перед ярко красным загорелся

пропасть перед ней остановись

далеко от франции до ветра

далеко от ветра до меня

 

 

* * *

 

скорей бы весна сожгла

снежную эту мглу

льдины на коже стекла

иней у нас на полу

парусные облака

с запада на восток

снежная белая мгла

городской волк

 

 

* * *

 

Облака легки на крышу

Древней каланчи.

Если что-то не расслышишь —

— замолчи.

 

Hа распахнутой газете

Hа троих —

Город в розовом рассвете

Мёртв и тих.

 

Первым будет ранний ветер,

Фен лесной.

Я — вторым, кто будет третьим? —

— Царь земной.

 

Hет, не дьявол, просто некий,

Кто живёт

В том краю, где режут реки

Пьяный лёд.

 

 

* * *

 

Столб телеграфный — фаллический знак.

Всё только так, только так, только так.

Зря ты сокровище пряное прячешь.

Плачешь и плачешь, и плачешь, и плачешь.

 

Красный прожектор в лист соли войдёт.

Ветреным эхом раскрашенный йод

Заполнил все поры столба или знака,

Волна и откат, и атака, атака.

 

 

 

ПРИБЛИЖАЕТСЯ ПИВНАЯ ПОРА

 

приближается осень пивная пора

мамы гонят домой детвору со двора

с беломором

 

расставаться не хочет никак детвора

дымом пахнет до ночи с гнилого утра

 

серебристая пыль сменит листьевый дым

лужи скроются сами в трескучие льды

заглохнет крик падающей воды

 

 

 

ПУТЕШЕСТВЕННИК

 

и пьян, и хочется поссать,

и хочется, чтоб пососать

нашлась,

 

а дождь мечтал бы перестать,

да только учится летать

лист в грязь.

 

живёшь прошедшим сентябрём,

прошедшей суетой сует,

ты стал вторым календарём,

ответишь — нет?

 

и пососать любовь не есть,

и осень, Уралмаша дочь,

на пиво променяла честь

на Кировградской в ночь.

 

 

 

МИЛИЦИОНЕР

 

машины ходят по прямой

а дождь по непонятной

все девушки ушли домой

приятно

 

без сожалений и любви

страстей или желаний

плыть под дождём плыви плыви

прочь от центральных зданий

 

все девушки ушли домой

кафешки опустели

лишь милиционер иной

возникнет на панели

 

на рации блестит роса

наколка на ладони

и из эфира голоса

засады и погони

 

 

* * *

 

последний троллейбус пропил окуджава

а денег не хватит карман не сберкасса

и ты пешедралом по лужам по лавам

по ямам канавам по пиву и квасу

 

бутылочный квас продаётся в киоске

в грузинском кафе засиделись грузины

а ты просто мимо волчара в свердловске

на лужах под светом разводья бензина

 

что светится? ртутные лампы, и только,

лишь их обнаружишь, раз в чудо не веришь

а лунный лимон как лицо алкоголика

рыгнул и ушёл за балконные двери

 

последний троллейбус замашет рогами

а ты сам дочешешь и ноги промокнут

шагать под расплывчатыми кругами

и видеть как воры исследуют окна

 

 

 

НЕТ

 

лобового стекла

дорогого угла

верного пса

колеса

 

тёрпкого вина

ощущения дна

 

ожущения вины

стука сердца жены

 

и бесстыдно смешно

если рядом вино

но

 

денег в меру вина

а душа-то полна

небом давно

 

 

* * *

 

электричка твоя песенка

желтый блюз а не частушка

деревянная лесенка

рублевая новая двушка

 

электричка твое личико

женщина тридцатилетняя

непойманная мной птичка

уже наверно последняя

 

 

* * *

 

Ты пишешь русские стихи,

мои стихи звучат фальшиво,

поступки русские — лихи,

заборы русские — крапива,

 

колючка, крепкое словцо

на том заборе — а какое? —

я пред тобою подлецом

остался — вовсе не героем.

 

Заборами окружена

в духовном поле, за забором

идет дурацкая война

идиотизма и позора,

 

Любовь сломалась — о забор

разбита, и на сердце — щепки.

Я только что сейчас пропер,

какой забор твой самый крепкий.

 

Но если думаешь — одна

свободна за забором … знаешь,

тебя ко мне влечет весна,

а ты заборов не сломаешь.