Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
АЛЕКСАНДР ЕГОРОВ

Александр Петрович Егоров (1956 – 1993). Поэт, переводчик, журналист. При жизни печатался в самиздатских журналах “Корабль дураков”, “Корабль”, “Морская черепаха”, после 1989 в газете “Гуманитарный фонд”, альманахе “Индекс”; посмертно стихи выходили в журнале “Соло”, в антологии “Самиздат века”. В 1998 г. была издана книга “Ностальгия”. Он начал писать стихи в достаточно зрелом возрасте, но очень быстро дописался до своего. Миновав элегическую расплывчатую лирику, отзвук которой различим в некоторых стихотворениях, он, как и многие другие поэты 80-х, надел маску, взял на вооружение чужое расхожее слово. В его стихах появился образ “провинциального поэта” – наивного, искреннего, иногда косноязычного. Бежит куда-то ежик, Блестит на солнце гриб. А вы вот так несложно Стихи писать смогли б? Эти “несложные” стихи вписываются в постобэриутскую традицию, и совсем не случайно Егоров высоко ценил поэзию Дмитрия Александровича Пригова. Но жёсткое и строгое следование выбранной стратегии литературного поведения требовало немалых сил, постоянного самоконтроля, определённой внутренней холодности. Ничто из перечисленного Александру Егорову свойственно не было, и маска то и дело сползала, открывая искажённое болью лицо. Может быть, лучшие стихи Егорова и возникали, когда истинное, непридуманное, пережитое чувство просвечивало сквозь иронию и гротеск.

 

Андрей Урицкий

 

 

ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К КНИГЕ:

 

Представьте себе сорокалетнего девственника, галантного кавалера, который боится женщин, алкоголика, знающего 20 языков, эстета с натруженными крестьянскими руками, бродягу, одетого в элегантный костюм, сдержанного и корректного, как австрийский чиновник, ловкого точно молодой бегемот, умницу и философа с параноидальной манией “заговора Турок” против человечества. Поклонника Клейста и оголтелого исламиста. Скажете, это и есть автор? Боже мой, ну разумеется нет! Таким он представляется мне в воспоминаниях, без претензии на объективность. Мы звали его “Петрович”, иногда “Сашатка” в глаза и “Александр Петрович” заглазно. Я обещал ему признание и богатство. По крайне мере, хотя бы публикации. Ничего этого не было. Постепенно наше кухонное веселье и эйфория куда-то испарились. Развалился “Гуманитарный фонд”. А “Сашатка” насмерть замерз в электричке.

 

Михаил Ромм

В ЗООПАРКЕ

 

Пред смешными, дурацкими гротами

Зоосада миниатюрного

Восхищался большим бегемотом,

Полоненным решеткой ажурною.

 

Бегемот, бегемот, бегемотина!

Фортепьяно, залезшее в лужу!

Твоих глаз голубая блевотина

Мое сердце обезоружила.

 

Что тоскуешь ты, чудо болотное?

Что так жалобно смотришь, уродина?

В этой жизни мы все бегемоты,

Увезенные с ласковой родины.

 

 

 

 

ВОСПОМИНАНИЕ О ТАМАРЕ

 

Я вздрогнул — ария Надира,

Как воды, что прорвали дамбу.

Клянусь, за все богатства мира

Я эти звуки не отдал бы.

 

Как будто это ты предстала

Передо мной в «персидском» платье,

На миг сошедши с пьедестала

Навстречу моему объятью.

 

И там, в печальной психбольнице,

Где я сидел, пакеты клея,

Возникли вдруг деревья, птицы,

И слышен голос Гименея.

 

 

 

 

ЯЗЫКИ

 

Я много лет учил чужой английский,

Я говорю свободно по-немецки,

Я понимаю также по-французски.

Надолго я покинул речь родную,

Внимая чутко странным оборотам

Подобно хитроумному Улиссу.

Был поражен премудростью британцев

И восхищен изящностью французов,

Мне нравился язык суровый немцев.

Однако я всегда мечтал вернуться

К тебе опять, от края и до края,

Мой городок, где знают лишь по-русски,

Да кое-кто не позабыл татарский.

Где озеро охвачено закатом,

На берегу стоит пустая церковь,

А подле леса тянется кладбище.

Вот я вернулся и среди деревьев

Припоминаю из романса фразу —

Ты, как весна, любовь моя, прекрасна!

 

 

 

 

ЛИЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ

 

Зачем теперь не выхожу на площадь?

Зачем я временами не разбужен?

Скажу в ответ, мой друг, чего же проще:

Я не был там, когда я там был нужен.

 

К лицу ли мне винить свою эпоху:

Она, мол, исковеркала мне душу?

Я жил порой совсем не так уж плохо —

И ел, и пил, и анекдоты слушал.

 

Что ж из того, что я ума лишился,

В конце концов сам загнан был как лошадь?

Тому причина — я ведь не решился,

Вот прямо так: пойду в свой час на площадь.

 

Когда я ныне и себе не верю,

Мне ль рассуждать о казни Имре Надя?

В свой час не вышел я, но запер двери,

Был взвешен на весах и легким найден.

 

1989

 

 

 

 

ОЗЛОБЛЕНИЕ

 

Обиды временем не лечатся,

Но покрываются коростой.

И человек в постели мечется,

И спать ему совсем непросто.

 

Измучен мыслями угрюмыми,

Он подымается и курит,

И занят эдакими думами:

«Чтоб вы подохли все, в натуре!»

 

Терзаемый былыми бедами,

Журнал потрепанный листает,

А кто-нибудь, ему неведомый,

В бараке от чахотки тает.

 

1990