Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
АЛЕКСАНДР ДОБРОЛЮБОВ

Александр Михайлович Добролюбов (27 августа 1876 — лето или осень 1945) — русский поэт-символист, известный не столько своей поэзией, сколько жизнетворчеством. По характеристике М. Л. Гаспарова — самый дерзкий из ранних декадентов-жизнестроителей: держался как жрец, курил опиум, жил в чёрной комнате и т. д.; потом ушел «в народ», основал секту «добролюбовцев»; под конец жизни почти разучился грамотно писать, хотя ещё в 1930-х годах, всеми забытый, делал попытки печататься.

 

Отец — действительный статский советник, выслуживший дворянство, служил в Варшаве. После его смерти в 1892 Добролюбов переехал в Санкт-Петербург. Сочинял стихи ещё в школьные годы, после переезда увлёкся поэзией и стилем жизни западноевропейских символистов, особенно Бодлером, Верленом, Малларме, Метерлинком, Эдгаром По. Восхищение «декадентством» он разделял с В. Гиппиусом (дальним родственником Зинаиды Гиппиус) и сблизился, в частности, с В. Брюсовым, Н. Минским. Учился на филологическом факультете Петербургского университета. Курил гашиш, и проповедуемый им культ смерти, по слухам, привёл его сотоварищей по университету к самоубийству, вследствие чего он сам был исключён. Первую книгу издал на собственные средства.

 

В 1898 году порвал с богемным образом жизни и в глубоком раскаянии начал искать опору в христианстве. Он обратился к Иоанну Кронштадтскому, пошёл паломником в Троице-Сергиеву лавру и в Москву, а к концу 1898 г. отправился в монастырь на Соловецких островах, чтобы постричься в монахи. Архив Добролюбова остался у его ближайшего друга — философа и музыкального критика Якова-Вольфа Исааковича Эрлиха (1874—1902), с которым Добролюбов учился в 6-й Санкт-Петербургской гимназии и на историко-филологическом факультете Петербургского университета, — родного дяди писателей Осипа Дымова и Якова Перельмана. Опубликовать архив Эрлих, однако, не успел из-за скоротечного душевного расстройства. Его друзья-символисты (в первую очередь В. Я. Брюсов) издали книгу «Собрание стихов» (1900).

 

В начале лета 1899 г. Добролюбов покинул монастырь, чтобы двинуться в паломничество по России и, противопоставляя себя государству и Церкви, основать секту (в районе Оренбурга и Самары). В 1901 за подстрекательство к отказу от военной службы был арестован, но вскоре при помощи матери отпущен на свободу как душевнобольной. Впоследствии время от времени из Поволжья, где он в 1905—1915 гг. был главой секты «добролюбовцев» (сам он называл своих последователей «братками»), наведывался в Москву и Петербург; согласно Мережковскому, Добролюбов был наделён огромной силой духовного воздействия. Его последний сборник лирики «Из книги невидимой» (1905) свидетельствует о пренебрежении земными благами; здесь же он заявляет об отказе от литературы. Сборник полон религиозных стихов и стихов в фольклорном стиле; «Жалоба березки в Троицын день» — пример того, как обе линии противоречат друг другу. Сборник был поддержан Валерием Брюсовым, который за пять лет до этого составил «Собрание стихов Добролюбова»; жена и сестра Брюсова просматривали вёрстку. В эти годы Добролюбов встречался также с Л. Толстым, на которого глубокое впечатление произвела личность главы секты, но не его творчество как поэта.

 

После революции его следы теряются. До 1923 г. он с последователями жил в Сибири (недалеко от Славгорода), в 1923—1925 близ Самары, занимаясь земляными работами, в 1925—1927 вел кочевническую жизнь в Средней Азии, потом работал в артели печников на территории Азербайджана. В эти годы он ещё переписывался с И. М. Брюсовой — вдовой поэта и В. В. Вересаевым. В этих письмах содержатся некоторые стихотворения и четыре манифеста, свидетельствующие, что Добролюбов стремился вернуться в литературу. Интересно, что автор писем достиг полного опрощения — они будто написаны малограмотным человеком. Умер в 1945 году, судя по всему, сразу после войны.

 

Молебное

 

Andante con fuoco

 

В одинокой горнице

Я склоняюсь в молении

Пред Великим Господом;

Поклоняюсь сладостный,

Словно цвет предутренний.

 

Словно цвет предутренний,

Мое сердце дрогнуло;

И зачем Ты встревоженный?

Не покинь бессильного

Средь степей голубеющих.

 

Средь степей голубеющих,

В одинокой горнице

Я боюсь очей моих,

Я боюсь очей моих,

Моих рук нетрепетных.

 

 

 

"Пою царство неизменное, неколебимое..."

 

И конец всего – Он есть Все.

 

 

 

Из книги Иисуса сына Сирахова

 

Пою царство неизменное, неколебимое

Царя Бесконечного

Древнего и Мудрого,

Которого никто не принимает,

Которого страшного имени никто не знает,

Которого никто не видит,

Которого чистого голоса не слышат даже ангелы

Но повинуются Его повеленьям.

Имя Его – Один и Все,

Он Сам в Себе и все во всем.

Кто как Он всегда и везде и нигде?

Он выше всякого времени,

Он выше всякой любви

И всякого слова и разума человеческого.

Он – Слово Слова

И Разум разумов.

У Него разум,

У Него слово,

У Него царство,

У Него сила,

У Него слава,

У Него дело.

Ты открыл тайнейшее имя Твое

сынам человеческим

И от руки их принимаешь венец

голове Своей.

 

 

Вечерняя

 

Смерть, где твое жало?

Ад, где твоя победа?

Сила-же смерти грех,

А жало греха закон.

 

 

 

Из писаний Павла Тарсянина

 

Крест Твой, Господин, выше звезд,

Выше неба невидимого,

Выше всякого царства разума

человеческого.

Душу Свою положил Ты за нас

И Дух явил в ночь преисподнюю,

Но тленье и смерть не могли победить

Начальника жизни,

Ибо им невозможно было удержать Его.

Где твое жало, смерть?

Бездна, где твоя победа?

Свободно открылись уста мои на врагов

моих…

Слава Сидящему на престоле и Сыну

Человеческому,

Слава заре вечерней

Света Незаходимого!

 

 

 

* * *

 

Вы деньки ли мои, – деньки тихие, неприметные,

Вы, деньки мои, – братцы милые, други верные,

Каждый день, ровно голуби, над

тюремным окошком моим подымаетесь,

Волю божию исполняете.

Вы, деньки мои, – речки горные,

Вы, минуточки, – родники придорожные,

Вы, как камни прекрасные многоценные,

Вы за что еще мне дарованы?

Как младенца, меня озаряете!

Вы, деньки мои, – братья твердые, неизменные,

Вы идете дорогами неизменными,

Каждый час, каждый миг у вас неизменные,

Вы, как ангелы, меня озаряете,

Осените меня, братья ангелы, света крыльями,

Осени меня, ангел вечера,

Светом внутреннейшим, неземным крылом.

 

 

 

Звуки вечерние

 

Звуки вечерние,

Трепетно-тусклые,

Сказка померкшая,

Слезы священные.

 

Звуки вечерние...

Гаснет лампада. Все дышит легко и счастливо.

Вспыхнуло что-то. Повеяло грустью пугливо.

Песни о скорби дрожат, разрастаясь красиво.

 

Трепетно тусклые

Звуки вечерние...

Слышится прошлое. Бабочка вдруг встрепенулась,

Ярко блеснули прозрачные крылья... проснулось

Светлое, нежный ребенок угасший... проснулось.

 

Сказка померкшая,

Трепетно-тусклые

Звуки вечерние...

Пламя погасло. Ты светишь сквозь сумрак священный!

Старческий голос твой слышу. Привет, неизменный!

Снова молитвы мерцают. Привет, неизменный!

 

Слезы священные,

Сказка померкшая,

Трепетно-тусклые

Звуки вечерние.

 

 

 

Lex mortis

 

Меркните вы, впечатления веселья и скорби!

Чутко внимай! в глубине вырастает, как дрема.

Шепот ночной... и плывет...

 

Ты забылся: ты дома...

Шепот растет и растет.

 

Нет! уходи, молодая!.. улыбка, погасни!

Кто-то лукаво подкрался, нагнулся над нами…

Слышишь? он здесь... он стоит...

 

Словно кто-то руками

Обнял тебя и молчит.

 

Молоды, Смерть, Твои дерзкие женские руки.

Ближе к безумцу! пусть холоден гроб и священен!

Призрак пройдет пред Тобой

 

— молчалив, неизменен —

Медленно — гордой стопой.

 

 

 

Глупая сюита

 

1.

 

Сегодня за здравье твое я бокал подымаю,

Приближаюсь к дверям, долго жду.

О, выйди на миг, царь лукавый и добрый!

Я пил без тебя, но взгляни! твой полнее бокал.

 

Клянусь! не для веры тебя я зову.

Как призрак пустой, промелькнешь ты во мне средь видений

других.

Может быть только тело дрогнет при первом мгновеньи.

Но я улыбнусь и воздвигну бокал.

 

Нет! я вспомнил... не в первый раз смущают виденья меня.

Когда-то я был легковерней:

Обманутый заученными заклинаниями и кругами,

Я тебя призывал...

 

...Но ты не являлся.

И сегодня не видно тебя, и сумраком веют все комнаты.

 

 

2. Покойному другу

 

Немного осталось мгновений... Пока не покорен я снова

привычкам и сну,

Войди же бесшумно в вечерний покой!

Уехали братья, сестры и мать. Я один.

Великая грусть по тебе побеждает меня.

 

О милый! не смейся сей сухости грусти!

Все великие чувства имели сопутника — холодность.

Почему-то я верю, что ты при жизни томился любовью

ко мне?

За здравье твое я глотаю горькую брагу.

 

 

3.

 

Я повторил свой заговор мощный над всеми дверями,

Вблизи описал круг охранительный от силы наземной.

И ты задрожал за окном моим, увы! прозрачный, неверный,

И руки твои сотворили крест православный.

 

Скажи лишь одно! тебя я узнал вчера в той ужасной

толпе?

Неужели что было умирает навеки, хотя б бесконечность

виделась в нем?

За здравье твое я пью эти Слезы Христа.

Навеки под кожей моей юная гордая рана.

 

 

4.

 

«Товарищ! не верь ни отжившим ни мертвым!

Зачем пропадать двум бокалам вина?

С тобою воздвигнем мы их, и безумье

Опять оживит нас, звеня позвонками из мертвых костей.

 

Не наше ль приблизилось, милый, мгновенье?

В очах твоих вижу яркий цветок.

Пусть прокляты лишь все неудачи,

Все мертвые и Сатана!»

 

 

5. Reveil

 

Здравствуй, пробужденье,

Где ты, мгновенье?

Так близка печаль.

Отчего далеко,

Снова одиноко,

Снова жаль.

Эти грезы были,

Эти грезы жили,

Но душа ясна.

И мрачна собою

Завистью больною

Я полна до дна.

 

 

6. Исход. Нарцисс

 

В моих очах глубоких, атласных,

Только себя я увидеть могу,

Родник не хочет знать других прекрасных,

Я словно тень на берегу!

О! если очи мои тебя отражали,

Клянусь! я мог видеть только себя в твоих.

Вот откуда все радости мои, все печали!

Вот отчего задумчив мой стих!

 

 

7. Еще исход. Зеркало

 

(Pas clair)

 

«Волшебными карликами

Я создано,

Все что проходит

Отражено.

Хитрые карлики,

Мы не любим себя,

Вид чужой принимаем,

Вид его иль тебя.

Когда же пустое

Глядит на нас,

Мы так нагибаемся,

Что не видно нас.

Мы все изучили

И любим все.

Но не отразить нам

Твое я, свое».

Так говорила мне

Лида одна.

Верьте, не верьте,

Это она.

Мудростью девочки

Вам не догнать:

В ней, как и в зеркальце,

Всего есть печать.

И что же зеркальца

Будет мудрей?

Ответьте Лидочке

На это скорей!

Лидочка хвастает,

Что видела днем

Карликов «верных»

За каждым стеклом,

За всем отраженным,

Стулом, стеной иль столом.

 

 

 

Вакханка на пантере

 

Античная статуя

 

Священна и властна — царица разврата.

Привычны ей стали бессонные ночи.

Устало снисходит она к поцелуям.

Ее холодящие руки бесстыдны.

 

И слух обессилел от звуков весенних.

Бесшумно, несмело бегут сновиденья.

Душа их полета ночного не слышит.

И в диком безумье забылась — заснула.

 

Лишь изредка грустное, горькое слово

Раздастся, кого-то карая лениво.

Но кто-то в ответ беспощадно смеется,

И снова смежаются тусклые очи.

 

 

 

Владимиру Гиппиусу

 

Pianissimo

 

Ты светишь ли?

Звезды скатились с небес

— Одели все цветом игристым.

Царица разврата в нешепчущий лес

Прошла по полям золотистым.

 

И пташка проснулась в дыханьи весны.

Не ты ли дыханье приметил?

Неровно мерцают... Вдруг вспыхнули сны

Зеленой зарею...

Ты светел.

 

 

 

Город и каменья

 

Город и каменья;

Нищая братия,

Плачьте, нищая братия!

Стены в туманах;

Молитесь боярам великим,

Знаменье творите.

 

Око мое непорочно;

Богу одному поклоняюсь,

Тихий цвет зарянице;

Нози мои белы,

Ходят по белым дорогам.

 

Нози мои белы,

Богу одному поклоняюсь;

Молитесь, нищая братия,

Молитесь боярам великим,

Плачьте предо мною,

Плачьте и молитесь.

 

 

 

* * *

 

Стих — стихия; в опьяненном полете

Развивает новую силу,

И новая стала над старой волной,

Грозит главою победной.

То гроза! ее нельзя угадать

Слепцу, больному, возвращенному к жизни врачами;

Больше, меньше нельзя понимать,

Можно только в море покорно уноситься одними

и теми ж волнами.

 

 

 

Царь

 

Царь! просветленный я снова склоняюсь пред гробом;

Свечи зажгите! священные песни начните!

Плачьте! пусть падают слезы на шелк и на ткани!

 

Вижу — в могилу провидящий взор проникает —

Вижу — таинственно грезят подземные корни,

Черви впиваются в мертвое, жесткое тело;

 

Дух у преддверья склонился исполненный скорби;

Гаснут светильники… Тихому Свету молитва

В сумраке скудном растет безнадежно и тускло;

 

Царь! просветленный я снова склоняюсь пред гробом;

Меркнет тоска, созерцанью любви уступая.

Свечи зажгите! священные песни начните!

 

 

 

Литейный вешним утром

 

Светлой нитью вдаль уходит

Гордый, тесный ряд домов.

Тени меркнут, чуть колеблясь,

И весенним ровным солнцем

Каждый камень озарен.

 

Строго смотрят в окнах лица,

Строги думы стен высоких,

Строго вырезалась в небе

Церковь с темной колокольней.

Ты прошла лукаво мимо,

Снова свет зари вечерней...

Улыбнулись дерзко глазки.

 

 

 

Невский при закате солнца

 

Влага дрожит освежительно.

Лиц вереница медлительна...

Тонкие, мягкие пятна...

Шумы бледнеют невнятно.

Светлые башни. Вдали

Светлые тени легли.

 

Мутною цепью нависшие

Стены. Как призраки высшие,

Дремлют дома неподвижно.

Теплится ночь непостижно.

Зыблются краски... во сне

Зыблется лист на окне.

 

 

 

Solo

 

Она угасла, потому что настала зима. Она угасла, потому что устали крылья.

Горькое, непонятное заблуждение! Смешное недоумение ребенка!

Они думают, что она вечна. Они верят в ее бессмертие.

Горькое, непонятное заблуждение! Смешное недоумение ребенка!

Я не пришел будить тебя. Я не пришел звать тебя.

Тяжела могильная плита. Еще тяжелее веки умершего.

Ты знаешь, что вянут молодые березы. Ты знаешь, что листья засохшие шепчутся с ветром.

Тяжела могильная плита. Еще тяжелее веки умершего.

 

 

 

* * *

 

Встал ли я ночью? утром ли встал?

Свечи задуть иль зажечь приказал?

С кем говорил я? один ли молчал?

Что собирал? что потерял?

— Где улыбнулись? Кто зарыдал?

 

Где? на равнине? иль в горной стране?

Отрок ли я, иль звезда в вышине?

Вспомнил ли что, иль забыл в полусне?

Я ль над цветком, иль могила на мне?

Я ли весна, иль грущу о весне?

 

Воды ль струятся? кипит ли вино?

Все ли различно? все ли одно?

Я ль в поле темном? Я ль поле темно?

Отрок ли я? или умер давно?

— Все пожелал? или все суждено?

 

 

 

Прошедшее, настоящее и грядущее

 

Вы идете своею тропинкой,

Разделяя собою две пропасти,

Пропасть прошедшего и пропасть грядущего,

Непрерывно убегающие от вас

И вечно чуждые вам.

 

Вы ступаете только там, где ступаете;

Ваша жизнь только там, где мгновение,

Где преходящее, где все убегает, где нет ничего!

Но старайтесь быть мудрым и радостным:

Наслаждайтесь небытием бытия.

 

И бойтесь мечтаний о чуждом:

Воспоминание осталось в лесной глубине,

И да не сияет оно перед вами

Назойливым светлым жилищем,

Навеки затерянным, навеки родным...

 

Пусть живет настоящее сильно

И торжествует в трезвой красе!

Но да будет ослепительней трезвости

Молодого грядущего даль!

И не бойтесь подобных мечтаний!

 

Там я слышу звуки военных рогов!

Вижу чей-то безрадостный взор!

Там, быть может, воскреснет и воля моя

И проявит всесилье свое!

Там желает и ожидает она воплощений своих.

 

 

 

Светопись

 

Удаляются тайные, одетые зыбью всплески. Удаляется запах бродящего света.

Колеблются неровные речные туманы. Колеблется звук догорающей песни.

Свиваются тихо их мглистые руки. Свивается важно холодная роса.

Не дрогнули ль резкие очертания леса? Не дрогнула ль завеса, серебрящая вечер?

 

То посерели листья неподвижных деревьев. То посерел вяжущий сумрак.

 

 

 

Сказка для детей

 

Вот мчится коварное море

И огни на опасном просторе.

На заре паруса над простором блистают,

Надежду они призывают.

 

Они ищут точные вести

О мертвой царевне-невесте.

В руках карлика — ее жизни дороги,

Закрыты Мечты ей пороги.

Паруса возбудят в ней смущенье,

Безумно восстало боренье.

 

Они принесут ей и слово,

И будет то слово — дорога.

И тот, кого ты никогда не видала,

Передаст, что он видел тебя от начала.

Воскресли в яви древних сказки,

В ней все и древнейшие и все и новейшие краски.

 

Победен лишь цвет белоснежный,

И скользит он отважно над бездной.

 

 

 

* * *

 

Как снегом покрыто дерево всё,

Не узнать той мысли мгновенной.

Она — белизна, всех единство цветов,

Разгадай смысл одежд сокровенный.

Как буря, блистает весенний убор,

Красота все миры озарила,

Из точек нежнейших тончайший узор,

В нем блещет могущества сила.

Здесь атомов движутся точно круги,

Отражаются солнц и вселенной вращенья,

И кто-то задал здесь задачу найти

Дорогу мечты и мгновенья.

Здесь бьется об берег огонь-океан

И бьется о скалы-утесы,

Забыл он удары жестокие ран,

Ему снятся весенние росы.

Здесь плещет чрез край огонь-красота,

Она всех к единству в горниле сплавляет,

И буря несется чрез все чрез края,

Снаружи же яблоню блеск озаряет.

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали