Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон

АЛЕКСЕЙ ЮРЬЕВ

Алексей Юрьев — поэт, переводчик. Родился 23 октября 1935 года в Москве в семье архитектора Арго Алексея Васильевича, много поработавшего в московских проектных организациях. После окончания школы-десятилетки в 1953 г. поступил на первый курс Строительного факультета МИСИ им. Куйбышева, который и окончил в 1958 г., став инженером-строителем, и впоследствии защитил кандидатскую диссертацию по своей специальности. До 1994 г. работал в различных проектно-исследовательских организациях Москвы.
Литературным творчеством начал заниматься в конце 70-х годов прошлого века.
После издания первых книг, в 2009 г. был принят в Союз писателей-переводчиков, а в 2010 г. в Союз писателей России. С 2012 г. также является членом Союза писателей XXI века. В 2009-2011 гг. за отдельные стихотворения или их циклы Алексей Юрьев получил дипломы от Московского отделения Союза писателей России и редакции журнала "Дети Ра", а также медаль имени А. С. Грибоедова. В 2011 г. удостоился звания победителя в номинации "Поэзия" на конкурсе "Литературный Олимп", который проводила Лига писателей Евразии.

* * *

 

Вечер в густеющей темноте,
Вино в черной бутылке,
Гравюра в черной манере,
Тени легли за кругом света,
Черная строчка стиха
Споткнулась на белом —
Черные собеседники
Собрались для молчания.

 

 

* * *

 

Пока я на острове,
Небо приходит утром,
Днем приходят облака,
Вечером — закат,
ночью — звезды.
Как много у меня гостей,
Пока я на острове!
Смогу ли встретить всех,
Когда покину остров?

 

 

* * *

 

Когда приходит ветер,
Тишина уже не одинока:
Вечер поднимает крылья,
Листва трепещет,
Облака летят,
Волны,
снега
и пески
Отправляются в путь.

Когда приходит ветер,
Робинзон остается
на острове…

 

 

* * *

 

Взгляд взлетел в небо:
За облака,
светила
и бесконечности —
И упал
в грязь разбитой дороги…

 

 

* * *

 

Хлеб на столе
в деревенском доме,
Петухи и собаки
размечают безмолвие.
Ни хлеб, ни тишина
не знают меня,
А я пришел,
чтобы их соединить.

 

 

* * *

 

Собаки поели,
полаяли на дворе,
Вернулись в дом
и заснули,
Положившись на мою заботу
И на свою веру в меня —
Не каждый верующий
так доверяет Богу.

 

 

* * *

 

Долго,
Очень долго,
Невероятно долго,
Мучительно долго,
Нестерпимо долго,
Дольше не придумаешь!
А надо
Лишь дожить до завтра.

 

 

* * *

 

Хочешь увидеть прошлое?
Посмотри на звездное небо.
Хочешь увидеть будущее?
Засни вечером,
а утром проснешься
В будущем,
которое доросло
До настоящего.
А вечером
снова окажешься
В прошлом звездного неба.

 

 

* * *

 

Вновь приходит вечер.
У него в кармане:
Огни, холод, тишина —
Все брошено Земле,
И от вечера ничего не осталось.
Ночь о нем не помнит,
Но утро соберет обломки
И спрячет для наследника —
Он обязательно найдется.

 

 

* * *

 

Лодка приносит берег,
Берег приносит новый день,
День приносит жизнь,
Жизнь приносит лодку,
Лодку Харона.

 

 

* * *

 

Вечер входит в мою жизнь,
Но не может заменить
Ни утра, ни полудня,
Он — плата за ушедшее,
Иногда это щедрая плата.

 

 

* * *

 

Густое красное вино
Пахнет дальними странами,
Теплыми и солнечными,
Где может жить виноград.
А у нас новый снег
То летит по ветру,
то лежит
И не замечает
косых взглядов Солнца.
И розы в глубоком сне
Не знают:
переживут ли зиму.

День уходит за горизонт,
Чтобы вытащить новое утро,
И это будет повторяться.
Где-то,
к цепи дней,
привязано лето,
Оно примирит нас
С тем, что нет винограда
И розам зимой нелегко,
И только
красное густое вино
Пахнет теплыми странами…

 

 

* * *

 

Дикий виноград
в конце лета
Все-таки создал
маленькие грозди,
Но в густой листве
они были незаметны,
Только в начале зимы
стали видны
Посиневшие ягоды —
и снова
Они были никому не нужны.

 

 

* * *

 

Создаю единственную картину:
Каждый день добавляет
Новые мазки, пятна и линии,
Пусть скрыт
смысл преображения,
Но картина живет
и изменяется
Моим настроением, опытом,
Любовью, разочарованием,
Радостью и скукой.
Неведомый шедевр!
Для меня —
воплощенная жизнь,
Для случайных зрителей —
Старый испачканный холст.

 

 

* * *

 

Натянул холст на подрамник,
Но отложил работу:
Хотелось поместить
чистый холст
В раму и под стекло,
Чтобы он не лишился
Незапятнанной жизни.

 

 

* * *

 

День схлынул,
А на потемневшей бумаге
Проступили строчки стихов,
Необходимых
и рассыпанных,
Как звезды.

 

 

* * *

 

Вечер сметает
остатки солнечного света,
Но дает отступного —
свет звезд, окон, фонарей,
Словно хочет сказать:
я не грабитель,
Я только беру свое.

 

 

* * *

 

Говорят: пустое небо,
Чтобы сказать: потеряна вера.
А небо не бывает пустым,
Но часто его не замечают.

 

 

* * *

 

Солнце равнодушно посещает
Все четыре времени года,
А мы их переживаем,
Как личное горе или радость.
Солнце — профессионал,
А мы — новички.

 

 

* * *

 

Мир и общество
вяжут каждого из нас
Крепкими узлами,
а под ними
Сеть мелких обязательств
Перед собой и другими —
И, в конце концов,
ты — Гулливер,
Связанный и лилипутами,
и великанами.

 

 

* * *

 

Каждое утро
открываю окна в доме,
И дом снова
воссоединяется с Миром.
Каждое утро
и я присоединяюсь к Миру,
Доверяюсь ему,
но каждый вечер
Мир отправляет меня в постель,
Говоря:
ты опять заболел от меня,
Полечись — до завтра.

 

 

* * *

 

Небо — голубое,
Нет, чаще серое
или рваное,
Из кусков облачной ткани,
А ночью оно черное.
Но при слове: небо —
Думаем о голубом.
Мы всегда надеемся.

 

 

* * *

 

День оставляет новый след
На черной исцарапанной доске —
Так видится движенье времени
Сквозь ночь-наследье дня.
А для меня оставил день
Запутанный клубок
страстей и чувств,
Догадок и прозрений,
загадок и сомнений;
Ночь не размотает его,
ведь он — моя душа.
Я — жив,
пока не расплетен клубок…

 

 

* * *

 

Ночью проснулся от грозы,
Показалось:
молния ударила в дом.
Она промахнулась,
Но радость заглушил
новый удар грома.

 

 

* * *

 

Когда ночь упала,
То рассыпала звезды.
Пошел снег
и все засыпал —
Утром Солнце не смогло
Найти ни одной звезды.

 

 

* * *

 

Книга,
гравюра,
резец —
Я почтителен к этим вещам,
Они принадлежали другу,

А друзьям не успеваем сказать,
Что они нам дороги,
Слова бережем
для любимых женщин,
И вместо друга
однажды встречаем
Тень, одиночество памяти.

Но моя память не одинока —
Книга,
гравюра,
резец.

 

 

* * *

 

Белый снег,
темная ночь —
Когда они смешиваются,
Получается нечто
синевато-серое.
Хорошо, что оно молчит.

 

 

* * *

 

Радость жизни:
Смотрю в небо —
значит, я жив;
Смотрю вокруг — я жив!
Смотрю в себя —
и останавливаюсь:
Не хочется нырять
в темное беззвездное.

 

 

* * *

 

Когда-то боялись,
Что Солнце,
уйдя на ночь,
Может не вернуться.
Теперь знаем:
Солнце бросает
листы дней,
Для мет нашей жизни.

 

 

* * *

 

Камню-валуну —
миллионы лет,
Никто не знает,
где его родина,
Почему он оказался здесь,
И сколько поколений
видели валун.
Ему нашлась работа
и судьба:
Камень положат
в фундамент дома —
И о нем забудут.

 

 

* * *

 

Ласточки сидят на проводах,
Дятел долбит ствол антенны,
В саду снуют скворцы,
В огороде прячутся жабы,
Мыши бегают в подвале,
Рыбы плещут в реке,
Лес и травы
продолжают расти,
А облака — лететь по ветру.
Природа
примирилась с человеком,
Но глупцы
готовы продолжать
Гражданскую войну
против природы

 

 

* * *

 

Пустяки и мелочи жизни,
И снова мелочи и пустяки,
Но величаво небо
днем и ночью,
А Земля
щедра разнообразием.
Спасибо за жизнь,
судьба!

 

 

 

 

ИЗ ЦИКЛА "БАШНЯ"

 

 

* * *

 

Телевизор выключен
за повторы надоевшего,
Радио — за популярное избитое,
Прочитанные книги
сложены в стопу,
Газеты брошены под стол.
Друзья — далеко,
или так далеко,
Что живому не достать.
Можно поговорить
с Мирозданием.

 

 

* * *

 

Вавилонская башня существует,
Она построена из слов
И все еще продолжает строиться —
Это наше представление о Мире.

 

 

* * *

 

То день, то ночь
Наполняют чашу Мира.
Каждый человек
Пьет из чаши,
А она никогда не пустеет
И не переполняется.
К счастью, мы малы
И не можем осушить
Или опрокинуть чашу.

 

 

____________________________________

 

 

 

 

МЫ ВСЕГДА НАДЕЕМСЯ

 

* * *

Небо – голубое,
Нет, чаще серое
или рваное,
Из кусков облачной ткани,
А ночью оно черное.
Но при слове: небо —
Думаем о голубом.
Мы всегда надеемся.

 

 

* * *

 

День оставляет новый след
На черной исцарапанной доске —
Так видится движенье времени
Сквозь ночь-наследье дня.
А для меня оставил день
Запутанный клубок
Страстей и чувств,
Догадок и прозрений,
Загадок и сомнений;
Ночь не размотает его,
Ведь он – моя душа.
Я – жив,
Пока не расплетен клубок.

 

 

* * *

 

Лодка приносит берег,
Берег приносит новый день,
День приносит жизнь,
Жизнь приносит лодку,
Лодку Харона.

 

 

 

* * *

 

Ничто не сравнится
с одиночеством Бога,
Ему тоскливо среди людей:
Святые умирают без наследников,
плодятся мелочные,
лживые,
грешные.
Но что случится,
если не будет людей –
мелочных,
лживых,
грешных?
Вселенная обойдется без людей —
проверено на опыте,
а Богу не выжить,
если нет верящих ему
мелочных,
лживых,
грешных —
не исправить их даже Богу.

 

 

* * *

 

Память – тень событий и людей,
Но эта тень
Не следует за уходящими,
И мы живем в тени прошлого,
В беспощадном свете настоящего,
Жадно ловя ветер будущего.

 

 

* * *

 

Художник необходим,
Он доказывает:
Сотворение Мира
И человека
Не закончено.
Для Мира и для человека
Есть шанс
На новую жизнь.

 

 

* * *

 

Бессмертие – равнодушно,
оно не ставит оценок
ни добру, ни злу,
различая в них только
верх и низ,
свет и тень, до и после.
Равнодушное бессмертие
исключено из жизни,
где мы привычно
не замечаем безучастия
в словах бессмертия
о его любви к нам.

 

 

* * *

 

Телевизор выключен
за повторы надоевшего,
радио –  за популярное избитое,
прочитанные книги сложены в стопу,
газеты брошены под стол.
друзья – далеко,
или так далеко,
что живому не достать.
Можно поговорить с Мирозданием.

 

 

* * *

 

Мир и общество
вяжут каждого из нас
крепкими узами,
а под ними
сеть мелких обязательств
перед собой и другими —
и, в конце концов,
ты – Гулливер,
связанный и лилипутами,
и великанами.

 

 

* * *

 

Густое красное вино
Пахнет дальними странами,
Теплыми и солнечными,
Где может жить виноград.

А у нас новый снег
То летит по ветру, то лежит
И не замечает
Косых взглядов Солнца.
И розы в глубоком сне
Не знают: переживут ли зиму.

День уходит за горизонт,
Чтобы вытащить новое утро,
И это будет повторяться.
Где-то, к цепи дней,
Привязано лето,
Оно примирит нас
С тем, что нет винограда
И розам зимой нелегко,
И только красное густое вино
Пахнет теплыми странами.

 

 

______________________________

 

 

 

Завтрашний день

 

 
* * *

 

Негромко шелестит далекая змея
И искрится рубинами
и золотыми огоньками,
Ползет,
и нет конца
Движенью за декабрьскими снегами,
Где оседает молчаливо тьма
И провожает свет горящими глазами.

Она, похожая на черный снег,
Чуть отступила, не дыша и осторожно —
Машин струится бег,
Дорога непреложна —
Не день ушел,
уходит век,
Не торопясь, уверенно, тревожно...

 

 

Футурология

 

Старинной одежды гнилые куски,
Оружие ржаво — клинки, пистолеты,
И зонтик дырявый меж пальцев руки —
Так держат подчас амулеты.

Усыпана язвами тысячи бед,
Изъедена времени болью,
А все же глаза устремляет на свет
И с гневом и, часто, с любовью.

Там ветры летят на незримую цель,
Уносят воздушные башни,
И птицы стремятся на тот же предел,
Чтоб завтрашний день
перешел во вчерашний.

Дороги сбегаются в точку одну,
Уводят с собой человека,
История все же десницу свою
Поднимет вослед уходящему веку.

Прощанье? Подсказка? Упрек?
Иль просто безмолвье,
Где жив и надежды росток,
И горя былого присловье?

Что ждет уходящего в даль?
Неясно, сгущается дымка,
И, скрывшись в туманную шаль,
Какая-то ждет невидимка.

И, тайны былого забыв,
История смотрит и молит,
И некто, завесы открыв,
Увидел идущего в поле,
И ветер тотчас же затих,
И женщина видится внове.

Не держит она побрякушек пустых,
Не ими откроются тайны,
Но руку дает на пути
И шепчет, что многое знает заране...

 

 

* * *

 

Владимиру Гроту

 

Когда звук нежный скрипки
Концерт сплетает с рокотом басов
И для мелодьи гибкой
Бросает россыпи ладов,
Заветной музыки душа
И весела и, кажется, печальна —
И ты, поэзия, грустна,
Грустна, быть может, изначально.

Остановись, перо!
Не надо горечь множить.
Или веселья больше не дано?
Иль надо жить, не помнить
Мгновений, счастьем налитых,
Дарованных победой или наслажденьем —
Тех лет, беспечно молодых,
Недолгим ласковым прикосновеньем?

И снова музыка манит,
И слышу новое сомненье:
Здесь миром дивным прозвучит
Гармонии живой движенье,
Сейчас все ей одной полно —
"Остановись, мгновенье,
ты прекрасно!" —
И стихнет праздничное торжество,
Молчанье потечет бесстрастно,
И будет:
опустевший темный зал
И праздник, перешедший в будни,
И тот, кто здесь сегодня колдовал,
Неузнанным уйдет в безлюдье.

Вот так, печальна и темна,
Грустит смятенная душа,
Изведав бесконечность,
И знает: не дойти до встречи
С угаданным в заоблачной дали,
Не добежать до той двери открытой,
Где промелькнули чудо-корабли
Среди лазури, в золото зарытой.

Так почему поэзия грустна?

 

 

* * *

 

Их много — полевых дорог,
По свету разнесенных,
Пустынных, словно ратный лог,
К безлюдию приговоренный.

Под небом облаков младых
Иль туч, грозою разъяренных,
Былинный лик просторов разлитых,
Дорогой в Русь соединенных.

Что горе! Что печаль былая
Пред миром Солнца и ветров!
Спешит дорога полевая,
Не знает верст,
и чужда мостовая
Бегущей посреди хлебов.

Так и равнинная река,
Избрав себе предназначенье,
Течет на дальние века
И ждет людей иных рожденья.

И мы ступаем в пыль дорог,
Пересекаем зеркало речное
И слышим голоса тревог,
Но ждем лишь бесконечного покоя...

 

 

* * *

 

Как величаво полнится река,
Когда идешь с верховьев к устью!
Там ширь, там мощная вода,
Там горизонт, а не виденья захолустья.

И как покорен жребию поток
При восхождении по водам,
Его далекий манящий исток
Нам ближе с каждым переходом.

Все тише светлая вода,
Все зеленей прибрежий дали,
В лугах петляет скромная река,
И берега пониже стали.

Скромней и села, городки,
Церквушки с ржавой крышей,
И, наконец-то, мы с ручьем одни
В полях, где певчий ветер рыщет.

Поток осыпали кусты,
И ивы старые сребрят листами —
Владенья мирной тишины,
Что нашими на время стали.

Пусть дождь задумает кропить —
Восторжествует мир в зеленом храме,
И можно времена не торопить,
Как будто мы бессмертны сами.

Наш разговор с водой на берегу
И приобщенье светлому простору —
Негромкий час в родном краю
Принес нам долгожданную свободу.

Пока не прозвучал иной напев,
Что к повседневному отбросит,
Летит мелодьи голубой распев
И ничего у времени не просит.

 

 

* * *

 

Падает раненый шар,
Кровью исходит свеченье —
Ярый небесный пожар,
В тучах багровых боренье.

Битва на синих полях
С ночью, лежавшей в засаде,
Облачный дымчатый прах
В красно-кровавом окладе.

Падает шар огневой,
Тучи и смяты, и рваны —
Где-то в постели земной
Солнцу зализывать раны.

 

 

* * *

 

Ударил в черные крылья
Глухарь в заповедном лесу —
Глаза у бора открылись,
Взглянули на полдень-жару.
И Солнце вздохнуло украдкой,
И ветер чуть тронул струну,
И озера светлые складки
Плеснули на берег волну.

Но снова полдневное пламя
На плесах лазурной выси,
И сосны, от камня до камня,
Вонзились в бесшумные мхи.
И нового сна обещанье
В душистой и теплой ночи,
И гром, глухаря трепетанье
Уносятся в лес тишины...

 

 

* * *

 

Что скажешь, лист златой,
О времени ушедшем лета?
О днях, идущих к нам толпой,
Посланцах зимнего совета?

Покинув братьев дружную семью,
Доверясь ветра увлеченью,
Летишь, пока холодную траву
Не встретишь на другом краю паденья.

И твой сверкавший лик
Застынет на ковре зеленой тени,
Как будто и полета миг —
Для лета колокол забвенья.

 

 

* * *

 

Вечер в густеющей темноте,
Вино в черной бутылке,
Гравюра в черной манере,
Тени легли за кругом света,
Черная строчка стиха
Споткнулась на белом —
Черные собеседники
Собрались для молчания.

 

 

На берегу Онего

 

У лодки на воде тропа,
Она ведет к священной цели:
Осиновые купола
И ветра вечные свирели.

Там, за часовней, светлый луг,
А здесь покровы елей хмурых
И темный крест, небесный плуг,
Над бревнами в наростах бурых.

Здесь тень, а рядом вновь простор,
И крест распахивает небо,
Шумит мрачнеющий сыр-бор,
И Солнце клонится к ночлегу.

А остров ждет: придут часы
Свиданья с белой тишиною,
И лишь немногие огни
Слегка заблещут над водою...

 

 

Каштановый мед

 

Утешение слабое — каштановый мед:
Этна — горячая, но вокруг снег, туман, лед.
Подъема нет, вулкан — на засов!
Торгуют лавчонки,
Туристы глотают, как кофе, гидов слова.
Лавы кусок, память — в карман; трасса — она
Гору обвила, ведет вниз: там крупицы тепала,
Таормина — курорт и порт, гребенка —
Вычесывать туристов с дорог и морей,
Маня комфортом и кафельным блеском дна
Улиц узких, мокрых еще со вчерашнего дня.
Но горьковат мед с покрытых пеплом полей.

Время стекает с каждой каплей дождя —
Ему без ветра тоскливо и без теней;
На рейде белеют два корабля,
Один из них покидает порт —
Время, пора!
Уходи, уходя!
Горек сегодня каштановый мед.

 

 

* * *

 

Ночная тишина прозрачна,
Когда повсюду чистые снега —
И ночь уже ликует,
Едва пробудится Луна.

Молчит таинственное поле,
И было так всегда:
Здесь пробежало горе,
Да ночь не вспомнит никогда.

 

 

* * *

 

Танцующий мак —
в нем застыло мгновенье.
Изломы ветвей,
повороты стебля,
Кровав лепесток притянула земля —
Приметы: здесь было движенье.
День каждый приблизит судьбу,
А каждое утро — решенье,
Ведь новые капли цветка,
за гульбу,
Ложатся на корень растенья.
А дальше и ветер-злодей
Сорвет красоту оперенья,
И голой главою, уже без затей,
Качает старик,
продолжая цветенье...

 

 

* * *

 

Случилось ли что, или нет?
Предчувствие смутно, сомненье:
Ударит в глаза необузданный свет,
Пророк нам объявит решенье,
Иль чудо придет на мгновенье?

На серый туман потянулась волна,
Колеблется в миг дуновенья,
И снова везде тишина.

Душа прикоснулась — к чему?
Услышала голос? Кто знает?

Я верю:
поэт пробудился в раю
И бережно тронул струну —
Сюда донеслось,
но уже улетает...

 

 

__________________________

 

 

 

ЗАМЕТКИ ИЗ КНИГИ «ВСТРЕЧА С АБСОЛЮТОМ»

 
* * *

Красный цвет хорош только в цветах и на женских платьях и губах.

 

 

* * *

А все-таки стоило родиться мужчиной, чтобы увидеть женскую красоту и насладиться ею.

 

 

* * *

Если бы политики и их комментаторы осознавали, насколько их речи и суждения банальны, то им пришлось бы дать обет молчания.

 

 

* * *

Бальзак сказал, что даже на пиратском корабле бывают часы, когда там можно себя чувствовать безмятежно, как в парижском салоне. И в жизни бывает такое, когда зазеваются наши противники, боги или Мироздание — у них бывают свои ошибки и простои и надо пользоваться ими.

 

 

* * *

Каждый готов искать в других то, что хотел бы найти в себе, но видит в других лишь свое плохое, искаженное или уменьшенное подобие.

 

 

* * *

Нынешние завсегдатаи светских тусовок (бизнесмены, режиссеры, актеры, спортсмены, модели, телеведущие, модные литераторы и проч.) все более напоминают дам и кавалеров полусвета прошлых веков, где женщины становились переходящими призами для мужчин, а мужчины — добычей для хищниц.

 

 

* * *

Известно, что особенно охотно принуждают других к работе самые ленивые люди, к покаянию — бывшие грешники, а руководить искусством могут и те, кто ничего не создал, и трагедию способны ощутить даже маленькие люди, но суть (не смех) человеческой комедии — только великие. Мельчайшим, в утешение, даны зависть и радость от унижения всех прочих людей.

 

 

* * *

Фазиль Искандер сказал: «Надо выпасть из жизни, чтобы впасть в мысль». И еще: «Далекие цели скрывают текущие преступления». Как все точные и правильные суждения, они рождают цепь дополнений и следствий. Например, наследники преступников прошлого времени до сих пор старательно затаптывают следы их преступлений, но громогласно кричат о прекрасных (и реально недостижимых) целях. Бывает и хуже: в ответ на напоминания о бесчисленных убитых и сосланных, нынешние коммунисты говорят: зато мы многократно увеличили выплавку чугуна и стали, иначе бы не победили в войне. Надо полагать, следовательно, что люди им только мешают и чем больше их уничтожить, тем больше будет в стране чугуна и стали. Сколько миллионов они готовы уничтожить еще, чтобы тем самым помочь нашим врагам победить нас в возможной будущей войне, если прежних убийств оказалось недостаточно? И как коммунисты могли знать (задолго до начала), что непременно будет большая война, если только не планировали ее сами, в соответствии с завещанием Коммунистического Манифеста о построении всемирного пролетарского государства — любой ценой? Кстати, как возникновение, так и распад коммунистического государства начинались одинаково — раздачей территорий, доставшихся от прежней власти, и той свободой, которой, в первую очередь, пользуются бандиты.

 

 

* * *

 Не все ли равно: неполноценные в национальном отношении люди или классово неполноценные, если и тем и другим нет места в светлом будущем?

 

 

* * *

Старая пословица на советский лад: слово как воробей, оно-то вылетит, а поймают и посадят тебя.

 

 

* * *

 Более чем актуальны для современной России слова Конфуция: остерегайтесь тех, кто хочет вменить вам чувство вины, ибо они жаждут власти над вами.

 

 

* * *

Бисмарк сказал, что география — это приговор. Нам надо никогда не забывать это изречение. Оно стоит всех философских систем, всех священных книг и любых судебных решений — в отличие от них, этот приговор нельзя ни отменить, ни исказить.

 

 

* * *

Свобода — это кризис, который не всегда могут пережить как отдельные люди, так и целые народы и страны.

 

 

* * *

Однажды Обама, тот самый, кто недавно был президентом США, сказал, что нельзя терпеть, чтобы американские идеалы нарушались в другой стране. Не пора ли и нам встать на похожую точку зрения, когда дело касается преступлений соседей против нас, под нашим забором?

 

 

* * *

Я посоветовал бы любому нашему политику и деловому человеку во время переговоров с западными коллегами держать в памяти суждение мудрого и ироничного Марка Твена о том, что следует поступать с другими людьми и вести свои дела честно, если не можешь по-другому, — в этих словах суть морали наших так называемых партнеров.

 

 

* * *

У Марка Твена есть рассказ-притча о том, как врач лечил собак, но каждая вылеченная приводила несколько новых, и, в конце концов, он взял ружье и начал стрелять в них, запрудивших все окрестности. А я все думаю о современной Европе...

 

 

* * *

Цитата из французского фильма «Невезучие»: «Какая разница между сумасшедшим и идиотом? — Сумасшедшие живут за высоким забором, а идиоты ходят толпами по улицам». Впрочем, ныне они могут еще и заседать в парламентах и правительствах — кто, как не они, в упор не видит реальных опасностей, но придумывают химеры, в которые и сами потом верят, да еще готовы поучить весь мир уму-разуму.

 

 

* * *

Говорят, что мечтать не вредно — возможно это и так, но не пытайтесь сказку сделать былью: в итоге может получиться очередной майдан, война и концлагерь. А благие намерения, будь они хоть либеральными, хоть коммунистическими, могут, наравне с языком, и до нового Киева довести.

 

 

* * *

Кто мечтает о новой Утопии, тот обычно имеет и утопические представления о настоящем и прошлом — его осаждают и преследуют призраки и химеры.

 

 

* * *

Мифы и пропаганда — долгожители, по сравнению с изменчивой реальностью.

 

 

* * *

«Сумрачный германский гений» (см. «Скифы» А. Блока) породил и Карла Маркса, и Адольфа Гитлера. Посему для нас, детей революции и войны, он, «сумрачный германский гений», навсегда останется непривлекательным, чтоб не сказать крепче.

 

 

* * *

Крик либерала: «За гранты готов быть хоть Святой Троицей!»

 

 

* * *

Что бы там ни врали нынешние защитники социализма о преемственности СССР с Русью и с Российской империей и о необходимости почтения к собственной (советской) истории и культуре, но гибель старых богов и появление новых всегда совпадала с крахом прежнего государства и с полным отрицанием его достижений: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног». Так что сегодняшние коммунистические речения — это желание выжить в новом мире, хотя бы в качестве кошки, если больше нельзя быть тигром.

 

 

* * *

«Есть у революции начало, нет у революции конца» — весьма ценное утверждение, поскольку революции часто рождаются от больших войн, а затем и сами порождают новые войны, гражданские и между странами, и конца этому действительно не предвидится.

 

 

* * *

За революцию всегда платят дважды, по самой высокой и кровавой цене: сначала при совершении революции и на последущей гражданской войне, а затем, вторично, когда настает время покончить с властью революционеров.

 

 

* * *

Двадцатый век ужасен и сейчас — еще и потому, что там похоронена молодость для многих из числа ныне живущих людей.

 

* * *

Лишь вино и коньяк любят за возраст.

 

 

* * *

Не надо смешивать опыт со старостью.

 

 

* * *

Новое зло сильнее опыта борьбы со старым злом.

 

 

* * *

Легковерие и недоверчивость — аверс и реверс человеческого сознания.

 

 

* * *

По отношению к людям глупость выступает как заразная болезнь, а лицемерие и пропаганда и подражают ей и используют ее.

 

 

* * *

Молчание человека — единственный способ для него угодить разноречивому большинству людей.

 

 

* * *

Страсть живет уже сегодня, а время для ее утоления наступит, в лучшем случае, когда-то. Бывает, что и никогда.

 

 

* * *

Сон — это тренировка для смерти?

 

 

* * *

Желаю правды — когда событий нет!

 

 

* * *

Человек — это воплощенная судьба.

 

 

* * *

Сколько раз повторяли, что пьяный проспится, а дурак — никогда. Но почему не добавляют, что лицемер и негодяй тоже не проспятся никогда?

 

 

* * *

Еще никому не удалось образумить дурака и усовестить подлеца — не пытайтесь и вы.

 

 

* * *

В "Похождениях Швейка" один из персонажей утверждал, что война есть благо, поскольку заодно с порядочными людьми перестреляют подлецов и мерзавцев. Можно продолжить это суждение и объявить смерть лучшим средством от всех негодяев: либо они умрут, либо ты сам — в обоих случаях наступает избавление.

 

 

* * *

Трус — не последняя инстанция, еще есть подлецы и негодяи.

 

 

* * *

Бывает и такое, даже в политике: назови мне, кто твои друзья, и, зная тебя, уверенно скажу, что они идиоты или мерзавцы.

 

 

* * *

Суждения людей о любых событиях дают возможность слушателям оценить сущность самих ораторов, но еще лучше это получается, когда их речи касаются других людей: суждение о других, одновременно, есть суждение о себе — и не столь уж важно насколько правильны, ошибочны или лживы эти слова в отношении чужих: любой оратор, как и писатель, не может скрыть собственную сущность.

 

 

* * *

Припомнилось: однажды мыши и крысы на общем собрании решили осудить поведение слона и впредь не давать ему слова.

 

 

* * *

Кто хочет сделать, тот ищет возможности; тот, кто не хочет — находит причины, да еще издевается над теми, кто занят делом.

 

 

* * *

Тот, кто переоценил глупца, из-за этого сам может выглядеть идиотом в глазах других людей.

 

 

* * *

Порой глупец может смутить умного человека, но никогда не сможет занять у него ума.

 

 

* * *

Завышенная самооценка есть наиболее распространенная и опасная форма глупости, ведь она уже внутри, а не снаружи, и поразила душу, разум и сердце.

 

 

* * *

Реальность есть мать мудрости и глупости, и писателям не дано, даже снисходя к пониманию читателей, сочинить большей глупости и описать больших глупцов, чем существуют в жизни.
"Реальность — это вам не кино", так сказал Харуки Мураками, но она вообще не является искусством, а лишь прародительницей этого бледного отпрыска. Кстати, искусство — это вам не агитпроп и не загадки с кроссвордами.

 

 

* * *

В том, что мы свидетели Абсолюта, есть оправдание и смысл нашего появления в Мире. Еще у нас есть обязанность вспоминать ушедших — это единственный способ что-то сделать для них, продлив им существование в наших душах.

 

 

* * *

Если хотите, чтобы люди сожалели о вашем отсутствии, то реже встречайтесь с ними.

 

 

* * *

Лишь память и совесть делают нас людьми.

 

 

* * *

Цитата из реальной жизни: умер муж, и на помине в сороковой день вдова говорит, обращаясь к покойному: "Ну, Колька, я сделала для тебя все, что могла. Дальше уж ты сам пробирайся!" Пробираться и по жизни было для него делом привычным.

 

 

* * *

Бенвенуто Челлини в своих мемуарах использует афоризм: "Из необходимости я сделал добродетель". Из преступлений, в том числе уже случившихся, тоже творят добродетель — даже из гибели миллионов людей лицемерные политиканы делают необходимую и неизбежную добродетель.

 

 

* * *

Есть банальные истины, есть банальные заблуждения и есть банальная ложь.

 

 

* * *

Банальность — родная сестра мудрости или оборотная ее сторона.

 

 

* * *

Время летит, а писательское перо ползет.

 

 

* * *

Поэтами становятся люди, которым не только не дали выговориться, но и заставляли внимать бесконечной чепухе общественной и пошлости обыденной жизни.

 

 

* * *

Любое произведение искусства уязвимо для критики, поскольку в нем реализовано лишь одно из бесчисленных вариантов его создания.

 

 

* * *

Так мало читателей, склонных сообщить свое мнение автору книги, что невольно думаешь: а нормальные ли они люди? Ведь в основном читательский народ безмолвствует — или не читает? Впрочем, вполне возможно, что читателей в народе довольно много, но лишь за счет того, что писатели — тоже читатели. Впору прийти к заключению, что мнение потомков и современников может быть ценным, но чаще бывает неизвестным или не стоит хрена после обеда, или укуса комара.

 

 

* * *

Многие из философов, ораторов или писателей напоминают политиков, поскольку, осознанно или неосознанно, полагают, что слушатели и читатели не умнее их, ведь они лишь начали знакомиться с сочинениями и речами, что уж говорить о тех, кто не слушает и не читает.

 

 

* * *

Все мудрецы — не столько обладатели мудрости, сколько люди, устремленные к познанию существующей где-то истины; а все поэты — это люди, стремящиеся на свой лад создать новые стихи, достойные сравнения с совершенством ранее сотворенной поэзии.

 

 

* * *

Николай Заболоцкий задал риторический вопрос о красоте: "Сосуд она, в котором пустота, иль огнь, пылающий в сосуде?" Так можно спросить и о творческом начале в искусстве.

 

 

* * *

Незабвенный Керосинов (из фильма "Антон Иванович сердится"): "Музыку надо изобретать, а не сочинять!" Поэзию тоже зачастую изобретают, и скверные результаты налицо.

 

 

* * *

Поэзия, истина, красота обретаются в душе ценителя — более чем в реальности.

 

 

* * *

Поэты на стороне людей в их схватке с богами и Великой Банальностью.

 

 

* * *

Мы ждем от искусства новых истин, пусть и горьких, а не хаоса.

 

 

* * *

Реальность есть фундамент для последующих иллюзорных созданий — их не сотворить без хотя бы маленькой материальной опоры.

 

 

* * *

Большая душа есть необходимое основание для длительного и непрерывного творческого монолога, мелкая — быстро иссякает.

 

 

* * *

Искусство похоже на самостоятельную форму жизни, стремящуюся очиститься от всякой наносной шелухи. Оно никогда не совпадает с реальной жизнью и никогда не удаляется от нее безвозвратно; искусство погибает, когда становится частью агитпропа или новой системой кроссвордов. До сих пор никто не сказал о нем лучше, чем философ Ницше: "Искусство спасает нас от ужаса истины" и поэт Йейтс: "И не было игры печальней и нет — чтоб веселила так".

 

 

* * *

В "Записных книжках" Сомерсет Моэм сказал, что ему непонятно, почему верующие не наделяют Бога здравым смыслом. Можно предположить, что вера и здравый смысл несовместимы? Или приход человека заставляет божество удалиться с прежде занимаемой позиции в области, пока недоступные людям? Или божества, везде и всегда, являются лишь экстраполяциями человеческих душ?

 

 

* * *

Если бы Бог был доступен для обозрения, хотя бы в той мере, что и правитель государства, то сколько сплетен, упреков и оскорблений ему высказывали бы каждодневно, за его спиной, и какую плачевную репутацию он бы имел у многих недовольных им людей!

 

 

* * *

Бог есть результат человеческого размышления о жизни и смерти, о назначении рода людского.

 

 

* * *

Инженер отвечает за качество созданного по его проекту механизма и прочность строений, писатель и любой другой художник — за уровень своих произведений, за что же отвечает Бог в сотворенном им Мире, когда его детям так плохо?

 

 

* * *

Говорят, что на море и на войне не бывает неверующих, — перед гибелью и соломинка покажется шансом на спасение. А в тылу и на суше неверующих еще хватает.

 

 

* * *

Большая доза вольнодумства должна присутствовать в душах людей, быть одним из слагаемых разума. Без его коррекции и шлифующей правки наш духовный мир загнивает и общество начинает напоминать бассейн для сточных вод.

 

 

* * *

В науке и философии важна не новизна, а истинность. Да, новые лишь для нас истины появляются из недр Великой Банальности, но нет истин новых навсегда, до скончания времен.

 

 

* * *

В Мире нет места удивлению: все новости для нас быстро становятся банальностями — ведь они извечно были ими в недрах Великой Банальности, да "и небывалое бывает!", как сказал царь Пётр Первый.

 

 

* * *

Вольтер сказал, что успехи науки — дело времени и смелости ума. То же самое он мог бы сказать об искусстве и инженерии.

 

 

* * *

Согласие — приятно, но возражение — интересно.

 

 

* * *

Пытаемся рассмотреть будущее в подзорную трубу, а на прошлое часто смотрим с обратного ее конца.

 

 

* * *

Ночь — это другое, истинное имя будущего.

 

 

* * *

Тело — земле, дух — науке, инженерии или искусству, такова единственно возможная формула человеческого бессмертия.

 

___________________________________

 

 

 

 

СВЕТ И ТЕНЬ

 

 

* * *

 

Радость жизни:
Смотрю в небо —
значит, я жив;
Смотрю вокруг — я жив!
Смотрю в себя —
и останавливаюсь:
Не хочется нырять
в темное беззвездное.

 

 

* * *

 

Когда-то боялись,
Что Солнце,
уйдя на ночь,
Может не вернуться.
Теперь знаем:
Солнце бросает
листы дней
Для мет нашей жизни.

 

 

* * *

 

Камню-валуну —
миллионы лет,
Никто не знает,
где его родина,
Почему он оказался здесь,
И сколько поколений
видели валун.
Ему нашлась работа
и судьба:
Камень положат
в фундамент дома —
И о нем забудут.

 

 

* * *

 

Ласточки сидят на проводах,
Дятел долбит ствол антенны,
В саду снуют скворцы,
В огороде прячутся жабы,
Мыши бегают в подвале,
Рыбы плещут в реке,
Лес и травы
продолжают расти,
А облака — лететь по ветру.
Природа
примирилась с человеком,
Но глупцы
готовы продолжать
Гражданскую войну
против природы.

 

 

* * *

 

Пустяки и мелочи жизни,
И снова мелочи и пустяки,
Но величаво небо
днем и ночью,
А Земля
щедра разнообразием.
Спасибо за жизнь,
судьба!

 

 

БАШНЯ

 

Телевизор выключен
за повторы надоевшего,
Радио — за популярное избитое,
Прочитанные книги
сложены в стопу,
Газеты брошены под стол.
Друзья — далеко,
или так далеко,
Что живому не достать.
Можно поговорить
с Мирозданием.

 

 

* * *

 

Вавилонская башня существует,
Она построена из слов
И все еще продолжает строиться —
Это наше представление о Мире.

 

 

* * *

 

То день, то ночь
Наполняют чашу Мира.
Каждый человек
Пьет из чаши,
А она никогда не пустеет
И не переполняется.
К счастью, мы малы
И не можем осушить
Или опрокинуть чашу.

 

 

* * *

 

Сердце бьется,
легкие дышат —
Все во мне движется
и меняется.
Чаще смены дня и ночи
Или времен года и лет.
И потому жизнь человека
Короче жизни Мира.

 

 

* * *

 

Мироздание
не может жить без звезд,
Люди — тоже;
Только звездам
это безразлично,
А мы забыли.

 

 

* * *

 

Скрещением случайностей —
Расстояние до звезды,
Наклон оси вращения планеты,
Набор первичных элементов
И миллионы других частностей —
Соткалась прочная сеть,
В которой застряло человечество,
Не ценящее свою удачу.

 

 

* * *

 

Ничто не сравнится
с одиночеством Бога,
Ему тоскливо среди людей:
Святые умирают
без наследников,
Плодятся мелочные,
лживые,
грешные.
Но что случится,
если не будет людей
мелочных,
лживых,
грешных?
Вселенная
обойдется без людей —
Проверено на опыте,
А Богу не выжить,
если нет верящих ему
мелочных,
лживых,
грешных —
Не исправить их,
даже Богу.

 

 

* * *

 

Ярость мелочей жизни велика:
Отнимает время,
меняет людей,
И они не видят
небо над собой,
Где вечность и тайна
всегда рядом.

 

 

* * *

 

Память — тень событий и людей,
Но эта тень
не следует за уходящими,
И мы живем в тени прошлого,
В беспощадном свете настоящего,
Жадно ловя ветер будущего.

 

 

* * *

 

Мироздание — произведение
Неведомого Мастера,
А наши представления
О Мастере и Мироздании —
Лишь этюды
на заданную им тему.
Мы делаем наши наброски,
Сверяясь с оригиналом
Или посматривая
на старые этюды.

 

 

* * *

 

Прошел час,
Мир переменился,
Но никто не заметил это.
Прошел еще один час,
Мир снова переменился,
И снова никто не заметил,
Кроме тех, кто решил,
Что настало время спать.
Прошел год,
и все постарели,
И все заметили это.
Но никто не понял,
Что Мир тоже постарел.

 

 

* * *

 

Художник необходим,
он доказывает:
Сотворение Мира
и человека
не закончено,
и у Мира,
и у человека
есть шанс
на новую жизнь.

 

 

* * *

 

Пустое сознание —
Это не белый лист,
Оно не хочет,
Чтобы его использовали
И выдавливали слова;
Оно отталкивает мысли,
Отвергает память,
Враждебно радости
и горю;
Оно равнодушно, как природа,
И молчит,
как забытое прошлое;
Уходит от настоящего,
Отвергает будущее
И неразлучно с человеком;
С ним нельзя
найти общий язык,
Ему ничто не нужно,
Оно не хочет никого знать,
Оно самодостаточно —
И человек исчезает
В своем пустом сознании…

 

 

* * *

 

Мир,
создавший человека,
Отражается в мире науки;
Мир
предположений —
в мире фантазии;
Мир,
созданный человеком —
в мире инженерии;
И нужен еще
мир будущего,
чтобы не исчезли
все миры.

 

 

* * *

 

Может быть,
У нас нет слов,
Чтобы понять тайну времени —
Этой бессмертной души Мира.
Может быть,
Мы не соизмеримы
С этой тайной.
Может быть,
Мы не дожили еще до момента,
Когда она сама
Перестанет быть тайной.

 

 

* * *

 

Работа была долгой и трудной,
Как путь стиха
сквозь белое безмолвие,
Но три яруса Башни:
Блистательный,
золотой,
серебряный
построены
на прочном фундаменте
Русской истории.
Пусть и о нас не скажут:
Соскочили с дороги,
бросив окурки на обочины.
Наше дело —
четвертый ярус Башни,
Ведь Платиновый век
существует
В будущем времени,
И надо пробиться к нему.

 

 

* * *

 

Порой боязно заглядывать в будущее —
Можно увидеть собственные похороны.
Ну, ладно! Не свои! Чужие —
Но чужих не бывает,
все мы — родственники.
Но может быть еще хуже:
Посмотрел —
и увидел любимую,
Старую,
как сегодня стара ее мать.
Красота унижена
и невозможно спасти ее!
Хочется развернуть все в прошлое:
Там — молодость,
все живы и красивы,
И заняты повседневным,
хотя говорят о будущем.

Но все меняется,
когда стоишь на Башне —
Тогда страшно смотреть вниз,
в прошлое,
Но даль видится легко —
взгляд в будущее.
Башня вещает спокойно.

 

 

Эпилог

 

Хорошо
быть поэтом
или музыкантом,
или художником
и слушать голоса Мира,
Но лучше — тихо положить
новый блок на старые камни Башни.

 

 

________________________________

 

 

Достойно и стойко

 
*   *   *

Хочу холода —
             простого,
Как темной ночи пора.
Хочу одиночества
                стойкого
В эту ночь — сразу, вмиг, до конца.
Хочу достоинства —
                  непричастного,
Так дерево непричастно и одиноко,
                                достойно и стойко —
В холодной ночи, за окном, до утра.

И встала заря.

 

 

*   *   *

 

Устал от зимы
И возвращаюсь к жизни:
Комната, стол, время — настоящие.

Ночь влетает в окно
Как черная птица,
За нею — отблески звезд, снег.

Двор опустел,
И лишь ветви дерева
Перебирают бархат мрака и шелк снегов.

Оконный переплет вяжет
Тени, блеск звезд, изломы ветвей —
Дека, струны и гриф.

И ночь играет
Свой концерт
Для альта с зимой.

Пока есть слушатель.

 

 

*   *   *

 

Так хрупко это божество
И не похоже на богов других:
Не надо звать, приходит к нам само,
Благословляет нас, из рук своих
Вручает нам дары.

Но нелегки его шаги,
Трудна дорога — по болоту гать.
Его и случай может растоптать,
Так хрупко это божество.

И невесомое оно, как свет,
Что, облака пробив, к земле пришел,
Чтоб озарить здесь все: и высь, и дол —
Лишь на мгновенье, среди долгих лет,
Являет красоту, величие свое,
Так хрупко это божество.

 

 

_______________________________

 

 

 

 

ИЗ НОВОЙ КНИГИ СТИХОВ "АЛЛЕЯ"

 

 

*  *  *

 

В потоке декаданса-бытия
Иль порождений белого листа —
Канатоходцем чувствуем себя;
Где вход и выход, там идем,
Страшась молчания и след чертя.
И будь то год,
              всего лишь год — один,
Иль день — всего лишь день,
                        монета мелкая времен,
Здесь дело, нам привычное,
                        и это дело — жизнь.

Понять легко мы сможем,
                      наш ключик повернув златой:
Мы на балу у Времени,
                    наш час — он не простой,
Он дар большой удачи,
                    ведь мы без приглашения вошли
И оказались там,
               где был когда-то предок мой и твой,
Где были прежде все:
                    от тех, кто первыми пришли,
До тех, кого сейчас несут
                        к вратам кладбищ.

Владыка Время никогда не скажет
            (Он учтив),
Что жизнь — короткое прощание,
Чтоб мы могли гулять и праздновать,
            пастись.
Но сами мы понять должны,
Что из безмолвия и непроглядной мглы
(Которые не знают слов таких:
Начало, иль рождение, и тень, иль тьма;
Разлука и любовь, и смерть, и жизнь;
Не знать им слов:
                        молчание, иль тишина)
Мы вышли в Мироздание,
Мы вышли к Властелину на свидание
Взамен людей былых.
И будем место уступать другим,
Чтоб не скучал наш господин,
Чтоб люди шли к нему — сказать,
Что Он любим,
            что Он один.
Для нас, для всех,
                 второму не бывать.

 

 

 

*  *  *

 

В аллее времени и света проложен путь —
                                   с рассвета на закат,
И, изменив молчанью прошлому
                        и предстоящей тишине,
Интимный разговор ведем в пути
                        о том, что удалось узнать
Или о том, что спрятано от нас,
пока мы на Земле.

И мы царапаем бумажный лист,
Основу всех надежд на память,
                        на бессмертье,
Или хотя б на пониманье, нам в ответе.
Заметки оставляем:
                 об утратах и надеждах, о любви,
О том, как жили или жить могли;
О чудесах и странностях, и о друзьях,
Как и о тех, кого считаем нашими врагами;
О том, как мы узнали горе, радости и страх.
Но эти словеса — они между трудами,
Ведь надо строить жизнь,
работать и творить,
Заботиться о близких, прошлым дорожить.

А Времени спешить всегда не лень:
И будто лишь вчера
                  был здесь весенний день —
Теперь последний лист летит по ветру.
И с каждым годом все быстрее бег,
И в облике моем я вижу его след,
Когда устрою в зеркале поверку:
Недавно там вертелся юный франт,
А нынче пасмурный седой педант
С неодобреньем смотрит на меня —
Не верится ему, что все же это я.
Он мне напомнил род весь наш —
Свидетель есть: альбом из фотографий,
Живет уж века полтора, почтенный стаж!
И будет жить — не надо эпитафий,
Хоть все его герои, где они?
Увы!

 

 

 

*  *  *

 

Есть стайеры и спринтеры средь нас, —
Игральные костяшки разно лягут,
                        и неведом путь:
Где пробежим,
            на сколько лет наш результат?
Но некого спросить —
                   иди, подставив ветру грудь.

В молчанье Времени и в шуме перемен,
Средь солнечного света и в глухой ночи,
Повсюду ощущаем тесноту незримых стен,
Но кажется,
          что сможем и сквозь них пройти.
Молчанье Времени,
                давление тех стен, — тому
Одна лишь цель:
              от любопытства новичков
Защита, но беспокойному людей уму
Доступно впереди, за простиранием веков,
Найти реальное бессмертье роду своему.

 

 

 

*  *  *

 

Где Время проломило свой проход,
Там путь для нас и солнечного света;
В той просеке мы каждый день и час —
Живем в лучах, среди порывов ветра,
А Время за собою нас влечет.

Ко Времени у нас благая страсть:
Наш прародитель — данное нам время;
Порою, мы сердимся очень зло:
То улетает, не простясь со всеми,
То не стыдится нашу жизнь украсть.

Но Время — почта: люди для него —
Лишь заказные письма, при доставке
Напишет дату и поставит крест.
Живым — идти, как по аллее парка,
И помнить тех, чье время истекло.

А ветры Времени — над всем поверх,
Отметины свои везде оставят,
Меняют все вокруг, меняют нас,
Они великий Мир дробят и давят,
И нет для них барьеров и помех.

Дробь Мира — ей равны и мы подчас,
Но Время нам пролом давно отверзло,
С тех пор живой источник не зачах,
Ведь Время и бездонно, и безмерно —
И вновь, и вновь ручей струится всласть...

 

 

 

*  *  *

 

От Времени грядущего,
Рядящегося в дальние года,
Едва слышны шаги идущего —
Его зовем: наш Рок, или Судьба.
Он к нам придет, то неизбежно,
Так было и до пирамид,
Придет, все сокрушая, режа,
И ничему себя не сохранить.
Он — тот, Он настоящий Бог,
Он презирает чудеса и откровенья,
И, равнодушному, Ему убог
И пыл молитв, и умные сужденья.

Для рока Времени свой путь,
И люди у него случайно на дороге,
Но нам с нее уж не свернуть
И не хотим остаться на пороге.
Хватаемся за воротник его плаща,
Стараемся не потерять опоры,
И лишь украдкой, иногда
Глядим из-за плеча — и ловят взоры,
Что открывается для великана хода,
Что нам сулит движенье перемен.
И живы мы, пока легко, свободно
Несет нас Время, словно супермен.

Лишь выпусти из рук опору —
Ушел наш Рок, покинул нас,
А мы упали на дорогу,
И наступает тризны час.

 

 

 

РЕМАРКА 

 

Где череда заката и рассвета,
Где вишни розовый наряд
Иль осени рябиновой пятно —
Там и живем в аллее света.
Здесь Времени бесшумен шаг,
Хоть тяжелей всего и всех Оно
И давит все, что на пути легло;
И все дела людей, Ему, — пустяк.

А я, под аркой жизни светлой,
Корзину со стихами вновь несу,
В нее бросаю строфы на ходу,
Оставлю там, где темный вечер —
Закат истлел, и на последнем берегу
Так одинок простор без ветра.

 

(2016)

 

 

 

РЕМАРКА

 

Весенний день — весь Мир холодный:
То ветер, точно с ледника,
То снег нежданный, неугодный
Свинцовые проточит облака.

Он тих, летит почти без звука,
Он — шлейф, его влачит зима,
Но за круженьем снежным пуха
Весну торопят тополя.

Надеются на праздник скорый:
Наступит их великий день —
И флагами на ветвях голых
Повиснет алая сережек сень.

Так протруби парад зеленый,
Грачей галдящая семья!
И весь простор освобожденный
Благослови, прекрасная весна!

_______________________________

 

 

 

 

ИЗ КНИГИ "ВСТРЕЧА С АБСОЛЮТОМ"

СТРАННАЯ КРАСОТА, ЦВЕТЫ НА ОБОЧИНЕ И ВСПЛЫВАЮЩЕЕ В СУМРАКЕ

 

Изначально искусство развивается, становясь все более изощренным и сложным в техническом отношении и более глубоким по содержанию. Но наступает время, когда новые его творцы осознают, что им не удастся пойти в этом направлении дальше предшественников — и тогда возникает бунт: изощренная техника отбрасывается, заменяется простыми малярными работами, а содержание им приписывается сколь угодно глубокое. И это продолжается довольно долго, пока публика не обнаружит, что имеет дело уже не с искусством, а с чем-то вроде "нового платья короля". И тогда "короля" срочно переодевают в другое, наспех сработанное платье. Но не думайте, что это касается лишь так называемых "изобразительных" искусств — литература и театр подвержены аналогичным процессам.
Порой вся глубина, якобы таящаяся в авнгардном творении, находится не в нем, а в душах и умах зрителей и читателей, подгоняющих увиденное и прочитанное под собственный жизненный опыт или сочиняющих, на скорую руку, оправдание подвернувшемуся произведению. И еще: если автор заявляет, что дошел до предела в своем искусстве и дальше никому уже не пройти, то он должен замолчать и уйти со сцены, а не заниматься саморекламой и торговлей скоропортящимся товаром.
Новаторство не в том, чтобы перемешать и разложить слова по-новому, а в способности осознать сущность нового времени и его людей и внятно рассказать об этом.
Произведения искусства — это уже плоды грез, а не только жизненного опыта, и потому наши попытки их истолкования — это фантазии по поводу фантазий.
Результатом творчества часто становится появление фантомных новинок, на следущий день переходящих в разряд банальностей.
К тому, что есть сам автор, прибавить то, кем он хотел бы быть, и то, что он придумал, но что не имеет к нему отношения: добавить описания событий, образов, чувств: реальных, вымышленных, предполагаемых, рассчитанных и упавших с Луны в повседневное сознание — смешать, но не взбалтывать. Этим заняты все авторы, но пока люди окончательно не превратятся в духов, ангелов или бесов, их будут волновать реальные человеческие чувства, и они будут говорить и писать о них, и перечитывать все, о том написанное прежде.
В своем внутреннем мире человек может создавать нечто неопределенное и на этом основании считать себя художником, но пусть он не рассчитывает, что его, как меланхоличного и задумчивого Снодграсса в романе "Пиквикский клуб", примут за поэта только за неосуществленные грезы.
Впечатления, переходящие в разряд устойчивых или неотвязных воспоминаний, — вот основа художественного творчества.
Настоящий поэт не способен угодить даже себе, что уж говорить о его читателях.

 

 

 

* * *

Зайдя в книжный магазин или в библиотеку, писатель испытывает сильное потрясение: так много книг, так много уже написано, но столь многое не открыто и не прочитано! Зачем еще умножать бечисленное? — Ему остается лишь писать для себя самого, в робкой надежде когда-нибудь все же сказать нечто невероятно важное и для других людей.
Поэты порой рождают поразительные и точные словосочетания. Например, КОЛОКОЛ НОЧИ (Гоар Рштуни) или ПЛАМЯ ВЕТРА (Евгений Бачурин), хотя, возможно, и до них не раз говорили так. Да, все слова по отдельности банальны, как отдельные несвязанные ноты, но, соединяясь, и они способны слагать новые мелодии и образы.
Сила семени, заложенного в удачном поэтическом образе, настолько велика, что может стать источником и основой для большого повествования, но часто становится только поводом для упражнений критиков, комментаторов и литертуроведов.
Однажды писатель Михаил Зощенко получил письмо от заключенного, который в тюрьме прочел одну из его книг и из нее узнал банальную, но никогда не приходившую ему в голову мысль о том, что надо сдерживать свои порывы. Заключенный писал, что если бы он раньше прочитал эти слова, то никогда бы не совершил убийства. Этот случай, как и множество других, показывает, что банальное пренебрежение банальностью или неведение банального может обернуться причиной банального тяжкого преступления. Уже и в наше время подобные ситуации возникают не только на бытовом, но и на мировом уровне и становятся источником межгосударственных конфликтов и войн. Банальность может быть столь же нужной и полезной, как и мудрость. Порой они неотличимы друг от друга.
У каждого человека может быть в душе одна особенно чувствительная струна, и поэты хотели бы, уподобляясь Паганини, сыграть на ней, но, по одному лишь собственному желанию, никто не может стать гением. Однако в творчестве талантливого поэта можно найти хотя бы несколько стихотворений, которые способны вонзиться в душу читателя, как в стихотворении Джона Грея "Шевалье Несчастье" перст в железной перчатке вонзается в рану, оживляя и обновляя сердце человека, — лишь бы у него было сердце и он догадался бы взять книгу в руки.
Для старых литераторов, с их классическим образованием, время начиналось с Египта, Греции и Рима, а нынешние — садятся в современность, как в автомобиль, и едут, не оборачиваясь.

 

 

 

* * *

Разобравшись в одном человеке, не составишь точного представления о всем человеческом роде, как по творчеству одного художника не получить представления об искусстве в целом. Но! Многое можно узнать и по одному образцу нашей породы, а по творчеству большого поэта можно представить величие духа и беспредельность искусства.
Сгущение красок и сжатие времени — это необходимые черты литературного творчества.
Рука не поспевает за торопливым сознанием и умножает его ошибки и опечатки, когда пытается зафиксировать находки. Тем временем мысль убегает все дальше, оставляя слабый след в памяти и долгий труд по исправлению неуклюжих записей.
Короткий стих может быть почти бессвязным, но чем длиннее произведение, тем нужнее ему связующая нить смысла и сюжета.
Поэзия сродни эссеистике: состоит из кратких сентенций или затрагивает лишь отдельные ситуации, впечатления и чувства, но она бесконечна в продолжении рваного авторского монолога, становясь то однообразным потоком слов, то шепотом их иссякающего течения, то вскриком воспрянувшей страсти.
При всем уважении к ветеранам и предшественникам — но поэзия живет лишь когда появляются новые имена и становятся известными. Тогда и память о тех, кто был раньше, живет и становится плодотворной, ведь новые люди продолжают их дело.
Четыре источника и четыре составных части поэзии: смысл, образ, страсть и мелодия — и покров тайны творчества над ними. Соответственно, поэзия является букетом или композицией из этих элементов. Как строитель, я готов сказать, что неким образом поэзия похожа и на мост из железобетона, — она переброшена из прошлого в будущее и формируется из песка букв, щебня слов, цемента предложений и стальной арматуры надежного смысла.
И еще о том же: хорошо если рифма свежа и красива, но она всего лишь служанка на балу поэзии, где правят те, кто был упомянут выше.

 

 

 

* * *

Перевод — это тень оригинала, а тень, по Г. Х. Андерсену, должна знать свое место. Но приходит гениальный поэт-переводчик — и из тени создает живой шедевр. Я вполне равнодушно прочел том переводов стихотворений Генриха Гейне, и только одно, к которому прикоснулся Лермонтов ("На севере диком стоит одиноко"), взволновало, хоть оно с детства было знакомым и родным. Такова разница между талантом и гением: гений способен поднять исходный материал на высоту, недоступную таланту.
Абсолютно лучшим был бы перевод, который сохранил неприкосновенными смысл, мелодию, образы и чувства оригинала — все варианты перевода хороши лишь в той степени, в какой они способствуют такому сохранению. Но перевод — это другой язык и, неизбежно, другое стихотворение: оно хорошо, если в переводе сохранены смысл текста, метр и схема рифмовки, превосходно — если точно переданы чувства автора оригинала, но мелодия стиха может измениться, а ряд деталей исчезнуть. И сколько бы переводов не было сделано разными авторами, они всего лишь создают некую пелену вокруг оригинала. Посему переводчики продолжают кружить (подчас напоминая воронье) вокруг великих оригиналов и вновь пытаются переложить их на свой язык, подогнав под изменившееся время. Переводы меняются, как меняются наши оценки прошлого с появлением новых поколений людей и с новыми событиями в жизни Мира — оригиналы остаются неизменными, как свершившиеся события истории.
Хороший перевод есть следствие восхищения и воодушевления переводчика от текста оригинала: перевод становится зеркалом, отражающим блеск оригинала. Но часто перевод выглядит всего лишь частным впечатлением от оригинала. Ведь переводчик — это человек с другим опытом жизни в иной языковой и исторической среде.
Есть мнение, что занятия переводами вредят собственному творчеству поэта. Нет, занятие переводами — это самое углубленное и внимательное чтение. Оно расширяет кругозор поэта, обогощает опытом его сознание. Часто переводы становятся импульсом для собственного творчества переводчика. Если бы Пушкин не интересовался зарубежной литературой и переводами, то русская литература лишилась бы таких шедевров, например, как "Подражание корану" и "Маленькие трагедии". Труд перводчика не повредит ни собственному его творчеству, ни качеству перевода, если душа переводчика соизмерима с душой автора оригинала. Но если нет такого соотношения, то перевод зачастую может оказаться всего лишь оберткой или упаковкой для оригинала, на которой указано, что содержалось внутри. При всех условиях для переводчика сам процесс становится диалогом с автором, а чтение перевода подключает к их беседе новых участников.
Краткий диалог переводчика с автором: Переводчик, тебе не стать мной никогда! Но ты мой лучший друг и незаменимый помощник, когда я выхожу на новую сцену ради новой публики. — А кто не согласился бы стать другом несомненного таланта?
Переводчик должен помнить, что он не самостоятелен при переводе поэзии и в то же время не занимается синхронным переводом. Он — представитель, пусть и непрошенный или опоздавший, другого поэта и должен подсказать ему слова, уместные для общения с новыми незнакомыми читателями.
Труд переводчика, при всем его старании, напоминает ловлю рыбы сачком на берегу безбрежного океана — так велик объем непереведенного.
Переводчик должен открывать других авторов, как поэт — собственную душу.

 

 

 

* * *

Я давно перестал смотреть наши и зарубежные телесериалы о современной жизни: действие их происходит на каком-то "коммунистическом дне". Там все занимаются делами по своим ограниченным способностям и получают почти по потребностям — правда, в случае необходимости, появляются в должном количестве воры, проходимцы, бандиты и просто плохие люди, ведь без них сюжет не построишь и интригу не закрутишь. И люди заняты сплетнями, ссорами, непониманием очевидного, скучными развлечениями и напрасными злодействами, отнимающими все их время.
Жизнь трудна, но стоит того, чтобы постараться дожить хотя бы до будущей весны, — так мог бы сказать джентльмен-балбес Вустер, герой романов П. Вудхауса и соответствующего телесериала. И был бы прав.
Правду о себе человек говорит либо спъяну, либо невольно, в процессе творчества, либо с обдуманным намерением, как Руссо в своей "Исповеди", — он был настолько себялюбив, что не счел нужным скрыть или замаскировать свою сущность.
Все писатели пишут только о жизни, даже когда думают, что пишут о смерти или потустороннем.

 

 

 

* * *

Политика, общественное сознание, требования текущего времени — все они нуждаются лишь в немногих личностях, с которыми впоследствии и ассоциируются представления людей о минувшей эпохе. Подобное происходит и в искусстве: лишь немногие художники и литераторы известны при жизни и часто поминаются прессой и прочими СМИ. Шлейф прижизненной известности может тянуться на десятилетия и после их ухода. Между тем, рядом с ними были люди, наделенные не меньшими талантами и много сделавшие в те же годы, — но они не попали в обойму, оказались лишними, избыточными персонами на балу ушедших лет. Иногда, впоследствии, их открывают, находят, как предметы старого быта при археологических раскопках, чаще они по-прежнему остаются безвестными. Таковыми были, например, в Англии на рубеже XIX и XX веков молодые члены Клуба Рифмоплетов, из которых только У. Б. Йейтс удостоился как большой прижизненной известности, так и посмертной славы, а в нашей стране имя В. Маяковского на десятилетия задвинуло в тень многих его современников‑поэтов.
Прочел воспоминания Йейтса о его юности, где мимоходом он упомянул своих давно умерших друзей по Клубу Рифмоплетов: Даусона и Джонсона, обоих назвав пьяницами, а первого еще и бабником (У. Б. Йейтс "Винтовая лестница", М., 2012). Когда поэт так говорит о друзьях молодости, он уже не поэт, а дрянной старикан. Но в эпоху Клуба (90‑е годы XIX века) до старости ему было далеко, и он написал стихотворение "Народ воздуха", которое можно прозаически обозначить как рассказ о призраках или духах, общение с которыми означает смерть для человека: тот еще думает и ведет себя как живой, но для других людей он уже покойник. Так вот, искусство позволяет нам без риска, при нашей жизни, общаться с душами давно умерших гениев. И можно поблагодарить Йейтса хотя бы за одно четверостишие из упомянутого стихотворения — в нем изложена суть искусства, в понимании поэта:

"Но он услышал в воздухе:
Флейтист играл все время там,
И не было игры печальней,
И нет — чтоб веселила так".

Профессионал не всегда может или хочет оценить достоинства другого мастера, но точно знает, как и в чем его можно упрекнуть — такова форма ревности или зависти. Поэт Лионель Джонсон сказал о творчестве Джона Грея: иногда он бывает странно красив, и не более того. Джонсон не понял, что тем самым он признал: Грей бывает близок к идеалу, ибо странная красота, необъяснимая прелесть поэзии, есть свидетельство ее совершенства. В итоге, сухая ворчливая фраза стоила любой высокой оценки.
Можно сказать, что Байрон в начале ХIХ века открыл новую поэзию Англии для всего мира, а Уайльд своей "Балладой Редингской тюрьмы" поставил точку в конце ее века.
Молодой лорд Дуглас стал для Оскара Уайльда тем же, что алкоголь для спившегося человека: отрава, погибель, но жить без него невозможно. Дуглас ушел — и Уайльд умер.
Оскар Уайльд в конце жизни похож на несчастного и нищего короля Лира, которому стало открытым многое, прежде неведомое.
Успех в других сферах помешал Уайльду стать величайшим поэтом Британии своего времени; Йейтсу — озабоченность своим ирландским происхождением, хоть он и получил Нобелевскую премию за это; Даусону помешала бедность и беспечность, чтоб осознать свои возможности и распорядиться ими.
Одна из самых привлекательных черт декадентского движения в Британии второй половины XIX века состоит в том, что ни прерафаэлиты, ни их преемники-декаденты не пытались возвыситься за счет умаления достоинства старших поэтов‑современников. Они ценили и Теннисона и Браунинга, пусть "старые петарды" и не любили "молодых выскочек" и время от времени лопались от негодования.
Эстетизм создал и будет создавать новых писателей и художников, но способен погубить их жизни — как создал и погубил, например, Байрона, Россетти, Уайльда.

 

 

 

* * *

Пушкин и Лермонтов были осознаны мной еще в детстве и приняты во внутренний мир мгновенно, с первого прочтения. Денис Давыдов остается лучшим поэтом среди воинов и лучшим воином среди поэтов. Позже, в моей юности, Державин потребовал некоторых усилий — надо было пробиться через особенности старинного слога. Величие Блока я тогда же угадал, но понял, что мне еще предстоит дорасти до уровня его поэзии — через несколько лет так и произошло. Теперь он для меня самый важный и доныне современный поэт, что не мешает восхищаться великолепием других поэтов Блистательного, Золотого и Серебряного веков и поэтов новой волны.
К вопросу о спорах вокруг поэмы Блока "Двенадцать": это мгновенный поэтический снимок зимы 1917–1918 года. Христос, в прошлом уже изведавший человеческие муки и смерть, убегает из этого текущего времени в будущее, когда Он, страдалец, будет снова востребован народом, пока еще ошалевшим от революции.
Общение необходимо для людей, и Блок страдал от отсутствия общения, но когда оно длилось слишком долго, он страдал от скуки и людской пошлости. Возможно, подобные встречи опустошали его душу еще больше, чем одиночество.
Печаль декаданса возникает вследствие осознания эфемерности жизни для отдельного человека в людском муравейнике среди безмерности Мироздания.
Символизм есть высшая и, возможно, последняя стадия романтизма.
Состоялось явление нового великого поэта в русской литературе, хотя его почти не замечали при жизни и проводили без всякой официальной помпы. То был Андрей Ширяев (1965–2013), хронологически он стал первым поэтом нового века, хоть и начинал в конце предыдущего столетия, но именно с ним будут сравнивать всех значительных поэтов XXI века, нынешних и тех, кому еще предстоит появиться. Сам факт сравнения с ним будет честью, а не унижением для любого поэта, поскольку поэзия Андрея Ширяева оказалась вне устоявшихся представлений о сущности поэзии, будь она классической или авангардной. Она похожа на пение Орфея — загадочный голос слушаешь завороженно, но невозможно понять на слух, как это сделано и почему ты подпал под гипнотическое влияние. Понимание высокого смысла речи и особенностей стихосложения приходит чуть позже. Для прочих поэтов это трубный зов, призыв к собственному творчеству. Он указал высоту, на которую смог сам подняться — следовательно это был и вызов для остальных: а вы сможете? Поэт уже стал знаковой фигурой в истории русской поэзии, этаким ее "верстовым столбом". Сила поэзии Андрея Ширяева в неожиданности поэтического потока, неожиданности сочетаний образов и смыслов, — неожиданности оправданной и выверенной. В этой поэзии поражает и тщательная отделка каждого стиха — в нем невозможно изменить ни одно слово, ни один знак препинания, не разрушив столь совершенное создание.
Жизнь и смерть полны черного жестокого юмора. Умер Евгений Евтушенко — в молодости он был одним из тех, кто хотел быть настоящим большевиком, а умер на покое в США, в цитадели Желтого Дьявола, как его и нас учили.
Трудно жить в устоявшемся, скучном обществе, ожидая неких неясных перемен — то ли счастливых, то ли ужасных; но есть и более тяжкое испытание: оказаться в гуще этих перемен. У поэтов подобное неизбежно вызывает слом: кого-то перемены уничтожают физически, как Гумилёва, Мандельштама и Хлебникова; кто-то уходит в беспросветное уныние и гибнет, как Блок; кто-то, как Маяковский, впадает в эйфорию — и тоже погибает, от ужаса реальности.

 

 

 

* * *

Каждый стих пробивается к завершению через толпу вариантов‑соперников и оставляет за собой сомнения и подозрения: можно было сказать лучше и с большим смыслом. Все это похоже на блуждание в зеркальном лабиринте, где надо найти живого человека среди его бесчисленных отражений.
Выход книги для ее автора равнозначен бенефису для актера и персональной выставке для художника. В глубине души автор полагает книгу своей ставкой в игре на бессмертие и свидетельством о собственном пребывании в плоти уходящего времени.
Эхо не только неизбежно, но и полезно и необходимо в своих ипостасях: будь то отражение в зеркале или отклики на творчество.
По фактам личной жизни трудно понять творчество большого поэта, а по его стихам нельзя сказать, каков он в обыденности, — впору вспомнить историю, написанную Р. Л. Стивенсоном о докторе Джеккиле и господине Хайде, существовавших в теле и в душе одного человека.
Поэзия похожа на реализацию слов того восточного мудреца, который сказал, что мог бы всю жизнь писать о рыбке в прозрачной чаше с водой. Поэзия на протяжении веков пишет об одном и том же и не может исчерпать эти темы: любовь, красота, жизнь, смерть, природа. Но о краткости жизни пора бы перестать писать, она действительно краткая и не надо тратить ее на повторение пройденного и усвоенного — того, что нельзя изменить.
Комментаторы и переводчики всегда рискуют попасть впросак: можно что-то не заметить или не придать должного внимания тому, что содержится в произведениях или происходило в жизни авторов и общества, было в сути того времени, когда написаны произведения. Сами авторы говорят нам ровно то, что хотели сказать и как могли сказать — даже если вынуждены быть не до конца искренними.
Только после усечения представлений о реальности и об искусстве, то есть путем обмана и самообмана, можно провозгласить совпадение искусства и жизни.
Каждое утро просыпаемся в безбрежности времени и пространства, чтобы к вечеру осознать их как свое собственное и личное.

Страстность — лучшая черта поэтического таланта: если угодно, это его душа.

___________________

 

 

 

* * *

Заумь — руда, верлибр — полуфабрикат, лишь упорядоченная поэзия может дать окончательную огранку поэтическим алмазам.
Верлибр — это стихосложение, застигнутое в момент преступления, ведь его изобретатели и первые пользователи полагали, возможно, что схватили за нос самого Аполлона.
У верлибра только две технические возможности организовать ритмическую основу стиха: паузы на стыках строк и повторы слов или кусков текста. Иначе он останется прозой, нарезанной на сопоставимые части натужным поэтическим настроем автора.

 

 

 

* * *

Если художник не испытал на себе влияние со стороны других творцов, то, значит, он слеп и глух или, что вернее, глуп. Лишь после переработки внутри себя опыта предшественников художник может предъявить собственные творения, отличающиеся от созданного ранее или превосходящие его.
В поисках запредельного художник может оказаться в неком "безвоздушном" пространстве, лишенном всяких признаков жизни; соответствено, его произведения становятся мертвенны и безлюдны, как выставки современного суперавангарда.
В раковине отдается шум и трепет жизни, в янтаре застыла смола и другие создания природы, кристалл преломляет и отбрасывает лучи от далекого источника света, а поэт и художник источают воспоминания о прошлом и предвосхищают будущее, находясь всегда между прошлым и будущим, — именно так они представляют себе время, полученное ими взаймы у Абсолюта.
Мощный интеллект образует вокруг себя некое поле творчества, способное изменить личности людей, оказавшихся внутри него.
Поэта, как и любого человека, можно обмануть, чтобы он поверил даже в наглую ложь, но лицемерить настоящий поэт не способен.
Искусство похоже на могучий лес, а наши мнения о нем — лишь шелест ветра времени в его листве; искусство вечно — преходящи все его оценки.

 

 

 

* * *

Зрителям и читателям пора вернуться к нормальному чтению, к досугу, сопряженному с раздумьями — после дутой авангардности, партийности, ангажированности, актуальности, скверного новаторства и проплаченной популярности.
В процессе творчества автор должен обращаться к запасу тем, убеждений и суждений, накопившихся в его душе за дни или многие годы, и высказаться, невольно открывая свою человеческую сущность. Она высветится сквозь пелену любых приукрашиваний и умолчаний, выдаст лучшее и худшее, что есть в этом человеке. Искусство живет, используя лучшие черты души автора, и умирает, когда худшее перевешивает остатки лучшего. И все, уже написанное, и все, еще не написанное на Земле, останется галереей своеобразных автопортретов человеческих душ на фоне ВБ (Великой Банальности. — ред.).
У Станислава Лема есть фантастическая история о том, как пришелец с Альдебарана пытается понять смысл ругательства: Мать вашу, суку, дышлом крещеную… В переводе получилось что-то невероятно витиеватое и невозможное для усвоения (мать четвероногого животного, подвергнутая возлействию части колесного экипажа в рамках религиозного обряда, заключающегося в …). Когда стихотворец начинает писать о близких ему национальных обычаях и легендах, то читетель из другой страны начинает себя чувствовать тупым чужаком с иной планеты, чего не случается, когда пишут о сугубо личном в рамках общечеловеческого.
Да, поэт неволен в своем творчестве, как человек неволен в своем появлении на свет, а стихи — тень, оставленная душой их творца. Но есть люди, которые не захотели, не успели или не смогли отбросить эту тень и унесли ее в небытие.
Жизнь и творчество наиболее значительных поэтов мира являют нам красоту творчества и трагедию жизни — как две стороны одной монеты.
Явление красоты разрывает обыденность — это и есть счастье.
Пустая музыка и словеса вторгаются в сознание как оккупанты, уничтожая собственное Я человека, а не дополняя его, как положено музыке и литературе. Мир, меняясь, не может быть изломанным, а человеческое сознание — сколь угодно.
Сожаление органично для жизни человеческой души, ведь остается так много непройденных путей, неиспользованных возможностей, неведомого искусства и незнакомых людей, которые могли бы стать для нас источниками новых открытий и чувств, новыми друзьями или образцами совершенства. И все же в нашей жизни были люди, кому, как и Судьбе, мы благодарны за то, что не разминулись с ними — встреча состоялась, воочию или на страницах книг, и они дополнили и облагородили нашу духовную сущность.
В человеческом сознании постоянно вращается некий многогранник, на каждой грани которого есть какое-то слово или образ, или обобщенное понятие. Если мы успеваем их совместить, то возникают связующие их суждения или произведения — но часто для этого недостает времени целой жизни.
Фицджеральд — он, вероятно, самый печальный среди известных писателей США прошлого века, похожий в этом отношении на многих русских классиков, например на Чехова и Горького. Его героям суждена серая пустота в их заурядной жизни, а они часто не осознают этого или пытаются найти утешение в химерах: в самомнении или в богатстве — здесь отличие от многих русских литературных героев, которые часто пытались найти выход в любви, в религии или в служении иному делу. Печаль романов Фицджеральда, при неизменности основ американской жизни, в дальнейшем могла повлиять на творчество других американских писателей типа Дос Пассоса или Джека Керуака и Генри Миллера.
Булгаков, Зощенко и Платонов дали законченные образы векочелов ХХ века: людей, изуродованных идеологизированной жизнью, ровно как Сологуб, Горький и Чехов показали дореволюционные образчики этой породы, ибо векочелы произрастают во все эпохи и при любой власти. Они живут во всех странах Мира.
Любимые поэты — это те, кто, сказав о своем личном, помогли нам усовершенствовать и укрепить наши души и силы нашего интеллекта, чтобы жить и устоять в постоянной схватке с опасностями Мира и сознания.
Три входа в литературу для будущих авторов, как три роковых пути для героя русской сказки: проза, поэзия, переводы. Но можно остановиться на этом распутье и быть просто читателем или критиком.

 

 

 

* * *

Быльем зарастающее прошлое. И все же не так давно приснился сон о неком Посреднике, обещавшем вернуть моих умерших друзей из потустороннего Мира — за вознаграждение. Но когда спросил о форме и сумме оплаты, загадочный делец тут же испарился, не ответив. Он кое-что потерял, ведь реальное возвращение тех людей для меня стоило бы дороже сохранения любых денег и собственного благополучия. Жаль, что никому из ныне живущих не дано стать Орфеем, способным проходить через любые врата.
Невидимый и неведомый ветер вдохновения — ветер времени, заставляющий звучать эолову арфу творчества, летит из будущего к нам, все еще остающимся в просаке между Серебряным и Платиновым веками нашего искусства.
Мир человеческого интеллекта — среда для обитания и размножения многочисленных химер. В реальном мире флоры и фауны они не выживают, но способны овладевать людьми, народами и государствами, подобно чумному поветрию.
Наши женщины избегают нас в старости, не желая ни показать, как они изменились сами, ни видеть постаревших любимцев и свидетелей их прежней красоты. Но нагое женское тело и красота женского лица — беспроигрышная и бесконечная тема для искусства: лицо и фигура красавицы излучают обещание и обаяние счастья для всех, кто увидел ее. Однако жизнь самого прекрасного растворяется во времени и лишь искусство хранит следы ушедшей красоты, и только в нем ее время длится и не уходит…
Всплывающее в сумраке — так в двух словах можно описать процесс творчества, а результат творчества, в идеале, — самоочищение.
Иллюзия — дополнение реальности и необходимый, но недостаточный элемент творчества. С ее помощью мы лишь входим в тот мир, где возможны встречи с мыслями и забытыми открытиями наших предшественников. Там и тогда искусство создает свое хрупкое мироздание, на основе впечатлений от жизни в старом и нынешнем мире, надеясь помочь созданию нового мира людей.
Суть стихотворчества заключена в живом соединении страсти и размышления. Когда страсть остывает или исчезает, то в итоге, в лучшем случае, остается философическая дымка, а не поэзия.
Краткая жизнь человека, со всеми его страстями, среди безучастного и изменчивого, но вечного внешнего Мира, — жизнь, преломленная и одухотворенная личным сознанием, — такова материя для творчества. Поэт незримо несет в своем творчестве память о всех людях и событиях, оказавших на него большое влияние, — и он, самим фактом своего творчества, воздает им должное.
Поэзия, как и любое искусство, может быть сколь угодно сложной и запутанной, но в ней должна быть своего рода нить Ариадны, чтобы читатель не заблудился в этом лабиринте. Такой нитью служит связь созданного с общедоступными образами или символами внешнего Мира и человеческих страстей. Полное отсутствие такой связи означает, что читателю нет места в мире, созданном лишь для одного автора. Читатель, в этом случае, волен пребывать в любом ином мире и забыть о неудачнике, предложившем ему путь без цели и без права на собственную жизнь после входа.
Есть авторы, приносящие в наш мир новизну, есть другие — приносящие красоту. Новизна быстро устаревает, красота — никогда.
Наше сознание переправляет все впечатления и переживания жизни в подсознание — оно невидимо их перерабатывает и выбрасывает на поверхность сознания то верные, то издевательские или искаженные суждения и строчки стихов.
Поэтами становятся люди, у которых есть склонность к отвлеченному духовному творчеству, но недостает ряда способностей, в первую очередь воображения и памяти, чтобы серьезно заниматься музыкой, современной физикой или высшей математикой.

 

 

 

* * *

У человека множество ипостасей или масок — о многих не знает он сам, тем более о них не подозревают посторонние и даже близкие люди. Обратите внимание, как однообразно говорят о террористе или преступнике другого сорта его родственники и соседи: мы ничего не замечали, а вот в детстве он был таким хорошим мальчиком! — Человек давно ушел из детства, как из старого дома, а окружающие все еще переваривают воспоминания о прежнем, так и не увидев нового, искаженного лица у того, кто когда-то был мальчиком. Что уж говорить о том, как люди представляют себе богов! Особенно когда у нас нет даже воспоминаний о них, а те, кто возможно встречался с ними, оставили лишь скудные заметки о детстве богов. И боги меняются, свершают немыслимое, уходят, — а мы говорим: они были такими хорошими…
Ожидание праздника не может заменить сам праздник, вопреки утверждению: праздник ожидания праздника. Так ожидание обеда или конфеты не способно нам заменить ни сытный обед, ни вкус конфеты, хоть они, порой, могут нас разочаровать. Именно так обстоит дело с нашей жизнью, тем более что у нас нет запасных вариантов: есть только жизнь или небытие — надо или брать предложенную конфету и поглощать обед, или отказаться от искушения отведать вкус жизни и умереть от голода и неведения.

 

 

 

* * *

Роль Музы охотно готова исполнить Химера, по заказу мадам Политики и под руководством госпожи Идеологии, злейших врагов литературы и искусства. Затем она становится для таланта Медузой Горгоной.
Химеры, а не красота, являются страшной силой. Именно они коверкают и убивают жизнь поэтов и их творчество. Вспомним Маяковского, набитого идеологией от каблуков до макушки, и поэтов‑шестидесятников, пытавшихся быть большими коммунистами, чем члены Политбюро. И все получали крепкие тумаки при жизни или худшее (посмертные похвалы) за свои старания. А в итоге: лишь поэтов, свободных от проржавевших цепей идеологии, можно читать, без купюр и сожалений, спустя десятилетия и столетия.
По соседству с Лубянкой опасно было находиться даже мышам, что уж говорить о таком большом поэте, каким был Маяковский. А обязать его писать рекламу, прежде всего политическую, все равно что отправить лучшего мастера-краснодеревщика на строительство тифозного барака, где он должен затем и погибнуть.

 

 

 

* * *

Творчество часто напоминает стрельбу или игру в кегли в темноте, с неизвестным результатом: стрелы выпущены, шары брошены — летят и катятся, но когда и какую цель поразят и доберутся ли до нее? В человеческую душу способны попадать поэтические шары и стрелы, брошенные и выпущенные и сегодня, и сто или сотни лет назад.
Подобно тому как мы не знали или не замечали нечто скрытое и неведомое для нас в Мироздании, так мы не знаем (не слышали, не видели, не читали) многое в мудрости, накопленной человечеством за века. Приходится вновь его открывать или придумывать, чувствуя себя первооткрывателями или археологами. Как ценитель банального, я считаю, что следовало бы на государственном уровне создать профессию образованных и квалифицированных читателей, дав им приличную оплату, чтобы они постоянно занимались чтением и перечитыванием мировой литературы прошлого и настоящего: прозы, поэзии, философии, всех существующих гуманитарных, технических, научных трактатов — и находили бы в них идеи и мысли, ценные и для отдельных лиц, и для человеческого сообщества в нынешнем времени. Ничто не должно ускользнуть от взглядов искушенных читателей в материалах настоящего и прошлого, находки должны ежегодно публиковаться — ради людей, ради их настоящего и будущего и чтобы выразить благодарность предшественникам, труды которых не пропали в безвестности, а стали нужны новым поколениям живущих. Короче об этом сказал Александр Блок в "Записных книжках": "Небесполезно “открыть” что-нибудь уже “открытое”".
Александра Блока можно считать первым русским поэтом ХХ века, не столько по времени его появления, сколько по его значимости для русской литературы и России в целом — его значение и влияние только возрастают с каждым новым поколением писателей и читателей. Последним значимым русским поэтом ХХ века стал Иосиф Бродский. Андрей Ширяев принадлежит уже XXI веку.
Любой критик говорит не столько о критикуемом авторе, сколько высказывает свои литературные воззрения и пристрастия, делится своим жизненным и литературным опытом — чужое произведение дает критику возможность, наконец-то, вслух и въявь поговорить о самом близком для него — о нем самом.

 

 

 

* * *

Не должен слагатель стихов говорить о себе как о поэте: он всего лишь практикует стихосложение. Звание поэта могут ему присвоить благодарные читатели, если таковые найдутся среди современников или потомков, — все пишущие остаются одинокими любителями, пока нет согласия публики на присвоение заветного звания. Никакие формальные удостоверения и свидетельства значения не имеют.
Белый лист или серое безмолвие, или туман, или потухший костер — аналогии для творческой паузы. А тем временем внешний Мир ссыпает в наши сонные души то хворост новостей, то тлеющие угли страсти, пока вновь не запылает огонь творчества.
Несколько секунд или одно мгновение на ощущение гениальности от нового человека или мысли, или образа — затем может наступить отрезвление. Но эти секунды или мгновение были все-таки реально прочувствованы, прожиты!

Одна нота или одно слово в тишине, первый штрих карандаша на бумаге или иглы на офортной доске — все творение еще впереди, но в душе автора уже живет набросок будущего создания, живут чувства, ощущения, мелодии и образы — живут как мастеровые и экипаж для будущего корабля. Он будет построен и доведен до порта назначения, до искомой цели.
Все признаки произведения искусства налицо: холст, краска, рама, отзывы искусствоведов, стена музея, где висит готовое полотно, громкая известность — "Черный квадрат" Малевича, похожий и на финал живописи и на констатацию того, что каждый может считать себя художником? К этому есть антипараллель: все признаки поэтического создания налицо: бумага, переплет, шрифт, текст — то есть книга и рецензии, но что в итоге? Бессвязное и глухое мычание россыпи букв и слов, поскольку ему никто не внимает. Что делать с этим созданием и где находится та "стена", чтобы его повесить и привлечь к нему хоть какое-то внимание?

 

 

 

* * *

Идеал недостижим, но надо к нему стремиться, чтобы выполнить свое дело на достойном уровне. Еще раз скажу: идеал недостижим, однако была Майя Плисецкая, воплощенное божество танца. Вот и произведения Бальзака "Неведомый шедевр" и "Шагреневая кожа" до сих пор остаются лучшими философическими размышлениями о сущности искусства и жизни. Желающие могут продолжить этот список.
Пушкинский Сальери плачет, слушая музыку Моцарта и понимая насколько гений близок к недоступному для Сальери идеалу. Его зависть и преступление есть следствие отчаяния. Так сатана, бывший ангел, восстал против Бога, когда понял, что не сможет никогда с ним сравниться.
В сущности, каждый писатель всю свою творческую жизнь создает по кускам единственное произведение, содержащееся в его душе, разуме и сердце. Обычно он не может связать и закончить все его части в рамках единого замысла — это не удалось даже Бальзаку, а многие и не осознают, что работают в рамках одного проекта. Пожалуй, к реализации ближе всего были Гомер, Данте и Шекспир или, по-своему, Дюма-отец, Жюль Верн и Вальтер Скотт.

 

 

 

НАБРОСКИ ДЛЯ ДЕКЛАРАЦИИ
"О ПОСТАВАНГАРДЕ—ДЕКАДАНСЕ ПЛАТИНОВОГО ВЕКА"

 

Нынешняя русская поэзия не должна томиться в ожидании Платинового века, ей следует всеми силами стремиться приблизить его, хотя он окончательно установится только когда российская экономика и культура достигнут устойчивого расцвета, а в дымке от сгоревших обломков промежуточного самодельного авангарда станет различимой Башня искусств, недостроенная и в XXI веке. Место Платинового века уже запроектировано в ней над ярусами Блистательного, Золотого и Серебряного веков. Его строителями будут те, кто признали необходимость продолжения дела своих предшественников, но без слепого копирования их достижений. Поставангард Платинового века должен быть всеядным, то есть почувствовать достоинства и впитать в себя лучшие достижения всех направлений прежнего русского и мирового искусства: классицизма, романтизма, реализма, импрессионизма, прерафаэлизма, декаданса, символизма, экспрессионизма, футуризма и прочих, достойных памяти. Затем он должен предложить свой взгляд на Мир и человека, подобно тому как Экзюпери открыл для читетелей и писателей видение земли и людей с высоты полета. Творцы нового декаданса основывают свои поиски на свежем осознании внешнего и человеческого миров, с учетом реалий нового времени. Их творчество свершается на ветру Времени, великого Абсолюта, а не в плену вялотекущих и угасающих дней, и с пониманием, что битье старой посуды надо закончить, чтобы потом не пришлось восстанавливать шедевры по их черепкам. Безысходность и уныние чужды новому направлению, поэтому оно особенно чтит тех своих предшественников, кто смог, даже находясь в трясине лжи, ужаса и отчаяния или в серой повседневности, проявить духовную стойкость и ясность взгляда и оставить нам в наследство образцы высочайшего искусства. Если говорить о наших литераторах XX века, то это Ахматова, Блок, Булгаков, Пастернак, Паустовский, Платонов, Рубцов, Шаламов, Ширяев и многие-многие другие.
Стремление быть авнгардным художником — любым способом и любой ценой — ведет к вычитанию смысла из созданного, лишению его нормальных человеческих чувств, к осквернению языка и, следовательно, к затруднению понимания нового искусства и к воспитанию отвращения к нему и к искусству вообще. Пустые залы выставок новейшего авангарда и нераспроданные завалы его литературы — свидетельства именно такого провала.
У человечества нет в запасе должного количества миллионов лет, чтобы дождаться того момента, когда из хаоса букв и слов и из белой мглы, путем их произвольного комбинирования, родится нечто, достойное обожания и превосходящее все, достигнутое осмысленным творчеством.
Современному творчеству должно быть присуще некоторое нетерпение: долгое выстраивание обстоятельств и срупулезная прорисовка ситуций, места действия и человеческих характеров настолько может отдалить зрителя и читателя от сути изложенного и намерений автора, что цель его творчества становится труднодостижимой для них. Поэтому: да здравствует стремление к лаконичности и к высказыванию от первого лица! Автор должен всегда присутствовать на сцене — в тексте своих произведений.
Безукоризненная гармония слога — как у Пушкина. Высокое страдание и радость — как у Блока. Прикосновение гения — как у Лермонтова к стихотворению Гейне ("На севере диком…"), в его осознании исходного текста совершенный романтизм соединился с грядущим символизмом. Страстность чувства, положенная в основу смелой поэтической речи, — как у декадентов России и Европы. Особый взгляд поэта на самые обычные вещи, вроде куста роз или дерева в ночи за окном, — как у Геннадия Айги. Безупречная и оправданная неожиданность каждой строчки, неординарность ее формы и содержания, — как у Андрея Ширяева. Все достижения предыдущей и современной поэзии, отечественной и зарубежной, — таковы главные источники для создания поэзии XXI века, достойной именоваться поэзией Платинового века в России.
Творчество есть результат волнения души, духовного мира человека.
Поэзия — это сгусток эмоций и переживаний прошлого и нынешнего времени, след размышлений о пережитом и предстоящем. Поэзии противопоказано равнодушие, оно может быть лишь мгновением в точке перехода от одних страстей или желаний к другим. Страстность поэзии возрастает с каждым новым веком ее истории. В значительной степени это справедливо и для других форм литературы и искусства вообще.
Поэзия, как нечто целое, более чем на 90% состоит из созданного прежде, в прошлые десятилетия и века, лишь небольшая ее часть отдана нынешней современности, но обращена она всегда — как в прошлом и в настоящем, так и в предстоящем — к будущим временам. Иначе она, да и все искусство, не стоила бы ломаного гроша и, тем более, трудов по ее созданию.

 

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг

Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

© 2009–2024  schokn.ru

Стояли звери около двери,

В них стреляли, они умирали...

Стихи очень маленького мальчика

Все материалы размещенные на сайте принадлежат их владельцам. При копировании материалов ссылка на источник обязательна! Администрация не несет ответственности за нарушения авторских прав, все материалы содержатся на сторонних ресурсах, все ссылки скрыты.

КОНТАКТЫ

 

Россия, г. Москва, ул. Зорге, здание COMCON.   

schokn@mail.ru  |  +1 212 736 3100

КОНТАКТЫ

 

Россия, г. Москва, ул. Зорге, здание COMCON.

schokn@mail.ru  |  +1 212 736 3100

КОНТАКТЫ

 

Россия, г. Москва, ул. Зорге, здание COMCON.   

schokn@mail.ru  |  +1 212 736 3100