Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ИГОРЬ ВИНОВ

Игорь Евгеньевич Винов — 1952 год рождения. Киевлянин в пятом поколении. Окончил Литературный институт им. Горького (г. Москва). Участвовал в археологических экспедициях, в создании литературных журналов, творческих объединений, постановке театральных спектаклей (в том числе собственных пьес). Работал на кино- и телестудиях ассистентом режиссёра, в музее литературы научным сотрудником. Был автором телепередачи «+/-Х». Вице-президент международного общества Символдрамы. Сегодня практикует авторскую методологию «Проблемно-символический подход» и возглавляет одноимённую организацию по преимуществу в поле становления личности и формирования авторских проектов.

САДА САДОВНИК
 
Он встречает восход до восхода,
повторяя губами движения трав.
Вставляет в цветы волосатых шмелей
и весомо напудренных пчел.
Раздвигает листву для зеленых плодов,
круглых, как небо.
Кормит слоящимся мясом клубники
панцирный взвод муравьев
и долго рисует их бархатный след на песке.

Небо похоже на то, что не существует.
Оно голубое, как мята в июле.
В небе летают птицы.
Когда птица летит, ее нет нигде.

 

 

 

 

Постскриптум воды

 

Мы не снимся друг другу,

  чтоб нас не узнали

словно дети и звери,

  живущие вслух,

исчезаем в течение звука в безмолвии,

  горизонтально

по ветру прахом предчувствуя дух.

С человеческим словом в зубах,

с Богом в сухих золотистых глазах.

Собраны овцы — распят пастух.

Их понимая невольно и тихо,

я открываю животную книгу,

замираю в стихе, просыпаюсь...

  и снова,

словно немецкое длинное слово

  дефективный школяр,

произносит немеющий некто

меня по слогам, собирая в уме,

со вселенной по нитке,

  во тьме кровеносной,

где в душу врастают инстинкты,

а ты,

заглядевшись на вставленный в зеркало глаз,

слушая рыбу, предчувствуешь сына,

море слушает море

  при помощи замерших волн,

сердце движется к берегу,

  кровь сыновеет,

ты глупеешь и слушаешь,

как движутся руки и реки

  где-то там...

Расплетаются руки и реки

  где-то там...

Замыкая движение взглядом,

бритвой пробуешь волны,

пока океан не замрёт на запястье,

и не встретишь ударом безмолвие, но,

предчувствуя меру и ритм,

тело слушает душу,

но движется к телу иному, —

на кончике жеста продолжается мир —

вариант неизвестного Бога

  вовне,

бесконечный узор

в кружевах вариантов

  так знаком,

что себя угадать невозможно!

Среди заданных точным проклятием глаз,

между про́клятых звёзд

и теряющих контуры знаков

насквозь — вдоль,

насмерть — справа налево

я читаю бездонное тело,

  опять —

я не сын,

  ты не мать,

не безумнее волка

истекающий адом при полной луне

человек человеческий...

Мечется ангел

между прахом и духом,

в любви обретая наглядность.

Свет летит мимо звёзд,

и никто никого не пасёт...

Тихо время течёт подо льдом,

это ты наклонилась над прорубью, долго

смотришь, слушаешь воду,

ладони на мёртвом лице неподвижны —

теперь не сквозят ни цикады, ни вечность

между пальцев,

в меня не войти

без запретных желаний

  ни ребёнку, ни зверю,

не вспомнить без боли твой рот,

хоть прорубь затянута льдом —

голубой и прозрачный постскриптум эпохи.

Ты идёшь, как по небу,

к озёрному берегу — долго.

Мертвецам остаётся идея бессмертия,

голосам — тишина...

Этот мир не страшнее, чем Х

вне контекста задачи, —

  бессмысленный крестик...

Но, Господи, я не могу без тебя умереть!

Господи, как без тебя умереть?!

Неужели вернёмся седые и голые?

Успокой мою голову,

успокой мою грудь,

успокой мою голову!

 

 

 

Портрет в экстерьере

 

Ясновельможная поляна,

плугодержавный патриарх...

Здесь мужики забыли страх,

внимая звукам фортепьяно,

и что-то ищут в бородах.

В столице облачно и странно,

в станицах странно и темно, —

светло и ясно над поляной,

где ангел в светлом сарафане,

где в землю падает зерно.

И патриарх встаёт, и ноги,

которым восемьдесят лет,

бредут босые по дороге,

а он глядит на эти ноги

и понимает: правды нет

в ногах, и чувствует тревогу,

и ставит ногу в чей-то след.

Он очень хочет встретить Бога,

он в детстве вышел из окна...

Дорога, небо, тишина

запараллелены, но строго

любимый ангел на пороге

зовёт к обеду, и страшна

его любовь — страшнее Бога,

страшнее хлеба и вина.

А мужики зевают вслух,

и крестят рты, и что-то знают,

и патриарха уважают

за внешний вид и странный дух,

но смотрят вдаль и не мигают,

когда берётся он за плуг.

Грядёт пророк — поляна внемлет,

бредёт за плугом патриарх

и любит раненую землю,

и слабость чувствует в глазах.

В его висках стучит эпоха

до сотрясения мозгов,

он хочет помолиться Богу,

но не находит нужных слов

и с болью смотрит на дорогу,

и отправляется в Дорогу.

 

 

 

 

Инструкция по эксплуатации исчезающего шара

 

Для того чтобы из груди выпустить рогатую птицу

следует преодолеть утверждённое жертвенной кровью

сходство зверей и людей сходство обретающее

столь страшный смысл в образе содомской красоты

 

словно продолжая танец приближается плавно

смуглая девочка-подросток В руках у неё этот мир

и поднос с головой Иоанна

  Но за чертой повседневного

страха ветер рисует мою пустоту

взгляд упирается в голые воды

возвращаясь в меня неизвестного мне

пощёчиной веткой сирени

  прекрасно летящей во тьму

или прохожим выпавшим из толпы

 

А воды гнутся и время течёт между глаз

в прозрачной машине вселенских законов

где звёзды вырабатывают судьбы

а собаки несчастны как люди

с перевёрнутым сердцем я наблюдаю как сатана

исповедуется перед зеркалом Плоским лицом

настигая безумие разгадывает меня в различные эпохи

и опять между сном и его осознанием

целует ей руки моими руками в тишине на двоих

о которой вопят: нож на крае стола

  (зачем неизвестно)

свеча чтобы смотреть на свечу чей-то ангел рождённый в

печали шар хранящий во тьме пустоту лицо на пределе ума

отражённое в медленном шаре и прочие знаки вины

 

Одиночество имя испуганной птицы готовой исчезнуть

для всех и себя И прежде чем оглянулся на свист

и увидел тебя обнажённой душа раздвоилась и птица

забилась в груди Чужими руками узнавала ты

собственное тело Всё произошло слишком просто

чтобы в этом раскаяться я увидел тебя прежде чем

 

Видишь мир получился вращается шар и уже не прекратить

исповедь не погасить свечу ибо кончилось небо

и космос повис в пустоте словно маг прекративший

мышление Выдох Уже никого никогда разбудить невозможно

Свеча догорает и шар за пределами шара исчезнет

бесшумно текут зеркала а нож на столе неподвижен

 

 

 

Точка

 

  В. Д.

 

Завершённый однажды портрет эпохи

Вне контекста лиц, вне предела рамы

Переходит в пейзаж, пешеход дорогу

Пере... ходит дважды Господь Адамом.

 

Ни черты, ни приметы не словят Слова.

Не закат, но кровь на изломе неба.

Трижды проклят мир, но опять и снова

Пешеход идёт за вином и хлебом.

 

Неизвестны имя и лик вне рамы,

как число деревьев и сад вне сада;

Гений мыслит, насмерть не зная, кто мы,

 

в школьном небе ангел копает ямы.

Перешёл в пейзаж пешеход к закату,

но уходит в даль, возвращаясь к дому.

 

 

 

Прогулка

 

Иезекииль на дворе

тени рвутся и падают листья

совпадение и

несовпадение формы и цвета

Аминь

чёт и нечет багрянец и золото деньги

движение вне

единицы листа Оум Осень

твоё имя исчезло в словах —

ни кровинки на небе

лишь части частей производят движение

ритм без любви

освобождаясь от листьев и слов наши души живут:

вечер вчерашний как жизнь надежда, что нас не найдут

ёлочный запах

мы были частями друг друга но стали частями частей

стали кристаллом

который во тьме начинает летать

имитируя лес мы обходим друг друга

но больно в груди и вокруг

и течёт молоко и течёт молоко из глаз моих

Иезекииль на дворе

нас трое: ладонь и ладонь

и необъятное над головой

трое во всём и всегда

но листья — их надо считать

но деньги — их мало!!

О были бы мы другими а числа реальны

утратив себя наяву

я увидел деревья

клён берёза берёза деревья.

 

 

 

* * *

 

Я был в таких домах, где жмутся в коридорах

ваятели теней, цепные существа.

Они облачены в знак явного родства

в безвременный наряд, не гнущийся от хлора.

 

Как тяжело встречать их обнажённый взгляд,

как трудно не смотреть в их каменные лица...

Поскольку зеркала не отражают ад,

им не во что глазеть и не в чем отразиться.

 

Когда один из них — решётка и стекло —

мне слепо говорил — стояли между нами

про Беломорканал — он пил одеколон —

в египетских песках — и говорил стихами —

 

он громко уверял — мы виделись впервые —

что мёртвые умрут — я тихо понимал —

в безвыходных домах — что оживут живые,

продлив длиною в жизнь необводной канал.

 

Но как преодолеть — решётка и стекло —

условия игры не разрушали взгляда

забытой наизусть в общественном обряде

и вычислить себя в окне и за окном?!

 

Отсутствующих тел вопящие пустоты,

безмолвные тела глядящих в пустоту,

архангел без трубы с улыбкой идиота,

плывущий над собой к последнему суду...

 

Аз есмь один из нас, чьё небо в сталактитах

давно умерших звёзд. В невысказанный час

мы выйдем из домов открытых и закрытых

в пустые города, не потупляя глаз.

 

Уже стоит в окне моё неотраженье

и дышит сквозь стекло и, позабыв слова,

пытается сказать мучительным движеньем,

что всё вокруг не так, как хочет голова.

 

 

 

Уединённые богомолы

 

Я умер однажды и вижу теперь наяву

каждую деталь возлюбленного тела

проволочные усики золотистые волоски на подрагивающей лапке

синие крылышки на спине сложенные аккуратно

Словно причинно-следственные отношения мы сочетаем твёрдые

члены и это последний способ взаимопонимания

ибо мир лишь повод к преступлению и любви

это так очевидно

в последнее время архангел не смотрит на часы

 

 

__________________________________________

 

 

 

Мой ангел иногда читает Гуссерля

 

 

 

конец

 

Конец тысячелетия. Рассвет.

Крысоподобный голубь чистит ногу.

В парадном школьник школьнице минет

Преподает на склоне школьных лет.

Поэт выводит мраморного дога

Погадить – так рождается сонет.

 

От рифмы к рифме меньше сигарет

И прочих средств. Разбрасывая ноги,

Язык и смысл гуляют по дороге

Из Иерусалима в Назарет.

Легионер подвинул табурет

К распятию – сейчас он включит свет.

 

Стоит рассвет на тот и этот свет

Единственный. Осталось так немного

Знакомых лиц, особенных примет

И нас самих…Наверно это плохо.

Дог напряжен и собран в силуэт –

Он в этот миг предельно предан Богу.

 

1999 г.

 

 

 

* * *

 

"...а дальше тишина...", но все, что прежде

Нас, настигает в той же немоте –

Не отличая кожу от одежды,

Мы корчимся в кромешной наготе.

 

Нам суждено хранить предел предела,

История — последствие числа,

Пространством одураченное тело

Который век глядит из-за угла.

 

Всего лишь смерть подсматривает Гамлет,

А прежде или "дальше" – тишина...

Младенец пьёт безумие глазами,

Не отличая небо от окна.

 

 

 

* * *

 

Люди заперты словами

В клеть несобственной свободы,

Занимаются делами,

Верят в мертвую природу.

 

Звери думают зубами,

Звери кушают друг друга,

Служат голыми телами

Окровавленному Духу.

 

Между ангелом и зверем

Дети тьмы и дети света:

Кто-то кровью красит двери,

Кто-то зверствует в заветах.

 

Простирается тревога

От инсульта до аптеки…

Люди выпали из Бога,

Бог упал на человека.

 

 

 

* * *

 

Безумие оправданное верой –

Все, что осталось в зоне отчуждения,

Куда ни плюнь — слепое наслаждение,

И слишком настоящие химеры.

 

Бог сокращён числом и архетипом,

Мы безнадежно прокляты свободой

От Пустоты, отчаянья и гриппа

И дуем… или молимся на воду.

 

В словах слова… и снова распят Логос,

Но как теперь в Твои отдаться руце?!

В бездарный век фальшивых революций

Любая тварь глядит Саванаролой.

 

Зачем-то рыба выпала на берег

И ловит бесполезный свежий воздух,

Случаются герои и империи,

Подонки, президенты, холокосты…

 

Случаюсь я, случаются невесты

И женихи, поллюции, неврозы,

Случаются в одном и том же месте

Овидий и его метаморфозы.

 

Случилась жизнь, но не случилась скука

И перед сном и в длинном коридоре,

Из тьмы во тьму протянутые руки

И нами не отпущенное горе.

 

 

 

* * *

 

Я отпускаю странный дух

Во тьму чудовищных сомнений

И понимаю вслух и вдруг:

Смерть не касается растений,

 

Микробов, ангелов, могил,

Камней, структур, протуберанцев,

Свободных женщин, лиги наций,

Машин и лошадиных сил…

 

Непредсказуемая жуть

И предсказуемые звуки:

Ласкают маленькую грудь

И клавиши… слепые руки.

 

Что открывает поцелуй

Впервые — неисповедимо.

Душа, как воздух, между струй

Бежит из Иерусалима,

 

А я ступенями навзрыд

От неизвестного Шопена…

Откуда возникает стыд?

Кому принадлежит измена?!

 

Прикосновение... весь мир –

Поверхность женщины и света

Из неподвижно чёрных дыр –

Отсутствие любых предметов.

 

Отсутствием испытан слух,

А мы разыгранные в лицах,

Обречены любить и сниться,

Любить и слышать странный дух.

 

 

 

* * *

 

Поэт управляет психозом

И пишет случайно стихи.

Он пойман последним вопросом

И делит с Адамом грехи.

 

Он держит рассудок глазами

И сердцем неволит глаза.

Общаясь с чужими богами

Он знает свои голоса.

 

Мы встретились в бездне просвета

И длимся и держим просвет…

Поэт открывает поэта,

Как Библию Новый завет.

 

 

 

* * *

 

Мой ангел иногда читает Гуссерля

И волосы пугает в рыжий цвет,

А мальчик собирает мертвых гусениц

И не стареет миллионы лет.

 

Не птицы опрокидывают головы,

А наяву нечаянный полет,

Я встретил Вас, сакральную и голую

И открывал и пил безумный рот.

 

Структура встречи — молнии и трещины,

Внезапные бессмертные тела…

Мой ангел иногда бывает женщиной

И падает в слепые зеркала...

 

 

 

* * *

 

Тебе, единственный Отец,

Шлю неприкаянную душу,

В твои внимательные уши

Разоблачается подлец.

 

Живу немедленную жизнь,

Грешу делами и словами,

Под сводами и небесами

Играю с Богом в "появись!"

Невероятная печаль

Вдруг встретит два печальных глаза,

Дрожит критическая масса

И длится каменная даль.

 

В безветрие дрожат листы,

Я это самое растенье…

Как тягостно поют коты,

Предвосхищая совпаденье.

 

Пылинок солнечный завет,

Огромное слепое небо,

Мой ангел пахнет свежим хлебом,

И отражает этот свет.

 

Я знаю, ты поймёшь мой бред,

Покроешь голову ладонью…

Счастливый ослик на иконе

Везет от Господа привет.

 

 

 

* * *

 

Ходы и норы, Бог и страх,

В пределах Иерусалима,

Паломники и пилигримы

Радеют на святых местах.

 

Приобретая странный дух,

Смотрю на темнокожих женщин,

Которые читают вслух

Непререкаемые вещи.

 

В фантазмах растворилась быль

И в чудо пятится природа,

А мы — космическая пыль — пчёл

выпускаем на свободу.

 

Мне не хватает слез и глаз,

Вернуться в собственное время,

Мне очень не хватает Вас

В дурацкой солнечной системе.

 

 

 

 

БОЛЬШЕ УСНУТЬ НЕВОЗМОЖНО

 

Я досмотрел до дна тревожный сон,

И вижу мир бессонными глазами:

Дрожат стаканы, движется вагон,

Плывет ландшафт не схваченный словами:

 

Я еду в Сочи? Нет, я еду к Вам!

Вдоль побережья, вдоль бессонной ночи,

Через Египет, Вавилон и Сочи

Я возвращаюсь к странным небесам.

 

И камни, и огромная вода,

И птицы, проверяющие воду,

Плывут из ниоткуда в никуда,

Не покрывая, страшную свободу.

 

Я Вас любил всегда и невпопад,

Перемещал созвездия и страны,

Чтоб не проснуться, что бы длить Ваш взгляд.

Я умер или замерли стаканы...

 

 

 

* * *

 

Как невозможно Вас не любить?

И грамматически и откровенно,

ниже достоинства, выше колена —

Лишь невозможность Вас не любить.

 

Как невозможно Вас не любить?

Дух интонирован собственным страхом,

Бедные люди слушают Баха

И умудряются Вас не любить.

 

Как безнадежно хочется жить,

Но невозможность отпущена Богом.

Я понимаю Вас понемногу

И невозможность Вас не любить.

 

 

 

 

ПРОЩАЙ 18 ВЕК

 

Средостенье наслаждений

И предел моей мечты –

Вас украсть у сновидений,

Вас украсть у пустоты!

 

Самому остаться между

Ваших самых самых ног

Без печали и одежды...

Лучше выдумать не смог!

 

 

 

* * *

 

Маниакальный мышонок

Ищет поющую кошку,

А психиатр, подонок,

Видит его немножко.

 

Слышит мышонок голос

Светлый и сокровенный…

Кто-то седой и голый

Вдруг перерезал вены.

 

Как же идти за взглядом

И не боятся круга

Петь и любить из ада

И не утратить слуха?!

 

Голос поющей кошки

Длит и Таит измену,

Лезет Эней из кожи:

Тьму шевелят сирены.

 

Лезет Эней из кожи,

К мачте прилипли руки,

А психиатр, сука,

Курит и слышит тоже.

 

Как оторвать от кошки

Голос, а глаз от уха?!

— Лоботомия, крошка!

Лоботомия, сука!".

 

Круг, размыкая кругом,

Данте восходит к черту,

Кто-то с кошачьей мордой

Душу пугает Духом.

 

 

 

* * *

 

Уже не арифметика разлуки,

Ни числа натуральные утраты

Не соразмерны, несоизмеримы

Оральной пустоте невольной встречи.

 

Завершены великие сражения,

Бредут по миру лишние солдаты.

Разорван криком Ваш прекрасный рот…

Безмолвным криком невозможной речи.

 

Число и звук… Ещё возможен голос,

Но кто-то даже голосом играет.

На небе приступают небеса,

Но к ним уже никто не кажет руки.

 

Из темноты всплывают зеркала,

Ни алгебра, ни прочая наука

Нас не откроют... Притяженья нет:

Я падаю, а женщина летает.

 

 

 

* * *

 

Сообщество монад,

гармония и контра-Пункт...

Гуссерль был бы рад

Держать альянс с Джокондой.

 

Куда направлен взгляд

Ведёт с ума поэта,

Который год подряд

Беременная светом.

 

Стоит и длится взгляд,

И не находит места

В сообществе монад

Невесть кого невеста.

 

Уравновешен взгляд

И свет: ландшафт и дева,

Направо и налево –

Корпускулярный ад.

 

 

 

* * *

 

В тревожной графике цикад,

Невысказуемость природы,

Течёт и длится сладкий яд,

Томится в гении свобода.

 

Так совершает акробат

Свою молитву в мёртвом зале

И помещается в обряд

Сальто-мортале….

 

Так с буквой сталкивая слово,

Разламывая алфавит,

Поэт находит Иегову

И рвёт за шиворот иврит.

 

Так, исполняя наслажденье,

Ветхозаветный патриарх

Пытает кровью откровенье

И дарит Богу кровный страх.

 

Шуршит бездомная волна,

Закатом стягивает небо,

Все грандиозное нелепо…

Цикады... Вечность... Тишина.

 

 

 

* * *

 

Преображенная печаль

Нас осенила странным светом…

Освобожденная спираль:

Два тезисы в одном сонете.

 

Есть слово странное "мистраль",

Трезвящий ветер для поэта,

Но близь притягивает даль

И страшный Дух сечет предметы.

 

Нам не дано предугадать,

Как наше слово… Боже, Правый

Лишь Ты Один даёшь мне право

Не только мыслить и гадать,

Но прозревать в цветах и травах

Возможность верить и прощать.

 

 

 

* * *

 

Разломы каменной коры,

Нечеловеческое горе

Ни с чем не соразмерно… Море

Спасает разум от игры.

 

Пространство движется в пространстве,

Граница неба и воды…

А за пределом красоты

Чудовищное постоянство!

 

Жутко ангелы сквозь стекло

Дышат...

Им ничего не хочется.

Турбулентность: слепое множество

опрокидывает число.

 

Пассажиры с детьми и суть

С ограниченными возможностями

Умирают, что б не уснуть

В относительном одиночестве.

 

Пассажир без детей и без

Предсказуемой Невозможности

Проверяет слепые ножницы

И пугает прозрачный лес.

 

Застрахованные от вечности

Люди верят в аэрофлот,

Но теряют предмет беспечности,

Если падает самолёт.

 

Турбулентный поток мышления:

Мелкий ангел и крупный бес.

Совпадают в одном падении

Пассажиры с детьми и без.

 

 

 

* * *

 

Тревожный зритель голых стен

Освобождает Разум взглядом:

От коннотата к денотату

Гуляет ветер перемен.

 

Душа не терпит пустоты,

Но бог немотствует в изгое,

Как Афродита из воды,

Из ужаса исходит Гойя.

 

Прикосновение во тьме.

Кто различает чёт и нечет?

И бес, и ангел ищут встречи,

Но сокращаются в уме.

 

 

 

* * *

 

Бренность и праздность, слабость и сила:

Братья и сестры спящего Духа.

Совокупляются рты и могилы

И не хватает взгляда и слуха.

 

Тьму разрезают мертвые звезды.

Как ослепительно исчезновение!

Исчезновением светится воздух.

Духом и воздухом дышат растения.

 

Виснет и падает голое озеро,

Тонет отсутствие в местоимениях.

Боже, не дай мне закрыть откровением

Утро туманное, утро седое...

 

 

 

* * *

 

Молчание и тишина,

Стоят в одном том же месте и не совпадают…

На фоне перепуганного неба

Деревья ловят неподвижный ветер,

Цепляются нелепо друг за друга…

Мы ищем неизвестные слова,

Которые ни с чем не совпадают, напрасно…

Так в детстве смотришь страшное кино, а все вокруг смеются.

 

 

 

* * *

 

Дар и проклятие...

Любовь и Познание…

Одно лишь изнанка другого.

Блаженство и труд совпадают не в каждом.

Кто же мы сами, плывущие вдаль под луной

и зачем берега, если смерть очевидна?!

Некто способен расстаться с приснившимся Богом,

но не Ты — мой слишком единственный друг.

Будь прекрасен для всех: кто бы тебе ни приснился …

Я же останусь травой под ногами — сопротивлением спящего тела.

Попадать и случаться — удел и подарок ребёнка

Извлекать из провала возможность — Долг и привычка поэта.

Мы с тобою случились,

Но время пришло расставаться...

Слушать море –

Не значит любить встречаться...

 

 

 

* * *

 

Прислушайтесь к пространству просто так

И Вас настигнет строй бездомных звуков:

Цикады, ветер, кукольный тик-так,

Вдруг, совпадут в безмолвии и скуке.

 

Прислушайтесь к пространству чистых тел

И Вы поймёте, воздух дышит Вами:

Ведущий и ведомый на расстрел

Войдут в хорал простыми голосами.

 

Прислушайтесь к пространству детских слез

И Вас настигнет истина пространства:

Унылое отсутствие стрекоз

И Дед Мороз в унылом постоянстве.

 

Вдруг, вне пространства ширится испуг,

От Персефоны веет свежим адом –

Она бредёт по болдинскому саду,

А Пушкин произносит мысли вслух.

 

 

 

* * *

 

Опять Вы умираете, а я бессмысленный,

Как слон в посудной лавке,

Сижу и еду, ужас не тая

И наяву пишу подстрочник Кафки.

 

Опять Нас опрокидывает мир,

Опять бегут растерянные дети

Навстречу Богу, в огненные сети,

А Бог глазами сыплется из дыр.

 

Слепые рыбы сыплются из дыр,

Мой Бог, не умирайте ради Бога!

Я напишу Вам новый "Мойдодыр"

И подарю отрубленную ногу.

 

Почаще пейте чая с молоком

(Я помню Вы любили "по-английски"),

Не думайте великом ни о чем

И даже о моем японском виски.

 

Усните и проснитесь в добрый час...

Жизнь пролетела, вспыхнув, как ворона,

Я встретил Вас внезапно, как икону

И верю в чудо... чудо Ваших глаз.

 

 

 

___________________________________

 

 

 

Маниакальный мышонок

 

 

 

Собор

 

Ивану Жданову

 

Только чистым пространством и держится этот расклад

достоверно далеких и призрачно близких объектов.

Между сущим и прочим — слоится закат,

от поверности взгляда относится тело аффекта.

 

Собираются травы в пределы и долы лугов,

бестелесный предел — неразъемная дурь многотравья,

там в потоке воздухов медовый орнамент цветов

кровоточит пчелой, там душа повторяется кровью.

 

Собираются горы и вдруг обретают формат

соразмерный творцу до границ и начала творенья

непрерывный, единый, единственный... но повтореньем

образ впаян в желание, образом выдвинут взгляд.

 

Что бы мир не сорвался с петель и примет,

между сущим и ужасом вставлен поэт.

 

 

 

* * *

 

Безумие, оправданное верой –

Все, что осталось в зоне отчуждения,

Куда ни плюнь – слепое наслаждение,

И слишком настоящие химеры.

 

Бог сокращён числом и архетипом,

Мы безнадежно прокляты свободой

От Пустоты, отчаянья и гриппа

И дуем… или молимся на воду.

 

В словах слова... и снова распят Логос,

Но как теперь в Твои отдаться руце?!

В бездарный век фальшивых революций

Любая тварь глядит Савонаролой.

 

Зачем-то рыба выпала на берег

И ловит бесполезный свежий воздух,

Случаются герои и империи,

Подонки, президенты, холокосты…

 

Случаюсь я, случаются невесты

И женихи, поллюции, неврозы,

Случаются в одном и том же месте

Овидий и его метаморфозы.

 

Случилась жизнь, но не случилась скука

И перед сном, и в длинном коридоре,

Из тьмы во тьму протянутые руки

И нами не отпущенное горе.

 

 

 

* * *

 

Любое между сущим расстояние –

души предел, удел предельной дали

Нас открывает дар непонимания –

Зияние блаженства и печали.

 

Границы и фигуры наслаждения

Не совместимы с твердыми телами,

Мы сингулярны, бездна между нами

Помещена в свободное падение.

 

Дух грезит одинокими предметами

И ловит смерть с закрытыми глазами...

Очерчены просветы силуэтами,

Летать и падать между облаками.

 

 

 

 

* * *

 

Я отпускаю странный дух

Во тьму чудовищных сомнений

И понимаю вслух и вдруг:

Смерть не касается растений,

 

Микробов, ангелов, могил,

Камней, структур, протуберанцев,

Свободных женщин, лиги наций,

Машин и лошадиных сил...

 

Непредсказуемая жуть

И предсказуемые звуки:

Ласкают маленькую грудь

И клавиши… слепые руки.

 

Что открывает поцелуй

Впервые – неисповедимо.

Душа, как воздух, между струй

Бежит из Иерусалима,

 

А я ступенями навзрыд

От неизвестного Шопена...

Откуда возникает стыд?

Кому принадлежит измена?!

 

Прикосновение... весь мир –

Поверхность женщины и света

Из неподвижно чёрных дыр –

Отсутствие любых предметов.

 

Отсутствием испытан слух,

А мы разыгранные в лицах,

Обречены любить и сниться,

Любить и слышать странный дух.

 

 

 

Маниакальный мышонок

 

Маниакальный мышонок

Ищет поющую кошку,

А психиатр, подонок,

Видит его немножко.

 

Слышит мышонок голос

Светлый и сокровенный…

Кто-то седой и голый

Вдруг перерезал вены.

 

Как же идти за взглядом

И не боятся круга

Петь и любить из ада

И не утратить слуха?!

 

Голос поющей кошки

Длит и Таит измену,

Лезет Эней из кожи:

Тьму шевелят сирены.

 

Лезет Эней из кожи,

К мачте прилипли руки,

А психиатр, сука,

Курит и слышит тоже.

 

Как оторвать от кошки

Голос, а глаз от уха?!

– Лоботомия, крошка!

Лоботомия, сука!».

 

Круг, размыкая кругом,

Данте восходит к черту,

Кто-то с кошачьей мордой

Душу пугает Духом.

 

 

 

 

КОДА

 

Новый голос под небом,

еще колыбель неподвижна,

но застыли качели

и движутся с первым лучом

одичавшие за ночь

весь мир изучившие тени,

не заходит луна,

но теряет сакральный объем.

Звезды светят, как прежде,

но свет исчезает в приметах,

ключ прозрачен и чист

и незрим под высокой горой...

Между пальцев песок,

на ладони песок и монета,

недостроенный город

исчезает под детской стопой.

Словно жертвенный скот,

брат глядит на внезапного брата,

«здравствуй, брат. – здравствуй, суд» –

говорит окровавленный брат.

Запад в небо – восход,

небо к смерти – Восток на закате,

где во тьме не кончается взгляд…

Здравствуй, брат!

До безумия – пение страха,

от бессмысленных бдений до встречных огней,

от подлунных теней до обугленной плоти,

от звезды до плеча –

  Слово, Дерево... вдох.

  Слово. Дерево... выдох.

Между вдохом и выдохом – проклятый сад.

В птице зреет полет до рождения,

  гений

созревает в полете и спит наугад

до начала ума и безмолвной границы…

Надо мной и собой наклоняется брат…

Здравствуй, сад! Под ветвями безмолвного взрыва,

над незримым обрывом плывут города.

Стог не тонет в игле, лица вставлены в лица…

Слово, Дерево... вдох.

Слово, Дерево – сад!

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали