Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

ЗАРУБЕЖНАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
АНТОНЕН АРТО

Из стихотворений 1922-1924 гг.

 

 

Потаенная логика

 

Город город град огней

Город шума расточитель

Вольный наш освободитель

О лукавый о размытый

Безымянный именитый

Бьются ангелы о стекла

Кони прут сквозь тучи прочь

В небо падают кареты

В ночь ночь ночь ночь.

Это словно пар дыханья

Словно выпот выдох камня

Искупленья крестный ход.

В сшибке четырех ветров

В сходке четырех небес

Конденсируется город

Непреложный город снов

Твой орган роняет в землю

Пыль гремучую громов

Пополняя бесконечность.

Из стеклянной ясной пыли

Зыбких атомов камней

О небесных сеть отдушин

Город ты себя творишь

Город камень твой послушен

Там где горестей граница

На краю тоски немой

Вырос замок потайной

Пепел сердца там хранится.

 

 

 

 

 

Дыбом волосы

 

И словно совершилось непоправимое:

Ужас разбух до предела,

А с ним отчаяние

и беспросветность.

И все это навалилось

На предстоящую жизнь души.

Бог исчез неизвестно куда.

Осталась лишь черная точка,

Туда и канула моя судьба

И съежилась

  до той поры,

Когда времена

В абсолют сольются.

 

 

 

 

 

Орган и купорос

 

Этот миг хорош для органа

Сеет ноты ветер крутой

Занося неказистую площадь

Костенеющей снежной крупой

 

Ты задрипанный городишко

По балконам женщин расставь

Эта манна на голом камне

Лучше дрожи в твоих мостах

 

Призываю к вечере черной

Где бурлит купоросом вино

И гуляку во мраке ночном

И подростка с памятью сонной

 

И того кто в поисках слова

В лабиринтах мечты кружит

И того кто в поисках матери

Подле матери возлежит

 

Город спермы ключиц лопаток

И постелей вздыбленных к небу

Всех зову на грешную требу

Вплоть до ангелов из соборов

 

Перевод Майи Квятковской

 

 

 

 

 

 

Круговорот

 

Небо сходит с высоты

Брат свинарь кровопускатель

Твои свиньи в благодати

Ослепительно чисты

 

Дух нисходит на навоз

Словно ветр из мест безвестных

Где кочны на грядках тесных

Новых ждут метаморфоз

 

 Под землею в царстве мглы

Так смиренно прах во прахе

Успокоились монахи

И ничтожны и светлы

 

 В разложении секрет

Планетарной оболочки

В нем материя упрочит

Снов изжитых тленный след

 

 Сверхпространство к нам грядет

Кто убогий тот и первый

У вдовицы в лоне лед

Благодать царит над стервой

 

Перевод М. Квятковской

 

 

 

 

 

 

ВЕЧЕР

 

Под крупными звездами воды текли, розовея,

И стая пунцовых голубок ушедшего дня

Еще не слетала с ограды ушедшего дня,

Где волосы женщин струились, вуалями вея.

 

И вот золотые стрекозы упали в хлеба,

Жнецы дожинали их крылышки, хрупкие злаки,

Жнецы этой розовой ночи с серпами во мраке;

Как звездные скрипки, поют их сердца, как судьба.

 

Был вечер в цвету, и мистических стая голубок,

Как будто на урны, спустилась во сне на сердца,

Узором златым увивая Причастия кубок

 

Святых дароносиц Творца.

 

То был попеченьем ветров убаюканный вечер

Порой христианского августа, в пенье цикад,

Тот вечер античный, когда Божий дух низлетает

И переливается трепетом синей листвы.

 

 

 

 

 

 

ВЕЧЕРНЯЯ ГАРМОНИЯ

 

Смертельный для души вечер, когда поет виола

 

Одели горизонт священные леса,

Затеплились огни багряными глазами;

На занавеси чаш с несметными ветвями

Виденья рыжие чесали волоса.

 

Предстала женщина; опалом и агатом

Мерцала мантия, как небеса, ярка;

Светились волосы голубоватым златом

И дивные глаза - священных два цветка.

 

Виола нежная под вещими перстами

Так кротко плакала, что черных рощ цари

Окликнули цариц, склоненных над холмами

С высоких балюстрад торжественной зари.

 

И вдруг нежданный шквал деревья взволновал

И пробудил орган глубин, где зреют песни,

И голос вруг исчез ... Так исчезают перстни

С перстов зари во мгле рассветных покрывал.

 

 

 

 

 

 

АЛЛЕГОРИЯ

 

Мне снились птицами огруженные чаши,

Где мирра в глубине фонтанной синей глади

Мерцает, как рубин, и розовые пряди

Вечерний ветер вплел в рогозовые чащи.

В глубь сказочных дворцов, в каменья арабесок

Вонзили птицы клюв. В их светлом оперенье

Магической листвы туманится паренье

Осенним вечером, меж голубиных всплесков.

 

Живые птицы спят над чашей вод печальных.

Плывущих облаков им снятся корабли.

Их царским пурпуром просторы облекли -

Прекрасней тот наряд их перьев триумфальных.

 

На них лиловый блеск и в переливе трелей,

Когда они поют в магической листве,

Невыразимый вопль восходит в синеве,

Он ослепительней, чем блеск их ожерелий.

 

На женах, пурпуром и страстью огруженных,

В зеленом золоте аграфы птиц прекрасных,

И женам снится сон на стрельчатых террасах

Про золотых коней, стригущих горизонты.

 

И плачут царственные птицы в черной бездне

Нежней, чем плачутся над чашами фонтаны,

И о душе своей вздыхают неустанно,

Таинственно от них ушедшей в мир созвездий.

 

 

 

 

 

* * *

 

Нет, я вас не люблю, и все же вы придете;

К нам на сердце листы с деревьев облетят,

Мы вместе вознесем к неяркой позолоте

Былой наивности вдруг отрезвленный взгляд.

 

Неведомый порыв - и это Ветер Мира -

Пробудит отклики вечерние стволов,

И отзовется грот небесного клавира

В сквозном кружении коралловых листов.

 

Спокойною рукой их запускает в пляс

Незримый чародей, мутитель атмосферный;

Меня полюбите вы в этот час вечерний,

И я поверю, что влюбился в вас.

 

Тем звездным вечером померкнет череда

Дней, облетающих в осенней укоризне.

И в гроте наших душ угасим мы тогда

Всепожирающий костер безлюбой жизни.

 

 

 

 

 

 

ЛЮБОВЬ

 

Любовь? А смыть бы эту грязь

Парши наследственной и грозной

Покончить с этой вошью звездной

Жуирующей развалясь

 

Орган суровый ветролом

И море в гневном исступленье

Лишь слабый отзвук по сравненью

С чудовищно нелепым сном

 

О Ней о нас ли о душе ль

Которой праздник предназначен

Открой нам кто здесь одурачен

О Подстрекатель гнусных шельм

 

Та что в моей постели спит

Со мною воздух разделяет

Быть может в кости разыграет

Моей души небесный скит

 

 

 

 

 

ДЫБОМ ВОЛОСЫ

 

И словно совершилось непоправимое:

Ужас разбух до предела,

А с ним отчаяние

и беспросветность.

И все это навалилось

На предстоящую жизнь души.

Бог исчез неизвестно куда.

Осталась лишь черная точка,

Туда и канула моя судьба

И съежилась

до той поры,

Когда времена

В абсолюте сольются.

 

(Перевод М. Квятковской)

 

 

 

 

 

мастерская души

 

На помощь, ловкие персты,

Лепите этих лбов овалы,

И эти уши из металла,

И щеки, выпуклые розы

И эти замкнутые рты

Там, где прошлись мои персты.

 

Витрина кружится, растет.

Игра подобна бойне странной.

 

«Волос блестящих жирный слой

Тяжелой, черною травой

Скрыл красноту глухого уха

И шей ошейник жировой.

 

Не схватишь то, что неизменно:

Прилив, отлив — о нет, долой,

Души пустые манекены

С булыжной вашей головой.

 

Вы, брови, твердости оплот,

Укройте милосердной кроной

Тот камень твердый, непокорный

Лиц, мною пойманных врасплох».

 

Скалою станьте, станьте Словом,

Что в человечьем рту трепещет

И спотыкается о мозг.

 

 

 

 

 

маятник

 

Нет, я не из жнецов, сомненья тут не к месту.

Взял на колени я Луну, мою невесту,

И бьет свиданья час в приюте, где темно

За ширмой расписной; там над холмом нависли

Зонты зеленых пальм, и я склоняюсь к мысли,

Что, нет сомнения, затем лишь, чтоб вино

Цедилось медленней, темнея от сомненья,

Тот камень канул и в немой воде исчез

Меж бесконечных троп в скрещении небес —

Тот звучный камень ожиданья и сомненья.

 

 

 

 

бар

 

Еще встречаются для мелкой сошки бары

С нехитрым выбором дальневосточных блюд,

Где новогодний ждет приют.

 

Те бары тесные матросов легендарных,

Чьи трубки потребят любой старинный яд,

Те бары вольные, где непроглядный чад,

Те бары, тающие в зорях лучезарных,

 

Те бары, где, кружа, наводит солнце лоск

На красноватый лак, бокалов лак глубокий;

Те бары, где столы гудят, но в эти окна

Зашоренный педант навряд ли сунет нос.

 

Поскольку яды есть, способные известь

Живое Древо чувств, к цветению готовых;

Есть вина грозные, в них зреют катастрофы,

И вскормлены они не корнем здешних лоз.

 

Привет тебе, мой бар, ты нас упас от яда

Страданий и невзгод, пригрел нас в нищете,

Ты вынес нас во всей душевной наготе

На отмели, куда беда не досягает.

 

Молчание хранит тебя и нас; такое

Молчание вполне понятно медицине:

Нам исцеление дарит оно в морфине,

Помимо всех рецептов и законов.

 

 

 

 

 

Верлен пьет

 

На уличных углах всегда хватает шлюх,

Забытых раковин на побережьях звездных,

Нездешним вечером в отливах купоросных,

Где кебы, как жуки, расправили кожух.

 

Но в голове моей быстрее чертит круг

Зеленый самоцвет абсента в каплях росных,

Я в нем погибель пью и жду раскатов грозных,

Когда Господь гнев испепелит мой дух.

 

Ах! Пусть на улицах кружатся веретена,

Вплетая в кружево и женщин, и мужчин,

Пусть вечный ткач-паук тенета паутин

Из благодарных душ сплетает монотонно.

 

 

 

 

* * *

 

Затерялся корабль архаичных эпох

Там, где бешено вспенилось море мечты.

Исполинскими мачтами иссечены

Затуманные гимны небесных волхвов.

 

Буколическим грекам – плясать по кустам,

В самых пьяных кошмарах не встретиться с ним.

И незримо горит охранительный нимб

Золотою мечтой экзотических стран.

 

Он не помнит манящих мерцаний земли –

Там Господь над пасьянсом бескрайним сидит,

А течение Славы уносит – во мрак...

 

Только тихая тайна омоет бушприт,

И дрожащая ночь обовьёт шпили мачт.

Да с небес – путеводный мистический франк.

 

 

 

 

 

* * *

 

Зеленая волна абсента затопила

Прекрасный вечер, он завис и поднял весла,

В бутылочном стекле переливались звезды

Настоянного дня, чья легкость проступила.

У стойки в зеркале луна снега кружила,

И бил струей фонтан на площади публичной,

Где в гонке бешеной мелькали хаотично

Алмазоглазые авто, напружив жилы.

И пристрастился я, в зеленой влаге вея,

Глазеть в упор- уж так зима наворожила-

На белоснежные тела, цветы нивеи,

Тела красавиц, что любовь преобразила.

 

 

 

 

 

МОЛИТВА

 

О дай нам ярый словно угли мозг

Мозг опалённый лезвием зарницы

Мозг ясновидца череп чьи глазницы

Пронизаны присутствием твоим

 

Дай нам родиться в чреве звёздном

Чьи бездны шквал изрешетил

Чтоб ужас нашу плоть пронзил

Когтём калёным смертоносным

 

Насыть нас днесь Нам сводит рот

Нам пиром будет грохот шквальный

О замени рекой астральной

Наш вялый кровооборот

 

Рассыпь рассыпь нас уничтожь

Рукою огненной стихии

Открой нам своды огневые

Где смерть ещё страшней чем смерть

 

Наш хилый ум дрожать заставь

На лоне собственного знанья

И в новой буре мирозданья

Нас от сознания избавь

Антонен Арто (Antonin Artaud) (1896-1948) — известен в первую очередь как автор концепции театра жестокости, хотя был писателем и актером, режиссером и художником. Арто писал и рисовал постоянно, даже в последние десять лет жизни, проведенные в психиатрических лечебницах. По своему воздействию, утверждал Арто, театр схож с чумой: он «заставляет людей увидеть, каковы они на самом деле, он срывает маски, обнажая ложь, распущенность, низость и лицемерие мира». Практические опыты Арто основывались преимущественно на использовании невербальных элементов театра (звук, свет, жесты, мимика), подчиняясь задаче покончить с «диктатурой речи». Арто оказал сильное влияние на французский театр через своего самого прославленного ученика Ж.-Л.Барро, а также таких драматургов, как Ж.Жене, С.Беккет и П.Вайс. После перевода на английский язык его главного произведения Театр и его двойник (La Theatre et son double, 1958) воздействие Арто ощущалось в деятельности наиболее радикальных английских и американских трупп, особенно в работах П.Брука (постановка пьесы Вайса Марат/Сад) и американского «Ливинг тиэтр». В 1920-х – начале 1930-х годов Арто был связан с различными экспериментальными труппами, получив в 1927–1929 почти единственную за всю его жизнь возможность опробовать свои принципы на сцене Театра Альфреда Жарри, одним из основателей которого он являлся. Парижские гастроли балета с острова Бали произвели на него большое впечатление как пример удавшегося невербального театра. Французское издательство «Галлимар» начало публиковать полное собрание сочинений Арто в 1956 году. И до сих пор не закончило.