КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс
Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность.
— Вернер Гейзенберг
Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.
РУССКАЯ ПОЭЗИЯ
Джим Моррисон
КОЗЬМА ПРУТКОВ
Прутков Козьма Петрович (11.04.1803 г. — 13.01.1863 г). – русский писатель, поэт, философ.
Родился в деревне Тентелевой близ Сольвычегодска. Провел всю свою жизнь, кроме годов детства и раннего отрочества, на государственной службе: сначала по военному ведомству, а потом по гражданскому. Начав службу в 1816 году юнкером в одном из лучших гусарских полков в 1923 году он оставил службу и вступил в Пробирную палатку. Начальство отличало и награждало его. Здесь, в этой Палатке, он удостоился получить все гражданские чины, до действительного статского советника со старшинством пятнадцати лет и четырех с половиною месяцев, став (с 1841 года) после двадцатилетнего безукоризненного управления Пробирной Палаткой ее директором и получив за безукоризненную службу свою орден св. Станислава 1-й степени.
Но как бы ни были велики его служебные успехи и достоинства, они одни не доставили бы ему даже сотой доли той славы, какую он приобрел литературного своею деятельностью. Скончался Козьма Петрович Прутков в Санкт-Петербурге, после долгих страданий, на руках нежно любившей его супруги, среди рыдания детей его, родственников и многих ближних, благоговейно теснившихся вокруг страдальческого его ложа...
Козьма Петрович Прутков — вымышленный персонаж, «авторская маска», персонифицированный псевдоним, объединивший ряд сатирико-юмористических произведений А.К. Толстого (1817-1875) и его двоюродных братьев Жемчужниковых — Алексея Михайловича (1821-1908), Владимира Михайловича (1830-1884) и Александра Михайловича (1826-1896). В конце 1840-х годов им часто случалось бывать вместе в столице и в поместьях, и общее их времяпрепровождение было соревнованием в шутовстве и насмешничаньи. Все они были весьма к этому склонны: излюбленным занятием Толстого с конца 1820-х годов было эпистолярное балагурство, Алексей Жемчужников писал комические пьесы для домашнего театра, Владимир выказывал способности пародиста-имитатора, Александр был неистощимым изобретателем головокружительных и рискованных проделок и острословом, сочинителем нелепиц, стилизованных под басни. В этом жанре уже имелась богатая комическая традиция: А.С. Пушкин осмеивал «апологи» И. Дмитриева, И.А. Крылов, поэты-«арзамасцы» и в особенности Вяземский, а позднее и И. Мятлев писали идиотские басни «под Хвостова». Сочинения Александра назывались в своем кругу «глупости Сашинькины», однако летом 1851 несколько таких «глупостей» удостоились одобрения брата Алексея: он доработал их стилистически, присочинил свои в том же роде и предъявил нечто вроде подборки в редакцию «Современника», куда они были вхожи с Владимиром. И.И. Панаева эти шедевры нелепости в басенной форме рассмешили и восхитили, и он опубликовал их уже в ноябрьском номере журнала — правда, без подписи. Другой поклонник из того же круга «Современника», критик А.В. Дружинин, напечатал в январе 1852 в популярнейшем журнале «Библиотека для чтения» пространное шутливое восхваление одной из басен («Кондуктор и тарантул»), обеспечив новоявленному и еще безымянному автору превосходную рекламу.
Жемчужниковы с Толстым решили закрепить успех и пришли, согласно воспоминаниям брата Владимира, «к мысли писать от одного лица, способного во всех родах творчества». Лицо это обозначалось все отчетливее по мере выявления общих и постоянных характерных особенностей их литературной продукции: всяческому осмеянию подвергалась серьезность в обличьи благонамеренности, благонравия и благоразумия, и возносилась, в лучших сатирических традициях, похвала глупости — преимущественно глупости «казенной», чиновной, официозной и не знающей преград. «Эта черта, — вспоминал Алексей Жемчужников, — помогла нам — сперва независимо от нашей воли и вполне непреднамеренно, создать тип… до того казенный, что ни мысли его, ни чувству недоступна никакая… злоба дня, если на нее не обращено внимания с казенной точки зрения. Он потому и смешон, что вполне невинен».
В 1852 возникающий автор стал называться Кузьмой (по имени жемчужниковского камердинера) Прутковым, он получил невысокий, но вполне солидный чин «по министерству финансов», сделавшись директором Пробирной Палатки (таковая действительно имелась, хотя и в другом ведомстве) и обрел две главнейшие черты: полное отсутствие чувства юмора и не ведающее границ усердие («усердие все превозмогает», — гласил один из его афоризмов). К лету 1853 у него накопилось столько сочинений Козьмы Пруткова, что три его «клеврета» (Александр Жемчужников уехал в Оренбург служить чиновником особых поручений) подготовили их собрание, а четвертый брат, Лев Михайлович, даже создал его портрет, который был «нарисован на камне» и отлитографирован в том же 1853 — и немедля запрещен цензором вместе с собранием сочинений: «подозревая, что это насмешка над действительным лицом». «Клевреты» пошли испытанным путем и передали собрание в «Современник». Там для него создали специальное юмористическое приложение «Литературный Ералаш», пять выпусков которого за 1854 содержали «Досуги Кузьмы Пруткова» (по-видимому, с оглядкой на «Мои безделки» Н.М. Карамзина). К умножившимся басням прибавились эпиграммы и стихотворные сочинения, где автор якобы «подражает», а на деле с дурашливой серьезностью передразнивает певцов античности Н. Щербину, А. Майкова, А. Фета, модные «гейнеобразные» стихи, балладный склад В. Жуковского и экзотику А. Плещеева, поэтическое самолюбование В. Бенедиктова и в особенности патриотичных поэтов из журнала «Москвитянин» — А. Хомякова и А. Григорьева. Эти комплексно-пародические произведения вовсе не метят в пародируемых поэтов («Я совсем не пишу пародий! Я никогда не писал пародий!» — возмущался Козьма Прутков в отповеди критику), а скорее вырисовывают и дополняют красками образ их создателя. Той же цели служат ставшие знаменитыми «Мысли и афоризмы», пьеска из великосветской жизни «Блонды и Гисторические материалы» Федота Кузьмича Пруткова (деда): каким-то образом оказалось — и впоследствии подтвердилось, — что произведения родственников «Главного автора» вполне идут к делу и естественно дополняют канон его сочинений.
Литературная деятельность «клевретов» Козьмы Пруткова, резко осужденная в журналах «Пантеон», «Библиотека для чтения», «Москвитянин» и газете «Санкт-Петербургские ведомости», была прервана Крымской войной и изменила характер в предреформенные годы, однако в 1860 о «забытом гении» вспомнил новый распорядитель сатирического отдела «Современника» Н.А. Добролюбов: в приложении «Свисток» были опубликованы стихотворные дополнения к «Досугам» и «превосходное сочинение» Пруткова-отца, оперетта «Черепослов, сиречь Френолог», а в журнале «Искра» — дополнительные «Мысли и афоризмы» и анекдоты «Из записок моего деда». Это было немногим более чем оживление имени, и этим оживлением воспользовались мелкие литераторы-разночинцы, принявшиеся в «Искре» и журнальчике «Развлечение» взапуски обличительствовать и ерничать «под Пруткова». Использовал эту возможность и Александр Жемчужников, напечатавший там не одобренные прутковским триумвиратом «сашинькины глупости» и комедию «Любовь и Силин», впоследствии одобренную и доработанную. Все это смещало и замутняло прутковский образ, и «три его присных или клевретов» (В. Жемчужников) сочли за благо покончить с жизнью своего автора, напечатав в 1863 в «Современнике» «Краткий некролог» и два посмертные произведения Кузьмы Петровича Пруткова. Он обрел наконец не только отчество, но и вехи жизненного пути: родился 11 апреля 1801 «недалеко от Сольвычегодска, в деревне Тентелевой», умер 13 января 1863 в Санкт-Петербурге (Козьмою он стал лишь в 1876 — об этом позаботился проказливый брат Александр). Посмертными произведениями Козьмы Пруткова были почти щедринский «Проект: о введении единомыслия в России», сочиненный братом Владимиром, и «естественно-разговорное представление» «Опрометчивый турка, или: Приятно ли быть внуком», по-видимому принадлежащее перу Толстого, передразнивавшего манеру реалистической драматургии 1850-1860-х годов. В «представлении» участвовали персонажи сочиненного им еще в 1850 при участии брата Алексея водевиля «Фантазия», подписанного «Y и Z», поставленного лишь один раз, освистанного публикой, охаянного журналистами и удостоившегося высочайшего неодобрения Николая I. «Фантазию» попробовали опубликовать как новое посмертное сочинение Козьмы Пруткова, приобщив к ней осмеяние деятельности «министерства плодородия» и тайной полиции — «драму из французской современной жизни» «Торжество добродетели», явно предвосхищающую будущую сатиру Толстого «Сон Попова». Однако эти попытки решительно пресекла цензура, и Козьма Прутков «сделался совершенно легендарным» (А.В.Амфитеатров) на двадцать лет, чему вовсе не помешала шальная публикация в «Санкт-Петербургских ведомостях» (1876) фельетона брата Александра (ставшего к тому времени виленским губернатором) «С того света», где дух Козьмы Петровича Пруткова разглагольствовал на спиритическом сеансе.
Брат Владимир этот фельетон отверг как написанный «просто для шутки и заработка», но еще раз задумался о создании прутковского канона и подготовил к 1884 «Полное собрание сочинений», включавшее творения трех поколений Прутковых. К тому времени возникло из небытия и четвертое: в 1860-1870-х годов Толстой сочинил блистательные «Военные афоризмы Пруткова-сына», но их напечатание по цензурным обстоятельствам отложилось до 1922. Корректура забракованной цензурой драмы «Торжество добродетели» случайно отыскалась в ведомственных архивах лишь в 1959. В собрание 1884 В. Жемчужников включил «Фантазию» и замечательно «опрутковил» ее, слив цензурную правку с текстом пьесы и тем самым продублировав автора в его почти зеркальном отражении. Издатель «Полного собрания», хозяин журнала «Вестник Европы» М.М. Стасюлевич рискнул напечатать лишь несколько сот экземпляров книги, встреченной резчайшими отповедями передовой общественности в журналах «Отечественные записки» и «Дело». Создания прутковского семейства были расценены как пустячное балагурство: «тяжелое недоумение» критиков «сменяется грустью» по поводу «неверного представления авторов о литературном значении их произведений», ибо «каламбурист и бонмотист настолько же ниже эпиграмматиста, насколько последний ниже сатирика». Лишь рецензент «Нового времени» В. Буренин взял Козьму Пруткова под защиту и разглядел в реакции народнических блюстителей порядка в литературе «казенный либерализм», чванное отсутствие чувства юмора, а также «тупость и литературное и эстетическое невежество», т. е. опять-таки зеркальное отражение прутковского восприятия мира. Читатели постепенно оценили «Полное собрание» как существенное прибавление к русской классической литературе 19 в.: в 1884-1916 оно было опубликовано двенадцатью изданиями и расходилось все возраставшими тиражами. Респектабельность автора была заверена статьей ведущего русского философа и критика В.С. Соловьева в «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона», где творчество Козьмы Пруткова было названо «единственным в своем роде литературным явлением».
Канон собрания прутковских сочинений окончательно определился в советское время стараниями таких исследователей, как П. Н. Берков, Л. Б. Модзалевский, Ю. Г. Оксман и др. С конца 1920-х годов до начала 1950-х годов Козьма Прутков почти не издавался, с начала 1960-х годов стереотипные издания его собрания сочинений могут считаться достаточно полными.
ОСАДА ПАМБЫ
Романсеро, с испанского
Девять лет дон Педро Гомец
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
И все войско дона Педра,
Девять тысяч кастильянцев,
Все по данному обету,
Не касаются мясного,
Ниже хлеба не снедают;
Пьют одно лишь молоко.
Всякий день они слабеют,
Силы тратя по-пустому.
Всякий день дон Педро Гомец
О своем бессильи плачет,
Закрываясь епанчою.
Настает уж год десятый.
Злые мавры торжествуют;
А от войска дона Педра
Налицо едва осталось
Девятнадцать человек.
Их собрал дон Педро Гомец
И сказал им: «Девятнадцать!
Разовьем свои знамена,
В трубы громкие взыграем
И, ударивши в литавры,
Прочь от Памбы мы отступим
Без стыда и без боязни.
Хоть мы крепости не взяли,
Но поклясться можем смело
перед совестью и честью;
Не нарушили ни разу
Нами данного обета, —
Целых девять лет не ели,
Ничего не ели ровно,
Кроме только молока!»
Ободренные сей речью,
Девятнадцать кастильянцев
Все, качаяся на седлах,
В голос слабо закричали:
«Sancto Jago Compostello! 1]
Честь и слава дону Педру,
Честь и слава Льву Кастильи!»
А каплан его Диего
Так сказал себе сквозь зубы:
«Если б я был полководцем,
Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сатурнинским».
И, услышав то, дон Педро
Произнес со громким смехом:
«Подарить ему барана!
Он изрядно подшутил».
1] Святой Иаков Компостельский! (исп.)
СТИХОТВОРЕНИЯ
1. МОЙ ПОРТРЕТ
Когда в толпе ты встретишь человека,
Который наг; 1].
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
Неровен шаг;
Кого власы подъяты в беспорядке;
Кто, вопия,
Всегда дрожит в нервическом припадке, —
Знай: это я!
Кого язвят со злостью вечно новой,
Из рода в род;
С кого толпа венец его лавровый
Безумно рвет;
Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, —
Знай: это я!..
В моих устах спокойная улыбка,
В груди — змея!
1] Вариант: "На коем фрак". Примечание К. Пруткова.
2. НЕЗАБУДКИ И ЗАПЯТКИ
Басня
Трясясь Пахомыч на запятках,
Пук незабудок вез с собой;
Мозоли натерев на пятках,
Лечил их дома камфарой.
Читатель! в басне сей откинув незабудки,
Здесь помещенные для шутки,
Ты только это заключи:
Коль будут у тебя мозоли,
То, чтоб избавиться от боли,
Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.
3. ЧЕСТОЛЮБИЕ
Дайте силу мне Самсона;
Дайте мне Сократов ум;
Дайте легкие Клеона,
Оглашавшие форум;
Цицерона красноречье,
Ювеналовскую злость,
И Эзопово увечье,
И магическую трость!
Дайте бочку Диогена;
Ганнибалов острый меч,
Что за славу Карфагена
Столько вый отсек от плеч!
Дайте мне ступню Психеи,
Сапфы женственной стишок,
И Аспазьины затеи,
И Венерин поясок!
Дайте череп мне Сенеки;
Дайте мне Вергильев стих —
Затряслись бы человеки
От глаголов уст моих!
Я бы, с мужеством Ликурга,
Озираяся кругом,
Стогны все Санкт-Петербурга
Потрясал своим стихом!
Для значения инова
Я исхитил бы из тьмы
Имя славное Пруткова,
Имя громкое Козьмы!
4. КОНДУКТОР И ТАРАНТУЛ
Басня
В горах Гишпании тяжелый экипаж
С кондуктором отправился в вояж.
Гишпанка, севши в нем, немедленно заснула;
А муж ее меж тем, увидя тарантула,
Вскричал: "Кондуктор, стой!
Приди скорей! ах, боже мой!"
На крик кондуктор поспешает
И тут же веником скотину выгоняет,
Примолвив: "Денег ты за место не платил!" -
И тотчас же- его пятою раздавил.
Читатель! разочти вперед свои депансы 1],
Чтоб даром не дерзать садиться в дилижансы,
И норови, чтобы отнюдь
Без денэг не пускаться в путь;
Не то случится и с тобой, что с насекомым,
Тебе знакомым.
1] издержки, расходы (от франц. depenses).
5. ПОЕЗДКА В КРОНШТАДТ
Посвящено сослуживцу моему
по министерству финансов,
г. Бенедиктову
Пароход летит стрелою,
Грозно мелет волны в прах
И, дымя своей трубою,
Режет след в седых волнах.
Пена клубом. Пар клокочет.
Брызги перлами летят.
У руля матрос хлопочет.
Мачты в воздухе торчат.
Вот находит туча с юга,
Все чернее и черней...
Хоть страшна на суше вьюга,
Но в морях еще страшней!
Гром гремит, и молньи блещут.
Мачты гнутся, слышен треск...
Волны сильно в судно хлещут...
Крики, шум, и вопль, и плеск!
На носу один стою я 1],
И стою я, как утес.
Морю песни в честь пою я,
И пою я не без слез.
Море с ревом ломит судно.
Волны пенятся кругом.
Но и судну плыть нетрудно
С Архимедовым винтом.
Вот оно уж близко к цели.
Вижу, — дух мой объял страх!
Ближний след наш еле-еле,
Еле видится в волнах...
А о дальнем и помину,
И помину даже нет;
Только водную равнину,
Только бури вижу след!..
Так подчас и в нашем мире:
Жил, писал поэт иной,
Звучный стих ковал на лире
И — исчез в волне мирской!..
Я мечтал. Но смолкла буря;
В бухте стал наш пароход.
Мрачно голову понуря,
Зря на суетный народ:
"Так, — подумал я, — на свете
Меркнет светлый славы путь;
Ах, ужель я тоже в Лете
Утону когда-нибудь?!"
1] Здесь, конечно, разумеется нос парохода, а не поэта; читатель сам мог
бы догадаться об этом. Примечание К. Пруткова
6. МОЕ ВДОХНОВЕНИЕ
Гуляю ль один я по Летнему саду 1],
В компанье ль с друзьями по парку хожу,
В тени ли березы плакучей присяду,
На небо ли молча с улыбкой гляжу —
Все дума за думой в главе неисходно,
Одна за другою докучной чредой,
И воле в противность и с сердцем несходно,
Теснятся, как мошки над теплой водой!
И, тяжко страдая душой безутешной,
Не в силах смотреть я на свет и людей:
Мне свет представляется тьмою кромешной;
А смертный — как мрачный, лукавый злодей!
И с сердцем незлобным и с сердцем смиренным,
Покорствуя думам, я делаюсь горд;
И бью всех и раню стихом вдохновенным,
Как древний Атилла, вождь дерзостных орд...
И кажется мне, что тогда я главою
Всех выше, всех мощью духовной сильней,
И кружится мир под моею пятою,
И делаюсь я все мрачней и мрачней!..
И, злобы исполнясь, как грозная туча,
Стихами я вдруг над толпою прольюсь:
И горе подпавшим под стих мой могучий!
Над воплем страданья я дико смеюсь.
1] Считаем нужным объяснить для русских провинциалов и для иностранцев,
что здесь разумеется так называемый "Летний сад" в С.-Петербурге.
Примечание К. Пруткова.
7. ЦАПЛЯ И БЕГОВЫЕ ДРОЖКИ
Басня
На беговых помещик ехал дрожках.
Летела цапля; он глядел.
"Ах! почему такие ножки
М мне Зевес не дал в удел?"
А цапля тихо отвечает:
"Не знаешь ты, Зевес то знает!"
Пусть баснь сию прочтет всяк строгий семьянин:
Коль ты татарином рожден, так будь татарин;
Коль мещанином — мещанин,
А дворянином — дворянин.
Но если ты кузнец и захотел быть барин,
То знай, глупец,
Что, наконец,
Не только не дадут тебе те длинны ножки,
Но даже отберут коротенькие дрожки.
8. ЮНКЕР ШМИДТ
Вянет лист. Проходит лето.
Иней серебрится...
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
Погоди, безумный, снова
Зелень оживится!
Юнкер Шмидт! честное слово,
Лето возвратится!
9. РАЗОЧАРОВАНИЕ
Я. П. Полонскому
Поле. Ров. На небе солнце.
А в саду, за рвом, избушка.
Солнце светит. Предо мною
Книга, хлеб и пива кружка.
Солнце светит. В клетках птички.
Воздух жаркий. Вкруг молчанье.
Вдруг проходит прямо в сена
Дочь хозяйкина, Маланья.
Я иду за нею следом.
Выхожу я также в сенцы;
Вижу: дочка на веревке
Расстилает полотенцы.
Говорю я ей с упреком:
"Что ты мыла? не жилет ли?
И зачем на нем не шелком,
Ниткой ты подшила петли?"
А Маланья, обернувшись,
Мне со смехом отвечала:
Ну так что ж, коли не шелком?
Я при вас ведь подшивала!"
И затем пошла на кухню.
Я туда ж за ней вступаю.
Вижу: дочь готовит тесто
Для обеда к караваю.
Обращаюсь к пей с упреком:
"Что готовишь? не творог ли?"
"Тесто к караваю". — "Тесто?"
"Да; вы, кажется, оглохли?"
И, сказавши, вышла в садик.
Я туда ж, взяв пива кружку.
Вижу: дочка в огороде
Рвет созревшую петрушку.
Говорю опять с упреком:
"Что нашла ты? уж не гриб ли?"
"Все болтаете пустое!
Вы и так, кажись, охрипли".
Пораженный замечаньем,
Я подумал: "Ах, Маланья!
Как мы часто детски любим
Недостойное вниманья!"
10. ЭПИГРАММА N 1
"Вы любите ли сыр?" — спросили раз ханжу.
"Люблю, — он отвечал, — я вкус в нем нахожу".
11. ЧЕРВЯК И ПОПАДЬЯ
Басня
Однажды к попадье заполз червяк за шею;
И вот его достать велит она лакею.
Слуга стал шарить попадью...
"Но что ты делаешь?!" — "Я червяка давлю".
Ах, если уж заполз к тебе червяк за шею,
Сама его дави и не давай лакею.
Эта басня, как и всё, впервые печатаемое в "Полн. собр. сочинений К.
Пруткова", найдена в оставшихся после его смерти сафьянных портфелях за
нумерами и с печатного волоченою надписью; "Сборник неоконченного
(d'inacheve) N".
12. АКВИЛОН
В память г. Бенедиктову
С сердцем грустным, с сердцем полным
Дувр оставивши, в Кале
Я по ярым, гордым волнам
Полетел на корабле.
То был плаватель могучий,
Крутобедрый гений вод,
Трехмачтовый град пловучий,
Стосаженный скороход.
Он, как конь донской породы,
Шею вытянув вперед,
Грудью сильной режет воды,
Грудью смелой в волны прет.
И, как сын степей безгранных,
Мчится он поверх пучин
На крылах своих пространных,
Будто влажный сарацин.
Гордо волны попирает
Моря страшный властелин,
И чуть-чуть не досягает
Неба чудный исполин.
Но вот-вот уж с громом тучи
Мчит Борей с полнощных стран.
Укроти свой бег летучий,
Вод соленых ветеран!..
Нет! гигант грозе не внемлет;
Не страшится он врага.
Гордо голову подъемлет,
Вздулись верви и бока,
И бегун морей высокий
Волнорежущую грудь
Пялит в волны и широкий
Прорезает в море путь.
Восшумел Борей сердитый,
Раскипелся, восстонал;
И, весь пеною облитый,
Набежал девятый вал.
Великан наш накренился,
Бортом воду зачерпнул;
Парус в море погрузился;
Богатырь наш потонул...
И страшный когда-то ристатель морей
Победную выю смиренно склоняет;
И с дикою злобой свирепый Борей
На жертву тщеславья взирает.
И мрачный, как мрачные севера ночи,
Он молвит, насупивши брови на очи:
"Все водное — водам, а смертное — смерти;
Все влажное — влагам, а твердое — тверди!"
И, послушные веленьям,
Ветры с шумом понеслись,
Парус сорвали в мгновенье;
Доски с трескам сорвались.
И все смертные уныли,
Сидя в страхе на досках,
И неволею поплыли,
Колыхаясь на волнах.
Я один, на мачте сидя,
Руки мощные скрестив,
Ничего кругом не видя,
Зол, спокоен, молчалив.
И хотел бы я во гневе,
Морю грозному в укор,
Стих, в моем созревшем чреве,
Изрыгнуть, водам в позор!
Но они с немой отвагой,
Мачту к берегу гоня,
Лишь презрительною влагой
Дерзко плескают в меня.
И вдруг, о спасенье своем помышляя,
Заметив, что боле не слышен уж гром,
Без мысли, но с чувством на влагу взирая,
Я гордо стал править веслом.
13. ЖЕЛАНИЯ ПОЭТА
Хотел бы я тюльпаном быть,
Парить орлом по поднебесью,
Из тучи ливнем воду лить
Иль волком выть по перелесью.
Хотел бы сделаться сосною,
Былинкой в воздухе летать,
Иль солнцем землю греть весною,
Иль в роще иволгой свистать.
Хотел бы я звездой теплиться,
Взирать с небес на дольний мир,
В потемках по небу скатиться,
Блистать, как яхонт иль сапфир.
Гнездо, как пташка, вить высоко,
В саду резвиться стрекозой,
Кричать совою одиноко,
Греметь в ушах ночной грозой...
Как сладко было б на свободе
Свой образ часто так менять
И, век скитаясь по природе,
То утешать, то устрашать!
14. ПАМЯТЬ ПРОШЛОГО
Как будто из Гейне
Помню я тебя ребенком,
Скоро будет сорок лет;
Твой передничек измятый,
Твой затянутый корсет.
Было в нем тебе неловко;
Ты сказала мне тайком:
"Распусти корсет мне сзади;
Не могу я бегать в нем".
Весь исполненный волненья,
Я корсет твой развязал...
Ты со смехом убежала,
Я ж задумчиво стоял.
15. РАЗНИЦА ВКУСОВ
Басня
[В первом издании (см. журн. "Современник", 1853 г.) эта басня была
озаглавлена: "Урок внучатам", - в ознаменование действительного происшествия
в семье Козьмы Пруткова]
Казалось бы, ну как не знать
Иль не слыхать
Старинного присловья,
Что спор о вкусах — пустословье?
Однако ж раз, в какой-то праздник,
Случилось так, что с дедом за столом,
В собрании гостей большом,
О вкусах начал спор его же внук, проказник.
Старик, разгорячась, сказал среди обеда:
"Щенок! тебе ль порочить деда?
Ты молод: все тебе и редька и свинина;
Глотаешь в день десяток дынь;
Тебе и горький хрен — малина,
А мне и бланманже — полынь!"
Читатель! в мире так устроено издавна:
Мы разнимся в судьбе,
Во вкусах и подавно;
Я это басней пояснил тебе.
С ума ты сходишь от Берлина;
Мне ж больше нравится Медынь.
Тебе, дружок, и горький хрен — малина,
А мне и бланманже — полынь.
16. ПИСЬМО ИЗ КОРИНФА
Древнее греческое
Посвящено г. Щербине
Я недавно приехал в Коринф.
Вот ступени, а вот колоннада.
Я люблю здешних мраморных нимф
И истмийского шум водопада.
Целый день я на солнце сижу.
Трусь елеем вокруг поясницы.
Между камней паросских слежу
За извивом слепой медяницы.
Померанцы растут предо мной,
И на них в упоенье гляжу я.
Дорог мне вожделенный покой.
"Красота! красота!" — все твержу я.
А на землю лишь спустится ночь,
Мы с рабыней совсем обомлеем...
Всех рабов высылаю я прочь
И опять натираюсь елеем.
17. * * *
Романс
На мягкой кровати
Лежу я один.
В соседней палате
Кричит армянин.
Кричит он и стонет,
Красотку обняв,
И голову клонит;
Вдруг слышно: пиф-паф!..
Упала девчина
И тонет в крови...
Донской казачина
Клянется в любви...
А в небе лазурном
Трепещет луна;
И с шнуром мишурным
Лишь шапка видна.
В соседней палате
Замолк армянин.
На узкой кровати
Лежу я один.
18. ДРЕВНИЙ ПЛАСТИЧЕСКИЙ ГРЕК
Люблю тебя, дева, когда золотистый
И солнцем обпитый ты держишь лимон,
И юноши зрю подбородок пушистый
Меж листьев аканфа и белых колонн.
Красивой хламиды тяжелые складки
Упали одна за другой...
Так в улье шумящем вкруг раненой матки
Снует озабоченный рой.
19. ПОМЕЩИК И САДОВНИК
Басня
Помещику однажды в воскресенье
Поднес презент его сосед.
То было некое растенье,
Какого, кажется, в Европе даже нет.
Помещик посадил его в оранжерею;
Но как он сам не занимался ею
(Он делом занят был другим:
Вязал набрюшники родным),
То раз садовника к себе он призывает
И говорит ему: "Ефим!
Блюди особенно ты за растеньем сим;
Пусть хорошенько прозябает".
Зима настала между тем.
Помещик о своем растенье вспоминает
И так Ефима вопрошает:
"Что? хорошо ль растенье прозябает?"
"Изрядно, — тот в ответ, — прозябло уж совсем!"]
Пусть всяк садовника такого нанимает,
Который понимает,
Что значит слово "прозябает".
20. БЕЗВЫХОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
г. Аполлону Григорьеву,
по поводу статей его в "Москвитянине"
1850-х годов
[В этом стихотворном письме К. Прутков отдает добросовестный отчет в
безуспешности приложения теории литературного творчества, настойчиво
проповеданной г. Аполлоном Григорьевым в "Москвитянине"]
Толпой огромною стеснилися в мой ум
Разнообразные, удачные сюжеты,
С завязкой сложною, с анализом души
И с патетичною, загадочной развязкой.
Я думал в "миртавой поэме" их развить,
В большом, посредственном иль в маленьком
масштабе.
И уж составил план. И к миросозерцанью
Высокому свой ум стараясь приучить,
Без задней мысли, я к простому пониманью
Обыденных основ стремился всей душой.
Но, верный новому в словесности ученью,
Другим последуя, я навсегда отверг:
И личности протест, и разочарованье,
Теперь дешевое, и модный ггаш дендизм,
И без основ борьбу, страданья без исхода,
И антипатии болезненной причуды!
А чтоб не впасть в абсурд, изгнал
экстравагантность...
Очистив главную творения идею
От ей несвойственных и пошлых положений,
Уж разменявшихся на мелочь в наше время,
Я отстранил и фальшь и даже форсировку
И долго изучал без устали, с упорством
Свое, в изгибах разных, внутреннее "Я".
Затем, в канву избравши фабулу простую,
Я взгляд установил, чтоб мертвой копировкой
Явлений жизненных действительности грустной
Наносный не внести в поэму элемент.
И технике пустой не слишком предаваясь,
Я тщился разъяснить творения процесс
И "слово новое" сказать в своем созданье!..
С задатком опытной практичности житейской,
С запасом творческих и правильных начал,
С избытком сил души и выстраданных чувств,
На данные свои взирая объективно,
Задумал типы я и идеал создал;
Изгнал все частное и индивидуальность;
И очертил свой путь, и лица обобщил;
И прямо, кажется, к предмету я отнесся;
И, поэтичнее его развить хотев,
Характеры свои зараней обусловил;
Но разложенья вдруг нечаянный момент
Настиг мой славный план, и я вотще стараюсь
Хоть точку в сей беде исходную найти!
21. В АЛЬБОМ
КРАСИВОЙ ЧУЖЕСТРАНКЕ
Написано в Москве
Вокруг тебя очарованье;
Ты бесподобна. Ты мила.
Ты силой чудной обаянья
К себе поэта привлекла.
Но он любить тебя не может:
Ты родилась в чужом краю,
И он охулки не положит,
Любя тебя, на честь свою.
22. СТАН И ГОЛОС
Басня
Хороший стан, чем голос звучный,
Иметь приятней во сто крат.
Вам это пояснить я басней рад.
Какой-то становой, собой довольно тучный,
Надевши ваточный халат,
Присел к открытому окошку
И молча начал гладить кошку.
Вдруг голос горлицы внезапно услыхал...
"Ах, если б голосом твоим я обладал, —
Так молвил пристав, — я б у тещи
Приятно пел в тенистой роще
И сродников своих пленял и услаждал!"
А горлица на то головкой покачала
И становому так, воркуя, отвечала:
"А я твоей завидую судьбе:
Мне голос дан, а стан тебе".
23. ОСАДА ПАМБЫ
Романсеро,
с испанского
Девять лет дон Педро Гомец,
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
И все войско дона Педра,
Девять тысяч кастильянцев,
Все, по данному обету,
Не касаются мясного,
Ниже хлеба не снедают;
Пьют одно лишь молоко.
Всякий день они слабеют,
Силы тратя по-пустому.
Всякий день дон Педро Гомец
О своем бессилье плачет,
Закрываясь епанчою.
Настает уж год десятый.
Злые мавры торжествуют;
А от войска дона Педра
Налицо едва осталось
Девятнадцать человек.
Их собрал дон Педро Гомец
И сказал им: "Девятнадцать!
Разовьем свои знамена,
В трубы громкие взыграем
И, ударивши в литавры,
Прочь от Памбы мы отступим
Без стыда и без боязни.
Хоть мы крепости не взяли,
Но поклясться можем смело
Перед совестью и честью:
Не нарушили ни разу
Нами данного обета, —
Целых девять лет не ели,
Ничего не ели ровно,
Кроме только молока!"
Ободренные сей речью,
Девятнадцать кастильянцев,
Все, качаяся на седлах,
В голос слабо закричали:
Sancto Jago Compostello! 1]
Честь и слава дону Педру,
Честь и слава Льву Кастильи!"
А каплан его Диего
Так сказал себе сквозь зубы:
"Если б я был полководцем,
Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сантуринским".
И, услышав то, дон Педро
Произнес со громким смехом:
"Подарить ему барана;
Он изрядно подшутил".
1] Святой Иаков Компостельский! (исп.)
24. ЭПИГРАММА N II
Раз архитектор с птичницей спознался.
И что ж? — в их детище смешались две натуры:
Сын архитектора — он строить покушался,
Потомок птичницы — он строил только "куры".
25. ДОБЛЕСТНЫЕ СТУДИОЗУСЫ
Как будто из Гейне
Фриц Вагнер, студьозус из Иены,
Из Бонна Иеронимус Кох
Вошли в кабинет мой с азартом,
Вошли, не очистив сапог.
"Здорово, наш старый товарищ!
Реши поскорее наш спор:
Кто доблестней: Кох или Вагнер?" —
Спросили с бряцанием шпор.
"Друзья! вас и в Иене и в Бонне
Давно уже я оценил.
Кох логике славно учился,
А Вагнер искусно чертил".
Ответом моим недовольны?
"Решай поскорее наш спор!" —
Они повторили с азартом
И с тем же бряцанием шпор.
Я комнату взглядом окинул
И, будто узором прельщен,
"Мне нравятся очень... обои!" —
Сказал им и выбежал вон.
Понять моего каламбура
Из них ни единый не мог,
И долго стояли в раздумье
Студьозусы Вагнер и Кох.
26. ШЕЯ
Моему сослуживцу г. Бенедиктову
Шея девы - наслажденье;
Шея — снег, змея, нарцисс;
Шея — ввысь порой стремленье;
Шея — склон порою вниз.
Шея — лебедь, шея - пава,
Шея — нежный стебелек;
Шея — радость, гордость, слава;
Шея — мрамора кусок!..
Кто тебя, драгая шея,
Мощной дланью обоймет?
Кто тебя, дыханьем грея,
Поцелуем пропечет?
Кто тебя, крутая выя,
До косы от самых плеч,
В дни июля огневые
Будет с зоркостью беречь:
Чтоб от солнца, в зной палящий,
Не покрыл тебя загар;
Чтоб поверхностью блестящей-
Не пленился злой комар;
Чтоб черна от черной пыли
Ты не сделалась сама;
Чтоб тебя не иссушили
Грусть, и ветры, и зима?!
27. ПОМЕЩИК И ТРАВА
Басня
На родину со службы воротясь,
Помещик молодой, любя во всем успехи,
Собрал своих крестьян:
"Друзья, меж нами связь —
Залог утехи;
Пойдемте же мои осматривать поля!"
И, преданность крестьян сей речью воспаля,
Пошел он с ними купно.
"Что ж здесь мое?" — "Да все, — ответил голова. —
Вот Тимофеева трава..."
"Мошенник! — тот вскричал, — ты поступил
преступно!
Корысть мне недоступна;
Чужого не ищу; люблю свои права!
Мою траву отдать, конечно, пожалею;
Но эту возвратить немедля Тимофею!"
Оказия сия, по мне, уж не нова.
Антонов есть огонь, но нет того закону,
Чтобы всегда огонь принадлежал Антону.
28. НА ВЗМОРЬЕ
На взморье, у самой заставы,
Я видел большой огород.
Растет там высокая спаржа;
Капуста там скромно растет.
Там утром всегда огородник
Лениво проходит меж гряд;
На нем неопрятный передник;
Угрюм его пасмурный взгляд.
Польет он из лейки капусту;
Он спаржу небрежно польет;
Нарежет зеленого луку
И после глубоко вздохнет.
Намедни к нему подъезжает
Чиновник на тройке лихой.
Он в теплых, высоких галошах,
На шее лорнет золотой.
"Где дочка твоя?" — вопрошает
Чиновник, прищурясь в лорнет,
Но, дико взглянув, огородник
Махнул лишь рукою в ответ.
И тройка назад поскакала,
Сметая с капусты росу...
Стоит огородник угрюмо
И пальцем копает в носу.
29. КАТЕРИНА
Quousque tandem, Catilina,
abutere patientia nostra?
Цицерон
"При звезде, большого чипа,
Я отнюдь еще не стар...
Катерина! Катерина!"
"Вот, несу вам самовар".
"Настоящая картина!"
"На стене, что ль? это где?"
"Ты картина, Катерина!"
"Да, в препорцию везде".
"Ты девица; я мужчина..."
"Ну, так что же впереди?"
"Точно уголь, Катерина,
Что-то жжет меня в груди!"
"Чай горяч, вот и причина".
"А зачем так горек чай,
Объясни мне, Катерина?"
"Мало сахару, я, чай?"
"Словно нет о нем помина!"
"А хороший рафинад".
"Горько, горько, Катерина,
Жить тому, кто не женат!"
"Как монахи все едино,
Холостой ли, иль вдовец!"
"Из терпенья, Катерина,
Ты выводишь наконец!!"
30. НЕМЕЦКАЯ БАЛЛАДА
Барон фон Гринвальдус,
Известный в Германьи,
В забралах и в латах,
На камне пред замком,
Пред замком Амальи,
Сидит принахмурясь;
Сидит и молчит.
Отвергла Амалья
Баронову руку!..
Барон фон Гринвальдус
От замковых окон
Очей не отводит
И с места не сходит;
Не пьет и не ест.
Года за годами...
Бароны воюют,
Бароны пируют...
Барон фон Гринвальдус,
Сей доблестный рыцарь,
Все в-той же позицьи
На камне сидит.
31. ЧИНОВНИК И КУРИЦА
Басня
Чиновник толстенький, не очень молодой,
По улице, с бумагами под мышкой,
Потея и пыхтя и мучимый одышкой,
Бежал рысцой.
На встречных он глядел заботливо и странно,
Хотя не видел никого.
И колыхалася на шее у него,
Как маятник, с короной Анна.
На службу он спешил, твердя себе: "Беги,
Скорей беги! Ты знаешь,
Что экзекутор наш с той и другой ноги
Твои в чулан упрячет сапоги,
Коль ты хотя немножко опоздаешь!"
Он все бежал. Но вот
Вдруг слышит голос из ворот:
"Чиновник! окажи мне дружбу;
Скажи, куда несешься ты?" — "На службу!"
"Зачем не следуешь примеру моему,
Сидеть в спокойствии? признайся напоследок!"
Чиновник, курицу узревши этак
Сидящую в лукошке, как в дому,
Ей отвечал: "Тебя увидя,
Завидовать тебе не стану я никак;
Несусь я, точно так,
Но двигаюсь вперед; а ты несешься сидя!"
Разумный человек коль баснь сию прочтет,
То, верно, и мораль из оной извлечет.
32. ФИЛОСОФ В БАНЕ
С древнего греческого
Полно меня, Левконоя, упругою гладить
ладонью;
Полно по чреслам моим вдоль поясницы
скользить.
Ты позови Дискомета, ременно-обутого Тавра;
В сладкой работе твоей быстро он сменит тебя.
Опытен Тавр и силен; ему нипочем притиранья!
На спину вскочит как раз; в выю упрется пятой.
Ты же меж тем щекоти мне слегка безволосое темя;
Взрытый наукою лоб розами тихо укрась"
33. НОВОГРЕЧЕСКАЯ ПЕСНЬ
Спит залив. Эллада дремлет.
Под портик уходит мать
Сок гранаты выжимать...
Зоя! нам никто не внемлет!
Зоя, дай себя обнять!
Зоя, утренней порою
Я уйду отсюда прочь;
Ты смягчись, покуда ночь!
Зоя, утренней порою
Я уйду отсюда прочь..;
Пусть же вихрем сабля свищет!
Мне Костаки не судья!
Прав Костаки, прав и я!
Пусть же вихрем сабля свищет,
Мне Костаки не судья!
В поле брани Разорваки
Пал за вольность, как герой.
Бог с ним! рок его такой.
Но зачем же жив Костаки,
Когда в поле Разорваки
Пал за вольность, как герой?!
Видел я вчера в заливе
Восемнадцать кораблей;
Все без мачт и без рулей...
Но султана я счастливей;
Лей вина мне, Зоя, лей!
Лей, пока Эллада дремлет,
Пока тщетно тщится мать
Сок гранаты выжимать...
Зоя, нам никто не внемлет!
Зоя, дай себя обнять!
34. В АЛЬБОМ N. N.
Желанья вашего всегда покорный раб,
Из книги дней моих я вырву полстраницы
И в ваш альбом вклею... Вы знаете, я слаб
Пред волей женщины, тем более девицы.
Вклею!.. Но вижу я, уж вас объемлет страх!
Змеей тоски моей пришлось мне поделиться;
Не целая змея теперь во мне, но — ах! —
Зато по ползмеи в обоих шевелится.
35. ОСЕНЬ
С персидского, из Ибн-Фета
Осень. Скучно. Ветер воет.
Мелкий дождь по окнам льет.
Ум тоскует; сердце ноет;
И душа чего-то ждет.
И в бездейственном покое
Нечем скуку мне отвесть...
Я не знаю: что такое?
Хоть бы книжку мне прочесть!
36. ЗВЕЗДА И БРЮХО
Басня
На небе, вечерком, светилася звезда.
Был постный день тогда:
Быть может, пятница, быть может, середа.
В то время по саду гуляло чье-то брюхо
И рассуждало так с собой,
Бурча и жалобно и глухо;
"Какой
Хозяин мой
Противный и несносный!
Затем, что день сегодня постный,
Не станет есть, мошенник, до звезды;
Не только есть — куды! — Не выпьет и ковша воды!..
Нет, право, с ним наш брат не сладит:
Знай бродит по саду, ханжа,
На мне ладони по ложа;
Совсем не кормит, только гладит".
Меж тем ночная тень мрачней кругом легла,
Звезда, прищурившись, глядит на край окольный;
То спрячется за колокольней;
То выглянет из-за угла,
То вспыхнет ярче, то сожмется,
Над животом исподтишка смеется...
Вдруг брюху ту звезду случилось увидать.
Ан хвать!
Она уж кубарем несется
С небес долой,
Вниз головой,
И падает, не удержав полета;
Куда ж? — в болото!
Как брюху быть? Кричит: "ахти!" да "ах!"
И ну ругать звезду в сердцах.
Но делать нечего: другой не оказалось,
И брюхо, сколько ни ругалось,
Осталось,
Хоть вечером, а натощак.
Читатель! басня эта
Нас учит не давать, без крайности, обета
Поститься до звезды,
Чтоб не нажить себе беды.
Но если уж пришло тебе хотенье
Поститься для душеспасенья,
То мой совет
(Я говорю из дружбы):
Спасайся, слова нет,
Но главное: не отставай от службы!
Начальство, день и ночь пекущеесь о нас,
Коли сумеешь ты прийтись ему по нраву,
Тебя, конечно, в добрый час
Представит к ордену святого Станислава.
Из смертных не один уж в жизни испытал,
Как награждают нрав почтительный и скромный.
Тогда, — в день постный, в день
скоромный, —
Сам будучи степенный генерал,
Ты можешь быть и с бодрым духом,
И с сытым брюхом!
Ибо кто ж запретит тебе всегда, везде
Быть при звезде?
37. ПУТНИК
Баллада
Путник едет косогором;
Путник по полю спешит.
Он обводит тусклым взором
Степи снежной грустный вид.
"Ты к кому спешишь навстречу,
Путник гордый и немой?"
"Никому я не отвечу;
Тайна то души больной!
Уж давно я тайну эту
Хороню в груди своей
И бесчувственному свету
Не открою тайны сей:
Ни за знатность, ни за злато,
Ни за груды серебра,
Ни под взмахами булата,
Ни средь пламени костра!"
Он сказал и вдаль несется
Косогором, весь в снегу.
Конь испуганный трясется,
Спотыкаясь на бегу.
Путник с гневом погоняет
Карабахского коня.
Конь усталый упадает,
Седока с собой роняет
И под снегом погребает
Господина и себя.
Схороненный под сугробом,
Путник тайну скрыл с собой.
Он пребудет и за гробом
Тот же гордый и немой.
38. ЖЕЛАНИЕ БЫТЬ ИСПАНЦЕМ
Тихо над Альгамброй.
Дремлет вся натура.
Дремлет замок Памбра,
Спит Эстремадура.
Дайте мне мантилью;
Дайте мне гитару;
Дайте Инезилью,
Кастаньетов пару.
Дайте руку верную,
Два вершка булату,
Ревность непомерную,
Чашку шоколату.
Закурю сигару я,
Лишь взойдет луна...
Пусть дуэнья старая
Смотрит из окна!
За двумя решетками
Пусть меня клянет;
Пусть шевелит четками,
Старика зовет.
Слышу на балкопо
Шорох платья, — чу! —
Подхожу я к донне,
Сбросил епанчу.
Погоди, прелестница!
Поздно или рано
Шелковую лестницу
Выну из кармана!..
О синьора милая,
Здесь темно и серо...
Страсть кипит унылая
В вашем кавальеро.
Здесь, перед бананами,
Если не наскучу,
Я между фонтанами
Пропляшу качучу.
Но в такой позиции
Я боюся, страх,
Чтобы инквизиции
Не донес монах!
Уж недаром мерзостный,
Старый альгвазил
Мне рукою дерзостной
Давеча грозил.
Но его, для сраму, я
Маврою 1) одену;
Загоню на самую
На Сьерра-Морену!
И на этом месте,
Если вы мне рады,
Будем петь мы вместе
Ночью серенады.
Будет в нашей власти
Толковать о мире,
О вражде, о страсти,
О Гвадалквивире;
Об улыбках, взорах,
Вечном идеале,
О тореадорах
И об Эскурьяле...
Тихо над Альгамброй.
Дремлет вся натура.
Дремлет замок Памбра.
Спит Эстремадура.
1) Здесь, очевидно, разумеется племенное имя: мавр, Мавритании, а не
женщина Мавра. Впрочем, это объяснение даже лишнее; потому что о другом
магометанском племени тоже говорят иногда в женском роде: турка. Ясно, что
этим определяются восточные нравы. Примечание К. Пруткова.
39. ДРЕВНЕЙ ГРЕЧЕСКОЙ СТАРУХЕ,
ЕСЛИ Б ОНА ДОМОГАЛАСЬ МОЕЙ ЛЮБВИ
Подражание Катуллу
Отстань, беззубая!., твои противны ласки!
С морщин бесчисленных искусственные краски,
Как известь, сыплются и падают на грудь.
Припомни близкий Стикс и страсти позабудь!
Козлиным голосом не оскорбляя слуха,
Замолкни, фурия!.. Прикрой, прикрой, старуха,
Безвласую главу, пергамент желтых плеч
И шею, коею ты мнишь меня привлечь!
Разувшись, на руки надень свои сандальи;
А ноги спрячь от нас куда-нибудь подадей!
Сожженной в порошок, тебе бы уж давно
Во урне глиняной покоиться должно.
40. ПАСТУХ, МОЛОКО И ЧИТАТЕЛЬ
Басня
Однажды нес пастух куда-то молоко,
Но так ужасно далеко,
Что уж назад не возвращался.
Читатель! он тебе не попадался?
41. РОДНОЕ
Отрывок из письма И. С. Аксакову
Здесь помещается только отрывок недоконченного стихотворения,
найденного в сафьянном портфеле Козьмы Пруткова, имеющем волоченую печатную
надпись: "Сборник, неоконченного (d'inacheve) N 2".
В борьбе суровой с жизнью душной
Мне любо сердцем отдохнуть;
Смотреть, как зреет хлеб насущный
Иль как мостят широкий путь.
Уму легко, душе отрадно,
Когда увесистый, громадный,
Блестящий искрами гранит
В куски под молотом летит...
Люблю подсесть подчас к старухам,
Смотреть на их простую ткань.
Люблю я слушать русским ухом
На сходках родственную брань.
Вот собралися: "Эй, ты, леший!
А где зипун?" — "Какой зипун?"
"Куда ты прешь? знай, благо, пеший!"
"Эк, чертов сын!" — "Эк, старый врун!"
И так друг друга, с криком вящим,
Язвят в колене восходящем.
42. БЛЕСТКИ ВО ТЬМЕ
Над плакучей ивой
Утренняя зорька...
А в душе тоскливо,
И во рту так горько,
Дворик постоялый
На большой дороге..;
А в душе усталой
Тайные тревоги.
На озимом поле
Псовая охота...
А на сердце боли
Больше отчего-то.
В синеве небесной
Пятнышка не видно...
Почему ж мне тесно?
Отчего ж мне стыдно?
Вот я снова дома;
Убрано роскошно...
А в груди истома
И как будто тошно!
Свадебные брашна,
Шутка-прибаутка...
Отчего ж мне страшно?
Почему ж мне жутко?
43. ПЕРЕД МОРЕМ ЖИТЕЙСКИМ
[Напоминаем, что это стихотворение написано Козьмою Прутковым в момент
отчаяния и смущения его по поводу готовившихся правительственных реформ.
(См. об этом выше, в "Биографических сведениях".)]
Все стою на камне, — Дай-ка брошусь в море...
Что пошлет судьба мне,
Радость или горе?
Может, озадачит...
Может, не обидит...
Ведь кузнечик скачет,
А куда — не видит.
44. МОЙ СОН
Уж солнце зашло; пылает заря.
Небесный покров, огнями горя,
Прекрасен.
Хотелось бы ночь напролет проглядеть
На горнюю, чудную, звездную сеть;
Но труд мой усталость и сон одолеть
Напрасен!
Я силюсь не спать, но клонит ко сну,
Воюся, о музы, вдруг я засну
Сном вечным?
И кто мою лиру в наследство возьмет?
И кто мне чело вкруг венком обовьет?
И плачем поэта в гробу помянет
Сердечным?
Ах! вот он, мой страж! милашка луна!..
Как пышно средь звезд несется она,
Блистая!..
И, с верой предавшись царице ночей,
Поддался я воле усталых очей,
И видел во сне, среди светлых лучей,
Певца я.
И снилося мне, что я тот певец,
Что в тайные страсти чуждых сердец
Смотрю я
И вижу все думы сокрытые их,
А звуки рекой из-под пальцев моих
Текут по вселенной со струн золотых,
Чаруя.
И слава моя гремит, как труба,
И песням моим внимает толпа
Со страхом.
Но вдруг... я замолк, заболел, схоронен;
Землею засыпан; слезой орошен...
И в честь мне воздвигли семнадцать колонн
Над прахом.
И к Фебу предстал я, чудный певец.
И с радостью Феб надел мне венец
Лавровый.
И вкруг меня нимфы теснятся толпой;
И Зевс меня гладит всесильной рукой;
Но — ах! — я проснулся, к несчастью, живой,
Здоровый!
45. ПРЕДСМЕРТНОЕ
Найдено недавно, при ревизии Пробирной Палатки, в делах сей последней
Вот час последних сил упадка
От органических причин...
Прости, Пробирная Палатка,
Где я снискал высокий чин,
Но музы не отверг объятий
Среди мне вверенных занятий!
Мне до могилы два-три шага...
Прости, мой стих! и ты, перо!
И ты, о писчая бумага,
На коей сеял я добро!
Уж я потухшая лампадка
Иль опрокинутая лодка!
Вот, все пришли... Друзья, бог помочь!.
Стоят гишпанцы, греки вкруг...
Вот юнкер Шмидт... Принес Пахомыч
На гроб мне незабудок пук...
Зовет Кондуктор... Ах!..
Необходимое объяснение
Это стихотворение, как указано в заглавии оного, найдено недавно, при
ревизии Пробирной Палатки, в секретном деле, за время управления сею
Палаткою Козьмы Пруткова. Сослуживцы и подчиненные покойного, допрошенные
господином ревизором порознь, единогласно показали, что стихотворение сие
написано им, вероятно, в тот самый день и даже перед самым тем мгновением,
когда все чиновники Палатки были внезапно, в присутственные часы, потрясены
и испуганы громким воплем "Ах!", раздавшимся из директорского кабинета. Они
бросились в этот кабинет и усмотрели там своего директора, Козьму Петровича
Пруткова, недвижимым, в кресле перед письменным столом. Они бережно вынесли
его в этом же кресле, сначала в приемный зал, а потом в его казенную
квартиру, где он мирно скончался через три дня. Господин ревизор признал эти
показания достойными полного доверия по следующим соображениям; 1) почерк
найденной рукописи сего стихотворения во всем схож с тем несомненным
почерком усопшего, коим он писал свои собственноручные доклады по секретным
делам и многочисленные административные проекты; 2) содержание стихотворения вполне соответствует объясненному чиновниками обстоятельству, и 3) две последние строфы сего стихотворения писаны весьма нетвердым, дрожащим почерком, с явным, но тщетным усилием соблюсти прямизну строк; а последнее слово: "Ах!" даже не написано, а как бы вычерчено густо и быстро, в последнем порыве улетающей жизни. Вслед за этим словом имеется на бумаге большое чернильное пятно, происшедшее явно от пера, выпавшего из руки. На основании всего вышеизложенного господин ревизор, с разрешения министра финансов, оставил это дело без дальнейших последствий, ограничившись извлечением найденного стихотворения из секретной переписки директора Пробирной Палатки и передачею оного совершенно частно, через сослуживцев покойного Козьмы Пруткова, ближайшим его сотрудникам. Благодаря такой счастливой случайности это предсмертное знаменательное стихотворение Козьмы Пруткова делается в настоящее время достоянием отечественной публики.
Уже в последних двух стихах 2-й строфы, несомненно, выказывается предсмертное
замешательство мыслей и слуха покойного; а читая третью строфу, мы как бы
присутствуем лично при прощании поэта с творениями его музы. Словом, в этом
стихотворении отпечатлелись все подробности любопытного перехода Козьмы
Пруткова в иной мир, прямо с должности директора Пробирной Палатки.
ПРИЛОЖЕНИЕ:
СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВКЛЮЧАВШИЕСЯ В СОБРАНИЕ
СОЧИНЕНИЙ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА
46. К ТОЛПЕ
Клейми, толпа, клейми в чаду сует всечасных
Из низкой зависти мой громоносный стих:
Тебе не устрашить питомца муз прекрасных.
Тебе не сокрушить треножников златых!..
Озлилась ты?! так зри ж, каким огнем презренья,
Какою гордостью горит мой ярый взор,
Как смело черпаю я в море вдохновенья
Свинцовый стих тебе в позор!
Да, да! клейми меня!.. Но не бесславь восторгом
Своим бессмысленным поэта вещих слов!
Я ввек не осрамлю себя презренным торгом,
Вовеки не склонюсь пред сонмищем врагов;
Я вечно буду петь и песней наслаждаться,
Я вечно буду пить чарующий нектар.
Раздайся ж прочь, толпа!., довольно насмехаться!
Тебе ль познать Пруткова дар?!
Постой!.. Скажи-ка: за что ты злобно так смеешься?
Скажи: чего давно так ждешь ты от меня?
Не льстивых ли похвал?! Нет, их ты не дождешься!
Призванью своему по гроб не изменя,
Но с правдой на устах, улыбкою дрожащих,
С змеею желчною в изношенной груди,
Тебя я наведу в стихах, огнем палящих,
На путь с неправого пути!
47. ЭПИГРАММА N III
Пия душистый сок цветочка,
Пчела дает нам мед взамен;
Хотя твой лоб — пустая бочка,
Но все же ты не Диоген,
48. ПЯТКИ НЕКСТАТИ
Басня
У кого болит затылок,
Тот уж пяток не чеши!
Мой сосед был слишком пылок,
Жил в деревне он, в глуши.
Раз случись ему, гуляя,
Головой задеть сучок;
Он, недолго размышляя,
Осердяся на толчок,
Хвать рукой за обе пятки —
И затем в грязь носом хвать!..
* * *
Многие привычки гадки,
Но скверней не отыскать
Пятки попусту хватать!
49. К ДРУЗЬЯМ ПОСЛЕ ЖЕНИТЬБЫ
Я женился, небо вняло
Нашим пламенным мольбам;
Сердце сердцу весть подало,
Страсть ввела, нас в светлый храм.
О друзья! ваш страх напрасен;
У меня ль не твердый нрав?
В гневе я суров, ужасен,
Страж лихой супружних прав.
Есть для мести черным ковам
У женатого певца
Над кроватью, под альковом,
Нож, ружье и фунт свинца!
Нож вострей швейцарской бритвы;
Пули меткие в мешке;
А ружье на поле битвы
Я нашел в сыром песке...
Тем ружьем в былое время
По дрохвам певец стрелял
И, клянусь, всегда им в темя
Всем зарядом попадал!
50. ОТ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА К ЧИТАТЕЛЮ
В МИНУТУ ОТКРОВЕННОСТИ И РАСКАЯНИЯ
С улыбкой тупого сомненья, профан, ты
Взираешь на лик мой и гордый мой взор;
Тебе интересней столичные франты,
Их пошлые толки, пустой разговор.
Во взгляде твоем я, как в книге, читаю,
Что суетной жизни ты верный клеврет,
Что нас ты считаешь за дерзкую стаю,
Не любишь; но слушай, что значит поэт.
Кто с детства, владея стихом по указке,
Набил себе руку и с детских же лет
Личиной страдальца, для вящей огласки,
Решился прикрыться, — тот истый поэт!
Кто, всех презирая, весь мир проклинает,
В ком нет состраданья и жалости нет,
Кто с смехом на слезы несчастных взирает, —
Тот мощный, великий и сильный поэт!
Кто любит сердечно былую Элладу,
Тунику, Афины, Ахарны, Милет,
Зевеса, Венеру, Юнону, Палладу, -
Тот чудный, изящный, пластичный поэт!
Чей стих благозвучен, гремуч, хоть без мысли,
Исполнен огня, водометов, ракет,
Без толку, но верно по пальцам расчислен, —
Тот также, поверь мне, великий поэт!..
Итак, не пугайся ж, встречайся с нами,
Хотя мы суровы и дерзки на вид
И высимся гордо над вами главами;
Но кто ж нас иначе в толие отличит?!
В поэте ты видишь презренье и злобу;
На вид он угрюмый, больной, неуклюж;
Но ты загляни хоть любому в утробу, —
Душой он предобрый и телом предгож,
51. К МЕСТУ ПЕЧАТИ
М. П.
Люблю тебя, печати место,
Когда без сургуча, без теста,
А так, как будто угольком,
"М. П." очерчено кружком!
Я не могу, живя на свете,
Забыть покоя и мыслете,
И часто я, глядя с тоской,
Твержу: "мыслете и попой"!
АФОРИЗМЫ И ЦИТАТЫ
Барометр в земледельческом хозяйстве может быть с большою выгодою заменен усердною прислугою, страдающею нарочитыми ревматизмами.
Бди!
Без надобности носимый набрюшник — вреден.
Бердыш в руках воина то же, что меткое слово в руках писателя.
Благополучие, несчастие, бедность, богатство, радость, печаль, убожество, довольство суть различные явления одной гисторической драмы, в которой человеки репетируют роли свои в назидание миру.
Благочестие, ханжество, суеверие — три разницы.
Болтун подобен маятнику: того и другого надо остановить.
Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою.
Бывает, что усердие превозмогает и рассудок.
В глубине всякой груди есть своя змея.
В доме без жильцов — известных насекомых не обрящешь.
В здании человеческого счастья дружба возводит стены, а любовь образует купол.
В сепаратном договоре не ищи спасения.
В спертом воздухе при всем старании не отдышишься.
Вакса чернит с пользою, а злой человек — с удовольствием.
Век живи — век учись! И ты, наконец, достигнешь того, что, подобно мудрецу, будешь иметь право сказать, что ничего не знаешь.
Верующий не боится напастей, но при невзгоде судьбы не отчаивается.
Вестовщик решету подобен.
Весьма остроумно замечает Фейербах, что взоры беспутного сапожника следят за штопором, а не за шилом, отчего и происходят мозоли.
Ветер есть дыхание природы.
Вещи бывают великими и малыми не токмо по воле судьбы и обстоятельств, но также по понятиям каждого.
Взирая на высоких людей и на высокие предметы, придерживай картуз свой за козырек.
Взирая на солнце, прищурь глаза свои, и ты смело разглядишь в нем пятна.
Влюбленный в одну особу страстно — терпит другую токмо по расчету.
Во всех частях земного шара имеются свои, даже иногда очень любопытные, другие части.
Военные люди защищают отечество.
Возобновленная рана много хуже противу новой.
Воображение поэта, удрученного горем, подобно ноге, заключенной в новый сапог.
Вред или польза действия обуславливается совокупностью обстоятельств.
Время подобно искусному управителю, непрестанно производящему новые таланты взамен исчезнувших.
Все говорят, что здоровье дороже всего; но никто этого не соблюдает.
Всегда держись начеку!
Всякая вещь есть форма проявления беспредельного разнообразия.
Всякая человеческая голова подобна желудку: одна переваривает входящую в оную пищу, а другая от нее засоряется.
Всякий необходимо причиняет пользу, употребленный на своем месте. Напротив того: упражнения лучшего танцмейстера в химии неуместны; советы опытного астронома в танцах глупы.
Вытапливай воск, но сохраняй мед.
Где начало того конца, которым оканчивается начало?
Гений подобен холму, возвышающемуся на равнине.
Глупейший человек был тот, который изобрел кисточки для украшения и золотые гвоздики на мебели.
Глупец гадает, напротив того, мудрец проходит жизнь как огород, наперед зная, что кой-где выдернется ему репа, а кое-где и редька.
Глядя на мир, нельзя не удивляться!
Говоря с хитрецом, взвешивай ответ свой.
Говорят, что труд убивает время; но сие последнее, нисколько от этого не уменьшался, продолжает служить человечеству и всей вселенной постоянно в одинаковой полноте и непрерывности.
Гони любовь хоть в дверь, она влетит в окно.
Даже летом, отправляясь в вояж, бери с собой что-либо теплое, ибо можешь ли ты знать, что случится в атмосфере?
Два человека одинаковой комплекции дрались бы недолго, если бы сила одного превозмогла силу другого.
Двое несчастных, находящихся в дружбе, подобны двум слабым деревцам, которые, одно на другое опершись, легче могут противиться бурям и всяким неистовым ветрам.
Девицы вообще подобны шашкам: не всякой удается, но всякой желается попасть в дамки.
Детям, у коих прорезываются зубы, смело присоветую фиалковый корень!
Доблестный муж подобен мавзолею.
Добрая сигара подобна земному шару: она вертится для удовольствия человека.
Добродетель служит сама себе наградой; человек превосходит добродетель, когда служит и не получает награды.
Дознано, что земля, своим разнообразием и великостью нас поражающая, показалась бы в солнце находящемуся смотрителю только как гладкий и ничтожный шарик.
Достаток распутного равняется короткому одеялу: натянешь его к носу — обнажатся ноги.
Дружба согревает душу, платье — тело, а солнце и печка — воздух.
Друзья мои! идите твердыми шагами по стезе, ведущей в храм согласия, а встречаемые на пути препоны преодолевайте с мужественною кротостью льва.
Душа индейца, верящего в метемпсихозию, похожа на червячка в коконе.
Единожды солгавши, кто тебе поверит?
Если бы все прошедшее было настоящим, а настоящее продолжало существовать с будущим, кто был бы в силах разобрать: где причины и где последствия?
Если бы вся вселенная обратилась в одно государство, то как не установить повсюду одинаковых законов?
Если бы тени предметов зависели не от величины сих последних, а имели бы свой произвольный рост, то, может быть, вскоре не осталось бы на всем земном шаре ни одного светлого места.
Если бы хоть одна настоящая звезда упала на заслуженную грудь, то не осталось бы ни того человека, ни даже самых отдаленных его единомышленников!
Если на клетке слона прочтешь надпись «буйвол», не верь глазам своим.
Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану.
Если у тебя спрошено будет, что полезнее, солнце или месяц? — ответствуй: месяц. Ибо солнце светит днем, когда и без того светло; а месяц — ночью.
Но, с другой стороны: солнце лучше тем, что светит и греет; а месяц только светит, и то лишь в лунную ночь!
Если хочешь быть красивым, поступи в гусары.
Если хочешь быть покоен, не принимай горя и неприятностей на свой счет, но всегда относи их на казенный.
Если хочешь быть счастливым, будь им.
Женатый повеса воробью подобен.
Жизнь — альбом. Человек — карандаш. Дела — ландшафт. Время — гумиэластик: и отскакивает и стирает.
Жизнь нашу можно удобно сравнивать со своенравною рекою, на поверхности которой плавает челн, иногда укачиваемый тихоструйною волною, нередко же задержанный в своем движении мелью и разбиваемый о подводный камень. — Нужно ли упоминать, что сей утлый челн на рынке скоропреходящего времени есть не кто иной, как сам человек?
«Зачем, — говорит эгоист, — стану я работать для потомства, когда оно ровно ничего для меня не сделало?» — Несправедлив ты, безумец!
Потомство сделало для тебя уже то, что ты, сближая прошедшее с настоящим и будущим, можешь по произволу считать себя: младенцем, юношей и старцем.
Здоровье без силы — то же, что твердость без упругости.
Земной шар, обращающийся в беспредельном пространстве, служит пьедесталом для всего, на нем обретающегося.
Знай, читатель, что мудрость уменьшает жалобы, а не страдания!
И в самых пустых головах любовь нередко преострые выдумки рождает.
И мудрый Вольтер сомневался в ядовитости кофе!
И при железных дорогах лучше сохранять двуколку.
И саго, употребленное не в меру, может причинить вред.
И самый последний нищий, при других условиях, способен быть первым богачом.
И терпентин на что-нибудь полезен!
И устрица имеет врагов!
Из всех плодов наилучшие приносят хорошее воспитание.
Издание некоторых газет, журналов и даже книг может приносить выгоду.
Имея в виду какое-либо предприятие, помысли, точно ли оно тебе удастся.
Иногда достаточно обругать человека, чтобы не быть им обманутым!
Иногда слова, напечатанные курсивом, много несправедливее тех, которые напечатаны прямым шрифтом.
Иного прогуливающегося старца смело уподоблю песочным часам.
Иной певец подчас хрипнет.
Иные настойчиво утверждают, что жизнь каждого записана в книге Бытия.
Исполнение предприятия приятно щекочет самолюбие.
Камергер редко наслаждается природою.
Когда народы между собою дерутся, это называется войною.
Козыряй!
Коэффициент счастия в обратном содержании к достоинству.
Кто мешает тебе выдумать порох непромокаемый?
Купи прежде картину, а после — рамку!
Легче держать вожжи, чем бразды правления.
Лжет непростительно, кто уверяет, будто все на свете справедливо! Так, изобретший употребление сандарака может быть вполне убежден, что имя его останется неизвестно потомству!
Лучше скажи мало, но хорошо.
Лучшим каждому кажется то, к чему он имеет охоту.
Люби ближнего, но не давайся ему в обман!
Любовь, поддерживаясь, подобно огню, непрестанным движением, исчезает купно с надеждою и страхом.
Любой фат подобен трясогузке.
Люди не перестали бы жить вместе, хотя бы разошлись в разные стороны.
Магнит показывает на север и на юг; от человека зависит избрать хороший или дурной путь жизни.
Магнитная стрелка, непреодолимо влекомая к северу, подобна мужу, который блюдет законы.
Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий.
Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе.
Многие чиновники стальному перу подобны.
Моменты свидания и разлуки суть для многих самые великие моменты в жизни.
Мудрость, подобно черепаховому супу, не всякому доступна.
Муравьиные яйца более породившей их твари; так и слава даровитого человека далеко продолжительнее собственной его жизни.
На беспристрастном безмене истории кисть Рафаэля имеет одинаковый вес с мечом Александра Македонского.
На дне каждого сердца есть осадок.
На чужие ноги лосины не натягивай.
Настоящее есть следствие прошедшего, а потому непрестанно обращай взор свой на зады, чем сбережешь себя от знатных ошибок.
Наука изощряет ум; ученье вострит память.
Начало ясного дня смело уподоблю рождению невинного младенца: быть может, первый не обойдется без дождя, а жизнь второго без слез.
Начинай от низшего степени, чтобы дойти до высшего; другими словами: не чеши затылок, а чеши пятки.
Начиная свое поприще, не теряй, о юноша! драгоценного времени!
Не будь портных, — скажи: как различил бы ты служебные ведомства?
Не будь цветов, все ходили бы в одноцветных одеяниях!
Не в совокупности ищи единства, но более в единообразии разделения.
Не во всякой игре тузы выигрывают!
Не все стриги, что растет.
Не всякая щекотка доставляет удовольствие!
Не всякий генерал от природы полный.
Не всякий капитан — исправник!
Не всякому человеку даже гусарский мундир клицу.
Не завидуй богатству: французский мудрец однажды остроумно заметил, что сетующий господин в позлащенном портшезе нередко носим веселыми носильщиками.
Не печалуйся в скорбях, — уныние само наводит скорби.
Не покупай каштанов, но бери их на пробу.
Не поступай в монахи, если не надеешься выполнить обязанности свои добросовестно.
Не прибегай к щекотке, желая развеселить знакомую, — иная назовет тебя за это невежей.
Не растравляй раны ближнего; страждущему предлагай бальзам… Копая другому яму, сам в нее попадешь.
Не робей перед врагом: лютейший враг человека-он сам.
Не совсем понимаю: почему многие называют судьбу индейкою, а не какою-либо другою, более на судьбу похожею птицею?
Не уступай малодушно всеобщим желаниям, если они противны твоим собственным; но лучше, хваля оные притворно и нарочно оттягивая время, норови надуть своих противников.
Не ходи по косогору, сапоги стопчешь!
Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны.
Небо, усеянное звездами, всегда уподоблю груди заслуженного генерала.
Незрелый ананас, для человека справедливого, всегда хуже зрелой смородины.
Неискусного вождя, желающего уподобиться Атилле, смело назову «нагайкой» провидения.
Некоторые образцом непостоянства выставляют мужчину, другие женщину; но всякий умный и наблюдательный петербуржец никогда не согласится ни с теми, ни с другими; ибо всего переменчивее петербургская атмосфера!
Неправое богатство подобно кресс-салату, — оно растет на каждом войлоке.
Нет столь великой вещи, которую не превзошла бы величиною еще большая. Нет вещи столь малой, в которую не вместилась бы еще меньшая.
Никогда не теряй из виду, что гораздо легче многих не удовлетворить, чем удовольствовать.
Никто не обнимет необъятного.
Никто, по Сенекину сказанию, не может оказать добродетели в другом случае, как в несчастии.
Ничего не доводи до крайности: человек, желающий трапезовать слишком поздно, рискует трапезовать на другой день поутру.
Ничто существующее исчезнуть не может — так учит философия; и потому несовместно с Вечною Правдой доносить о пропавших без вести!
Новые сапоги всегда жмут.
Ногти и волосы даны человеку для того, чтобы доставить ему постоянное, но легкое занятие.
Обручальное кольцо есть первое звено в цепи супружеской жизни.
Огорошенный судьбою, ты все ж не отчаивайся!
Одна природа неизменна, но и та имеет свои: весну, лето, зиму и осень; как же хочешь ты придать неизменность формам тела человеческого?!
Одного яйца два раза не высидишь!
От малых причин бывают весьма важные последствия; так, отгрызение заусенца причинило моему знакомому рак.
Отнюдь не принимай почетных гостей в разорванном халате!
Отыщи всему начало, и ты многое поймешь.
Память человека есть лист белой бумаги: иногда напишется хорошо, а иногда дурно.
Первый шаг младенца есть первый шаг к его смерти.
Перо, пишущее для денег, смело уподоблю шарманке в руках скитающегося иностранца.
Перочинный ножичек в руках искусного хирурга далеко лучше иного преострого ланцета.
Петух пробуждается рано; но злодей еще раньше.
Питомец рангов нередко портится.
Пища столь же необходима для здоровья, сколь необходимо приличное обращение человеку образованному.
Под сладкими выражениями таятся мысли коварные: так, от курящего табак нередко пахнет духами.
Поздравляя радующегося о полученном ранге, разумный человек поздравляет его не столько с рангом, сколько с тем, что получивший ранг толико оному радуется.
Покорность охлаждает гнев и дает размер взаимным чувствам.
Полезнее пройти путь жизни, чем всю вселенную.
Полиция в жизни каждого государства есть.
Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза.
Пороки входят в состав добродетели, как ядовитые снадобья в состав целебных средств.
Почти всякий человек подобен сосуду с кранами, наполненному живительною влагою производящих сил.
Почти всякое морщинистое лицо смело уподоблю груше, вынутой из компота.
Пояснительные выражения объясняют темные мысли.
Правда не вышла бы из колодезя, если бы сырость не испортила ее зеркала.
Прежде чем познакомишься с человеком, узнай: приятно ли его знакомство другим?
Принимаясь за дело, соберись с духом.
Прихоти производят разнородные действия во нраве, как лекарства в теле.
Приятно поласкать дитя или собаку, но всего необходимее полоскать рот.
Пробка шампанского, с шумом взлетевшая и столь же мгновенно ниспадающая, — вот изрядная картина любви.
Продолжать смеяться легче, чем окончить смех.
Прусак есть один из наиболее назойливых насекомых.
Пруссия должна быть королевством.
Пустая бочка Диогена имеет также свой вес в истории человеческой.
Разум показывает человеку не токмо внешний вид, красоту и доброту каждого предмета, но и снабдевает его действительным оного употреблением.
Рассуждай токмо о том, о чем понятия твои тебе сие дозволяют. Так: не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо?
Рассчитано, что петербуржец, проживающий на солнопеке, выигрывает двадцать процентов здоровья.
Ревнивый муж подобен турку.
Самолюбие и славолюбие суть лучшие удостоверения бессмертия души человеческой.
Самопожертвование есть цель для пули каждого стрелка.
Самый отдаленный пункт земного шара к чему-нибудь да близок, а самый близкий от чего-нибудь да отдален.
Светский человек бьет на остроумие и, забывая ум, умерщвляет чувства.
Скрывая истину от друзей, кому ты откроешься?
Слабеющая память подобна потухающему светильнику.
Слабеющую память можно также сравнивать с увядающею незабудкою.
Слабеющие глаза всегда уподоблю старому потускневшему зеркалу, даже надтреснутому.
Смерть для того поставлена в конце жизни, чтобы удобнее к ней приготовиться.
Смерть и солнце не могут пристально взирать друг на друга.
Смотри в корень!
Смотри вдаль — увидишь даль; смотри в небо — увидишь небо; взглянув в маленькое зеркальце, увидишь только себя.
Снег считают саваном омертвевшей природы; но он же служит первопутьем для жизненных припасов. Так разгадайте же природу!
Собака, сидящая на сене, вредна. Курица, сидящая на яйцах, полезна. От сидячей жизни тучнеют: так, всякий меняло жирен.
Советую каждому: даже не в особенно сырую и ветреную погоду закладывать уши хлопчатою бумагою или морским канатом.
Сократ справедливо называет бегущего воина трусом.
Соразмеряй добро, ибо как тебе ведать, куда оно проникнет? Лучи весеннего солнца, предназначенные токмо для согревания земляной поверхности, нежданно проникают и к месту, где лежат сапфиры!
Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння.
Спокойствие многих было бы надежнее, если бы дозволено было относить все неприятности на казенный счет.
Сребролюбцы! сколь ничтожны ваши стяжания, коли все ваши сокровища не стоят одного листка из лаврового венка поэта!
Степенность есть надежная пружина в механизме общежития.
Степенность равно прилична юноше и убеленному сединами старцу.
Стоящие часы не всегда испорчены, а иногда они только остановлены; и добрый прохожий не преминет в стенных покачнуть маятник, а карманные завести.
Стрельба в цель упражняет руку и причиняет верность глазу.
Стремись уплатить свой долг, и ты достигнешь двоякой цели, ибо тем самым его исполнишь.
Счастье подобно шару, который подкатывается: сегодня под одного, завтра под другого, послезавтра под третьего, потом под четвертого, пятого и т. д., соответственно числу и очереди счастливых людей.
Талантами измеряются успехи цивилизации, и они же представляют верстовые столбы истории, служа телеграммами от предков и современников к потомству.
Только в государственной службе познаёшь истину.
Три дела, однажды начавши, трудно кончить: а) вкушать хорошую пищу, б) беседовать с возвратившимся из похода другом и в) чесать, где чешется.
Трудись, как муравей, если хочешь быть уподоблен пчеле.
У всякого портного свой взгляд на искусство!
У многих катанье на коньках производит одышку и трясение.
У человека для того поставлена голова вверху, чтобы он не ходил вверх ногами.
Укрываться от дождя под дырявым зонтиком столь же безрассудно и глупо, как чистить зубы наждаком или сандараком.
Умная женщина подобна Семирамиде.
Умные речи подобны строкам, напечатанным курсивом.
Усердие все превозмогает!
Усердный в службе не должен бояться своего незнанья; ибо каждое новое дело он прочтет.
Усердный врач подобен пеликану.
Философ легко торжествует над будущею и минувшею скорбями, но он же легко побеждается настоящею.
Хорошего правителя справедливо уподобляют кучеру.
Ценность всего условна: зубочистка в бисерном чехле, подаренная тебе в сувенир, несравненно дороже двух рублей с полтиной.
Часами измеряется время, а временем жизнь человеческая; но чем, скажи, измеришь ты глубину Восточного океана?
Человек ведет переписку со всем земным шаром, а через печать сносится даже с отдаленным потомством.
Человек! возведи взор свой от земли к небу, — какой, удивления достойный, является там порядок!
Человек довольствует вожделения свои на обоих краях земного круга!
Человек, не будучи одеян благодетельною природою, получил свыше дар портного искусства.
Человек раздвоен снизу, а не сверху, — для того, что две опоры надежнее одной.
Человеку даны две руки на тот конец, дабы он, принимая левою, раздавал правою.
Чем скорее проедешь, тем скорее приедешь.
Чиновник умирает, и ордена его остаются на лице земли.
Чрезмерный богач, не помогающий бедным, подобен здоровенной кормилице, сосущей с аппетитом собственную грудь у колыбели голодающего дитяти.
Что есть лучшего? — Сравнив прошедшее, свести его с настоящим.
Что есть хитрость? — Хитрость есть оружие слабого и ум слепого.
Что имеем — не храним; потерявши — плачем.
Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?
Чувствительный человек подобен сосульке: пригрей его, он растает.
Чужой нос другим соблазн.
Щелкни кобылу в нос — она махнет хвостом.
Эгоист подобен давно сидящему в колодце.
Да разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверием начальства?!
Как же подданному знать мнение правительства, пока не наступила история?
Многие признаны злонамеренными единственно потому, что им не было известно: какое мнение угодно высшему начальству?
Не по частям водочерпательницы, но по совокупности ее частей суди об ее достоинствах.
Нет на свете государства свободнее нашего, которое, наслаждаясь либеральными политическими учреждениями, повинуется вместе с тем малейшему указанию власти.
Стояли звери около двери,
В них стреляли, они умирали...
Стихи очень маленького мальчика
Все материалы размещенные на сайте принадлежат их владельцам. При копировании материалов ссылка на источник обязательна! Администрация не несет ответственности за нарушения авторских прав, все материалы содержатся на сторонних ресурсах, все ссылки скрыты.
КОНТАКТЫ
Россия, г. Москва, ул. Зорге, здание COMCON.
schokn@mail.ru | +1 212 736 3100
КОНТАКТЫ