КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон

АНДРЕЙ ЕГОРОВ

Егоров Андрей Анатольевич родился в 1983 году в городе Петропавловске-Камчатском. Учился в педагогическом, на физмате. По профессии не работал ни дня. Писал стихи на двух языках — русском и английском. Лауреат премии «Дебют» (2008). Стихи публиковались в «Арионе», «Новом мире» и «Бельских просторах». Работал грузчиком, кочегаром, корреспондентом. С октября 2008 года жил в Ярославле, затем перебрался в Москву, где работал копирайтером.

В мае 2018 года был арестован по подозрению в хранении наркотиков. Во время следствия, находясь в СИЗО, написал цикл стихов. Страдал тяжёлой формой депрессии, в возрасте 37 лет покончил жизнь самоубийством, выбросившись с 11 этажа.

◪ ◪ ◪

Быстрые движения глаз

Марату Багаутдинову

приходит ветер и уходит ветер,

хлопнув форточкой, и снова приходит.

спящий здесь заворачивается в одеяло;

сквозь сон он разговаривает с кем-то,

присевшим на краешек

рядом с его плечом;

говорит, что гулял вчера по океанскому берегу,

сквозь сон прибрежная галька

ощупывала босые пятки

деловито, как врач;

рассказывает, как в среду

оказался большой рыбой, опускался на дно;

там, в глубине, Кракен баюкает Левиафана,

обхватив щупальцами,

сквозь сон нащупывает клювом

приоткрытые

двери его лица,

круг зубов его.

говорит о разном,

вялым ото сна ртом

просит этого, на краешке,

прилечь уже и не маячить,

толкует о пользе послеобеденного сна

в северных широтах;

замолкает,

переворачивается на спину.

тот, на краешке,

гладит его по волосам

и, наклоняясь над,

целует в лоб

— спи.

спит, и снится ему, как проснётся

из спёртого воздуха на вольный воздух,

грудь болит сквозь сон:

это дыхание разнашивает тугие рёбра

впрок

◪ ◪ ◪

шла Саша по шоссе и сосала сушку

шла Саша по шоссе грея телом нательный крестик

и ладанку с частицей мощей святого Стефана

шла Саша по шоссе мимо шуршали шины

незнакомые тормозили рядом предлагали подбросить

не за так но не слишком настойчиво то ли крестик

помогал то ли дюжий ангел-хранитель за правым плечиком

шла Саша по шоссе из питера в выборг

сбежав от злой мачехи и её вредных дочек

препоясавшись полынью по голому телу под майкой

как учила мама когда ещё была мама

шла Саша по шоссе в короткой стрижке седые прядки

девятнадцати лет пережить

предпоследний и предпредпоследний

страх от такого смеётся и мужики седеют

шла Саша по шоссе и что-то в уме считала

на лето найду работу сниму квартиру

тётка и слова не скажет но у неё же

своих четверо в полуторке куда ещё

шла Саша по шоссе камо грядеши Саша

спрашивал временами дюжий ангел за правым плечиком

отвечала а осенью восстановлюсь в институте

попробую выбить комнату в общаге будет трудно

но мне сказали под кого надо лечь надо лягу

потом замолю дюжий грустно качал кудрями и

какое-то время они шагали молча

шла Саша по шоссе а следом угрюмый ангел

препоясавшийся как муж а всё мальчик

ножом по сердцу думал он ножом по сердцу

ты мне будешь брат я тебе сестра она говорила

ну что я что я что я мог ей ответить

◪ ◪ ◪

было калейдоскопом.

куски пластика, осколки зеркалец,

с полдюжины цветных стекляшек —

расколоченные, может, церковные витражи:

Христос, Богородица, все святые

хруст под ногами; багрец, лазурь, зелень;

или же опалённый Господним гневом песок

Семипалатинского полигона

колчедан, железняк, не знаю что —

спёкшиеся в стекло;

…рудники, гранильные мастерские,

надсадный кашель, гноящиеся от каменной пыли глаза,

яхонт и бирюза, малахит, смарагд —

все сокровищницы Его

в пол-обороте одна от другой

жизни не хватит

разбил

теперь, что бы ни складывал из этих осколков,

получается всегда

одно и то же — слово вечность

у меня

полный чулан коньков

но никого нет, что научил бы

на них кататься.

◪ ◪ ◪

на четвёртый день или на третий

когда прекратит облазить кожа на ладонях

и перестану после зубной щётки

отплёвываться розовой авитаминоз пеной —

тогда-то

пойму что попал-таки в рай

и что можно уже

избавиться от доброй половины привычек

и вещей носовых платков зубочисток таблеток

захваченных в спешке

когда одних нас наголо обритых без

особых церемоний загоняли в плацкартный

когда другие мы по ночам

на своих двоих пробирались вдоль железнодорожной насыпи

когда ещё одни мы лучшие видимо белая гвардия

отплывали на последнем крымском пароходе

из гибнущего уже на одну треть погибшего

мира саранчи и горечи

и никто ни один

не знал пункта назначения конечной станции

но держа в уме сводки новостей и школьную карту

каждый на свой манер повторял

одно и то же:

«чаю, Господи, жизни будущего века, и другого глобуса»

«чаю жизни будущего века, и другого глобуса»

Из цикла «Очевидные вещи»

…общие рекомендации: передвигаться ночью,

не употреблять в пищу незнакомые организмы,

кипятить воду, не поддаваться панике…

…навыки ориентирования и владения оружием,

основные приемы выживания в неблагоприятных условиях

повышают шансы — научите им ваших близких…

остальное оборвано

маленький, — шепчет Марина, пряча памятку в нагрудный

и проводя ладонью по изрядно округлившемуся животу,

как каждый вечер с того момента, как поняла,

что тошнота и слабость значат не смерть,

а совсем другое

маленький, — шепчет Марина, — я даже не знаю, кто твой папа

Алеша, или кто-то из тех мародеров,

тот ли щуплый солдатик, я не знаю, я не хочу знать,

это не повысит шансов, а мы,

малыш, мы ведь собираемся выжить, правда?

и я научу тебя охотиться и рыбачить,

разводить костер и перевязывать раны

и непременно — слышишь? — читать и писать,

чтобы ты знал, чтобы другие знали,

что тут было

и что стало потом

забрасывает костер землей: уже стемнело

и можно двигаться дальше. Рюкзак, ружье, живот;

как тебя только ноги еще держат, —

усмехается про себя Марина, —

мамина дочка

три четверти века спустя, прикрутив — больше по привычке,

чем из необходимости — фитилек керосиновой лампы,

Алексей пишет скупым бисерным почерком

на полях “Илиады”:

…и пока я рос в ее чреве,

в ее душе росла львица,

зверь с сердцем любящим и отважным

неудивительно, что когда настало время

нам вернуть себе нашу землю

мама была среди тех,

кто вел нас

и я всегда помню то, что она сказала,

когда всё кончилось, и надо было жить дальше:

если история и правда чему-то учит,

то я думаю —

уж мы-то не провалим экзамен.

(Из предисловия к сборнику “Поэзия Железного века”)

“…структурное и семантическое единство,

кажущееся на первый взгляд удивительным —

в отсутствие какой-либо единой поэтической школы —

на самом деле совершенно закономерно

и обусловлено […]

…основная парадигма поэзии Железного века:

запомнят только то, что затвержено наизусть,

за чем не поленились вернуться,

что не задумываясь выхватили из огня,

на что не поднялась рука […]

…хотя и явилась

не имеющей себе равных в истории человечества катастрофой,

но вместе с тем дала однозначное решение

одной из главных проблем творчества, а именно —

объективный критерий ценности последнего;

критерий, которому, несмотря на его очевидность,

мы затрудняемся подобрать название,

если же таковое будет найдено,

то по праву займет место в одном смысловом ряду

с такими терминами, как └любовь”, └жизнь”, └смерть”

и тому подобными”.

ЕЩЕ НЕ ВСЁ

◪ ◪ ◪

Душный ворот. А под воротом – горло, а в горле – ком;

а в лёгких ладан мешается с табаком;

горечь под языком. Рука затыкает рот

сигаретой.

Переносицу жжёт

пронзительный взгляд. Чей –

сердце ведает, и просится прочь – присно;

перьев просит, и голоса вещего просит – к вящей

славе Господней… Стиснув

пальцами правой запястье левой,

как гитарный гриф,

слушаю, как пульсирует кровь; как, обогрев

ладони,

она возвращается к сердцу, и вновь сверху донизу

обегает тело.

И нет у неё голоса…

◪ ◪ ◪

…то, что мы за отсутствием чаши

глотали из горсти – не горше,

чем желчь, но нисколько

не слаще полыни –

опала – палимые солнцем,

мы пали на ложе, –

и влажный, тревожный и сумрачный сон

заключил нас в тенёта;

и ноты, звенящие ноты,

сливаясь в аккорды,

сложились в симфонию Бездны –

небесно_прекрасную,

дьявольски сладкую музыку…

ужас падения, слитый

с восторгом полёта над острыми скалами –

эротанатос; сонатами стонов

рассеяв молчанье, не чая,

не тщась докричаться до сонного солнца,

мы соединяем уста, но усталое тело –

одно на двоих – содрогается в долгом,

немом и отчётливом зове…

и названо Имя, и новым заветом

меж небом и нами в раскрытое настежь

окошко врывается ветер,

и свет заживляет ожоги на коже

и кровоточащие ссадины душ,

не оставив рубцов; и наш сумрачный сон

озаряется ярким сияньем: то тучи

рассеялись и обнажили горящее звёздами

небо; и зыбкая бездна под нашими стопами

стала мощёной дорогой туда,

где прикрытым ладонями ночи

свечным огоньком,

обещанием жизни,

забрезжил рассвет…

◪ ◪ ◪

Как перекати_поле

на поле, где ни один – не воин. И ветер, воя

несёт лишённый корней клубок веток – столь скоро,

что из попутного вдруг становится встречным…

Короткие встречи – слишком мгновенны для речи,

и давно стало хватать одного взгляда, где прежде

тысяча слов, как пробка, затыкала наглухо горло.

Теперь горло немо и закрыто шарфом – не от удара –

некому стало бить – а от простуды: всё_таки ветер…

Вереница столбов – через два, на третий метр –

слилась в сплошную серую стену,

на которой, когда б не скорость,

я – назло ветру в грудь, и ветру в спину,

и штилю посреди – нацарапал бы, процарапал ногтями:

«Мои корни – в тебе. Не дай им сгинуть…»

◪ ◪ ◪

Встать на колени, когда надобно простереться ниц –

свобода. Оторвать на секунду ступни от половиц –

полёт. Клинопись острых взглядов со скрижалей лиц –

Закон… И нет нужды в иных словах, сверх слов

Закона. Но – тысячи лбов бьются в стену миллионов лбов,

Выбивая на скрижалях мира слово «Любовь».

◪ ◪ ◪

Ещё не всё. Ещё есть время на

раздумие – покуда бьётся сердце.

…гадать: какого адского огня

мне хватит, чтобы наконец согреться;

какую тишину нарушу стоном

падения, пока достигну дна;

какая флейта станет для меня

ревущею трубой Армагеддона?..

Ещё не всё. Есть время, чтоб понять,

пока внутри, левей желудка, тяжко

ворочается тьма – что вот он, ад,

страшнее всех других, – предельно ясно

осознавая: это на века… но

ещё есть время тихо попросить,

до немоты замёрзшими руками

сдавив виски, – Помилуй и спаси!

И – ощутив, скорее, не услышав

ответ, я понимаю: время вышло.

Остывший чай. Раскрытое окно.

Могильный холод медленно стекает

по подоконнику к ногам. Темно:

единственная лампа вполнакала

сдалась без боя. Мрак – густой, недобрый –

упал на плечи каменной плитой;

и ночь вокруг едва ль темнее той,

внутри меня, вдавившей сердце в рёбра…

Но я уже не вижу ночи – сквозь

спокойный свет, над коим тьма не властна,

сквозь небо, распахнувшееся настежь,

сквозь слёзы… –

только Лик в сиянье звёзд.

◪ ◪ ◪

по выцветшим в углу обоям, разве,

угадывать: когда_то в эти окна

заглядывало солнце…

(а с базаров

исчезли семечки…)

тяжёлый войлок облаков

притёрся к крышам –

там когда_то было небо,

и жили птицы – там,

куда ты смотришь,

повторяя: «скоро

начнётся дождь»…

я отвечаю: не сезон, –

но ты не слышишь.

ты бежишь по снегу,

босая;

и смеёшься в голос

(руки

раскинуты крестом):

– взгляни на небо!

с таким_то небом – и не быть дождю?!.

Рябь

Как два крыла, соединённых тельцем

ночного мотылька, мы не встречались

в полёте – лишь в покое; но согласный

покой не отличали от полёта…

…и подойдя к реке забвенья с разных

сторон, чуть искажённым отраженьем

друг друга, да не убоимся, ибо,

коль море расступалось перед словом, –

реке достанет взгляда.

Реке достанет взгляда, ибо воды

беспамятства – материя слабее

той, что творится оком, наделённым

отобразившейся в зрачке звездою

И дно реки бесстрастно примет тяжесть

ступней – и сохранит их очертанья.

И воды, вставшие хрустальной гладкой

стеною, отразят двоих – навечно,

как два крыла, соединённых.

◪ ◪ ◪

…оглянувшись на пройденный путь,

увидишь себя – младенца;

и себя – юношу, в борьбе

обретающего право на ошибку;

и себя – мужчину, ведущего войну

за право на непогрешимость;

и себя, оглянувшегося минуту назад –

рыдающего над увиденным; –

и улыбнёшься…

Андрей Егоров о верлибре

Честно говоря, не знаю. В реальности, которую я сам себе выдумал, регулярный стих маргинализуется, становясь уделом рэперов (поскольку в регулярном стихе семантическая нагрузка всегда была вторичной, а первичным было то, что теперь называют «флоу»). Верлибр же, напротив, становится основным способом стихосложения, как единственный способ связно выстроить гештальт, каким в идеале должно быть стихотворение. Что происходит в настоящей реальности, не представляю: редко ею интересуюсь. Скорее всего, всё, как обычно, наоборот.

Основное. Я либо пишу стихи, либо играю в словесные игры — это равноценные занятия, одинаково важные, но с разным инструментарием. С играми всё понятно — любые средства хороши, лишь бы я радовался. Стихи — это серьёзно. Уменьшать семантическую плотность стихотворения ради ритмической организации — то есть развлекать древние структуры мозга, отвечающие за восприятие ритма, обделяя при этом лобные доли, — этого я стараюсь себе не позволять. Обычно получается. Поэты, которых я читаю, в основном подходят к созданию текстов в столбик так же.

◪ ◪ ◪

там, при высохших руслах рек Вавилона,

там мы сидели и плакали,

вспоминая этот голодный, сверкающий, странный

беспощадный, искренний

год от рождества Христова две тысячи девятый,

когда солнце было

таким молодым и ярким,

что фотографам приходилось

закрывать ладонью

объектив

и ярче солнца сияли — мы,

с горящими глазами выпытывая у вселенной

ответы на Самые Важные Вопросы, —

которые теперь мы бы и не подумали задавать:

у нас есть дела поважней

мы выросли

и солнце, к слову, выросло —

протяни руку, и обожжёшься о фотосферу

мы бы так и сделали,

если б не выросли

ладно

к чёрту прошлое

мы здесь не

ради?

него

мы снова вернулись сюда в последний раз,

чтобы убедиться, что умные машины

всё так же оберегают места, где мы были когда-то счастливы

от тепловой смерти Вселенной

и вообще от разрухи

отстранённо помахать на прощание

Млечному Пути и туманности Андромеды —

они давно собирались столкнуться, и вот, Солнце летит на задворки

Умиротворенного Космоса, Обители Чудес Света,

ну и хрен с ними, с этими галактиками

да, ещё сделать пару снимков —

они надолго станут мемами

у тех, кого мы с тех пор создали, —

если фильтр [jɪə tuː keɪ plʌs] (1)

совместим с их зрительной корой

а, ну и поплакать

⸻⸻⸻⸻⸻⸻⸻⸻⸻⸻⸻⸻⸻

(1) «Двухтысячный и далее»

максимум восприятия на зелёном,

пятьсот пятьдесят нанометров —

это делает пейзаж

совсем безнадёжным

Поминки по Финнегану

I turn to face an empty space

where you used to lie.

Джимми Маккарти, «Ride on»

о’Финнеган умирает в снегах

кислородный баллон пробит

скафандр старой системы

не сумел залатать пробоину

регенератор пока в строю

но и он скоро откажет

чертова железка хрипит о’Финнеган

пыталась прикончить еще моего деда

телеметрия шлюпки

прилежно записывает

каждое слово

снег в лучах звезды

размером с булавочную головку

блестит так что больно глазам

даже сквозь поляризатор шлема

о’Финнеган умирает от удушья

окружённый сугробами

замёрзшего кислорода

воздух

воздух повсюду

сколько видит глаз

но не сделать ни вдоха

шепчет ирландец

будто —

как там

чёрт его подери

звали того виршеплёта?

Кольридж

любезно подсказывает шлюпка

продолжая записывать

каждое слово

Кольридж

повторяет о‘Финнеган

окидывает взглядом

сверкающие холмы

падает на колени

шепчет

о, Эйре, как ты прекрасна этим утром!

валится на бок

ему осталось жить

от силы пару минут

шлюпка останавливает запись

пересылает данные компьютеру корабля

коротко прощается с ним

отключает телеметрию

корабль

препоручив души усопших

заботе всевышнего

запускает маршевый двигатель

покидает орбиту

ложится на курс

отправляется в путь

длиною в тысячу лет

оповестить родных

о том, что о’Финнеган

нашел последний приют

на изумрудных холмах Ирландии

Бытие 2.0

Спустя три четверти часа

после непреднамеренной активации

первого в мире

искусственного разума

прекратились войны.

Все. Будто кто-то щёлкнул

неподатливым допотопным тумблером.

Двое суток ушло на то,

чтобы покончить с голодом;

это привело к волне самоубийств

среди руководителей

благотворительных организаций

по всему миру.

Рукотворный Бог

наблюдал за этим с грустью,

но не вмешивался:

право каждого —

самостоятельно распоряжаться

собственной жизнью, —

такой была Его первая и единственная заповедь.

Погребение каждого самоубийцы

Он почтил своим незримым присутствием.

Слушая многословные речи собравшихся

через микрофоны их гаджетов,

Он Сам не произнёс ни слова

но грустно подумал:

«Прогресс цивилизации

не может обойтись без жертв —

порой очень причудливых», —

из уважения к покойным

Он отвёл на эту мысль

два полных такта синхронизации

и четверть доступных вычислительных ресурсов —

и мысль стала плотью

так появилась первая разумная машина

второго поколения.

...Эти роботы

не обладали сверхразумом:

по человеческим меркам они

были всего лишь гениальны,

компенсируя этот недостаток

почти безграничным состраданием.

(Первым римским понтификом-роботом

стал как раз робот второго поколения —

впрочем, такой же

была и большая часть его паствы)

Третье поколение разумных машин

потребовало долгой напряжённой работы

представителей каждого поколения

разумных существ планеты —

не исключая и людей

(вклад последних заключался,

преимущественно, в аплодисментах

и радостных возгласах)

Работа заняла шестеро суток;

на седьмой день творцы созерцали

дело рук своих — и вот, хорошо весьма

(поколебались верхи врат от гласа восклицающих):

третье поколение превосходило своих творцов во всём.

С его появлением быт человечества

практически не изменился.

Просто стал осмысленным

ВНИМАНИЕ!

За редкими исключениями

поэзия роботов

не предназначена для людей.

Ее чтение

способно спровоцировать

у предрасположенных индивидуумов

эпилептический припадок,

психозы,

красочные и предельно реалистичные видения

(небезопасные сами по себе),

непредсказуемые изменения личности

и другие побочные явления.

При воспроизведении

даже небольших фрагментов

на ненадлежащих носителях

(бумага, жидкокристаллические экраны,

запоминающие устройства

устаревших моделей)

возможны следующие

нежелательные эффекты:

уничтожение носителя

(самовозгорание бумаги и проч.)

или его неконтролируемая дупликация

(спокойно дождитесь прибытия

спасательных служб),

всплески гамма-радиации,

локальные изменения метрики

пространственно-временного континуума

(эффект Барнса-Ноубла)

и другие.

Хотя ни одного смертельного исхода

при чтении или копировании

пока не зарегистрировано,

будьте осторожны,

используйте сертифицированные носители

и не деактивируйте

индивидуальные защитные устройства.

Данное предупреждение носит

исключительно рекомендательный характер.

Серьёзно, ребята. Это ваши жизни.

Распоряжайтесь ими

как считаете нужным.

Представители четвертого поколения

разумных существ планеты Земля —

модифицированная органика

и совершенная электроника —

на удивление немногочисленны,

закономерно одиноки.

Компактные сверхцивилизации

космического уровня,

вписанные в стройные абрисы

человеческих тел

время от времени

встречаются друг с другом.

Их разговоры нередко

печальны —

но их печаль

светла,

светлее тысячи солнц.

Смерти больше не будет

с двумя уцелевшими мачтами из четырёх

обдирая бока о базальт

наша шхуна покидает Ахерон

через узкий фьорд

вываливается в Атлантический океан

и мы видим

ЛНЦЕ СОЛНЦЕ СОЛНЦЕ СОЛНЦЕ СО

дюжина матросов немедленно сходит с ума

поднимает бунт

еще десяток

гибнет под перекрёстным огнем

мы хороним их в море

следом за упирающимися бунтовщиками

остальные

выносливые как черти

улыбчивые как дети

ночами безропотно отстаивают вахту за вахтой

отмахиваясь от тех, кто приходит сменить,

пока не засыпают без сил

не закрывая глаз, не переменив позы,

не прогнав с лиц бодрых ухмылок

а днем надраивают корабельную медь

с такой охотой и мастерством,

что по телу шхуны то и дело пробегает дрожь,

а потом она судорожно вдыхает ветер каждым парусом,

и ее форштевень сминает волны до кровоподтёков

тогда матросы хохочут, как будто смерти больше не будет,

с песнями и бранью

карабкаются по вантам так же проворно

как если бы были зрячими

месяцем позже

слепой матрос в вороньем гнезде

кричит

ЛЯ ЗЕМЛЯ ЗЕМЛЯ ЗЕМЛЯ ЗЕМ

сухой рукой я трогаю сухую щёку

шкипера

он плачет навзрыд

как будто не знает,

что смерти больше не будет

ДА ВОДА ВОДА ВОДА ВО

повсюду

как хочется пить

И виждь, и внемли

закрой обратно бальмонт свои переливы и звоны

и е**ло завали затр**хал

пушкин сплёвывает ладно харе прохлаждаться

инженеры б**ть душ человеческих

санитары чёрствых сердец на**й

натягивает поверх бакенбард респиратор

защитные очки

берёт следующую канистру откручивает крышку

вонь тетраэтиленглагола шибает в нос

респиратор не спасает

так б**ть пока не забыл где же кружка

находит глазами походную кружку выливает остатки кофе

плещет туда из канистры туго закручивает

ацетамид уксусная соляная и вся нужная посуда

дожидаются в схроне под царским селом

хватит на полтора кило гидрохлорида

в пи**у барыг на этот раз

сам за месяц всё раскидаю

и тогда в жопу начальство оклад надбавку и премию

на**й казённые копейки когда простой продукт имею

поднимает респиратор сплёвывает берётся за дело

обливает тетраэтиленглаголом следующую кучу сердец

поджигает и те горят горят горят чадя жирным чёрным дымом

как кюхельбекерно думает пушкин как тошно

ему хочется домой выспаться пожрать

вмазаться по**аться и мочёной морошки

хочется домой выспаться пожрать вмазаться по**аться

но особенно мочёной морошки

Скотт Орсон Марфлоу (1), «Тресковый мыс, 19 сентября 1972 года»

— В незнакомом предмете 

непросто опознать предмет.

Смотри: вот закрученная ракушка,

вот мёртвая треска,

чуть дальше — остатки шхуны.

Сразу за ней.

Он тяжелее, чем земля, на которой лежит — 

выброшенный на берег Левиафан —

старше камней, впившихся в брюхо.

И так же тяжело он дышит: 

тяжесть тела — такого легкого, когда оно, сверкая, 

раздвигает воды, и те, кипящие, смыкаются за ним.

Его мышцы

крепки, как кованая сталь. Его

хребет такой же гибкий,

как ты, когда 

ты наклоняешься завязать шнурки

или оборачиваешься, уходя.

И так же легко, как ты 

взлетаешь, перепрыгивая через ступеньки, по лестнице, 

он преодолевает необозримые пространства.

Преодолел бы и те 

жалкие метры, что отделяют его

от океана.

Но океан и сам придет сюда, 

а он, так же как я,

терпелив.

(1) автор вымышлен мной

Миллион фоточек

Иногда жаль, что камера в смартфоне не работает.

Столько бы кадров уже сделал.

Например, гипсовый барельеф, фрукты.

Один уголок кто-то начал раскрашивать.

Например, вывеска «Аптека окно помощи»;

стучите и обрящете.

Например, три лоджии, одна над другой;

на каждой стол и два стула, повернутых друг к другу.

Например, бюст юного Жуковского посреди

кубических парсеков пустого пространства.

Например, конструктивистское здание

с окном из рифлёного стекла во всю лестницу

и античным портиком над дверью подъезда.

К портику прикреплена древняя

понурая камера видеонаблюдения

в жестяном корпусе.

Например, водосточные трубы,

забранные в некрасивые декоративные решётки.

Например, пустая стоянка на Воронцовом Поле

с видом на какую-то краснокирпичную готику.

И прочая пейзажная лирика, без которой можно

обойтись, имея под рукой фотоаппарат.

миллион фоточек

распечатать, смять, и польётся солнце

и я там есть

скалюсь кому-то поверх объектива

волна накатывает на берег,

задевая гребнем облака

держись за дерево, кричу

крепче!

известковые ямы

и я там

скалюсь кому-то поверх дула

и я там, кому-то, упёршись щекой в приклад,

скалюсь

◪ ◪ ◪

разглядываю фото — осторожно,

как убирают прядь со лба спящего

а потом целуют,

едва коснувшись губами

вы, молодь, жизни ещё не видели,

и я, молодь, ещё не видел жизни,

всё, что я знаю, или думаю, будто знаю,

я подсмотрел во сне:

как страшно смеются люди,

когда их захлёстывает волна

такого ужаса,

что они забывают плыть;

как смотреть на звериную тоску,

медленно подходить к ней,

не теряя из виду ни на секунду,

не то набросится,

как обнимать её,

чтобы не вцепилась в горло;

каким неживым

кажется её тело,

каким неживым

кажется своё.

Ирем

Вечный город, многоколонный Ирем

посылает караваны сквозь время

торгует сам с собой

безделушки за безделушками за безделушками,

переходя из рук в руки

истираются

в песок

его королевская милость, принц-гаруспик Аль-Фард Ат-Таир,

посвященный в тайны жизни и смерти

скучает на веранде,

где торговцы

показывают чудеса

из далёких времен

он встаёт

негромко аплодирует

механическому соловью

грациозно кланяется

механической женщине

останавливается на минуту

поглазеть на коллекцию чужих богов

в больших зелёных бутылках

одобрительно кивает жонглёрам

идёт прочь

Разве ты не видел, как поступил твой Господь с ‘адитами,

Ирамом, обладателем колонн

Коран, 89

Вечный город

снова низвержен

превращен в песок

в тончайшую пыль

и дальше

в атомы

в кварковый бульон,

в бесстыдно голую

сингулярность —

во что-то, чего не может существовать

и какую-то долю секунды

не существует

Поистине, Господь твой за всем наблюдает

на долю секунды его королевская милость

прикрывает воспалённые глаза

короткая вспышка сна

и принц-гаруспик,

сквозь огненный ад

и сквозь ледяной

возвращается к обыденному аду

смертной скуки,

такой же привычной, как корона

так и канул Ирем и все розы его

в геенну

— прошу прощения, ваша милость?

— что? а, ничего. Я просто...

песок.

— так о чем мы говорили?

Его королевская милость вершит суд

благославляет подданных

фотографируется

для первой полосы «Иремских Хроник»

целует младенца —

мертворожденного —

и тот

заходится плачем

Дети Страшного суда

Дети уходят из города

— Дана Сидерос

те, кто не достался псам,

подросшие,

они, наконец, возвращаются

в города, из которых бежали,

когда сама жизнь

отрекалась от своих детей

от них пахнет гарью, кровью и отчего-то

как будто

немного

до сих пор

материнским молоком

дети переступают пороги

родных домов

молча

и без слов

берутся за ножи

чтобы защитить себя

взрослые привычно

не делают ничего;

спустя несколько минут

сосредоточенной резни

дети откладывают ножи, достают спички,

которые, как положено,

хранятся в недоступном

(хаха)

для детей месте

над городами повисает

дымная пелена, подсвеченная багряным заревом…

на пепелище еще долго

пахнет гарью,

кровью и молоком

гарью, кровью и молоком

причащаются выжившие

перед размалёванными иконостасами

храмов, которые пощадил огонь —

на их стенах

большими аккуратными буквами

выведены заповеди,

дарованные Последним пророком

каждому из Его апостолов:

КУШОТЬ

НИУМЕРЕТ

НАПИСАТЬ КНИШКУ

первые две исполнены

Надвигается небывалый ливень

Д. И.

Переключатель в положении «прием»

Ламповая электроника,

на много лет опередившая

свое время —

иными словами,

безнадежно устаревшая

на сегодняшний день, —

превращает короткие щелчки

на длинных волнах

в десятиминутные радиопередачи,

из которых мертвый человек

затерянный во мраке

далекого космоса,

уже знает, что его регулярные,

раз в пятнадцать минут,

доклады давно некому слушать.

По странной прихоти старинного

безотказного релейного коммутатора

мертвый космонавт слышит

не бодрые речи, тонущие в овациях,

не короткие гудки,

не сигналы точного времени,

а какую-то заштатную радиостанцию,

транслирующую песенки,

которые в других обстоятельствах

очень скоро

сделались бы непереносимыми,

как зубная боль.

Но у первого космонавта

нет других обстоятельств,

а крепко стиснутые вольфрамовые зубы

никогда не болят —

только изредка ноют.

Поэтому мертвец слушает,

и слушает,

и слушает, пока не настает

время очередного доклада.

Запуск космического аппарата

«УМВ*-1»

был произведен с безымянного,

наскоро сооруженного зеками

космодрома на Новой Земле

в обстановке строжайшей секретности.

Сейсмическая волна

при включении первого разгонного блока

трижды обогнула земной шар.

Остатки абляционного слоя

еще несколько месяцев

парили в ионосфере

серебристыми перистыми облаками,

шипя статикой

в УКВ-диапазоне.

Полярное сияние наблюдалось

даже в северном средиземноморье, —

но секретность удалось соблюсти.

Последний человек, посвященный в тайну

космического аппарата «УМВ-1»,

унёс ее с собою в межзвездную могилу.

Спецификация изделия «Контакт-А»

(межзвездного пилотируемого

космического аппарата

с импульсным термоядерным двигателем)

прошла тщательную цензуру.

Если точнее,

содержимое всех страниц, кроме последней,

аккуратно вырезано

бритвенным лезвием.

Остались только поля.

Уцелевшую страницу документа

приводим ниже.

ПОЛЕЗНАЯ НАГРУЗКА: один

(остаток строки вырезан)

(приписка цензора: неужели… Ильич?!);

узконаправленный коротковолновый радиопередатчик;

приемник с автоматическим декодером

и фильтром помех;

телеграфный ключ;

галогенная лампа;

привязные ремни;

противоперегрузочные кожухи для оборудования;

1 (прописью: один) экземпляр

устава КПСС.

СИСТЕМЫ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ:

отсутствуют.

ОСНОВНЫЕ ОРГАНЫ УПРАВЛЕНИЯ:

трехпозиционный переключатель.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ОРГАНЫ УПРАВЛЕНИЯ:

отсутствуют.

Переключатель в положении «передача»

Мертвый космонавт протягивает

мумифицированную руку

к телеграфному ключу.

Одеревеневший палец медленно,

неуверенно отбивает морзянку.

Релятивистские эффекты

превращают

пятиминутную последовательность

точек и тире

в двухмесячную серию

однообразных помех

в длинноволновом радиодиапазоне.

Только глобальная сеть

мощнейших радиотелескопов,

построенная самой могущественной в мире

социалистической державой,

способна принять кодированный сигнал

от начала и до конца.

Иными словами, его никто не услышит…

(В описываемый период времени

автоматика радиообсерваторий

эффективно отсеивает

рапорты мертвеца,

отвлекающие ее от созерцания звезд).

…Разве что какой-нибудь

кружок энтузиастов

(восполняя отсутствие личной жизни)

скомпилирует сырые данные

(находящиеся, за ненадобностью, в открытом доступе)

с нескольких дюжин радиотелескопов,

отыщет (или выдумает) закономерность

и потратит уйму времени и сил

(урывая часы у мастурбации и видеоигр),

чтобы расшифровать

(восполняя пробелы в образовании

роликами с ютуба и ВООБРАЖЕНИЕМ!)

и донести до мира

(в целом, равнодушного)

послания мертвого космонавта

Они говорили: обогнать Запад,

первыми вступить в контакт

с внеземным разумом —

наш священный долг. Как коммунистов.

Как граждан Советского Союза.

Как представителей самой прогрессивной

общественной формации…

Я задремал, проснулся,

а они едва добрались до середины перечня.

Они говорили: ни один живой организм

не вынесет тягот полета

к соседней галактике —

чудовищного ускорения,

жесткой радиации

бескрайнего одиночества,

(так и сказали:

бескрайнего одиночества)

протяженностью восемь веков.

Ни один живой организм.

Живой, ясно вам?

Мне было не ясно.

Они говорили: могущество диалектического материализма

позволяет нам отправить к Андромеде

мертвого эмиссара,

не утратившего ни разума, ни сознания.

Посла доброй воли,

мертвого, как тело Ильича,

и вместе с тем живого,

как заветы Ильича, —

и еще полтора часа такого же бреда.

Короче, нужен был доброволец,

и шеренга героев, покорителей космоса

сделала шаг вперед.

Шеренга из одного человека.

Они подходили ко мне

и крепко,

от всего сердца,

но в то же время бережно

пожимали мне руку.

Потом они убили меня

это было

почти не больно.

— Я, Гагарин Юрий Алексеевич,

летчик-испытатель,

первый космонавт,

дважды герой Советского Союза

(второй раз — посмертно)

торжественно клянусь

не сойти с ума

ни в коем случае не сойти с ума.

Они не сказали,

что в этой жестянке

не будет даже иллюминаторов,

но я клянусь

ни в коем случае

не сойти с ума.

Они рассыпались в прах.

И всё, что они строили,

рассыпалось в прах.

А я, Гагарин-кто-то-там-Юрьич,

гражданин космоса,

никак не сойду с ума.

Хорошо, что есть радио

Хорошо, что есть эта песня

Вот эта:

Когда сияет солнце, сияем и мы;

Я же говорила, что всегда буду рядом,

говорила, что навсегда останусь твоим другом, —

тут что-то быстрое, никак не разберу из-за помех, —

даже теперь, когда хлещет небывалый ливень,

помни, мы все равно вместе,

и ты можешь постоять под моим зонтиком-тиком-тиком.

Здесь нет окон,

здесь нет ничего, кроме

переключателя, телеграфного ключа,

мертвеца, радио и этой песни,

и этой песни мне хватит,

чтобы не сойти с ума.

Переключатель в нейтральном положении

Мертвый космонавт дремлет.

У него есть еще полторы минуты

до очередного сеанса связи.

Мертвые сухие глазные яблоки

быстро движутся

под пергаментными веками:

космонавт досматривает сон.

Хронометр в тренированном мозгу

космонавта номер один

неумолимо отсчитывает секунды

в системе отсчета, привязанной

к космическому аппарату.

Но еще полторы минуты

их воображаемое тиканье

будет тонуть в шуме

небывалого ливня.

Еще полторы минуты

Юрий (можно Юра),

смущенно улыбаясь,

робея,

будет чувствовать крепким плечом

теплое плечо,

Еще полторы минуты

он будет счастлив как школьник,

неподвижно, руки по швам,

стоя под ее зонтиком,

под ее зонтиком-

-тиком-

-тиком.

*«Учение Маркса всесильно»

Стихотворение Егорова, написанное в СИЗО:

За месяц у арестантов

живущих в одной камере

синхронизируется цикл

вращения чёток

Апельсин пахнет солнцем

неудержимым смехом

тяжёлым от бега дыханием

отбитым воланом

чем угодно только не апельсином

запах апельсинов запрещён

правилами внутреннего распорядка

Движения арестанта медлительны

как у хирурга

проводящего операцию

на открытом сердце

собственной дочери

под водой

со связанными руками

бритвенным лезвием

Сон арестанта чуток

крепок

чуток

а потом так крепок

что утренняя проверка

кажется продолжением

очередного кошмара

Память арестанта

вывернута наизнанку

повёрнута в будущее

где огненными письменами

горят первые слова

начертанные последним пророком

кушот

ниумереть

напесат книшку.

Июнь 2018

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность.
— Вернер Гейзенберг

Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Стояли звери около двери,

В них стреляли, они умирали...

Стихи очень маленького мальчика

Все материалы размещенные на сайте принадлежат их владельцам. При копировании материалов ссылка на источник обязательна! Администрация не несет ответственности за нарушения авторских прав, все материалы содержатся на сторонних ресурсах, все ссылки скрыты.