Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
АНАТОЛИЙ ГРИНВАЛЬД

ЗАРИСОВКА НА КРАЮ САЛФЕТКИ 2

таблетка чтоб за тобой не следили
с похмелья плющит как монету под поездом
хорошо бы сходить в сауну или
в парк хотя в парк боязно
там негры наркоманы и собаки без намордников
алкоголики с тупыми забавами
шприцы на траве и девчонки модные
покупают у негров кокаин разбавленный
привет демократия я твой пасынок
ты носишь улыбку первой леди
а я коверкаю себя словами напрасными
в начале третьего тысячелетия
что кончается первым — боль или слёзы
что цепляет сильнее — гашиш или бах
и по образу и по подобию создан
я спускаюсь в кабак
здесь навряд ли что поменялось со времени блока
те же здесь разговоры ну в общем во что кто горазд
так же ищут в бутылке на дне посетители бога
только вот незнакомка знакома уже много раз
закажу себе чешского пива а может быть водки
краем уха услышу: реал — барселона — ничья
и по радио диктор расскажет военные сводки —
что ты тоже всё помнишь и даже сильнее чем я
ну а больше и нет новостей в этой плоскости бренной
на окне стоит кактус и он здесь конкретно зачах…
и как будто судьбе, я китайцу бармену
заплачу по счетам и оставлю два евро на чай
 

 

 

 

 

ПРЕИМУЩЕСТВО АВТОМАТИЧЕСКОЙ ВЫДЕРЖКИ
ПРИ ЗАПЕЧАТЛЕНИИ СРЕДНИХ ДВИЖУЩИХСЯ ОБЪЕКТОВ

Берлинского вокзала возле
Ты выходила из пивной,
Проткнув шипами розы воздух,
Как детский шарик надувной.
Глазами провожал поддавший
На тротуаре нищий сидя,
Твой силуэт, напоминавший
Разоблачённую Изиду.
Застыл рабочий с длинной рейкой
Весь в бороде, а ля Рогожин…
И на часах споткнулась стрелка,
Что о бордюр хмельной прохожий.
Потом… но стёрлись все детали…
Быть может лучше будет в прозе…
А я стоял монументально,
Как памятник себе из бронзы.
Пускай ты платье замарала,
Пускай разрушена вся Троя,
Но всё в округе замирало,
Заснятое на поляроид.

 

 

 

 

 

 

СЕМНАДЦАТЬ МГНОВЕНИЙ ВЕСНЫ


идёт июль день вроде как среда
ползёт к логическому завершенью
и окружающая нас среда
несовершенна
пройтись за пивом позвонить в москву
зависнуть над холстом вздыхая тяжко
не поддаётся всё никак мазку
пейзаж в окне моей пятиэтажки
нужна собака мне собака-поводырь
и больше ничего собаки кроме
чтобы найти тебя в одной из чёрных дыр
навеки спального микрорайона
идёт июль день вроде как среда
я прохожу но без собаки мимо церкви
за мной из окон бабушки следят
свои шифровки отправляют в центр

 

 

 

 

 

КРЕСТОВЫЙ ПОХОД

 

Холод прозрачный, как водка в графине,

Дай мне промолвить, чтоб слово моё не замёрзло,

Дай мне его из гортани глиняной вынуть,

И отослать через крыши домов азбукой морзе

Или емайлом... что ж на мели ты Емеля

Вот и мели мелом крошево по тротуаром,

Вроде мы это не плохо с тобою когда-то умели,

Сколько с тех пор пролилось по стаканам из тары.

Стары мы стали, ломит в костях с непривычки,

Сколько ни пей, а внутри не горит, не теплеет,

Так, промелькнёт что-то, что сам торопишься вычерк-

Нуть из биографии памяти... снега белее

Простынь в которую падаешь пасмурным утром

И холоднее чем снег эта самая простынь;

Что тебе снится? Египет? Москва? Кама-сутра? -

Просто синица на тёплой ладони. Так просто

Pall Mall с утра натощак и смириться с судьбою, -

Мне всё равно, я не местный, я выпал давно из обоймы...

Что же там было до этой зимы на обоях?

Я ничего не забыл, но не помню. Не помню. Не помню.

 

 

 

 

 

 

* * *


Ломайте пальцы, господа, октябрь на сцену вышел.
В холодный месяц на дрова пойдёт имперский трон…
Нас не спасут ни юнкера, ни вера во всевышнего…
Мой револьвер системы "Рэк" хранит один патрон.
Бегите к морю, господа, пока ещё есть море.
Снимите туфельки, мадам, то был последний бал.
Наш гимн (вы слышите, мадам?) звучит теперь в миноре…
Нам не помогут здесь сейчас ни Гай, ни Ганнибал.
Вот в гавань подан пароход с комфортными местами.
Вас ждёт Париж, Берлин и Рим… харбинские снега…
Я не спасу вас, господа, ведь я сентиментален —
Я не стреляю по своим, хотя и присягал.
Бросайте всё: любовниц, жён и лошадей в именьях…
Кто верит в разум и добро — последний идиот.
А я останусь здесь, мсье, я бегать не умею…
Мой револьвер системы "Рэк" осечек не даёт.

 

 

 

 

 

СЛУЧАЙ В 7 ОТСЕКЕ

 

теперь и дни умыты ожиданьем

трамвая для которого нет рельс

но есть кондуктор и его желанье

двойную цену взять за этот рейс

театр пуст не удалась голгофа

и втайне ты наверно даже рад

и так пить по утрам горячий кофе

как будто не придётся умирать

и собирать в ладонь свечей огарки

когда февраль параличом разбит

и у вселенной важная вдруг гайка

сорвётся с перекрученной резьбы

тогда поймёшь что всё свой смысл имело

хотя ты здесь как пассажир-транзит

но девочка на тротуаре чертит мелом

стрелу что тебя в сердце поразит

и день кончается невысказанным словом

не прозвучав из флейты-тростника

так быстро что не успеваешь снова

дотронутся губами до стекла

 

 

 

 

 

 

ШАНХАЙ

над кварталом дыры озона
так, словно прокурено платье
там с детства готовятся к зоне
как Езус когда-то к распятью 

там выпив никак не прознаешь
где утром найдут твоё тело
там верят в себя и в себя лишь
там если пришьют то за дело 

там пёс во дворе похоронен
которого сбила машина
там рано под липовой кроной
ты станешь серьёзным мужчиной 

там всех развели обманули
там гамлет застрял в монологе
там спьяну в далёком кабуле
сосед потерял свою ногу 

там выступят трупные пятна
у школьниц вчерашних на лицах
и что там горит непонятно
стихи или листья 

 

 

 

 

 

 

Условия обязательного страхования 

дежурные по смыслу смс
а где-то чья-то мама моет раму
день тянется – тоски и эйфории смесь
и мне тебя невыносимо мало
мне мало когда трубку ты берёшь
и мы молчим с тобой про всё на свете
как будто на молчание есть спрос
рекламой узаконенный в газете
нам чуть мешает дальний звук сирен
увидеть сердце бога на подносе
из трубки у меня растёт сирень
когда в неё ты что-то произносишь 
тоска тоску тоской не утолишь 
где мне тебя невыносимо мало
покажет на асфальте контур лишь
что мама здесь когда-то мыла раму 

 

 

 

 

 

 

Утомлённые сексом

 

меня кошмарит анна селяви

и воском пот по моему виску стекает

грехи мои пред нею замоли

но только умоляю не стихами

марина бред распятая ладонь

похожими на гвозди запятыми

уходит белый эскадрон за дон

и боль в затылке тихо тупо стынет

как иссыкуль в октябрь мокрый снег

летит обратно в пасмурное небо

и входит чтобы было всё ясней

назад святым ребром в адама ева

а утром же как повелось с тех пор

для жанны не жалеют дров и дыма…

и вновь троллейбус выйдет из депо

и это небо на рога поднимет

 

 

 

 

* * *

 

Войдёт зима на цыпочках в твой дом,

Наобещает, но не напророчит.

И в прошлое поверится с трудом,

Как верится по воскресеньям в почту.

 

Войдёт зима, присядет у окна,

Попросит чай в сиреневом стакане,

И спросит сколько лошадей загнал,

Пока искал свой философский камень.

 

Не снег на землю пал – господень дух,

Зима грехи отпустит иль замолит.

А ты покажешь, глубоко вздохнув,

И льды в зрачках, и на душе – мозоли.

 

Чтоб отогреться – водки в горло влей,

Видать, твой путь был вправду слишком длинным.

Пока ты шёл за чашею своей,

Ты весь промёрз до дна, до сердцевины.

 

Молчит суфлёр, и птица не кричит,

Косится божий сын в углу с иконы.

Твой философский камень – кирпичи,

А чаша – это кружка с самогоном.

 

Что не сказал, а только говоришь —

Найдёшь, быть может, в памяти пороясь...

И некуда – ворота отворишь —

Кругом зима... Кругом зима по пояс.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

А у нас тут уже с неделю дождь,

Весь пейзаж размыт по окну, размазан,

Как накрашенное лицо плачущей девушки… да ложь

По российскому радио вперемежку с маразмом.

А у нас тут уже с неделю такая тоска

Через луж края расплескалась,

Ощущенье такое, словно сердце в тисках

Намертво зажал кто-то и не отпускает.

А у нас тут сядешь бухать – и дверь срывает с петель,

И крышу уносит после первой бутылки.

А у нас тут уже с неделю, с кем ни ляжешь в постель,

Всё равно снишься ты, с волосами, прибранными на затылке.

 

2003

 

 

 

 

 

 

Вечерами читали Чехова


Кукла нежная, кукла живая;
Бант до неба, и не кончается лето.
Возвращается ночь и в чёрный мешок зашивает
Голоса и ладони, дыхание и силуэты.
Дачный роман с картинками и дождями...
Кресло-качалка, старая радиола, –
В эфире – прямая трансляция грехопаденья Адама...
Падает медленно... падает долго...
Ещё, помнишь, собака – породистая дворняга, –
Приходила за ужинами.
А ты была совсем девочкой, если в джинсах от вранглера,
И в точке соприкосновенья – заужена.

 

 

 

 

 

 

 

День победы-2

 

После взрыва солдат качал свою оторванную ногу
И говорил: не шумите, мой ребёнок уснул, тише, пожалуйста.
Но его не слушали и длинными очередями по окнам
Рисовали русскую азбуку сквозь серые жалюзи.
Из-за окон кричали женщины на диком наречии,
О том, как прекрасна жизнь, и вдруг песню запели
Про тень ласточкиного крыла над быстрою речкой,
И замолчали, словно ласточка не успела
Перелететь через реку, – или начался ливень,
Или крыло надломилось от тяжести неба...
Сержант вытер ладонью пот и увидел, что, пока воевали, созрела слива.
Сорвал и съел одну... словно ни песни, ни ласточки не было.

 

 

 

 

 

 

 

За глаз

 

Писание на грани тишины. За гранью звука…

Смешная жилка на щеке в предощущении разрыва.

Но мальчик не поёт, наказан он, поставлен в угол…

И тишина висит, там, за спиной, на грани взрыва.

Всем этим рифмам невдомёк, что будет после…

А невдомёк идёт ко мне, он пьян и грешен.

Вот подошёл на апперкот, монетку бросил.

Монетка падает на снег. И снова решка.

Какой же снег, когда июль… вам это важно?

Пусть не взорвётся ничего, так будет лучше.

Но невдомёк (он хитрый пёс) в куплет всё свяжет…

Куплет к тебе не прилетит… утонет в луже…

 

2000

 

 

 

 

 

 

 

Зимнее солнцестояние


Пауза в отношениях человечества и Всевышнего
Затянулась, как-то обходятся друг без друга.
Святая земля не родит, то ли солнцем, то ли войною выжжена.
Чаще в других регионах появляются мессии, их определяют в дурки, –
Это в худшем случае, в лучшем – не обращают внимания.
А они обижаются, что не ведут на распятье.
Срываются... напиваются каждый день до невменяемого.
Их магдалины не знают, куда спиртное и деньги прятать.
Я лично знал двух иисусов и одну божью матерь.
Мы вместе курили гашиш и тусовались в подъездах.
Один иисус стал буддистом, другого убили в марте...
А дева мария ушла в поэтессы.
Её-то мне больше всего не хватает ночами.
Она вышла замуж, уехала, и я потерял её в этом мире.
Я вспоминаю, как соприкасались ресницами и подолгу молчали...
И пишу ей письма, на конверте ставлю: «Деве Марии».

 

 

 

 

 

 

 

Июнь. Первые числа

 

Июнь. Такие длинные дни, что каждый час забываешь:
Начался завтрашний, иль продолжается день вчерашний.
Не потому, что голоден, скорее ради забавы ешь
С ветки на даче черешню. Во время грозы страшно
За деревья – вдруг их кости сломает ветер,
И ничем уже не поможешь ни ты, ни хирург знакомый.
Небо в трещинах – молнии, хочется верить,
Что мама была права – не стоит бояться грома;
Да и ты незаметен для Зевса, грехи твои – мелки,
Интересуют его едва ли, а может, е-три ли,
Е-четыре, в конце концов. Жить лучше всего в Америке,
Но не в этой, а в той, которую ещё не открыли:
Ацтеки ценили поэтов. Потом появился Колумб,
Поэты с тех пор живут в резервациях.
Гроза на даче прошла. Сосед поправляет клумбы.
Солнце смотрит в упор. Хочет взорваться.

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Колёса жадно выбивают ритм,

Отчётливей, чем конница монголов.

Соседка о погоде говорит –

Невыразительно, застенчиво и много.

Облезлый проводник несёт стакан,

В глазах – неуважение и корысть.

За окнами – российская тоска,

Умножена в уме твоём на скорость.

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

На высоте недосягаемой,

Среди сатурнов и венер,

Вершит дела тоска моя,

На свой изысканный манер.

 

А здесь, куда ни глянь – сибирия. 

На улицах волки. Законно

Подруга в ванной мастурбирует

На репродукцию Джоконды.

 

Спектр развлечений: взять, пройтись

По городу, да жаль лица...

Я был бы лучше в небе птицей,

Но третий день не получается.

 

Та стюардесса... мне бы с ней бы

Синхронно снять свои штаны,

Зубами выгрызая небо

Над всей поверхностью страны.

 

И я себе предполагаю,

Волосяной чеша покров:

Она сейчас за облаками...

Возможно выше всех богов.

 

 

 

 

 

 

 

Один монумент в райцентре


А на карте моей страны, куда ни ткни, всюду азия или сибирь...
Там растут, в основном, хрущёвки, в лабиринтах которых отражается эхо,
Если крикнуть так долго... но кричать я забил...
Вздрогнул с другом на посошок и уехал...
Я и сам не верил, что так вот просто... всё казалось:
Снится сон не из худших, но проснёшься после...
Не проснулся... а друг стоит до сих пор на вокзале...
И который год провожает глазами мой поезд...

 

 

 

 

 

 

 

Параллельный мир

 

Больше всего... меньше всего... не гуляй по проезжей части...
Твоё солнце сегодня не светит, и продавщица мороженого
Заболела абортом, не вышла на смену. У хромого жестянщика
Разжиться резинкою для рогатки за пачку «Казбека» можно.
Стреляли по неприёмным бутылкам, иногда по окнам злодеев.
Главным злодеем был завуч школы, остриженный вечно налысо.
Приходилось порядком ходить, – он жил за литейным.
В людей и птиц не стреляли, – наверно, стеснялись...
Первая сигарета, и с ней – ощущение взрослости.
Бутылка вина, в банке консервной сардины плавают.
А девочки в этот период более высокого роста,
Смотрят всегда сверху вниз... как-то всё это неправильно...
Ещё вечерами бегали к общественной бане, подсматривали.
Женщины знали... возражали сначала, но после привыкли.
Пришёл с афганской войны сосед... бился об стол головою косматою...
Когда напивался, мы прятали от него ножи, да и вилки.
Столик, бидон с кислым пивом, хвост рыбы, смятая пачка «Опала».
Я вижу сейчас этот дворик написанным в стиле Матисса.
Всё там так и осталось... живёт, как и было, никуда не пропало...
Всё так же метёт тротуар тётя Шура с похмелья и матерится.

 

 

 

 

 

 

 

Письмо Ангелу

 

Помолись за меня, Борис Рыжий,

Чтобы я под Берлином выжил,

Чтобы я из запоя вышел,

А Берлин – бел как мел, и вьюжен.

 

Помолись за меня, Бориска,

Кто из нас сейчас в группе риска?

Наши два с тобой обелиска

Братья кровные по переписке.

 

Перед боем ты вены правил,

Ты на ринге и крики «Браво»…

И с чертями в боях без правил,

Помолись за меня свингом справа.

 

 

 

 

 

 

 

Провинциальное

 

В моём маленьком городе всё по-прежнему.
Секс тоже традиционен, даже с гетерой,
К ней здесь относятся очень бережно, –
Единственный, ощутимый рукою, критерий
Цивилизации. Здесь даже в праздники тихо,
Бандиты стреляют друг в друга редко,
И слышно, как часики тикают
У бабушек в домиках. Еда – квас да редька.
Частный сектор, из небоскрёбов – пятиэтажки,
За ними сразу начинается небо, в нём – птицы
Летают, как будто бы им не страшно
Упасть на асфальт и до крови разбиться.
Три школы. В них постигают дети
Первые уроки жестокости и равнодушия.
Старшеклассники на переменах дерутся кастетами
За девочку (имя), – стоит в стороне, густо надушена.
Вечереет. Мимо окон всё чаще проходят пьяные,
Как-то кругами, но всё же передвигаются,
В таком состоянии любая поляна
Становится домом. Во мне – чувство зависти.
День прошёл, размышляю – не пора ли
Отгородиться от улицы ставнями.
Памятник Ленину ночью убрали,
Статую свободы пока не поставили.

 

 

 

 

 

 

 

Провинциальное-2

 

Люди на вокзалах нервничают, ожидая поезда,
Словно им есть куда-то ещё торопиться...
Часы на руках сверяют с вокзальными, им боязно
Туда, где никто не ждёт, опоздать. Они не похожи на птиц.
Я прихожу сюда с блокнотом, рисую их спины,
От напряжения потные лица, загорелые руки.
Всем наплевать на меня. Мне на всех. В воздухе пыльно.
Голос за кадром: «На пятый пришёл Самара – Калуга».
Девушка в платье зелёном встречает солдата,
Он очень голоден, кажется – здесь и случится,
То, что должно быть при встрече... Красная дата...
Запомнит надолго защитник отчизны.
Мальчики бритые ищут лохов на перроне,
Пугают словами, делая ударенья
На паузах... бесстрашнее, чем Аль Капоне,
И много злее. Лохи отдают им деньги.
Бабульки торгуют хлебом, девочки – телом.
Менты собирают дань, с грешниц – натурой
Берут иногда; насытив своё хотело,
Подозревают, что в чём-то их крупно надули...
«Лучше бы взял деньгами», – бормочет сержантик. –
Прав, ведь какой-никакой, но стабильный источник дохода.
Солнце в зените – ему самому, наверное, жарко.
Вздохнув тяжело напоследок, поезд уходит.

 

 

 

 

 

 

 

Роман без героя

 

Будет лето, конечно будет

Много солнца, девушки в лёгких платьях

Не отвергающие флирта, блуда…

Девушки с волосами цвета платины.

Я поеду на пляж, куплю по дороге пива,

Буду пить из горла за ресницы, колени

Незнакомок, которые терпеливо

Ждали этот июнь, и за зиму не околели.

А ещё я куплю себе этим летом сомбреро –

Пусть висит над кроватью – пить, есть, не просит.

Проколю одно ухо, виски обрею

Не зачем-нибудь, а так просто.

И под тёплым дождём стоять на балконе буду,

Рукой облако трогать из шерсти овечьей…

Словно сам себе Магомет, Иисус и Будда…

И мне будет казаться, что лето вечно.

И мне будет казаться, что я незряшный,

Что на землю я с целью какой-то послан,

И забуду, что было со мною раньше,

И не вспомню, что будет со мною после.

 

 

 

 

 

 

 

Смс 16:06

 

З. С.

 

Я вбивал слова как гвозди,

В твоё сердце и ладони…

Дождём выхлестанный воздух.

В грудной клетке солнце стонет.

Но распята запятыми,

Ты не ближе ни на йоту…

В небе небо запретили. –

Обработать рану йодом.

 

 

 

 

 

 

 

Сотри меня

 

Девочка, девочка, глаза влажные,

Мне бы упасть в тебя, как в могилу,

Чтоб навсегда быть только вашею

Вещью, девочка... мы с вами смогли бы

Погружаться друг в друга глубже и глубже,

Как киты в океаны (ваши зарубки на теле)...

Девочка, девочка, вам в Алушту,

Мне же – в запой на неделю.

Девочка, девочка (опера мыльная),

Пирсинг, лобок обритый...

Я же кажусь себе, милая,

Планетой, сошедшей с орбиты.

Я не при деле. Я в вас не участвую

(Уеду в Монголию, в Ливию)...

Девочка, девочка, будьте счастливы,

Будьте любимы, любимая.

 

 

 

 

 

 

 

Странствие по чужбине

 

В углу, охраняемые от посягательств мух паутиной,
Продолжают жить своей жизнью пейзажи, наброски.
Подойдёшь ближе – услышишь фразу (как будто бы по-латыни):
«Никогда не бойся потерять ощущение лета, не бойся...»
Это смеётся глазами девочка с короткой стрижкой,
Нарисованная тобой нежною акварелью.
В её мире солнце всегда, – большое, доброе, рыжее...
В неё тайно влюблён философ и царь – Марк Аврелий.
Он приходит к ней в короткой тоге простого смертного...
Он слушает её советы по управлению римской империей...
Он гладит её тонкую руку бережно и очень медленно...
У неё белокровье... и цвет кожи поэтому белый.
Она умирает... Она смеётся... Она художникам позирует,
Поочерёдно принимая форму Мадонны, Моны Лизы или Данаи...
Она уходит, лишь только её узнаёшь... понимая своё бессилие,
Пытаешься удержать её за руку... замечаешь, что рука ледяная.
Марк Аврелий плачет... он сегодня напьётся в бедном квартале,
Призовёт граждан к восстанию, устроит на улице драку... а после
Ему будет шептать дешёвая девка, картавя:
«Никогда не бойся потерять ощущение лета... не бойся...»

 

 

 

 

 

 

Хрусталь и август


И искать в этих строчках то, что было тобою.
То, что было тобой... все бутылки под утро пустые.
И всё ныло на уровне памяти болью тупою.
А потом отпустило...
А потом отпустило, и соседка по даче открыла зелёные ставни,
И одёрнула шторы, и ходила внутри своих комнат почти неодетой.
Я за солью зашёл и боялся, что, может, не встанет...
Но соседка была хороша и знала, что надо ей делать.
Я лежал и смотрел на неё, становился цветком... её пальцы,
Её губы, ресницы, порхали, как бабочки утром над клумбой.
И я вспомнил тебя... и руками за простынь цеплялся...
И цветок мой заплакал... на глаза... на ресницы... на губы...

 

 

 

 

 

Шапито

 

1.


Как твоё имя, клоун?
В афише оно не стояло... тем не менее, браво...
Тебе не наскучило делать наклоны
Направо-налево... налево-направо?
Ты действительно весёлый человек, не притворяешься?
И тебе никогда не бывает грустно? – отвечай, только честно...
А зачем у тебя на шнурочках варежки?
Чтобы не потерялись от резких жестов?
У тебя есть любимая, клоун?
Наверное, да... и она, непременно, – уборщица.
Вы с нею целуетесь тайком за колонной
Во время антракта... тебе не хотелось ни разу броситься
Со своим деревянным мечом на тигра? –
Они у вас здесь слишком уж наглые...
Скорей всего нет, не для тебя все эти интриги...
Когда ты смываешь грим, мы выглядим одинаково...

2.


Нет у меня имени... оно потерялось в дороге из Престона в Челси...
Может, его нашёл кто-то чужой и теперь носит...
С тех пор и варежки на шнурочках, – чтоб так же вдруг не исчезли. –
Когда я без варежек, везде наступает осень,
Где бы я ни был... Давай не будем про грустно...
Но, конечно, бывает, – и тогда высший сорт репризы.
Публика стонет, а я кусаю язык до хруста,
И, улыбаясь, слезами в партер брызгаю...
Да, я ходил с деревянным мечом на тигра...
Это было смешно... Видишь шрамы?
Но ты прав, – не для меня эти игры...
Пусть живут... согласись, – в них присутствует некий шарм...
А любимая моя – эквилибристка – идёт сейчас по трапеции...
Я за неё боюсь... она без страховки выполняет смертельный номер...
Слышешь как стало тихо? Ей не на что там опереться...
Говорят, у неё от притяжения земного абсолютная автономия,
И, если упадёт, то не вниз полетит, а вверх...

                                                  (словно кто-то дёрнул верёвочку)...

Но и падая вверх, можно разбиться... о звёзды.
Она влюблена не в меня – в отважного дрессировщика.
Когда она выполняет свой номер, мне не хватает воздуха...

...Посмотрю в зеркало, вижу – пряди под разноцветною кепкою поседели.
Над огромною бабочкой нечёткий овал лица...
Знаешь, стал забывать, как я выгляжу на самом деле...
Когда я смываю грим, он не смывается...

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Е. И.

 

Я обвенчаюсь в православном храме,
И православный Бог меня спасет:
Не от беды, так как-нибудь с похмелья.

Я встану в этом храме на колени
Перед поддельной ляпистой иконой,
И православный Бог меня спасёт:
Не от беды, но даст немного денег –
Я их пропью, но за его здоровье.

Я обвенчаюсь в православном храме
С той девушкой, которую люблю,
Лишь потому, что так она хотела.

Я встану перед Богом на колени
И расскажу ему свои стихи,
Лишь потому, что не учил молитвы.
И православный Бог меня накажет,
Но не со зла – для моего же блага.

Я обвенчаюсь в православном храме,
Конечно, если ты того захочешь,
А не захочешь – я тогда напьюсь.

А не захочешь, значит, так и надо.
Я буду делать вид, что мне не больно,
И обвенчаюсь в храме православном
С какой-нибудь красивой проституткой,
Конечно, если та того захочет.

Я обвенчаюсь в православном храме,
Наверное, что всё-таки с тобой,
Лишь потому, что Бог так, видно, хочет.

Поп за венчание возьмёт с нас по тарифу,
При случае отдаст те деньги Богу,
А Бог, при случае, раздаст свои долги.
Но мне он ничего, увы, не должен,
Как я – ему не должен. Ничего.

 

 

 

 

 

 

 

апрельский марафон

 

безгрешен только голливуд

и по второй программе вести

что до газет – газеты врут

про то что видели нас вместе

уехать в бийск и снять отель

с окном на бийскую промзону...

я застрелиться бы хотел

из трубки телефона „sony“

глоток из кружки ледяной

ты в теме да ты носишь мини

а я напившись в круглый ноль

всё ухожу в бескрайний минус

сдано письмо к тебе в тираж

хотя сюжет давно заезжен

и потолок в который раз

обрушится лавиной снежной

в хрущёвке где твой будуар

лови метафору до кучи –

что бог когда-то с бодуна

как телефон меня отключит

 

 

 

 

 

 

 

вести из азии

 

кто не боится, тот и спасён...

искренне светит в окошко солнце.

как ни раскладывай этот пасьянс,

всё равно не сойдётся.

город и лето, полдень, жара,

торгуют на улицах вишней...

только опять и в который уж раз

дама червей вышла лишней.

ты сам себе и палач и суд линча,

печаль так сладка что приторна...

скачано из стратосферы мной лично –

распечатать на принтере.

 

 

 

 

 

 

 

два часа из жизни ангела

 

вначале я всё ждал твоё письмо

сквозь эти километры дни парсеки

и к ящику почтовому босой

ходил по снегу

вначале думал ты всё ищешь что сказать

что ты вот так всё сгоряча решила

а снег мои выкалывал глаза

своею белизной как шилом

я думал сбилось времени реле

и в ноутбуке сбились все настройки

а снег лежал как пышный крем брюле

на новостройках

я думал солнце сердцем отогрев

что новой болью небо залатаю

а снег лежал всё лето на траве

не таял

я думал прочитать ещё на бис

выдерживая паузы без мата

а снег как соль крошил себя с небес

и плотно падал на мои стигматы

не протрезвев в реанимации крушил

приборы капельницы мониторы

а за окном всё этот снег кружил

следов к тебе не будет на котором

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

жизнь продолжается тянется ниткою

от вытрезвителя до вытрезвителя

как замечательно быть просто винтиком

маленьким винтиком в сереньком свитере

как замечательно быть очень маленьким

выпадешь если ничто не изменится

маленький винтик букашка комарик

и за душой ничего не имеется

как замечательно ехать в автобусе

и сократив варианты зачатия

школьною дробью встречи на глобусе

с тобой не искать как замечательно

 

 

 

 

 

 

 

зарисовка на краю салфетки 3

 

игры с ритмом игры в рифму

по несказанному голод

карандашный стёртый грифель

обломился на глаголе

связь искать наощупь долго

между здесь и небесами

и опять выходит только

тройка по чистописанью

день неудался на славу

как обои день ободран

и завёрнут в белый саван

всем спасибо все свободны

ночереет. на поруках

по небесному проулку

звёзды вновь идут по кругу

словно зеки на прогулке

 

 

 

 

 

 

 

легенды и мифы древней греции

 

мы теряем любовь постепенно просроченно

поимённо пошагово и бесконечно

мы теряем её никотиново сочно

не будите меня – я сойду на конечной

мы теряем её мы теряем её мы теряем

так ведь проще когда ни за что ни в ответе

от неё мы уходим и хлопаем громко дверями

мы выходим на свет мы выходим на ветер

мы выходим на жизнь мы навечно навечно уходим

мы берём диск пинк флойда с собой и любимые книги

мы выходим на зной мы выходим на холод

захлебнувшись своим нескончаемым криком

мы теряем любовь беспричинно безграмотно безиллюзорно

бессердечно беспочвенно безлимонадово пошло

мы теряем её под хиты асидиси кобзона

мы теряем её в настоящем в грядущем и в прошлом

знают ангелы только как ночь скоротавши в засаде

и решительно крепкий табак закурив на рассвете

в небо это вкрутив одичавший от звёзд штопор взгляда

мы выходим на смерть мы выходим на ветер

 

 

 

 

 

 

 

 

мантра дождя

 

умирай моя боль умирай

умирай одиноко жестоко

и бумагу собою марай

как помадой марались щёки

начинай моя боль начинай

снимать с сердца осеннюю стружку

и гаси о запастье чинарь

чтоб болело сильней но снаружи

научи моя боль научи

как подняться сегодня со стула

замолчи моя боль замолчи

как горнист налетевший на пулю

берегись моя боль берегись

чтобы больше она не приснилась

перегнись моя боль перегнись

на мосту мийо через перила

торопи моя боль торопи

дни недели и годы расплаты

дотерпи моя боль дотерпи

до ночного ларька автострады

 

 

 

 

 

 

 

порнофильм 2

 

эта причёска стоила 150 евро,

снизу ещё дороже

зачем мне плюс ко всему твоя ревность

к моему прошлому

у тебя хронический голод

к седуксену с кагором

облака обложили город

как гланды горло

ты сидишь на кухне в своём кимоно

производства какой-то китайской фирмы

я хотел бы сняться с тобой в одном кино

и лучше всего в порнофильме

я любил бы тебя любить

и чтоб ты между ног моих головой засыпала...

и как снег из которого можно что-то лепить

слова меня засыпают

 

 

 

 

 

 

 

поэма о скайпе

 

З. С.

 

1

 

когда затупятся все лезвия жиллетт

в наборе что ты мне не подарила

когда придётся лишь о том жалеть

что в пиве недостаточно тротила

чтоб подорваться типа здесь джихад

объявлен параллельным антимиром

и ногти плющат молотком бойцы чк…

когда ты и другие все миры затмила

когда бог существует чтоб карать

за выбор совершённой рокировки

и медсестра на мне разрежет маскхалат

чтоб нанести на грудь татуировку:

«свобода – это мужество». пусть так

но жизнь как средство для любви здесь устарела

и в хламе будней не сыскать нательного креста

и тишина как после артобстрела

 

2

 

и я, минусовой проект, издательства оги

имея почерк не в формате рынка

не вписываясь словно в поворот уже в свои долги

размениваю память на чернила

кудам бурлит как растворимый аспирин

и крошит мальчик уткам русское печенье

да, шпрея всё ещё течёт через берлин

но отраженья наши в ней давно унесены теченьем

под липами встречаются опять

влюблённые на целый выдох брахмы

и есть напиться с кем и на кого запасть

и недосказанностью и асфальтом мокрым пахнет

давно уж сломан проржавевший болт

когда держалось всё на вере и на страхе

и ветер в грудь шпандау резко бьёт

и русский флаг колышет над рейхстагом

 

3

 

а если время отмотать назад

ты станешь и возможно что и ближе

и падала с твоих ресниц слеза

как доллар на торгах токийской биржи

 

4

 

мир нельзя разделить на двоих

без остатка. ты этому рада?

и стираются губы твои

о бесцветную эту помаду

перережь провода обесточь

моё тело ведь тело – вторично

я прошёл сквозь бессонную ночь

словно через тоннель электричка

 

5

 

что она (этот лист лучше смять)

что она подуставши изрядно

как шарапова теннисный мяч

отбивает бестактные взгляды

и забывший про жизнь и про смерть

как о правилах матча плеймейкер –

я хочу на неё посмотреть –

поднимите мне веки

 

 

 

 

 

 

 

поэт

 

З. С.

 

в поэта не стреляйте он любит как умеет

как мама родила и также впрочем пишет

в метро и не в метро и в парке на скамейке

но там он чаще пьёт ведь это его пища

с поломанной ногой он сын своего века

осилил интернет и ворд почти что тоже

сегодня пить хотел но кончились креветки

а если честно то они не начинались

витает в облаках работает как сторож

ночами он стихи про это сочиняет

придерживаясь строго ритма и не строго

глагольной рифмой их как дробью начиняя

в поэта не стреляйте он любит так как любит

как до него никто ведь это его право

хотя смешно ну да наверное и глупо

и всё же пусть живёт и всё же скажем «браво!»

поэт везде поэт и в африке и в чили

и даже он поэт в сомнительном китае

а вот в россии да в россии не просили

особенно с фамилией как у меня куда я

я заплутал опять ошибся снова жизнью

и век не тот и мы не те уже однако

что не поэт то пьянь торчок ублюдок шизик

и царь на троне том так пошл и одинаков

в поэта не стрелять их много постреляли

когда делили мир и просто по запарке

пусть он живёт в метро и пишет пасторали

в германии своей и на скамейке в парке

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Дмитрию Савицкому

 

такие письма не случайны

об камень волнами разбиться

а там уже другое утро

и в коньяке дешёвый спирт

а после анаша под ногтем

прошу пройти через таможню

и ветер выдувает кости

но бог не фраер он простит

мы стали частью честью мира

мы провод в руки обнажённый

когда-то взяли и поныне

не написал законы ом

и аум падает на темя

как ворон что так долго вьётся

и женщина чьё имя было

какой-то станцией метро

 

 

 

 

 

 

 

три причины изменить цвет глаз

 

З. С.

 

шумел коктейль небраска в голове

не знаю для чего опять напился

а ты пошла от столика в кафе

в ночную улицу как пароход от пирса

уходит в море и зелёный светофор

был маяком тебе в подлунном мире

и наш не очень трезвый разговор

завис над столиком как будто накурили

ты будешь счастлива конечно же бог мой

или несчастлива что в общем быть не может

ведь за тебя молитвы богомол

возносит к небу. быть бы мне моложе

или хотя б немного потрезвей

примерно годолитров на пятнадцать

я б за тебя как истинный тезей

порвал бы всех ментов и папарацци

небрит и пьян твоей любовью сыт

словлю такси и с внешностью аскета

в нём мне предложит девочку таксист

примерно так как предлагают сигарету

и захлебнётся новым шлягером весь мир

когда он включит счётчик свой и плеер

не надо брат я только что курил

ему ответить невпопад успею

 

 

 

 

 

 

 

улица с односторонним движением

 

двадцать второе полночь по гринвичу

кто бы добавил на выпивку рубль

звёзды отвёрткою в небосвод ввинчены

словно шурупы

вместе готовили шпоры по чацкому

и разглядел при опущённых шторах

что в глазах новой подруги читается

«смерть побеждённым»

как ни бросай всё равно ляжет решкой

выцветет голос изменится имя

я ведь и сам был в тебе одуревшим

варваром в риме

видишь возможность убившись снотворным

кончить как нас не учили в лито:

город расстёгнут на все светофоры

как в марте пальто

 

 

 

 

 

 

 

…и другие жители поднебесной

 

ты уехала и началась сразу осень

наркоманы в парках анашу косят

на лету умирают птицы и осы

и деревья стоят в багряных засосах

ты уехала и началась жатва

кукурузы попкорна и сладкой ваты

на земле что полюсами сжата

с двух сторон как пионерка вожатыми

ты уехала и началось горе

я хожу по квартире бухой с торсом голым

всё смотрю на забытую в душе тобой заколку

и вливаю в себя стаканы кагора

ты уехала и началось плохо

увязаю в помятой памяти я по локоть

я забросил переписку с богами по блогу

и кричу сисадмину – перепишите прогу

ты уехала и началось сломан

день и век захрустевшей соломой

треснул ёлочная игрушка словно…

ты уехала и началось слово

 

 

 

 

 

Аляска, сэр

 

Стреляться на дуэли за принцессу
Из рогаток в шестом классе средней школы.
Щурить глаз против солнца, прицеливаться
В пионерский красный галстук шёлковый
На груди твоего соперника...
Он метил в лицо, хотел так испугать, — психология.
А у девочки этой волосы обесцвечены перекисью
Водорода, мода такая была, золотые локоны...
А я стану путешественником, вернусь знаменитым
В этот город... встречают с оркестром, достойные жесты.
Тут камень прилетает в лоб, и весь мир звенит
Так торжественно.

 

 


Загар, который не смывается за зиму

 

когда идёшь по железке к затону думаешь о тебе и считаешь шпалы
всё время одной не хватает но твои ноги в пропорции
к остальному телу смотрятся по голове гладила слова шептала
повторяла мой мальчик мальчик вырос испортился
это было в десятом классе сейчас всё другое
а тогда выкупали квартиру на час у тёть Маши
ногти царапали грудь выгибалась дугою
каждый раз боялся что вот вот и сломаешься
теперь светлая грусть за занавеской моя светлая пани
вспомню улыбнусь раз в подъезде с кем не бывало стоя
уцелела и вышла замуж дети работа муж пьяный
но девочка навсегда только не плакать ночами, не стоит
как ещё целовались на последнем сеансе в кино и в парке
губы обветрены поздно пора домой автобус талон пробитый
на новый год подарила чернильный набор с надписью Parker
я его потом потерял до сих пор обидно

 

 


Нежное

 

Забываю имя твоё, — вычёркиваю его из записных книжек...
Но память — она затягивает всё глубже, хуже болота.
А птицы летают осенью медленней, ниже...
И я имею возможность рисовать их во время полёта.
Никто не разберёт, где начинается осень:
Строго по календарю, или с первых дождливых дней...
Первыми во время заморозков умирают осы, —
Ты сказала бы, что никто не умрёт... наверно... тебе видней...
А ещё ты сказала бы, что тебе приснились олени,
И они объяснили тебе что-то о чём-то важном,
Но ты не знаешь олений язык, к сожаленью.
А если и знаешь, — то и пары слов на нём не свяжешь...
Когда ты ушла, я прыгал с высотных зданий,
Но всегда находился кто-то, кто ставил внизу стог сена...
Лечил меня логикой, напоследок шептал назидания...
Я и мыслю сейчас без экспрессии... по-осеннему...
Говорят — эта осень, быть может, последняя осень в истории.
Дальше начнутся войны, локальные апокалипсисы, —
Плевать я хотел... у меня от любви третий год ладони истёртые...
Посмотри, как из черного космоса на твоё имя капаю.
Сказать сильно — этому учили в школьных уборных...
Потом читал библию (дружил с монахом расстригой)...
Не помогло... ты влетела, как пуля в аорту... как боинг
В офис Манхэттена... потом стало тихо.

 

 

 

 

Методическое пособие
для учителей старших классов

 

географичка в школе говорила
(отбрасывали тень в окно деревья)
что амазонка полноводней нила
и я ей верил
физрук был без руки и пил втихую
в своей каморке, запивал томатным соком
а про физичку сочиняли – хуя
она не видела живого в свои сорок
директор был насквозь советский
и нас гонял за то что мы курили
в свои часы он потчевал нас веско
рассказом про мефодия с кириллом
и про других карениных. историк
запомнился по грюневальдской битве
и мне не вылезавшему из троек
сумел вдолбить он
что соответствует народ правленью
(и я внимал поскольку были уши)
что мы однажды потеряли направленье
в своих песках. и карфаген разрушен

 

 

 

 

 

Песни щербатого асфальта

 

1


Всё досталось мне в этом мире:
Скороговорка гнущихся деревьев,
Вонзающих кривые ветви в воздух,
Расчерченный на тысячи пространств
Архитектурой пасмурных окраин,
В чьих лабиринтах долго бродит крик
Новорожденного, но не находит выход
И затихает через двадцать тысяч дней
На кладбище в дождливую погоду.

Изъетые сомнением глаза,
Крадущие сентябрьские лучи
Болеющего черной оспой солнца,
Не задают вопросов, не клянутся,
Но и не верят отражению напротив,
Сто раз обманутые…

К вечеру сыреет.
На город сыплются охапки хризантем,
Что не привычно в этом регионе…
Прохожие смеются. И удивляются. И недоумевают.
И друг у друга спрашивают лица:
«Что это – сон? А может, это мы
Приснились сами все жестянщику-китайцу
Из сказки о волшебном фонаре?»

 

 

2


Где мальчики воюют с голубями
Я был. Я видел дерзость мышц тугих,
И мне на шею лассо опускалось…
Стремились выдернуть меня из мира
Окоченевшие коричневые пальцы,
Не знавшие иного развлеченья,
А, может быть, не знавшие иной
Возможности для самоутвержденья,
Помимо разрезания лягушек…
Ах, скольких Русь лишилася царевн!

Болотный запах. Песни комаров.
В зрачке – звезда, подернутая тиной.
Шум поездов. На шпалах навзничь – мальчик.
Он из других. Смычком ведет по струнам
Ожившей и летящей в небо скрипки.
Корёжат воздух поезда, плюют мазутом
На слишком детское для этих игр лицо,
Но музыки его не заглушают.

 

 

3


Я из истории запомнил: боги смертны,
Здесь, на земле, их так легко обидеть…
Мне б только потянуть за эту нить
И убедить себя, что не напрасно
Людьми выдумывались боги, а богами –
С любовью или без нее, земные люди,
Их волей обреченные на жизнь.

Я знаю тридцать три красивых буквы –
И это все, что с жизнью нас венчает.
Вся нежность сублимируется в звуки,
Лежащие лениво мягким светом
На целлулоиде глубоко-синих листьев,
Украсивших гирляндами венков
Незнаменитые, провинциальные могилы.

 

 

 

 

 

Красный квадрат

 

Скомканный простынью день в углу мира, запах плесени
От промокших стен. Правда беспричинна,
Как песня.
Мальчики на пустыре бросают перочинный
Нож в сухое тело земли, но ей не больно,
И никогда не было. Завтра всё будет по- другому,
Думаешь ты, тем более
Ты нашёл, что искал так долго… под рукой
Между всего прочего
Пронумерованные по числам
В пачке письма из будущего. – Твоим почерком
На конверте – адрес, но ты уже здесь не живёшь и не числишься.

 

 

 

 

 

Короткий рассказ про хулиганов

 

Я расскажу тебе про хулиганов,
Они кроссовками ломают все заборы…
Им дышится легко, но нелегально.
Они на всё ложили дык с пробором.
Они и есть, по сути, божьи дети…
Они рисуют буквы на фасадах…
А их за это бьют и не жалеют
Менты и санитары из детсада.
Всех хулиганов посещает муза,
Приходит ночью и в затылок дышит…
Её арестовать стремится мусор,
Но он один, а хулиганов – тыщи…
Все хулиганы любят свежий воздух,
Поэтому гуляют на природе…
Их ловят… забивают в руки гвозди…
Так извести пытаются породу…
Я расскажу тебе про хулиганов,
Они, как бабочки, над городом кружатся.
Они порхают в небе без охраны…
И с тихим шелестом нам под ноги ложатся…

 

 

 

 

 

Зарисовка на краю салфетки

 

осенний воздух клочьями свисает
пронзённый голыми ветвями палисада
с небес где богородица святая
исусу вяжет шарфик полосатый
идёт война но это там на юге
а здесь лишь в шахматах свирепствует пехота
да вечерами ищет пятый угол
боксёр на ринге одурев от апперкотов
а у пивной глазами росомахи
глядит уныло как поверх голов
вбивают журавли свой клин с размахом
чахоточное небо расколов
наш участковый серик кенжибеков
застывший здесь с величьем монумента
и иногда сквозь вату скудно блекло
сияет солнце стёртою монетой

 

 

 

 

 

* * *


Девочка, девочка, глаза влажные,
Мне бы упасть в вас, как в могилу,
чтоб навсегда быть только вашею
Вещью, девочка… мы с вами смогли бы
Погружаться друг в друга глубже и глубже,
Как киты в океаны? (ваши зарубки на теле)…
Девочка, девочка, вам в Алушту,
Мне же – в запой на неделю.
Девочка, девочка, (опера мыльная),
Пирсинг, лобок обритый…
Я же кажусь себе, милая,
Планетой, сошедшей с орбиты.
Я не при деле. Я в Вас не участвую,
(Уеду в Монголию, в Ливию)…
Девочка, девочка, будьте счастливы,
Будьте любимы, любимая.

 

 

 

 

 

Видео для взрослых

 

где я тебя любил там нынче осень
деревья стряхивают листья как грехи
и ветер птиц растерянных уносит
в страну где ждёт иакова рахиль
где я тебя любил там нынче проза
сменила мой четырёхстопный ямб
там бомж какой-то сигарету просит
вот разломил её напополам
чтоб покурить не раз а все два раза
подбив в уме неспешно дня итог;
там ворон чёрный сам в монашьей рясе
у церкви клянчит недожаренный хот дог
где я тебя любил там дворник пьяный
метёт и матерится в беломор…
где я любил не всуе, не по плану,
там ни пылинки. дворник всё подмёл.

 

 

 

 

 

Генератор случайных чисел

 

такие сны мог видеть бы господь
хотя судьба не выгнута подковой
но говорит отчайно гороскоп
что жизнь начнётся после чашки кофе
мы подрасстрельные мы все зека
пустившие на этих нарах корни
и как на нескончаемый закат
соседи до утра смотрели порно
останется и твой здесь скромный след –
лишь на стекле ладонью припечатан
тобой пробитый в транспорте билет
как целка старшеклассницы печальной
конвейер и тебя проштамповал
в витрине простоишь ты в эту осень
со скидкой и на ценнике слова
внизу цены – укладчица сто восемь

 

 

 

 

 

Аттестат зрелости

 

у павших и проливших кровь
в глазницах расцветают маки
а при писании стихов
бывает больно и бумаге
клеймом отмечено плечо
и рюмки глаз налит печалью
закрыто на переучёт
где нас дождаться обещали
прожечь сигарой̆ облака
пить кофе материться в блогах
мы не в претензии к богам
мы сами в чём-то были боги
и мы умеем морщить лоб
в ответ на ложь телеэкрана
и девочкам лизать взахлёб
как пёс дворовый̆ лижет рану

 

 

 

 

 

Солнце до востребования

 

в такие дни острей̆ заметен голод
по прошлому что кончилось так рано
и осень накрывает этот город
как школьника косяк марихуаны
смотря тв опустошаешь тару
выкуриваешь за день по две пачки
сдают деревья карты тротуарам
и русский̆ бог готов к медвежьей̆ спячке
твой друг в Сибири (был бы он поближе) …
мешая спирт отчайно с кока-колой̆
он тоже что-то там наверно пишет
заимствуя у Бродского глаголы
он пишет что ни власти ни короны
не хочет что вчера синиц с руки кормил
и что в углу висит старинная икона
как дверь отсюда в параллельный̆ мир

 

 

 

 

 

* * *


В провинции есть время для бессмертья,
(И, впрочем, для алкоголизма тоже).
Бессмертье выдаёт по строгой смете
Главред газеты (не бывает строже).
Разрежет ночь сирена неотложки, –
Кому-то жить болит, печально, тяжко,
Да и врача в машине что-то гложет,
И ветер падает на грудь пятиэтажки,
И комната наполнена тенями
Чужих предметов, к применению не годных…
Достань таблетки из буфета, няня, –
Твой Саша не уснёт без них сегодня.

 

 

 

 

 

За миллиард лет до конца света

 

Тишина, как после ядерной войны,
Ходит дворник во дворе с лопатой…
И деревья за окном больны
Листопадом…
Мне, я помню, не хватало глаз
На тебя смотреть и гасли спички,
И вошла, как ты входила в класс,
Жизнь в неизлечимую привычку.
И меня какая-то вдруг часть
По-необъяснимому захочет
Чистый лист вложить в конверт сейчас
И тебе отправить скорой почтой.
Солнце шлёт последнее тепло,
Вкус ментола чувствую во рту я…
Под увеличительным стеклом
Мои пальцы. И клавиатура.

 

 

 

 

 

* * *


Я б показал тебе дорогу, путник…
Но палец мой болит, он обморожен…
Ты ищешь бога… боже мой… так будь им…
Я был бы тоже… если б был моложе…
Ты хочешь истины? она проста, мой мальчик…
Вот в двух словах, коль не изменит память…
Представь: галера… шторм… кренится мачта…
А мы прикованы к галере той цепями…
Ты про любовь меня спросил, так слушай:
Ты никого любить всю жизнь не должен…
Любовь прекрасна, но гетеры лучше…
Разнообразнее, хотя и подороже…
В чём смысл жизни? Нет в ней, милый, смысла…
Ну, разве, что один – умри достойно…
А после что? Каким богам молился,
В тот ад и попадёшь… проклятья… стоны…
А здесь… здесь правит кесарь… Иудея
Под ним, как девка (это между прочим)…
Нас превратили в быдло… Нет идеи…
И в Риме бог… жестокий и порочный…
Куда ни глянешь – рабские всё лица…
Иль римские железные когорты…
Что делать? А купи себе ослицу…
И поезжай на ней в ближайший город…

 

 

 

 

 

Иерусалим

 

протри салфеткой третий глаз
смотря на маргариту
безбашенна твоя строка
как всадник по майн риду
здесь как всегда стоят в строю
знамёна несут в трансе
здесь водку пьют и в долг дают
на стареньком матрасе
гагарин здесь всегда живой –
улыбку множит эхо –
восходит он на эшафот
и говорит поехали
и я здесь был и я здесь жил
иосифа листая
и снег в апреле здесь кружил
ещё в полёте тая
и напивался между дел
и жить как все старался…
гагарин в космос улетел
а я остался

 

 

 

 

 

* * *


Мой Лейпциг беден. Ходит бедный Бах
По Лейпцигу в залатанной рубахе.
Не знаменит. Гоним. Несчастлив в браке.
Сшибает у туристов на табак.
В подвале грязном Гёте пьёт «Кадарку».
Заходит Фауст – сразу лезет в драку.
Вбегает санитар с кресло-каталкой,
Ремнями, как бантами на подарке,
Завязывает Гёте и увозит
В больницу на окраине. Там воздух
Настолько чист, что ночью видно звёзды.
Там добрый доктор с бородёнкой вострой –
На Мефистофеля манерою похожий –
Лезть в душу фразами, иголками – под кожу
Приходит по ночам и корчит рожи.
Там очень страшно. Тело долбит дрожью.
Все формы там сливаются в одно,
Из зеркала глядящее, пятно.

 

 

 

 

 

Преимущество автоматической выдержки при запечатлении
средних движущихся объектов

 

Берлинского вокзала возле
Ты выходила из пивной,
Проткнув шипами розы воздух,
Как детский шарик надувной.
Глазами провожал поддавший
На тротуаре нищий сидя,
Твой силуэт, напоминавший
Разоблачённую Изиду.
Застыл рабочий с длинной рейкой
Весь в бороде, а ля Рогожин…
И на часах споткнулась стрелка,
Что о бордюр хмельной прохожий.
Потом… но стёрлись все детали…
Быть может лучше будет в прозе…
А я стоял монументально,
Как памятник себе из бронзы.
Пускай ты платье замарала,
Пускай разрушена вся Троя,
Но всё в округе замирало,
Заснятое на поляроид.

 

 

 

 

 

Крестовый поход

 

Холод прозрачный, как водка в графине,
Дай мне промолвить, чтоб слово моё не замёрзло,
Дай мне его из гортани глиняной вынуть,
И отослать через крыши домов азбукой морзе
Или емайлом… что ж на мели ты Емеля
Вот и мели мелом крошево по тротуаром,
Вроде мы это неплохо с тобою когда-то умели,
Сколько с тех пор пролилось по стаканам из тары.
Стары мы стали, ломит в костях с непривычки,
Сколько ни пей, а внутри не горит, не теплеет,
Так, промелькнёт что-то, что сам торопишься вычерк-
Нуть из биографии памяти… снега белее
Простынь в которую падаешь пасмурным утром
И холоднее чем снег эта самая простынь;
Что тебе снится? Египет? Москва? Кама-сутра? –
Просто синица на тёплой ладони. Так просто
Pall Mall с утра натощак и смириться с судьбою, –
Мне всё равно, я не местный, я выпал давно из обоймы…
Что же там было до этой зимы на обоях?
Я ничего не забыл, но не помню. Не помню. Не помню.

 

 

 

 

 

* * *


Четвёртый день как осень прописалась
В моём микрорайоне. Всё законно –
Между асфальтом и сырыми небесами
Листвою пахнет прелой и сожженной.

На биллиардный шар похоже солнце,
Которое нырнёт под вечер в лузу.
На улицах не перевёлся социум
Подвыпивший, застенчивый и грустный –

Хотя уже стемнело и опасно
Гулять без пистолета и охраны.
В квартирах в этот час народный пастырь
О наших достижениях с экрана

Вещает и, возможно, верит в это.
А я иду туда бетонными полями,
Где собираются путаны и поэты
(Они взаимно так друг друга дополняют).

Мне там нальют вина, предложат пива,
(Там знают о моих пустых карманах)
Я буду пить и слушать терпеливо
Сонеты гениальных графоманов.

А после уже дома седуксена
Одну таблетку… при горящем свете
Включив медитативную кассету
Усну и не спрошу: «Зачем всё это?»

 

 

 

 

 

Некуда бежать

 

У меня скверный почерк, потому не писал тебе писем…
Погода тоже не радует, в такие дожди приходится пить очень много,
Иначе – всё слишком похоже на жизнь… с другой стороны допился,
Как видишь, до этого монолога.
В принципе, всё по-прежнему, без изменений:
Вымокший серый город, – полувеличественный, полуразрушенный…
Люди с испуганными глазами, ожидающие с неба знамений,
Только они забыли, что Бог внутри, не снаружи.
Я, знаешь, устал притворяться человеком, тем не менее
В этом что-то есть, особенно когда выкуриваешь с утра сигарету.
Иногда слышу, как стучит указательным пальцем по темени
Отмеряя секунды, оставшееся мне время, но
Согреться не об кого, вот такое кино…
Выцветают краски на платьях красавиц, которых ты гладил…
Да и солнце уже не то, – можно смотреть не щурясь, пока оно
Не погаснет первым от твоего взгляда.

 

 

 

 

 

Реминисценция

 

Дождался вот лета, теперь уже нечего ждать,
Разве, что иногда дождей с молниями,
Но не торнадо, которое по-привычке атакует штат
Где-то в Америке. Ночная бабочка по имени моль
Бьется о светящийся монитор, словно за ним
И спрятана её свобода. Взаимная
Ошибка. Кому-то из нас
Так и придётся умереть в этой комнате,
(Пускай это лучше случится в ненастье,
Когда ветер рукой огромные тучи комкает).
Но пока вот лето, радио что-то там говорит
Про дефолт, безработицу, звёздные знаки,
И свеча горит, и свеча горит
На странице сто десять у Пастернака.

 

 

 

 

 

Разговор с Моцартом

 

Плывут в толпе друг к другу лица,
На Невском толчея, бардак,
И лето кажется продлится
До ядерной зимы. Бодра
Июньская природа –
Дуб держит небо, как атлант,
И при стечении народа
Меняет на гроши талант
Какой-то гитарист печально,
У бочки с пивом – алкаши,
И крики чаек на причале
Вонзятся в воздух, как ножи.
Наносишь ручкой, что стилетом
Слова на вырванный листок.
И длится лето, длится лето,
Как рейс Москва – Владивосток.

 

 

 

 

 

Путевые заметки

 

Чего-то захотелось мне, скажи,
Чего мне надо в этом параллаксе.
Здесь жизнь идёт, как поезд товарняк.
На то она по-прежнему и жизнь,
На то на солнце пятна, словно кляксы,
На то и существует наверняк,
Чтоб мы не изнывали от простуды,
И пили водку из большой посуды.
Строители играют в домино,
И матерятся матом понарошку.
В Европе холодно. В Италии темно.
Власть делает из нас опять окрошку.
А что строителям? Им по ширинке всё,
Им лишь бы был раствор, кирпич, прорабы,
И после спирта пить томатный сок,
А там по бабам и пройтись пора бы.
Здесь правит не Христос и не Аллах,
А тот мужик остриженный и в робе.
И замечаешь ты, что в этих кварталах
Ты сокращён до бесконечной дроби.
Так оставляют на воде следы,
Нет страха пеплом стать иль перегноем.
Откроешь форточку, и ангел залетит,
А говорят, что болен паранойей.

 

 

 

 

 

Последняя спичка

 

служитель бахуса но трезвый в этот час
иду по парку августа неспешно
по сторонам глазея и учась
на опытах и на ошибках прежних
билет на жизнь мной куплен и пробит
в трамвае на неделе прошлой в среду
я к прошлому так намертво прибит
как был к кресту прибит исус из назарета
я научился как мне не писать
и на какой мне не идти концерт
как не молиться лучше небесам
иль что там есть. метафора в конце

Анатолий Гринвальд (30 июня 1972 — 12 сентября 2017) – поэт, славист, историк (университет Лейпцига). Родился в 1972 году в Семипалатинске (Казахстан), с 1997 года жил в Германии. Печатался в журналах «Арион», «Новая юность», «Гвидеон», «Журнал ПОэтов», «День и ночь», «Студия», «Новая реальность», «Берлин. Берега», «Poet», в антологии интернационального литературного фестиваля Берлина (ILB), в антологии «Освобождённый Улисс». Три книги стихов: «Чернильный город» (Тула: Гриф и К, 2003), «Настоящее» (Москва: ОГИ, 2005) и «Sonne on demand» (Берлин, 2011, серия «Berlin – offene Stadt»: 27). Стихи и проза переводились на немецкий и английский языки.