Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

МОСКВА. УЧПЕДГИЗ. 1952

УЧЕБНИК ПОЭЗИИ

Над книгой работали семь составителей, среди которых — ведущий сотрудник Института языкознания РАН, руководитель Центра лингвистических исследований мировой поэзии Наталия Азарова; литературовед, переводчик Дмитрий Кузьмин; лингвист, доктор филологических наук Владимир Плунгян и другие.

 

Учебник «Поэзия» — обширный 886-страничный труд, который формально состоит из двух блоков, следующих друг за другом (порядок чтения блоков — на выбор читателя). Первая часть — теоретическая, вторая — рекомендуемые стихотворения и переводы поэтов XVIII–XXI веков под заголовком «Читаем и размышляем». Такой диапазон авторов/текстов очерчивает хронологические границы русской поэзии. Благодаря тематическому принципу мы можем встретить стоящие рядом стихи Александра Пушкина и Геннадия Гора, баллады Иосифа Бродского и современного московского поэта Андрея Родионова. 

5.2 Внутренний адресат

Особая роль местоимений в поэзии не исчерпывается поэтическим я , поэзия использует второе лицо (ты ) гораздо чаще, чем любые другие формы художественной речи. Это сближает ее с ораторской речью, письмом или молитвой. Употребляя местоимение ты и обращения, поэт переходит от далекого плана к ближнему, от внешнего к внутреннему – это знак близости автора к предмету речи.

Упоминание внутреннего адресата или даже конкретного лица в стихотворении может быть лишь поводом для его написания. Обращения к реальному адресату как будто связывают текст стихотворения, обладающий замкнутостью и самодостаточностью, с «реальным» миром. Но на самом деле фигура внутреннего адресата позволяет сократить расстояние между читателем и автором, сделать объект стихотворения более близким, интимным.

Внутренний адресат необязательно должен быть человеком: он может быть деревом, животным, городом , любым предметом, например фонтаном, обелиском , стихией (морем, лесом, полем ), понятием времени (весной, ночью ), абстрактным понятием (родиной, жизнью, свободой ). Так происходит, например, в стихотворении Блока «О, весна без конца и без краю…», где адресатом выступает весна или жизнь . В качестве Собеседника – внутреннего адресата, – к которому обращаются на ты, выступают и уже умершие люди, в том числе исторические персонажи далекого прошлого:

 

О ты, чьей памятью кровавой

Мир долго, долго будет полн. [257]

 

Александр Пушкин, «Наполеон»

 

Самая характерная фигура риторического адресата в традиционной поэзии – Муза. С упоминания музы начинаются многие древние стихотворения – например, в начале «Илиады» Гомера поэт призывает музу, которую называет «богиня»: Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына … Традиционно имелась в виду муза поэзии (Эвтерпа ), но затем муза утратила мифологические черты и превратилась в фигуру обращения, под которой уже не понималась какая‑либо конкретная богиня. Муза‑адресат может также становиться персонажем стихотворения:

 

Вчерашний день, часу в шестом,

Зашел я на Сенную;

Там били женщину кнутом,

Крестьянку молодую.[225]

 

Николай Некрасов

 

В ряде традиционных жанров обращение к внутреннему адресату встречается регулярно. Среди таких жанров ода, послание, эпитафия, эпиграмма и некоторые другие. В иерархии жанров поэзии XVIII века больше ценилось обращение к абстрактному адресату, даже если стихотворение было посвящено конкретному человеку. Например, Державин в стихотворении «На возвращение графа Зубова из Персии», обращаясь к Зубову напрямую, пересказывает события, безусловно известные адресату, но делает вид, как будто Зубов забыл обстоятельства собственной военной биографии:

 

О юный вождь! сверша походы,

Прошел ты с воинством Кавказ

<…>

Ты видел, Каспий, протягаясь,

Как в камышах, в песках лежит

<…>

Ты домы зрел царей, вселенну –

Внизу, вверху, ты видел все… [111]

 

В романтической поэзии XIX века начиная с Пушкина часто используется прямо противоположная модель. Обращение к конкретному внутреннему адресату изобилует намеками и подробностями, которые могут быть известны лишь небольшому кругу избранных друзей. Обычный читатель вряд ли может расшифровать без специального комментария, кем был этот адресат. Например, Аполлон Майков, обращаясь к поэту и переводчику Михаилу Михайлову, пишет:

 

* * *

Урала мутного степные берега,

Леса, тюльпанами покрытые луга,

Амфитеатры гор из сизого порфира,

Простые племена, между которых ты

Сбирал предания исчезнувшего мира,

Далекая любовь, пустынные мечты

Возвысили твой дух: прощающим, любя́щим

Пришел ты снова к нам – и, чутко слышу я,

В стихах твоих, ручьем по камешкам журчащим,

Уж льется между строк поэзии струя. [205]

 

Читателю вряд ли известно, что за далекая любовь имеется в виду или что упоминания Урала и простых племен содержат намек на башкирский фольклор, который собирал Михайлов. Но это и не требуется: такое построение текста дает возможность читателю частично отождествить себя с адресатом и таким образом представить себя в кругу знакомых и друзей поэта.

С другой стороны, если подобные частные обстоятельства воплощаются поэтом максимально обобщенно, а внутренний адресат не назван по имени, то поэт может переадресовать свое стихотворение, посвятив его еще раз. Такая переадресация остается фактом биографии поэта и почти не влияет на интерпретацию текста в целом. Так, предполагается, что стихотворение Пушкина «Я помню чудное мгновенье…», подаренное Анне Керн, было написано Пушкиным задолго до знакомства с ней и первоначально адресовано кому‑то другому.

Ты внутреннего адресата может быть устроено по‑разному, например ты = я +ты . Такое ты совмещает абстрактного собеседника и я – поэта, причем доля я и другого в каждом ты может изменяться даже на протяжении одного текста. Ты может перевешивать я , о чем может свидетельствовать обилие повелительных форм:

 

* * *

Представь, что война окончена, что воцарился мир.

Что ты еще отражаешься в зеркале…

 

<…>

И если кто‑нибудь спросит: «кто ты?» ответь: «кто я?

я – никто», как Улисс некогда Полифему. [48]

 

Иосиф Бродский

Я может почти совпадать с ты – например, у Владимира Аристова словом ты одновременно обозначается и субъект, и адресат:

 

* * *

Ты собственник пластмассовой расчески,

Но время настает –

Ты расстаешься

 

Зубцы пересчитаешь в ней прозрачные

На рассвет посмотришь

Сквозь сумрачный и теплый

Ее искусственный янтарь

 

Не так уж много ты теряешь

Когда из твоего кармана правого

Выскользнет она

 

И все ж раскроется весь круг земли по‑новому

В октябрьской красоте Москвы [19]

 

Ты с большой буквы чаще всего читается как обращение к единственному адресату – Богу, даже как именование Бога. В таком случае это не совсем местоимение, ведь местоимение может указывать на разные лица (не называя конкретное лицо), а Ты как имя относится только к одному лицу:

 

Не мотыльком, не завитком –

Изображу Тебя квадратом. [274]

 

Генрих Сапгир

 

Вы , в отличие от ты , не объединяется с я (то есть с поэтом), а противопоставляется ему, поэтому обычно оно предполагает общественно значимое высказывание. Вы как адресат указывает на противоположную субъекту социальную группу, существование которой позволяет автору идентифицировать себя (6. Поэтическая идентичность):

 

* * *

Мне больше не страшно. Мне томно.

Я медленно в пропасть лечу

И вашей России не помню

И помнить ее не хочу. [146]

 

Георгий Иванов

 

Вы в роли внутреннего адресата часто появляется в романтической поэзии, противопоставляя поэта толпе:

 

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи! [190]

 

Михаил Лермонтов

 

Также можно вспомнить характерное название стихотворения Маяковского «Нате!». Внутренний адресат этого стихотворения может называться адресатом лишь условно: действительно, трудно представить, чтобы Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста где‑то недокушанных, недоеденных щей или вот вы, женщина, на вас белила густо, вы смотрите устрицей из раковин вещей могли быть потенциальными читателями стихов поэта.

 

 

 

Читаем и размышляем 5.2

 

 

 

Иосиф Бродский, 1940‑1996

 

 

* * *

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,

дорогой, уважаемый, милая, но неважно

даже кто, ибо черт лица, говоря

откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но

и ничей верный друг вас приветствует с одного

из пяти континентов, держащегося на ковбоях;

я любил тебя больше, чем ангелов и самого,

и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;

поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,

в городке, занесенном снегом по ручку двери,

извиваясь ночью на простыне –

как не сказано ниже по крайней мере –

я взбиваю подушку мычащим «ты»

за морями, которым конца и края,

в темноте всем телом твои черты,

как безумное зеркало повторяя. [48]

 

1975–1976

 

 

 

Александр Миронов, 1948‑2010

 

 

* * *

Может быть, ты еще хочешь вернуться

в жалобный мир, где так жалко дрожит,

кружится белое бальное блюдце

в черном театре разъятой души?

 

Как утомительны зрячие воды!

Можно лишь в танце душу спасти.

Милая, милый, не помню я, кто ты –

медиумический дух травести?

 

Род полуведенья, дух полузнанья,

самобормочущий, шарящий стих?

Шелест и щелканье, свист и зиянье

пауз молочных и ран световых.

 

Как на корню засыхает растенье,

как задыхается бешеный кит,

я бы хотел умаленья, безтемья…

Время щебечет и бездна чадит. [217]

 

1979–1981

 

 

 

Владимир Аристов, 1950

 

 

* * *

На каменном школьном крыльце ты лежал,

обнаженный, как нож,

В глубине двора черная зелень едва шевельнулась

И шумел дождь во сне чужом

Прекращаемый взмахом ресниц

 

Ты упавший лежал не прикрытый ничем, юный,

ни пергаментом титулов

ни имен, вписанных в книгу вовне

не прикрытый ничем, кроме одежды

(на ступенях, на обшарпанном пенном крыльце)

 

Снега шум в кулаке твоем, равномерно сжимавшемся

слышен был – это шум

посторонних часов

 

…перед дверью в нелепую зелени бездну… [19]

 

 

 

 

Николай Некрасов, 1821‑1878

 

 

* * *

Еду ли ночью по улице темной,

Бури заслушаюсь в пасмурный день –

Друг беззащитный, больной и бездомный,

Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!

Сердце сожмется мучительной думой.

С детства судьба невзлюбила тебя:

Беден и зол был отец твой угрюмый,

Замуж пошла ты – другого любя.

Муж тебе выпал недобрый на долю:

С бешеным нравом, с тяжелой рукой;

Не покорилась – ушла ты на волю,

Да не на радость сошлась и со мной.

 

Помнишь ли день, как, больной и голодный,

Я унывал, выбивался из сил?

В комнате нашей, пустой и холодной,

Пар от дыханья волнами ходил.

Помнишь ли труб заунывные звуки,

Брызги дождя, полусвет, полутьму?

Плакал твой сын, и холодные руки

Ты согревала дыханьем ему.

Он не смолкал – и пронзительно звонок

Был его крик. Становилось темней;

Вдоволь поплакал и умер ребенок.

Бедная! слез безрассудных не лей!

С горя да с голоду завтра мы оба

Так же глубоко и сладко заснем;

Купит хозяин, с проклятьем, три гроба –

Вместе свезут и положат рядком…

 

В разных углах мы сидели угрюмо.

Помню, была ты бледна и слаба,

Зрела в тебе сокровенная дума,

В сердце твоем совершалась борьба.

Я задремал. Ты ушла молчаливо,

Принарядившись, как будто к венцу,

И через час принесла торопливо

Гробик ребенку и ужин отцу.

Голод мучительный мы утолили,

В комнате темной зажгли огонек,

Сына одели и в гроб положили.

Случай нас выручил? Бог ли помог?

Ты не спешила печальным признаньем,

Я ничего не спросил,

Только мы оба глядели с рыданьем,

Только угрюм и озлоблен я был.

 

Где ты теперь? С нищетой горемычной

Злая тебя сокрушила борьба?

Или пошла ты дорогой обычной

И роковая свершится судьба?

Кто ж защитит тебя? Все без изъятья

Именем страшным тебя назовут,

Только во мне шевельнутся проклятья –

И бесполезно замрут!.. [225]

 

1847

 

 

 

Борис Поплавский, 1903‑1935

 

 

* * *

Вращалась ночь вокруг трубы оркестра,

Последний час тонул на мелком месте.

Я обнимал Тебя рукой Ореста,

Последний раз мы танцевали вместе.

 

Последний раз труба играла зорю.

Танцуя, мы о гибели мечтали.

Но розовел курзал над гладким морем,

В сосновом парке птицы щебетали.

 

Горели окна на высокой даче,

Оранжевый песок скрипел, сырой.

Душа спала, привыкнув к неудачам,

Уже ей веял розов мир иной.

 

Казалось ей, что розам что‑то снится.

Они шептали мне, закрыв глаза.

Прощались франты. Голубые лица

Развратных дев смотрели в небеса.

 

Озарена грядущими веками,

Ты с ними шла, как к жертвеннику Авель.

Ты вдалеке смешалась с облаками,

А я взошел на траурный корабль. [250]

 

 

 

 

Ольга Седакова, 1949

 

 

* * *

Ты знаешь, я так тебя люблю,

что если час придет

и поведет меня от тебя,

то он не уведет:

 

как будто можно забыть огонь?

как будто можно забыть

о том, что счастье хочет быть

и горе хочет не быть?

 

Ты знаешь, я так люблю тебя,

что от этого не отличу

вздох ветра, шум веток, жизнь дождя,

путь, похожий на свечу,

и что бормочет мрак чужой,

что ум, как спичка, зажгло,

 

и даже бабочки сухой

несчастный стук в стекло. [280]

 

 

 

 

Ника Скандиака, 1978

 

 

  Из цикла «[9/2/2007]»

 

как мы (провожая друг друга к причинно‑следственной связи, но еще подползая кошке щекой с кошкой) как мы в тулупе пустыни (в пустыне беспричинной кожи) обхватываем друг друга, но никогда в одной природе

 

(обхватываем уже друг друга, но никогда еще в одной природе)

 

а оглянись, – ты оглянуться‑то

(некого) (никто)

 

небеззащитный, дрожащий космос

 

в ветровке, полупрозрачной, как ломтик / молитва

слова / сыра;

или смотри: разбитая в яркости разнообразия

терзаемая сознанием

[выпалила

рыба]

декоративная                      [настольная]

керамика

забронированного пространства

 

(предложили четыре сверкающих вещи,) [285]

 

 

 

 

Всеволод Некрасов, 1934‑2009

 

 

* * *

Ну знаете ли

это

вы извините

 

вы не знаете

 

вы

не изволите знать

 

не водили бы вы

сами себя

за нос

 

вы

не знаете нас

 

а надо нас не знать

нас нельзя знать

нельзя нас знать

нас надо не знать

 

не знаю

что я вам еще могу

здесь сказать

 

главное

и что же я

теперь могу

для вас

сделать

 

раз надо

было [224]

 

 

  ТАКЖЕ СМ.:

 

  Афанасий Фет (2.1),

  Саша Черный (4),

  Георгий Адамович (6.5),

  Алексей Апухтин (11.2),

  Алексей Порвин (7.1),

  Борис Пастернак (7.2.3),

  Гавриил Державин (10.1),

  Александр Блок (12.3),

  Гавриил Державин (13),

  Иосиф Бродский (16.2; 18.2.4),

  Николай Языков (18.2.6),

  Николай Заболоцкий (18.2.6),

  Николай Звягинцев (22.2).

Для удобства понимания и анализа текста нужно различать внутреннего и внешнего адресатов, хотя деление это условно и между этими двумя типами возможны разные переходные формы.

Под внутренним адресатом имеется в виду особый «персонаж» поэтического текста, о существовании которого становится известно непосредственно из текста стихотворения. Этот персонаж – собеседник автора, однако он необязательно играет эту роль на протяжении всего текста – иногда только в отдельных его фрагментах. Внутренний адресат часто выражается местоимением ты (реже – вы ) и разнообразными обращениями.