Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс
Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность.
— Вернер Гейзенберг
Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали
Василий Комаровский родился 21 марта (ст. стиля) 1881 года в Москве, в семье графа Алексея Егоровича Комаровского. Мать, Александра Васильевна (урожденная Безобразова), страдала тяжелой формой эпилепсии, до самой своей смерти в 1904 году она не выходила из психиатрических клиник. Болезнь унаследовал и Василий.
Мальчик получил домашнее воспитание, свободно владел французским и древнегреческим языками.
В 1898 г. Комаровские переезжают в Петербург. В августе 1899 г. Василий возвращается в Москву и зачисляется приходящим воспитанником в Московский императорский лицей, который оканчивает 1 июня 1900 г. Он поступает на юридический факультет Петербургского университета. Летом следующего года Василий Комаровский побывал в Германии. После возвращения в Россию, осенью 1901 г. переводится на историко-филологический факультет, а потом сразу же уезжает на лечение в клинику в Швейцарию. В дальнейшем Комаровский несколько раз лечился в российских и зарубежных клиниках.
К 1903 г. относится самое раннее из известных стихотворений Комаровского.
В 1906 г. Василий увольняется из университета, так и не окончив его, и в конце года переезжает в Царское Село.
Осенью 1908 г. на квартире супругов Кардовских в Царском Селе знакомится с Н. Гумилевым, а позднее — с Анной Ахматовой. Позже среди знакомых Комаровского появятся Н. Пунин, С. Маковский, А. Скалдин, Н. Врангель и др.
В ноябре 1911 г. в Литературном альманахе «Аполлона» появляется первая публикация стихов и прозы Комаровского — пять стихотворений и рассказ «Sabinula», подписанные псевдонимом Incitatus (в переводе с латыни «вдохновенный», так звали коня Калигулы). А через два года, в октябре 1913-го, тиражом 450 экземпляров в Петербурге выходит единственная книга стихов и переводов Комаровского — «Первая пристань».
В это время поэт переезжает в Петербург в связи с необходимостью часто бывать в типографии издательства «Сириус», где готовилась к публикации его «Таблица главных живописцев Европы с 1200 г. по 1800 г.» и «Указатель к таблице…» (вышли в свет в 1915 г.)
Начало первой мировой войны стало настоящим ударом для Комаровского. Сильное нервное потрясение, пережитое в связи с этим событием, вновь привело Комаровского в клинику для душевнобольных в Москве, в которой в ночь с 7 на 8 сентября 1914 г. он умирает. Похоронен в Москве на кладбище Донского монастыря. Могила Комаровского не сохранилась.
# # #
Самонадеянно возникли города
И стену вывел жадный воин,
И ядовитая перетекла вода,
Отравленная кровью боен.
Где было все и бодро и светло,
Высокий лес шумел над лугом,
Там дети бледные в туманное стекло
Глядят наследственным недугом.
И девушка раскрашенным лицом
Зовет в печальные вертепы;
И око мертвое, напоено свинцом,
Глядит насмешливо и слепо.
Заросшим следом авелевых стад
Идти в горячем ожиданьи?
Где игры табунов раздолье возвестят
Своим неукротимым ржаньем?
Где овцы тучные, теснясь, перебегут.
По зеленеющим обрывам
К серебрянным ручьям блаженно припадут,
Глотками жажды торопливой?
Так: прежде хищника блестел зеленый глаз,
Стервятник уносил когтями.
И бодрствовал пастух, и опекая, пас,
И вел обильными путями.
Но вымя выдоил, и нагрузил коня,
Повсюду осквернивший руку:
По рельсам и мостам железом зазвеня,
Несет отчаянье и скуку.
И воды чистые, они не напоят,
Когда по нивам затопленным
Весенний табунок понурых жеребят
Тоскует стадом оскопленным.
1912
МУЗЕЙ
Июльский день. Почти пустой музей,
Где глобусы, гниющие тетради,
Гербарии – как будто Бога ради –
И черный шлем мифических князей.
Свиданье двух скучающих друзей,
Гуляющих в прохладной колоннаде.
И сторожа немое: «не укра? ди»,
И с улицы зашедший ротозей.
Но Боже мой – какое пепелище,
Когда луна совьет свое жилище,
И белых статуй страшен белый взгляд.
И слышно только – с площади соседней,
Из медных урн изогнутых наяд,
Бегут воды лепечущие бредни?
1910
# # #
Изгнанники, из тьмы пещер,
Мы провожали жадным взглядом
По морю яркому надменный бег галер,
Перебегавших к Симплегадам.
Исчезли. Взор блуждает, туп.
Печаль поет свои литии.
Но в криптах памяти воскресла радость труб,
Аргира в бармах Византии.
Под истязаньями вериг
Зажглись языческие ласки.
Победы вспомнились разубранных квадриг,
Пиров полуночные пляски.
Как будто в позабытый скит,
В пустыню каменного зноя,
Стопою легкою императрица Зоя
Вошла – и сердце бередит.
1911
БЛУДНЫЙ СЫН
Печален воздух. Темен стыд.
И не обут, и не умыт,
У запертых еще дверей
Стою. Репейник и пырей
Покрыты каплями росы.
Пускай мне ноги лижут псы
В саду почтенного отца.
И не заплаты беглеца,
Не копоть омертвелых рук,
Водивших в зное рабий плуг
И с принужденностью тупой
Свиней в скалистый водопой;
Но эта пыль земного зла
В душе так тускло-тяжела,
Что даже если б и возник
Родителей веселый крик,
Когда бы даже мать сама
Меня бы повела в дома,
Чалму стараясь развязать,
Я не сумел бы рассказать…
Отцу бессовестный палач,
Не удержал бы женский плач!
Испить на дне пустой души
Не уксус казни… только вши,
Исчадье вавилонских дев,
Испытывать внезапный гнев
И устыдиться, что на суд
Несешь заплеванный сосуд!
1911
# # #
Благодарю тебя за этот тонкий яд,
Которым дышит клен осенний,
И городских небес зелено-мутный взгляд.
За шумы дальние, за этот поздний час,
И эти жесткие ступени,
Где запыленный луч зарделся — и погас.
1910
РЫНОК
Здесь груды валенок и кипы кошельков,
И золото зеленое копчушек.
Грибы сушеные, соленье, связки сушек,
И постный запах теплых пирожков.
Я утром солнечным выслушивать готов
Торговый разговор внимательныхъ старушек:
В рассчеты тонкие копеек и осьмушек
Так много хитрости затрачено — и слов.
Случайно вызванный на странный поединок,
Я рифму праздную на царскосельский рынок,
Проказницу, — недаром приволок.
Тутъ гомон целый день стоит, широк и гулок.
В однообразии тупом моих прогулок,
В пустынном городе — веселый уголок.
1911
# # #
Июньской зелени дубов, прохладно-черной,
И полдню-золоту, и сини, точно горной,
И белым облакам – в ответ – молчат сердца.
Забывшие любить, усталые бороться,
Усталые глядеть и видеть без конца
Как медленно течет и терпеливо льется
Зеленая вода. Вот мертвая пчела У
пала с сломанною веткой. Поплыла.
И рябью движется в мучительном значеньи
Как этот летний день в сверкающем свеченьи?
1911
Toga virilis
На площадях одно лишь слово — «Даки».
Сам Цезарь — вождь. Заброшены венки.
Среди дворов — военные рожки,
Сияет медь и ластятся собаки.
Я грежу на яву: идут рубаки
И по колена тина и пески;
Горят костры на берегу реки,
Мы переходим брод в вечернем мраке!
Но надо ждать. Еще Домициан
Вершит свой суд над горстью христиан,
Бунтующих народные кварталы.
Я никогда не пробовал меча,
Нетерпеливый, — чуял зуд плеча,
И только вчуже сердце клокотало.
1911
# # #
Бессильному сказать — «какая малость»
Мне что-то смутное сегодня мстит.
Июльский день. И жаркая усталость
Коричневой листвою шелестит.
Пока идут года, душа на убыль Идет.
И, в отцветании минут,
Среди стволов белеющие клубы
В лазурном дне медлительно плывут.
Дразнящей весело, и бессердечно
Волнующей неопытную грудь,
Конечно, я еще хочу улыбки встречной,
Я думаю еще — «когда-нибудь».
Но этих облаков, летящих мимо,
Таящих молнию, и смерч, и лед,
Счастливых стад серебряного дыма,
Надоедает белый перелет.
1912
# # #
Из сизых туч, летевших мимо,
И из созвездий без числа,
О призрак с взглядом серафима,
О ночь, — ты мантию несла!
Я видел: пьяными волнами
Все море потемнело вдруг.
Расплавленными ступенями
Упало солнце в мертвый круг.
В долине смутной и вечерней
Стонало что-то. Кто-то звал.
Она спускалась все безмерней
На выси огненные скал.
И с моря двинулась прохлада,
И скоро день совсем потух.
В пыли мелькающее стадо
Усталое, загнал пастух.
Тверди случайную молитву
И вежды сонные смежай.
А завтра гаснущую битву,
Безумец, первый продолжай!
1906
# # #
Вдали людей, из светлых линий,
Я новый дом себе воздвиг.
Построил мраморный триклиний
И камнем обложил родник.
Холмы взрывая дважды плугом,
Я сеял трепетной рукой.
И стали за волшебным кругом
Колосья, тишина, покой.
И сад шумит. Колеблят воды,
Прияв, осеннюю звезду.
Но я сегодня в дом свободы
Кого-то суеверно жду.
Смутит ли он нескромным эхом
Листы тускнеющих аллей
И шумным опорочит смехом
Простор молитвенных полей.
Прискачет всадник в броне медной.
Или усталая жена
Придет ко мне в одежде бедной,
И непонятна, и бледна.
Кто знает? – или недруг тайный
Войдет в отворенную дверь
Рассказом горести случайной
Тревогу разбудить потерь.
1907
# # #
День ниспадал, незримыми парами
Пронизанный. В дыханье тяжком трав.
Ночь подошла, смиренными тенями
К земным полям ласкаясь и припав.
И душный сон меня объял глубоко.
Быть может, тьма обильно пролилась,
Быть может, ночь тревогою потока
Здесь в тишину сурово ворвалась.
Но день другой вставал непобедимо.
Вода и холод. Мокрые кусты,
Продрогшие от утреннего дыма,
Струятся робко в небе красоты.
Кругом леса, шумящие просторно,
И ветер тучу рвет со всех сторон.
Как радостно кричит железный ворон
Навстречу дням, крылатым, как и он!
1907
РАССВЕТ
Ты посмотрел. Поля блаженны.
И ясен ястреба полет.
И запоздалый, и смятенный,
Туман к лощинам припадет.
Смотрел ты, огненный и ранний,
И лезвием горит река.
Блестят отточенные грани,
Летят и блещут облака.
Сверкает праздник колокольный
Над травами росистых нег.
И зверь ночной, лесной и дольный,
Хоронит хищный свой набег.
Потухших снов мне было мало.
Поющих — и забытых слов.
Пусть это пламя ликовало
С своих сафирных берегов.
Веселый блеск, движенье пятен
На этих солнечных ветвях,
Весь мир, — он не был мне понятен
В своих звенящих зеленях.
1907
Insania
Воскресшей памятью к истлевшим именам
Я уходил, неосторожный,
В померкшие поля, по стертым ступеням.
С душой тоскующей мешая фимиам,
Как с этой пылью придорожной.
В туманной прелести морская полоса
Сквозь дым скользящий протекала.
И ветер шевелил и трогал волоса,
И утра брезжила тревожная краса,
Вставало солнце – и сверкало.
И в дымной пристани проснулись корабли,
В песок окутанные вязкий.
Их крылья в небосвод подняться не смогли.
И маки темные стоят. И отцвели
У мутных вод забытой ласки.
Отчалить медленно на чутком корабле?
Соленый ветер развевался.
Но снасти сплетены в запутанном узле.
Остаться... Или плыть к невидимой земле?
И я стоял – и колебался:
Там гордых мучениц горячая тоска
Свою любовь запечатлела
За медной тишиной и тяжестью замка.
Да не дотронется случайная рука
Их недоступного предела.
1909
АВГУСТ
В твоем холодном сердце мудреца
Трибун, и жрец, и цензор — совместится.
Ты Кассия заставил удавиться
И римлянам остался за отца.
Но ты имел придворного льстеца
Горация — и многое простится…
И не надел, лукавая лисица,
Ни затканных одежд, ни багреца.
Пасется вол над прахом Мецената,
Растет трава. Но звонкая цитата
Порою вьет лавровые венки.
Пусть глубока народная обида!
Как мерный плеск серебряной реки —
Твой острый слух пленяла Энеида.
1911
АННЕ АХМАТОВОЙ
В полуночи, осыпанной золою,
В условии сердечной тесноты,
Над темною и серою землею
Ваш эвкалипт раскрыл свои цветы.
И утренней порой голубоокой
Тоской весны еще не крепкий ствол,
Он нежностью, исторгнутой жестоко,
Среди камней недоуменно цвел.
Вот славы день. Искусно или больно
Перед людьми разбито на куски,
И что взято рукою богомольно,
И что дано бесчувствием руки.
1914
ПОЭТИЧЕСКАЯ ВИКТОРИНА
Анне Ахматовой
(«Вечер» и «Чётки»)
В полуночи, осыпанной золою,
В условии сердечной тесноты,
Над тёмною и серою землёю
Ваш эвкалипт раскрыл свои цветы.
И утренней порой голубоокой
Тоской весны ещё не крепкий ствол,
Он нежностью, исторгнутой жестоко,
Среди камней недоуменно цвёл.
Вот славы день. Искусно или больно
Перед людьми разбито на куски,
И что взято рукою богомольно,
И что дано бесчувствием руки.
1914
# # #
Бессильному сказать – «какая малость»
Мне что-то смутное сегодня мстит.
Июльский день. И жаркая усталость
Коричневой листвою шелестит.
Пока идут года, душа на убыль
Идёт. И, в отцветании минут,
Среди стволов белеющие клубы
В лазурном дне медлительно плывут.
Дразнящей весело и бессердечно
Волнующей неопытную грудь,
Конечно, я ещё хочу улыбки встречной,
Я думаю ещё – «когда-нибудь».
Но этих облаков, летящих мимо,
Таящих молнию, и смерч, и лёд,
Счастливых стад серебряного дыма
Надоедает белый перелёт.
1912
# # #
Благодарю тебя за этот тонкий яд,
Которым дышит клен осенний,
И городских небес зелено-мутный взгляд.
За шумы дальние, за этот поздний час,
И эти жесткие ступени,
Где запыленный луч зарделся — и погас.
1910
# # #
В гостинице (увы — в Неаполе!)
Сижу один, нетерпелив.
Дробинки горестно закапали
И ощетинился залив.
Над жерлом хмурого Везувия,
Уснувшего холостяка,
Как своды тяжкие Витрувия —
Гроза склубилась в облака.
Раскрою книгу — не читается;
Хочу писать — выходит вздор;
А занавеска раздвигается,
Стучит дверями коридор.
А рядом едкими укорами
Супруга подчует жена,
Несдержанными разговорами
Моя печаль раздражена.
Минуты длятся безталанные,
Как серый пепел серых лав;
Вдруг — и лучи обетованные
Вторгаются, затрепетав!
Опять смеется солнце южное,
Мгновенье — высохнет балкон;
А переулок блещет лужами,
На vetturino — балахон.
Опять, размахивая косами,
В окне — и прямо против нас,
Она проветривает простыни
И полосатый свой матрас.
И всюду воздух опьяняющий,
Пестро-раскрашенный Восток.
А я — веселый, обоняющий
Ее мелькающий цветок!
1913
# # #
О. Л. Делла-Вос-Кардовской
В душе земля с подземным, злым огнём.
А сверху стебли тонко перевились.
И небо есть – и в чёрный водоём
Потоки звёзд бесчисленно склубились.
Колючий снег истаял и ушёл.
По берегам зазеленели вёсны.
В моей душе цвело жужжанье пчёл,
Благоуханий запах перекрёстный.
В последний час на землю упадёт
Осенний плод, и сладкий, и упругий.
Тогда услышу гул внезапных вод,
Услышу крик оледенелой вьюги!
1910
В ЦАРСКОМ СЕЛЕ
Я начал, как и все – и с юношеским жаром
Любил и буйствовал. Любовь прошла пожаром,
Дом на песке стоял – и он не уцелел.
Тогда, мечте своей поставивши предел,
Я Питер променял, туманный и угарный,
На ежедневную прогулку по Бульварной.
Здесь в дачах каменных – гостеприимный кров
За революцию осиротевших вдов.
В беседе дружеской проходит вечер каждый.
Свободой насладись – её не будет дважды!
Покоем лечится примерный царскосёл,
Гуляет медленно, избавленный от зол,
В аллеях липовых скептической Минервы.
Здесь пристань белая, где Александр Первый,
Мечтая странником исчезнуть от людей,
Перчатки надевал и кликал лебедей,
Им хлеба белого разбрасывая крошки.
Иллюминация не зажигает плошки,
И в бронзе неказист великий лицеист.
Но здесь над Тютчевым кружился «ржавый лист»,
И, может, Лермонтов скакал по той аллее?
Зачем же, как и встарь, а может быть и злее,
Тебя и здесь гнетёт какой-то тайный зуд? –
Минуты, и часы, и месяцы – ползут.
Я знаю: утомясь опять гнездом безбурным,
Скучая досугом своим литературным,
Со страстью жадною я душу всю отдам
И новым странностям, и новым городам.
И в пёстрой суете, раскаяньем томимый,
Ведь будет жаль годов, когда я, нелюдимый,
Упорного труда постигнув благодать,
Записывал стихи в забытую тетрадь...
1912
# # #
Баронессе М.В.Таубе
Вдали людей, из светлых линий
Я новый дом себе воздвиг.
Построил мраморный триклиний
И камнем обложил родник.
Холмы взрывая дважды плугом,
Я сеял трепетной рукой.
И стали за волшебным кругом
Колосья, тишина, покой.
И сад шумит. Колеблют воды,
Прияв, осеннюю звезду.
Но я сегодня в дом свободы
Кого-то суеверно жду.
Смутит ли он нескромным эхом
Листы тускнеющих аллей
И шумным опорочит смехом
Простор молитвенных полей?
Прискачет всадник в броне медной –
Или усталая жена
Придёт ко мне в одежде бедной,
И непонятна, и бледна?
Кто знает? – или недруг тайный
Войдёт в отворенную дверь
Рассказом горести случайной
Тревогу разбудить потерь?
1907
# # #
Вдали людей, из светлых линий,
Я новый дом себе воздвиг.
Построил мраморный триклиний
И камнем обложил родник.
Холмы взрывая дважды плугом,
Я сеял трепетной рукой.
И стали за волшебным кругом
Колосья, тишина, покой.
И сад шумит. Колеблят воды,
Прияв, осеннюю звезду.
Но я сегодня в дом свободы
Кого-то суеверно жду.
Смутит ли он нескромным эхом
Листы тускнеющих аллей
И шумным опорочит смехом
Простор молитвенных полей.
Прискачет всадник в броне медной.
Или усталая жена
Придет ко мне в одежде бедной,
И непонятна, и бледна.
Кто знает? – или недруг тайный
Войдет в отворенную дверь
Рассказом горести случайной
Тревогу разбудить потерь.
1907
ВЕЧЕР
За тридцать лет я плугом ветерана
Провел ряды неисчислимых гряд;
Но старых ран рубцы еще горят
И умирать еще как будто рано.
Вот почему в полях Медиолана
Люблю грозы воинственный раскат.
В тревоге облаков я слушать рад
Далекий гул небесного тарана.
Темнеет день. Слышнее птичий грай.
Со всех сторон шумит дремучий край,
Где залегли зловещие драконы.
В провалы туч, в зияющий излом,
За медленным и золотым орлом
Пылающие и́дут легионы.
1910
# # #
Видел тебя красивой лишь раз. Как дымное море,
Сини глаза. Счастливо лицо. Печальна походка.
Май в то время зацвел, и воздух светом и солью
Был растворен. Сияла Нева. Теплом и весною
Робкою грудью усталые люди дышали.
Ты была влюблена, повинуясь властному солнцу,
И ждала – а сердце, сгорая, пело надеждой.
Я же, случайно увидев только завесу,
Помню тот день. Тебя ли знаю и помню?
Или это лишь молодость – общая чаша?
1913
# # #
Видел тебя сегодня во сне, веселой и бодрой.
(Белый наш дом стоял на горе, но желтый
от солнца).
Всё говорил о себе, да о том, что в тебе
нераздельно
Трое живут: ненавистна одна, к другой
равнодушен,
Третья прелестна и эту люблю старинной любовью.
1913
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Я обругал родную мать.
Спустил хозяйские опалы.
И приходилось удирать
От взбешенного принципала.
Полураздетый, я заснул,
Голодный, злой, в абруцкой чаще.
И молний блеск, и бури гул,
Но сердцу стало как-то слаще.
И долго, шалый, по горам
Скакал и прыгал я, как серна.
Но, признаюсь, по вечерам
На сердце становилось скверно.
С холодных и сырых вершин
Спущусь ли в отчую долину?
Отдаст ли розгам блудный сын
Свою озябнувшую спину?
Нет. Забывая эту ширь,
Где облака бегут так низко,
Стучись, смиренный, в монастырь
Странноприимного Франциска.
Доверье, ласка пришлецу.
Меня берут – сперва как служку.
Пасу овец, или отцу
Несу обеденную кружку.
На всё распределенный день:
Доят коров, и ставят хлебы,
И для соседних деревень
Вершат молитвенные требы.
Или на сводчатой стене
Рисуют ангельские кудри...
А после мессы, в тишине, –
Дела еще смиренномудрей.
Постятся. Спаржа и салат.
Лишь изредко крутые яйца.
Из мяса же они едят –
И тоже редко – только зайца.
Послушен, кроток, умилен,
Ищу стигмат на грешном теле.
Дни чисты. Разум усмирен.
И сновиденья просветлели.
На пятый месяц, наконец,
Дрожит рука, берусь за кисти.
Ее, гонявшую овец,
Господь направи и очисти!
Ползком вдоль монастырских стен
На ризах подновляю блики.
Счищаю плесень: едкий тлен
Попортил праведные лики.
Мадонна в гаснущей заре.
Святой Франциск, святой Лаврентий,
И надписи на серебре
На извивающейся ленте.
Или с востока короли,
В одежде празднично-убранной,
В чалмах и перьях, повезли
Христу подарок филигранный.
Или под самым потолком,
Где ангел замыкает фреску,
Рисую вечером, тайком,
Черноволосую Франческу.
1910
# # #
Вспорхнула птичка. На ветвистой кроне
Трепещет солнце. Легкий кругозор,
И перелески невысоких гор,
Как их божественный писал Джорджоне.
Из райских тучек сладостный кагор
Струится в золотистом небосклоне,
И лодочник встает в неясном звоне,
И шевелится медленно багор.
Дохнула ночь болотом, лихорадкой.
Перегорев, как уголь, вспышкой краткой,
Упало солнце в марево лагун.
Ночь синяя — и в самом восхищеньи
(Я с севера пришел, жестокий гунн)
Мне тяжело внезапное смущенье.
1913
# # #
Где лики медные Тиверия и Суллы
Напоминают мне угрюмые разгулы,
С последним запахом последней резеды
Осенний тяжкий дым вошел во все сады,
Повсюду замутил золо?ченные блики.
И черных лебедей испуганные крики
У серых берегов открыли тонкий лед
Над дрожью новою темнолиловых вод.
Гляжу: на острове посередине пруда
Седые гарпии слетелись отовсюду
И машут крыльями. Уйти, покуда мочь?
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И тяготит меня сиреневая ночь.
1912
# # #
Гляжу в окно вагона-ресторана:
Сквозь перья шляп и золото погон
Горит закат. Спускается фургон,
Классической толпой бегут бараны.
По виноградникам летит вагон,
Вокруг кудрявая цветет Тоскана,
Но кофеем плеснуло из стакана
С окурками смешался эстрагон...
Доносятся слова: Барджелло, Джотто,
Названья улиц, книжные остроты,
О форуме беседует педант.
Вот Фьезоле. Cuique — свой талант:
И я уже заметил профиль тонкий
Цветочки предлагающей девчонки.
1913
# # #
Горели лета красные цветы,
Вино в стекле синело хрупко;
Из пламенеющего кубка
Я пил – покуда пела ты.
Но осени трубит и молкнет рог.
Вокруг садов высокая ограда;
Как много их, бредущих вдоль дорог,
И никому из них не надо
Надменной горечи твоих вечерних кос.
Где ночью под ногой хрустит мороз
И зябнут дымные посевы.
Где мутных струй ночные перепевы
Про коченеющую грусть
Моей любви — ты знаешь наизусть.
1912
# # #
День ниспадал, незримыми парами
Пронизанный. В дыханье тяжком трав.
Ночь подошла, смиренными тенями
К земным полям ласкаясь и припав.
И душный сон меня объял глубоко.
Быть может, тьма обильно пролилась,
Быть может, ночь тревогою потока
Здесь в тишину сурово ворвалась.
Но день другой вставал непобедимо.
Вода и холод. Мокрые кусты,
Продрогшие от утреннего дыма,
Струятся робко в небе красоты.
Кругом леса, шумящие просторно,
И ветер тучу рвёт со всех сторон.
Как радостно кричит железный ворон
Навстречу дням, крылатым, как и он!
1907
# # #
Дорогой северной и яркой
Старуха – и навстречу мне
Она идёт в одежде жалкой
В лесной и строгой белизне.
Сегодня утром воздух синий.
Благоухающий мороз.
И под ногой хрустящий иней,
И космы звонкие берёз.
Вино нерукотворной пищи
Дозволил справедливый Бог:
И в одинокой этой нищей
Он солнце радости зажёг.
Но я мучительным соблазном
Колеблюся, как тёмный бес,
Пока вокруг слепит алмазным,
Алмазным снегом белый лес.
1912
# # #
Единым саваном хамсин людей засыпет,
Трехгранный обелиск крошит в песок пустынь,
Квадраты заметет разграбленных святынь,
Смешает с мусором храм-параллелопипед.
И переживший всё, – Арабов и Египет,
Размерной поступью качавший торг рабынь,
Верблюд несет воды проголклую полынь,
Колючие кусты, обгладывая, щипет.
В задоре похвальбы неисправимый род
То море теплое в Сахару низведет!
То мертвый Ассуан садами возродится!
Но ветер налетит – самовлюбленный бог
В расплавленную пыль, среди верблюжьих ног,
Дрожащий, плачущий, – по-прежнему ложится.
1914
ЗАКАТ
Я подвиг совершил военный и кровавый
И ухо напитал немолчным гулом славы,
И приобщен к Руну, и крепостные рвы
Над входом стерегут изваянные львы;
В весеннем воздухе серебряные трубы
Звучат без устали. Пажей пестры раструбы.
Друг Императора, великий Тициан,
Мне посоветовал соорудить фонтан,
Я окружил его стеблями тучных лилий,
Растущих сладостно в прохладе влажной пыли.
Дождливой осенью резвящиеся псы
Отыскивают след уклончивой лисы,
Рычат и прядают оскаленные доги,
В поток бросается олень широкорогий…
Собачьим холодом пронизанный январь
С собою принесет дымящуюся гарь,
И жарит кабана язвительное пламя,
А в небе плещется прославленное знамя
И с ветром говорит. И тихо шьет жена,
И шея нежная ее обнажена.
Мадонна! потуши припоминанья сердца:
Я, звонким молотом дробивший иноверца,
Фриульских берегов надежда и оплот,
У Кефалонии испепеливший флот,
В болотах Павии настигнувший Франциска,
Я в недрах совести ищу поступок низкий…
В телесной белизне коралловых цветов
Мне плоть мерещится изрубленных бойцов,
В кудрявой зелени мелькают чьи-то лица.
Моя жена молчит и спрашивать боится.
В огне играющем и красном видит взгляд
Кощунственные сны и воспаленный ад.
1912
# # #
И горечи не превозмочь,
— Ты по земле уже ходила —
И темным путником ко мне стучалась ночь,
Водою мертвою поила.
1909
# # #
И ты предстала мне, Флоренция,
Как многогрешная вдова,
Сжимающая индульгенцию,
Закутанная в кружева.
Его костер как будто курится!
Как будто серая зола
Все эти своды, эти улицы,
Все эти камни обмела.
Звеня узорными уздечками,
По ним спускался и сверкал,
Дразня бесстыдными словечками,
Неугомонный карнавал.
И будто здесь Саванаролою
Навеки радость проклята?...
Над мертвою Прокридой голою
Дрожат молитвенно уста!
1913
# # #
Из сизых туч, летевших мимо,
И из созвездий без числа,
О призрак с взглядом серафима,
О ночь, – ты мантию несла!
Я видел: пьяными волнами
Всё море потемнело вдруг.
Расплавленными ступенями
Упало солнце в мёртвый круг.
В долине смутной и вечерней
Стонало что-то. Кто-то звал.
Она спускалась всё безмерней
На выси огненные скал.
И с моря двинулась прохлада,
И скоро день совсем потух.
В пыли мелькающее стадо
Усталое загнал пастух.
Тверди случайную молитву
И вежды сонные смежай.
А завтра гаснущую битву,
Безумец, первый продолжай!
1906
# # #
Изгнанники, из тьмы пещер,
Мы провожали жадным взглядом
По морю яркому надменный бег галер,
Перебегавших к Симплегадам.
Исчезли. Взор блуждает, туп.
Печаль поет свои литии.
Но в криптах памяти воскресла радость труб,
Аргира в бармах Византии.
Под истязаньями вериг
Зажглись языческие ласки.
Победы вспомнились разубранных квадриг,
Пиров полуночные пляски.
Как будто в позабытый скит,
В пустыню каменного зноя,
Стопою легкою императрица Зоя
Вошла – и сердце бередит.
1911
ИСКУШЕНИЕ
Она уже идёт трущобою звериной,
Алкая молодо и требуя права,
И, усыплённая разлукою старинной,
Любовь убитая – она опять права.
Ты выстроил затвор над северной стремниной,
Где в небе северном скудеет синева;
Она передохнёт в твой сумрак голубиный
Свои вечерние и влажные слова.
И, сердце ущемив, испытанное строго,
Она в расселине елового порога
Воздушною струёй звенит и шелестит.
Скорее убегай и брось далекий скит!
С глазами мутными! Ночными голосами
Она поёт! Шумит весенними лесами!
1913
# # #
Июль был яростный и пыльно-бирюзовый.
Сегодня целый день я слышу из окна
Дождя осеннего пленительные зовы.
Сегодня целый день и запахи земли
Волнуют душу мне томительно и сладко
И, если дни мои еще вчера текли
В однообразии порядка...
1914
# # #
Июньской зелени дубов, прохладно-черной,
И полдню-золоту, и сини, точно горной,
И белым облакам – в ответ – молчат сердца.
Забывшие любить, усталые бороться,
Усталые глядеть и видеть без конца
Как медленно течет и терпеливо льется
Зеленая вода. Вот мертвая пчела
Упала с сломанною веткой. Поплыла.
И рябью движется в мучительном значеньи
Как этот летний день в сверкающем свеченьи?
1911
К МОРЮ
Дыханьями целебными врачуя
И дуновеньем жарких островов,
Ты притекло, без устали кочуя,
До каменных – до наших берегов.
И сумраком свисающим объято,
И с якорей срывая корабли,
Течешь назад – бездонное когда-то –
Бессильное у мертвенной земли.
И с горечью, теперь усугубленной,
Земную муть с собою уноси!
И пеной брызг, и легкой, и соленой,
Мои глаза и душу ороси!
Но к пристани иного новоселья
Моей души веселую печаль,
Моей души изменчивое зелье,
Слабеющим движеньем не причаль.
1909
# # #
Как древле — к селам Анатолии
Слетались предки-казаки,
Так и теперь — на Капитолии
Шаги кощунственно-тяжки.
Там, где идти ногами босыми,
Благословляя час и день,
Затягиваюсь папиросою
И всюду выбираю тень.
Бреду ленивою походкою
И камешек кладу в карман.
Где над редчайшею находкою
Счастливый, плакал Винкельман!
Ногами мучаясь натертыми,
Накидки подстилая край,
Сажусь — а здесь прошел с когортами
Сенат перехитривший Кай...
Минуя серые пакгаузы
Вздохну всей полнотою фибр.
И с мутною водою Яузы
Сравню миродержавный Тибр!
1913
# # #
Как этот день сегодня странно тонок:
Слепительный, звенящий ряд берез;
И острое жужжанье быстрых ос
Над влажностью коралловых масленок.
Сегодня облака белеют ярки,
Нагромождает ветер эти арки,
Идешь один, как будто жданный вождь.
Младенчески чему-то сердце радо.
И падает осенняя награда –
Блистательный, широкий, светлый дождь.
1913
# # #
Листок сухой, без жизни и названья,
Я думал, май еще далек,
Но веет здесь весеннее дыханье,
Уже летает мотылек.
Окроплены незримою рукою
Весны душистые цветы.
И я вошел с сердечною тоскою
В твой светлый сад.
Простишь ли ты?
1911
# # #
(На копенгагенский бюст Агриппины Старшей)
Лицо печальное твое осеребрило
И день бессолнечный, и вечер темнокрылый,
И ночь безлунную. Сиянием клинка
Мерцает римлянки прелестная тоска,
И лебединые волнующие складки
На шее мраморной – торжественны и сладки.
1912
# # #
Мы, любопытствуя, прошли дворец и своды,
Где тень внезапно леденит.
Но равнодушие бездумного народа
Их предрассудок сохранит...
Лазурная стена сияет веселее,
Чем синий, зимний небосклон.
И Камероновы белеют пропилеи
Беспечной четкостью колонн.
Ингерманландии окутанные дали
И елей сероватый цвет.
День этот солнечный, в котором нет печали,
Но счастья – счастья тоже нет.
И всюду важные и пышные дороги
Сплелись в себялюбивый круг.
А снегом искрится и блещет скат отлогий,
Равняя озеро и луг.
Лишь ветер налетит и жжет, немного пряный,
И временами, снова злей,
Он всюду закрутит, тоскуя окаянно
Среди расчищенных аллей.
1913
# # #
Je t’adore à l’égal de la voûte nocturne.
Baudelaire
Я люблю тебя так, как ночной небосвод.
Бодлер
«Над городом гранитным и старинным
Сияла ночь – Первоначальный Дым.
Почила Ночь над этим пиром винным,
Над этим пиром огненно-седым.
Почила Мать. Где перелётом жадным
Слетали сны на брачный кипарис –
Она струилась в Царстве Семиградном
В зиянье ледяных и тёмных риз!
И сын её. Но мудрости могильной
Вкусивший тлен. И радость звонких жал?
Я трепетал, могущий и бессильный,
Я трепетал, и пел, и трепетал».
1911
# # #
Ни этот павильон хандры порфирородной
(Предел, поставленный тоске простонародной),
Где сладострастие и дымчатый агат,
А ныне — факелов потушенный обряд;
Ни в триумфальный год воздвигнутая арка,
Где лицемерен цвет намеренно не яркий;
Ни гладь зеленая бесчисленных запруд,
Ни желтый мох камней, как будто плесень руд,
На скудном севере далекий отблеск Рима,
Меня не повлекут назад необоримо.
Я тоже не пойду по траурным следам,
Где — «равнодушная к обидам и годам»
Обманутым стихом прославленная Расе
Стоит, довольная придворною удачей:
Помолодеть и ей внезапно довелось!
Отремонтирован ея «ужасный» нос
Ремесленным резцом; и выбелены раны,
Что накопили ей холодные туманы.
Я буду вспоминать, по новому скупой,
Тебя, избитую обыденной тропой,
Сочувствием вдовы, насмешкой балагура…
С рукой подпертою сидящую понуро.
Я вечер воскрешу и поглотят меня
Деревьев сумерки. Безумолчно звеня,
Пускай смешается с листвою многошумной
Гремучая струя и отдых мой бездумный.
1913. Царское Село
# # #
О страннике, одетом в плащ зеленый,
Расплакалась апрельская тоска.
Грустят снега. И сыростью влюбленной
В еловый лес спустились облака.
Сквозит туман. И в чермных котловинах
Стоит форель в стеклянной глубине.
И с каждым днем всё выше, гривой львиной,
Взлетает солнце в золотом огне.
Ты, Рюбецаль, над горной стороною
Раскатистым копытом простучи
И, промелькнувши челкой вороною,
Шальной поток внезапно протопчи!
1910
ОХОТА
Князь-Епископ сегодня гарцует.
Свита скачет на пегих конях.
В соснах бешено ветер танцует,
Бегло вьется в густых сединах.
Всюду эта глубокая осень
К бурым, сизым лесам прилегла,
Где склубились у северных сосен
Дым, и темная сырость, и мгла.
И смеется, и полнится лаем
Воздух влажно-соленый окрест.
И в тумане едва замечаем
На соборе сияющий крест.
Горделивая скачет охота,
Где недавние жаты овсы.
Князь-Епископ – сегодня забота
Только эти веселые псы!
1908
# # #
Пускай почтарь трубит с высоких козел,
Летит письмо в открытое окно,
Но Фихте Вам всю душу заморозил
И Вам весна и осень — всё равно?
Звучат ручьи — бессонны, неустанны,
Зеленым светом тлеют светляки.
Взойдет луна. Кругом цветут каштаны
И девушки — мы собрались в кружки.
Всем христианам новое стремленье
От глубины души дает весна.
В такие дни Ваш холод — преступленье…
Но господин барон, как сатана?
1911
# # #
Пылают лестницы и мраморы нагреты,
Но в церковь и дворец иди, где Тинторетты
С багровым золотом мешают желтый лак,
И сизым ладаном напитан полумрак.
Там в нише расцвела хрустальная долина
И с книгой, на скале, Мария Магдалина.
Лучи Спасителя и стол стеклянных блюд.
Несут белеющее тело, ждет верблюд:
Разрушила гроза последнюю преграду,
Язычники бегут от бури в колоннаду
И блеск магический небесного огня
Зияетъ в воздухе насыщенного дня.
1912
РАКША
Осенней свежести благоуханный воздух,
Всепроникающий, дарует сладкий роздых,
Балует и поит родимым молоком...
Под алебастровым и пышным потолком
Висит широкая, померкнувшая люстра.
В огромной комнате торжественно и пусто.
Квадратами блеснёт дубовый, светлый пол...
Но сдвинут в малый круг многосемейный стол,
И – праздные следы исчезнувшего улья –
Расставлены вдоль стен рассохшиеся стулья.
Напыщенной рукой отодвигая трость,
Щедротой царскою задабривая злость,
С мутно-зелёного холста взирает Павел...
Он Ракшу подарил и памятник поставил
В румяной красоте бесчисленных девиц*;
И смотрит со стены безусых много лиц,
Сержанты гвардии, и, с Анною в алмазах,
Глядит насмешливо родоначальник Глазов**.
Усердно слушает его далёкий внук –
И каждый птичий писк, и деревенский звук,
И скотного двора далёкое мычанье...
И снова тишина и долгое молчанье.
В осенней сырости и холоде зимы,
Равно ещё стоят средь серой полутьмы
Шкапы, где спутаны и мысли и форматы,
Дела военные и мирные трактаты;
Где замурованы, уснувшие вполне,
Макиавелли, Дант, и Байрон, и Вине.
Бывало, от возни, мальчишеского гама,
Сюда я уходил, – Колумб, Васко де Гама, –
В новооткрытый сад и ядов и лекарств,
Где пыль моршанская*** легла над пылью царств,
И человечество – то прах, то бесконечность –
Свой хрупкий зигурат бесцельно зиждет в вечность.
Разыскивая всех, разузнавая всё,
Я всё перелистал: Лукреция, Руссо,
Паскаля чистые сомненья и уроки,
Под добродетелью сокрытые пороки,
Тщеславье, что в душе сидит так глубоко
(А герцог отыскал его Ларошфуко),
И всё, что, меж войной, охотой, фимиамом,
Былые короли писали умным дамам,
Что хитрый Меттерних, скучая не у дел,
В историю вписал или не доглядел,
Бантыш и Голиков, – где Миних, где Румянцев,
И Петр молодой со сворой иностранцев, –
Мысль Чаадаева, в дыму взлетевший форт,
И комментарии, и тяжкий шаг когорт, –
Всё ум мой тешило и сладостно манило
То кровь свою пролить, то проливать чернила.
Кандида прочитав – я начинал Задиг...
Но здесь нечаянно мой дед меня настиг,
Отнял и у себя запрятал том Вольтера, –
Чтоб разум не мутил и не погасла вера.
В лес ухожу бродить, в соседние поля...
Листом орешника налипшая земля
Душистой сыростью и грязью чернозёмной
Волнует сердце мне. Лесистый и огромный
Простор, и в зелени не видно деревень.
Но всюду около – полынь и серый пень,
Недавних вырубок поконченное дело;
Где прежде Заповедь**** сияла и шумела
Могучей красотой нетронутых лесов, –
Сменили белизну берёзовых стволов
Осины мелкие и небо грустных тучек.
Всё на приданое своих подросших внучек, –
Потомство иногда тягчайшая из бед, –
Леса обрёк свести чадолюбивый дед,
Да управляющий, с улыбкой бессердечной,
Свой собственный карман наполнил, всеконечно...
Тропинка тянется через мохнатый луг,
И носится кругом пьянящий сердце дух,
И вьются облака набухшей вереницей
Над белой церковью и белою больницей.
Примечания В. Комаровского
* У В.Г. Безобразова, прежнего владельца имения «Ракша», было восемь дочерей.
** Ракша подарена императором Павлом генералу Глазову, командовавшему его гатчинским войском.
*** Название уезда.
**** Название леса в Ракше.
1913
РАССВЕТ
Ты посмотрел. Поля блаженны.
И ясен ястреба полет.
И запоздалый, и смятенный,
Туман к лощинам припадет.
Смотрел ты, огненный и ранний,
И лезвием горит река.
Блестят отточенные грани,
Летят и блещут облака.
Сверкает праздник колокольный
Над травами росистых нег.
И зверь ночной, лесной и дольный,
Хоронит хищный свой набег.
Потухших снов мне было мало.
Поющих — и забытых слов.
Пусть это пламя ликовало
С своих сафирных берегов.
Веселый блеск, движенье пятен
На этих солнечных ветвях,
Весь мир, — он не был мне понятен
В своих звенящих зеленях.
1907
# # #
«Сад сегодня тихой дрожью
И туманом весь окутан,
Вялый лист к его подножью
Обронен и перепутан.
Он шумит, шумит широко,
Лес дубовый, лес соседний.
Как печальна, как глубока,
Эта песнь в тоске последней.
Милый друг уехал в поле,
За волками, на удачу.
Я гадаю поневоле…
Ну а вечером — поплачу».
1903
# # #
Самонадеянно возникли города,
И стену вывел жадный воин,
И ядовитая перетекла вода,
Отравленная кровью боен.
Где было всё и бодро и светло,
Высокий лес шумел над лугом,
Там дети бледные в туманное стекло
Глядят наследственным недугом.
И девушка раскрашенным лицом
Зовёт в печальные вертепы;
И око мёртвое, напоено свинцом,
Глядит насмешливо и слепо.
Заросшим следом авелевых стад
Идти в горячем ожиданьи?
Где игры табунов раздолье возвестят
Своим неукротимым ржаньем?
Где овцы тучные, теснясь, перебегут
По зеленеющим обрывам,
К серебряным ручьям блаженно припадут
Глотками жажды торопливой?
Так: прежде хищника блестел зелёный глаз,
Стервятник уносил когтями.
И бодрствовал пастух, и, опекая, пас,
И вёл обильными путями.
Но вымя выдоил, и нагрузил коня
Повсюду осквернивший руку:
По рельсам и мостам, железом зазвеня,
Несёт отчаянье и скуку.
И воды чистые, они не напоят,
Когда по нивам затоплённым
Весенний табунок понурых жеребят
Тоскует стадом оскоплённым.
1912
СЕНТЯБРЬ
Внезапной бурею растрепана рябина
И шорохом аллей,
Вчерашнего дождя осыпались рубины
На изморозь полей.
И снова солнечный, холодный и приятный,
И день, и блеск садов.
И легкой зелени серебрянные пятна
В прозрачности прудов.
Морского воздуха далекое дыханье
Как ранняя весна.
Глав позолоченных веселое сверканье.
Безлюдье. Тишина.
Пусть это только день, и час, или мгновенье,
Пусть это день один,
И в тонком воздухе я чую дуновенье
И холод первых льдин.
Но солнце катится, и сердце благодарно
В короткие часы
За желтый мед листвы, и полдень светозарный,
И ясный звон косы.
Церера светлая сегодня отдала мне
И запахи смолы,
Все эти серые и розовые камни,
И мокрые стволы.
Царское Село 1912
# # #
В. М. Дешевову
Со всех сторон, морозный и зыбучий,
Ночной простор со всех сторон хрустит.
И, в пыль снегов мешая дым колючий,
Широкие напевы шелестит.
И по стезям извилистого следа,
Впрягая пса в узорчатый ремень,
Пустынен бег кочевий самоеда,
Голодных стад безрадостная тень.
И к берегам лиловым океана,
Где чёрных вод блуждающий пустырь,
Молвою вод, пургою урагана
Несёт свой вздох угрюмая Сибирь.
И холодней незыблемого снега,
Синее льда и Лены холодней,
Полярных стран скучающая нега,
Сверкает ночь блистанием кремней.
1910
СТАТУЯ
Над серебром воды и зеленью лугов
Ее я увидал. Откинув покрывало,
Дыханье майское ей плечи целовало
Далеким холодом растаявших снегов.
И равнодушная, она не обещала –
Сияла мрамором у светлых берегов.
Но человеческих и женственных шагов
И милого лица с тех пор как будто мало.
В сердечной простоте, когда придется пить,
Я думал, мудрую сумею накопить,
Но повседневную, негаснущую жажду...
Несчастный! – Вечную и строгую любовь
Ты хочешь увидать одетой в плоть и кровь,
А лики смутные уносит опыт каждый!
1914
# # #
Тишиною, умéршей зарею
Ещё полн успокоенный дом.
И серебряно-светлой порою
Ночь приходит, и меркнет кругом.
Выхожу и стою у порога.
Мне дышать холоднó и легко.
Снег синеет. Темнеет дорога.
И деревья молчат глубоко.
Вижу – тают последние тени
У сиренево-сизых берёз.
Дар ненужный – смотрю – на ступени
Ветер чёрные сучья принёс.
И над садом, я вижу, небрежно,
Поднялась и стоит, как тогда,
И глядит одиноко и нежно
Голубая, живая звезда.
1905
# # #
То летний жар, то солнца глаз пурпурный,
Тоска ветров и мокрый плен аллей, –
И девушка в тоске своей скульптурной
В осенний серый день еще милей.
Из черных урн смарагдовых полей
Бежит вода стремительно и бурно, –
И был тяжел ей лета пыл мишурный,
И ей бодрей бежать и веселей.
Над стонущей величественной медью
Бежит туман взволнованною твердью,
Верхушки лип зовут последний тлен.
Идет сентябрь, и бодрыми шагами,
В предчувствии осенних перемен,
Он попирает сучья под ногами.
1914
# # #
Устало солнце, жегшее спокойно
Полет стрекоз и зоркие труды.
И отсверкал Июль рекою знойной,
Роняя недозрелые плоды
В зеленый хмель. Завянул дягиль белый.
Вливая горечь в сумрак отсырелый,
Анисовыя чахли кружева…
Повсюду буйная сошла трава,
И облака, как клочья серой ваты,
Текли гурьбой в огнистые закаты.
А я следил природы поворот:
Внезапные и злые перемены,
И трепеты осин над рябью вод,
И мокрых пней зияющие тлены,
И снизу зеленеющие мхи.
Сметая горсть осенней шелухи,
Рождался ветер в холоде и буре.
Дожди шумели вновь. В овечьей шкуре
Стоял старик. И влажен был, и вял
Бесцветный взгляд. Но я таким не стал.
Я не ушел безлунною, вечерней,
Щемящею порой, угрюмый, в сад,
Где полон пруд и золота и черни,
Где гнезда разоренные висят,
И воронья гортанное стенанье.
Где обезсилено припоминанье
За шумом вод, за убылью мечты.
Ноябрьским утром не вернешься ты
Над черною и гневною рекою;
С печальным ртом и тонкою рукою.
Но в яркий день, когда слепят снега,
На глянце этих прутьев рыже-красных
Стеклянный лед. И бодрая нога
Хрустит поляной белой и безгласной,
Блеснул иной, зелено-карий взгляд.
Кругом мороз, а я гляжу назад,
За розовым ее — мужицким платьем.
Она сурово тронет сладострастьем
Упорного и черствого скупца.
Она играет прелестью лица
Веселою своей. И кровь напрасно
Перебежит. Безлюдье. Всё опасно.
1913
# # #
Утром проснулся рано.
Поезд в горной стране.
Солнце. Клочья тумана.
Воздух свежий в окне.
Эхо грохотом горным
Множит резкий свисток.
Снег по деревьям черным.
Пенный мелькнет поток.
Знаю — увижу скоро
Древних церквей виссон.
Кружевом Casa d’oro
Встанет солнечный сон.
Вечеромъ пенье. Длится
Радости краткий хмель.
Море. Сердце боится:
Поздний страшен апрель.
В прошлом — тяжкие веки,
Сонные дни, года;
Скованы русские реки
Серой корою льда.
Люди солнца не помнят;
Курят, снуют, грустят;
В мороке мутных комнат
Северный горький чад…
1912
# # #
Шумящие и ветреные дни!
Как этот воздух пахнет медом!
Насыщенное теплым медом,
О, лето позднее и ветреные дни!
В недоуменьи первых встреч
Какая нежная суровость...
Жечь эту мудрую суровость
В перегорании преображенных встреч?
Среди прохладно-синих трав
Восторг и грустные улыбки!
Восторг и белые улыбки
В прикосновении прохладных, синих трав?
Хочу над бледным этим лбом
Волос таинственную пышность,
Твою таинственную пышность
Хочу поцеловать над бледным этим лбом!
1913
# # #
Я рад, сегодня снег! И зимнему беззвучью
В спокойном сердце нет преград.
В окно высокое повсюду смотрят сучья
И белый свет, – которому я рад.
И знаю, смерть одолевая нежно,
Опять листы согласно зацветут.
И коченевшие печалью этой снежной,
Земля оттает, травы прорастут.
Зеленый сад, зеленые кочевья!
И блеклой памятью спеша,
Вернется к вам, осенние деревья,
В урочный час, вечерняя душа...
И говорливые и ропщущие думы
Застынут, замкнутые в круг,
Где легкий хруст ветвей и сумрачные шумы,
Всепроникающий недуг.
1913