Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ИВАН ЗОРИН

Иван Васильевич Зорин (1959–2020) — российский писатель и публицист. Автор более 500 рассказов. Главный редактор издания "Литературная Россия". Окончил Московский инженерно-физический институт, кафедру теоретической физики по специальности физик-ядерщик.
Член Союза писателей России. Член Гражданского Литературного Форума России.

 

Высказывания критиков:

 

Зорин, пожалуй, самый загадочный автор из тех, кто пишет по-русски… Он поднял искусство рассказа на небывалую высоту. ("Terra Nova", Сан Франциско)


Иван Зорин пишет для взрослых. Он определённо рискует, не делая скидок на образование, род деятельности и философскую подготовленность. Сужая аудиторию, он имеет дерзость пойти вразрез с главным принципом современного мира — погоне за потребителем. Но именно поэтому он и интересен. Зориным руководит принцип не умножать сущее: его произведения беспощадно лаконичны, они страшатся банальности и завернутых в прописи истин. Его тексты — это разговор взрослого со взрослым, мыслящего с мыслящим, страдающего со страдающим. Зорин не стремится быть ни модным, ни современным, при этом его стиль, ультрасовременный и ультраконсервативный, избегает лекал массовой эрзац-культуры, он далёк от усредняющих рецептов, по которым готовятся бестселлеры. Сегодня, когда беллетристика превратилась в fast food книжного рынка, Зорин делает шаг в развитии "вечной" литературы, для него это процесс поступательный, хотя, быть может, и огибающий некоторые времена. (Елизавета Александрова)


Учителем Зорина, конечно же, является Борхес. Похоже, что гениальный и наивный ученик превзошел учителя. (Александр Шапиро)


Познакомьтесь ещё раз с замечательным прозаиком Иваном Зориным – интеллектуалом, чрезвычайно образованным человеком (по специальности физик-ядерщик), философом, главным редактором издания «Литературная Россия». И просьба уже не забывать его имя. Тем более что человек работает в формате рассказа, зачастую очень короткого. Работает ярко, доводя письмо до изумительного стилистического блеска: «Из сада пахло яблонями, и душная истома стояла на балконе, как гвардеец. В этот час умирают споры, а в темноте карманов рождается истина, за которой лень опустить руку». Это цитата из рассказа «Спиритический сеанс для Николая Второго». Столь же афористично чётки и одновременно многоплановы другие рассказы. В них – отголоски всевозможных литератур, как одновременно тоска и ода именам великим, но ушедшим. И – благодарность за то, что были и позволили у себя учиться. (Алекс Громов, "Литературная газета")

Из книги "ВОЗВРАЩЁННЫЕ МЕТАФИЗИКИ"

 

Перевод Ивана Зорина

 

 


ПРЕДИСЛОВИЕ

Ребёнок попадает в музей. Его окружает лабиринт, спрятанный под стекло, хаос, упорядоченный множеством вывесок. 
Они вызывают у него страх, недоумение, улыбку, заставляя неметь или кричать. Ребёнку сулили, что из этих
встреч сложится его мировоззрение, оправдание «я» и речь на последнем суде. Но, отстав от экскурсовода, 
он беспомощно озирается, и указатели только множат его растерянность.
Этот музей – культура. Каждый из нас – такой ребёнок.

 

 

ЯЗЫК

«Мысль изречённая есть ложь», – читаю я строки, написанные полторы сотни лет назад. Как странно,
что я понимаю их. Ведь автор давно умер, мы никогда не встретимся. Что он хотел выразить – неведомо. 
«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся». Удивительно, что мы вообще улавливаем в нём смысл! 
Что сохранило его для нас? Язык. Река, в которую бросают венки. Их относит всё дальше и дальше, река мелеет,
вьётся, прибивая обломки к берегам. Значит, любые строки однажды перестают читаться, сделавшись невнятными, 
как речи батавов, хеттов, аллоброгов, бригантиев и герулов, за давностью лет превратившихся в инопланетян.
Изжитой смысл умирает. Странно, когда ещё понимаешь его.
Интересно, на какое время алфавит оттянет смерть этого нахлынувшего вдруг ощущения?

 

 

ТА, КОТОРОЙ НЕТ

Е ё зовут Дульсинеей, Маргаритой, Еленой, Сольвейг. Незнакомка, она качает
страусовыми перьями, её улыбку срывают, вышибая соперника из седла, за ней приплыва-
ют корабли, список которых долог, как ночь.
Она является в грёзах – встретить её наяву невозможно. Но мы надеемся. Эта мечта сопровождает нас
вместе с ксантиппами, примеряющими нам венец мученичества, делающими из семейной жизни пропуск в рай.
Мы ждем её, как евреи мессию, – спасаясь своей выдумкой. Мы обращаемся к ней, объясняясь в любви, 
мы дорисовываем её образ слезами, преодолевая косноязычие земных глаголов и муки времени.
И, неутешные, старимся. Быть может, смерть, разделяющая пространство и время, явит нам её в своих чертогах – 
единственную, иную, желанную?

 

 

ПСАЛОМ

С кем, кроме Бога, разделить одиночество? Кому поведать тайные помыслы и заветные желания? 
Смертным они чужды: слова – лживые посредники. Кто видит с нами умершие дни? 
Мы воскрешаем их в памяти, и, быть может, однажды воскреснем сами. 
Ты лишил нас слепой смерти зверей ценой сомнений.
Прости же нам маловерие и избавь от отчаяния.

 

 

ЦАРСТВО ТЕНЕЙ

Печален аид. Бесплотных нельзя услышать, безликих – увидеть. Безмолвный Кастор ждёт Поллукса, Орфей зовёт Эвридику. 
Дети небытия, сотканные из ничто, они – эхо, отголосок, блик… Их сомкнутыми устами вещают боги, им неведом диалог. 
Души лишь вспоминают и оплакивают – что им ещё остаётся? И так – вечность.
Или они уже свыклись с тем, что их нет и они есть?
Платон считал, что мы также лишь припоминаем иной свет, едва проникающий в пещеру, что мы – меньше малого, 
чей-то слепок, набросок, оттиск… Благодаря книгам, нас окружают ушедшие, благодаря телевидению – призраки. 
Их вещим и лживым устам неведом диалог. Постояльцы небытия, они – ничто. 
Живые, они для нас мертвы, мёртвые остаются живыми. Часть населения земли – население книг и лент – 
существует вне циферблата. Но мы не замечаем, мы привыкли.
Кто скажет, может, мы уже по ту сторону Ахерона, Времени, Добра и Зла?

 

 

В КОМНАТЕ ВЕЧЕРОМ*

С молкли цикады, жёлтые листья покрыли
и мостик, и реку.
За окном – осень.
«Вначале было Слово…»
Я листаю Книгу и ищу слово, которое будет в конце,
подозревая, что оно не может быть Богом.
Свет от лампады упёрся в иероглифы, 
и на душе у меня – как у слепого крота.
Куда выгонит меня смерть? За глухие шторы? 
В людской муравейник?

* Строчки – их сохранила иезуитская миссия в Чарджоу – принадлежат Лу Циню, христианскому поэту империи Мин.

 

 

МЕРЕДИТ

На углу Бродвея и Пятой авеню стоит
шлюха «Мередит-дай-в-кредит». Её теория
загробного воздаяния весьма примечательна.
Мередит верит – и в этом ясно видится обожествление «звёзд», – 
что в рай, как в книгу рекордов,
попадают выдающиеся представители каждой профессии.
Мередит ведёт строгий учёт клиентов. Она надеется.

 

 

ПРОХОЖИЙ

К расота, как убийца, может подстерегать на каждом углу. Метафору – ключ к метафизике – можно подобрать и на улице.
– Мы, как домашние коты, с рождения лишённые случки, – донёс однажды ветер, с которым я в обнимку шагал по скверу. 
– Мы смутно догадываемся о чём-то сокровенном и глохнем от собственного крика.
Навстречу плыли пат и паташон. Высокий ещё рубил ладонью воздух, неостывший от его слов.
– Быть может, нам ещё предстоит узнать, – выдохнул низкий, болезненно щурясь. 
– «Какие сны приснятся в смертном сне?..»
Мы поравнялись, и, обогнув меня, как ручьи, они сомкнулись за спиной.
– Вот-вот, трусливые коты, – затихая, басил высокий. – Скулим в потёмках, а выйти за порог боимся…
Я оглянулся, но ответа уже не расслышал.
Перемешивая свет и тени, шевелилась листва.
По скверу, как бешеный, метался ветер.

 

 

Я

И скусство – это кукушка, которая подбрасывает птенца. Так и судьбы моих
героев, представлявшиеся мне прошлыми жизнями, обернулись записками к подкидышам. 
Среди литературных реинкарнаций не нашлось место автору, который, поведав множество историй,
хотел рассказать свою.

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Ребёнок, заблудившийся в музее, больше не верит указателям. Он одинок и подавлен. 
Сосредотачиваясь на поисках своего места, смертельно устаёт. И тут в стекле перед экспонатами видит своё отражение. 
И тогда осознаёт: его прогулка – единственное, что составляет музей.
 

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали