Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
MARGARITA PAZ PAREDES

Перевод с испанского Инны Чежеговой

 

 

* * *

 

Твое лицо в тумане словно лик

моей мечты, отправленной в изгнанье

к вершинам скорби. Но ее скитанья

тебя к ней не приблизят ни на миг.

 

Любимый! Где любви твоей родник?

Как иссушило губы воздержанье!

Но, все утратив, вся я — ожиданье:

дрожит во тьме безумья светлый блик…

 

Ловлю твой голос в океанском шквале

я раковиной моих горьких бед…

На веслах скорби по морю печали,

 

надежды оставляя слабый след,

мой челн к пустынным берегам причалит,

где твой в тумане тает силуэт.

 

 

 

* * *

 

Когда засыпаю, ты обволакиваешь

судьбу мою

твердым смолистым лаком.

Когда просыпаюсь, трепещут ласково

ветви любви

от взаимной радости.

 

И нету времени, чтобы печалиться:

любые тени ты разгоняешь,

к моей надежде являясь, как праздник.

 

Земля дарит хлеб, и лоза виноградная

дарит вино. Я на ложе из трав отдыхаю.

 

А деревья растут и цветут,

и в обильной их завязи

твое имя завязло:

словно соты, оно проливает свой мед

на влюбленное сердце мое.

 

Нежность моя — ненадежная сеть в океане

наших ночей.

Ты наполнил простор их бескрайний

золотыми звенящими бубенцами.

 

Отчего же я раньше не понимала,

что это — судьба моя:

быть перемолотой

жерновами твоих объятий

в хлеб для нашей любви, мой любимый.

 

 

 

* * *

 

Из твоего далека

бегут невидимой струйкой

слезы прямо мне в душу, и руки мои в них тонут…

Где, на каком прокопченном вокзале твоя остановка?

В каком ты городе бродишь без меня по улицам темным?

Каким полусонным ветром твой растворяется голос?

 

Пламя сердца рвется наружу

сквозь разбитые окна плоти.

Песком и соленой влагой время глаза выедает,

за тобой мои поцелуи плывут, как дельфины, стаей.

 

Забуду ль неслышный вопль — платок твой от слез промокший?

Твои одинокие плечи?

Октябрьское безмолвье?

 

Между тобой и мною разлуки горькое море.

В сердце горькое море.

Только твоих кораблей вдали паруса различаю, —

только они от крушенья еще спасают меня…

 

Если осушит ветер виноградины слез соленых

и взор мой уже не сможет достичь твоих берегов,

и даже эта любовь потерпит в разлуке крушенье, —

пришли за мною сюда, где мои рождаются песни,

баркас своего желанья,

чтоб по трапу твоих объятий

мне снова подняться на? борт

нашей любви.

 

 

 

ПРИЗЫВ

 

Что есть надежда?

Почка разлуки,

которая, лопнув, раскрыться медлит?

Или она — застарелость муки,

гложущей пробужденное сердце?

 

Жизнь каждодневной дорогой вьется,

гремящей во всех направленьях,

и тонет в ней мой упрямый вопль.

И солнце днем призывает к терпению…

Но по ночам

не могу не кричать —

я в ночь, как гвоздь,

вбиваю свой крик.

 

И струнами арфы нервы дрожат,

и сном их не укротить.

И, вырвавшись из темницы ночной,

уверенно к цели летит стрелой,

взрезая пространство, мой крик.

И, сбросив невольничью кожу,

он вдруг голубкой встревоженной

прямо к тебе летит.

 

Рай не где-то на дальних звездах,

рай не сказочная страна,

не виноградник,

где спелые гроздья

поят душу и взор допьяна.

Рай — это просто голос милый,

далекий и единственный,

который всегда нас услышит

и откликнется.

 

 

 

ЛАМПА

 

Сгустилось молчанье

над миром моим, где тебя вдруг не стало…

Сумрак окутал мое пристанище,

и я испугалась, что ты потерялся.

Я лампу скорей засветила тогда:

и светом омылись мои ладони,

и пальцы мои десятью маяками

прорезали тьму в океане ночи,

где ты, потерпев кораблекрушенье,

быть может, плывешь один-одинешенек.

 

 

 

К ПОЭЗИИ

 

Ты видишь, я бреду пустыней

снов, моей воле не подвластных,

твое я выкликаю имя,

оно — родник, оно — оазис,

и тень твоя — как пальмы тень…

Но все — мираж, все — сновиденье.

 

Пески, пески до самых губ,

грудь без тебя — гнездо пустое,

язык в призывах тщетных груб,

на лбу горит клеймом твой образ.

 

Поэзия! Я не могу забыть,

как ты росой незримой выпадала

на чуткий лепесток моей зари

и бабочки волшебные твои

в мою дрожащую влетали радость…

 

Ты пахарем была моей души,

прекрасным лебедем в крови бурлящей,

на розе сердца сладостным шипом,

крылом парящим, колоколом счастья.

 

И было мне легко с тобою говорить,

и жить, твоим сияньем озаренной,

и в воздухе ловить твой светлый след,

и взглядом провожать тебя влюбленно…

 

Теперь глухая ночь сомкнулась вкруг меня,

тебя я тщетно призываю,

и рвется голос мой в беспомощном рыданье, —

я беззащитна, я совсем одна,

отставшая, забытая, чужая,

я, в зеркале твоем не постигая

твоей, Поэзия, неуловимой сути,

от жажды неизбывной умираю.

 

Иду по смертному пути, но смерть

не может взять меня: кипит прибоем

под пальцами твоими кровь моя,

и все внутри меня огнем пылает,

и в снах моих мятежны чаек стаи…

 

Мне не вернуть тебя, хоть ты наносишь

мне раны пламенеющим мечом,

и ливнем светлым омываешь ночи,

и даришь лихорадкой ожиданья,

заблудшим криком, жаждой и рыданьем…

 

Зачем бреду к тебе тропинкой узкой

бесплодных вздохов,

и твой лик сияет

мне в глубине слезы моей прозрачной,

и силуэт твой мне являет ангел,

творящий сны?

 

Пусть смолкнет речь моя,

пусть снизойдет молчанье,

пусть стихнет бунт моих набрякших жил,

пусть оторвется слух от раковин морских,

пусть оторвется взор от светлых далей,

пусть навсегда спина лишится крыл,

пусть склонятся уста и поцелуют пыль,

и пусть на ложе матери-земли

я в первозданной наготе останусь, —

тогда, Поэзия,

прошу, пролей

на раны от любви твоей обманной

бальзама каплю

и в груди моей

навеки расцвети горящим маком.

 

 

 

АДАМ ВО ТЬМЕ

 

И в день седьмой

бог создал человека

по образу, подобью своему.

И, вдунув в грудь ему дыханье жизни,

зажег очаг любви во тьме вселенной.

 

Так ты, по образу моей мечты,

был нежностью моей когда-то создан:

дала я легкость волн твоим ладоням,

чтоб было где играть моим дельфинам,

и свет, что неотступно возникал

в моих глазах при мысли о тебе,

я весь перелила в твои глаза;

и твоего нетронутого лба

коснулся голос мой неслышным вздохом;

зарей любви я осветила ярко

своей души тайник неосвещенный,

что до тебя был мрачен и заброшен…

Теперь он весь дрожит, тобой встревожен,

как запахом цветов пчелиный рой.

 

Так ты, по образу моей мечты,

моею страстью для меня был создан.

Но всех моих усилий волшебство

разбилось о стекло, что защищало

тебя от жара сердца моего.

 

И снова ты, как в первый миг творенья, —

бесчувственный комок холодной глины.

Божественным дыханием любви

тебя, увы, я не одушевила.

Адам во тьме, ты не подвластен чуду…

Но без тебя

я, Ева, также буду

творить вокруг тебя

свой рай земной.

 

 

 

* * *

 

Тебя со мною нет, и смертным хладом

потока жизни скована струя.

Бесплодна и пуста душа моя,

зияющая беспросветным адом.

 

Как я хотела быть с тобою рядом,

чтоб чувствовал ты радость бытия,

когда в тебя переливаюсь я

вся целиком: улыбкой, жестом, взглядом.

 

Но от любви моей ты так далек:

я в пустоту протягиваю руки,

мой голос поглощает тишина.

 

Одна твержу я нежности урок, —

увы, напрасно длю я сердца муки:

из нас двоих люблю лишь я одна.

 

 

 

ПРЕДРАССВЕТНАЯ БЕССОНИЦА

 

Нет: это не обычная бессонница,

когда в мозгу бесформенные чудища

ворочаются или мысли судорожно

без цели мечутся

и пустота кругом…

Нет, это трудно объяснить:

все, что мне чудится и наполняет

душевный омут.

 

Днем все это поглотится, рассеется

разноголосьем дня и слов бесцельностью,

исчезнет тишина.

Но снова ночь нависнет душным пологом

в истоме издыхающего ворона,

и, оглушив меня,

обрушится мне в уши рев печальный

судов, неведомо куда отчаливших;

протяжные гудки

безумных поездов, упрямо мчащихся

на красный свет,

к той станции любви,

где встретится с крушеньем ожиданье.

 

И мною, как в бреду, произносимое,

от нежности влажнеющее имя —

тоской затверженное заклинанье,

увы, оно — всего лишь чайка раненая,

ему не долететь до мачты сердца,

плывущего далеко сердца,

что с каждым мигом удаляется.

 

Ты — призрак, из тумана возникающий,

или, скорее, призрачная радуга,

пронзившая мой запоздалый ливень…

Но не дождусь, чтоб ты рассеял тьму

глазами светлыми своими,

и не дождусь, чтоб ты на легких крыльях

слетел в мою бессонную тоску,

и не дождусь, чтоб раковиной чуткой

надрывный крик мой уловил твой слух…

 

Вот что кипит в мозгу моем ночами.

Все мысли о тебе. Бессонница. Светает.

И ветер плечи обдает прохладой,

душа росой омыта, и тоска

трепещет на ветру,

как лепесток цветка.

 

Все мысли о тебе.

Бессонница.

Светает.

Маргарита Пас Паредес (1922–1980) — одна из наиболее ярких фигур послевоенного поколения мексиканских поэтов. Ее первый сборник стихов «Бубенец» (1942) сразу же привлек внимание критики, отметившей свежесть и недюжинность молодого таланта. С тех пор она выпустила свыше двадцати поэтических книг (в 1978 году вышла большая поэтическая антология «Берег времени», где собраны лучшие стихи поэтессы). 

Формирование послевоенной мексиканской поэзии пришлось на годы, когда переживал свое второе рождение «мексиканизм» — активный интерес мексиканцев к национальному историко-художественному своеобразию страны — и в то же время отчетливо возросла их тяга к общемировой культуре и общечеловеческим проблемам. «Наш национализм, — писал мексиканский поэт Октавио Пас в эссе «Лабиринт одиночества», — неизбежно должен слиться с общечеловеческими философскими исканиями. Наш лабиринт — лабиринт всеобщий». В творчестве Пас Паредес тема «лабиринта» звучит сильно, тревожно и очень лично. Для нее «лабиринт одиночества» — символ нераскрытых творческих возможностей, собственной душевной замкнутости и человеческой разобщенности в современном мире. Однако поэтесса одержима не только и не столько исследованием своего лирического «я», сколько желанием постичь, вобрать в себя весь непонятный, неподатливый, противоречивый мир. Ее собственные мысли и чувства ценны для нее прежде всего как проводники в окружающую реальность, как «сигналы связи», как «призывы», посылаемые в пространство с надеждой на отклик. Одна из главных тем Пас Паредес — тема творчества, которое она понимает как раскрытие, реализацию заложенного в каждом человеке творческого начала. Поэзия для Пас Паредес — «родник, оазис, пахарь души», она требует великого напряжения сил, истинной и неустанной преданности. Сама поэтесса неутомима в стремлении ко все более емким, глубоким, исчерпывающим образам, в которых природа и человек могли бы найти свое достойное воплощение. Лирика Маргариты Пас Паредес покоряет искренностью и жаждой полного слияния с миром людей и миром поэзии. Эта жажда раствориться — в любви, поэтической исповеди, природе — основана на постоянной готовности к самоотдаче, к самопожертвованию; любая жертва не напрасна: она всегда кому-то помогает, кого-то спасает, она — мост, перекинутый от человека к человеку.