Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.
Джим Моррисон
ИГОРЬ БУЛАТОВСКИЙ

Каменные стихи

 

  da gehauft sind rings

  Die Gipfel der Zeit

  Holderlin. «Patmos»

 

Земля похрустывает корочкой

и раскрывается на той

странице-створке разговорчика,

за известковой запятой,

 

за аммонитом, после вводного

и обращения на «Ты»

к тебе, лицо собранья водного

и поземельной пустоты,

 

на той странице замусоленной,

на той, зачитанной до дыр

водой проточной, подневоленной,

грызущей твердый красный сыр.

 

Ты, говорят, земную книжицу

в гудящих пальцах разломил

и прописал большую ижицу

ее вязанкам трудных жил

 

и жил нетрудных, натрудившихся

и канувших в земной огонь,

земную воду, и отмывших всё:

и пот, и соль, и грязь, и вонь.

 

Теперь терпеть им снова засветло,

считая каменный песок,

и вверх без кирок и без заступов,

под ветром жил, наискосок,

 

идти, наращивая мускулы,

к вершинам времени, туда,

где бесприютные корпускулы

войдут в них снова – навсегда,

 

где в них войдет вода невинная

и невиновный сладкий хлеб,

и жизнь, теперь за смертью видная,

и корень «зем», и корень «неб»,

 

что в них сплетутся обращением

тяжелых, благодарных смол,

и щебетаньем, и прощением –

в один последний, первый ствол.

 

 

 

 

 

* * *

 

Есть музыка над вами, суки, суки!

Шерсть воздуха полна ее прозрачных гнид,

их выбирают сморщенные руки

тяжелых склеротичных аонид.

 

И каждую, младенческую, – к ногтю.

И щелкает... И в голове слышна

засыпанная паровозной копотью

по пояс – елисейская страна.

 

И каждый раз – в последний раз, и снова

в последний раз вам музыка звучит,

и каждый раз, не сдерживая слова,

в последний раз вам музыка звучит!

 

 

 

 

 

* * *

 

  Я скажу тебе с последней...

  О. Мандельштам

 

Лязгай жуть в трубе в час летний,

прямо в той

пережаренной «Котлетной»,

залитой

 

постным солнцем оптимизма

до краев,

где стекла стекает призма

в семь слоев,

 

где над супом плачет ложка

в три ручья,

и себя не жаль немножко,

сгоряча,

 

где раскатывают губы

над борщом

исрафиловы раструбы,

и еще-м-м-м

 

есть минута на послед-

нее «прочти»,

замыкающая бред-

ни «без пяти».

 

 

 

 

 

* * *

 

Тоска прекрасная, надплечная,

чуть-чуть звенящая тоска,

дощечка, солнцем искалеченная,

у пра-, у левого виска.

 

И так она обратно хочет выгнуться,

и так выгибается вся,

что тень ее болит в тупом углу лица,

до острого угла лицо слезя.

 

И катится зерно, и катится

в тоскующий подол земли,

и вот уже в цветочек платьице,

метелки воздух подмели.

 

 

 

 

 

* * *

 

Бог слабых сил, плечей сутулых,

живущий в ложечке груди,

дай воздуха, ты дхнул и сдул их,

и в этот раз не подведи;

 

бог всех начал скупых и трудных

и мелких полустертых букв,

бог жил натруженных, и – рудных,

последних слов и первых звуков,

 

бог бешенства и бог лишенства,

бог меда, молока и фиг

в кармане, блажи и блаженства,

и бог-дитя, и бог-старик,

 

бог-террорист и бог-сатирик,

бог умников и дураков,

и бог-историк, и бог-истерик,

и тот, что был, и – был таков,

 

но так и быть, еще немного

есть, иногда, возможно, вдруг

(дай бог), дай, бог, немного бога

чуть-чуть внутри, чуть-чуть вокруг.

 

 

 

 

 

* * *

 

Если бы воздух отчаянья был почище,

а мертвая вода – послаще,

если бы Кухня Духовной Пищи

пищу богов готовила реже,

ты разглядел бы в конце аллейки

двух трясогузок, хвостами друг к другу,

клювы – в стороны, герб шайки-лейки,

что подчиняется чистому звуку.

И никакому слову. И слово

стало бы звуком, полным и чистым,

к чему оно, впрочем, всегда готово,

но попадается нам, речистым.

 

 

 

 

 

* * *

 

Умных лиц я больше в воздухе не вижу,

здесь природа к своему концу

подошла и всё размазывает жижу

дурьих слез по плоскому лицу.

 

Чем тебя обидели? Что у тебя отняли

ангелы, прежде чем сбежать, –

куколку тряпичную в лоскуточке шали,

в дочки заигравшаяся мать?

 

И куда они ее, где ее приставили

босоногой девкой в барский дом,

чтоб козе небесной ли, чтоб небесной краве ли

натирала вымя птичьим молоком?

 

Чтоб доила утром козье ли, коровье –

в звуковое чистое ведро,

что промыто досветла говорливой кровью,

распирающей ребро.

 

 

 

 

* * *

 

  Animula blandula vagula...

 

душка поблядушка побирушка

бедного тельца кидалачка

иди ты сама знаешь куда

в черную дыру японскую

там и шути свои шуточки

 

 

 

 

* * *

 

И эти липы, и эти тополи

над серой дорожкой, по которой шел

вдоль стадиона, где призраки хлопали,

если призраки забивали гол.

 

И солнце как-то так бедно рябило,

и в сандалетки набивался песок,

и маленькое синеватое било

большого времени било в висок.

 

Наверно, набегался и еще не отды-

шался, шальному пистону брат,

брат мячей, мечей, ничей, бубнящий оды

Играм, бу-бу, будто читая слова назад.

 

 

 

 

* * *

 

Что стоишь и всё глядишь на небо,

бедный, бедный гражданин земли?

Там, на небе, рифмы нет на «небо»!

Здесь, под небом, свет ночной зажгли...

 

Свет зажгли, а погасить забыли,

и горит везде забытый свет,

свет, везде забытый, клочья пыли,

колтуны планид или планет...

 

Что там, вечер или день, на стогнах,

ядовитый вагиновский день

или вечер в синеватых стеклах,

что рифмуют сбивчивую «тень»?..

 

 

 

 

* * *

 

Лицо, лица, лицу, лицо, лицом, лице...

Кого ни посади на золотом крыльце,

кого ни позови – сапожника, портного

и доброго еще, и честного какого –

царевича, царя, советчика, врача –

все сядут на крыльце, ворча и гогоча,

работая свою нехитрую работу

и между делом колупая позолоту.

 

Случайное лицо, случайное число,

приветствую твое слепое ремесло!..

 

 

 

 

* * *

 

Там русский свет стоит в углу

за тихой ширмочкой китайской,

и два дракона на полу,

когтя друг друга, там катаются.

 

Там свет еврейский, дикий свет,

лежит, разбросанный повсюду,

сбиваясь в клочья много лет, –

в густой подшерсток чуду-юду.

 

Там свет ничейный говорит

на улице одно и то же,

как будто вечный Вечный жид:

«Мне б только отдышаться, боже...»

 

 

 

 

* * *

 

Словарный ангел залетает сюда

на серых суффиксах, -ышках,

он в запасе, его оставили навсегда

в мальчишкиных книжках.

 

Это ангел историй, страшных, простых,

страшно простых историй,

где ходит ходуном полутораногий псих

по берегу моря

 

и стих полуторастрокий бормочет без конца,

подвывая дальнему грому:

«Пятнадцать человек на сундук мертвеца,

йо-хо-хо, и бутылка рому!»

 

И мальчик следом сбивается с ног

и о чем-то спросить боится,

потому что за ним сквозь надплечный дымок

следит говорящая птица.

 

Тропический ангел галлонов и пинт,

на квинте сорвавший голос,

сжимает в зубах Капитан Флинт

серебряный Сильвера волос.

 

 

 

 

* * *

 

Хорошо о смерти говорить

в сорок лет хорошими стихами,

вечную подергивая нить,

ветчину свою некрупными кусками

нарезая на спокойный хлеб

дармового творческого лета,

задавать вопросы, ждать ответа

сколько влезет – полон хлев!

 

 

 

 

 

 

КАРАНТИН

 

Стихи 2003-2005 гг.

               

 

 

  * * *

 

  Liryka, liryka,

  tkliwa dynamika...

  Галчинский

 

Лирика-то лирика, нежная динамика,

И ангелология, и даль,

Только встань, пожалуйста, дальше от динамика:

Голову продует, хоть не жаль.

 

Сквознячка в полчерепа, сквознячка летейского

Можно не почувствовать вполне.

Что-то там всё плещется на краю житейского,

На короткой плещется волне.

 

Что-то там из мурочек, что-то там из дурочек

Мозг тебе заводит вкругаля.

Гражданин прохожий мой, не гаси окурочек:

Может пригодиться для... для... для...

 

 

 

 

 

* * *

 

И все слова – лишь подозренья

(ни одной улики),

Свидетели без преступленья,

Филёры, флики,

 

Что под сырыми фонарями,

На ветру наитий,

Прислушиваются ночами

К трубе событий.

 

За что назначены награды –

Знать они не знают,

Пищанью труб сифонных рады,

И повторяют

 

Подозреваемых приметы,

Вредные привычки,

Часы деля на сигареты,

Тепло – на спички.

 

И с каждой спичкой невозможней

На ветру погони

Скрывать огонь неосторожный

Во тьме ладони.

 

 

 

 

 

* * *

 

Слов бесконечный остаток,

Растущий в кривом углу, –

Как ангелов початок,

Слетевшихся на иглу.

 

В сладкой пыли гомозятся

Согражданами житья.

Кто сможет удержаться

На краешке острия?

 

Те, что всей стаи ничтожней,

Всей стаи родней нулю,

Всей кодлы осторожней

Затягивают петлю.

 

 

 

 

 

* * *

 

Что ни скажешь – говоришь

Одно: жалко, жалко.

На зубах кошачьих мышь

Скрипнет считалкой.

 

Сколько набрала песка

Подпольная шёрстка,

Столько и грызи пока:

Даром что жёстко!

 

Отольются в алфавит

Свинцовые слёзки.

Что там под ногой скрипит?

Сохлые доски.

 

И – по лыкову мосту

Гуляй тише, тише,

В ледяную высоту

Кто шишел-вышел!

 

 

 

 

 

* * *

 

Догоняй, догоняй, голубок мой, своих

На своих легковейных двоих,

На своих легковерных, давай,

Догоняй, догоняй, догоняй!

 

Верь подвздошному ветру

Аж до хруста в груди

И тому километру,

Что свистит впереди.

 

Поперёк, поперёк, поперёк всех широт

Протяни ненасытный живот,

Не теряй, не теряй же свой румб,

Голоногий, дворовый Колумб!

 

Не всё вслух, не всё в голос,

Что любовь, что тоска,

Солнца гаснущий волос

Щекотнёт у виска.

 

Пусть Мария, и Пинта, и Нинья твои

Пустят по? ветру розы свои,

И свистит им навстречу простор:

Сальвадор, Сальвадор, Сальвадор!

 

Пусть и нету в том толку,

Да несёт далеко

И вихрастую холку

Раздувает легко.

 

 

 

 

 

* * *

 

Ну что ты всё слушаешь? Нет ни фига

На этих частотах сегодня,

Ни шарка по сердцу тебе, ни тычка,

И – ладно: так вроде свободней!

 

Не слушай, тебе говорят! Отвали!

Все птички домой улетели

И в гнёзда словарные снова вплели

Обрывки своей канители.

 

 

 

 

 

* * *

 

Приходят, как шахтёры,

Все в угольном порошке, –

Последние разговоры,

Так, ни о чём, налегке.

 

Усталые мужчины,

И лиц-то не разглядеть,

Лишь фосфорные морщины

Могут ещё гореть.

 

И жизни полусонной

Та?к вот шуршит говорок,

Как в трубке телефонной –

Угольный порошок.

 

 

 

 

 

* * *

 

  В этом – времени учтивость...

  Случевский

 

И муха по окошку

Слеповатому жужжит,

И муза понемножку

В уголке своём скрипит.

 

Над повозкою глагола

Опять кивает кнут,

Заряжай-ка, балагола,

Пусть денег не дадут!

 

И рысью по дорожке

В райских яблочках бежит,

И Диззи на подножке

На дуде своей дудит.

 

Вот и вечность нам навстречу

Выходит с пирогом,

Вы – кусайте. Я – отвечу.

Расскажете потом!

 

Да – времени учтивость,

Никому и ничего.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А поставим-ка на кривость

Балаголы моего?

 

 

 

 

 

* * *

 

  Иудейская пустыня

 

– Как сказать прости-прощай

На этом языке?

(Ничего не отвечай,

Верти цветок в руке.)

 

– Что ты вертишь? Посмотри!

Послушных лепестка

Там осталось только три:

Вот эм, вот эл, вот ха.

 

– МаЛаХ, малах, как вдохнуть

От воздухов твоих,

Если заложила грудь

Вся пыль костей сухих?

 

Если камни здесь горят

И фертом ходит прах,

Если вместо цифр стоят

Буквы на часах?

 

 

 

 

 

* * *

 

  В. Ш.

 

С чего это вдруг, Ильдефонс,

Какая контрольная доля

Берёт с полутыка на форс

Две красных луны ALCOHOL'я?

 

Их ставят на столик ребром

И щёлкают ногтем, пуская

Крутиться, крутиться волчком

То ближе, то дальше от края.

 

И сдуру, чтоб наверняка,

Цепляя надсадные струны,

Всё ставят на решку, пока

Над Краковом крутятся луны.

 

И всё продувают, как пить,

И ветер, и ночь, и карету,

– Как ветер за фалды ловить, –

И красную вывеску эту.

 

 

 

 

 

* * *

 

– Шарлатаны, шарлатаны,

Витезслав, Константы,

Золотые хулиганы,

Маги, некроманты!

 

Коммутатор! Коммутатор!

Где телефонистка?

Фу-ф! – На связи трансмутатор.

– Кто вы? – Алхимистка.

 

– Номер? Барышня, не знаю,

В каталогах нету.

Что? Сейчас пересчитаю.

А считать комету?

 

(И с одной, и на другую

Скачут блохи с треском,

До корней электризуя

Шкуру Альмагеста.)

 

– Комму... тьфу ты! Трансмутатор!

(Занято, свободно...)

– Вильям Харви, circulator,

Что-нибудь угодно?

 

– Ничего... прошу прощенья,

Видно, обсчитался,

Впрочем... – словообращенья:

Что-то застоялся.

 

– Это запросто, да только

По какому кругу?

– Ну... по малому, а то я

Уморю подругу.

 

(Из одной летит в другую

Огонёк со свистом,

Раскаляя золотую

Глотку Трисмегиста.)

 

– Восемнадцать миллионов

Триста сорок тысяч!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– ...саксофонов, лампионов

Ангельских количеств,

 

Тесных столиков, запястий,

Вспышек сигареты,

Догорающей от страсти:

Где ты? Где ты? Где ты?..

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

– Я-то здесь, а в эпицикле

Где-то, где-то, где-то

Попугай на мотоцикле

Чапает в Черетто.

 

 

 

 

 

КАРАНТИН

 

– Ни жить, ни петь почти не...

– Куда уж, не говори...

(А ты в портовом карантине

Гори, гори.)

 

– Ведь на твоём пожаре

Глаза никому не ест...

(Закрой глаза, и: Navigare

necesse est.)

 

– Так провождая целый...

– На берег опять никак...

(Опять вывешивай не белый,

А жёлтый флаг.)

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Снова капля ветровая

На лету не склёвана,

А на сером голубая

Нежно размалёвана.

 

Что засиневело ею –

Может, сердцу знается,

Только зимнему вернее

Всё по ветру маяться.

 

На высокой высоте

Что-то скажет быстренько –

Не поймёшь, как будто те

Флажки на мачтах выспренние.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Шуршит на явку мёртвый лист,

И ветер с проводов

Снимает, как радист,

Малявы связников,

 

Шуршит простреленный мешок,

Пластмассовый стакан,

Газеты мёртвый клок,

Крысиный шарабан,

 

Шуршат картонки полудней,

Обёртки полуслов,

И армия теней

Выходит из углов.

 

И ты один... одна из них,

За ними вслед шуршишь –

Всего лишь полустих,

Всего лишь... только лишь...

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Ничего не скажут эти –

Кто там, чей черёд.

Так и простоят как дети,

Разевая рот.

 

И чирикай – не чирикай,

Только гул и гул

Песенки родной и дикой

В дудках клаузул.

 

И чего там – гули-гули?

Крошки на снегу?

Что не съели, то смахнули,

Больше ни гу-гу.

 

И уже не крошки – пятна

Рядовых кровей.

Пойщи-ка след обратно.

Дудки, воробей!

 

 

 

 

 

*  *  *

 

  И с миром утвердилась связь

  Блок

 

Так вот она где утвердилась

Твоя посполитая связь...

На кой тебе эта милость

И milosc такая далась?

 

Ищи – перепрятаны звуки.

Теплей... холодней... горячо.

Для тяжести этой – руки,

Для тяжести этой – плечо.

 

Но легче тебе ни на волос,

На самый седой, на виске.

Для тяжести этой голос,

Как спичка в пустом коробке.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

  Дням настоящим молвив: нет!

  Блок

 

Ну конечно, вдохновенье.

Как же без него

будет "анье", будет "енье" –

наше ничего?

 

Всё как было, всё как было

при любом царе,

ничего не изменило

точку и тире.

 

Сколько строчек, столько точек,

всем один ответ;

отвечай, урод-сыночек,

как по струнке: "Нет".

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Кто скажет за тебя,

Кто повторит,

Как эта лепта, не любя,

Во тьме горит?

 

Кто повторит,

Кто скажет за тебя,

Как эта бедность не горит

Во тьме, любя?

 

Как поворот

Дорожки ледяной

Фонарь метёлочкой метёт,

Метёт одной,

 

Шлифуя до того,

Что не ступить?..

Смешней-смешней-смешней всего

Здесь просто жить.

 

 

 

 

 

* * *

 

  Д.

 

Давай с тобой отсюдова

Уедем, пока

Не выдали нам верблюдова

(На каждого) ушка,

В какое-нибудь государствие,

Где старикам теплей,

Где выдадут нам лекарствие

От памяти и соплей.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

  Ф.

 

  ... растущий в кривом углу...

 

Со всеми бесами угольными,

Тупыми, острыми, продольными

(Какие бывают ещё?) –

За это пятнышко горячее,

Невыводимое, незрячее

(Какие бывают ещё?)...

 

 

 

 

 

*  * *

 

Много ли нужно, много ли

Интересно тому?..

Чёрными клетками цоколи

Огородили тьму.

 

Много ли тех касается,

Кто в запасе опять?..

Тень-хоккеист бросается

К бортику тень прижать.

 

 

 

 

 

ПРОСПЕКТ

 

  Б. Р.

 

На проспекте – блеск витрин,

В стёкла бьёт аквамарин,

А за ними в сладком дыме расцветает кофеин.

 

Никого снаружи, лишь

У витрины ты стоишь,

На тревожные творожные пирожные глядишь.

 

Кто-то там, разинув рот,

Откусил и не жуёт,

Подавился? Разозлился? Задыхается? Орёт?

 

Извините. Виноват.

В рот, конечно, не глядят.

Что он хочет? Что хлопочет? Обернуться? Мне? Назад?

 

По проспекту – как легко! –

В гуттаперчевом трико

Пробегают, пробегают, пробегают с ветерком.

 

На проспекте с двух сторон –

Портупеек перезвон,

Нежно веет и свежеет утренний одеколон.

 

Вдоль проспекта в два ряда

Блещет хрома череда,

Ноги в хроме, как в истоме, как по нотам: ла-ди-да.

 

Что подмёточки поют

Тут, и там, и там, и тут?

Что там ловкие подковки вдоль поребриков куют?

 

Что танцуют? Вальс-бросок?

Марш-фокстрот? Канкан-рывок?

Что так сердце в ритме скерцо потихоньку ёк-ёк-ёк?

 

Может быть, приехал цирк –

Лошадиный слышен фырк.

Что ж так резво, что ж так трезво эти глазки зырк-зырк-зырк?

 

Вдруг закончился парад,

Гуттаперчевые в ряд,

Как бежали, так и встали, тихо встали и стоят.

 

И въезжает в тишине,

При хлысте и галуне,

Невесёлый и дебелый человечек на коне.

 

Огляделся и вздохнул,

Вяло хлыстиком взмахнул,

Покачнулся, улыбнулся и обратно повернул...

 

На проспекте – звон витрин,

Стёкла бьёт ультрамарин,

А за ними в сладком дыме расцветает керосин!

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Что станцевать за плугом,

Каждый решит сам,

Когда за Бежиным лугом

Заговорит там-там.

 

Покажется: раздувают

Языческий огонёк

И вертел навостряют

На твой лирический бок.

 

Тебя не станут жарить,

Дадут последний шанс,

Успеешь отгусарить

Свой маленький контрданс.

 

А после... – Ночь! – Нет, ночишка...

– Наступит! – Нет, приползёт;

Тогда наконец-то Тришка

По душу твою придёт!

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Говори о чём угодно,

Ничего не говори, –

Эта дама несвободна,

Раз-два-три да раз-два-три.

 

А когда тебе неймётся

Покатать во рту слова,

Лучше прочих отзовётся:

Раз-и-два и раз-и-два!

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Слабо тебе, хилятику,

Бумажному солдатику,

На киплинговский харч,

 

Слепому интендантику,

Слабо тебе в романтику

Небесных неудач.

 

Нашёлся тоже, маугли,

Ступать босыми на угли!

Ты жаба среди жаб.

 

(Какая там, корбьерова!)

Глотатель дыма серого,

Тебе не куража б,

 

А только б хрящик шёпота

Подсалить дрянью опыта,

Чтоб вчуже не скрипел,

 

И в черновик уставиться:

Того гляди, появится

Там серенький пробел.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

1.

 

Кто это идёт –

Голова вперёд,

Валенком пальто?

Кто это – никто?

Стой, кто идиот!

Честный человек?..

А – ча-а-астный человек!..

 

2.

 

По этой улице,

По дикой стороне её

Идёт-сутулится,

Он снова взялся за своё.

По этой улице,

По дикой стороне

Идёт и жмурится

На блик в окне.

 

Рисковый ветерок

Глумится за спиной его,

Кому свобода впрок,

Кому известно для чего.

Рисковый ветерок

Глумится за спиной,

Кому – наискосок,

Кто – по прямой.

 

Всё, что обещано,

Всё выпадет в момент ему.

Зачем тебе, шпана,

Зачем всё это одному?

Всё, что обещано,

Всё выпадет в момент,

И как затрещина –

Аплодисмент.

 

Что там ни скажется,

Потом не разберёт никто,

Как ни куражится

Его сутулое пальто.

Что там ни скажется,

Никто не разберёт,

А он отважится,

И повернёт.

 

И сразу ветерок

Притихнет за спиной его,

Кому все черти в бок,

Кому не больше одного,

И сразу ветерок

Притихнет за спиной,

Кому – черновичок,

Кто – в чистовой.

 

 

 

 

 

БЕРЕГИСЬ АВТОМОБИЛЯ!

 

Какие-то там битлы

Тебя возьмут на пол-иглы.

Музыка из-за угла

Всегда – была не была.

Собьёт – не собьёт? Собьёт!

А как же: слепой поворот...

Переходя, оглянись –

Какие там "или-или".

Да брось ты, автомобили...

Музыки берегись!

 

 

 

 

 

*  * *

 

Только песенки не стыдно,

Одну её жаль,

За ней одной видно

Близенькую даль.

 

Ничего там нету,

Как и должно быть,

И не стоило там эту

Линию чертить.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Для всех она одна

(другая, другая),

И кто-то дотемна

Сидит, перебирая

Конверты, и уже

Отложены на случай:

1. Ba mir bistu sheyn,

2. Besa me mucho.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Это маслице на сердце,

Кремовая розочка, белая.

Если в рифму, то лучшая – "сердце",

Если часть, то лучше – целая.

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Ты пришёл в новом пальтишке?

Не слова – звуки, скорее.

Может, ему в этом звуке-пальтишке

Было потом теплее.

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Нэй-нэй, нэй-нэй, нэй-нэй-нэй,

Нэй-нэй, нэй-нэй, ню-ню-ню...

Ih hob nit farshtejn di verter, nej-nej-nej,

Ih gedenk nor dir zingen, bobeniu.

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Разные слова обиженные!

Никогда ещё таких не говорили!

Не обиженные, а... Ну да, обиженные:

Уронили и забыли.

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Cколько там ещё? Лет десять?..

Хватит вам или довесить?

...9, 8, 7, 6, 5?

И один пойдёшь гулять!

 

 

 

 

 

*  *  *

 

  Д.

 

В полусне, междуречьем,

Над запястьем, предплечьем

Пробегает бочком

До ключицы, где тени

Розовели в движенье,

Голубели потом.

 

Не поднять ему выше

Глаз отвыкших – над крышей,

Не поднять ему глаз

От поребриков сбитых,

Остановок, разлитых

Полумглой в плексиглас.

 

Не расстаться с проезжей,

Отдохнувшей и свежей,

Чуть белеющей вновь,

С этой тенью над грудью,

Переправой, где трудит

Жилку вечная кровь.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

И к чему тут гармония эта?

И к чему там гармошка была?

Гераклитов огонь до рассвета

Всё сжигает, сжигая дотла.

 

Ну а вдруг и сгодится на что-то?

Ни на что и не вдруг, но опять

Будто ищет в потёмках кого-то

И не может никак отыскать.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

  О. Ю. и О. М.

 

Отяжелеет кузнечик,

И миндаль расцветёт.

Будет ли тебе словечек

Жалко? Вот-вот.

 

Или одних словечек

Тебе и будет жаль,

Когда расцветёт кузнечик,

Отяжелеет миндаль?

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Никаких обстоятельств – как божий день...

(Вот сморозишь, и не согреться,

И чего ни натянешь на свой плетень,

До конца уже не одеться.)

 

Никаких обстоятельств – как божья ночь...

(Вот исполнишь, и некуда деться,

И чего там дальше ни многоточь,

До конца уже не раздеться.)

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Можно сухими костяшками

Листьев себя развлечь,

Можно и со всеми тяжкими

Костьми лечь.

 

Сколько их ни подбрасывай,

Ни заказывай в уме,

Все они – одноразовый

Экивок Малларме.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Известное дело – извёстка, извёстка,

И, сколько ни ждите вестей,

Блестит непутёвая блёстка

В пустом переплёте снастей.

 

Известное дело – костяшка, костяшка,

И сколько вперёд ни гляди,

На брамселе сохнет тельняшка

С готовой дырой на груди.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

  ...без возврата!

  А. Григорьев

 

  ...без возврата!

  Андрей Белый

 

– Без возврата? – Без возврата!

Вот и дали петуха

(басаната, басаната)

Молодые потроха!

 

Это только для примерки,

Чуть поколет – потерпи,

Не тяни охлёст "Венгерки"

И стежки не торопи.

 

А не то как прочитают

В мелкий рубчик эти стиш...

Нагадают, нагадают, нагадают

Енфраншиш!

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Вот и ты попалась,

Рыбка, на крючок,

Вот и проболталась,

Чоки-чок...

Лучше б ты молчала,

Лучше бы не знала,

До чего же сладок червячок!

 

Что ни изовьётся,

Всё одна беда,

Сердце так и бьётся:

Да-да-да...

Для кого-то эта

Песенка не спета,

Для кого-то спета навсегда!

 

 

 

 

 

*  *  *

 

– Что, надоело? – Вот так надоело

(Пальцем по горлышку – чик).

Всем этим буквам, какое им дело,

В чём там заплёлся язык?

 

Что им за дело, кого там заело?

Кто там затряс кулачком?

Кто их построил за правое дело

В поле неровным рядком?

 

Что им урод, кавалер, офицерик,

Конь в деревянном пальто?

Что им до этих ходячих истерик?

Что им? Ну что им? Ничто!

 

Пусть они ждут своего генерала,

Мастера точных атак,

Чтобы на клеточки каждая встала

Так, только так, только так.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

В пользу бедных,

Злых и бледных, –

Чёрно-белый, чистовой.

 

Весь доход от этих точек,

Закорючек, экивочек –

В пользу сволочи святой.

 

Ну, ни холодно, ни жарко,

Ну, покойнику – припарка,

Людоеду – крем-брюле,

 

Только всё же, где ты, лекарь,

Где мороженщик, где пекарь?

На Земле ли? На Ойле?

 

 

 

 

 

*  *  *

 

– Как справляетесь?

– А так:

Каждый сам себе дурак,

Каждый сам себе урод,

Общий только Счетовод,

Он ведёт приход-расход.

Нет, ведёт! Нет, ведёт!

Нет, ведёт, ведёт, ведёт!!!

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Вот бы мне, как Сатуновский,

Рифмовать – не рифмовать,

Говорить, как волк тамбовский,

Век печати не видать,

 

Век в трамвайную трясучку

Весь просеять налегке

И за ручку рифму-сучку

Не ловить на сквозняке,

 

Век посеять из кармана,

Пыль посеять, прах пожать,

Дым вдыхать среди тумана,

Воздух ветром называть.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

  мелочь-музыка она и нищим по карману

 

  Контекст велик

  Кривулин

 

1.

 

– Музыка – мелочь, она и

Нищему по карману.

Мелочь есть?

– До хрена и

Больше, сейчас достану.

На мели? Понимаю.

Вот, играйте, а я

Вам пока наломаю

Ещё "копья".

 

2.

 

Во рту кудрявится язык,

Мясная загогулина...

Контекст по-прежнему велик,

Но нету в нём Кривулина.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

  Eheu fugaces

  Гораций

 

  Нас бомблять!

  Сатуновский

 

Эх и фугасит (как у Горация).

Это и скрасит русская рация.

Вот и таскай за собой!

Воображай, что ползёшь под фугасами,

Воображай: под колючкой, под трассами,

Изображай, что связной!

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Нет, конечно, гласная,

Кто бы сомневался в этом! –

Частная, маленькая гласная,

Только непонятки с цветом.

 

Только безударная,

В общем, проверять придётся.

Нет, ну кто сказал, что бездарная:

Это тоже отзовётся!

 

Что тебе? Сочувствия?

Может быть, и благодати?

Если не выгорит в искусстве, я

Гарантирую в печати!

 

 

 

 

 

"УСТА ИСТИНЫ" В МЕТРО

 

– А об этом?

– Ах, об э-э-том!

Об этом спроси у рта

Bocca della verita.

 

У кретина

Терафина

В метро поспрошай про то,

Что там как да как там что.

 

Что там будет,

Что не будет –

Узнай под шумок дурной

Новой жизни молодой.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

За тобой-то что – удачка?

Атмосферная подачка?

Хокусаи трясогузка?

Ветром схваченная блузка?

"Маленький цветок" Беше?

Зубки на карандаше?

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Это всё теперь – природа,

Жидковатого развода,

Бледноватого налива,

Что те слава, что те слива.

Что те слева, что те справа:

Тра?ва, тра?ва, тра?ва, тра?ва.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

  И ангелология...

 

Вы – заплатки на локтях,

вы – заплатки на коленях,

там, где тонко (смех и страх),

там всегда – по вашей фене

Феня в ботах, вами, вы –

белые заплатки речи

(есть ли течь ли, нету течи)

на загибах

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Не за страх, конечно, а за...

Только что ж тебе, зараза,

Страшно так, что в ки?шках вёртко,

Точно в пах тебе отвёртку,

Точно в жопу ржавый прут,

Точно все тебя берут

На фу-фу и на хи-хи, и

Рассыпаются стихии?..

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Вечерняя крестословица.

Бабочка? Мотылёк?

Ловится и не ловится:

уалёк? аалёк?

 

Вдруг и поймаешь (мало ли?)

из-под семи паволок,

что за семью покрывалами

в уголок поволок.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

  В. Д.

 

– И что это за музыка,

которая всегда?

Ну, в смысле, что за музыка?

Какое тра-та-та?

 

– Ах, что это за музыка,

которая всегда!

Ну, в смысле, что за музыка!

Какое тра-та-та!

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Пыль не дёргай за бородку,

Пусть дрожит пока

Под одну и ту же нотку

На губе сквозняка.

 

Не тяни себя за глотку,

Подрожи пока

Под одну и ту же нотку

На губе сквозняка.

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Где-нибудь в карантине,

Погасив бычок в волне,

Кто-то вспомнит обо мне.

 

И подумает моряк:

"Что-то не пойму никак,

Тут ништяк или нештяк?".

 

Приплывут к нему бычки

И налезут на крючки,

И повыпучат зрачки.

 

Леску выдернет моряк

И подумает: "Н...штяк!"

А вы думаете – как?

 

 

 

 

 

 

СТИХИ НА ВРЕМЯ

 

 

АВГУСТ

 

1.

 

  Д.

 

Опять бросаешь ветер на слова,

и сохнет свет на капле покрывала,

талатта выгибается едва

и преломляет впившееся жало,

и вот готовы «парус» и «волна»,

и пару слов уже размалевало,

и распускает (верная ж она),

всё то, что в просторечии соткала.

 

2.

 

Слов словесных,

всем известных,

uзвестных и глиняных,

глинобитных, битых, местных,

менянных и выменянных

на ходу, в ходу, в походе,

на шестнадцати ветрах,

на роду, в роду и в роде —

вроде пепел,

скажешь — прах.

 

3.

 

И от погибели не бойся,

и до спасения не жди,

раздрайся, растроись, расстройся,

шестью руками разведи —

 

большой костер себе с другими

(всё наше близко — доставай)

и жар чужой, чужой — своими

шестью руками загребай!

 

4.

 

Выключи свет за веревочку

и посиди в темноте,

к сердцу привыкни обновочку,

к тихому тику «те-те!».

 

Что-то тебе велика она,

что-то не жмется в боку…

Тихо, тетеря охранная,

нет никого на току.

 

 

 

 

 

СЕНТЯБРЬ

 

1.

 

  В. Д.

 

Ни жив, ни мертв кот Шрёдингера:

для всех котов темнота сера,

а для него темнота бела

до «ничего», до «былым не была»,

она пред ним, она при нём

и ледяным пахнет миндалём,

пока к нему (типа: как дела?)

не глянет во тьму демон Максвелла.

 

2.

 

Хоть говорящему еще,

уже не скажущему yже,

как этот ветер-вещмешок —

волынкой, сдавленной потуже.

 

Волынящему на пайке

припоя безнадежной пайки,

прибой не слыша вдалеке,

вблизи не различая чайки.

 

3.

 

  О. М.

 

Кто бы говорил,

а кто бы слушал,

кто бы гавриил,

кому бы в уши.

 

В голове кита

кричал Иона,

а теперь проста

песенка иона.

 

4.

 

летасты мои летасты

черным по белому нечасты

белым по черному редки

веточки весточки детки

на сером дворе на сером

ветру в голове заселом

ветру в головах стоящем

чаще чем вы почаще

над самой травой над самой

травой всегда той же самой

где я и другие лица

лишь ваши падшие листья

 

5.

 

В каком-то прямом наклоненьи

(в каком выпрямленьи косом?)

всё падает вдруг на колени

пред низеньким ветром-косцом.

 

Идет он от самого края

(все знают его нижину),

траве под коленца пуская

холодненькую струну.

 

И каждую нянчит он дважды

за тактом, затактом, за так:

забудь только слово каждый

забудь только слово шаг.

 

 

 

 

 

ОКТЯБРЬ

 

1.

 

Нежная корпия эта

старая,

старые тряпочки света

мaраны.

 

Створки хлопочут, как скворки,

душно тут,

тихо стоят поговорки

слушают.

 

Всё шито-крыто, а у-

зелок-то тут,

и от «уа» до «ау»

мелoк ведут.

 

Все чудеса в решете,

вот беда,

дырок полно, а лететь

некуда.

 

Красные ветки размыкать

вниз летел,

все люди как люди, а мы как

мыслете.

 

2.

 

Рядом, рядом, в тесноте

ряда, девочка-обида

наряжает буквы те

в платья бедные — для вида.

 

И стоят они рядком

в бедных платьях подневечных

маленьким обиняком

обвинений бесконечных.

 

3.

 

Тряпканы сыроватые,

серой ватой напхатые,

 

слов и пищи властители,

тряпканы-укротители.

 

Пятна теплые, страшные,

ваши, ваши мы, ваши мы.

 

Ну а вы-то, набитые,

чьи-то вы, чьи-то, чьи-то вы?

 

Ваши голые горлышки,

ваши головы-овощи —

 

кто обнимет, потешит их,

кто за ухом почешет их?

 

Только пёсенка многая,

только четвероногая,

 

только пёсенка страшная,

наша пёсенка старшая.

 

 

 

 

 

НОЯБРЬ

 

1.

 

Под сплошным серым небом,

на словах, на бобах,

с черно-белым хлебом

в рукавах,

зажимая в кулачке бобы

невысокой звуковой судьбы

(невесть-окой вестовой гудьбы).

 

Что там гyдит, что судит

по слогам, по складам,

что нудит и нyдит

пополам, —

не узнал бы, если б да кабы

не нашел волшебные бобы.

 

2.

 

Вот она стоит,

рядом никого,

дурочка на вид,

то-то и всего.

 

Хочет на просвет

ветки сосчитать,

поглядит в ответ

и начнет опять,

 

чтобы не сошлось,

чтобы не сочло

эту кривь и кось

ровное число.

 

3.

 

Ничего за этим «ду»,

кроме теплого «ду-ду»,

ничего за этим «ша»,

кроме темного «ша-ша»,

между этим вот «ду-ду»

и вот этим вот «ша-ша»,

спотыкайся на ходу

и дыши, едва дыша.

 

 

 

4.

 

CARMINA

 

  Пора, мой друг, пора

  П.

 

  Завелась кошениль

  П.

 

Парaрам вдруг парам,

не снам, не духам,

скорее — комарам,

скорее — мухам,

не жару, а жаре,

не пылу — пыли,

скорее — мошкаре,

чем кошенили.

 

 

 

 

 

ДЕКАБРЬ

 

1.

 

Мартобрятские песни трубач

завернул в черно-белый кумач,

и засунул под мышку трубу,

и сказал: «Не бобу, не бобу.

Ни о чем не бобу, никому,

ни бельмеса, бемоля, му-му,

ни за что не бобу, ни про что,

ни черта, ни черты. Решето.

Было больше, а стало — еще,

и не щеточка там, а трещо-

тка трещит, задевая губу

Аквилона, а я не бобу».

 

 

 

 

 

*  *  *

 

Тут тебе камушек,

тут и два,

гладит по макушке

камушки трава.

 

И сидит на камушке

Только-И-Всего,

гладит по макушке

ветерок Его.

 

Перед Ним водица

мелкая течет,

в той водице водится

чёт и нечёт.

 

Мостик деревянный

над водой стоит,

досками дырявыми

скрипмя скрипит.

 

И ни в эту, и ни в ту

сторону себя

время ходит пo мосту,

досками скрипя.

Игорь Булатовский — поэт, переводчик (с французского, идиша, немецкого и польского), филолог. Родился 31 мая 1971 года. Окончил исторический факультет Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена.

Автор нескольких книг стихов, публикаций в журналах «Звезда», «Сумерки», «Зинзивер», альманахах «Камера хранения» и др. Поэтика Булатовского восходит к некоторым поздним стихам Владислава Ходасевича: минимумом средств, тонкой передачей интонации (будь то разговорная речь или внутренняя) Булатовский выражает экзистенциальное одиночество лирического «я». Особенностью просодии Булатовского являются изощрённые вариации силлабо-тонических метров. Лауреат премии журнала «Звезда» за серию эссе (2001). Лауреат премии Губерта Бурды для молодых поэтов Восточной Европы (2005).

Основная сфера деятельности Булатовского-переводчика — поэзия на идиш. Особо значителен выполненный им перевод книги И. Мангера «Толкование Ицика на Пятикнижие» (2003). Кроме того, Булатовский переводил поэзию Поля Верлена, составив из своих переводов книгу «Сатурнийские стихи. Галантные празднества. Песни без слов» (СПб., 2001), — особенностью этой работы является попытка передать отличие французского стихотворного метра от русской силлабо-тоники; развитием этой работы стало двуязычное издание 2005 года (Поль Верлен, «Три сборника стихов», М.: «Радуга»), подготовленное совместно с Георгием Косиковым и Екатериной Белавиной, где Булатовский также один из авторов подробного комментария.

Совместно с А. Б. Устиновым подготовил к изданию две книги стихотворений поэта начала XX века Василия Комаровского. Совместно с Борисом Рогинским (под общим псевдонимом Рейн Карасти) опубликовал в журнале «Звезда» ряд эссе о литературе XX века, составивших сборник «Человек за шторой» (2004).

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ