Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
MARIA LUISA SPAZIANI

Польза памяти

 

Не пропадет, достанется другим

все то, что я теряю постепенно,

к другой, к другому свежесть чувств придет,

вкусят другие вяжущую мякоть,

проснутся от касания зари

и плакать захотят от наслажденья.

Я помню, слава богу, помню все,

я сохранила молодую память.

Возможно ли, что чем ему трудней

из двух дощечек треньем высечь искру,

тем реже вспоминает Робинзон

про лондонский надежный сундучок,

in saeculorum saecula* хранящий

нетронутую тысячу гиней?

 

*постоянно

 

 

 

Река

 

Я – медленно текущая река

и в зеркале своем необъективном

несу деревья, небо, образы любимых,

несу шесть книжек, семь пристанищ, пять собак.

Не спрашивай у волн моих совета,

вопрос в глубины канет без ответа.

Река течет – на то она и речка.

 

 

 

Рута

 

Салат не отличался от цикуты.

Потом сюда спланировал архангел.

Сверкали крыши, в серебро одеты.

Рождественскому сахарному снегу

аккомпанировали парапеты.

Все невесомей становилась память.

Ощипанные мной робкие листочки

аркадской руты тут же снова отрастали.

 

 

 

Старая фотография

 

Я была этим взглядом насмешливым, этой улыбкой.

Но какой это год? И кому это я улыбаюсь?

Я не то что боюсь – не хочу ошибиться.

Ветер перебирает черные пряди.

Сколько раз я себя убеждала, что в моих жилах

течь должна этрусская кровь. Почему бы и нет? Все возможно.

Та же тайна связывает меня в этот вечер

с этим взглядом, с этими прядями, с этим ветром забытым.

 

 

 

Оптический обман

 

Минувшее так просто не минует,

хотя его не видно и не слышно,

его шаги ночные предвещают

град синих стрел, сбивают с толку звезды,

закручивают в узел лабиринты

на острове, где правят бал сирены.

Спасибо зеркалу заднего вида –

ты в нем возник, мой без вести пропавший,

иди сюда, так нам с тобой и надо,

рискнем начать сначала.

 

 

 

Моя тень

 

Иду и рядом тень идет.

И от нее не отойти мне ни на шаг.

Боюсь в пространстве потеряться,

меня страшит далекий горизонт.

Пусть черный силуэт ее исчезнет,

он может мною только притворяться,

тень – тяжесть, я же – легкий дух.

Не наступить бы на нее.

 

 

 

Терпение, поэтика

 

Отдельное слово (быть может, любое слово) –

бездонный колодец, хранящая клад пещера.

Слоги и буквы –

глаза, подмигивающие из темноты.

Не звякает цепь, не бьется ведро о стенки колодца.

Приходится вглядываться в темноту – без устали, долго.

Иные бросаются вниз головой.

Не знаю таких, кто хотел бы вернуться обратно.

 

 

 

После всего

 

Ты окликнул меня. Произнес мое имя.

Но бежишь от меня, приближаясь ко мне.

Я вверяю себя безнадежной надежде,

никаких перемен, все осталось как прежде,

в незабвенную пору высоких хлебов.

И тогда ты был только мечтой – наяву и во сне.

Посажу на ладонь золотистую бабочку.

Перед облаком настежь окно распахну.

Справлю яркую юбку себе, всю расшив лепестками

майской розы, а если не розы, то мака.

Календарь по листку улетит парусами

или чайками над неслыханной ширью морей.

 

 

 

Песок

 

Время то растягивается, то сгущается на перроне,

когда поезд опаздывает. Вспоминаешь?

Призраки незнакомцев проходят мимо в тумане

с сумками и чемоданами, набитыми хламом.

Неведомо где другой живет за тебя на свете.

Ужин в тепле перед тем, как заняться любовью.

Дети корпят над своим заданием по латыни.

Тюремщик стучит железом по тюремной решетке.

Потерянные навеки, накапливаются жесты,

красноречивые вздохи, летучий набор доказательств.

Я опускаю ношу – кошелку с песком – на шпалы.

Мой собеседник ждал меня здесь тому восемнадцать лет.

 

 

 

Тоскуя о почтальоне

 

Змеится беспокойство. Люди были

счастливее в дотелефонную эпоху?

Раз в день обычно ждали, на закате,

прихода почтальона.

А тут в любое время убеждаешься:

ни строчки нет по электронной почте.

Насколько лучше было в нетерпении

томиться сутки.

 

 

 

 

ПРИЧАЛИВАЮТ ЛЕТНИЕ ТЕРРАСЫ

 

Из края в край готова

сегодня мчаться снова,

ищу тебя везде, где только можно,

зову тебя, любимый,

пока мы живы – живы, как деревья,

как время и как море…

 

Из слова в слово, мой неуловимый,

из неба в небо я тебя искала,

где свет переплавляет имена,

концы переплетает и начала.

 

Зима, к решеткам моего окна

причаливают летние террасы,

и чем длиннее ночи, тем бессонней.

 

Для сердца песня, найденный котенок,

сверчок – не только радость вожделенная,

 

но и длиннейшая из всех симфоний –

вселенная

 

 

 

 

 

Перевод Евгения Солоновича

 

 

Три стихотворения

 

 

В неподвижном полете

 

Я — скульптура из-под бушприта

разбитого бурей фрегата,

орел, отлученный от бурной стихии

ради выцветшей вывески харчевни.

 

Прохожий, зажмурься — так будет легче

представить размах моих крыльев,

опирающихся на небо

в неподвижном полете.

 

 

 

Неймется морю

 

Года соленой пеной громоздятся

в диапазоне черных волн.

Меня от моря отдаляет берег

во власти ночи, возвращая старый долг —

обломки кораблекрушений.

 

Музей несовместимых экспонатов.

Полнейшее отсутствие порядка.

Моим прочтенным в детстве книгам странно

соседство механических игрушек

и свадебной фаты, побитой молью.

 

Неймется морю. Перед ним бессильна

не видеть я того, что остается

на поле боя. Вдалеке синеет

былое. Грешная, благославляю

согрешников.

 

 

 

Верните нам пустыни

 

Здесь начинается, вот-вот начнется,

равнина, поле, где хлебам и снегу воля,

где скромный уголок мне обеспечен

между цветением и увяданием.

 

Две тысячи моих стихотворений —

песчинки на тенистом дне излуки.

Фильтр не забился. Память

мыть золото не разучилась.

 

Я дочь двух тысяч стихотворений,

я их вскормила, вскормленная ими,

небесными сосцами. В слове дружат

евангелия и кораны.

 

Нас в мире меньше с каждым часом. Грохот

такой со всех сторон, что тонет голос.

Верните нам пустыню. Согласитесь:

не надо было побеждать пустыню.

 

 

 

 

САЖУСЬ ПИСАТЬ

 

Жизнь коротка, искусство вечно, — впрочем,

бывает часто и оно конечным

и бесконечной плетеница света,

звезда к звезде, плести — не расплести.

Мне тысяча и даже больше лет,

я каждый день смотрю с вершины башни,

боюсь проспать явление мессии.

Однако, если бы меня спросили,

кто он такой, пожала бы плечами.

Я отвлекаюсь только на стихи,

сажусь писать, чтоб дать руке согреться.

Я встретила однажды мусульманского пророка,

и он в любезностях не рассыпался,

а сразу объявил, что мой мессия

среди злостчастных строчек окопался.

 

 

 

 

 

После всего

(отрывок)

 

Ты окликнул меня. Произнес мое имя.

Но бежишь от меня, приближаясь ко мне.

Я вверяю себя безнадежной надежде,

никаких перемен, все осталось как прежде,

в незабвенную пору высоких хлебов.

И тогда ты был только мечтой – наяву и во сне.

 

 

 

 

 

 

 

Перевод с итальянского Татьяны Михайловской

 

В итоге

 

Больше чем я заслужила

выпало мне счастливой любви и дорог,

30 написанных книг на моем счету,

и памятен мне каждый прожитый день.

Но было еще нечто неуловимое,

что прежде откликалось на мой призыв дуновением

ангельских крыл, и сейчас, оглядываясь назад,

я жалею лишь о нем – о былом вдохновении.

 

 

 

Если б заново родиться

 

Я знаю, знаю – не бывает,

чтоб осенью фиалки расцветали.

Осенняя листва летит, как дни календаря,

и день за днем из жизни убывает.

Кем стала б я, коль заново

мне довелось на свет родиться?

Святейшим Папой, астрономом иль пиратом –

ведь жизнь моя, увы, не может повториться.

 

 

 

Точка опоры

 

После зимы наступает весна.

Разогревается сердце земли.

И медведи уходят со льдины на льдину,

море – их вечный предатель.

Где же точка опоры? В плену у планеты,

обезумевшей от всесильных радаров

и сверхмощных телескопов,

молимся небесам, смиренно взывая к бездне.

Точно беженцы из Марокко и Туниса,

что жаждут доплыть до чужих берегов, –

мы тоже хотим спастись.

 

 

 

Моя тень

 

Иду и рядом тень идет.

И от нее не отойти мне ни на шаг.

Боюсь в пространстве потеряться,

меня страшит далекий горизонт.

Пусть черный силуэт ее исчезнет,

он может мною только притворяться,

тень – тяжесть, я же – легкий дух.

Не наступить бы на нее.

 

 

 

Зимний ветер

 

Зимний ветер обломал рога даже месяцу,

чуть не сгубил дикую козу Козерога,

мрачного, что влачится, словно на веревке

труп Гектора, бьющийся по земле.

Распахну окно – ворвись ветер,

пусть хлынет ночь моих прозрений,

и одно из них, самое невероятное,

успокоит меня нездешним поцелуем.

 

 

 

Часы на башне бьют 23.00

 

Отправить письмо, не отправить?

В нем кровью написано каждое слово.

Представляю, как он его читает,

считаю удары его сердца…

Возведу стеклянную пирамиду,

прозрачную, как при входе в Лувр,

летящий голубь врежется в нее

и разобьется насмерть.

Любовь длится, пока часы на башне

бьют одиннадцать. Не страшно,

что это обман слуха. Темноту

превращаю в поляну нарциссов.

Возьму свое сердце, как сыночка, на руки,

убаюкаю – оно мне ровесник.

 

 

 

Спускаясь с вершины

 

Рискованно спускаться вниз с вершины –

стволы деревьев, камни, скалы на пути,

опасно между ними пробираться,

когда к тому же под ногами осыпается гора.

Но этот риск пьянит и будоражит кровь,

хотя исчезнет быстро, – так скрипок звук

взволнует нас, а после вмиг из сердца улетает,

похожий на любовь без горя и разлук.

 

Мария Луиза Спациани (итал. Maria Luisa Spaziani, 1922 — 2014) — итальянская поэтесса. Дочь фабриканта. Закончила Туринский университет, защитила под руководством Фердинандо Нери диплом по творчеству Пруста. Ещё на студенческой скамье издавала маленький журнал, где печатала Умберто Сабу, Сандро Пенну, Васко Пратолини, Вирджинию Вулф (писательница прислала ей с дарственной надписью главу из романа Волны). В 1949 познакомилась с Эудженио Монтале, ободрившим и поддержавшим её в начале литературного пути (позже, в 1995, была опубликована их переписка). С 1953 не раз бывала во Франции, культура которой (включая творчество Ронсара, Марселины Деборд-Вальмор, Верлена, Ива Бонфуа) ей чрезвычайно близка. Также не раз бывала в США. Вообще много путешествовала (Великобритания, Бельгия, Греция, СССР). Постоянно жила в Риме. Много лет преподавала французскую литературу в университете города Мессина.

«Я никогда специально не гналась за вдохновением, всегда как-то получалось, что оно само посещало меня».

Мария Луиза Спациани (Maria Luisa Spaziani) — фигура первой величины на поэтическом небосклоне Италии и Европы. Трижды (в 1990, 1992 и 1997 гг.) она была номинирована на получение Нобелевской премии по литературе. Автор поэтических книг, число которых приближается к трём десяткам, в том числе трёх томов «Избранного», последовательно выпускавшихся на протяжении последних десятилетий. А первый поэтический сборник поэтессы увидел свет в уже далёком 1954-м — на пятом году её обращения к поэзии, когда ей исполнилось тридцать. К тому времени она успела окончить Туринский университет (по специальности зарубежная литература), преподавала и работала редактором в журнале «Иль Дадо», к созданию которого еще в юности успела «приложить руку» и привлечь к сотрудничеству целую плеяду отечественных авторов (Умберто Саба, Сандро Пенна, Васко Пратолини, Леонардо Синисгалли), а во время Второй мировой войны и в первые послевоенные годы Спациани первой в Италии публиковала тексты таких столпов мировой литературы, как Вирджиния Вульф, Эзра Паунд, Жан-Поль Сартр, Томас Элиот...
Дело было в Турине, и там же, в 1949 году, она была представлена крупнейшему итальянскому поэту, будущему лауреату Нобелевской премии Эудженио Монтале. Сама она так вспоминала о том событии: «...Случайно я оказалась в числе молодых туринских поэтов, которых представили Монтале, хотя поэтом себя не считала, поскольку не писала стихов. И вот он подходит к каждому, пожимает руку и, глядя в пол, коротко бросает: “Очень рад. Очень рад...”. Я ужасно робела и уже готова была сбежать, как дошла очередь до меня. И вдруг он, услышав мою фамилию, взглянул на меня и говорит: “Ах, вот она какая”. Я чуть было не лишилась дара речи и ляпнула первое, что пришло в голову: “Придёте завтра со мной пообедать?”. А он в ответ: “Приду”. И вот он встречает меня, улыбчивый и пунктуальный, здоровается и рассказывает истории, кажущиеся мне, бедняге, просто неправдоподобными...»
Это стало событием в её личной и, главное, творческой судьбе: она начала писать стихи. Более тридцати лет затем поэтов связывала личная и творческая дружба, лучшими свидетелями чему служат письма к ней Монтале (315 из которых сохранились в его литературном архиве). Широкое филологическое образование позволило Марии Луизе преподавать немецкую и французскую (в первую очередь) литературу в высших учебных заведениях Италии, неоднократно выезжать с чтением лекций в университеты Франции и США (в том числе, в Гарвард), а также писать о европейской литературе и переводить её. Излюбленной её темой всегда была французская литература, недаром из восьми монографий большинство посвящено авторам Франции: Ронсару, Расину, французскому театру XVII-XVIII веков. Ещё длиннее список переведённых ею зарубежных авторов: от того же Расина, Шекспира, Гёте и Флобера до Марселя Пруста, Андре Жида, Мишеля Турнье и Сола Бэллоу. Кроме того, она неоднократно проявляла себя и в других жанрах художественного творчества: Спациани — автор трёх книг прозы и трёх театральных пьес. В общей сложности, я насчитал чуть ли не шестьдесят опубликованных её книг. Впрочем, и творческая жизнь поэта, прозаика, эссеиста и драматурга впечатляет: от первого сборника стихов, опубликованного в 1954 году, до последнего «Избранного», выпущенного год назад!
«Я никогда специально не гналась за вдохновением, всегда как-то получалось, что оно само посещало меня», — однажды обмолвилась Спациани. И в это верится, тем более что в самые последние годы (как я лично слышал от неё) она ежедневно по утрам пишет по два-три стихотворения. Вдохновение явно продолжает навещать поэта. Так что не говорите мне, что старость и творчество несовместимы. А как заинтересованно, живо и с каким неподдельным участием она ведёт беседы и даёт интервью! На протяжении последних двух лет я несколько раз беседовал с Марией Луизой — и о её жизни и творчестве, и о поэтах прошлого, и о состоянии сегодняшней итальянской поэзии. И каждый раз восхищался её энергией, уровнем, на котором она ведёт любой разговор. Ни следа равнодушия, усталости и всего прочего, что вполне объяснимо можно было бы заподозрить у человека её профессии в таком возрасте.
Физическая немощь немедленно отступала на задворки, стоило заговорить о чем-либо её интересующем, а натолкнуть на таковое её не стоило особого труда, ибо кругозор Спациани столь обширен, что постоянно приходилось ловить себя на мысли, как бы не провалиться самому, что, естественно, случалось неоднократно: куда нам до них, могикан прошлого века, к тому же живших и работавших в условиях свободы, доступа к любому образованию, в атмосфере творческих дискуссий, «в границах» открытого мира, одним словом... Естественно, Мария Луиза Спациани, как говорится, объездила едва ли не весь мир. Дважды побывала она на российских просторах: первый раз, впрочем, ещё на советских, а во второй — присутствовала на презентации (в московской Государственной библиотеке иностранной литературы) своей первой книги стихов, опубликованной в 2004 году в переводах Евг. Солоновича. Лауреат разнообразных литературных премий (в том числе «Виареджо» — наиболее престижной из числа национальных премий в области поэзии). Спациани после смерти Эудженио Монтале стала одним из основателей и председателем поэтической Премии Монтале, а в сезонах 2010 и 2011 годов возглавляла итальянское жюри российско-итальянской Премии им. Н. Гоголя в Риме.

Александр Сергиевский


Примечания

Умберто Саба (Umberto Saba) — один из оригинальнейших итальянских поэтов первой половины ХХ века (1883–1957), творчество которого протекало вне современных ему традиций и течений, первый лауреат крупнейшей в Италии поэтической премии «Viareggio».
Сандро Пенна (Sandro Penna) (1906–1977) — известный итальянский поэт, младший современник Сабы, своего рода «антипод Монтале».
Васко Пратолини (Vasco Pratolini) (1913–1991) — один из самых видных итальянских прозаиков «военного поколения», сценарист (в том числе фильма «Рокко и его братья» Л. Висконти).
Леонардо Синисгалли (Leonardo Sinisgalli) — также принадлежал к «военному поколению» (1908–1981), известен как «поэт-инженер» в связи со второй профессией, в которой достиг больших высот (был генеральным директором компании ЭНИ); автор более пятидесяти книг.