Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ГЕНРИХ САПГИР

Генрих Вениаминович Сапгир родился в 1928 году в Бийске Алтайского края в семье московского инженера, вскоре вернувшейся в столицу. С 1944 года занимался при Доме пионеров в студии Евгения Кропивницкого, поэта и художника, лидера лианозовской школы, частью которого Сапгир стал спустя некоторое время после возвращения из армии. Под влиянием учителя перешел от традиционной системы стихосложения к созданию экспериментальных поэтических циклов. В СССР Генрих Сапгир публиковался только как детский писатель — автор стихотворных сборников и мультипликационных сценариев. В официальной литературной сфере Сапгир был также известен как переводчик. Его новаторская поэзия выходила только в самиздате и за рубежом. В 1979 году принял участие в литературном альманахе «Метрополь», изданном вначале в самиздате в количестве 12 экземпляров, а затем в США в издательстве Ardis Publishing. В 1988 году вступил в Союз писателей Москвы. С 1995 года — член ПЕН-центра. Умер в Москве в 1999 году.

Из книги ГОЛОСА

1958—1962

 

1. ГОЛОСА

 

Вон там убили человека,

Вон там убили человека,

Вон там убили человека,

Внизу — убили человека.

 

Пойдем, посмотрим на него.

Пойдем, посмотрим на него.

Пойдем, посмотрим на него.

Пойдем. Посмотрим на него.

 

М ертвец — и вид, как есть мертвецкий.

Д а он ж е спит, он пьян мертвецки!

Д а, не мертвец, а вид мертвецкий...

Какой мертвец, он пьян мертвецки —

 

В блевотине валяется...

В блевотине валяется...

В блевотине валяется...

 

..................................

 

Берись за руки и за ноги,

Берись за руки и за ноги,

Берись за руки и за ноги,

Берись за руки и за ноги

 

И выноси его на двор.

Вытаскивай его на двор.

Вытряхивай его на двор!

Вышвыривай его на двор! —

 

И затворяй входные двери.

Плотнее закрывайте двери!

Живее замыкайте двери!

Н а все замки закройте двери!

 

Что он — кричит или молчит?

Что он — кричит или молчит?

Что он — кричит или молчит?

Что он? — кричит или молчит?

 

 

 

РАЗГОВОРЫ НА УЛИЦЕ

 

Жена моя и теща

Совсем сошли с ума

Представь себе

Сама

Своих двоих детей

Нет главное — коробка скоростей

У нее такие груди

На работе мы не люди

Она мне говорит

А я в ответ

Она не отстает

Я — нет и нет

Оттого что повар и

Перепродает товары

Еще увижу с ним — убью

Мать

Твою

Уважаю, но отказываюсь понимать

Да что тут понимать

Сделала аборт

В ресторане накачался

Не явился на концерт

У бухгалтера инфаркт

Присудили десять лет

Смотрят а уж он скончался

Я и сам люблю балет.

 

 

 

ИКАР

 

Скульптор вылепил Икара.

Ушел натурщик,

Бормоча:

— Халтурщик!

У меня мускулатура,

А не части из мотора!

Пришли приятели,

Говорят:

— Банально.

Лишь женщины увидели,

Что это — гениально.

— Какая мощь!

— Вот это вещь!

— Традиции

  Древней Греции!

— Сексуальные эмоции!

— Я хочу иметь детей

  От коробки скоростей!

Зачала.

И вскорости

На предельной скорости,

Закусив удила,

Родила —

Вертолет.

Он летит и кричит,

Свою маму зовет.

Вот он входит в облака.

Зарыдала публика.

... Таково воспитательное значение искусства.

Раскланялся артист.

На площади поставлен бюст —

Автопортрет

Автофургон

Телефон-

Автомат.

 

 

 

РАДИОБРЕД

 

Лежа, стонет.

Никого нет.

Лишь на стенке черный рупор,

В нем гремит народный хор.

Дотянулся, дернул шнур!

Вилка тут, розетка там.

Не верит своим

Ушам:

Шум,

Треск,

Лязг металла.

Радио забормотало:

«Последние известия.

Экстренное сообщение!

...На месте

Преступления.

...Большинством голосов.

...Градусов

Мороза.

...Угроза

Атомного нападения

Эпидемия...

Война...

Норма перевыполнена!»

Снова хор. На фоне хора

Соло авиамотора.

Рев

Реактивной авиации.

Взрыв

Оваций!

Больной глядит остекленело,

Рука

Судорожно сжала одеяло.

Из дверей — издалека

Показался некто.

— Доктор!

Надо

У меня проверить гайки.

Диктор:

«Лунная соната.

Исполняется на балалайке».

 

 

 

БОРОВ

 

Сидоров

решил зарезать борова.

Боров

При виде Сидорова

все понял —

закричал от страха.

Побежал

волоча по снегу брюхо.

Сидоров — за ним:

— Убью,

мать твою!..

Боров

припустился вдоль заборов.

Верещит отчаянно.

Убегая от хозяина,

сало

забежало

во двор Егорова.

Сидоров и Егоров

ловят борова.

Сидоров со свиньей

разговаривает,

держит нож за спиной,

уговаривает:

— Мой хороший,

мой родной...

Егоров — по башке — поленом —

хряк!

Боров — брык — в снег.

Сидоров прижал коленом

брюхо

в душу погрузил клинок,

располосовал от уха до уха!

Вот как у нас!..

Кровь хлещет в таз.

И лежа

в луже крови,

похрюкивает боров,

Доволен другом Сидоров —

помог ему Егоров.

 

1960

 

 

 

ПРЕДПРАЗДНИЧНАЯ НОЧЬ

 

Льву Кропивницкому

Пахнет пирогами. Тихо.

Прилегла и спит старуха.

 

Из-за ширмы вышел зять,

Наклонился что-то взять.

Мигом сын вскочил с постели

И стоит в одном белье —

Тело белеет.

Вдруг

Зять схватил утюг.

Хряк! —

Сына сбил с ног.

(Крикнуть порывалась,

Но пресекся голос,

Встал отдельно каждый волос!)

Зять глядит зловеще:

«А ну, теща, отдавай мои вещщи!»

Надвигается на тещу —

И не зять, а дворник —

И не дворник, а пожарник.

За окном кричат: Поожар!

Запевает пьяный хор.

В багровом отсвете пожара

За столом пируют гости.

Зять сидит на главном месте.

Рядом с ним соседка Вера

Хлопает стаканом водку.

Зять облапил, жмет соседку.

Целовать! Она не хочет,

Вырывается, хохочет.

Зять кричит: «Женюсь, ура!

А законную жену

Из квартиры выгоню

Или в гроб вгоню!»

Галдеж: «Давно пора!»

В комнате все жарче,

Ярче.

С треском лопнуло стекло.

Дымом все заволокло.

Лица,

Глаза, разинутые рты —

Все проваливается...

 

В солнце половина комнаты.

На столе блюдо —

Пирогов груда.

Сын стоит в одном белье.

Из-за ширмы вышел зять,

Наклонился что-то взять:

— Эх, погодка хороша!

— С праздником вас, мамаша.

 

 

 

НОЧЬЮ

 

На Тишинском рынке ночью —

Тишина.

В Замоскворечье —

Ни души.

И на площади Свердлова

У колонн —

Никого.

Иду к заводу Лихачева.

Ни Лихачева,

Ни завода —

Вода

И больше ничего.

 

Лишь собака лает где-то

Возле Университета.

 

1961

 

 

 

КЛЕВЕТА

 

Напечатали в газете

О поэте.

Три миллиона прочитали эту

Клевету.

Незнакомцы,

Незнакомки

Шлют поэту

анонимки:

— Спекулянт!

— Бандит!

— Убийца!

— Печать не может ошибиться!

— А еще интеллигент...

— Справедливые слова.

Общественность — она права. —

Сказали чукчи и эвенки.

Редактор не подал руки...

Друзья-интеллигенты

Поэту принесли венки

И траурные ленты.

А поэт пропал без вести.

Говорят,

Уехал в гости.

Ни покаяния,

Ни завещания,

На двери

Три

Буквы —

На прощание.

На окраине Москвы

На шоссе

И в лесу

Поутру

По росе

Идет бандит и спекулянт:

Каждая росинка — чистый бриллиант!

Хорошо убийце

На зеленом лугу!

В солнце

Лес дымится

На другом берегу.

Посвистывает птица —

Газеты не боится!

 

 

 

 

УТРО ИГОРЯ ХОЛИНА

 

На постели

лежит

Игорь Холин —

поэт,

худой, как индус.

Рядом Ева — без

трусов.

Шесть часов.

Холин, закрыв глаза,

сочиняет поэму экстаза:

— Му!

Ева

лениво

повернулась к нему:

— Холин, ты в своем уме?

— Мар!

  Мор!

  Миру — мир!

Открылась дверь.

Вошел Сапгир.

Индус приветствует приятеля:

— Здорово!

Сапгир, полюбуйся, как Ева

красива!

У бедняжки

груди —

пушки!

Гляди,

какая линия бедра

у ней в седьмом часу утра!

Сапгир глядит,

как троглодит:

Он —

поражен!

Мелькнул за углом...

Бежит в магазин...

Между тем,

Игорь и Ева занялись тем,

чем занимался с Евой

Адам.

Вернулся Сапгир,

потрясает белоголовой бутылью.

Холин и Ева потрясают

постелью.

Сапгира это потрясает.

Стекла окон сотрясает

экскаватор

— Тар!

Тор!

Таратор!

Ева говорит: — Кошмар!

Холин: — Моя поэма!

Ева говорит: — Мама!

Исчерпана тема.

Холин зевает.

Сапгир выпивает.

Ева

не говорит ни слова.

 

... Поэма готова.

 

 

 

 

Из книги «Молчание» (1963)

 

 

НОЧЬ

 

Веч

Маш

Машинистка печ

Нач

Точ

Пр

Прошу Вас дать мне рас

Мать спит за шир

Шор

Сосед бос

Торчит ч

Стучит маш

Он зовет Маш, Маш

А под окнами шур

Маш

Тиш

Проснется Шур

Нет

Выключ

Свет

Ночь

Тысячи Маш

Тысячи Шур

Тысячи шор

Тысячи мур

Тысячи кош

Тысячи крыш

Лун

Стелется туч

Он

Впился зубами в плеч

Она

Мучь мучь

Тиш

Лишь за шир

Шор

В коридор

Мур

А под окнами шур

Маш

 

 

 

 

 

Из книги «Московские мифы»

 

 

ПАРАД ИДИОТОВ

 

Иду. А навстречу

Идут идиоты

Идиот бородатый

Идиот безбородый

Идиот ноздреватый

Идиот большеротый

Идиот угловатый

Идиот головатый

Идиот — из ушей пучки ваты

 

Идет идиот веселый

Идет идиот тяжелый

Идет идиот симпатичный

Идет идиот апатичный

Идет идиот нормальный

Идет идиот нахальный

Идет идиот гениальный

Идет идиот эпохальный

 

Одни идиоты прилично одеты

Другие похуже — небриты помяты

Одни завернулись по-римски в газеты

Другие — в свои чертежи и расчеты

Иные свой стыд прикрывают зарплатой

Иные ученостью эти — работой

 

Большие задачи

Несут идиоты

Машины и дачи

Несут идиоты

Идет идиот чуть не плача

«Несу я одни неудачи

Жена — истеричка

Начальник — дебил

И я — неврастеник

Себя загубил»

 

Идут идиоты — несут комбинаты

Заводы научные институты

Какие-то колбы колеса ракеты

Какие-то книги скульптуры этюды

Несут фотографии мертвой планеты

И вовсе невиданные предметы

 

Идут идиоты идут идиоты

Вот двое из них избивают кого-то

А двое других украшают кого-то

Какого-то карлика и идиота

 

Идиоты честные

как лопаты

Идиоты ясные

Как плакаты

Идиоты хорошие в общем ребята

Да только идти среди них жутковато

Идиотские песни поют идиоты

Идиотские мысли твердят идиоты

И не знают и знать не хотят идиоты

Что однажды придумали их идиоты

 

Идут работяги идут дипломаты

Идут коллективы активы и роты

И вдоль бесконечной кирпичной ограды

Идут идиоты идут идиоты

Играет оркестр «Марш идиотов»

Идут — и конца нет параду уродов

И кажешься сам среди них идиотом

Затянутым общим круговоротом

А может быть это нормально? Природа?

И есть и движенье и цель и свобода?

Недаром же лезли на ствол пулемета

Как листья осенние гибли без счета...

 

Так пусть же умру за мечту идиота

С блаженной улыбкою идиота

 

1970

 

 

 

 

Из книги «Сонеты на рубашках»

 

 

ТЕЛО

 

«Здесь только оболочка. Слезы вытри», —

сказал отец Димитрий

Продуто солнцем — все в огромных дырах

И время водопадом — сквозь меня

Но стыну гипсом видимость храня

В метро в такси на улицах в квартирах

 

Меня легко представить как коня:

Храп трепет плоть. Но вообще я сыро:

Вспотевший кус черствеющего сыра

В рогоже скользких мускулов возня

 

Чудовищный костюм — мильоны клеток

Дворец из тканей радужных расцветок

Пожалуй скиньте если надоест

 

Я многим тесно... А иным просторно...

Но вчуже видеть просто смехотворно

Как это решето спит! любит! ест!

 

 

 

ДУХ

 

Звезда ребенок бык сердечко птичье —

Все вздыблено и все летит — люблю —

И на лету из хаоса леплю

Огонь цветок — всё — новые обличья

 

Мое существованье фантастично

Разматываясь космос шевелю

И самого себя хочу настичь я

Стремясь из бесконечности к нулю

 

Есть! пойман!.. Нет! Еще ты дремлешь в стебле

Но как я одинок на самом деле

Ведь это я всё я — жасмин и моль и солнца свет

 

В башке поэта шалого от пьянства

Ни времени не знаю ни пространства

И изнутри трясу его сонет

 

 

 

ДУША

 

Не по любви а с отвращеньем

Чужое тело обнимала...

Не рада новым ощущеньям

На спинке стула задремала

 

Вина и водки нахлесталась

Подмышки серые от пота

Морщины страшная усталость...

Но предстояла мне работа

 

Меня вращали в барабане

Пытали в щелочном тумане

Под утюгом мне было тяжко!

 

И вот обняв чужую шею

Я снова девственно белею

И пахну свежестью — рубашка!

 

1974

 

 

_______________________________________________

 

 

 

КУЗНЕЧИК

 

над горизонтом подпрыгнуло солнце

подпрыгнул бинокль в руках наблюдателя

на столе подпрыгнума тарелка с черешней так

что со стола попрыгали ягоды

подпрыгнули рабочие на строительстве дома — продолжали работать как ни в чем не бывало

самолет в небе подпрыгнул на тысячу метров

желудок подпрыгнул к горлу

подпрыгнуло внезапно решение подпрыгнуть

подпрыгнул от беспричинной радости машинист электрички

подпрыгнула электричка на мосту

и подпрыгнули все пассажиры

далеко в городе на глазах темноволосой женщины подпрыгнула

чашка — на кафельном полу плыли белые осколки разлетаясь

подпрыгнуло предчувствие: придет

вдруг подпрыгнул политический деятель — мгновенный фотоснимок для журнала

подпрыгнули апельсины в сетке

подпрыгнули булки на прилавке

подпрыгнул пистолет в руке убийцы

подпрыгнули статуи в музее

изображение любви на экране подпрыгнуло

с мячом подпрыгнул негр-баскетболист

а Нью-Йорке подпрыгнуло здание МЕТРОПОЛИТЕН ОПЕРА

на Кавказе подпрыгнула гора

там же подпрыгнул город — и весь разрушился —

и множество вещей важных и неважных возможных и невозможных —

все подпрыгнуло сейчас по одной-единственной причине

в сухой траве подпрыгнул серый кузнечик

 

 

 

СОВРЕМЕННЫЙ ЛУБОК

 

  сержант схватил автомат Калашникова упер в синий живот

и с наслаждением стал стрелять в толпу

 

  толпа уперла автомат схватила Калашникова-сержанта

и стала стрелять с наслаждением в синий живот

 

  Калашников-автомат с наслаждением стал стрелять

в толпу.. в сержанта. в живот в синее

 

  в Калашникове толпа с наслаждением стала стрелять

в синий автомат что стоял на углу

 

  синее схватило толпу и стало стрелять как автомат

 

  наслаждение стало стрелять

 

О.Д.Филатова Г.Сапгир: "самокритика" текста

 

 

М. Айзенберг, представляя читателю поэтический сборник "Личное дело №", заметил, что написать что-то о

Л. Рубинштейне значит "написать вместо него очередную его работу". О Г. Сапгире нельзя сказать, что он "занимается литературоведением как личным творчеством", но "обнажение приема", конструктивного принципа, скрытых семантических пружин является существенным элементом его произведений. Имплантирование в художественный текст элементов литературоведческого анализа, критического разбора и вообще оценки со стороны другого сознания в форме отзыва, мнения и т.п. — явление сегодня весьма распространенное.

 

В. Курицын считает это характерным признаком постмодернистского этапа культуры: она "оставила в покое уже отрефлексированный мир" и "начала отражать самое себя". Однако, с нашей точки зрения, это не означает, что реальный мир для постмодерниста "деактуализируется и перестает существовать", просто необходимо спокойное исследование конкретных проявлений "внутритекстовой рефлексии".

 

В творчестве Сапгира комментарий "от автора" и "не от автора", акцентированное присутствие другого голоса (взгляда, оценки) выполняют самые разные функции. Например, моделируют в рамках произведения систему отношений, присущую литературному процессу в целом: автор — критик — автор (текст — восприятие его чужим сознанием — реакция автора). Ранний сборник "Голоса" (1958 - 1962) демонстрирует это на уровне сюжета — в разработке темы "художник и мнение о нем". В "Икаре" представление о скульптуре возникает из обрывков расхожих фраз и реплик персонажей: натурщика, простого человека, требующего прежде всего жизнеподобия ("Халтурщик! / У меня мускулатура, / А не части от мотора"); приятелей ("Банально"); женщин ("Гениально")3. Затем автор сам озвучивает этот гротеск ("гротески" — подзаголовок сборника "Голоса"), то наивно-трогательно, то иронически. В "Поэте и музах" музы — одновременно "античный хор" и "Литобъединение". Этой "компании" герой читает стихотворение "Завихрение", вполне законченное и самостоятельное, в котором оригинально подается актуальная для конца 50-х — начала 60-х тема "людей-винтиков", "завинчивания гаек": "Моя голова! / Не крутите слева направо! / Крац. / Крец. / Свинтил ее подлец! / Зараза! / Конец…"4 Открыто выраженный протест поэта против " муз", требующих больше пафоса и фальши, — важный мотивов, но не единственный: смысл возникает из взаимодействия чужих оценок, мнения автора-персонажа и молчаливого присутствия другого автора, представляющего целостную концепцию произведения.

 

Конфликт художника с профанным восприятием искусства суще- ствовал во все времена. Но именно в советскую эпоху ситуация стала тупиковой: профанность утвердилась во всех сферах официального, в том числе в массовом читательском восприятии (не потому ли в составе "Литобъединения" есть муза кибернетики, муза космической войны, но музы поэзии нет). И, поскольку требования, предъявляемые к "правильной" поэзии (плакатное жизнеподобие или зарифмованная идеология), были известны, предопределены были и стандартные официальные оценки поэзии "неправильной": "Напечатали в газете / О поэте. / Три миллиона прочитали эту / Клевету. / Незнакомцы, / Незнакомки / Шлют поэту: / анонимки: / — спекулянт! / — Бандит! / — Убийца! / — Печать не может ошибиться! / — А еще интеллигент…" Нормальная литературная полемика была невозможна, и ненормальность ситуации преодолевалась в рамках поэтического текста. По Сапгиру, мертвенная ре- альность шаблонов и штампов противостоит не только художественному сознанию, но и самой жизни: "Поутру / По росе / Идет бандит и спекулянт: / Каждая росинка — чистый бриллиант! / Хорошо убийце / На зеленом лугу! / В солнце лес дымится / На другом берегу. / Посвистывает птица — / Газеты не боится!"6 Дж. Янечек, полемизируя с М. Эпштейном, считает бесспорным ироническое отношение московских концептуалистов (Пригов, Рубинштейн, Некрасов) к своему строительному материалу — "шаблонам и пошлым стереотипам повседневной речи и пропаганды". У Сапгира первоначальный критический отзыв, окрашенный авторской иронией, начинает выполнять провокативную функцию: он провоцирует читателя заглянуть за картонку трафарета, заставляет идти дальше, к подлинному художественному смыслу.

 

В качестве шаблона, задающего некую установку, тоже в какой-то степени ограниченную, может выступать и литературоведческая категория — правда, здесь отношения не столь однозначны. Удивительно, но факт: поэт, близкий по формальным признакам стиха скорее к авангарду, чем к классике, большое внимание уделяет жанровым обозначениям, иногда весьма своеобразным. Чем менее традиционен термин, тем в большей степени он является авторской подсказкой, ключом к прочтению: "калейдоскоп" — не дефиниция жанра, зато очень точная характеристика композиционного принципа. Особую роль играют жанровые определения, взятые из других видов искусств: "Современный лубок", "Этюды", "Подмосковный пейзаж с куклой", "Портрет Анны Карениной (с усиками)", "Наглядная агитация (на мотив рисунка В. Сысоева)", "Орнамент", "Фокусы с разоблачением"; указанием на телевизионные жанры можно считать название "На экране TV". Во-первых, очевидна ориентация на визуальное восприятие образа, на зрелищные, в частности сценические, искусства. В стихах нужно не рассуждать, не рассказывать, а показывать — этому, по словам Сапгира, его научил Е. Л. Кропивницкий8. И если позднее поэт все-таки придет к "Рассказам в прозе и стихах", то и там доминировать будет не повествование, а чередование картин, реальных и воображаемых. Во-вторых, подзаголовки сборников ("гротеск", "метаморфозы") и названия ("Радиобред", "Опечатка (калейдоскоп)", "Сон", "Сон наяву") в совокупности воспринимаются в качестве стилеобразующего принципа. С одной стороны, это отражение нашего бытового и исторического абсурда, мира, где "наоборотная" логика стала нормой, с другой — проявление особого внимания автора к виртуальной реальности, "готовности смешивать миры", его страсти к "ментальным путешествиям", к "нырянию из жизни в жизнь".

 

Если термин берется в своем точном значении, то именно в области жанра развиваются сложные взаимоотношения классического и авангардного начал. Традиционные элегические темы, интонации (сборник "Элегии", 1967 — 1970) сочетаются со свободным стихом, ритмические единицы которого отделяются лишь паузами-тире; "Стансы", напротив, достаточно традиционны по строфике и ритмике, но состоят из фрагментов слов, как и вся книга "Дети в саду" (1988). Здесь индивидуально-авторское соотносится с жанровыми установками по принципу дополнительности, в других случаях авторская трактовка взаимодействует с акцентированной категорией жанра конфликтно, противореча заданной форме и сопутствующей ей семантике (книга "Псалмы", 1965 — 1966).

 

Ю. Орлицкий называет Сапгира "самым "прилежным" учеником в поэтическом классе Евгения Кропивницкого": вероятно, умение вести "диалог с традицией сонетной формы"9 Сапгир освоил именно там. Eeanne?aneay oi?ia a "Сонетах на рубашках" — своего рода провокация: читатель ожидает не только строгой строфики, изящной рифмовки, но и соответствующей им высокой топики. Однако именно здесь возникает приапическая тема, а "Сонет Петрарки" завершается довольно редким у Сапгира употреблением нецензурной лексики. В "Сонетестатье" отсутствие метра, полное несовпадение ритмических и лексических единиц ставит под сомнение существование смысла в исходном "правильном" тексте. Резко нарушая читательские ожидания, поэт придает динамич- ность, "живость" привычной литературной форме.

 

Не менее сложно взаимодействует авторское слово с романтическим каноном в "Этюдах в манере Огарева и Полонского". Как в конце ХХ века выразить "Я вас любил…", "Я встретил вас…"? Наверное, так: "высоко над помойкой синеет небесный квадрат / к нам благосклонно высокое Око Его; / крыши и окна колодцем — и там на самом дне / два белых червяка — Единое Существо"10. Или… в манере Огарева и Полонского, позволяющей быть романтичным и возвышенным, не впадая в банальность и не опасаясь упреков в допотопности. Ссылка на чужую "манеру" — своего рода кавычки, без которых авторскому голосу как бы неловко звучать "так искренно, так нежно". При обращении к социальной тематике здесь даже возникает эффект своего рода "сплошности" времени: "Обыск был у Турсиных — все ли цело? / Все сидят наперечет люди дела"; "Прочли письмо узнали росчерк / Вот кто иуда, кто доносчик!". Чье это время? Полонского? Огарева? Сапгира?

 

Авторское слово может устремляться на периферию текста, как бы заключая само себя в скобки. В "Сонете-венке" лишь первая фраза дана от автора, затем идут надписи на траурных лентах; каждая — концепт, претендующий на завершенное знание о человеке: "От неизвестной — НАКОНЕЦ-то ТЛЕН ТЫ!" / "ПРИЯТЕЛЮ — от Робинзона Крузо" / "ЕВРЕЮ — от Советского Союза" / "ЗАЧЕМ ТЫ НЕ УЕХАЛ? — диссиденты". Смысл рождается из авторского взаимодействия с этими схемами: молчаливого — внутри текста, открытого — в околотекстовом пространстве, в эпиграфе ("Алеше Паустовскому, трагически погибшему — попросившему перед смертью в подарок этот сонет") и сноске ("Подарок за подарок — ответный дар Алеши был рисунок — заброшенное кладбище в пустыне"). В сноску к сонету "Будда" уходит воспоминание об отце, в подстрочное примечание к сонету "Бесстрашная" — об умерших друзьях: "Эльская и Циферов, мои милые Надя и Геннадий, — их могилы почти рядом на Ваганьковском". М. Айзенберг заметил, что у авторов, пришедших в поэзию "после концептуализма", "лирическое высказывание ищет какой-то защиты". Конечно, Сапгир не заложник "концептуальной линии", но в "Этюдах в манере Огарева и Полонского", несомненно, роль "защиты" лирического слова играют отсылки к русским и немецким ро- мантикам.

 

В околотекстовых и внутритекстовых комментариях, становящихся элементами художественного целого, проявляются типичные черты постмодернистской эстетики. Диалог цитат, разных языков культуры и обнажение приема ярко представлены в "Псалмах", где слово Библии и голоса человеческие (один из которых — авторский) организованы по принципу контрастной полифонии. "Псалом 150": "1. Хвалите Господа на тимпанах / на барабанах / … … … (три гулких удара) / 2. Хвалите Его в компаниях пьяных / … … … … … (выругаться матерно)". Строка собственно текста чередуется со строкой-указанием на долженствующий здесь быть текст. Мы видим конструктивный принцип вместо текста, точнее, конструктивный принцип, ставший текстом. Строки второго ряда напоминают авторские ремарки в драматических произведениях, предписывающие актеру определенные жесты, действия, паузы и интонации: "Молча ликуя / … … … … … (молчание)"; "Аллилуйя! / (12 раз на все лады)"14. Автор "провоцирует читателя на непосредственное участие в импровизированной молитве"15, отношения их подчеркнуто эксплицируются.

 

Данный прием у Сапгира и соотнесен с общими принципами ви- дения и изображения мира, и достаточно локален. В одном из "Москов- ских мифов" ("Дионис") появившийся на главной улице "смуглый юно- ша / В венке из виноградных листьев" вовлекает в буйство весь город. Вот как показан один из центральных фрагментов вакханалии — драка: "Развернулась как на экране / (кадр) / Кто-то гонится за кем-то через площадь / (кадр) / Двое лупят парня в кожаной куртке / (кадр) / Лицо зашедшееся в крике / (кадр)"16. Комментарий в скобках (с точки зрения стиховой организации — долгая пауза) усиливает визуальность, сценичность и кинематографичность образа. Так драка становится именно тем, чем и должна быть как часть Дионисий — зрелищем. Сапгир не доводит внутритекстовую рефлексию до той стадии, когда, по признанию Л. Рубинштейна, "самоописание" системы "является ее неотъемлемым признаком"17, но нередко самый способ изложения абсолютно неотделим от излагаемого. В стихотворениях первой половины 90-х годов поэт доводит до совершенства свой "метод", основные черты которого определяются в сборнике "Форма голоса" (1990). Ключевое стихотворение — "Персональный компьютер" — вначале воспринимается как занимательная игра: "1. Текст: навык тексты работать приобретать / вы быстро необходимый персональный (см.) / 2. Работая с текстами на персональном компьютере вы быстро / приобретаете необходимый навык (см. № 1) / 3. Работая с вами персональный компьютер быстро приобретает / необходимый навык (см. Текст) / 4. Вас быстро приобретает персональный компьютер…"18 и т.д. Казалось бы, эксплуатация приема упраздняет иерархию смыслов. Но метод оказывается удивительно продуктивным: волнообразное движение скрывает слова, возглавлявшие фразу, но возносит на гребне то, что было второстепенным, и результат одновременно по-своему логичен и — непредсказуем. Перевертыш — обязательный этап движения, но не завершающий:

 

сержант схватил автомат Калашникова упер в синий живот и с наслаждением стал стрелять в толпу

 

толпа уперла автомат схватила Калашникова-сержанта и стала стрелять с наслаждением в синий живот

 

В итоге побочный мотив ("с наслаждением") становится грозной темой, подчиняющей все остальные: "наслаждение стало стрелять"19. Следующий за "Формой голоса" сборник носит характерное название "Развитие метода" и включает в себя стихотворения "Метод" и "Кошка и саранча (торжество метода)". "Метод" — продукт современного компьютерного мышления, постмодернистски распространяемого и на черновики Пушкина, который, по мнению Сапгира, "работает как кибернетическая машина. У него мысль висит на кончике пера. И он раз- раз-раз-раз, если ему нужно, ищет какой-нибудь эпитет. И сюда и туда"20.

 

В прозе Сапгира отмеченные особенности выражены слабее, за исключением одного из последних рассказов — "Бабье лето и несколько мужчин". В нем текст делится на две равные части: "от автора" и "не от автора". В авторскую "половину" включен самостоятельной главкой фрагмент письма Е. Л. Кропивницкого, учителя и друга. Размышления о характере реализма стихов Сапгира созвучны задушевным авторским мыслям о жизни и смерти, о существующем и несуществующем; маленькая приписочка о том, что лето кончилось и наступила осень, перекликается и с заглавием рассказа, и с лейтмотивом заката-увядания, а появление имени Кропивницкого (подпись — словно мемориальная табличка) присоединяет дополнительный мотив памяти.

 

Во второй части — "не от автора", а от компьютера, на котором автор работает, — можно обнаружить едва ли не все, из чего состоит обычная критическая статья: мотивный анализ, определение основного эмоционального тона, биографический комментарий, выявление прототипов, разбор художественных средств. Однако читатель, простодушно поверивший комментарию и принявший его за объективное мнение, истину в последней инстанции, ошибется, потому что рядом с "расшифрованным" Валентином Катаевым комментатор посадит парочку Степанов Щипачевых, да еще перемешает героев с зябликами, лесными клопами и солеными огурцами; потому что настойчивый рефрен "всех их можно только пожалеть"21 именно нарочитым акцентированием ставит себя под сомнение… Впрочем, если читатель совсем не поверит, он тоже окажется в дураках: в главе восьмой изображен действительно Катаев, а Степаны Щипачевы действительно многочисленны и трудноразличимы. А когда компьютер-комментатор приходит к отрицанию логики и признанию Бога, воображения и метафоры, две половинки рассказа соединяются в единое целое, и становится ясно: "лирический поэт, по природе своей, — двуполое существо, способное к бесчисленным расщеплениям во имя внутреннего диалога"22. Таким Сапгир остается и в своей прозе.

 

В заключение можно заметить, что в творчестве Сапгира внутритекстовая рефлексия не только не "заворачивает" текст "на себя", превращая культуру в "змею, поедающую себя с хвоста"23, но, напротив, служит средством связи с реальностью, актуальной формой диалога с современностью.