Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ДМИТРИЙ ДОЛМАТОВ

Дмитрий Долматов (1971-1992). Пермь.

 

Осенью 1970 года Дмитрий Долматов пришел в наш мир, где, побыв малышней и поучившись в школе и закончив ее, поступил в университет, откуда и ушел в армию, по возвращению из которой вскоре погиб в Комарово под Ленинградом на пороге своего двадцатиодноголетия. Главное открытие Дмитрия Долматова, какое он сделал для себя, заключалось в том, что цель жизни — не презентация собственного Эго, а нечто другое. Сформулировать это "нечто другое" он попросту не успел, что, однако, не помешало душе его еще при жизни двинуться в Путь. Поэт, как и Вселенная, всего лишь частный случай проявления Бога, но стихи, будучи только шлаком работы души, какой-то неуловимой вибрацией все-таки соединены с Абсолютом. Дмитрий Долматов, мне кажется, был одним из самых многообещающих побегов молодой уральской поэзии. Об этом говорит хотя бы уже то, как непринужденно и органично он в последних своих стихах преодолевал "эдипов комплекс" авангарда, по концентрическим кругам которого почти безнадежно блуждают многие его сверстники. То, что родители потеряли сына, а мы приобрели поэта, дело, наверное, "житейское". Но то, что душа поэта, исполненная надежды и тоски, нежности и смятения, все-таки сумела обратиться к нам, обогнув зеркала безнадеги и неверия, это уже — нечто! Дима Долматов теперь очень далеко от нас. Мы, не умеющие любить ближнего своего, можем еще попробовать возлюбить своего дальнего. Эта книга дает нам такой шанс.

 

Художник, арт-критик, автор проекта литературно-художественного журнала «Магазин “Детский мир”». Родился в Перми. Учился на филологическом факультете Пермского государственного университета. В 1988–1989 годах был одним из участников пермского неформального движения питерских «митьков» (вместе с Евгением Чичериным и Сергеем Стакановым). Трагически погиб, похоронен под Ленинградом. Автор посмертно изданной книги «Стихотворения» (Пермь, 1992), с которой была начата серия «Классики пермской поэзии» (автор проекта Виталий Кальпиди). Публикации в антологии «Современная уральская поэзия» (1996), журналах «Урал», «Уральская новь».

* * *

 

Космонавтов очень жалко,

они лёгкие, как пчёлки.

То сломается держалка,

то взрывается заслонка:

вылетают как попало

на четыре стороны

то ли девочки с Урала,

то ли мальчики с Луны.

Очень странно… Непонятно,

отчего и почему.

Только падают орлята,

будто пчёлки, на Луну.

 

Март 1991

 

 

 

ЦИКЛ СТИХОТВОРЕНИЙ  

 

1 Дерево  

 

Ночь — стеной, а день — кровопуском росы.

И нет тяжелее ноши, чем взгляд насекомых.

Ты опрокинута солнцем в траву, а встанешь —

будешь добычей деревьев, отцов этанола.

 

Ствол, облицованный по синусоиде лет

жидкой спиралью часов, и минут, и веков...

Только Мичурин по пьяни просек этот бред:

столб электрической силы, несущийся вверх.

 

Полураспад.  Водянистою губкой,  грибком,

тиной природы затянут в чернушный ноябрь.

Краски меняй или лети догонять

ту, что расплещет глаза, уходя от тебя.  

 

 

2  

 

С хульдрою в прятки, а водяной — на подхвате.

И вдоль реки не удрать, и по болоту — удавит.

Шхеры затоплены. Малый сегодня в ударе.

С девкою в лес? — так и она не подарок.

 

Нам бы сорваться да мотануть в Копенгаген,

ящик перцовки да колесить по подвалам.

В эти равнины хмельные нам возвращаться не надо

в мутную пойму реки той. А вам и подавно.  

 

 

3  

 

Пылает Карфаген, и в Средиземноморье

нет ни одной страны, не втянутой в войну.

Но что тебе до них, до пУнических войн,

до войн пунИческих. Ты признаешь одну:

в постели колесниц, в доспехах поцелуев,

пленительной ногой противника поправ,

любовников шальных панически ревнуя

к удачам на войне в Эгатских островах.

Разбит мой легион. Какая там победа!

Штандарты, вымпелы я к трону твоему,

вакханка, преклонил. Играет Рим победу.

Пылает Карфаген. Отходит мир ко сну.  

 

 

4  

 

А до Содома еще далеко,

как и до нового солнцеворота.

Выбежишь за городские ворота,  

римлянка гордая; к морю легко

скатишься на боевой колеснице,

скинешь тунику и ступишь к волнам,

а Посейдон золотой вереницей

плещет рабов к твоим дивным ногам.

В пене соленой от счастия плача,

чашу с вином не удержишь в руке.

И подобрав эту амфору, мальчик

будет пьянеть в золотистом песке.  

 

 

5 Демон  

 

Зарывшись в крылья, мрачно он

глядел на родину, и снова

слепящих глаз его бутон

взорвался пламенем былого.

Изломанный улыбкой лик,

меча язвительное жало,

клинок крыла... Под ним лежали

леса, леса, весь материк,

весь океан. И вот повержен:

разбиты крылья, меч не держит

рука, и только вихрь волос,

как прежде, вьется между звезд.  

 

 

6  

 

Здравствуй, праздник сатурналий.

Здравствуй, праздник сатурналий.

Чертит снег диагонали

за порталами дворов.

Просыпайся, недотрога.

Псы виляют у порога.

По проталинам дорога —

в кутерьму хмельных пиров.

Шутники за дрожки  бьются,

удила в горячке рвутся,

вина жертвеные льются —

славен праздник урожай:

овцы целы, волки сыты,

из кареты бабы сыплют

золотые апельсины

градом сыплют в горожан.  

 

1990—1991  

 

 

 

 

* * *

 

(1991)

 

— Мой милый, Баден-Баден — это рай.

— Мой ангел, Баден-Баден — это город.

где кипарисы выпивают море,

выплёскивая пену через край,

где мишки на ветвях, как воробьи

чирикают об ужине с малиной,

где голуби сражаются шальные,

где забывают горести свои.

— Мой светлый, Баден-Баден — это пляж,

где рыбы с крабами танцуют кукарачу,

где я лежу, смеюсь, смеюсь и плачу:

к концу подходит сказочный вояж.

— Мой сладкий, Баден-Баден — это мир,

переплелись в котором век и вечность...

— Тебя не возмутит моя беспечность?!

Мой добрый, Баден-Баден — это миф.

Любимый, Баден-Баден — это класс!

— Будь он неладен со своим прибоем.

Сюда ещё приедем мы с тобою.

— С другой приедешь в следующий раз...

 

 

 

 

* * *

 

(1991)

 

Ну, вот и век прошёл, всего лишь век — не больше.

Разбросан снегопад, ты бесишься в снегу,

хохочешь у ручья. А вот, что будет после

той чёртовой весны, я вспомнить не могу.

 

Ах, птичий тарарам, запущенный в окошко —

как паводок в постель — умоет эту прыть

разливом. Птицам — что! Они же не нарочно

играют то в весну, то в проводы, то в смерть.

 

Ласкайся и ластись, укутанная ветром,

стелись по дну лесов, по снежной простыне.

Капель тебе судья. А приговор — не лето,

не осень. И гуляй покуда по весне.

 

Там мы стоим в реке в цветах и с колпаками,

с силком на осетра, с капканом на лису.

Охота ли тебе то нас ловить руками,

то длинноногих птиц, то осень, то весну?

 

 

 

 

* * *

 

(1990)

 

Встань в полный рост над тоской,

ветр аравийских песочниц,

выклянчи у богов

пайку туманного моря,

соль и холодный песок —

вот и готова опора

для кришнаитов любви,

для инвалидов бессонниц.

Выпита до половины

чаша рыбацкого эля.

Или ты будешь в раю,

или ты будешь на рее.

Лёгкой поземкой несётся

стайка твоих поцелуев:

Мёртвое море проснётся,

Красное море ликует.

— Гей! — поднимай паруса

на легкокрылой триере.

Завтра мы будем на дне.

Завтра мы будем на небе.

 

 

 

 

* * *

 

(1989)

 

Гениальный тусовщик, вернувшись в родную Итаку,

что найдёшь там? Бардак, и семью не свою, и друзей.

Положи пулемёт. Мы тебя отвезём к Телемаку.

Помнишь, как возвратился любимец богов, Одиссей?

 

Он стоял, как и ты, у ворот за гранитным засовом

или двинул в кабак: толковать с малышнёй до утра

о сиренах и прочем, о пьяном столетье тусовок,

или въехал в Свердловск, где на долгое время пропал.

 

Слышишь, плещет масандра, как виноцветное море —

это варваров песни и ритуал у костра —

так пылает твой флот, разоривший великую Трою,

и сейчас каждый третий тебя здесь продаст гоперам.

 

А сыграем в «орлянку» — и ты проиграл на три кона.

Мы не ждали гостей уже около тысячи лет.

Посмотри же в окно на проделки безумца Харона.

Там стоит Пенелопа, и сын зарядил пистолет.

 

 

 

 

* * *

 

(1991)

 

Умирала Соня Коротышка.

Нянечка, сварливая со сна,

принесла ей супа и картошки.

За окошком хмурилась весна.

 

А в палате пусто, тошно, душно.

И, улыбку склеив на губах,

умирала Соня Коротышка,

танцовщица в местных кабаках.

 

Где все те, что так тебя любили,

кто дарил тебе цветы в мороз,

где тот мальчик на автомобиле,

с кем ты целовалася взасос?

 

А теперь ну разве что — к могиле

ветер принесёт тебе цветы.

Умирала Соня Коротышка,

девочка небесной красоты.

 

 

 

 

ОСЕНЬ

 

(1988)

 

Деревья унеслись на юг,

теряя гроздьями трамваи.

Их кучи дворники сжигают,

боясь абонементных вьюг.

Учёными предотвращён

(утрачена была внезапность)

десант бактерий, не удавшись,

он называл себя дождём.

Тарелки стройными рядами

штурмуют заданный квадрат.

Ушёл в подполье детский сад.

Идёт Восьмая мировая.

Митьков разбитые стада

сдают без боя города.

 

 

 

 

ПОЕЗДКА К МОРЮ

 

(1989)

 

Сари на море. Сари на море.

Сари на море — класс!

Раз Сари на море, то Сари — в восторе.

Ведь Сари здесь первый раз.

В цвету олеандры, запели соляри

В кустах африканских роз,

А Сари на море летит сквозь фистали —

Сари на море всерьёз.

Глупая Сари, милая Сари.

В море влюбилась она.

Уже включили ночные фонари —

Сари на море одна.

Морое море, милая Сари.

Сари в лодку садится. Ой!

Сари морю шепчет кошмари:

Ночь — шепчет — хочу с тобой!

Милая Сари, мокрая Сари,

Морю ты не нужна.

Хоть ты красива, Сари-Швецари,

Лодку — на берег волна. У

тром суровым, утром туманным,

Когда махарани спят,

Сардели на пляже ели каштаны,

Как совы сардели едят.

Но Сари не ест ни каштан, ни миндаль.

Сари не ест, не пьёт.

С берега смотрит печально в даль,

где в Стокгольм её мама ждёт.

 

 

 

 

* * *

 

(1989)

 

Всё было так классно — теперь заряжай пулемёт,

стреляй сигареты, сожги документы и — точка.

Сейчас не то осень, не то восемнадцатый год —

смотри: уже вышли четырнадцать тысяч на площадь.

 

Но ты — одиночка, по ним же скучает петля.

в логический выход из этого чёрного дня.

Поди разберись. Чёрт сломает и ногу, и веру —

Ты в нём обречен на судьбу революционера,

 

и путь твой — в Сибирь, по этапу... Я так, не нарочно

об этом сказал. Ты расколешься вмиг — без сомненья.

Пройдёт поколенье, и кончатся все заморочки.

Пройдут заморочки, и кончится всё поколенье.

 

 

 

 

* * *

 

(1987)

 

Я штурмовал пещеры Кроманьона.

Я сеял хлеб. Я расстрелял Христа.

Я сжёг систему Южного Креста.

Я поднимал на Зимний батальоны.

Я строил планы, рушил города.

Я расщепил парашу электрона.

Я был утоплен суками Харона,

повешен многими, но это ерунда.

В шестнадцать лет я буду коронован

во имя счастья мира и труда.

 

 

 

 

* * *

 

(1986)

 

Я металлист, я металлист.

Меня зовут Рувим!

Я атлетист, я медалист,

я местный пилигрим.

Я с детства полюбил металл:

отец мой — металлург.

Мой брат (спортсмен) копьё метал.

Я метаЛист не вдруг.

Я заметался с ранних лет,

услышав об отцах.

Метал, кажись, ещё мой дед

в салонах и дворцах.

Я книгу «Сталь и шлак» читал

и Пушкина «Метель».

У дворника метлу украл.

Я металлист теперь!

Металлолом наш класс таскал —

собрал я больше всех!

И вот я металлистом стал,

и ждёт меня успех.

Я металлист, металломан.

Меня зовут Рувим!

Давайте крикнем всем козлам:

«Металл непобедим!»

 

 

 

 

ПОБЕГ

 

Сатилистки квадратиски

убежали от мурмурки

в фиолетовой куркурке

к пианистке капельмистке

 

карабайка марабайка

забодаек не найдёшь

тратутиски матутиски

андеграунд не поймёшь

 

 

 

 

* * *

 

(1989)

 

Вышел псих из Кроманьона

С элементами вождя

С карабином из каньона

С динамитом от дождя

 

Вышел Ленин из тумана

вынул бомбу из кармана

По-митьковски говоря

Оппаньки и нет царя

 

Месяц плавает в стакане

Балластер теплится в кармане

Будем гопников давить

Чтоб искусство возродить

 

 

 

 

* * *

 

(1989)

 

Мазис Мазис — открывайся

Выводи свои полки

Мой могучий аквалайзер

Их разрубит на куски

Командир уехал в отпуск

Генерал с ума сошёл

Доктор Фауст сделал пропуск

И границу перешёл

Мазис Мазис — закрывайся

Едет доктор без ноги

Одноглазые китайцы

Прибежали из тайги

Командир вернулся с юга

Генерал на ум взошёл

Доктор Фауст от испуга

Аквалайзер не нашёл

Одноглазые китайцы

Разбежались кто куда

Красный Мазис не сдаётся

Так и знайте господа

 

 

 

 

ЗАМОК

 

(1987)

 

На диких горах Алтая

Замок Алькерна стоит

Когда-то он был обитаем —

Теперь он и богом забыт

Я помню то время Примерно

Мне шёл тогда год восьмой

Последние дни Алькерна —

Я чудом остался живой

В крепости траур объявлен

Над крепостью ночь и страх

Граф Гогенцоллер отравлен

Пусть в пух его ляжет прах

На стенах стоит дружина

С Моррой война идёт

Война — рубина — крушина

К Морре подмога вот-вот

гвации снорки болсты

Лезут через ритоль

Сражаться с ними не просто

У них уже гогенцоль

Кехра ранена в хобот

Аффта ранена в хвост

В жилах холодный холод

Уже атакуют мост

Морра уж славит победу

Ещё бы чуть-чуть и тогда

Ими быть может к обеду

Крепость была б взята

Уже не верит в спасенье

Горсточка храбрецов

Где же резервы: варенье

Повидло в конце концов

Но вот долгорадостный праздник

Повидло по небу летит

И в страхе бежит неприятель

Разбит неприятель разбит

Промчались года и столетья

И как-то само собой

Замок Алькерна — в упадок

И вот он перед тобой

 

 

 

 

* * *

 

Мы отступали третий день.

Комбат сказал, что это хитрость.

Все верили, но вот - он смылся,

и мы остались не у дел.

Итак, сегодня будет бой.

Дождь зарядил, мы ждали красных

и пили спирт из медсанчасти.

Какую водку — бог с тобой.

Ты появилась, как могла,

сначала днём, потом не помню.

Ночь наполнялась алкоголем,

и смерть над армией плыла.

А дальше — очередь моя.

Мы опрокинуто лежали,

и чьи-то армии бежали

за горизонт небытия.

А дальше... разве в этом дело!

На кухне кран гудел, я спал,

а кто-то трупы подметал,

и ты безжизненно сидела.

Пробило: полночь. Битва шла,

как полагается, на убыль.

Остатки синих сбились в угол,

и ты за водкою ушла.

 

 

 

 

СОНЕТ

 

(1991)

 

Империал, я жал тебя в руке,

покуда все не кончились монеты.

Пургой мети, пургой, венок сонетов,

под Рождество срываяся в пике

дождём монет, дождём монет, дождём монет...

Но всё! довольно! кончено об этом!

Пройдёт зима, пройдёт одним моментом,

и вместе с ней растает мой сонет.

Как птичий тарарам, в мою постель

весна обрушит чёртову капель.

И вместе с нею мой сонет растает

под пенье птиц, под неба акварель,

под крики ангелов, снующих во дворе,

под шум толпы перед вратами рая.

 

 

 

 

ЧАСЫ

 

Где звуки содержат слова?

Где слон превращается в хлам?

Где ты видела рай или Рим?

 

– Во сне,

где дорога, ведущая в дом на сосне,

там, где крошечный косм на стене:

из колёсиков, гаечек, тактов и звуков,

но, скорее, из девочек, ветра и слуха,

где пасутся пружинки – золотые ужимки,

где на кухне в углу поселились морщинки,

где тусуются четверо возле окна,

наблюдая картину десятого сна.