Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ЛЕВ ОБОРИН

Лев Оборин — поэт, переводчик, редактор. Родился в 1987 году в Москве. Окончил Российский государственный гуманитарный университет. Стихи, переводы, критика опубликованы в журналах «Воздух», «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Волга», «Интерпоэзия», «Иностранная литература», Poetry, International Poetry Review, газете Gazeta Wyborcza и других изданиях. Автор четырёх книг стихов. Лауреат премии журнала «Знамя» (2010), второй премии Ружевичевского переводческого конкурса (2013). Редактор книжной серии «Культура повседневности» издательства «Новое литературное обозрение», литературного проекта «Полка». Сооснователь поэтической премии «Различие». Стихи переведены на английский, французский, польский, немецкий и латышский языки. Живёт в Москве.

* * *

 

Звёзды из поезда звёзды из самолёта

танец маленьких лебедей

 

то ли синиц

 

птицы на баскетбольном мяче

катят его, подпрыгивают

 

утром прощальный

танец маленьких снегирей

улетающих за горизонт

 

в театральном разъезде

 

 

 

 

Рефлексия

 

«Русский народ выдвинул Ломоносова

в ответ на петровские преобразования».

Как местная ячейка, как партия.

Товарища Ломоносова.

Так пишет товарищ Гуковский.

 

Морской путь через Ледовитый океан,

намеченный Ломоносовым,

не был пройден в XVIII веке.

Но бесстрашные советские полярники

прошли его на великолепных кораблях

в первую Сталинскую пятилетку.

 

Так пишет товарищ Гуковский,

умерший от сердечного приступа в 1950 году,

в тюрьме,

во время преследования безродных космополитов.

 

 

 

 

* * *

 

Утром конверт оказывается на его территории.

Он идёт по квадратным плитам между тёмно-зелёной травы,

не прерывая телефонного разговора.

Слышно: «Ты понимаешь, что будет

банальным и пошлым сказать, что...»

Останавливается, зажимая трубку между плечом и ухом.

Достаёт конверт из почтового ящика.

«...мы проходим через необходимую стадию».

 

И из неё разовьётся свет.

И из неё прорастёт возрождение.

Время всосать корнями минеральные вещества.

 

Не додумывает, что добавить: разговор прерывается.

Убирает трубку в карман, медленно разрывает конверт.

На ладонь высыпаются пряди седых волос.

 

 

 

 

* * *

 

товарищи

минуту внимания

товарищи

со всей ответственностью

беря на себя смелость

понимая возможную тяжесть последствий

заявляю

 

это не божья роса

 

 

 

 

* * *

 

Спуф

будто вспорхнула

птичка с ограды

вестница/нарушительница

карантина

 

Там за решёткой

лифта мчащего в топ

производитель фейк-ньюс

на минуту прервал производство

О чём он задумался?

Может быть

он думает о тебе

 

 

 

 

* * *

 

Вдаль уходит лесная дорога, и смерч

неба расталкивает деревья.

И пока ты один, загляни в себя: узнаёшь кого-то?

Кто-то из них причинил тебе зло?

Недодал чего-то, обидел, чего-нибудь не позволил?

Гнал через темнеющий лес, когда тебе было страшно?

 

 

 

* * *

 

Заслужил ли я двойника

на холсте или в камне

или в чьих-то словах?

 

Если да,

станет ли он

частью удивительного,

камнем ландшафта

или плодотворным нулём?

 

 

 

 

* * *

 

За попытку проклясть

город, чья защита в тысячи раз превышала её способности,

от неё остался лишь прах, ощущающий боль.

Очертания спёкшихся органов и рассыпавшихся костей

угадывались, но кто стал бы всматриваться?

Закопали, развеяли, запаяли

в герметичный контейнер и отправили на Луну —

словом, как-то избавились и позабыли.

Город чист. Не вдохнувшие ни пылинки,

розовощёкие мальчики, девочки в белых блузках

утром выходят, не забыв отключиться от подзарядки,

и идут позади водяных опахал поливальных машин,

и воздух трещит от весёлого стука дверей.

 

 

 

* * *

 

Купил в магазине на Студенческой

Уголовный кодекс

(М.: Юридическая литература, 1960, 174 с.),

вырвал оттуда главу первую Особенной части —

государственные преступления —

и вложил в непостижимо найденную у подземного перехода

английскую книгу Джойса

(Ulysses. L.:, Bodley Head, 1960, 939 p.),

прочие весьма интересные главы

(умышленное убийство, развратные действия,

обман потребителей, должностной подлог,

оскорбление работника милиции или народного дружинника,

угроза начальнику, двоежёнство и многожёнство)

обратил в пароходики и самолётики

и пустил по реке и по воздуху

со словами: «Плывите, летите, я вас прощаю»,

а Джойса отправил как ценную бандероль

в Генеральную прокуратуру

со словами: «А вас, политические,

Джойс простит».

 

 

 

Лев Оборин о верлибре

 

1

Верлибр на наших глазах окончательно легитимировался — какие-либо высказывания о его непоэтичности, неуместности на русской почве и т. п. стали верным признаком замшелости, — и то сказать, пора бы, новинка уже лет сто пятьдесят как не нова. Строгое определение верлибра, впрочем, запрещает в нём любые ритмические паттерны — и русской поэзии этому правилу следовать непросто. Не будучи стиховедом, я думаю, что в верлибре всегда есть дыхание, и по его опорным точкам можно выстроить уникальный для каждого стихотворения ритм. Ну а о мотивной, тематической всеядности этой формы нечего и говорить: то, что, казалось, лучше всего пригодно для исповедальных текстов, стало прекрасным, модифицирующимся в реальном времени контейнером для опасных философских и лингвистических экспериментов, для традиционной лирической позиции и иронического остранения. Думаю, недалеко время поп-верлибров (на Западе оно уже давно наступило) и детских верлибров.

 

2

Стихотворение само решает, чем ему быть, — впрочем, часто, начиная явный верлибр, я сворачиваю на рифмо-ритмическую дорожку и не могу ничего с этим поделать (ну срифмовалось — не выбрасывать же из-за этого); поэтому выбрать сто двадцать верлибрических строк у себя оказалось небыстрой работой. Никакого предубеждения против верлибра у меня, разумеется, нет: я люблю эту форму, как и прочие. В практике близких мне авторов — перечислять их будет долго — он занимает большое место, как правило, будучи не единственным приемлемым для них формальным решением.

 

 

 

 

 

* * *

 

Я хочу родить ребенка

с разноцветными глазами,

в фиолетовой рубашке

и с улыбкой на лице.

 

Чтобы он что будет сил

говорил и говорил,

чтобы он везде ходил,

говорил и говорил.

 

Говорил бы самым верным

и тяжелым языком.

Как вода с песком.

Как песчаный влажный ком.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Все потерянные вещи где-то лежат.

Загляни в траву — это такой музей.

Это такой храм. Муравьи и жуки сторожат

Стеклышки от очков и щипчики для ногтей.

 

в крышке от газировки крестят детей

 

Перед неведомым, но хорошим броском

Надо лежать, как пропажа, навзничь или ничком.

 

что было сегодня горячий стакан держал

кипяток хореограф чаинок обжигал мастерством

стакан был стекло ложка была металл

память на автопилоте все обращала родством

 

Мама и папа, без вас я бы здесь не лежал.

Божья коровка ползет, сама себе невдомек.

Грудь выгибает травинка, как великий трубач.

Через пуговицу проклюнулся стебелек.

Вот один кузнечик другого предостерег.

В пересказе вся эта сцена смешна и груба.

 

Самолет летит высоко, через лес, на восток.

Это особый лес, горы елей, холмы осин.

 

cамолет распыляет над кладбищем керосин

отработанный керосин и летит и уже далек

 

 

 

 

 

 

* * *

 

О.В.

 

сам тебе постелю

дам тебе пастилу

включу тебе телевизор,

без дела стоящий в углу.

 

утром искать пойдем

гору и водоем

по пути от размытого к резкому

вымокнем под дождем.

 

даже в мертвый сезон

вывернутый, как зонт

здесь проживает небо

и не исчезает озон.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Прозрачнее стекла, доверчивей фаянса,

Отзывчивей фарфора, скромнее хрусталя —

Нестрогая зима на грани дисбаланса,

Сугробы по бокам и черная земля.

 

Влетают с ходу в лифт из-под прохлады солнца

Веселые пришельцы из племени людей,

Друг другу руки жмут, как старые знакомцы:

— Привет, Вениамин! — Салют, Варфоломей!

 

Еще не биться окнам, не разражаться грозам,

Художникам пока точить карандаши —

Деревья голы все, и небо с варикозом,

Но ничего, старушка, пляши еще, пляши.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Так вернешься из огня да в полымя — нет,

В теплый уголь сансары.

Как войдешь в любой пристанционный буфет —

Вот и хлеб, и фанфары.

 

Грянет в Люберцах державный оркестр "Любэ",

В Долгопрудном — "Дюна".

Предоставлено почетное право тебе

Ни о чем не думать.

 

Из-под снега лезет время, песок рыжеват,

Набухает почка.

Временами тебе хочется разжевать

Амнезию почвы,

 

И не будет тебе слов, выражений, тем,

Вместо них — присловья.

Можно будет тебе в гости ходить ни за чем —

Пожелать здоровья.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

большевики большие веки

распахивали штурмуя зимний

кидали гранатами в ботичелли

самое лучшее этим осколкам

уплыть по времени по теченью

по обстоятельственному стеченью

и выплыть прибиться к музейным полкам

когда их внуки оставив качели

кидают гортензии в ботичелли

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Ане Логвиновой

 

Все уже сказано.

Полно представлен весь мир

Золотом, ладаном, смирной.

Летчики пьют в военной столовой кефир

И улетают в Мирный.

 

Член партии "Ох" и член партии "Ах",

Юрист и электромеханик

По очереди в поезде держали в руках

Один подстаканник.

 

Одна студентка списывает про идиолект,

Другая про надпространственные кривые.

Но обе они под партой читают конспект

Впервые.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Энтропия выходит замуж за время, у них не рождаются дети.

Время везде рассылает своих термитов.

Даже сама эта мысль с наивностью превращается в горстку

вопросов разнокалиберного тщеславья:

первый ли я на земле, произнесший это?

Нет, успокойся. Вряд ли.

Человек не живет без железа в крови, но оно ржавеет,

как табличка с названием итальянского полустанка.

 

Странно, но никогда до этой самой минуты

я не говорил ничего, что так бы

шло вразрез с ощущением. Потому что я счастлив.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

С аптечной стены наблюдают внимательно за тобой

Боярышник и подорожник, бессмертник и зверобой.

В детской больнице бодришься, но размышляешь о том,

Как на стене Лисица общается с Колобком.

Простые изображения. Плацебо и суррогат.

Но только глаза закроешь, они в темноте горят.

Меня вот не отпускают, как бы я ни хотел,

Ни Колобок с Лисицей, ни трава чистотел.

 

 

 

 

 

* * *

 

самая высокая гора это вовсе не эверест

а стоящая в океане мауна-кеа

американцы там строят макдоналдс на тысячу мест

а шведы строят икеа

но когда пустеют строительные леса

из кратера который недействующий и старый

выбирается как белка из колеса

смуглая девушка с гавайской гитарой

 

 

 

 

 

 

* * *

 

придумают вечно эти французы

то пятница у мишеля турнье

то революция роб-грийе

то вообще двадцать тысяч лье

проплытых в колье и в элитном белье

то недовольные профсоюзы

вив ля франс оу йе йе йе

 

 

 

 

 

 

* * *

 

как внезапно от слова сиськи поймешь всю убогость

и картонность произношения вообще чего-либо

потому что желая пространство выпуклого плотно-точеного

попадаешь в пространство вязкого глицерина

потому что сейчас и чертово навсегда

ты запомнишь пространство вязкого глицерина

вместе с ним как осколок сна свет белого солнца

заполняющий вогнутости потолочной лепнины

только захочешь как-нибудь это произнести

 

как внезапно от слова лепнина

 

 

 

 

 

* * *

 

Солнце ползет по низинам, по замерзшим трясинам,

По горным вершинам, по стариковским морщинам.

Идет и заглядывает в ледяное озеро,

Высвечивает лягушек в анабиозе.

Ответ без вопроса. Ни для кого примета.

Нет ничего медленней скорости света.

 

 

 

 

 

* * *

 

— Яркая искорка, ночью возникшая ниоткуда,

ты же всего лишь блик на хрустальной вазе,

белая искорка, ты же всего лишь блик - правда?

И ты, вторая искорка, возникшая ниоткуда.

Что вы смотрите на меня, немигающие вы глазки?

Так не надо, "немигающий" - страшное слово,

Все, что не страшно, должно мигать.

 

Чего вы хотите? Я по ночам и так

думаю о миллиардах тех, кто мне неизвестен.

За что они все забыты?

За что я не знаю, что было в чудесных лесах нейронов

у этих, которые, может, не только горшки обжигали?

 

За что вы забыты в своих городах и землях,

когда Википедия и социальные сети?

 

У моего отца был отец, у того был отец, у того был отец,

у того был отец, у того был отец, у того был отец,

у того был отец, у того был отец, у того был отец,

у того был отец, у того был отец, у того был отец -

вот бы на него посмотреть!

 

— Заплутавший идет через лес, одинаковыми стволами,

несуществующими дорожками, цепким подлеском,

вязкой хвоей. Что это там такое,

видное боковым зрением? Желтый знак,

треугольник с каким-то пустынным текстом. Дальше.

Вдруг выжженная пустота в окружении голых стволов.

Зум. Еще раз. Зум. Приближение. Нет звуковой дорожки.

Треугольник, всё, вязкой хвоей, что это там такое,

заплутавший - а это всего лишь память - цепким подлеском,

треугольник, выжженная пустота, одинаковыми стволами,

несуществующими дорожками, нет звуковой дорожки,

выжженная пустота в окружении голых стволов.

 

 

 

 

 

* * *

 

Солнце ползет по низинам, по замерзшим трясинам,

По горным вершинам, по стариковским морщинам.

Идет и заглядывает в ледяное озеро,

Высвечивает лягушек в анабиозе.

Ответ без вопроса. Ни для кого примета.

Нет ничего медленней скорости света.

 

 

 

 

 

* * *

 

море кипит и дыбится

в нем варят уху моряки

заплывает колыбельная белорыбица

дивная

в устье реки

 

ставит крик на рипит

“море, море мое кипит!

море, море мое кипит!”

 

и деревня спит

и каждый ребенок спит

 

 

 

 

 

* * *

 

Энтропия выходит замуж за время, у них не рождаются дети.

Время везде рассылает своих термитов.

Даже сама эта мысль с наивностью превращается в горстку

вопросов разнокалиберного тщеславья:

первый ли я на земле, произнесший это?

Нет, успокойся. Вряд ли.

Человек не живет без железа в крови, но оно ржавеет,

как табличка с названием итальянского полустанка.

 

Странно, но никогда до этой самой минуты

я не говорил ничего, что так бы

шло вразрез с ощущением. Потому что я счастлив.

 

 

 

 

 

Карамель

 

It won’t do to dream of caramel.

Suzanne Vega

 

На стене сбербанка изгибом искусственные лианы

Старухи спрашивают, который час, у охраны

Каждая рано встала с узкой постели

где она мечтала о карамели

 

Что же

в вечной глуши пластмассовых традесканций

обитатели городов живут чаянием новых станций

метро, обитатели деревень живут чаяньем хмеля

но еще мечтают о карамели

 

Что же я

У меня есть жена, мама, папа

бабушка, друзья

заграничный паспорт

У меня есть то, чего многие не имели

но еще я мечтаю о карамели

 

Невыразимого цвета, тягучая и живая

как таковая, из каравай-каравая

сегодня не завезли, зайдите на той неделе

не мечтайте о карамели

 

 

 

 

 

* * *

 

Выползут из квартир, из лабиринтов универмагов

снимут с тебя одежду, разделаются с бельем

заполнят собой вызываю бактериофагов

прием, прием

 

Нету берушей, нет никаких подушек

в которые бы зарыться, уйти с головой

слушай сиплых шансонных лжецов и их поблядушек

неугомонный вой

 

Вот уже продавщиц начинают звать тетя Нюра

(голова, прижимайся теснее к плечам)

что же это такое возвращается литература

 

но еще возвращается пуууу реактивного по ночам

возвращается трррр холодильника по ночам

 

 

 

 

 

* * *

 

И вот пролегает дорога

Сквозь поле беззвучья и мглы

И вот пролегает дорога

Сквозь прутья поганой метлы

Пески ее мнут и корежат

Отщипывают завитки

Она истончится, но все же

Тебя доведет до реки

 

 

 

 

 

* * *

 

пауза пауза пауза

пауза между паузой и паузой

 

мысли в моей голове

только в зачеркнутом виде

то есть думается на какой-то одной дорожке

на запретной такой ненавистной дорожке

как думаешь о ком-то кто всех дороже

и при этом приходят мысли отвратительные до дрожи

 

пауза пауза пауза

пауза между паузой и паузой

 

следопыты юннаты скворечникоделы святые

хочется к вам и под мышку книгу бианки

я ради вас расставлю в вас запятые

следопыты, юннаты, скворечникоделы

обладающие укрытием от кошмара

гниения которое я не застал но помню

помню прапамятью пусть она коротка

 

пауза пауза пауза

пауза между паузой и паузой

 

бабушки выписывающие иностранную литературу

кроим и шьем работницу и крестьянку

дети которым про в третий раз он закинул невод

а они что такое невод

впрочем это осталось бы и теперь но где вот

те кто будут читать про закинул невод

 

пауза пауза пауза

пауза между паузой и паузой

 

и между тем фантастические ракеты

пояс койпера галактика андромеды

пульт управления легче чем в магнитоле

запись воспроизведение стоп

и конечно

 

пауза пауза пауза

 

 

 

 

 

* * *

 

я ноги промочил.

я что-то промычал.

мне в спину луч светил

и что-то означал

 

пустую похвалу

и полую хулу

и то, что я стою

в ветровке на углу.

 

 

 

 

 

* * *

 

Вот раздвигается кулиса;

блудливые глаза пуриста,

любовь и гордость окулиста,

высматривают недочет,

разыскивают экстремиста;

но тут со сцены все стремится,

со сце стремится и течет,

как по реке, на плавнике

и хлоп магнитом по щеке!

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Обезьяны метнули бисер так удачно,

что он сложился в свинью.

 

Пусть фигуры подкручены,

правила отменены,

случай отправлен в отпуск за собственный счёт —

 

смысл отыщется в констелляциях павших бусин.

Когда разойдутся

флювиогляциальные отложения под нажимом

красно-синих карандашей,

красно-синих магнитов,

 

отзовутся рудные катышки,

укроют себя музеем,

высунет голову из галактической пущи

созвездие кабана.

 

 

 

 

 

* * *

 

Ты хороший футляр

предназначенный для

транспортировки глаз

я тебя отведу

где поёт акведук

там красивые виды как раз

 

Насыщай свои два

будь ты дважды сова

мы не будем здесь дотемна

не вмешаться никак

в то как падает мрак

и вода остаётся одна

 

 

 

 

 

* * *

 

будто я гастролёр из ментовской сводки

будто барышни всё ещё мрут от чахотки

будто жарят всех птиц и щадят соловья —

 

так вокруг меня понимают время

де оно играет само с собою;

 

в потолочное темя стреляет семя —

 

повтори нам песни прошедших лет

ай люли ай ла́в ю

хриплю картавлю

и звукосниматель напал на след

 

здесь хромал человек с золотой трубою

 

 

 

 

 

* * *

 

— краснокоммунисты не видел я

ваших поездов на магнитной подушке

видел только новые нейтронные пушки

с километра поджаривающие соловья

 

— это потому что ты не был в китае

там уже давно такие поезда

мы тебя товарищ в круиз укатаем

алая в тебе возопит звезда.

 

 

 

 

 

* * *

 

Спаси пространство

из-под наноса

улиц, деревьев, домов.

 

Занимательный физик,

выдерни скатерть

не тронув ландшафт стола —

 

бутылки, вилки —

фокус для первоклассников;

выдерни мантию

из-под земли.

 

Что с ней делать?

Видишь, ещё дрожит

координатная сетка,

 

не желая быть

драпировкой, повисшей

в твоей руке.

 

Как объяснить

геодезическим линиям,

чья карьера загублена,

 

что они свободны

и спасены?

 

 

 

 

 

Цинна

 

не был ли я близнецом

друга, который сегодня

в сумраке, стоя между

псом и волчицей,

звал меня пировать —

 

вином соблазнял медвяным,

заманивал хлебом с тмином,

равеннской спаржей,

розовую султанку

взвешивал на весах, —

 

не был ли я, с асцендентом

в Весах, близнецом его, тайным

плодом Аврелии? — только

не чтил я Марса,

и молчат Близнецы —

 

больно, больно —

передо мною люди,

не знающие размеров,

в руках не державшие свитка,

не обученные письму, —

 

гибну, совпавший не мыслью,

не звёздной картой, а лишь

именем, как в известной

комедии Плавта —

 

что за бешеная комедия,

непрошеное камео,

оставьте, клянусь Каменами,

мои стихи недурны

 

 

 

 

 

* * *

 

За попытку проклясть

город, чья защита в тысячи раз превышала её способности,

от неё остался лишь прах, ощущающий боль.

Очертания спёкшихся органов и рассыпавшихся костей

угадывались, но кто стал бы всматриваться?

Закопали, развеяли, запаяли

в герметичный контейнер и отправили на луну —

словом, как-то избавились и позабыли.

Город чист. Не вдохнувшие ни пылинки,

розовощёкие мальчики, девочки в белых блузках

утром выходят, не забыв отключиться от подзарядки,

и идут позади водяных опахал поливальных машин,

и воздух трещит от весёлого стука дверей.

 

 

 

 

 

* * *

 

В Спе́коле, где мёртвые из воска

учат жизни по своим кускам,

есть одна прозрачная желёзка,

выделкой подобная богам.

 

Формою она напоминает

самый славный зубчик чеснока.

Небо над Флоренцией не знает,

что её боятся облака.

 

Млечным камнем древнего колодца

так лежит, забыв родство своё.

В теле человека не найдётся

ни задач, ни места для неё.