Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ИГОРЬ КАРАУЛОВ

Игорь Караулов родился в 1966 г. в Москве, где проживает и по сей день. Окончил географический факультет МГУ. Работает переводчиком. Автор поэтических книг «Перепад напряжения» (2003), «Продавцы пряностей» (2006), «Упорство маньяка» (2010), «Конец ночи» (2017), «Ау-ау» (2018), «День святого Валентина» (2021). Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Арион», «ШО», «Воздух», «Бельские просторы», «Плавучий мост», «Критическая масса» и др. Лауреат Григорьевской поэтической премии (2011), победитель Волошинского конкурса (поэзия) (2017), дипломант премии «Московский счет» (2019).

◪ ◪ ◪

 

Остаются стекло и щебёнка,

испарившейся крови следы.

Остаётся слезинка ребёнка —

неподъёмная капля воды.

Остаётся зелёная палочка,

муравейного братства секрет.

Остаётся азовского парубка

неопознанный труп на земле.

Позабытое заново пройдено.

Что задумался, рыцарь на час?

Не с того начинается Родина?

Но с чего-то же надо начать.

Наконец, остаются Каштанка

Белый Бим и собака Муму

и сидят у разбитого танка,

вопросительно глядя во тьму.

 

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Я назвался твоим человеком

и уже не уйду никуда.

И вернусь не весною, так летом,

когда станет из снега вода.

Когда тлеющих звёзд сигареты

разгорятся в большие костры

и деревьями станут скелеты,

что на холоде машут костьми.

Не колеблем ни веком, ни ветром,

я для важного дела храним

с той минуты, как вороном, вепрем –

кем, не помню – назвался твоим.

 

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Персефона спускается в ад,

верещит под ногами стекло,

и никто в этом не виноват,

просто время такое пришло.

Персефона спускается вниз,

её джинсы синей синевы.

Отступает весёлая жизнь,

выкинь музыку из головы.

Персефона нисходит туда,

где жужжит вагонетки пчела

и чугунное сердце труда

раскалилось, как меч, добела.

На дорожку присядь, не спеши.

Есть о чём потрепаться с тобой.

Серебристым платком помаши

перед тем, как спуститься в забой.

Будет время, из чрева земли

Персефона вернётся назад.

Разговоры, что с нею вели,

наши внуки договорят.

 

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Я побывал в Новокузнецке,

где я ни разу не бывал,

и о нелепом человечке,

как о себе, переживал.

Во все века здесь были кузни

и до сих пор не снесены.

Отсюда можно место казни

увидеть через полстраны.

И от Семёновского плаца

дорога долгая лежит

туда, где доменное пламя

сжигает кокс и антрацит.

На свете есть ли что смешнее,

чем этот вывих головы,

чем человечек с хрупкой шеей,

твердящий о своей любви?

И что для унтер-офицера

нетрудно прокормить семью.

И что всего важнее вера

в судьбу и в избранность свою.

Как это жалко и убого:

провинциальный город К.

встречает тайного пророка

как пожилого жениха.

Неумолима эта чаша,

отрава в свадебном вине.

Но этот мир и эта Маша

почти на нашей стороне.

 

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Я очень скучаю по городу,

который ничем не хорош,

зато его жители гордые

и каждый второй – молодёжь.

Сплошные панельки да сталинки,

и очень большая река,

и плотные снежные валики

у каждого парадняка.

И снега, как тёплого хлебушка,

хочу я от белого дня.

В том городе ждёт меня девушка,

а может быть, ждёт не меня.

А может быть, старая женщина

стоит у хмельного ларька

и с небом беседует жестами,

как очень большая река.

 

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Русская литература, ласковая жена,

в городе Николаеве нынче запрещена.

Разрешены аборты, пытки и кокаин.

Русской литературы нету для украин.

Разрешены Макдональдс, Будда и Сатана.

Русская литература нынче запрещена.

В городе Кропивницком, бывший Кировоград

русской литературе больше никто не рад.

В Екатеринославе, на берегу Днепра.

знать не желают росчерк пушкинского пера.

Прокляли в Конотопе нашу „Войну и мир“.

Будете как в Европе, каждый себе Шекспир.

Видно за океаном пламя от русских книг.

Не дописав романа, празднует Стивен Кинг.

Было в семье три брата, нынче осталось два.

Сами ли виноваты, карма ли такова?

Горькие ли берёзы? Жёсткий ли алфавит?

Карцер для русской прозы будет битком набит.

Но как слеза ребёнка или кислотный тест,

русская запрещёнка стены насквозь проест.

 

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Меня интересует современность,

вся эта мутность, временность и бренность,

сиюминутность, шаткость, суета,

на шестерной законных два виста.

Конечно, есть и вечные красоты,

сияющие горние высоты,

невозмутимый звёздный небосвод,

но вновь поручик карты раздаёт.

Вот современность в лермонтовском духе:

летают пули, глупые свистухи,

а офицеры разливают грог,

пока судьба им отмеряет срок.

Любуюсь тем, что завтра станет прахом,

викторией, что обернётся крахом

и вновь восстанет, где её не ждут,

благословляя лёгкий бег минут.

 

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Я русский – это значит «рашен»,

и ход событий мне не страшен.

Не унесёт река времён

меня во вражеский полон.

Я смесь кровей из анекдота:

и немец, и поляк, и кто-то

ещё, кого здесь больше нет –

обычный русский винегрет.

Я думал о себе так много:

и бог, и царь, и шут, и вор.

А оказалось, вот дорога

и вот дорожный разговор.

У нас с собой запасы браги,

мои попутчики – варяги,

бритоголовый Едигей,

поэт из бывших хиппарей.

И важный чин из Петербурга,

и кандидаты всех наук.

И нас уносит Сивка-бурка,

переходя на гиперзвук.

 

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Война не будет длиться вечно,

конечен счёт её скорбей.

Задумчиво и человечно

ползёт по кухне муравей.

Вот он спустился с ножки стула

и на полу продолжил путь.

Он крана глянцевое дуло

обходит, чтоб не утонуть.

Посмотрим, что у них в пенале:

крупа и сахар, соль и мёд.

Что ожидает нас в финале?

Кто проиграет, чья возьмёт?

Война не будет длиться годы –

и он сквозь щёлочку в окне

выходит в вольный мир природы,

стремясь к покинутой родне.

Песчаный холмик не могила,

а дом, в котором все свои.

«Приятель, где тебя носило?»-

воскликнут братья-муравьи.

И он расскажет им про доты,

про долгий штурм пчелиных сот,

про стрекозиные налёты

и не стемнит, и не соврёт.

Про то, как он бродил по кухне,

отбившись ночью от полка,

как он мечтал, что мир не рухнет,

а только сдвинется слегка,

лишь понарошку и в уме лишь.

Но муравейника сыны

ему ответят: что ты мелешь?

Здесь нет и не было войны.

 

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

На войне убивают.

Раз, и нету бойца.

А в тылу умирают

просто так, без конца.

От какой-то истомы,

от предвестья беды.

От лимфомы, саркомы,

в общем, от ерунды.

Умирают нагими

на соседской жене.

На войне только гибель,

смерти нет на войне.

Смерть заводится в тёмных

и прохладных местах.

Обитателя комнат

соблазняет в мечтах.

Заползает по-змейски

обречённому в рот.

И бывает, от смерти

убегают на фронт.

Где стальные богини,

огневая страда.

Где зерно, что погибнет,

не умрёт никогда.

 

 

 

 

Черника

 

«Жизнь после смерти существует», —

говорит британский учёный.

 

Он садится в дутое кресло,

запивает таблетку бокалом сухого шерри,

регулирует микрофон

и повторяет:

«Жизнь после смерти существует.

 

Мы провели эксперимент,

отобрали троих согласных.

Троих, кому терять было нечего.

 

Наркомана со сгнившей ногой мы взяли из клиники,

несчастного влюблённого сняли с лондонского моста,

русского олигарха вынули из петли

в ванной его особняка в Челси.

 

Мы посадили их в лодку,

построенную по египетскому проекту,

который был найден во рту

у мумии царского писца.

 

Напоили их сонной водой

и пустили вниз по Темзе.

 

Знаете, мы тогда не ожидали многого.

Еще один грант, еще один ловкий отчёт.

 

Потом мы весело встретили Рождество.

С коллегой Бобом, с нашими семьями

поехали в Инсбрук.

 

Там Боб сломал позвоночник,

неудачно упал на склоне.

 

Я переспал с женой Боба, Пэт.

Мне было очень стыдно,

но она была так мила и несчастна.

 

А к Пасхе зачем-то вернулись они.

То есть как вернулись?

Лодку нашли на краю скалы, в Шотландии.

 

Все трое были здоровы, довольны жизнью,

стоит ли говорить.

 

А что они видели, о чём рассказали?

 

Рыжие домики, бурые домики, лето.

Озеро светлое, чистое, но холодное.

Нары в два этажа, узкие очень кровати.

 

На завтрак — мусс шоколадный, лиловый кисель, запеканка.

„Tere” — говорила им белая, полупрозрачная женщина

будто бы с зачатками крыльев за плечами.

„Tere” — они ей отвечали,

скоро научились так отвечать.

 

А потом они видели склон,

где толкались зелёные мхи и черника

и побеждала черника.

На коленях они ползли вверх,

по пути объедая чернику.

 

Уже и колени, и локти,

и лица у них были в чернике —

синие, чёрные,

а склон не кончался.

 

Но вот он и кончился.

На плоской вершине

их ждало солнце — спокойное, бледное.

 

„Это я, ваше солнце, — говорило оно. —

Я не жгусь, меня можно потрогать”.

 

Солнце протягивало к ним

свои семнадцать рук

и сажало в лодку.

 

Они плыли над местностью, высоко-высоко,

и леса елей казались лесами можжевельников,

и леса елей казались лесами можжевельников,

и холмы казались валунами,

и море казалось веером

освещённых дорожек.

 

Что сейчас с этими людьми?

Ну, если вам интересно…

 

Наркоман занимается гольфом,

третье место в родном графстве.

 

Влюблённый теперь проповедует

слово Божье

в джунглях Калимантана.

 

Этот безумный русский сказался мёртвым,

а на самом деле уехал к себе домой,

взял в аренду участок леса в глухом краю

и выращивает чернику.

Только чернику».

 

Учёный вытер салфеткой гной,

выступивший из складки на лбу,

поправил перчатку,

сверкнув жёлтой костью

запястья.

 

«Ну вот, пожалуй, и всё».

 

Затянулся ночной эфир.

Вот-вот рассветёт, и надо спешить к машине.

Как-то не хочется с солнцем наперегонки.

От его длинных, острых, стремительных рук

не хочется уходить, как от полицейской погони.

 

Хочется просто спокойной дороги домой.

 

 

 

 

Кукушка

 

Когда Протопопова вывели

из состава совета директоров,

отлучили от процесса

принятия решений,

оттолкнули от живого дела

возрождения консервной отрасли

и перевели в простые учетчики,

он попытался увлечься актрисами

и актрисульками.

 

Ездил на фестивали новой драмы,

изучил значение слова verbatim

и был в полушаге

от покупки клетчатых брюк.

 

Но актрисы показались ему

слишком пухлыми и крикливыми,

а актрисульки — слишком худыми

и меркантильными,

и он перестал мечтать о чём-либо,

зато понял, что можно просто мечтать.

 

Он представлял, что сидит в шезлонге

на берегу бескрайнего океана

и через него проходят гравитационные волны —

лиловые, малиновые, фиалковые,

смородиновые, фисташковые —

и в такт этим волнам

его тело сожмуривается и разожмуривается,

как будто всё оно состоит из очей.

 

А потом прилетают туканы, и воздух

становится жёлтым.

Жёлтые клювы туканов бегут по воде,

бьются о берег.

 

Туканы — друзья.

Многое хочется им рассказать.

 

О том, как строили цех в Боровом,

и поставщик оборудования —

нет приличных слов для него —

вдруг потребовал предоплату.

 

Как тянули ветку в Малое Арбалетово,

тщетно надеясь

удешевить логистику.

 

Как вывозили больницу из-под обстрела

на своих камазах, в кювет побросав

ящики маринованных паттисонов.

 

Ещё о том, что он знает место,

где кукушка предсказывает

не количество лет,

а количество поцелуев.

 

Это как ехать

из Игнатовки в Сырокожево.

 

Лилька шепнула тогда:

встань под дерево, Протопопов.

Сколько скажет она,

столько раз я тебя поцелую.

 

Тридцать девять раз

прокуковала кукушка,

а Лилька засмеялась

и убежала.

 

 

 

 

Не приезжай

 

Не приезжай.

Тут и так достаточно снега.

Он висит в корзинах и смотрит

глазами убитых пленных.

Так повелел генерал Моралес,

бывший повстанец, а ныне

крутой диктатор.

И мы старались.

Немало наших погибло на этих сценах.

 

Режиссёр командует: «снято»,

но ничего не снято.

Кардинал возглашает: «свято»,

но ничего не свято.

 

Всё очень зыбко, неопределённо,

надвое сказано и непрочно.

С юга залетают крошечные шпионы,

с гор спускаются группы косматых рабочих.

 

Не приезжай.

Когда ты приезжала

на прошлой вакации,

вдруг зацвела кипенная акация,

и белая вишня зрение поражала

не хуже самурайского кинжала,

и тёрн, колючий и наглый,

изъездил нам очи на школьных коньках,

и яблоня пылала как магний.

 

Вся долина была в лепестках,

и никто не мог знать,

побеждён ли снег или нет.

 

Война тогда шла ещё двадцать лет

между енотами и тапирами,

обезьянами, пумами и пиратами.

А ты ничего не знала

в своем Саратове.

 

 

 

Дудочка

 

Светоч Светочей,

Любимый Верблюд Аллаха,

почётный доктор множества университетов,

отец восьмиста детей,

герой тысячи анекдотов,

короче —

президент Бактрии,

хорошо вам известный,

умер.

 

Но страна об этом ещё не знает.

 

И дети всё так же насилуют карусели,

а чиновники берут взятки,

а жёны чиновников

целуются с молодыми шофёрами,

а седомордые народные писатели,

восседая в восторженных чайханах,

тянут «эээ» и «ооо»

и «гх» произносят гортанно.

 

Вместе с тем, надо же что-то делать.

 

При слове «делать» первая мысль о русских.

Если бы покойный умер от сердца,

обратились бы в Институт сердца.

Если бы он умер от рака,

обратились бы в Институт рака.

 

Но он умер от смерти —

просто смерть проходила мимо

и прихватила его душу,

будто спелую грушу базарный воришка.

 

Поэтому позвонили в Институт смерти.

 

Есть такой, точно скажу, в Сокольниках —

двухэтажное старое здание, верх деревянный.

Зато, говорят, ещё семь этажей под землёй

и прямой выход в правительственное метро.

 

За период с двадцатых годов

прошлого века

там научились лечить

шесть или семь видов смерти.

Но их столько ещё осталось —

нелепых, скандальных, неумолимых

её разновидностей.

 

В общем, сказали, попробуем. Но без гарантий.

И вот уже на лётное поле

выходят специалисты

со свинцовыми и цинковыми чемоданчиками.

 

В просторных печальных покоях

с позолоченными колоннами

вчера ещё всесильное тело

они заключают в тяжкие кандалы

вроде тех, что сулили ему при жизни

представители оппозиции.

 

Два дня проходят впустую,

только пот со лбов

капает на жёлтую кожу трупа.

 

Но на третий день, ближе к полудню,

все стрелки скакнули вправо,

один мизинец зашевелился,

а губы — губы заговорили,

будто кто-то руководил ими изнутри:

 

я пастушок девятнадцати лет

с дудочкой я народился на свет

нежная песня приятна стадам

дудочку я никому не отдам

 

мой шелковистый рогатый народ

дудочка вместе возьмёт-соберёт

с ней ни одна не погибнет овца

дудочка будет со мной до конца

 

стадо моё растерялось во мгле,

я одиноко брожу по земле

в зябком тумане не видно села

что же ты дудочка так тяжела

 

сделалась ты тяжелее ядра

сделалась песня твоя недобра

стала ты чёрной скалы тяжелей

я умираю от песни твоей

А вскоре к их главному побежали сотрудники:

дед наш запузырился!

 

Это значит: будто перекись водорода

стала сочиться из-под мёртвой кожи,

и зашипела, и пошла зеленоватыми пузырями.

 

В неполные три минуты тело растаяло,

и на койке осталась

только маленькая деревянная дудочка.

 

Ну не хоронить же дудочку?

 

Её подложили в гроб

под задницу загримированному преступнику,

расстрелянному по случаю в центральной тюрьме.

 

Вскоре жизнь потекла по-прежнему,

только у памятников сменились лица

и народные писатели

перестали говорить «гх» гортанно,

ибо новый правитель был из другого племени.

 

А ещё рассказывают:

стали видеть с тех пор

юношу на горах,

как он бежит, длинноногий, по самому гребню,

отбрасывая тень на долину,

как взлетает, превращается в белое облако,

которое на лету созревает,

как плод смоковницы.

 

И вот уже чёрная туча

с резкими огненными клыками

громом гремит

над фонтанами плоской столицы:

 

Дудку отдай! Слышишь, дудку!

Немедленно дудку отдай!

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Остаются стекло и щебёнка,

испарившейся крови следы.

Остаётся слезинка ребёнка —

неподъёмная капля воды.

Остаётся зелёная палочка,

муравейного братства секрет.

Остаётся азовского парубка

неопознанный труп на земле.

Позабытое заново пройдено.

Что задумался, рыцарь на час?

Не с того начинается Родина?

Но с чего-то же надо начать.

Наконец, остаются Каштанка

Белый Бим и собака Муму

и сидят у разбитого танка,

вопросительно глядя во тьму.

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Я назвался твоим человеком

и уже не уйду никуда.

И вернусь не весною, так летом,

когда станет из снега вода.

Когда тлеющих звёзд сигареты

разгорятся в большие костры

и деревьями станут скелеты,

что на холоде машут костьми.

Не колеблем ни веком, ни ветром,

я для важного дела храним

с той минуты, как вороном, вепрем –

кем, не помню – назвался твоим.

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Персефона спускается в ад,

верещит под ногами стекло,

и никто в этом не виноват,

просто время такое пришло.

Персефона спускается вниз,

её джинсы синей синевы.

Отступает весёлая жизнь,

выкинь музыку из головы.

Персефона нисходит туда,

где жужжит вагонетки пчела

и чугунное сердце труда

раскалилось, как меч, добела.

На дорожку присядь, не спеши.

Есть о чём потрепаться с тобой.

Серебристым платком помаши

перед тем, как спуститься в забой.

Будет время, из чрева земли

Персефона вернётся назад.

Разговоры, что с нею вели,

наши внуки договорят.

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Я побывал в Новокузнецке,

где я ни разу не бывал,

и о нелепом человечке,

как о себе, переживал.

Во все века здесь были кузни

и до сих пор не снесены.

Отсюда можно место казни

увидеть через полстраны.

И от Семёновского плаца

дорога долгая лежит

туда, где доменное пламя

сжигает кокс и антрацит.

На свете есть ли что смешнее,

чем этот вывих головы,

чем человечек с хрупкой шеей,

твердящий о своей любви?

И что для унтер-офицера

нетрудно прокормить семью.

И что всего важнее вера

в судьбу и в избранность свою.

Как это жалко и убого:

провинциальный город К.

встречает тайного пророка

как пожилого жениха.

Неумолима эта чаша,

отрава в свадебном вине.

Но этот мир и эта Маша

почти на нашей стороне.

 

 

 

 

◪ ◪ ◪

 

Я очень скучаю по городу,

который ничем не хорош,

зато его жители гордые

и каждый второй – молодёжь.

Сплошные панельки да сталинки,

и очень большая река,

и плотные снежные валики

у каждого парадняка.

И снега, как тёплого хлебушка,

хочу я от белого дня.

В том городе ждёт меня девушка,

а может быть, ждёт не меня.

А может быть, старая женщина

стоит у хмельного ларька

и с небом беседует жестами,

как очень большая река.

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали