Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
АЛЕКСАНДР УЛАНОВ

Александр Уланов родился в 1963 г. Живет в Самаре. Выпускник Куйбышевского авиационного института. Доктор технических наук. Он работает в Самарском аэрокосмическом университете, на кафедре конструкции и проектирования двигателей летательных аппаратов, и в Самарской гуманитарной академии, где читает курс современной поэзии. Стихи публиковались в журнале "Волга" (под ошибочным именем Алексей Уланов), "Митином журнале", газетах "ГФ-Новая литературная газета", "Вестник современного искусства "Цирк "Олимп" и многих других, выходили отдельными изданиями (Направление ветра. Саратов, 1990; Сухой свет. Самара, 1993; Стихи. М., 1995; Волны и лестницы. М., 1997), переведены на английский, шведский и финский языки.

* * *


Высшее небо речи.
Выбитые буквы во рту.
Семиотик
семи библиотек
во лбу.
Конда она, конда,
кем же ей еще быть?
В воск
ресенье не принесут,
ки в город не играют...

 

 

* * *


Хор овощей 18-го района
Показания улицы:
это внезапно, как понедельник.
Нет ему к нему до свиданья внутри.
Сними платок,
приколи булавкой еще одну ногу,
похорони взгляд, пока не ушли глаза.
Черный есть черный есть черный
в коричневом — корни и крест.

 

 


* * *


Ночной огонь на реке изменяет воду.
Но то, что помнит она, — белое сердце тьмы.
На тебя обернется паук — никто никому не ода —
каменные жуки под колесом зимы.

Сломанный дымом голос вернулся в рот.
Песок, уходящий в звук, пять сантиметров звезд.
Перед глазами ящерицы камни идут вброд,
и где ответа нет — происходит рост.

Мышь между шахмат, зеленое солнце травы.
Не боги, а мертвые обжигают горшки.
И обходят снова и снова протяженную землю волхвы,
бурой пылью наполняя дождевики.

 

 


* * *


Хриплый холод на коросте сна
клей и кислота съедают цвет
человек проглочен дрожью потолка
кисло-горько-сладко-солоно во рту

ртутные пушинки на окне
дверь опухшая вареная кровать
выстроить удушье до сверчка
водоросли желтые собрать

слушай мозга плавленый сырок
в трещине лица сыпучий червь пока
пот возьми свой выкрути порог
взгляд вливая в пальцы кулака

 

 


* * *


Ночь на лету хватает рыб из воды.
Влажная грудь отражает звезду.
А вода закрывает глаза.
Дальше воздух все сделает сам.

И в тишине, вращающейся над тобой,
строится дом восхода в перегоревшей тьме.
Зубы мои ударяются о твои —
дальше дороги нет.

 

 


* * *


Щучьи реки ходят тенью птицы,
пеной - ключ пустой по городам.
В пепле взгляда сможет поместиться
белое растенье никогда.

Ночь листвы и воздуха терпенье,
равновесий черные шары,
дома пересохшего ступени —
будущего времени костры.

Штилем кожи легкой и неспелой,
длинным сном змеи идут назад.
Мера моря, игры меда с мелом,
солнце, растолкавшее глаза.

 

 


* * *


Ночь умножает значения. Вереск сжигает пустошь.
Губы туда прольются, выдохнутые настежь.
Жалобы журавли, неопознанный локоть,
рыба в течение низкой воды собирается плакать.
Полдень раскачивается, облизанный ветром.
Тряпку, стирающую отражения, скрутим и вытрем
холода холм — дерево жеста — пустая лодка —
порванной воды непробудная латка
на дне ладони

 

 


* * *


Сумерки — это глаза, обращенные к небу
А корабли — единственный путь ухода
А начало города — капля ночи
Растворенные воздухом двери — встреча

Ласточка, ласка, лягушка — где они вместе
Одуванчики не спасут луну, но помогут звездам
По воде еду отправляют мертвым
Князь крапивы смотрит сквозь паутину
Что значит почему — ничего не значит

Слагать слова — с плечей снимать? составить?
Исчисление лета — осень с разбитой коленкой
Вкус дыма сырых ветвей — отдых
В лунный рост поднимается озеро спящей

 

 


* * *


Полдень — кварц, полночь — слюда,
закат и рассвет — полевой шпат.
Кашляющий ангел расставлял города,
наклоняя мосты, предлагая пат.

Мертвое сено, табачные глаза.
С башни ветра сеют стекло.
Серой серой фасад назад —
лисам листвы, считай, повезло.

Слиток смолы на копье весны.
Дрема у колен в доме реки.
Неглубокий лед словно своя тьма.
В инее ожиданья соленый рот.

 

 


* * *


Не хочу быть катоном и анодом. В одном городе надеть дождь, в другом — снять. Вместе в этом месте — что нам мести?
Черные стрекозы пришиты к ветру. Слепой корабль в копилке каменного страха. Стечение взглядов в кем-то прожитом дне. А вина мала, еще учит таблицу деления.
Если кто-то очнется в зеркале выше предутреннего сна, с ящерицей в сердце — кто подарит ему белую нитку ? Жизнь внимательна, если жива. Она изнашивает горло песочных часов. Сухой кошмар на колокольной коже — зеленым солнцем, жалостью ужа. Там, где стареет лето, где переходит песню птица, где холодная вода медленно вносит ветер в день — присутствие становится легче.

 

 


* * *


Даже осьминог перестанет когда-нибудь шевелить лапами на критской фреске. Вопросом о памяти первого раза — не приближаешь ли память последнего? Снег уходит от пыли водой. Вот развитие каната — по ниточкам. Это ветер разделил небо и землю. Сквозь буквы течет песок, а птица — не буква, потому что буквы одинаковые. Она и не слово, потому что слова расплывчатые. Дождь не греет яблок. О ком он?
Погасшие мыши идут по раздавленным пальцам площади. Умирает тот, чья тень исчезла. Смерть ничего не спрашивает, знает все — потому и мертва. Кольца расходятся. В каждом дереве — рама окна. Мы поживем здесь, пока не уйдет снег.

 

 


* * *


Земля косит дождь и складывает в озера. Лес отрекается от зеленого — от коричневого никогда. Приехать в далекий город, чтобы купить там хлеба и пройтись по лестнице. Осень уносит листья и змей, на ее закрытых воротах нарисована открытая дверь.
Между колеблющихся, шуршащих огней асфальта человека обходит полукругом тень. Мысль всегда требует уточнения — важно вовремя остановить ее. В конце концов, восклицательный знак — только точка, подбросившая над собой другую. Чтобы ночь проросла, ее нужно смолоть до точек, до маковых зерен.
Шум ничто в раковине, узкие щели, ведущие в мир кота, маленькие циклопы-иголки, капли на ладонях сада, сон, медленно гладящий плечо. Это мы тоже отнимем от того, чего нет.

 

 


* * *


Эти руки сеют сон.
Раскрываются створки мидий, стрекоза перелетает на луну, а луна отскакивает от зрачка. В горячей комнате — чешуйчатокрылый ветер. Входишь и закрываешь улицу. Рыбы накануне цветения, тополиный пух в ладонях огня. Доверие — быть ничем. Вода, где были губы. То, что уносит эхо. Пальцы, что расплетают нас в темноте, пока сон делится на нас в шоколадной усталости, в летней подушке реки.
Озеро на изломе дороги.

 

 


* * *


Скрип снега под каменными колесами зимы прикасается к нам. Сложное разворачивается медленно, оно хранится в себе, как улитка. Так хранится ночь в глубине дня. Ветер достаточно пуст, чтобы играть на флейте — у ручья это не получилось бы. Но вода выдвигается в сон параллельно деревянному декабрю.
Луна сжигает снег, солнце дарит календари, а ты открываешь шкафы недель. Утро взъерошенных воробьев, ветви сонного кислорода. Тени секунд не суетливы, тени вещей не неподвижны. Между артерией и веной — холст. Мышь перегрызает провод нежилого телефона. На сотах играют в шахматы, мелом дня пишут на доске ночи. Данный, денный, донный. Подкожный, подложный, предложный.
Деревянное время приходит. Вторник опускается к полу. Медленно размещает ночь города.

 

 


* * *


Уравнение жара мечется
вычитая пол и окно
ни одна минута не лечится
по пути на глазное дно

ими сбывшимися предметами
лоскутом пустырем гвоздем
кожа яблока неодетого
вот и речь на плече твоем


_________________________________

 

 


Сплошной Китай

 

 

* * *


Поперёк горизонта оказывается крыло
попадают сюда с извивающейся стеной
в боковом кармане ложку туда кладут
вот четыре часа между тобой и мной
или скажем однако же занесло
легче труп оживить чем забытый труд

Влезть по уши в неоткрывающуюся речь
и письмо сплошное различие не для меня
может там потерянный голос и есть
ты сначала пойми что приходится есть
только это уже совершенно другое ты на исходе дня
а они электроны их много пытаются устеречь

Над кофейной гущей ветер проносит змей
их? его? или ветер несут?
жизнь добавочная оглянись 
что я делаю тут
что везде наверное двадцать пять в уме

 

 

             
* * *


Гарантийный срок — какой регулярный стих
просто ещё один вколоченный гвоздь
Муравьёв достаточно не хватает птиц
сойка Штутгарта боболинк Амхерста самарский дрозд

Десять тысяч блюд за три тысячи лет
перец на языке потерявшиеся слова
дао тринадцатый пятый второй а первого нет
толстые львы попарно это вам не Нева

Как молчание играется на пустоте
знают четверо здесь никто не слушает их
не дают и не просят прощения в суете
книги в пять этажей ради них прости

 

 

             
* * *


Мин расплывается по бумаге желтеет Тан
кто научился случаю подставлять карман
человек прямее деревьев а дело ещё прямей
как прорасти под кожей разветвлениями ветвей

Молнии над обрывом сосны и лапы корни
кто не поверит усилию если рядом просторней
словом локтём место раз/ото-двигать
кисти след бамбуковый лист не болотная гать

Речь навстречу десять секунд идёт
после сороки расклёвывают на высохшей глине лёд
но зачем если Тан Сун Юань Мин
оглянись был Чурин купец стал Цюлин Харбин

 

 

             
* * *


Выйти на берег течение унести
а чужим и многим неинтересен край
арт нуво небоскрёбы Москва в пути
что везде означает сплошной Китай

Речь из любой секунды время нужно
ветви ветвям протянуть облако облакам
значит касание ставшие заодно
больше не встретятся так и там

Полочки палочки кухонный барабан
бамбук под снегом что не съеден пока
старец с грибом личжи разумеется малость пьян
и дриады танцуют внутри сосен у Судака

 

 

             
* * *


Под зелёной крышей красные не колонны столбы
по углам колокольчики ветерок дракон
речь лицо выделяет зерно крупы
отвернёшься разделится на миллион

Налепив на клавиши буквы придя к письму
улетая паук одну выпускает нить
десять слушают сказанное одному
а слова и надвое не разделить

Жертва богу яблоко взгляд и дым
дао где ржавые велосипеды и шкафа гнилой кусок
чёрные волосы в цвет неизвестной руды
от столовой к библиотеке под руку наискосок

 

 

             
* * *


Чем же всё это кончится а полынь
что я запомнил — форму летящей воды
к перемене — значит домой из чужой страны
но за каждым движением более никогда
Если девять любить за то что она больше всех
то четыре окажется смерть а ведь это мир
и нейтрино сквозь землю летят говоря на своём языке
маятник полдня раскачивается в чёрных снежинках слов
А ещё дальше к востоку мокрые рукава
к западу радость кошка Бастет и Нейт
между скорее и слишком скоро что успеть
если ляжешь на пояс приснится змея

 

 

             
* * *


Место без кошек место мелких собак
прочное небо декабря неразделённых людей
каждый день давать обязан Фауст работу чертям
а у них её и без того полно пожелтели уже

Сутулые гвозди крошащиеся молотки
острая еда не сладкая жизнь
землю хоронят в земле в глаза бросается пыль
каждый с кем говоришь на тебе оставляет след

Кто муравья остановит с кем останется он один
книга ни о чём праздник сухих ветвей
лодки листвы рыбы жители сна
смуглая гордость звезды что стелет солнцу постель

 

 

             
* * *


От великой заботы единица лежит не стоит
кожа слезает с губ трескается на руках
в сторону шагнёшь выйдет официальный визит
в точку крика свернуться там и один

На обороте зеркала куда не смотрит никто
изгибаются рыбы в ладонях лежат слова
в узкий свиток снизу войти в горы за горизонт
помни я здесь до короткого дня

Встреча в третьем языке себя заставляетждать
кто желает праздник найти старается праздником быть
в воздухе ветер живёт небо рассеивает птиц
камень снова приходит сюда

 

 

             
* * *


Переполнены улицы загнуты крыш углы
легче это не лёгкость страх гуляет вдвоём
чёрный — это металл север вода
никому не покажешь свободу она пуста
Парменидов шар вытесняет даже слова
и на подбородке щетина медленнее растёт
а в свободной комнате что угодно может произойти
по царапине голоса навстречу идут
И рассеянное различие встречает вторые глаза
праздник тот же — если он увидеть успел
десять раз от ягод гнущийся ежевичный куст
или только однажды тоненький лунный серп

 

 

             
* * *


Шероховатый выдвинут ящик
ноябрьский дрозд надел капюшон
булавочный прыгающий теребящий
ему Кручёных продал крюшон
Лимон каблук водосток котлета
гуляет под зонтиком рыбий мех
помарок нету плохая примета
диван подоконник сквозняк не всех
консервы суффикс листок салата
брезент шоколадка и к чёрту шёлк
лёгкий зябнущий угловатый
меняется мнётся машет пришёл

 

 

             
* * *


Отражаясь в шаре стальном идут
чтоб услышать голос непрочный весь
если палочки светятся трещина тут
вот такое время колокольчиков здесь
Во вращении остром шесть 
                               чёрно-жёлтых пар
дон Хуан по-видимому с Хуанхэ
Вот смола кругового терпенья 
                               и быстрой работы дар
ровный пульс на неостанавливающейся
                                     руке
Иногда начинаешь это любить
но уж слишком коротко замкнуты 
                               батарейки
слишком мало света но к сожалению 
                                 это не темнота
и бросаются на тебя еда и девять углов 
                                      копейки

 

 


* * *


Уменьшается возраст легче шапка зимой
шесть степеней свободы это и есть домой
только что будет делать оказавшийся и другой
Человек у запертой двери рыба бьётся о лёд
из пустой работы голос сюда растёт
смешанный пыльный каждый день начинает год
Горечь рябиновая усталость ив
как ещё узнаешь что жив
в узком бронзовом горле раскрывает раковины прилив
Облако завтра лёгкое форму не рвутся знать
только ушедший приносит и уходит опять
что ладони и что в ладонях совсем не ручная кладь

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали