Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
DYLAN MARLAIS THOMAS

ОТ АВТОРА

 

Перевод А. Сергеева

 

Этот день подходит к концу,

А господь погоняет лето

В лососевом струенье солнца,

В моем потрясенном прибоем

Доме на сколах скал,

Перемешанных с птичьим пеньем,

Плавниками, плодами, пеной,

Перед прыткой подковой леса,

Над песками мокрых медуз

И вдовьих рыбацких крестов,

Над чайками и парусами,

Где люди, черней ворон,

Опускаются на колени,

С облаками в обнимку тянут

Сети заката, а цапли

И гуси почти в небе,

И мальчишки кричат, и ракушки

Говорят о семи морях,

Вечных водах вдали

От девятидневной ночи

Городов, чьи башни взметутся

Под ветхозаветным ветром,

Словно стебли сухой соломы, —

В моем непокойном доме

Я пою для вас, посторонних.

(Хотя песня жжется, вздымает

Мои косолапые звуки,

Как пламя птиц — повернувшийся

К осени лес мирозданья).

Я пою по хрупким листкам

С отпечатками пальцев моря —

Листки эти скоро сорвутся,

Опадут, как листва с деревьев,

Рассыплются и пожухнут

Ночью на черный день.

В море всосан лосось,

Соскользнуло солнце, немые

Лебеди бьют синеву

В исклеванных сумерках бухты,

А я сшиваю бессвязные

Явленья, и вы узнайте,

Что я, переменчивый я,

Славлю звезду, оглушенную

Чайками, морем рожденную,

Истерзанную человеком,

Благословленную кровью.

Вслушайтесь: это же мой

Голос у рыб и обрывов!

Всмотритесь: это же я

Сочиняю мычащий ковчег

Для врученного мне Уэльса —

Белые, словно овцы,

Покорные фермы готовы

Погрузиться в ревущие воды,

Ибо красная ярость и страх

Растопила льды на горах.

Эй, забившиеся под своды

Властные гулкие совы,

Лучи ваших лунных глаз

Озаряют загоны, пронзают

Поросших покоем предков!

Эй, нахохленный голубь,

В сумраке темный, почти

Как наш валлийский язык

Или почтительный грач,

С ветвей твое воркованье,

Голубой колобродящий голос

Тоже слава лесам

Для севших в лугах бекасов!

Эй. щебечущий мир,

Разинувший клювы от страха

По осажденным отрогам!

Эй, вбежавший в пятнистый

Свет на седле пригорка

Прыткий заяц, ты слышишь

Гул корабельной стройки,

Топор мой, пилу и молот?

(Песня моя — бессвязный

Грохот и визг, язык мой —

Трухлявый гриб-дождевик).

Но на изломах мира

Звери глупы и глухи

(Хвала звериной природе!).

И спят глубоко и чутко

В лесах по хребтам холмов!

Скирды ферм под напором

Потоков сбиваются в стаи,

Кудахчут, на крышах амбаров

Петухи кричат о войне!

О соседи мои с опереньем,

Плавниками и мехом, спешите

В мой лоскутный ковчег,

Ко мне, безумному Ною:

В глубине колокольца овец

И колокола церквей

Возвещают худой мир,

А солнце садится, и тени

Выстилают мои святыни.

Мы пустимся в путь одни

И вдруг под звездами Уэльса

Увидим кочевья ковчегов!

Над землей, покрытой водой,

Направляемые любовью

От горы к горе поплывут

Деревянные острова.

Смелей, путеводный голубь!

Вы стали морскими волками,

Синица, лиса и мышь!

Ковчег мой поет на закате,

А господь погоняет лето,

И потоп до конца процвел.

 

 

 

 

 

* * *

 

Перевод А. Сергеева

 

Особенно когда октябрьский ветер

Мне в волосы запустит пятерню,

И солнце крабом, и земля в огне,

И крабом тень моя легла на берег. —

Под перекличку птичьих голосов

И кашель ворона на палках голых

По жилам сердце деловито гонит

Ямбическую кровь, лишаясь слов.

 

Вон женщины во весь шумливый рост

Идут по горизонту, как деревья,

Вон бегают по перелеску дети,

В движении похожие на звезд.

Я создаю тебя из гулких буков,

Из шелеста дубов, осенних чар,

Корней боярышника, хмурых гор,

В прибое создаю тебя из звуков.

 

Над парком беспокойный циферблат;

Часы толкуют время, славят утро

И флюгеру о направленье ветра

Колючими словами говорят.

Я создаю тебя из дольних вздохов.

Трава пророчит: все, что я постиг,

Покроет мокрый изъязвленный снег.

Но ты вдали от злых вороньих криков.

 

Особенно когда октябрьский ветер

(Я создаю тебя в канун зимы,

Когда гремят валлийские холмы)

Молотит кулаками репы берег,

Я создаю из бессердечных слов

Тебя — сердечных сердцу не хватило.

Химическая кровь мне полнит жилы.

На взморье. Среди птичьих голосов.

 

 

 

 

 

ЗАЧЕМ ПРОХЛАДОЙ ВЕЕТ ЮГ

 

Перевод Арк. Штейнберга

 

Зачем прохладой веет Юг,

А льдом Восток? Нам невдомек,

Пока не истощен исток

Ветров, и Запад ветровой

Всех осеней плоды несет

И кожуру плодов.

Дитя твердит: «Зачем шелка

Мягки, а камни так остры?»

Но дождь ночной и сердца кровь

Его поят и темный шлют ответ.

 

А дети, молвя: «Где же Дед Мороз?» —

Сжимают ли кометы в кулачках? —

Сожмут, когда ребята полуспят,

Кометы сном пыльнут в глаза ребят,

И души их зареют в полутьме, —

Тут ясный отзвучит ответ с горбатых крыш.

Все ясно. Звезды нас порой

Зовут сопутствовать ветрам,

Хоть этот зов, покуда звездный рой

Вокруг небесных башен держит путь,

Чуть слышен до захода звезд.

Я слышу лад, и «жить в ладу»,

Как школьный колокольчик дребезжит,

«Ответа нет», и у меня

Ответа нет на детский крик,

На отзвук эха, и Снеговика,

И призрачных комет в ребячьих кулачках.

 

 

 

 

 

РУКА, ПОДПИСАВШАЯ УКАЗ

 

Перевод П. Грушко

 

Рука, подписав указ, отправила город в ад.

Пятивластие пальцев обложило данью кадык,

Удвоило мир умерших, вдвое уменьшив народ.

От пяти владык не уйдет ни один из владык.

 

Крутая рука завершается покатым плечом,

Белее мела суставы сжатой руки.

Гусиное перышко велит приостыть палачам,

Которые остудили горячие языки.

 

Рука, подписав декрет, посеяла ужас и злость,

Наладила голод и саранчу призвала.

Воистину велика рука, у которой есть власть

Вымарывать имена, озаглавливающие тела.

 

Пять владык отпустили грехи мертвецам,

Но не врачуют язв, не утешают сирот.

Рука заведует милостью, соперничая с творцом.

Но рука без глаз — и слез не прольет.

 

 

 

 

 

НЕ УХОДИ БЕЗ СЛОВ ВО МРАК НОЧНОЙ

 

Перевод О. Чугай

 

Не уходи без слов во мрак ночной —

Ты должен вспыхнуть в пламени заката,

Восстать над неизбежной темнотой!

 

Мудрец поймет, что бесполезен бой,

Что крик — не вспышка молнии крылатой,

Но не уйдет без слов во мрак ночной.

 

И праведник с последнею волной

Покинет свой залив зеленоватый,

Восстав над неизбежной темнотой!

 

Дикарь, поющий солнцу гимн земной,

Так поздно узнаёт, что нет возврата.

Но не сойдет без слов во мрак ночной!

 

Пусть каждому достался жребий свой —

Великие уходят, но тогда-то

Горит их взор падучею звездой.

 

Там, в вышине, слезами удостой

Меня, отец мой — горькая утрата, —

Не уходи без слов во мрак ночной,

Восстань над неизбежной темнотой!

 

 

 

 

 

СМЕРТЬ УТРАТИТ ВЛАСТЬ НАД ВСЕЛЕННОЙ

 

Перевод Арк. Штейнберга

 

Смерть утратит власть над вселенной.

Станут голые трупы плотью одной

С человеком ветра и закатной луной,

Оголятся их кости, претворясь в перегной,

Рядом с ними звезды затеплятся въявь,

К ним, безумным, вернется разум иной,

Утонувшие снова всплывут над волной;

Хоть любовников нет — сохранится любовь.

Смерть утратит власть над вселенной.

 

Смерть утратит власть над вселенной.

Они не умрут, прозябая на дне,

Под зыбью морей неисчетные дни;

Корчась на дыбе, на колесе,

Не струсят, хоть жилы ослабнут все.

Вера в их треснет руках пополам,

Носорожье зло их боднет на излом,

Но, расщепясь, уцелеют они.

Смерть утратит власть над вселенной.

 

Смерть утратит власть над вселенной.

Чайки в уши им больше кричать не должны,

Могут стихнуть отныне вопли волны,

И не надо цветку, что расцвел весной,

Подставлять свой венчик под дождь проливной.

Пусть безумны они и мертвы как бревно,

Но, гремя сквозь ромашки, их черепа

Рвутся к солнцу, пока не взорвалось оно.

Смерть утратит власть над вселенной.

 

 

 

 

 

СТИХИ В ОКТЯБРЕ

 

Перевод А. Сергеева

 

Под небом мой год тридцатый

Пробудился в звуках от моря до ближнего леса,

От ракушек в пруду до цапли

На дюнах,

А утро звало —

Хоралами волн и чаек пронзительной песней,

И стуками парусных лодок о мшистую пристань

В ту же секунду

Покинуть

Еще не проснувшийся город.

 

Вместе с птицами певчими

Птицы крылатых деревьев несли мое имя

Над лошадьми и фермами,

И в осенний

Мой день рождения

Все былые дни на меня низвергались ливнем.

Цапля ныряла в приливе, когда я вышел.

Городок пробудился,

За мною

Ворота его затворились.

 

Стая жаворонков в бегущей

Туче, и в кустах придорожных посвист

Дроздов, и почти июльское

Солнце

На плече холма.

Вешний воздух и звонкое пенье нежданно

Влились в утро, в котором бродил я и слушал

Шум дождя

И в дальнем

Лесу завыванье осени.

 

Бледный дождь над заливом

И над морем церковь размером с улитку —

Рожки пронзают туман,

Домик

Сереет, как филин.

Сады же весны и лета цвели небылицей

За горизонтом, под облаком, полным птиц.

Наверно, туда

Уходил

Мой день рожденья, но вдруг —

 

В край мой из стран блаженных,

Освежая природу и проясняя небо,

Повеяло чудом лета,

Смородиной,

Грушами, яблоками.

И на склоне года я вдруг увидел ребенка,

Который забытым утром шагает с матерью

Сквозь светлые сказки

Солнца

В легендах зеленого храма,

 

По детству дважды родному.

И детские слезы текли по моим щекам.

Этот лес и река, и море —

Такие же,

Как тогда,

Когда я мальчишкой в затишье летнего зноя

Поверял свою радость камням, деревьям и рыбам,

И пели тайны

Живые,

Пели птицы и волны.

 

И там был мой день рожденья.

Но погода менялась всерьез, и ожившая радость

Давно ушедшего детства

Запела

В сиянье солнца.

Стал летним полднем тридцатый мой год под небом,

Хотя городок внизу обагрялся кровью октябрьской.

Пусть же сердце

С холма

Поет на границе года.

 

 

 

 

 

ГОРБУН В ПАРКЕ

 

Перевод М. Зенкевича

 

Горбун по парку,

Одинокий сторож,

Среди деревьев бродит, озабочен

С утра, когда откроют доступ

К деревьям и воде, и вплоть до ночи,

Когда звонок закончит день неяркий.

 

Он черствый хлеб ест на газете просто

И воду пьет из кружки на цепи,

В нее швыряют дети гравий,

Пьет из бассейна, где плывет кораблик,

А ночью в конуре собачьей спит,

Хоть привязать его никто не вправе.

 

Он рано просыпается, как зяблик,

Как озеро, спокоен на рассвете.

«Эй ты, горбун!» — кричат на дню сто раз

Безжалостные городские дети

И прочь бегут, когда он крик услышит,

Их топот — дальше, тише…

 

Дразня его и скрючив спину тоже,

Как будто с горбунами схожи,

Они бегут оравой голосистой

Среди зеленого простора,

И, отложив газету, сторож

Железной палкой подбирает листья.

 

Ночлежник конуры бредет быстрей

Средь нянек и озерных лебедей,

А дети убегают виновато

И с камня прыгают на камень,

Блестя глазами, как тигрята,

А рощицы синеют моряками.

 

Когда же опустеют все аллеи,

Там мраморная женщина, белея,

Встает перед фонтаном в темноте,

Показывая камня превосходство.

Как будто выпрямив горба уродство,

Она сияет в стройной наготе.

 

А все деревья запертого сада,

Скамейки, пруд, запоры и ограда,

Вся детвора, вопившая так дико,

Невинная, в цвету, как земляника, —

Все возникает перед горбуном

В собачьей конуре неясным сном.

 

 

 

 

 

СРЕДИ ЖЕРТВ УТРЕННЕГО НАЛЕТА БЫЛ СТОЛЕТНИЙ СТАРИК

 

Перевод А. Сергеева

 

Когда утро едва забрезжило над войной,

Он встал, оделся, из комнаты вышел и умер.

Взрывной волной все двери в домах распахнуло.

Он рухнул на камни, на свой разбитый паркет.

Пусть любимая улочка с траурной черной каймой

Знает, что здесь он на миг задержал рассвет,

Что глаза его были весенние почки и пламя,

Когда со звоном ключи из замков вылетали.

Не ищите обломков жизни в седом его сердце,

Не ждите звона лопаты — уже несется

Небесная «скорая помощь», влекомая смертью.

О, спасите его от этой пошлой кареты!

Утро парит на крыльях его столетья,

И сотня аистов села на руку солнца.

 

 

 

 

 

ЖАЛОБА

 

Перевод Арк. Штейнберга

 

Я был мальчишкой, вдобавок плутом,

II черным прутом от церковных врат

(Старый шомпол вздохнул, подыхая по бабам).

На пальцах я крался в крыжовенных чащах;

Как болтунья-сорока, вопил пугач.

И, завидя девочек, обруч катящих

По ослиным выгонам, плавным ухабам,

Я краснел как кумач и пускался вскачь,

А в качельных, воскресных ночах на лугу

Всю луну лобызал мой растленный взгляд.

Эти жены-малютки, — на кой мне ляд!

Их, поросших листвой, я покинуть могу

В смольно-черных кустах, и пускай скулят!

 

Я стал ветрогоном, притом — вдвойне,

И черным зверюгой церковных скамей

(Старый шомпол вздохнул, подыхая по сукам).

Не тем пострелом, прильнувшим к луне

Фитильной, но пьяным телком, и мой

Свист всю ночь звучал в дымоходах вертлявых,

Городские кровати взывали ко мне,

Повитухи росли в полночных канавах,

И кого бы ни щупал пьяный телок,

Где б ни буйствовал на травяной простыне,

Что б ни делал бы в смольно-черной ночи, —

Мой трепетный след повсюду пролег.

 

Мужчиной заправским стал я потом

И черным крестом во храме святом

(Старый шомпол вздохнул, без подруг погибая).

Бренди в расцвете! Я пышно басил;

Нет, не котом с весенним хвостом,

Чья мышь — кипятковая баба любая,

Но бугристым быком, преисполненным сил,

В благодатное лето, в полдневный зной,

Средь пахучих стад. Поостыла вполне

Кровь моя; для чего угодно я мог

Лечь в постель, и хватало этого мне,

Черной, прочной моей душе смоляной.

 

Я полумужчиной стал поделом,

Как священники остерегали в былом

(Старый шомпол вздохнул над плачевным итогом).

Не телком на цепи, не весенним котом,

Не сельским быком в травостое густом,

Но черным бараном с обломанным рогом.

Из мышьей зловонной норы взвилась

Моя кривляка-душа, и вот

Я дал ей незрячий, исхлестанный глаз,

Клячи сопатой шкуру и стать

И в смольно-черный нырнул небосвод,

Чтоб женскую душу в жены поять.

 

Ничуть не мужчина я ныне, отнюдь,

Черной казнью плачу за ревущий мой путь

(Старый шомпол вздохнул о неведомой деве).

Окаянный, опрятный, прозрачный, лежу

В голубятне, слушая трезвый трезвон;

В смольно-черном небе душа обрела

Наконец-то жену с ангелочками в чреве!

Этих гарпий она от меня родила.

Благочестье молитвы творит надо мной,

Небеса черный вздох мой последний блюдут,

Мои чресла невинность укрыла в крыла,

Все тлетворные добродетели тут

Мой конец отравляют мукой чумной.

 

 

 

 

 

ЗАЖГУТСЯ ФОНАРИ, И МИЛОЕ ЛИЦО

 

Зажгутся фонари, и милое лицо

В восьмиугольнике предательского света

Увянет, и любой любовник дважды

Подумает, зачем ему всё это.

Для нежной темноты давнишние черты

И тёплая щека — а день введёт в обман,

Осыплет краску с губ, заставит различить

В покровах мумии две ссохшиеся груди.

 

Мне сердца слушаться велели, а оно

Ничуть не лучше разума; напрасно

Соразмерял я жизнь с его биеньем,

Противореча огненному пульсу,

По косточкам раскладывая страсть.

 

Лети вне времени, спокойный господин,

Продрогший на египетском ветру.

 

Мне столько лет велят повиноваться,

Пора бы хоть немного измениться.

 

Но детский мяч, подброшенный в саду,

Ещё не скоро упадёт на землю.

 

Перевод Б.Кенжеева

 

 

 

 

 

Как правило, когда октябрьский ветер

 

Как правило, когда октябрьский ветер

Рвёт волосы холодными руками,

Я, солнцем схваченный, иду на пламя,

Бросая крабью тень на этот берег,

Вдоль кромок, где зимует вороньё,

И слыша хрип ворон на ветках голых,

И сердце, что дрожит, её услышав голос,

Погонит кровь стиха, впитав слова её.

 

Я вижу, в башне слов укрывшись тоже,

Бредут, как дерева, по горизонту

Из слов же оболочки женщин, строчки

Детей, на звёзды жестами похожих.

Из буков сделаю тебя звучащих,

Или из голоса дубов, корней дерев

Таких дремучих графств спою тебе напев,

Или создам тебя из волн кричащих.

 

За кадкой с папоротником снуют

Часы, бьют слово часа, нервным тиком,

Порхающим по диску, петушиным криком

Взахлёб об утре ветреном поют.

Или создам тебя из трав лугов;

Трава, что шепчет мне всё, что я знаю,

Зимою тёплой сквозь глаза пробъётся.

Или скажу тебе, что ворон — из грехов.

 

Как правило, когда октябрьский ветер

(Или из чар осенних, приступов болезни,

Паучьих языков тебя создам, холмов валлийских)

Кувалдой репы месит этот берег,

Создам тебя из слов, но бессердечных.

Иссякло сердце, исписавшись ливнем

Чернильной крови, чуя ярость давнюю.

У кромки моря гаснут крики птичьи.

 

Перевод С.Бойченко

 

 

 

 

 

Процесс раскручиванья непогоды

 

Процесс раскручиванья непогоды

В глубинах сердца так суров:

Раскручиванье непогоды в венах

Всю влажность иссушает разом.

Ночь превратится в день, а червяков

Сожгут бесчисленные солнца крови.

 

Процесс, в глазу начавшийся, пророчит

Окостененье, слепоту. Из лона

Исходит смерть, по мере выхожденья

Оттуда жизни...

 

Тьма в непогоду глаз — неотделима

От света их. Так монотонно море

С упорством бьётся о сухие скалы,

А семя, из которого растёт

Лес лона, по вине безветрий сонных

Иссохло и пропало...

 

А непогода в мышцах и костях

То вдруг дождливая, то вновь сухая,

Невольно будит мысль о мертвецах,

О призраках, что мечутся, мелькая

Перед глазами...

 

Непогода в мире

Столкнёт к лицу лицом

Фантомы. И малыш, которого любили,

В их тень двойную погружён. Луну

Вдувает в солнце непогодой чёрной,

Задёргивающей наши шторы — поры,

И сердце возвращает наших мёртвых...

 

Перевод В.Бетаки

 

 

 

 

 

Сказано ли богам тяжело ударять облаками

 

Сказано ли богам тяжело ударять облаками,

когда проклинает гром облака?

Будет сказано плакать, когда непогода клочками?

Радуги будут в туниках цветных, поясках?

 

И где же боги, если дождь идёт?

Они расскажут это брызгам леек

или свободному теченью вод?

 

И будет сказано, о мудрая Венера,

что груди божьи сжаты, стары и больны,

сырая ночь бранит меня, как нянька?

 

И будет сказано, что боги — это камни.

И будет капающий камень по земле

мелодию выстукивать? Пусть камни говорят

на языке, что говорит со всеми языками.

 

Перевод А.Уланова

 

 

 

 

 

Та сила, что по стеблю гонит вверх

 

Та сила, что по стеблю гонит вверх,

Бутон зелёный, бродит и во мне —

Бурлящая, губительная сила.

Но как сказать цветам, поникшим в снег,

Что той же бурей и меня скосило?

 

Стихия, что катает валуны

Картавых рек, — качает и мои

Безумных жил извилистые русла.

Но как узнают горные ручьи,

Что мой исток — в кипенье их стоустом?

 

Рука, что кружит ураган степей,

Кружит и волны на пути моей

Фелюги с траурными парусами.

Но как сказать мне жертвам палачей,

Что сам я — в той же известковой яме?

 

Пиявка времени сосёт любовь

Беззубым ртом, чтобы дурная кровь

Печали не будила беспробудной.

Но как сказать мне демонам ветров,

Что рай очерчен стрелкою минутной?

 

У гроба, где покоится Тристан,

Как мне сказать, что червь мой так же рьян?

 

Перевод Г.Кружкова

 

 

 

 

 

У смерти никогда не будет власти

 

У смерти никогда не будет власти.

Нагие мёртвые, они всего лишь части

Del hombriento y de la luna triste.

Когда рассыплются во прах их белы кости,

Как раз тогда их звёздные тела

Сойдут с ума, спасёт аминазин.

Блаженны тонущие, ибо из глубин...

Теряют любящие, но любовь цела.

У смерти никогда не будет власти.

 

У смерти никогда не будет власти.

В пучинах, на нептуновом погосте

Они устав лежать, придут к нам в гости.

Колесование рвёт жилы, портит кости,

Но не всегда железны кандалы.

Роняли веру из ослабших рук,

Терпели, если зло-единорог

Их рвал. Но и в частях они целы.

У смерти никогда не будет власти.

 

У смерти никогда не будет власти.

А слушать глупых чаек — много чести.

Прибой на скалах умирает часто.

Цветок и без дождя рождает чувство.

Ромашка скажет — я его пила —

До сумасшествия они упьются.

Сквозь дождь, цветы, прибой они пробьются...

Разбей звезду, пока Звезда цела.

У смерти никогда не будет власти.

 

Перевод С.Бойченко

 

 

 

 

 

Я вижу летних мальчиков паденье

 

 

1

 

Я вижу летних мальчиков паденье:

Они оставят землю без плодов

И, золотую почву заморозив,

Из мерзлоты любовей извлекут

Себе девчонок, чтоб струёй белёсой

Забрызгать кучи переспелых яблок

В тепле глубинном зимнего теченья...

Да, мальчики, что сотканы из света

Застыли в том безумии, когда

Кипящий мёд, и тот почти скисает!

Морозные их пальцы шарят в ульях,

Они тьмой и сомненьем кормят нервы.

Сигнальная луна — ноль в их пустотах —

На солнце нить сомненья застывает.

Я вижу, как в глубинах матерей

Руками распирают животы

Они. И ночи отделив от дней,

Там, пальцами расчетверяя тени

Луны и солнца, словно изнутри

Расписывают матки как пещеры,

И солнца нимб над ними всё светлей...

Я вижу, как из них, потомков лета,

Какие-то мужчины вырастают

И, разрывая воздух, вылетают

Из той жары под пульс под ритм сердец.

Смотри, как бьётся лето — пульс во льду!

У каждого из них свой личный праздник

Взорвётся в горле для Любви и Света!

 

 

2

 

Все времена просчитанного года

Наш вызов примут, или прочь уйдут

В звенящее неведомое нечто,

Где мы, звоня в одни и те же звёзды,

Дотошны, словно смерть в ночи времён,

И языки колоколов черны.

Так сонный зимний человек звонит,

Но звон не сдует ни луну, ни ночь.

Мы отрицатели, шлём смерти вызов

От летней бабы, мускулистой жизни,

От судорог любовников в тот миг,

От тех прекрасных и ещё не живших,

Тех слепо плавающих в море лона,

Засветим огонёк шахтёрской лампы:

Хоть чучело оттуда бы извлечь!

Мы летние, мы в вихрях всех ветров,

Зелёные мы, в водорослях зелёных,

Усилив шум морской, роняем птиц

И гоним, гоним вспененные волны

Приливами пустыню задушить,

Листву садов готовим для венков

И выше вскидываем мяч Вселенной.

Весной мы освящаем лбы омелой.

Восславим кровь и ягоды, прибьём

К деревьям развесёлых джентльменов!

Здесь мышцы влагу от любви теряют,

Так преломи, как поцелуй, тот хлеб

Ничьей любви! И разгляди полярность

Всех детских обещаний непременно.

 

 

3

 

Я вижу летних мальчиков паденье.

В личинке человека — пустота,

А эти мальчики всё наполняют,

Я — некто вроде вашего отца.

Вы созданы из кремня и смолы

И, разглядев путей пересеченье,

Сплетаются, целуясь, полюса.

 

Перевод В.Бетаки

Дилан Марлайс Томас (1914–1953) (англ. Dylan Marlais Thomas; 27 октября 1914 — 9 ноября 1953) — валлийский поэт, прозаик, драматург, публицист. Родился и получил образование в Суонси; работал репортером. В 1934 г. вышла в свет первая книга Д. Томаса — «18 стихотворений». Уже здесь наметились темы, к которым поэт будет возвращаться в течение всей своей жизни: философское осмысление бытия, миф об Адаме, созидающее слово. Подлинный демократизм творчества Д. Томаса, утверждение им жизни как величайшего блага сделали его ведущим поэтом 40-х годов. Его выступления по радио во время второй мировой войны пользовались чрезвычайной популярностью. После войны он стал одним из создателей Английского объединения писателей в защиту мира. Поэт сложных образов и конструкций, Д. Томас много экспериментировал в области стихосложения. Для него характерен эмоционально и образно насыщенный, интонационно напряженный стих. В целом творчество Д. Томаса как «поэзия чувства» обычно противопоставляется «интеллектуальной поэзии» Т.-С. Элиота. В 1946 г. вышел в свет сборник стихов «Смерти и рождения», написанных в основном в годы войны; затем последовали «Портрет художника как молодой собаки» (1950) и «Избранные стихи» (1952), куда Д. Томас включил восемьдесят девять лучших своих стихотворений.