Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ИГОРЬ ЕРЕМЕИЧЕВ    С Т И Х О Т В О Р Е Н И Я

Еремеичев Игорь Валерьевич (1962–2016). Главный режиссёр телекомпании «Тонус» (Сергиев Посад). Родился в рабочей семье. Начинал работать на одном из заводов города Загорска (ныне Сергиев Посад). Окончил Московский институт приборостроения и одновременно Московский заочный университет искусств по специальности "режиссер народного театра".

В 1987 году окончил Московский Институт Приборостроения.
В 1988 году Всероссийский Народный Университет Искусств.
С 1992 года – главный режиссёр ТК «ТОНУС» Сергиев Посад.
Публикации в поэтических сборниках:
- «Нота МЫ» 1997 г.
- «Поэты Сергиева Посада» 1999 г.
- «Братина» 2000 г.
- «День поэзии 2000» 2000 г.
- «Литературный Пересвет» 2008
Авторские сборники:
- «Синестезия» 2008 г.
- «Улица у лица» 2011 г.
С 2001 года член союза писателей России.
С 2004 года член международного объединения кинематографистов.
Славянских и Православных народов.
С 2008 года Заслуженный работник печати Московской области.
В 2007 году награждён почётным знаком Союза журналистов России
«За заслуги перед профессиональным сообществом».
В 2010 году награждён почётным знаком гильдии переводчиков России
«Антон Чехов».
В 2011 году награждён орденом «Владимир Маяковский».

А ЗНАЕШЬ ЛИ ТЫ

 

А знаешь ли ты, как я рвался к теченью,

Сжигая мосты твоего благосклонства,

Сжимая в тисках твоего нетерпенья

И слабость и страх своего превосходства.

 

Мне стали нужны безопасные ночи

Несметной княжны безусловного счастья,

Любая беда, если зла и порочна,

Слепая слюда проливного ненастья.

 

Мы встали с тобой на одну табуретку,

Мы создали бой за одно измеренье,

Зачем ты жила, целясь в ту же отметку,

Когда жалость сжалась в жуть упоенья.

 

Любовь замолкает, когда все стреляет,

Надежда надеется, что в нее верят,

А Вера боится того, что случится,

И все хорошо, ничего.

 

 

 

АДМИРАЛ

 

(как я умирал)

 

В носу ковыряя,

Наверно не зря я

Полез в эту кашу,

Хотя и не нашу,

Здесь ходят по кругу

От севера к югу,

Здесь в силе теченье,

Но нету свеченья.

Довольно уютно

И даже удобно

Верить распутно,

Врать бесподобно,

Есть незаметно,

Едва пробуждаясь,

Жить безбилетно,

Не утруждаясь

  Там, где сто сот свечей,

  Там, где нет щей и борщей,

  В мире больших ключей

  От всяких смешных вещей.

Теперь о серьезном,

Хотя уже поздно,

И звездам уже бы

Вернуться на небо,

Но солнечный остров

Беспечно и просто

Растаял в тумане,

И мы в океане.

Мечта совершилась,

Мечта состоялась,

Все, как и снилось,

Все, как смеялось,

Но все случилось

И очевидно

Все завершилось,

И как-то обидно,

  Что в мире больших ключей,

  Где столько смешных вещей,

  Где нет борщей и щей

  Ты и никто и ничей.

Я в чем-то ошибся,

Чего-то не понял,

Об угол ушибся

В спальном вагоне,

А время катилось

В это время по краю,

Мечта претворилась,

И я умираю

  В мире больших ключей

  С брелоками в виде руля,

  Там, где ты гуще щей,

  Там, где ты ниже нуля.

 

 

 

БОКОВУ

 

Листаю фамилии всяких там лохов

Занусси Зархи Пастернак и Набоков

А может быть Боков конечно же Боков

Король напряжений и всяческих токов

 

Магистр осенних летающих листьев

Царь осторожной запутанной кисти

Маг и мудрец от меча и пера

Кем-то разбуженный вечно с утра

 

Чем-то встревоженный и увлеченный

Неугомонный и колокозвонный

Вечно со всеми и вечно один

Сам себе раб сам себе господин

 

 

 

 В ШОКОЛАДНУЮ СКАЗКУ

 

В шоколадную сказку

Я снова гляжу,

Безоглядную ласку

Под сердцем кружу,

  В шоколадные гири

  Залит мой свинец,

  В недосказанном мире

  Казнен мой гонец,

В шоколадный вагон

Упорочена грусть,

Боль не пьет самогон,

Моль не радует дуст,

  В шоколадную воду

  Расхристана грязь,

  Во двухтысячный сроду

  Я шел не крестясь,

В шоколадный камин

На поленья берез

Бросил первый свой гимн

Я из сумрачных слез.

 

 

 

ВАГОНЫ

 

(всем, кто когда-либо работал…)

 

Я вынужден скучать,

Но должен их встречать,

Они должны стучать,

Когда они проходят,

И хочется позвать,

Куда-то опоздать,

А может просто знать,

Что вот сейчас и вроде

Они поманят вдаль,

Они нагреют сталь,

Они вожмут в педаль

Свой пах на повороте,

И будет рвать печаль

Случайную медаль,

И будет пить печаль

Случайный Паваротти,

Я часто убегал,

Но так и не попал,

Ни омулем в Байкал,

Ни шпалой на погоны,

Я просто их встречал,

И трудно провожал,

А это лишь вокзал,

И это лишь вагоны.

 

 

 

ВАРЕЖКИ

 

У судьбы на краешке

Мама вяжет варежки,

А у крыш из снега постель,

На столе рогалики,

На стене фонарики,

На земле зима и метель.

  А старая синяя птица

  Сквозь ледяной витраж

  Звездным крылом стучится

  В мир беспокойный наш.

У зимы на челочке

Ветер вьет веревочки,

Вертит очертанья домов,

А на елке белочки,

И съедают стрелочки

У часов двенадцать часов.

  А вокруг снегурочки,

Неземные дурочки

Раздувают счастье людей,

Мама вяжет варежки

У зимы на краешке,

Чтобы сыну стало теплей.

 

 

 

ВЛЮБЛЕННЫЙ ВОЛОНТИР

 

В который раз твержу себе и миру,

Что все не так уж плохо в этом сне,

Зачем же я свою надежную квартиру

Упоминаю, словно мышь в возне,

 

Зачем мне новая забота и затрата,

Зачем мне новый маленький инфаркт,

Злой "попка" на плече

  У старого пирата,

И этот меченый маразмами азарт.

 

Зачем я набираю этот номер,

Зачем мешаю морс в чужой пломбир,

Пускаю чудо в свой тщедушный мир,

Бесстрашным страшным клоуном

Безумно объявляя

Свой странный скучный номер

"Влюбленный волонтир".

 

 

 

ВО МНЕ ЕСТЬ ВРЕМЯ

 

Во мне есть время, когда еще поверю

В роскошный миг последней пустоты,

В нем будет что-нибудь от загнанного зверя

И что-нибудь от женской наготы.

Во мне есть радость, чтобы снова выпить гадость

Несложной и немыслимой любви,

В которой все пугает, все осталось,

В которой ночь, июль и соловьи,

Во мне есть сода и ненужная свобода

И почерк бестолкового стиха,

В котором кроется прогноз или погода,

В котором что-нибудь от смеха и греха.

Во мне есть вата от музейного примата,

Цвет папоротника или костры,

В которых преданность от проданого брата

И проданность от преданой сестры.

 

 

 

ВОЛЧНОСТЬ ВСЕЛЕННОЙ

 

Как трудно мне от волчности вселенной,

Где кормят или ноги иль клыки,

Где ветхость неизбежности мгновенной

Обнюхивает вечности портки.

 

Как скучно мне от сахара и соли

В избытке обжигающих гортань,

Как равносилен вкус любви и боли

Сквозь зубы перекушенный во брань.

 

Как грустно мне от радости и счастья

Напрасно заполняющих мой сон,

Летя конями яблоневой масти,

Конями мести целя в боль икон.

 

И в даль окон и в келью алкоголя

И в бесконечный плеск и голод тел

От Ре-диеза или Ми-бемоля

До пуль, кастетов, копий или стрел.

 

Как вредно мне теряться и терять все

С азартом, с опьянением, с пинком

В восторге под балконом разбиваться,

И все смотреть из лужи на балкон.

 

 

 

ВОТ ТАК ОНИ УПАЛИ НА АСФАЛЬТ

 

Вот так они упали на асфальт,

Отдавшись равнодушным светофорам,

Раскинувшись, как белая вуаль

Перед гнилым обоссанным забором.

 

Их трепет был спокоен или чист,

Узор был светел, радость непричастна,

И соловьиный неприличный свист

Звучал так часто, и губил так часто.

 

И это были просто лепестки

Разбуженных черемух или вишен,

Я наступал на них, как на виски,

И никакого пульса не услышал.

 

 

 

ВСЕ ЗАНЯТО ТОБОЙ

 

Все занято тобой,

Твое перемещенье

Из омута в небесное вращенье,

И вновь в меня, как в омут возвращенье,

Все незаконно занято тобой.

И мой ночной разбой,

И утренние смуты,

И сжатые в рабочий день минуты,

И все мои сердечные редуты

Разбиты и захвачены тобой.

Все занято одной,

Прощанья и приветы,

Дурацкие закаты и рассветы,

И вкус вина, и запах сигареты

И облака окрашены тобой,

Не ты тому виной,

Я сам был рад поддаться,

Я сам был счастлив в рабстве оставаться.

И так смешно мне в этом сознаваться,

Пока еще все занято тобой.

 

 

 

ВСТРЕЧНАЯ ВЕСНА

 

(Кореневу и Бисиркину посвящается)

 

Ох, как город полыхает изумрудом,

Ох, как город фотосинтезом объят,

Ох, как я готов к любому чуду,

Ох, как чудесами я богат.

 

Это просто наступило время лета,

Это просто нагибается сирень,

Чтобы прикоснуться к эполетам

Русских городов и деревень.

 

Лето знает цену благородства

Этой северной немыслимой страны,

Цену безрассудства и юродства,

Цену осени и собственно весны.

 

А цена весны так ощутимо

В этот раз была уплачена с куска,

В этот раз опять летя не мимо,

Она знала, пробивая два виска,

 

Что весну нам обязательно оплатит

Тот, кто фотосинтезом объят,

Тот, кто ничего еще не платит

Ни за грома майского раскат,

 

Ни за нимб над расцветающей косичкой

Верной дурочки из класса «Б» иль «А».

Город подожгла сиреневою спичкой

Встречная беспечная весна.

 

 

 

ГОСПОДА ПРИСЯГИ

 

Что Вам угодно, господа присяги,

Чтобы решить, Виновен или нет,

Каким пером и на какой бумаге

Осуществлен Ваш медленный совет.

  "Присяжный друг", "Присяжная подруга",

  Каким меня Вы метите клеймом

  За ласку женщины и за измену друга,

  И постоянство в этом же и в том.

"Присяжные мои" отец и мама,

"Присяжные две дочки и жена",

К какому Божеству какого храма

Вы некогда причислили меня.

  "Присяжные начальники и слуги",

  Учителя мои, ученики,

  К чему Ваши закатные потуги,

  Когда Вы все - рассвету вопреки.

И на перрон, обугленный неоном,

Меня качает колосом ржаным,

Косым дождем или пустым вагоном,

Вечерним звоном или сном пустым.

 

 

 

ДАЖЕ ЕСЛИ ТЫ УШЛА

 

Даже если ты ушла,

Ты не выключила ветер,

Свойства круглости угла

Заключаются в ответе

На вопрос о чистоте

Безответного распятья

Где-то в смутной пустоте,

Где-то в сумрачных объятьях.

Ты покинула мой свет,

Ты избила мои щеки,

Ты избавила рассвет

От восхода на востоке,

И я к боли не вернусь,

Но кусаюсь я и каюсь,

Маюсь, злюсь я и молюсь,

Я тебе сопротивляюсь,

Для того, чтобы молчать,

И тобою упиваясь,

До утра тебя качать

В ритме сердца «Я прощаюсь».

 

 

 

ДНЕВНИК

 

Я в Октябре привык

Очередной дневник

Как правило как новый

И столь же бестолковый

Не купленный еще

Рассудком заполнять

И смутно понимать
Что в его черном списке

Есть кто-то очень близкий

Кто мною не прощен

Кто прожит или выжат

Кто может или лижет

И все-таки кусает

И почему-то знает

Что мною не прощен

И в новую тетрадку

По буквам по порядку

С домашним и мобильным

Нательным и субтильным

Не будет занесен

Очередной любимый

Святой неповторимый

Предавший и преданный

Уставший или преданый

Веснушкой на носу

Мальчишка или девочка

Припев или припевочка

Ударили пощечина

Любовь или еще чего

Но в челку и в косу

Не будет вплетена

Нелепая цена

Ни года и ни совести

Ни песни и ни повести

Ни лета ни зимы

И этот первый снег

Что вычислил свой век

Из осени из Пушкинской святыни

Из холода из жертвы из Богини

Из красно-желтых век из Колымы

Не будет в мою память занесен

Ну вот и снег вот собственно и все

Две тысячи кроваво-красных лет

Никчемно опустились номерами

В запачканный фломастером буклет

И иже с вами.

 

 

 

ЕСЛИ ПРАВДА, ЧТО СВЕТ ЗАМОЛЧАЛ

 

Если правда, что свет замолчал,

Если правы Иуды,

Что звона не будет,

Если те предадут, кто быть может еще не предал,

Всед за теми, кто судит

И теми, кто это забудет,

 

Если правда, что мир отвещал

С самой первой ромашкой

И первой дуэлью,

Если завтра простят те, кто может еще не прощал

Вслед за теми, кто пляшет

И теми, кто пашет постелью,

 

Если правда, что век измельчал,

Если прочат евреи

Погибель Помпеи,

Если скоро устанут все те, кто еще не устал,

Вслед за теми, кто верил

И теми, кто это измерил,

 

То наверное я постарел,

Но неправы синицы

И все перелетные птицы,

Принимая удел тех, кого этот мир отымел
Но ни слова о них!

Ни денег! Ни пули! Ни пиццы!

 

 

 

ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ВЕСНА

 

Замечательная весна,

Время Блока ночам читок,

Опозданиям нет числа,

Оправданиям белых ниток.

 

Восхитительное вино

Растревоженных женских талий

И других людских аномалий

Бесконечное волокно.

 

Удивительная земля,

Ты снимаешь белые шубы,

Обнажая свои поля,

Словно женщина сонные губы.

 

Поразительные цветы

С цветовым решением челки,

У мимозы твои иголки,

А у розы твои черты.

 

 

 

ЗОНТ ГОРИЗОНТ

 

Опять мы с моим стареньким зонтом

Глотаем ночь ухватками шагая

Под точечным размеренным дождем

Туда, где дом, туда где все прощают,

Сегодня зонт, как вечный горизонт,

Он мучит взгляд своим размытым краем,

Чем ближе кажется, тем дальше этот зонд

Тем более твой дом недосягаем.

И капли, что колотят по нему,

Не в силах распугать твои невзгоды,

Ты снова доверяешь не тому,

А в это время годы, годы, годы.

 

 

 

И ВСЕ ЖЕ

 

У дождя очевидно есть все – вся натужность,

Вся его осторожность и собственно сложность,

Вся ничтожность и ложность, включая наружность,

У дождя есть северность юга и севера южность.

 

У дождя, как у женщин

Раз в месяц случается нежность,

Проливное намеренье брызг,

Или жалостная, как визг

Усталость.

Каждый раз по стеклу

Проливается чья-то жалость,

Осторожная, словно круг,

И безжалостная, как окружность,

Нелюбимая, как супруг,

И несносная, как незамужность.

 

И в дожде же присутствует несовершенность,

Несмотря на его совершенство и плотность,

Равновесие и завершенность,

Я курю у окна, я бросаю окурок в бессонность,

В откровенность или в бездонность,

Толи здесь где-то я, толи рядом она,

Я курю из окна в оконность,

Соблюдаясь с законами тонкости кожи,

У дождя очевидно есть все,

И все же.

 

 

 

КАК ВСЕГДА ЕМУ ВИДНЕЙ

 

Как всегда Ему видней

С колокольни хуторней,

Но не утро мудреней,

А вечерье муторней.

 

Не копи назавтра то,

Что вчера не сведано,

А сегодня пропито

И не исповедано.

 

Закипай, но не кипи,

Залюби, но балуя,

Замерзай, но не в степи

С ямщиком усталая.

 

А на зорьке не канюч,

И не вешай звенькая

Между сисек желтый ключ

От квартиры с деньгою.

 

Не тяни рязину дней

От виска к заутрени,

Если утро мудреней,

То вечерье муторней.

 

 

 

КАК МАЛО ЗАВИСИТ ОТ НАС

 

Как мало зависит от нас,

Как много от телефона,

Как медленно греет газ,

Как быстро икона.

 

  Как просто устроен мир,

  Как сложно квартира,

  Как много у нас квартир,

  Как нищнески мало мира.

 

Как тупо мы все живем,

Как мудро мы умираем,

Как тускло горим костром,

Как ярко золой мерцаем.

 

  Как часто мы ждем хвальбы,

  Как редко мы ждем прощенья,

  Как рано идем по грибы,

  Как поздно к спасенью.

 

Как мужественно мы лжем,

Как низменно исправляем,

И мерим любимых рублем,

А нелюбимых раем.

 

  Как на равнине проще,

  Как на обрыве круче,

  Как пусто в опавшей роще,

  Как тесно в навозной куче.

 

 

 

КАК ПОПАЛО

 

Дождь, и люди ходят, как попало,

Люди превращаются в зонты,

Струи превращаются в кусты,

Лужи превращаются в лекала,

 

Я не превращаюсь ни во что,

Я курю и думаю о бабах,

Этих нужных, этих нежных, слабых,

Этих сильных, умных ни за что.

 

Дождь и люди — странное свиданье

Непонятной лету суеты,

Я не знаю, где сегодня ты,

И от этого терятся сознанье.

 

 

 

КОГДА-НИБУДЬ

 

Когда-нибудь мы будем жить вдвоем

Вдали от всех,

В краю несложном и Ленивом,

И мне никто не помешает быть огнем,

Тебе никто не помешает быть огнивом.

Мы будем чистыми, как озеро Байкал,

К нам не пристанут ни болезни ни расстрелы,

Ты будешь той, какую я искал,

Я буду тем, какого ты хотела.

На перекрестке облачного дня,

В просвете между настьем и ненастьем,

Я буду тем, кто создан для тебя,

Ты будешь той, кто создана для счастья.

Не говори, что это беспонятье,

Что это просто кажется от скуки,

Тебе никто не помешает скинуть платье,

И мне никто не помешает скинуть брюки.

Мы будем жить, как фараоны в устье Нила,

Среди любви, греха и пирамид,

Я буду тем, кого ты соблазнила,

Ты будешь той, с кем соблазненный спит.

 

 

 

КОРЕНЕВУ ЧИТАЛ ПОСЛЕДНЕЕ

 

Все замкнулось, как замкнутый бабушкин ларь,

От которого пахнет потерей ключей,

Вот поэтому так и не хочется в рай,

О котором так скучно врут лица врачей.

 

Все замолкло, как жухлый кунжур в кожуре,

Все застыло ломотой воды из ключа,

Как над Обью болотный туман на заре

Расстелилось по деснам зубило врача.

 

Так зачем я сверлю себе дырку в весне,

И зачем я грызу себе плешь на затыл-

ке себя я качаю кистою в десне

И склоняюсь к склоненью

Уклончивой черствой ухмылки.

 

 

 

ЛУНА КАК ПОДКОВА

 

Луна,как подкова

Лежащая в луже,

На счастье к асфальту прибита гвоздем,

Порою мне кажется,

Вдруг я ей нужен,

Порою мне чудится,

Что мы вдвоем.

 

Как будто она-

Не просто луна,

Как будто есть муж,

И при муже жена,

Как будто бы в мире

Звонит телефон,

И в черной квартире

Она и он

 

 

 

ЛЮБОВЬ КАК ПРАВИЛО ГЛАВНЕЕ

 

Любовь — как правило главнее,

А смерть — как правило сильней,

Мы с перелетами наглеем,

А с недолетами все злей.

 

А жизнь — как првило короче,

А ночь — как правило длинней,

Мы убиваем "Тамагочи"

По жестким правилам людей.

 

Моя душа вояет маслом,

А сердце колется яйцом,

Я умираю безопасно,

А исповедуюсь свинцом.

 

Мантисса меда-менуэта,

Апокалипсис черствых лет,

Эпистоляр апологета,

Эпитафический трансферт.

 

Вот жизнь — она еще короче,

Любовь — она еще нужней,

Надежда — маленький комочек

Под управлением людей.

 

 

 

МАНДРАГОР

 

Мандрагор мандариновых корок,

Словно жажда на дважды двадцать,

Словно ток на четырежды сорок

Заставляет меня смеяться.

  Заставляет меня вращаться

  Неоткрытой планетой солнца,

  Загораться и разрываться

  На "комаринство" и на "слонство".

И "форелю" я, словно Лорка,

И рыдаю, как "кама сутра",

Вот еще один день — как корка,

Вот еще один страх — как утро.

  Вот еще один друг — как враг,

  Вот еще одна ночь — как круг,

  Вот еще один свет — как мрак,

  Вот еще одна смерть — как вдруг.

И еще один мухомор,

И еще один яд в траве,

И еще один коридор

Среди трещинок в голове.

 

 

 

МЕНЯ УЖЕ ТЫ БОЛЬШЕ НЕ ВЗОРВЕШЬ

 

Меня уже ты больше не взорвешь,

В тебе исчезло таинство вселенной,

В тебе остались только Лень иЛожь,

И не осталось ничего от Лены.

 

Той, у которой сверху миллион,

И миллиардом снизу еще больше,

Той тоненькой, восшедшей на престол

Тончайшего всего того, что тоньше,

 

Теперь уже ты больше не живешь,

В тебе исчезло странное пространство,

Ты врешь душе и телу тоже врешь,

Изменчивости врешь и постоянству.

 

Ты к сожаленью больше не войдешь

Туда, где лишь тебя одну и ждали,

Цена твоим подаркам — медный грош,

Да и тебе цена серьезнее едва ли.

 

 

 

МИЛЛЕНИУМ

 

Перешел с вожделением

Сквозь какой-то миллениум,

Пью отнюдь не элениум,

Я с Эленой «на ВЫ»,

Заходили знакомые,

Кто-то звал к телефону и

Было что-то бездонное,

Но не счастье, увы.

 

Сотни лет, словно канули

То ли в Лету, то в Канну ли,

Вот и мне может в ванну ли

С безопасным бритьем.

Скоро старый обыченный,

Високосный двухтысячный,

Я как будто им высечен

Голый перед селом.

 

Ничего – отрыдаемся,

Отблюем, отхаркаемся,

Острастимся, откаемся

Пред собой и пред Ним.

Говорят, будто третие

Даже тысячелетие,

Но как прежде под плетью я,

И как прежде один.

 

 

 

МИЛЫЙ ДЖЕРРИ

 

  Медвежий рай,

Замороженный край,

Настороженный лай,

Колючий снег,

О, мой Бог !

  Двести миль без тепла,

Трое суток без сна

По целине.

  Брошен Техас,

Продан кольт и компас

За упряжку и шанс,

За желтый блеск,

О, мой Бог !

  За коробку крупы,

За улыбку судьбы,

За куш с небес.

Милый Джерри, брось ремесло,

Каким ветром к нам занесло

Твою упряжку снегам назло.

  Пурга не здесь,

У старателя есть

Только вера и месть,

И волчий вой,

О, мой Бог !

  У старателя нет

Городов и карет,

Судьбы иной.

  Золотой дождь,

Ты, как все его ждешь,

Убиваешь за грош,

Закон суров,

О, мой Бог !

  Рукояткой в висок,

Самородок в мешок,

А труп в сугроб.

Милый Джерри, не надо слов,

Здесь не верят в добро и зло,

На этот раз тебе повезло.

  Полярный круг

Не пускает на юг,

Нас с тобою, мой друг,

Влечет вперед,

О, мой Бог !

  Сумасшедшая страсть,

Золотая напасть,

Суровый лед.

  Ты весь промок,

Уже падаешь с ног,

Промывая песок,

И в путь с утра,

О, мой Бог !

  Не пора ли прилечь,

Да и стоит ли свеч

Твоя игра.

Милый Джерри, хватит искать,

Твоя Мэрри устала ждать,

Пора вернуться, пора отстать.

Милый Джерри.

 

 

 

МОЛЧИМ О ГЛАВНОМ

 

О главном почему-то мы молчим,

И все о чем о чем-то говорим,

А если любим – то, как будто засыпаем,

А если спим – то, будто умираем.

 

И все о чем о чем-то все толчем

То воду в ступе, то полеты в мыслях,

О бабах, о политике, о смыслах,

О вечности и снова ни о чем

 

Мы говорим, как будто бы живем,

Но совершенно больше не поем,

Мы говорим – наверное мы люди,

Но судьи кто, да и зачем нам судьи.

 

Мы, как ни странно, нежность стережем

От красных слов на языке ничтожном,

Мы говорим о ревностном и ложном,

И молча умираем на своем.

 

 

 

МУЛЕН РУЖ

 

Я знаю, мне нельзя на балкон,

Когда я выйду, сотни окон

Вонзят мне световые пучки

В то место, где должны быть зрачки.

  И будет невозможно понять,

  Где точно среди этих огней

  Горит, как обещание ждать,

  Фонарик куртизанки моей.

А между тем внизу не Париж,

Здесь прокляты слова «Мулен Руж»,

А мне мерцает в пламени луж,

Под черными скорлупками крыш,

  За тысячу автобусных шин,

  За сотню потревоженных псов

  Невидимый сегодня другим

  Под равнодушным знаком Весов

Твой красный фонарик над дверью,

Прекрасный, как молекула сна,

Который по слепому поверью

Ты зажигаешь, если одна.

  И ломаю корки домов,

  В стремлении нащупать очаг,

  Рубиновую капельку снов,

  Любимой куртизанки маяк.

Я засыпаю пеплом виски,

Я засыпаю в петлях забот,

Мне хочется разбить на куски

Весь этот город, весь этот год.

  Я затыкаю ватой зрачки,

  Я затыкаю ветошью рот,

  Чтоб не носить чужие очки,

  Не пить чужой морали компот.

И я теперь другим увлечен,

Мне хочется сквозь черную хмарь

Всю ночь пеленговать твой фонарь,

Особенно, когда он включен.

 

 

 

МЫ ВСТРЕЧАЕМ

 

 

Мы встречаем эту смерть,

Как таблицу умноженья,

Мягкотелые, как твердь,

Наизусть играем с ленью,

  Говорим за пустяки,

  Недомолвив сигареты,

  Начинаем от тоски

  И кончаем от вендетты.

Но цепляясь за любовь,

Как за точную науку,

Изучаем вновь и вновь

Каждый сон, который в руку.

  И годимся лишь на то,

  Чтобы стариться от боли,

  Между тем, как либидо

  Растворяется в рассоле.

Я расту среди молитв,

Пряча рубище под кожей,

Мой раскаянный распит,

Мой распятый расположен,

  Как снежинки на часах,

  Как рука на каподастре,

  Как слезинки на глазах,

  Как растление на астре.

И цепляясь за любовь,

Как за точную науку,

Я ругаю вновь и вновь

Нашу очную разлуку.

 

 

 

МЫ ЗАКРЫВАЕМ ДВЕРЬ

 

Мы закрываем маленькую дверь

В роскошный мир взаимных опозданий,

Сегодня полу-полосатый зверь

Защелкнул за собой замок желаний.

  Там новый крем и новые паласы,

  Там новые пальто и холодильник,

  Как жаль, что телефоном и матрасом

  Со временем заведует будильник,

А может телефонам и матрасам

Со временем завидует будильник,

Как глупым аксельбантам и лампасам

Завидует уверенный напильник.

  Спасибо тем, кто в силу обстоятельств

  То мылся в ванной, то моргал спросонок,

  Кто избежал невнятных посягательств,

  Стараясь, чтоб нелизаный теленок

Влюбленный, как прилежный ученик,

Роняющий под парту вечный ластик,

К учительнице не совсем привык,

Оставившей колени без участья.

  Мы — жаркий сон и блудные объятья,

  Мы — смутные стихи и шоколадки,

  Мы Вас любили встрасть и без понятья,

  Мы Вас любили вслух и безоглядки.

Слепые пальцы и астральный шепот,

Молитва губ, распятая над телом,

Нож нежности и вожделенья ропот,

Мы Вас любили, как перед расстрелом.

  Мы закрываем маленькую дверь

  Судорогою нервного запястья,

  Мы умираем — нам легко теперь,

  Мы Вас любили, но потухло счастье.

 

 

 

МЫ ОЧУТИЛИСЬ ВСЕ В НЕВЕДОМОЙ СТРАНЕ

 

Мы очутились все в неведомой стране

На самом дне, на фазе гениталий,

На фразе, отсановленной во сне

Каким-то образом уже еще в начале.

 

Во фразе заключался некий смысл,

Но я не помню, я не обозначу,

Я на каком-то отзвуке завис,

И вот теперь висю, вишу и плачу.

 

И плачу в чьи-то плечи и плачу,

И замираю в том, что запираю,

Мечу мочу и все, что не хочу,

И умираю там, где забираю.

 

Со всеми вместе в омуте окон,

Сожженных еще в кухне на пропане,

Оставшихся от бабушки икон,

И веников, оставшихся от бани.

 

А где-то далеко идут дожди,

Белье черемух сохнет на опушках,

Болит чего-то левое в груди,

И что-то долгое еще сулит кукушка.

 

 

 

МЫ УПАЛИ В СНЕГ

 

Мы упали в снег,

Мы упали в снег,

Мы попали в прошлый серебряный век,

Мы упали в ночь,

Мы упали в крик,

Мы попали в наш непрожитый миг.

Ты сказала Эй,

Ты сказала Я,

Ты сказала Вот же жена твоя,

И мы упали в снег,

Мы упали вдруг,

Мы попали в вечно-замкнутый круг,

Где ты это я,

Где я это ты,

Где переливаются души во рты,

Где без наших душ,

И без наших ртов

Счастье не сумеет найти снегов,

И мы не упадем,

Мы не долетим,

Мы большому городу не возразим,

Но если с этим Я,

И если с этим Эй

В мире хоть на крошку теперь теплей,

Значит что-то есть,

Чтобы человек

Мог себе сказать – Мы упали в снег.

 

 

 

НА ШАХМАТНОЙ ДОСКЕ

 

Душа моя дрожит иконой на виске,

Мне сорок лет, а я еще играю,

И думаю, кто я на шахматной доске,

И мысленно фигуры разбираю.

 

Вот, скажем, Пешки – сразу отметем,

Их скромный подвиг не достоин лести,

Одна возможно станет и Ферзем,

Когда ее поставят в нужном месте.

 

По Королю не стоит и тужить,

Его коронный номер – рокировка,

Но если его матом обложить,

Он падает, как мокрая шпаклевка.

 

Допустим Конь – он ходит буквой «ЗЮ»,

Переступая через всех и всюду,

Он может вставить «вилку» и Ферзю,

Но я таким «Коньем» уже не буду.

 

Яснее не бывает со Слоном,

Ходящим строго по диагонали,

Он вроде бы все время ни причем,

Но и при чем окажется едва-ли.

 

На Королеву я не «Ву-Аля»,

Ей ходится налево и направо,

Она давно глядит на Короля

Из противополжного устава.

 

В одной Ладье мне видится пример

Прямого и достойного движенья,

Спасающего фланги высших сфер

До самого конца от пораженья.

 

Я в этих играх, как мозоль в носке

Невидим, ненавидим и опасен,

Я думаю, кто я на шахматной доске,

И много ли еще ходов в запасе.

 

 

 

НАВЕРНОЕ ВОТ ЗДЕСЬ И ЧУДЕСА

 

Наверное вот здесь и чудеса,

И вся предновогодняя природа,

Прощаемся всего на два часа,

А все-таки до следущего года.

 

И очевидно не о чем грустить,

В висках и в венах винная свобода,

Но почему-то страшно уходить,

Особенно до следущего года.

 

А что отпразднует сияющая ночь,

Что украдет и что изменит мода,

Нам не узнать, нам некому помочь,

Мы все ушли до следущего года.

 

И кажется утрата так остра,

И виноват не век и не погода,

Мы все уходим, будто до утра,

Но навсегда, до следущего года.

 

 

 

НАС НЕТ ЗДЕСЬ

 

Нас нет здесь, мы остались в небесах,

Измерив участь каждых из влюбленных,

Мы были вместе в сказках и в цветах,

В досужих сплетнях и ночах бессонных.

 

Мы изначально были в месте, где так сложно,

Где кто-нибудь в кого-нибудь влюблен,

Где может быть, но чаще невозможно,

Где у нее болит – и болен он.

 

Нас больше нет, мы вместе перестали,

Мы больше не робеем друг от друга,

Мы, как и все, от радости устали,

Любимая, где ты? Где я? Где вьюга?

 

Где море «Нет»? Где море заклинаний,

Где сон любви судьбы ломает стены?

Где море «Да»? и море оправданий,

В котором растворяются измены?

 

Нас больше нет – мы перестали вместе

Чинить начало и дурачить годы,

Мы оказались в неудачном месте,

Где море нас разбили на свободы.

 

 

 

НАЧИНАЯ С ТИШИНЫ

 

Начиная с тишины

Мы опомниться должны,

Что отмерив тишину,

Как запасы на войну,

Обрекаем все вокруг

На последующий звук.

 

Ты находишь ноту «Да»,

Начиная с «никуда»,

И восходишь на ответ,

Выбирая ноту «Нет».

 

Бьешься лбом обо начало –

Получаешь в лоб свинец,

Лишь бы только не венчало

Свой конец твое начало,

И хоть здесь не запрещало,

А прощало наконец.

 

Находило снова силу,

И сжигало и косило,

И сапожника на мыло

Уносило бы из мук,

 

Лишь бы только поднимало,

Лишь бы только замыкало

Каждой тишины начало

На последующий звук.

 

 

 

НЕ СПАТЬ ПОЧТИ ЗАДЫХАЯСЬ

 

Не спать, почти задыхаясь

От недостатка тебя,

Смотреть на часы и царапать

Глазами секундную стрелку,

И вешать на стену их, словно

Узнавших какую-то тайну,

Четырнадцать суток жизни -

Почти миллион секунд,

Такое короткое чудо,

Которое тикало где-то,

Связуя неровное счастье

С опасно-натопленной спальней,

И вот они здесь слепые,

Оставшиеся в октябре,

Часы со стрелками на три

Когда всего два часа,

Хранители монумента,

Построенного на плеске

Заблудного и одеяльно-

Неотвратимого моря,

В то время, как самая грешная

Смуглая кошка вселенной

Потягивалась в постели,

Слегка задевая ногтем

Бледную похоть пижамы,

Сброшенной в накипь страсти,

И сжатое кожанным перстнем

На пульсе левого локтя,

Время смотрело губами

В ее неприличный рассвет,

Оно засыпало с нею,

И слышало, как она спит,

Оно познавало ее

Несметные тайные ласки,

Оно любовалось чтеньем

Бессмысленных праздных сплетен,

Оно улыбалось, когда

Она перед сном раздевалась,

Оно занималось всем тем,

Чем она занималась,

Оно занималось, как свет,

Рисующий ее тело,

Как ноющий летний бриз,

Живущий последний раз,

Оно упивалось ее

Нахальным телесным лекалом,

Неправильным, как любовь,

Непоправимым, как жизнь,

Бестыжим и безупречным,

Непознаным, словно космос,

Ее ненасытным соблазном,

Эротикой силуэта,

Диктующей миру грусть

И новость ее природы,

Как я живу без нее,

Зачем я, О чем я,

Что пью я, что ем я,

Кому я звоню, Что знаю,

На что уповаю,

Кого я люблю,

И за что убиваю.

 

 

 

НЕДОСТАТОК СЕРДЦА

 

Как ни забавно, недостатка сердца

В сердечной недостаточности нет,

Бывает пиццы недостаток на обед,

Бывает в пицце недостаток перца.

 

Бывает недостаток летней ночи,

Когда она - длиннее пустоты,

Когда она - запущенней кисты,

Когда она бессонницы короче.

 

Бывает недостаток алой ткани,

Чтоб ею окатило паруса,

Когда девчонку околдуют небеса,

И первый принц поманит и обманет.

 

Как жаль, что в нем еще живет мечта,

Что в нем таятся нежности зачатки,

Что в нем скрывается святая чистота

И разные другие недостатки.

 

А как она стучалась в эту дверцу

Наперекор несбыточности лет,

В сердечной недостаточности нет,

Как ни прискорбно, недостатка сердца.

 

 

 

НЕОЖИДАННО К МЕТЕЛИ…

 

Неожиданно к метели

Я сегодня приглашен,

У нее сегодня ели,

У нее сегодня Он,

  У нее на карнавале

  Будет кто-то некто-то Сам,

  А совсем уже в финале

  Из непальских шоу Лам.

Ламы будут все разуты

И раздеты до гола,

В них поверят почему-то,

Их убьют из-за угла,

  Но с метелью будет роще,

  Все, как в детстве Чук иГек,

  Телеграмма, срочно, в общем,

  С новым годом, человек!

Дед мороз уснет в овчине

У Снегурки между ног,

Серый волк в чужой личине

Выльет воду на порог.

  Нам с метелью будет скучно,

  Бесполезно, без конца,

  Безымянно и беззвучно,

  Как без мамы и отца.

А за форточкою Цельсий

Заморозит час и год,

И на шпалах чьи-то рельсы

Чьим-то счастьем занесет.

  Но с метелью будет грустно,

  Хоть я к ней и приглашен,

  Потому, что очень пусто

  Посреди ее окон.

Потому, что не из мести

Начинается январь,

А в каком-то зыбком месте

Под названьем «Календарь».

  Я читаю по бумажке

  Из карманных паспарту,

  Что родился не в рубашке,

  И не с патокой во рту.

А при всем честном народе,

Среди русских дураков,

На рязанском огороде,

Весь из ягод и грибов.

 

 

 

НЕОПОЗНАННЫЙ МИР

 

Неопознанный белый мир

И простынный крахмал зимы,

В каждой луже цветет ампир

Предрождественской кутерьмы.

 

Мы не можем простить себя,

И подобных простить себе,

Слепо веря и слепо любя

Подчиненных слепой судьбе.

 

В этот матовый, словно сон,

Заметенный последний день,

Когда даже в стекле окон

Хрусталями цветет сирень,

 

Мы не можем ни спать, ни врать,

Можем только скользить по льду,

И друг друга опять пинать

Новым счастьем в новом году.

 

 

 

НИ КРАСОК НИ ЦВЕТОВ

 

Ни красок ни цветов

Как будто бы зимой

Ни голоса ни слов

И я уже не твой

Как будто бы зимой

Ни сна ни телефона

Как будто я чужой

И ты уже не дома

И ты уже глупа

Не знаешь кто и что мы

Нарядная толпа

То карлики то гномы

Перечат на крови

Кулак и осторожность

Умеренность в любви

И злую невозможность

А хочу грехов

Вареников и гренок

И валенок и снов

И движущихся стенок.

 

 

 

НИЧЕГО НЕ ОСТАЛОСЬ

 

Ничего не осталось

Просто так ни к чему показалось

Ну а может быть вдруг

Ведь бывает же но недосуг

До чего же легко

Просто так ни к чему далеко

И она не звала

Просто шла мимо видно

И мимо прошла

Ее след растворился

В облупленном царстве сирени

Просто так никчему

Не привязанных к сердцу примет

Она просто шла мимо

И ее разноцветные тени

Записали ему

Кардиоиду в автопортрет

 

 

 

НОЛЬ

 

Ноль — не просто число

На шкале несовместных,

Это — то, чо ушло,

Но еще неизвестно.

  Это потенциал

  Ненагруженной фазы,

  То, что ты потерял,

  А заметил не сразу.

Это — символ любой,

Самой вычурной сферы,

Уготовленный мной

Для бесмысленной веры.

  Это — если звонок,

  А твой шепот — как нитка,

  Проводящая ток

  От избытка к убытку.

Это — риска миров,

Приводящая к миру

Кирпичей и шаров,

Топора и кефира.

  Это — тайный пароль

  Неземных сутенеров

  Изучающих роль

  Обреченных партнеров.

Избалованных в дым

Диалогом друг с дружкой,

Между нею и ним,

Между сном и подушкой.

  И это — не просто вкус,

  Это вкус двадцатого века,

  Это пульс, обращенный в блюз

  Современного человека.

И это — не просто груз,

Это груз двадцатого века,

Это "минус" со знаком "плюс"

Современного человека.

  И это — не просто круг,

  Это замкнутый бег по кругу

  Двух приговоренных друг к другу

  По закону пламени рук.

 

 

 

НОРМА ЖИЗНИ

 

Я всегда свою норму знал,

Но намедни я прочитал,

Что отныне в родной Отчизне

Наша норма – есть трезвость жизни.

 

Это - не по четыре бульки,

По глоточку и по грамульке,

По стаканчику, по чуть-чуть,

Это норма – когда не пьють.

 

Нет, ребята, это не бред,

Здесь какой-то большой секрет,

Без стакана пока что трудно

Осознать его смысл подспудный.

 

Я вчера для себя решил –

Я всю жизнь неправильно пил,

За Спартак, За любовь, Вьетнам,

Тех, кто в море, и милых дам

 

До чего же бездарно пошло,

Но теперь это все уже в прошлом,

У меня теперь есть платформа,

Форма, норма-блядь хлороформа,

 

И на сердце такая резвость,

Так и просится тост За трезвость,

Эх, Володька, товарищ, брызни,

Третий стоя, За норму жизни!

 

 

 

НОЧНОЙ РАБОЧИЙ

 

Под ногами в лужицах гончих псов

Отражения,

А над нами звездное колесо

Обозрения,

 

Я иду с мешком нерешенных дел

В созерцание,

В голове серьезных и глупых тем

Состязание.

 

Под подошвами в крошеве сонных фар

Опознания,

В небе запорошенный тротуар

Мироздания.

 

У Селены осталось сто шесть часов

До затмения,

А в зените крутится колесо

Обозрения.

 

И я ночной рабочий,

Я частица ночи,

Я черного терпкого коктейля компонент,

Я, как выстрел точен,

Я, как взгляд отточен,

Я несу в себе документ

 

На темноту,

На приливы добра и зла,

На красоту

Нападающую из-за угла,

На оборот

Эклиптических пентаграмм,

На углы неземных панорам.

 

 

 

НУ ПОЧЕМУ

 

Ну почему ты слова не сдержала

Не сниться не летать не целовать

Ведь ты же обещала-облучала

Зачем же прилетела и опять

Загородила все мои рассветы

Своей неосторожной наготой

Ведь я же знаю где сегодня Где ты

Со всей своей неведанной

и влажною звездой

Ну почему ты снова убежала

От моих снов и мысленных послов

В надежды не втыкаются кинжалы

И в веры не втыкается любовь

Запоминай теперь что не обидно

Или случайно выглянуть в окно

И никому поверь не будет видно

Где есть мой верх и где есть мое дно

 

 

 

О ВКУСАХ НЕ СПОРЯТ

 

О вкусах не спорят,

Тем более розовых яблок,

Их дарят любимым,

А тут уж не до злобы,

Пусть кто-то повторит,

Как Пушкин, ну или же, как Блок,

Или, как Есенин

У старой тамбовской градьбы.

 

Вот эта собачка -

Она любит женщину в белом,

А я так же падок

На женщину в платье цветном,

И словно подачка,

Когда меня потчуют телом

В то время, как мальчик

На Пасху мечтал о Святом.

 

О райских садах.

Про которые пел сам Высоцкий,

Что дескать там яблок,

Как в спас под Рязанью у нас,

Но в грузных ветвях

Сидят снайпера и по скотски

Без промаха бьют

Но не в бровь, а естественно в глаз.

 

А я бы набрал

Как и он бледно-розовых яблок

Для маленькой Веры,

Что спит на другом берегу,

Но я утопал

Всегда, как бумажный кораблик

В любви и Надежде

И вечно весеннем снегу.

 

 

 

ОСКОМИНА

 

Мы глубже тем, чем темы наши выше,

А что соизмеряет высоту,

Чем звука выше глубина - тем тише

Я яственней оскомина во рту.

  А кто приносит ночи наши сны,

  Кто объясняется с границами звучанья,

  И кто осмелится щепотку мирозданья

  Рассыпать над гримасой тишины.

Я пью июнь с сознаньем правоты,

Я мечу в утро, увлекаясь светом,

Орлом и решкой рушится в кусты

Подброшеннная вверх с ногтя монета.

  И вот теперь решить и не решить,

  Улучшить все или всего лишиться,

  Кобыле хвост от рукава пришить,

  И в капюшоне чьем-то шевелитьься,

Гадюкой углубляясь выше мыше,

Оправдывая злую мысль считалки,

Платя мечтой за свет звезды над крышей,

И плача вслед напившейся гадалке.

 

 

 

ОТЧЕТЛИВО ВИЖУ СЕЙЧАС

 

Отчетливо вижу сейчас

Всю ложность и всю дешевость,

Предвидя уже за час

Каждую свежую новость —

  Взрыв в восемь утра,

  В девять пуля в затылок,

  В десять уже пора

  Нести в ларек семь бутылок.

Каждая по рублю —

Хватит на пачку "Примы",

Я еще полюблю,

Когда откажусь от схимы.

  Но вижу уже теперь

  Всю малость и осторожность

  Выжитых мной потерь,

  И тех же потерь несложность,

Отчетливо вижу свет,

Горящий в конце простуды,

Здесь никого уже нет,

И там никого не будет.

 

 

 

ПОСРЕДИ ДЕКАБРЯ

 

Я иду посреди декабря,

Только оттепель прячет снег,

На земле ничего не зря,

На Земле двадцать первый век.

 

Я вступаю в сто тысяч битв,

Заколоченных в тротуар,

Сзади ярость чужих молитв,

Впереди ярость нежных фар.

 

Я иду незаметно для

Тех, кого не заметит снег,

Никого ни на что не зля,

На земле двадцать первый век.

 

 

 

ПОТОЛОК

 

Вот он мой потолок —

Выше копчика точно не прыгнешь,

Можно только смотреть,

Изнывая от бодрости глаз,

Вот он мой потолок,

За которым мечты не постигнешь,

И всегда на стене

Почему-то приемник "Донбасс"

 

Это — Донский Бассейн,

Очевидно бассейны бездонны,

Мне опять повезло —

Я пять разглядел высоту,

Изучая внима-

тельно метр за метром погонным,

Лежа, словно на дне,

И улегшись, как горечь во рту.

 

Вот он мой потолок

В пересохшей от взгляда побелке,

Выше мне не взлететь,

Потому-то и хочется вновь

Опуститься в слезах

На колени к уставшей сиделке,

И смотреть в потолок

И рассказывать ей про любовь.

 

 

 

ПРОХОДИТ ВСЕ

 

Проходит все, и снова середина

Февральской обмороженной погоды

Мне в календарь закладывает мины,

Как лишний туз в крапленую колоду.

  Я знаю, я опять все проиграю,

  На даме сердца я ошибся с мастью,

  Мне нужно было думать козыряя,

  А я опять зажмурился от счастья.

Как верить мне святому Валентину,

Влюбленному в четырнадцать морозов,

Когда он снова в календарь мне ставит мину,

Которая мне вырвет веки в слезы.

  Я проиграю, как всегда, я знаю,

  Сапер и тот устал бы ошибаться,

  Влюбляться, и влюбившись погибая,

  На той же мине снова подрываться.

Проходит все Наташи и Марины,

Стихи, подушки, зубы, дружба, войны,

И только мины и святые Валентины

Все беспокойны

 

 

 

ПРОХОДИТ ГОД

 

Проходит год, и вот

Приходит день и час,

И стрелок поворот

Решает все за нас,

  Он может вдруг решить,

  Что нечего менять,

  Что некого любить,

  И незачем летать.

А может он вернет

Тебя в волшебный сон,

Где все еще придет,

Где ты еще влюблен.

  А может он ввернет

  Тебя туда, где ждут,

  Где все еще придет,

  Где все еще придут.

Уютный бой часов

Качает сон минут,

И стаи гончих псов

Медведицу пасут,

  Возможно это след,

  Оставленный звездой,

  Возможно это свет,

  Следящий за тобой,

Возможно мы летим,

А новый год идет,

И нам сегодня с ним

Возможно повезет,

  На то и новый год,

  Что вновь его приход

  Отмерит нам полет

  Еще на год вперед.

 

 

 

РОЛЬ

 

Мне назубок знакома эта роль,

Мне наизусть известна партитура —

Вот в этом месте падает король,

И вслед за ним какая-то фигура.

  Она вся в черном, лобная, как плач,

  Что знает чем креститься и молиться,

  Кто виноват, что делать и где врач,

  Над чем смеяться и над чем глумиться.

Она — вся он, написан этот текст,

Мне все его ремарки — словно в венах,

На свете нет прекраснее тех мест,

Где нас не будет на его продажных сценах.

  Он повернулся, я в него смотрюсь

  Как в лопнувшую плевой амальгаму,

  Я не напьюсь — я просто не вернусь,

  Я разорву смертельную программу,

Я искалечу ядовитые резцы

За дюйм до усыпляющих артерий

На мысли, что мы только образцы,

Мы просто неприрученные звери.

 

 

 

Самовольно УТИкают

 

Самовольно УТИкают

незамеченные дни,

УТИ-УТИ как икают,

или тикают они,

Или тихо протекают

между пальцами песком,

Или молча протыкают

пулю худеньким виском,

Или тают и летают

тополиновой пургой

И намеренно вторгают-

ся и вся наупокой,

А над городом витает

незаветный новый век,

Слезы молча утирает

незаметный человек.

 

 

 

СЕГОДНЯ ОЧЕНЬ ТИХО НА ЗЕМЛЕ

 

Сегодня очень тихо на земле,

Соседкин кот - и тот какой-то тощий,

И уцелевший листик на ветле

Застиранной пеленкою полощет.

 

И сегодня приглушу квартет,

Составленный из четырех эссенций,

Одна из них — воздушней, чем балет,

Другая — беспощадней, чем чеченцы.

 

Еще одна — короче, чем любовь,

Четвертая — сама себя короче,

И все они то соберутся вновь,

То все разъедутся, кто в Турцию, кто в Сочи.

 

Мне одному сидеть и унывать,

Уметь икать и не уметь молиться,

И на границе нежности стоять

Из страха хоть чуть-чуть пошевелиться.

 

И кстати вдруг такая тишина,

Что даже маятник качающийся громок,

Что тень от маятника тяжелее сна,

А стук его под ребрами так ломок.

 

 

 

СИЖУ НА СТУЛЕ

 

Сижу на стуле, как Наполеон

На барабане посреди Рассеи,

Задумчивый один на поле он,

И я один, задумчив и рассеян.

Мой стул стоит на паперти земли

Рязанской незамеченной печали,

Которой испоганить не смогли

Ни чингизид, ни скандинав, ни Сталин.

Ни коллективизация, ни водка,

Какой уж там к чертям Наполеон,

Не справились со власьевской сироткой —

Здесь ангелы ирают в бадминтон.

Здесь индюки, коровы и колодцы,

Здесь караси и ветлы и слепни,

И нету здесь ни жлобства, ни юродсва

И прочей новоруской всей хуйни

И я сижу на стуле близ Рязани

Среди родимой сотни десятин,

С Наташкиным лицом в нагрудной ране,

С Наташкиным письмом в грудном кармане,

Задумчивый, естественный, один.

 

 

 

СИНЕСТЕЗИЯ

 

Что касается цвета, я думаю так:

Что у каждого красного есть свой мак,

А у каждого белого есть свой снег.

И у каждого черного есть свой век.

 

Что касается звука, я думаю в нем

Спрятан шепот ребенка

И звон времен,

И у каждого звона

Болит свой плач,

И у каждого трона

Стоит палач.

 

Что касается жизни:

Она — лишь смесь

Двух нелепых понятий —

"Сейчас" и "здесь"

А у смерти ни мака

Ни снега нет,

Не нужны ей ни трон,

Ни запах, ни цвет,

 

Ей не нужен ни плачь,

Ни любовь, ни палач,

Ни палитра, ни звук,

Ни дурак и ни друг,

У нее ничего

В жизни вобщем-то нет,

Но на все есть у смерти

Простой ответ.

 

 

 

СКОЛЬКО СТРОК

 

Сколько строк от встречи до неволи,

Сколько склок от мудрости до боли,

Сколько слуг от трона до капусты,

Сколько рук от ревности до грусти.

  Сколько гроз от пахоты до жатвы,

  Сколько слез от похоти до клятвы,

  Сколько снов от выстрела до битвы,

  Сколько слов от церкви до молитвы.

Сколько тонн от свастики до скорби,

Сколько зон от Сталина до Горби,

Сколько пут от верности до Веры,

Сколько смут от смертности до меры.

  Сколько раз от цели до попытки,

  Сколько фраз от подлости до пытки,

  Сколько дыр от пули до медали,

  Сколько мир от пыли моет дали.

Сколько глаз от вспышки до сиянья,

Сколько ласк от розни до слиянья,

Сколько тайн от смысла до безумья

Я не знаю, если я не умер,

  Я не знаю, сколько будет биться

  На аркане злая кобылица

  Нашего сердечного убийства,

  Знаю лишь, что я ему вручен.

 

 

 

СКОРОСТЬ МОЛИ

 

Скорость ползущей моли,

Как поросль грядущей боли,

Кажется никогда,

Но вдруг и уже всегда.

  Вечность слепого света,

  Словно беспечность лета,

  Кажется на века,

  Но вот и болит слегка.

Радость чужого моря

Лечится мерой горя,

Цепь на калитке, плеть,

Молчать, не дышать, не петь.

  Область пустой постели,

  Как совесть вчерашней цели,

  Варежка из ежа,

  Кожа, жена, межа.

Малость рассветной ноты,

Как жалость ночной охоты,

Складень из трех икон,

Свадебный черный дом.

  Тайна грудного плена,

  Как праздничность гобелена,

  Ветка, лицо, кобель,

  Озеро, ведьма, ель.

Суть безысходной сферы,

Как оболочка веры,

Круг, треугольник, тор,

Водка, коньяк, кагор.

 

 

 

ТЕПЛО

 

Тепло – что-то греет,

Светло – где-то свет,

Ребенок болеет,

Валокордин – рассвет,

  Легко – что-то лечит,

  Устал – где-то ждут,

  Долго бежал навстречу,

  Искал где-то тут.

Может кому-то нужно,

Сажа – зажгу опять,

Ближе – снаружи,

Дальше – не опознать.

  Зачем – что-то зреет,

  Потом – что-то кричит,

  Ребенок болеет,

  Плачет – молчит.

Куда – что-то будит,

Постель – что-то помнит,

Дом – когда-нибудь будет,

Плаха застонет,

  Слова – словно птицы,

  Миг – необратимость,

  Да, ты права, Синица,

  Зовущая в журавлиность.

 

 

 

ТУФЛИ

 

Туфли больше не горят,

Не зовут и не смеются,

Не настаивают яд,

И по сердцу швом не рвутся,

Просто в тумбочке стоят,

Дышат запахом от лужи,

Каблучками на закат

И носочками наружу.

Вспоминают по ночам

Две веселые лодыжки,

Вознесенные к Богам

Взором пьяного мальчишки,

Что кусающий подол

Задирая на коленки,

До сих пор не изобрел

Ничего красивей Ленки.

И теперь они стоят,

Как ни в чем не виноваты,

Засыхает виноград

И белья ночные латы,

Только туфли стерегут

Несусветое сближенье

Двух метающихся смут

И двух пяток униженье.

 

 

 

УБЕЙ МЕНЯ

 

Убей меня за то, что я с тобой

Четвертый день Святого Валентина,

За то, что от любви полуживой,

И от любви слепой наполовину.

  За то, что ты читаешь мои сны,

  За то, что ты нужна мне и нежна,

  За то, что в этом нет твой вины,

  За то, что в этом есть твоя вина.

За то, что грешным рабством упоен,

За то, что не могу без опозданий,

Тогда, как в строгом графике твоем

Я где-то между шейпингом и баней.

  Убей меня сегодня до утра,

  Похорони меня в своих объятьях,

  Да здравствует безумная игра

  Послушных пальцев с непослушным платьем.

Убей меня, любимая, за все,

Что сколь нелепо, столько же и свято,

Возможно эта казнь еще спасет

Меня от смерти, фальши и разврата.

 

 

 

УГРОЗА ГРОЗЫ

 

Угроза и грусть грозы,

И грузные грезы грома,

Угрюмость греха слезы
И грубость пустого дома,

  И смех заливных людей

  Под смех проливной стихии,

  И радость смешных детей

  И это мои стихи ей,

Все кажется проливным,

Приливным и преходящим,

Прозрачным и призрачным,

В прохладную даль летящим,

  Но вот уже все слабей

  Развратность дождя, скисают

  Улыбки слепых БОМЖей,

  И в лужах фонтаны тают.

И юный сердечный свет

Прячется сонной мышкой

Под желтый паркет лет

И засыпает подмышкой.

 

 

 

УХА

 

  От удара в бровь

  Вытекает глаз,

  И ты где-то здесь,

  И опять сейчас

По ножу втыкаешься в кожу клещом,

А кому-то ладится смерть от пращи.

  От удара в грудь

  Вытекает спесь,

  Ты опять сейчас,

  И ты снова здесь,

И опять случаются двое в стогу,

И опять встречаются двое, где снег.

  От удара в дверь

  Запирает дух,

  Кто-то жив еще,

  Кто-то вновь потух,

Так вкипаем мы в костер, где уха,

Но один лишь знает цену ухи.

 

 

 

ХОЧЕТСЯ МИРА

 

Что я хочу от этого пира,

Может быть мира, чуточку мира,

Мне не нужны ни жена, ни квартира,

Мне не страшны ни наган, ни просфира,

 

Может быть мира, кажется мира,

Скрытого где-то в дырке у сыра,

В будничной гадости рыбьего жира,

В праздничной радости вкуса пломбира.

 

Что я хотел бы от этого пира,

Все было вдосталь — вина и кефира,

Хлеба и зрелищ, креста и трактира,

Но не хватило чуточки мира.

 

А в небе июля ночная сатира —

Альдебаран, Фомальгаут и Мира

Изображают гармонию Мира,

А хочется мира.

 

 

 

ЧЕБУРАШКА

 

Позвольте подойти к Вам в розовых очках,

И розовым весь этот мир измерить,

Пятнадцать лет мне розы на часах

Приходится делить на двадцать девять.

  В июне только двадцать девять дней,

  Я нагадал об этом на ромашке,

  Тридцатый мною посвящен лишь ей-

  Мариновой и грустной чебурашке.

Пусть все тридцатые и розовые дни

Тебе приснятся в розовых гвоздиках,

И глаз твоих Мариновых огни

Обожествятся в Илиях и в Ритах.

 

 

 

ЧЕМУ МЫ ПОСВЯЩАЕМ

 

Чему мы посвящаем нашу слабость?

Забавному стеченью обстоятельств?

Или спокойной силе обязательств?

Закону «Сон», или закону «Жалость»?

 

Кому мы посвящаем наше небо?

Бессильному расчету на удачу?

Или ночному медленному плачу?

Закону «Быль», или закону «Небыль»?

 

Зачем мы посвящаем наше тело

Безумному и грешному ожогу?

Зачем мы приседаем «На дорогу»,

Когда болит все так же, как болело?

 

Когда мы шлем сражения эмоций

Тому, кто никогда их не заметит?

Мы вечно любим тех, кто не ответит,

Мы вечно ждем того, кто не вернется.

 

Зачем мы с каждым новым старым годом

И старым новым, снова неизвестным,

Находим новое, как прежде неуместным,

А прежнее находим неготовым.

 

Мы рвемся ввысь, где только свет и тайны

Из облачно запутанной постели

К соблазну безопасной колыбели

Сквозь черноту финального дизайна.

 

 

 

ЧТО ОБ ЭТОМ И ГОВОРИТЬ

 

Что об этом и говорить

И буравить ночами пошло

Просто этим не нужно жить

Это нужно оставить в прошлом

 

В позапрошлом зашитым в пах

В позабытом зашитым в венах

В бестолковых свинцовых снах

В развороченных ойкуменах

 

Это нужно оставить там

Где дрожали слепые пальцы

Невозможным ночным словам

Невозможным любовным танцам

 

Это нужно оставить тем

Кто молился тайком о встрече

Обитателям двух систем

Неземной драгоценной речи

 

Это нужно заштопать в сне

Изведя из себя натужно

Это больше не нужно мне

Это больше тебе не нужно.

 

 

 

ЭТО БЫЛО НЕДАВНО

 

Это было совсем так недавно

В сорок первом прошедшей войной,

Я солдат ленинградского фронта

По чистой возвращался домой.

  Я с врагами сражался геройски,

  Не жалея и жизни отдать,

  И за это меня наградила

  Благодарная Родина-Мать.

Но война меня тоже трепала -

Нету рук, нету правой ноги,

Грудь моя в орденах и медалях,

Только некуда больше пойти.

  Моя мама меня не узнала,

  "Дорогой мой сыночек, прости"

  Долго плакала она рыдала,

  Не решаясь ко мне подойти.

"Что с тобою случилось, сыночек?"-

Она ко мне упала на грудь,

А жена все комкала платочек

И в глаза мне боялась взглянуть.

  Она молча стояла в сторонке,

  Слезы капали ей на пальто,

  Глаза — как две большие воронки,

  Голова — как воронье крыло.

"Чтож ты женка моя дорогая,

Не целуешь, не хочешь обнять,

Раньше ты меня так не встречала,

А теперь не желаешь и знать"

  "Я тебя больше жизни любила,

  Я не стала тебе изменять,

  Но зачем ты мне нужен безрукий -

  Как же будешь меня ты ласкать,

Я еще молода и красива,

Чтоб с тобою себя хоронить,

Никогда я тебя не просила,

А теперь я прошу лишь простить."

  Мое сердце тогда защемило,

  Голова закружилась моя,

  Я сказал ей "Ппрощай моя, мила,

  Пусть тебе улыбнется судьба"

По платформе она побежала,

Зарыдав от смертельной тоски,

Под колесами долго кидало

Ее тело рвало на куски.

 

 

 

Я ВЫЦВЕЛ

 

Я выцвел, как осенняя трава,

По большей части откровенно-черный,

С ботинками и курткою покорной,

От репы и картошечки едва.

  Мне нравится отсутствие цветов

  В иссине-черных или черно-синих

  Недавно обесцвеченных святынях

  В цветении бессмысленных крестов.

Мне как-то неожиданно напели,

Возможно встав с утра не с той ноги,

Что в этой жизни есть у нас враги,

А в смерти есть друзья, кто уцелели.

  И вот они все в черно-темно-синем,

  В солидно-отутюженных тонах

  Все дальше с каждым днем и в каждых снах

  Спокойные и злые, как актиньи

Накоротке со мной, как близнецы,

Мы с ними носим белое на ворсе,

Коса всегда заметнее на торсе,

Чем за спиной отсутствие косы.

  А за моей спиной какие косы

  Под левую лопатку вплетены,

  Иль вонзены – в том нет ничьей вины,

  Безвреден мир, как псы или поносы.

 

 

 

Я ЗАПОМНИЛ ОДНО

 

Я запомнил одно

В этом красочном сне,

Мы спускались на дно

Современной весны,

Начиналось кино

Про коварство весны,

Мы скитались на дне,

Мы спускались на дно.

Мы горели в огне,

И мы грели вино,

Мы пытались вдвоем

Выпить цену вины,

Нас прощало одно

Сочетание дна,

Нас разбило о дно,

Ты была не одна.

Это было при мне,

Но еще не при нас,

Мы лежали на дне

В ожиданьи весны,

Мы ласкали во сне

Неназначенный час

Незаметного дня

Незамеченных дней.

 

 

 

Я НЕ ЛЮСТРА

 

Я — не люстра,

И я — не потомок мангуста,

Чтобы праздновать свет,

И носить вам гадюк на обед.

 

Я — не ластик,

И я — не сплетение свастик,

Чтобы все подтирать,

И детей, словно книги сжигать.

 

Я — небрежный,

Я — слишком в себе неизбежный,

Чтобы верить в расчет,

Или ждать, что еще повезет,

 

Я — не скромник,

Но я и — к кресту не паломник,

Чтоб в колодец плевать,

Или гвозди в ладони вбивать.

 

Кто же я?

Кто мои кумовья и сватья?

Чтобы праздновать свет

И носить Вам Святых на обед.

 

 

 

Я ОСТАВЛЯЮ ВАС НА…

 

Я оставляю Вас на прожитом году,

Как точку на дописанной странице,

Как взмах крыла замерзшей в небе птицы,

Одну у всей вселенной на виду.

 

Вам поначалу будет нелегко,

Вам вряд ли меня кто-нибудь заменит,

Но Вам зато никто и не изменит,

Не скрипнет дверь, не скиснет молоко.

 

Вам больше, обещаю, не грозит

Мой телефон на середине ночи,

Мой телефон грозить уже не хочет,

Он округлился, словно керамзит.

 

А в голове квадраты и углы,

А в сердце все пропало, все пропало,

Я оставляю Вас на кончике иглы,

Мне будет Вас неистово и мало,

 

Но и читать бессмысленно во мне

Невыгодное рваное теченье,

Я должен вычерпать вручную это чтенье,

И вычитать про Вас на самом дне.

 

А после вычитать и вычитать

Вас из себя, из неба, из травы,

Из уравнения с числителем «Увы».

Я оставляю Вас на прожитом гадать.

 

 

 

Я УЕДУ

 

Я уеду — это точно,

Я уеду — это точка,

Я уеду в "Таракань"

В беспросветную Рязань.

  В беспросветные рассветы,

  В иступленные чуть-светы,

  В осторожный уголок,

  Где ни сутолок, ни склок.

Где в поту всеобщей ебли

Задевают только стебли

Лопухов и купырей,

И не трогают людей.

  Люди часто умирают

  От того, что в них стреляют,

  А в Рязани нет стрелков,

  Кроме волчьих табаков.

Потому я и уеду

Уже в пятницу к обеду

В царство бабочек и коз

И мечтательных стрекоз,

  Ну а если не уеду,

  Все равно четверг и среду

  Буду дождичком венчать

  И по маме величать.

 

 

 

 

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали