Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ЛЕТА ЮГАЙ

Лета Югай — поэтесса. Родилась в 1984 году в Вологде. Окончила Литинститут им. А. М. Горького (семинар А. В. Василевского) и филфак Вологодского педуниверситета. Аспирантка МПГУ. Стипендиат Российского Фонда Культуры. Автор проекта «Пачка стихов». Публиковалась в вологодской периодике, газетах «Новый Петербург», «Трибуна», «Литературной газете»; в журнале «Санкт-Петербургский университет» и др.

Живет в Вологде.

* * *

 

Кораблик с железными парусами плывет по глади травы.

Кораблик с пластмассовыми парусами плывет по глади ковра.

А я стою с голубыми глазами, совсем не умею врать.

А я смотрю в голубое небо: тучки сегодня львы.

У них барашковые прически, диванный изгиб спины,

но, если желаете, в них заряд, убивший шесть человек,

если желаете вы, а им не открыть заснеженных век.

Ведь львы все добрее, львы все тише. Кому такие нужны?

И я добрею в потоке речи, смотрю из окна на двор.

И каждое слово вбивает глубже якорь молчанья в паркет.

А что за своих не вступаюсь — просто не слышу ваш разговор,

ведь очень громко над головою хлопают паруса.

 

 

 

 

* * *

 

Не читаю сто книг ни о Риме, ни о Китае,

и, собственно, все равно: чаю, кофию, Мандельштама.

А зеленая кровь лопочет в лиственной стае,

и уходит день, и троллейбус уходит прямо.

 

Как мы дни составляли из стеклышек: синий — к сини,

чайный — к розе, хрустальный — к радужке. Строго в теме.

И читали сто книг, собирая в них буквы имени,

замедляли шаг, пили чай, торопили время.

 

Все, как грайки в гнездо, тянули в огонь узора.

Уберечь не смогла — зола, свято место пусто.

А на розовом небе опять проступают горы,

и как будто птицы щебечут тысячеусто.

 

 

 

 

Колыбельная для Саши

 

...И лишь того не избежать мне:

Всю жизнь крапивные объятья

Плету, плету, не отрываясь,

Но доплести не успеваю...

Александра Мочалова

 

 

Молчи до окончанья работы,

Строчи вязанье, ну что ты, что ты,

В печи выгорают замки и гроты,

К любым воротам ключи.

 

Твой сон всей жизни взят за основу,

Но все растреплет грубое слово,

Одна ты знаешь, какой обновой

Твой лебедь будет спасен.

 

А нить бежит, бежит непрерывно,

Бранить все будут за дом крапивный,

За сныть, за вереск: себя, мол, дивной

Дивой негоже мнить.

 

И все же не отступай от работы,

Не ложь молчанье, ну что ты, что ты,

Но кто ж тебя окружит заботой,

Когда ты всех нас спасешь?

 

 

 

 

* * *

 

«Кто заслышит их <душ некрещеных> грустный, умоляющий голос,

тот должен сказать: «крещаю тебя, Иван да Марья, во имя Отца и Сына и Святого духа» После этих слов они возносятся на небо, как бы восприняв крещение»

(А. Н. Афанасьев «Поэтические воззрения славян на природу»)

 «…некрещеные дети жаждут креста и имени»

(Д. К. Зеленин «Очерки русской мифологии: умершие неестественной смертью»)

 

 

Шары качаются без всякой опоры

На ненадежном железном тросе,

А поезд скорый сменяется скоро

Следующим и людей уносит.

И каждый скорый перед собою

Движет в туннеле массы воздушны,

 

И оттого шары в разнобое,

Шары-плафоны, ветрам послушны.

 

А он все вьется над левым веком

И говорит: «Назови по имени.

Если бы я стал человеком,

Мы были бы одного роду-племени,

Если бы я стал человеком,

А не крутился в воздушном пламени,

Если бы я стал человеком,

Вырос бы в полный рост из семени.

 

Или, — говорит, — приведи сюда мою маму,

Прекрасную маму,

Как мы ходили с ней по улице, где дома,

Похожи на книги с мертвыми текстами, где дома

Похожи на фантик от Нового года, пустой и броский,

А потом спускались в метро на эту станцию, на эту полоску

Гранита. Боялись головокружения, качающихся плафонов

И последней скорой, последней больницы…

Ты ведь тоже живешь свою жизнь за двух нерожденных.

У нее тоже кто-нибудь должен родиться».

 

Я называю имя. Призрак вздрагивает: «Сказала

Вслух», — поезд трогается и увлекает его за собой

В сторону Охотного ряда. А я стою в центре зала

И наблюдаю шары, качающиеся вразнобой.

И наблюдаю людей, шагающих в унисон

К выходу. И людей, как я, ждущих кого-то рядом.

И каждый живет за кого-то, кто не был зачат или не был спасен

Врачами. Господи, дай рожденья нашим будущим чадам!

 

 

 

 

* * *

 

Вот и застыло бесповоротно время.

Ступеньки как строчки в строфе,

но можно еще оглядеть сквозь ворота

двор, где деревья пылят.

 

Мне за билетом успеть до вокзала,

после в общагу, а прежде в кофейню.

Осип из окон читального зала

смотрит на тополя.

 

 

_____________________________________

 

 

ЗАПИСКИ СТРАНСТВУЮЩЕГО ФОЛЬКЛОРИСТА

 

 

Памяти Татьяны Васильевны Зуевой

 

 

Колыбельная

 

Баю — баюшки, баю,

Спать я Лешу укладу.

Спать укладываю,

Приговариваю:

Придет серенький волчок,

Схватит Алешу за бочок,

Уташшит ево в лесок,

Под ракитовый кусток.

Под ракитовым кустом

Лежит Алеша под крестом.

(д. Андроново Вологодской области)

 

Зыбка качается: раз-два, раз-два, раз.

В зыбке по морю переполохов год до земли плыть.

Мама от рук своих не отведет глаз.

Мама прядет нить. Чтобы было на что жить.

 

Чтобы была рубашка, когда сын по земле пойдет

Своими ножками, дорогой долгой и дорогой.

Мама приходит с поля, достает пряслицу и прядет,

Привязывает веревкой зыбку к ноге. Качает ногой.

 

А смерть заглядывает в окно, птичьим глазом косит.

Жук в траве, видя птицу, падает на спину, будто сдох.

Думает: “Птичий бог, отведи, стороной пронеси!”

Знает, что мертвый не вкусен, для птицы плох.

 

“Серенький, — мама напевает, — придет волчок”,

И “за бочок ухватит”, — мама поет про страшные про дела.

“Будешь здоровым и сильным, — думает, — но о том — молчок.

Чтоб не спугнуть твое счастье, и так двоих не уберегла”.

 

“Будешь жить не так, как мы, хорошо будешь жить”, а поет о том,

Что уж скорей бы он умер — да, умер уж, взял его бес,

Что ее дитятко “под ракитовым под кустом” “лежит под крестом”.

Смерть думает: “Нечем здесь поживиться”, — и улетает за темный лес.

 

 

 

 

Гадания

 

Ко святому вечеру,

Ко Васильевскому…

...Кому поём,

Тому с добром,

Кому сбудетцё,

Не минуетцё.

(д. Нефёдово Вологодской области)

 

А на Васильевский девушки заперлись в избе

Закидывать удочки, говорить судьбе:

Я тебя знаю, елочный огонек, зимняя муха.

Судьба наказывает просто так, одаривает ни за что,

Есть время собраться с духом,

Пока несут решето.

 

Если выпадет хлеб — будет и дом, и хлев,

И сундук, и жар в печи, на шкафу — виноград и лев.

Выйдет кольцо — под подушкой шкатулка, в шкатулке — желанье:

В теплой шубе в самый белый сугроб!

Девушки замерли в ожиданье.

Выпадет крест — значит, гроб.

 

Пока несут решето, есть время примерить любую долю.

Пока не сбылось ничто, наговориться вволю.

Печина — к печали: в голову, в печень — грусть и заботу.

Повернись ко мне, решето, лицом, кольцом, и сердечным дном!

Судьба накатывает просто так, как утренняя зевота,

Валит с ног вещим сном.

 

 

 

 

Заговор (баня)

 

...Нет и не будёт век

Ни страхов, ни переполохов,

Ни тишин, ни родимца,

Ни щепоты, ни ломоты,

Никакиё боли, никакиё хвори.

Во имя Отца, Сына и Святова Духа.

 

(д. Якшинская Вологодской области).

 

Бабушка говорит: “Во-имя-отца-и-сына-и-святого-духа-аминь,

Расти-большая-хорошая-и-чтобы-не-было-ничего”.

Баенка плывет по земле сквозь череду и полынь

Мимо рыжих кур, коров, провожатых странствия моего.

 

Бабушка говорит: “Будешь теперь мне дочка” — и трет

Спинку во имя Отца и Сына натруженными руками.

С первого взгляда первого встречного кто разберет,

Со всеми его оврагами и сквозняками.

 

“Будешь мне дочка, Лена”, “...и не было ничего...”.

Баенка та остается со мной на внутреннем поле

Среди некошеных трав времени моего,

Горячего душа, чувства вины, ароматной соли.

 

“...ни страхов, ни переполохов”. Стою на границе мира,

Упираюсь руками в эмалированный таз.

Как многого мы боимся в своих уютных квартирах,

Как много работали те, кто жили до нас

 

В суровых домах. Сосны качают кроны.

Бабушка смотрит мне вслед и крестит издалека.

И я забираю душу ее в коробочку диктофона,

А свою оставляю в баенке, бабочкой у потолка.

 

 

 

 

Горюшица

 

1

 

Думала: «Господи, поштё он умер?

Штё бы показался, штё бы пришел».

Дума-то дурная, молодая ещё,

Много силы в этакой думе.

 

Вот я иду на погост, а там

Гроб качается у церковной крыши,

Поднимается выше, к самым крестам.

Но спустился, милый из гроба вышел.

 

«Коля, — зареву, — пойдём домой!» «А пойдём,

Только отпрошусь у нацальника одного».

Вот мы заходим в казённый дом.

Двери, коридоры — и никого.

 

Двери, коридоры и кабинет.

Там мужик — красивый, рубаха белая.

«Штё, — реву, — ну как? Отпустили, нет?

Как я без тебя? Штё теперь мне делать?»

 

«Не реви, — говорит он, — бежим скорей».

Побежали мы через лес и поле,

Крепко руки сжав до самых дверей,

Вот уж дом, порог — глянь, а нету Коли.

 

Просыпаюсь я. Свекровь смотрит строго,

На дворе уж рассвет, пора начинать дела.

«Матушка, — говорю, — ведь Колю вела-вела,

На крылечке он, да не перейти порога».

 

2

 

Слышу в первую ночь: ходит он по избе.

Я прижала к груди младшего паренёчка.

Походил, ушёл. Я молчу, при себе

Свою думу держу, свою смутную ночку.

 

На вторую пришёл, полом скрипит,

Да уж стал задевать меня, гладить стал со спины,

Обхватила сына. Свекровь с ребятами спит,

Да блестит подоконник в свете мёртвой луны.

 

В третью ночку опять, и ложиться стал.

Так тихонько ложится ко мне, обниматься хочет.

Побежала к тётке я, в дом у моста:

«Ведь приходит Коля мой, уже три ночи!»

 

«Душегубица! — тетка как закричит. — Ксти

Двери, окна, порог. Штё надумала?! Ой, беда, беда…»

Нашептала мне: «Отпусти его, отпусти».

И уж больше он не бывал. Не было никогда.

 

 

 

Полудница

 

Не ходи на поле, когда солнышко высоко.

Не ходи на полдень в эту полную тишину,

Когда закипает воздух, небо как молоко,

Замолкают птицы и камнем идут ко дну.

 

Не качнётся колос, не пролетит паут.

Переломится время стебельком под стопой —

И увидишь, как девушки в красных рубахах жнут

Или пляшут в поле и тянут в пляс за собой.

 

У них косы — горючее золото, лик пригож.

Сарафаны — красное знамя, как ни скажи.

Они ловят детей, зашедших в густую рожь,

Чтоб уже никогда не выйти из этой ржи.

 

 

 

Русалка

 

У нас сейчас в Яхреньге русалок нет.

Русалки-ти в больших реках, в Сухоне все.

Вот говорили, деда моего дед

Поймал такую рыбину в сеть,

Хотят они делать пирог ли что,

Лежит она в сенях ли где.

Вдруг бабы в крик: «Что взял в воде,

Отнеси назад, пропадём а то!»

Дед пошёл проверить: открывает рот,

«Положи, где взял», говорит рыба-та!

Отпустил, где река выходит на поворот,

Было глубже тогда, совсем глубота...

 

...А над всей деревнею ночь бела,

Рассыпаются птицы — велик и мал.

А под берегом вплеск — то ли ком упал,

То ли Рыба из Сухоны заплыла.

 

 

 

Наигрыш

 

Ходит по небу пастух, обут в глухие меха.

Самого почти не видать в тёмном небе густом.

Он улыбкой похож на нашего пастуха,

Только телом чёрен, да крутит тонким хвостом.

 

Его рожа небесная полнее каждую ночь,

Всех коровушек ясных Звёздочками зовут,

Ну а день переждать он их уводит прочь,

Лишь светлеет небо, алеет небесный кнут.

 

И тогда наш Гриша идёт по земле, обутый в росу.

Принимает смену, Алёнок и Зорек выводит в свет:

Барабанку слушать и день летовать в лесу,

Лешачихам от домових передавать привет.

 

 

 

Домовой

 

Зовут его Филимон, это он сам сказал.

Походил по мне ночью, нет, ну какая кошка:

У кошки четыре, у этого две. Вокзал

Здесь в пяти минутах. Присядемте на дорожку,

Опять возвращаетесь в бизнес свой, суету.

Я ему наливаю в блюдечко понемножку

Молочко, когда есть — и сливки. Какому коту!

Говорю ж, домовому — да это я понарошку.

А вот косы он мне не заплетал никогда…

У вас место нижнее? Сядете у окошка.

Вот на память. Нет, нет, берите. Это всё ерунда.

Приезжайте в августе. В августе здесь морошка.

 

 

 

Случай

 

Не, не буду, даже не вспоминай.

И пришла тебе при чужих охота!

Этот случай был — мой отец Ермолай

(Ермолаевна я) шел домой с работы.

А у них собрание к посевной,

А в деревне пиво варили. К ночи

У него было выпито. Был хмельной.

Но вообще-то не пьющий он был, не очень.

 

Шли и видят, баба спит у реки,

Под кустами, подол задрался. Ну вот,

Стали подбивать его мужики:

«А поставь-ка ей печать на живот!

Пропечатай её».

 

Председателем был

Мой отец, и печатку носил с собой.

Ну, поставил печать ей и позабыл.

А наутро ему: «Пришли за тобой.

Ну, документ ты нашел, билютень!»

Полномочий превышенье, если проще.

 

Он не стал дожидаться, а взял ремень

И вон там удавился в осиновой роще.

Научил его бес-от, подговорил.

Бес захочет — сладит, как ни старайся…

 

А никто и не знал: сосед пошутил,

Мол, пришли за тобой, давай собирайся.

 

 

 

Хоровод

 

А у старого за спиной заплечные города,

За душой семицветная башня, там потайные двери

В золотое царство, леший знает куда —

Человеку про то неведомо, остаётся на слово верить.

 

А молодой гибок, что ивовый прут, мягок, что лис.

У него глаза, словно камни, губы — ножи.

Он боится сказать очевидное, голос уходит вниз,

Отплясывает фигуры, выделывает виражи.

 

А девица думает: я не хочу выбирать сама,

Кому я сегодня бела-хороша, кому лучше всех?

Чтенье по кругу, научный спор, запредельные терема —

Та же игра-хоровод. И ток по рукам словно скрытый смех.

 

Называй, царевич, кто тебе в этом круге мил!

Кланяйся ниже, здоровайся крепче, слава вам и почёт.

Хочется отплясаться до полной потери сил.

Главное вовремя разойтись, и обнулить счёт.

 

 

 

 

Волки

 

Той зимой у меня заболела нога.

Прописали уколы, ходила в медпунхт два раза в неделю.

Семь километров лесом. В феврале такая пурга…

Слышу как-то — звенят бубенцы. Поприслушалась — в самом деле.

Не успела подумать, проносится передо мной

Волчья стая, один-то волк белый-белый,

Рядом чёрный. Последний бежит хромой.

И взглянул не по-волчьи, с тоской такой, странное дело!

А в медпунхте Фаина мне говорит: был случай нечист,

Прошлым летом в Остахове пропал свадебный поезд.

И хромой там был — Танюшкин внук, гармонист.

...А нога-то? Прошла, больше не беспокоит.

 

 

 

 

Сотрудники

 

Н. В. П.

 

У Никодима были сотрудники,

Всё за него делали.

Огород — ни травинки, ни прутика,

Вся изба от мытья белая.

Ненароком заглянешь домой —

В доме всё кипит от работы,

Ходит будто само собой.

(Что хорошего, сплюнь, да что ты!)

Подопрёт спиною забор,

Хлеба им наломает в крошку —

А они все как на подбор,

Те сотрудники, ростом с кошку.

В сапогах и в рубашках синих,

Что солдаты иль гимназисты.

Ну а мордочки-то крысиные,

Рожки маленькие, неказистые.

Уж как он их отдать хотел,

Соберёт, завяжет в тряпицу

«На, бери!». Из-за этих дел

С ним никто и не стал водиться.

Так и помер совсем один.

На дороге нашёл прохожий:

Посинел, лежит Никодим,

Только ходят бугры под кожей.

Пригляделся — Господи свят! —

Гимназисты-те влезли в тело,

И грызут его, шевелят:

Дай нам дело, дело нам, дело...

 

 

 

_________________________________________

 

 

Надписи на прялках

 

Прялка (или пряслица, как называют на Вологодчине) сопровождала женщину всю жизнь, дарилась в знак ухаживания, передавалась по наследству. Часто мужчины вырезали и расписывали прялки для своих любимых. Надписи на прялках — это имя мастера, имя владелицы и дата. И те написаны с сокращениями, в виде инициалов, иногда — цифровых или буквенных анаграмм. За надписью — чья-то личная история, бытовое творчество мужчины, вырезавшего прялку, жизнь женщины, прошедшая бок о бок с её двойником в мире вещей.

 

Мои стихи — попытка, вживаясь в имена и скупые знаки, вычитанные на прялках, достроить смыслы, вкладываемые в эти надписи.

 

 

 

 

ОТ ПЕСТЕРЕВА

ЖЕНЕ ОЛЬГЕ

 

на долгий лён

неленный год

пологий дол

на сладкий мёд

и долгий род

 

 

 

 

СИЯ ПРЯСЛИЦА ЕЛИСАВЕТЫ

 

руки Елисаветы — всем невзгодам ответы

ноги Елисаветы — мозоли дорог всего света

сердце Елисаветы — всем бездомным приют

свечки горят всё лето

всю зиму птицы поют

 

 

 

 

СИЯ ПРА ОТ МАСТЕРА АНДРЕЯ МАТЕРИ ВЕРЕ

 

дома

водой

изозераумываться

землю

рукамивозделывать

ногамиисхаживать

огонь

деревьямикормить

назаслонкузапирать

воздух

ложкамиесть

 

 

 

 

Х (Крестик)

 

хвоя

хорошая защита от

зайцев яблони гры—

зущих

мышей в щелях зи—

мующих

душ с кладбища и-

дущих —

у них пяточки как

у двухмесячного младенца

они могут уколоться

о еловые ветки

 

 

 

 

О (Круг)

 

О

фото в овале

П

о

ртрет на стене

В

сутнем углу

О

кошка в мир

М

Ёртвых

 

 

 

 

 

ДИНЕ ГРИГ. ТАТ. ОТ БО

 

дожди (сь)

(не) от реки (сь)

не бо (йся)

(заб) в (ения)

(вы) цвет (ания)

(в миг про) лета (ет)

(ж) и (знь)

(ос) таёт (ся)

(при) знание

(пре) лес (ть моя)

дорога (я)

 

далее нечитаемо

 

 

 

 

АЛЕКСАНДРЕ С ОБОЖАНИЕМ

 

жизнь сплетена что твоя коса

осень _________________оса

 

радость в обёрточке карамель

шорохи _____________шмель

 

все ли послушны тебе дела

помню ____________ пчела

 

в пальцах пляшет веретено

ласточка _____________но

 

меч или флейту поднять за добро

ты ___________________серебро

 

 

 

 

 

ГУЛЕЧКЕ

 

лягушка перескочила дорогу

значит, за ней —

искать огоньки в чаще

  родник в почве

  звезду в тучах

сердце стучит чаще

  держи крепче

  смотри лучше

крылья теней

бабочка пролетает: счастье — тревога

 

 

 

 

КОГО ЛЮБЛЮ ТОГО ДАРЮ

 

ДАРЬЯ

глаза — две птицы

губы — река

РАДОСТЬ

пусть нам простится:

не на века

ДАРОМ

что кроме тумана

и нет ничего

РЯДОМ

<с милым> будь талисманом

храни его

 

 

 

 

ТАТЬЯНЕ НА ДОБРУЮ ПАМЯТЬ

 

ТА-ет

ТЬ-ма

Я-снеет

НЕ-бо

НА-до

ДО-м оставить, но тебя

БРУ-сничка

Ю-ность

П-омнить буду

АМ-улет надену

Я-

ТЬ-юшенька моя

 

 

 

 

 

ОТ ИВАНА АННЕ

 

Ангел лег нА

Небо колоколеН

На дон, но даН

Акорд рокА:

АннА, АннА

Начала чаН

Нот нежен тоН

А ты раскрытА

Аня — тайнА

Но взора звоН

На думу даН

Ах, и ты тихА

 

 

 

 

 

А.Г.Р. = Д.К.Щ.

 

шары газа

в пространстве

неба огромного

летящие

видны нам

как уколы иглы

как цветы укропа

звёздная мелочь

в щедрой руке

 

 

 

 

ДОЧЕРИ СТВЕТЛАНЕ

 

небо

прялки

и высь

и весь

набор

жильцов

небес

и Хорс

и месяц

и яски

ЗЕМЛЯ ПРЯЛКИ КРЕП-КА

ЧТОБЫ НЕСТИ ЧЕЛОВЕ-КА

 

 

 

 

ГАЛИНЕ ВЛАДИМИРОВНЕ Д.

 

галочка

галка

гала

 

уголок

уголёк

огонёк

 

нега

не гаснет

светла

 

глину

пламень

обжёг

 

 

 

 

ЕЛЕНЕ ОТ ФЁДОРА

 

ленок цветом синь

светла неба синь

весна зелена

олёнка вольна

летит по земле

в добре и во зле

готовит кужель

ледок и капель

 

 

 

 

Ир. 21 июл. М. А. Пест.

 

ИРИNА

ОТРИNЬ

СИNЬ

ИРИNА

ПРИМИ

МИР

ИМЕNИ ОРИЕNТИР

С НАМИ КУДА

NИ

КИNЬ

В ИРИЙ ДВЕРИ

ПТИЦЫ И ЗВЕРИ

 

 

 

 

 

* * *

 

  М.М.

 

Маша

чашечку чая ломтик луны

Мария

из рук твоих радость и горе

Маня

мани меня меняя мир

Мари

на всех языках

NUNC ET IN HORA MORTIS NOSTRAE

 

___________________________

 

 

 

Триптих от весенней головной боли

 

 

1

 

Чайный компресс и рваные сны.

Главное — за ночь главу закончить.

Чаянье — лес в преддверье весны,

Гласные птиц за окном, колокольчик…

Часто стучит вода, слишком час

В череп фарфоровой глазировки.

Не открывай пересохших глаз.

Гладь заоконья, темь маскировки.

Видно: бугры и баки — схитри —

Серая цепь леса земного.

Не подходи к окну: всё внутри,

С той стороны шара глазного.

 

 

2

 

Солнце золу свою

Грузит во все корабли,

Что сберегла гроза.

Сердце в пылу, в бою.

На торжество смотри:

Даль зажгла бирюза.

Целую твои глаза.

А поутру рыбаки

Клад достают со дна.

Чудище берегло.

На ветру брызги легки.

Вода из стекла — в слюду.

Волна лечит весло.

Руки кладу на лоб.

 

 

3

 

Снег сжимается в лед.

Лед болит.

Лед болит, когда тает.

Вода

Долго стоит

В камнях.

Время в землю уходит, скрывается.

Земля болит, когда, разрывая зерна,

Растет трава.

Голова. Потерпи,

Милый!

В степи

Трава набирает силы.

Звуки в слова

Срастаются крепче дерна.

Время тюльпанами раскрывается.

Земля —

Холщовая скатерть.

Проходит вода —

Смеется, небо смеется,

Луг расцветает.

Свет пустился в полет.

 

 

 

 

Росписи

 

Красное, ржавое, выцветшее, льняное…

Чувствуешь, поворачивается колесо?

Вечер — огромный зверь — обедает мною.

Ужас конца становится невесом.

 

С прялок, с домов с нарисованными часами,

С досок икон неуклюже спрыгивают впотьмах

Львы лупоглазые с вытянутыми носами,

С куцыми чёлками, с розами на хвостах.

 

На позвонке кита, выброшенного приливом,

Старом, огромном, словно дуб вековой,

Иконописец по кости вывел святых и диво,

Чудо морское с кудрявою головой.

 

Рядом с Ионой смотрит глазом цветочным

На корабли, в страхе жмущиеся к скале.

Восстановить по косточке позвоночной

Образ чудовищ, не виданных на земле,

 

И приручить, увить резными кустами

Южного зверя на северной полосе…

Вечный покой, кто может его представить?

Кто видел льва в наших широтах? А всё же малюют все.

 

 

 

ЗакличкИ

 

1

 

Под руки с сестрами или поодиночке

 

Ходим поглубже в лес, повыше за облака:

«Дай, Голосёна, голосу! Хоть бы строчкой

Дай докричаться до дальнего далека!

 

Дай, Голосёна, слова вместо обновы,

Слога на всю дорогу, слуха дай, светлый дух!»

И Голосёна выносит птенчика чуть живого:

Щебет, косточки, пух…

 

«На же, корми его бабочками дневными,

Будет те голос, девка, как станет он на крыло».

С сестрами кличем, охрипши, родное имя:

«Маша! Ау, ау!» В какую глушь завело…

 

2

 

А потом она в дом Кузнеца пришла:

«Хочу у тебя учиться.

Вот тебе тёплый комок, в зародыше два крыла.

Выкуй мне птицу.

 

Пусть будут перья её тонкие, как ножи,

Сердце точное, как радар».

Птенец огляделся — чует, ему не жить:

Меха, наковальня, жар.

 

И пока горел синий огонь, проедая дыры в снегу,

Пока металл истончался в нить,

Птенец онемел и оглох: ни гугу-гугу,

Ни фьюить-фьюить.

 

Если б не вера девушки в Кузнеца,

Ей бы не выдержать этой ломки.

Пробовать новый голос выйдет она с крыльца,

Неуклюжий, негромкий.

 

И распрямляет птица, закованная в металл,

Крылья широкие, лёгкие, словно чудо.

Сможешь ли долететь, куда никто не летал?

Сможешь ли унести меня далеко отсюда?

 

 

 

 

* * *

 

Метафора смерти – первое сентября.

Золотые шары в июле – ранняя желтизна.

Я должна быть счастливой. Счастливой, благодаря

За дары твои, Господи, даже если вещь не нужна.

 

Световые чешуйки разбросаны по реке.

Разрезает воздух слюдянокрылая стрекоза.

Боль плетется за мной в дырявом черном платке.

Боль моя, дорогая, как ты смотришь в мои глаза,

 

Тонкой ящеркой шебуршишь по теплой стене,

Меховым кулачком шмеля бьешься в меня,

Лишь позвать посильней – и ты вернешься ко мне

И обнимешь, как только ты умеешь обнять.

 

Но мой долг ветвится деревом в синеве,

Мне пора возделывать счастья фамильный сад.

Вот мои инструменты в густой высокой траве,

Вот вьюнок оплетает лейку, медлителен и усат.

 

Что успею еще? Не май, жизнь коротка.

Наливаются яблоки, розовеют в корнях волнушки.

В сентябре будем жить, но другими. Можно не верить пока.

Но автобус с синими шторками уже едет по наши души.

 

 

 

 

* * *

 

Не говорить: этого нет, потому что я никогда не встречала

Белоснежного зверя с единым рогом.

Пестрой змейки, бегущей по склоненной осоке в сторону клада.

Ада и рая, такими, как их описали.

Любви, настигающей внезапно и открывающей две бездны:

Одну под ногами, другую – над головой.

Но говорить: если это случится, я сделаю все, как нужно.

Если я это увижу, то сразу его узнаю.

А пока я буду жить так, как будто бы это правда.

На всякий случай.

 

 

 

 

* * *

 

Я – это легкий лист, рассыпающаяся земля,

Каждый грибок прорастающий, лбом бодающий мхи,

Птица, парящая над полями, убранные поля,

Мышь, в тревоге нырнувшая в норку, логово из трухи.

Каждый, кто говорит со мной, и слово его речей,

Каждый, кто строит дом, и дальний расчет его.

Соль, растворенная в море, валун, повернувший ручей.

Как мне поймать себя, выделить из всего?

Как мне собрать себя по миру, отсеять чужой песок,

Вылепить себя цельною, вылепить и обжечь

Так, чтоб не потерялся шелестящий на ночь лесок,

Так, чтоб не становилась недоступной чужая речь?

 

 

 

 

* * *

 

Зорко земля глядит

В глубь неба

Сквозь голубые очки атмосферы.

Гладью озер глядит.

Что видит?

Перья воды, облаковые сферы.

 

Пытается разглядеть выше:

Кусочек луны,

Когда совсем гладко – звезда.

Надеется заглянуть выше

Видимого.

Куда летим? Тянет звезда.

 

 

 

 

* * *

 

Озеро и облака

Постепенно

Наполняются закатом.

 

Как два лица

Постепенно

Улыбаются друг другу.

 

Это так похоже на взаимопонимание.

 

Абрикосовый след самолета

Отражается в озере

Пером жар-птицы,

Оброненным в синеву.

 

Но след от лодки

Небу безразличен.

 

 

 

* * *

Сахарница

С высокой башенкой,

Со сколом на крыше

(Помнишь то лето

И пирог с черникой –

Черное море?)

Включает в себя абсолютно все, присущее замку.

 

И все же

Стоит пожить хотя бы чуть-чуть –

Подняться по мраморной лестнице

В шуме настоящих волн и иноземной речи, –

Хотя бы чуть-чуть

Пожить в мире,

Где ты не больше всего.

 

 

 

 

* * *

 

«Да, мы живы, да, это хорошо».

Вот окно во все озеро, восходит луна.

Пустота в этих рамах – словно китайский шелк

С бесконечной сменой времен от рожденья и до темна.

С бесконечной сменой людей – нас не мало, не так уж, нет.

Кто сегодня хозяин, завтра странник в чужой земле,

Ну а послезавтра – смотри, что напишет свет

На озерной воде, на пыльном твоем стекле.

Что ты сможешь увидеть, что сможешь прочесть? Одно

Ты учился читать в городах, другое – в белых песках.

Твой единственный дом целый день говорит в окно

На живых и на мертвых – на разом всех языках.

 

 

 

 

* * *

 

Счастье – это

 

не ворованный кусок пирога...

и не кусок пирога, который тебе уступили…

и даже не кусок пирога, отрезанный специально для тебя

(неужели вам не нравится? вы меня обижаете)…

 

...но дрожжи, которых тем больше,

чем больше на них затворено.

...но огонь, который тем больше,

чем больше от него зажигаешь,

 

каждая часть которого – целое.

 

 

 

* * *

 

Все было наполнено смыслом,

Словно летним дождем, –

Розетки листьев манжетки,

Дом из ивовых прутьев.

И смысл проникал повсюду,

Меж лепестков пиона,

Смысл заполнял зазоры

Меж рукавом и рукой.

Семы падали с неба,

Ноты клавишам-листьям,

Делали все тяжелым,

Тревожным и неуютным,

Словно удар пиона,

Когда одного вы роста,

Словно бы гирьки яблок

В холодных мокрых руках.

 

 

 

* * *

 

Соседка выполола молодую здоровую лебеду.

Я ее принесла и посадила у нас на грядке.

Посмеялись, но разрешили. В саду,

Где живет ребенок, странности происходят в штатном порядке.

Летом она разрослась огромным кустом,

Серебрила руки, по вечерам показывала небылицы.

«А в войну ее ели…» – «Кто? Зачем?» – «Узнаешь потом.

Все равно узнаешь, куда тебе торопиться».

 

 

 

* * *

 

Страница, переползаемая жуком. Вот каждое лето,

Пока бумага не загорится на солнце изумрудным и фиолетовым.

Жужжание за правым плечом, отпечатки цветов на коже.

Индейцы, Улисс и Бэкон, утверждающий, что похожи

Схоласты и пауки. День длинный до половины.

А страниц-то живых еще – сколько в поле травинок!

 

 

 

* * *

 

Ду-душа

В стебле, полой трубке.

Воздух-дух

Делается слышим.

Полушар

Из цветочков хрупких.

Выдох-слух.

Дылда прочих выше.

В дудки дут.

Будних пчел услада.

«Как зовут?» –

«Дягиль». – «Очень рада».

 

 

 

* * *

 

Но все имеет форму и число,

И форма неслучайна, но свободна:

Тычинки, угол отраженья света,

И стрекозы витражное крыло,

И беспощадный социум подводный,

И время появления планеты,

И телескопа круглое стекло.

 

 

 

* * *

 

Ты ничего не знаешь об этом мире.

Ты от него защищен лазоревой скорлупой,

Дощатым забором,

Полноцветной сиренью,

Крапивой-шипи́цей,

Мокрый бесперый птенец.

 

Слизень-близень, ушко-улитка,

Выгляни за калитку.

 

Белый росток,

Расколи деревянный орешек.

 

Время приспело,

Яблоки налились,

Путники за оградой состарились.

Мир катится в пропасть, колеса скрежещут, искры летят.

 

 

 

* * *

 

Забирай с собой

Яблоки однобокие, мяту, пустырник и зверобой.

И колечко из мха,

Что сплела,

Когда придумывала жениха,

Потому что была мала.

И когда

Ты пойдешь, не знаю куда,

Мир тебя раскачает и выпьет до дна,

Оставайся одна,

Завари в себе чаю.

Ты добудешь воды,

Если внутренний сад

Будет в срок приносить плоды

И цвести.

Какое-такое

Племя мирян на тебя бы не набрело,

Сможешь каждому дать тепло,

И покой,

И птичье журчанье,

Не остаться выпитой до молчанья.

 

 

 

* * *

 

Если знаешь правила, так просто их соблюдать.

Чет и нечет на вдох и выдох, усилье и благодать.

По весне ты рассеешь силы, но осень должна отдать.

 

Принимаешь форму хорошо постриженного куста,

Горошка вокруг специально поставленного шеста.

Будет сложность на вдохе, на выдохе – простота.

 

Когда движешься по прямой, всегда приходишь домой,

Проверяешь счетчики и остаешься немой.

Все, что было за лето ново, уходит под снег зимой.

 

И так хочется новый побег пустить за контуры грядки, но

Тут его прикопают, и ты случайно впишешься в план,

Потому что расчет был сложный и все уже учтено,

Потому, что гармония всюду, в корнях у нее темно,

Бирюзовыми листьями накрывающий землю платан.

 

 

 

* * *

 

А потом все сбивается.

Когда настигает награда,

Все сбывается:

Град янтарного винограда,

Меры верто –

Града. Лопается корзина.

Носит ветром

Шар воздушный райской расцветки.

А в низине

Дорог молодые ветки,

Металлических речек кудри,

Конопляных лодочек блошки…

Зубы скал…

Полей одеяла…

Страшно-страшно

Падать в небо ягодой талой,

Отрываться от цветоножки.

 

 

 

Баба Галя

 

Выпейте по пять капель,

сейчас принесу винця.

 

Тирили-тирили

 

А то ходила на праздник в учительскую семью.

Сидят все такие культурные,

ну, думаю, сейчас вам устрою.

 

Тирили-тирили

 

Вышла, вернулась.

Ботинок с левой ноги на правую ногу

и носами в разные стороны.

Вилкой так в кого ткну «Тебе – выпить!»

Напела писен-то с матюками.

Они смеются.

Под утро все учительницы матюкались хорошо!

 

Тирили-тирили

 

Да что вы лачете, как котенки!

Допивайте.

Зла на меня не оставляйте.

 

Тирили-тирили

 

А то на похороны зовут.

Прихожу, все такие культурные и не ревят.

Стоят, да и все.

 

Тирили-тирили

 

Запричитаешь, так всем и жалко, всех расклевишь.

Сердцу тяжело, дак как без причета?

 

Тирили-тирили

 

Хоть клубники поешьте. Мелкая в этом году.

Этакие вши, не хочется и собирать.

 

Тирили-тирили

 

По мужу ревела, никак остановиться и не могла,

к бабке ходила.

Он хороший был, когда трезвый.

 

Тирили-тирили

 

А как пьяный, запустит в меня тазом.

Ой, бабоньки, говорю,

я сегодня работала влатарем,

перво место заняла!

 

Тирили-тирили

 

А то замахнется, а я и бежать.

Ой, бабоньки, говорю,

я сегодня работала бегуном,

перво место заняла!

 

Тирили-тирили

 

А назвали Галиной.

Была у нас деушка, умерла.

Баушка сказала: назови Галиной, может, и эта умрет.

Я ж одиннадцатая, кормить-то нечем.

 

Тирили-тирили

 

Ну с Богом, девки, красивые, счастья вам!

А то так ночуйте, не жалко!

Я бойка́я, я вам сколь хошь напою.

 

Тирили-тирили

Тирилирили

Тирили-тирили

 

 

 

Баба Манефа

 

– Ба-ба-Ма-не-фа-а! А вы с нами не поговорите?

– Идите отсюда, говорила же: по субботам нельзя ходить!

По субботам баня, дети скоро приедут. Ничего не скажу.

 

Заходит в дом, закрывает дверь.

 

– Ба-ба-Ма-не-фа-а! А почему вербы над дверью?

– А защищают. Срываем их и крестим.

 

Садится перед окошком, кричит сквозь стекло,

тюлевые занавески, крупные розовые герани.

 

– Ба-ба-Ма-не-фа-а! А крестите в церкви?

– А говорим словами: «боже-святый-боже-крепкий-боже-бессмертный-помилуй-нас».

Они и окрещены.

 

По стеклу плывут облака. Синее небо, острое солнце.

 

– Ба-ба-Ма-не-фа-а! А мертвых когда поминают?

– А до обеда.

Это уж я как-то пришла после работы, там все зашумело…

 

Слова, словно капли, становятся чаще: дождичек, ливень, река.

 

– Ба-ба-Ма-не-фа-а! А в какие дни?

– Девятого мая хожу. Раньше стопку ставили,

теперь сами не пьем. Так, печенье.

 

Резной наличник с красными звездами словно рамка для фото.

 

– Ба-ба-Ма-не-фа-а! Так хорошо говорите. Выйдите на крылечко!

– Да что же вы, окаянные, некогда мне с вами!

 

Уходит топить баню. Облака продолжают плыть в пустых стеклах.

 

__________________________________

 

 

 

Урок чистописания

 

 

* * *

 

К стихотворной форме тяготеют сообщения, доставка которых затруднена

В силу особенностей адресата:

Недоказуемого (Бог),

Не желающего Вас слушать (нелюбящий мужчина).

Существующего только как абстракция (общество, государство),

Умершего (герой).

Ещё не родившегося (потомки).

Усилия адресанта накапливаются на стенках коммуникационного канала.

Образуют кристаллы четырех, шести и четырнадцатигранной формы.

Коммуникационное намерение преломляется, но остаётся неудовлетворенным.

Потом их можно извлекать, вставлять в оправу и носить по другому поводу.

 

 

 

* * *

 

У этого дерева необъятный обхват ствола:

Улитка шла четырнадцать суток и всё же не обошла.

У этого храма четыреста шрамов в неровной коре:

Булавки, монеты, вросшие в кожу, будто жуки в янтаре.

Под этим вязом всегда начало июня и ветерок.

Он любит стоять у дорог, звать путников на порог.

И каждого выслушать и пожалеть готов.

На это ему восемьсот раскрытых листов.

Хоть каждый волен рубить его в угоду лодке или костру.

А всё же дерево остаётся нетронутым поутру.

 

 

* * *

 

Девушка открывает сумку — ручка, тетрадки, зеркало, конституция.

Спрашиваю: «Вы сдавали зачет по праву?» Отвечает: «Нет. она меня охраняет.

Если меня захотят задержать, я посмотрю статью 51, я скажу им: я имею право с вами не разговаривать.

Конституция — это что-то скорее оппозиционное».

«Так её всегда с собой и носишь?» — «Так ведь она лёгкая».

...Девушка против толпы омоновцев.

аки против бисов с нательным крестиком.

против водоворота — держась за лучик-соломинку.

всё время готовая

сказать им. тем. которые...

И в тёмном лесу, и в буйном море, и на московских улицах.

нет ничего надежней и крепче, чем лёгкое.

если носить его постоянно,

с верой

в добро

и справедливость.

 

 

 

* * *

 

Палыч, пока не пьяный.

С утра сидит, смотрит через стекло

На лилии, яблони.

Тело, как ствол, худое и загорелое —

Высох весь по жене.

Надежда Николаевна, пионервожатая, активистка и комсомолка.

Ходила к нему первый год после смерти

Каждую ночь до двенадцати.

Сидела на кухне. Разговаривал с ней. как с живой, а ухватить никак.

Потом весь день дурной, ничего делать не может.

После обеда Палыч совсем никакой.

Сопли текут по усам.

Глаза вытекают слезами.

К знающей бабке водили, она что-то наговорила, и жена ходить перестала.

А он всё равно скучает.

 

Молодая горожанка говорит:

«У него уже такой распад сознания, что его и слушать не стоит.

Он больной человек, но интересно.

Что он облекает свой бред в формы традиционной культуры».

Сама вспоминает: первый год. как муж её бросил.

Каждое утро слышала звонок по скайпу.

Пыталась проснуться, нажимала «ответить».

Говорили, как раньше, абсолютно как наяву.

А потом просыпалась ещё раз. в мире, где ноутбук закрыт. И весь день ходила дурная, ничем не могла заниматься.

Подруга сводила к психологу, он что-то наговорил, и звонки поутру прекратились.

 

Палыч превращается в яблоню, кривую и суковатую.

Два синих яблока

Каждый день под водой.

Надежда Николаевна становится птичкой варакушкой.

Садится на ветку.

Поёт:

«Там вдали за рекой догорают огни...»

 

 

 

* * *

 

Все идут по домам, а у тебя дополнительные задания.

День — молоко с кислинкой — сворачивается в вечер.

До темноты ты не покинешь здание:

Гаммы и повторения, врастание в стул и вгрызание в вечность.

Где-то имеем в виду родник журчащего пения.

Небо полета и абсолютного знания.

Лестница вверх бесконечна, и ты на второй ступени.

Здесь камни, камни и молоток твоего внимания.

 

 

 

* * *

 

Дневная темнота леса

Не опасна. Как пёс

Не бросится понапрасну.

Он сильнее, но умный —

Положит лапы на плечи.

Оближет лицо.

Попросит погладить.

 

 

 

* * *

 

Дерево-дева держит

Весточку вверх на ветках.

Горнее сердце гонит

Соки из почвы в почки —

Лишь бы лицами листьев

Сонно смотреть на солнце.

Только б цветов ушами

Музыку мушью слушать.

 

 

 

* * *

 

Время — это пустота между спицами колеса.

Полная запаха цветущего донника.

Частиц глины

И крови неизвестного животного.

Может быть.

Единорога.

Вымершего, оттого, что в него перестали верить.

Может быть.

Мыши.

Чья хата была слишком близко от края дороги.

Время становится видимым при косом освещении

Как движение воздушных потоков разной температуры.

Как вода, оловянная на большой глубине.

От долгого нахождения под такой водой

Предметы ржавеют, краска размывается, смыслы покрываются илом.

 

 

 

Урок чистописания

 

Отец не держал обиды на советскую власть.

Можно сказать, камня за пазухой не хранил.

Переписывая набело: любил.

Может быть, чего и хотел рассказать, но мать ему не давала.

 

У матери и своя мать, моя бабушка, тоже сидела.

На полях: она была очень честная, даже слишком.

Дала зерна двум солдаткам с детьми.

Кто-то и настучал.

Всех троих посадили.

 

Переходя к главному тексту:

И мать написала письмо туда.

А почерк у неё бьы — такой ровный, красивый, что загляденье!

Через полгода выходит как-то из школы, а там бабушка.

Похудевшая, в отрепьях, стоит поодаль.

Смотрят друг на друга, а обняться не смеют (мама учительница, мало ли что).

Так бабушка и пошла в свою деревню ещё пять километров. А мама обратно в школу.

Вести урок: «У Шу-ры ша-ры. Ма-ма мы-ла ра-му».

Много ведь писем писали, говорят, не все читались,

А её — такое красивое, ладное, загляденье — прочитали.

Вывод: (мама всегда говорила) учитесь красиво писать, учитесь, учитесь, учитесь.

 

Вот мы выучились, разъехались.

И никакой в нас обиды.

Вот это мама. Вот это мама с отцом.

А бабушкиной фотографии не сохранилось.

 

 

 

* * *

 

Девочка шьёт бальные платья серой фланели.

Крутится колесо, стучит иголка.

Пули летят через город, идут недели.

Город обложен со всех сторон, да всё без толку.

 

Каждое утро от мутного небосвода

Ждёт она ясности, ждёт победного марша.

Ей невдомёк, что город ушёл под воду

За неизвестные ей прегрешения старших.

 

И на окраинах воздух водой пронизан.

Мимо строений ползут донные твари.

Люди включают на полную телевизор.

Чтобы не слышать стрельбы и не видеть зарев.

 

В центре, пока игла не выйдет из строя.

Мерно стучит машинка, но пульс её всё капризней.

Девочка шьёт бальные платья сложного кроя.

И убирает в шкаф — до наступления жизни.

 

 

 

* * *

 

Луч,

на закате срезавший верхнюю ветку дерева,

снежинки невероятной чёткости.

имели смысл, когда мы показывали на них друг другу.

ягоды становились сладкими в момент, когда ими угощали

ты меня, а я тебя.

и целовали в ладошку:

мама.

А когда я была одна.

я не знала, что делать с этими

остроносыми собаками,

севшими на руку бабочками, школьными мелочами.

не знала, как есть эти ягоды.

И тогда я научилась заготавливать их в стихотворения.

Стеклянная банка формы, немного языковой игры для консервации,

главное сохранить свежесть для относительной вечности.

пока не донесу до тебя

или наших гостей.

 

Ягодные года, ведра впечатлений...

Было странно, когда кто-то спрашивал: «Стихи — это Ваше призвание?»

Было сложно, когда кто-то целовал мои руки, но не ел моих ягод.

Я учусь поедать все это сама, с ветки:

орехи решенных задачек.

чернику тёплых закатов.

барбарис недоразумений.

 

Уговариваю себя: если о чём-то нельзя написать смс. просто переживи, съешь с куста (такого вкуса, как прямо с ветки, не бывает никогда после).

Я возвращаюсь из экспедиции, ты снимаешь куртку, чтобы постирать, достаёшь из кармана крошки, бумажки и несимпатичный блёклый комочек.

Это белый шиповник, раньше у нас рос под окном, потом его выкорчевали, чтобы провести трубы.

Я увидела и захотела привезти тебе, но он сморщился и завял.

Ты говоришь, что он ещё пахнет, и относишь в комнату, полную моих зарисовок за последние 30 лет. прикрепляешь в уголок картины.

В комнату, в которой я теперь бываю так редко.

 

 

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали