КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон

ВЛАДИМИР КЕМЕЦКИЙ

Владимир Свешников (Кемецкий) (1902, Санкт-Петербург — 29 января 1938) — русский поэт. Владимир Сергеевич Свешников (Кемецкий — псевдоним по фамилии матери) родился в 1902 году в Санкт-Петербурге. Отец его был, скорее всего, офицером. После революции семья эмигрировала сначала в Берлин, потом в Париж. У Владимира Свешникова рано обнаружился поэтический талант, он был членом творческого объединения "Через", в которое входили Илья Зданевич, Борис Божнев, Александр Гингер, Валентин Парнах, Георгий Евангулов, Борис Поплавский, Сергей Шаршун и др. Он был принят в салоне Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского, пользовался там большим успехом.

Владимир вступает в молодежную прокоммунистическую организацию, принимает активное участие в её работе. Такая деятельность эмигранта не могла остаться безучастной со стороны полиции, и его высылают из Франции. Попав в Берлин, Владимир продолжает заниматься как политической деятельностью в составе немецкого комсомола – Югенбунда, так и творчеством. Поссорившись с отцом, неодобрявшим его стремление вернуться в Советскую Россию, он пишет стихи под псевдонимом Кемецкий (по фамилии матери).

В 1926 году Владимира Свешникова высылают и из Германии, в этом же году он наконец получает разрешение на переезд в Советский Союз. Живет сначала в Москве, затем в Тифлисе, где работает корреспондентом газеты "Заря Востока" и, наконец, в Харькове. Владимир много работает, пишет стихи, имеет большой круг друзей,

казалось бы, дышит полной грудью, но не понимает, что в этой стране не всё и не всем можно говорить и любая неосторожно сказанная фраза, анекдот или просто шутка могут привести к аресту, тем более бывшего жителя Парижа и Берлина. Так оно и случилось. Свешников (Кемецкий) был арестован, обвинён в шпионской деятельности и отправлен на Соловки. По словам Дмитрия Лихачева, некоторое время жившем с ним в одной камере, здесь он был постоянно голоден, ходил полным оборванцем, но красота соловецкой природы не давала покоя его поэтической душе, он пишет стихи, которые публикуются в журнале "Соловецкие острова". После Соловков Владимир Свешников (Кемецкий) ждёт своей участи в Кеми (судьбе было угодно, чтобы Кемецкий попал в Кемь): в Кемперпункте ждали своей участи те, чей срок освобождения приходился на время отсутствия пароходного сообщения. К этому времени относятся его лучшие стихи. Тема ожидания близкой смерти в них

главная.

Последовала в 1930 году ссылка на два года в Архангельскую область. После ссылки Свешникову запретили жить в двенадцати крупнейших городах СССР, своим пристанищем он выбрал Воронеж и поселился здесь в апреле 1932-го, а в январе 1933 года переехал в Орёл. Уже через месяц его снова отправляют в ссылку, на этот раз в Башкирию.

После освобождения, по некоторым сведениям, Кемецкий обосновался в Уфе, где жил страшно бедствуя, но на свободе, затем в Керчи Крымской АССР, работая корректором в редакции газеты "Керченский рабочий". Свобода для него продолжалась недолго. 22 августа 1936 года новый арест. Особым совещанием при НКВД СССР 3 января 1937 года по обвинению в "контрреволюционной троцкистской агитации" приговорен к 5 годам ИТЛ

и отправлен в Ухтпечлаг.

23 ноября 1937 года заключенный Свешников был арестован по обвинению в "контрреволюционной агитации" и участии в "Союзе заключенных". 21 декабря 1937 года тройкой УНКВД Архангельской области по ст. 58-10-11 УК РСФСР он был приговорен к расстрелу. 29 января 1938 Владимир Кемецкий был расстрелян в печально знаменитом лагере Ухтарка. В этот же день и там же был расстрелян поэт Николай Бруни. Успели ли они познакомится в лагере нам уже не узнать".

В мае 1957 года дело на него было прекращено «за отсутствием состава преступления».

В.Кишиневский

МОЕЙ МУЗЕ

То струн ли отдалённых переборы,

То ль ветра стон — иль милый голос твой?

Веду опять, прелестная, с тобой

Воображаемые разговоры.

Не раз ко мне, гонимому судьбой,

Задумчивые покидая горы,

Слетала ты. Твои движенья скоры,

А в волосах дыханье влажных хвой.

Звук узнаю негромкого напева —

Ты вновь со мною, солнечная дева,

Посланница парнасских гулких скал...

Позволь же, гостья, за твоё здоровье

Наполненный незримых гроздьев кровью

Поднять воображаемый бокал.

Москва, 1927

* * *

Испей вина созвездий и лучей,

Цветов и трав. И радостно спокоен

Да будешь ты, как неистомный воин

В бушующем скрещении мечей.

Растущий ствол судьбы могуч и строен —

Таков и ты, слух напряжённый чей

В замедленном движении ночей

Цветущих звёзд привета удостоен.

Блажен, кому прислушаться дано,

Как тёмное колышется вино

В хранилище небесных водоёмов,

Кто проникал в сплетенья дальних лоз

Иль в мерное произрастанье звёзд

На целине ночного чернозёма.

Москва, 1927

БЕЛАЯ НОЧЬ

Двух бледных зорь немая встреча.

И крылья чайки, и залив...

Всю ночь не умирает вечер,

С часами утренними слит.

Плывут в изменчивом движеньи

Вдоль искривлённых берегов

Расплывчатые отраженья

Зеленоватых облаков.

И так томителен над нами

Двойной зари двуличный свет...

Обманчивое упованье —

Забытой страсти мёртвый след.

Соловки, 1928

БАЛЛАДА О КАРЕЛЬСКОЙ СОСНЕ

Карельская глушь... Лесные сны...

Озёрная сторона...

Корнями опутывая валуны,

Росла кондовая сосна.

И ветер пел, и ствол скрипел,

И в ветвях завывала пурга,

Пробиралась пурга по незримой тропе,

И в сугробах дремали снега...

Но день пришел. Разгоралась вдали

Рассветная полоса...

В молчаливую чашу внезапно вошли

Человеческие голоса.

И кто-то, сумерками объят,

Сказал: “Начинать пора”, —

И кто-то, одетый в серый бушлат,

Сталью сверкнул топора.

Стучал топор. Тяжело человек

Дышал — и, им сражена,

Грузно рухнула в рыхлый снег,

Ломая кустарник, сосна.

И вскоре пароход, под рычание волн,

Под шторма полярного стон,

Уносил прямой, оголённый ствол

В далекий Саутгемтон...

Ветер, волны и чаек крик...

Парусов напряжённый брезент...

Шёл по Белому морю британский бриг

“Каунти оф Нортумберленд”.

Даль — мутна, холодна волна,

Моря враждебен шум...

Тяжестью стали и чугуна

Тёмный наполнен трюм —

Это к карельским берегам,

В край лесов и трясин,

Шеффилд шлёт, и шлёт Бирмингам

Мерную силу машин...

И стояла в убранстве брезента и рей

Над палубою судна

На оснастку сменившая хвою ветвей

Карельская сосна.

И ветер пел, и ствол скрипел,

И рождались глухие сны —

Об озерах сны, о лесной тропе —

В смолистом сердце сосны.

И сосна задрожала ветвями рей —

Небосклона сломалась дуга,

И вышли из тумана навстречу ей

Гранитные берега.

Соловки, 14 октября 1929

КОРСАР

Мои корабли застоялись в заливе…

Меня слишком долго они дожидались…

Матросы весёлые мне изменили,

Покинув для берега пенные дали.

Весёлые парни, гуляют матросы,

Пьют пиво хмельное в приморских тавернах,

Забыли о солнце, о ливнях, о грозах

В объятиях девушек, стройных, как серны.

Так слушай приказ, экипаж мой суровый.

Бегу из темницы сегодняшней ночью.

Подкуплена стража. Друзья наготове…

Со мною товарищ – он славно отточен.

И ясные взоры клинок отражает,

Бесснежные кудри… О, зеркало стали.

Сегодня измену ещё не караю,

Еще неподвижен корабль на причале.

Пусть каждый пьёт радости в ласковом взоре,

И сердце на чуткой груди отогреет…

А завтра… В открытом, всколоченном море

Десятый изменник повиснет на рее.

Зарей полыхает нахмуренный вечер,

Вздувается парус над зыбью шумливой…

Вперед, капитан. Вновь – просторы и ветер,

Мои корабли застоялись в заливе.

1929

ВОСПОМИНАНИЕ

Только зеркало не вспоминает

В глубь его смотревшие глаза —

Наша память мечется, шальная,

Вскрикивает и зовёт назад.

Каждый день болезненно отмечен

С пробужденья моего, с утра,

Радостями незнакомых встречных

И печалями чужих утрат.

Так, должно быть сам того не зная,

Мучается старый клён

И взволнованно припоминает

Позабытых множество имён —

Нежных, девичьих имён, когда-то

Вырезанных на коре его,

Полустёртых, никому не внятных,

И не трогающих никого.

1929

МАКСИМУ ГОРЬКОМУ

Кто доверялся песне и мечте,

Кто не страшился странствия земного,

Кто падал от усталости и снова

Бродяжничал. Кто в очи нищете

Умел глядеть с улыбкой, — знают те,

Какую радость возвести готово

Подчас простое, человеческое слово,

Иль возглас чайки в бледной высоте…

И ты напрасно вкрадчиво и тихо

Нашёпчиваешь, горестное лихо.

Прочь, одноглазое, доколе нить

Годов моих прядётся, укоризне

Бесплодной не продам я жизни,

Не разучусь смеяться и любить.

1929

* * *

Над снегом воздух тих и мглист

Вечерний. Солнце напоследки

Похоже на потухший лист,

Едва держащийся на ветке.

Своих лишённая красот,

Земля узнала — тёмный ветер

Сей лист поблекший оторвёт

И звёзды горькие засветит.

Прислушайся: от стужи пьян,

Под окнами уже рокочет

Величественный океан

Последней ледовитой ночи.

О, Муза, не печалься ты,

И не страшись угрозы рока, —

Прекрасны белые цветы,

На стёклах выросшие окон.

Ты поселись в моем углу

С гремящим холодом в соседстве,

И наступающую мглу

Вином и пеcнями приветствуй.

1 ЯНВАРЯ 1930 ГОДА

Братья, грустию томимы,

Соберёмтесь за столом,

Воспомянем о былом,

О далёких, о любимых…

Где-то бодрствуют зеркалы,

Тайну прошлого храня,

Где-то пенятся бокалы

И встречаются, звеня.

И, утеха дедов наших,

Спутницы былых побед,

Пунша пламенные чаши

Разливают синий свет…

Чей забота взор туманит?

Чьи задумались глаза?

Чья тяжёлая слеза

В искромётной влаге канет?

Под гитары томной пенье

К нам подходят чередой

Сердцу милые виденья,

Воскрешённые мечтой…

И сверкает по равнине

Вьюга пенистым вином,

И трепещет бледно-синий

Сполох пуншевым огнём.

И протяжным медным стоном,

Возвещая Новый Год,

На часах двенадцать бьёт

Медленно и неуклонно.

ПЕРЕД НАВИГАЦИЕЙ

В иных краях безумствует земля,

И руки девушек полны цветами,

И солнце льётся щедрыми струями

На зеленеющие тополя…

Ещё бесплодный снег мертвит поля,

Расстаться ветер не спешит со льдами,

И ветер ходит резкими шагами

Вдоль ржавых стен угрюмого кремля.

Непродолжительною, но бессонной

Бледно-зелёной ночью сколько раз

Готов был слух, молчаньем истомленный,

Гудок желанный услыхать для нас

О воле приносящий весть, быть может…

Но всё молчит. Лишь чайка мглу тревожит.

1930

ПЕСНЬ О ВОЗВРАЩЕНИИ

Разбиваются в море льды,

Вдоль тропы прорастает трава,

Острый запах солёной воды

Обволакивает острова.

Разбиваются льды, звеня,

Хриплый ветер кричит, смеясь...

Ты едва ли узнаешь меня

В нашей встречи вечерний час.

Снег блестит на моих висках,

На лице морщины легли —

Ибо тяжко ранит тоска

На холодном краю земли.

Слишком долго к тебе одной

Белой вьюгой рвалась душа,

Когда сполох мерцал надо мной,

Как прозрачный твой синий шарф.

Слишком много ночей я вникал

В зимних звёзд ледяную игру —

Ожерелья твои вспоминал,

Упадающие на грудь...

Я приду — и внесу в твой дом

Запах водорослей и смолы,

Я приду поведать о том,

Что узнал у замшелой скалы.

И прочту я тебе стихи

О стране, где не пахнут цветы,

Не поют по утрам петухи,

Не шуршат по весне листы.

Расскажу тебе про народ

Неприветливых этих мест —

Он отважно и просто живёт,

Бьёт тюленей и рубит лес.

Догорят в камине огни,

Затуманится голова...

Всё равно, ни к чему они,

Человечьи пустые слова...

Замолчу. Оборву рассказ.

Попрошу для трубки огня.

Может быть, хоть на этот раз

Ты сумеешь услышать меня.

Соловки, 1931

ПРЕКРАСНОЙ НЕЗНАКОМКЕ, ЛЮБЕЗНО СНАБДИВШЕЙ МЕНЯ ПАЧКОЙ МАХОРКИ

Заброшен я в тринадцатую роту,

Где стены прошлым отягощены,

Где звук псалмов сменила брань шпаны,

Махорка — ладан, сумрак — позолоту.

Как древле жрец, которому видны

В мечтаньях небожителей высоты,

Пел гимн и смолы сжигал без счету

Во мгле святилищ, полных тишины —

Так я, вам благодарный заключённый,

Под сводами собора заточённый,

Во храме обветшалом и глухом,

Спешу гиперборейской Афродиты

Восславить лик, увы, от взора скрытый —

Махорки воскуреньем и стихом

САГА ОБ ЭРИКЕ, СЫНЕ ЯЛЬМАРА, И О ПОСЛЕДНЕМ ИЗ ЕГО ПОТОМКОВ

Светлою, чешуйчатою сталью

С головы до ног облечены,

На ладьях дубовых вылетали

Мужи фьорда, возжелав войны.

Вдоль бортов тяжёлые висели

Воинов округлые щиты,

Волны бились в пенистом весельи

В свежепросмолённые борты.

И над выпуклой равниной моря

Завывали хриплые рога,

И скрывались в утреннем просторе

Затуманенные берега...

Были алчны, веселы и смелы,

Юной волею опьянены,

Крепче ясеня упругим телом

И душой стремительней волны.

От болот Фрисляндии холодной

До сирийских знойных берегов

Возникали из пучины водной

Толпы белокурых смельчаков.

Ревом стад, возов протяжным скрипом

Наполнялись колеи дорог,

И вороньим неумолчным криком

О беде вещал угрюмый рок.

А в монастырях, в полдневных странах,

Ко Христу взывал дрожащий клир:

— Да хранит от ярости норманнов

Верный церкви христианский мир.

Я седые разбираю руны

Потаённой памяти моей,

Старой арфы слышу говор струнный,

Весел плеск и ропоты морей.

Тень встает в туманах полунощных,

Опирающаяся на меч, —

Узнаю тебя, мой пращур мощный,

Запевала грабежей и сеч.

Рослый, меднокудрый, бородатый,

Ты молчишь, приемля волн хвалы,

Шрам от сарацинского булата

Вьётся вдоль обветренной скулы.

И кольчуга холодно мерцает,

Пены брызгами орошена,

И ладья твоя летит, качаясь,

Сквозь пространства, ветры, времена...

А над Балтикой, — ты помнишь, Эрик? —

Вечер молчаливый угасал,

Шли ладьи, родной покинув берег,

Шли ладьи, раскинув паруса.

Стаей кречетов ладьи летели,

Кровь зари стекала по щитам,

Паруса, вздуваясь, шелестели,

Волны льнули к выгнутым бортам.

О богах родимого Готланда,

О морских глубин холодной мгле,

О свирепых скрялингах Винланда

Пели скальды на крутой корме.

Пели скальды, рокотали воды,

Уносился ветер наугад,

Тускло рдел предвестник непогоды —

Раскалённый докрасна закат.

Так, по воле паруса и ветра,

Словно жизнь, прекрасен и жесток,

Плыл с дружиной старого Хрорекра —

Эрик, сын Яльмара, на восток.

III

Нежная, покорными глазами

Княжишь ты, бездумна и ясна,

Сладости безмолвные лобзанья,

Невзначайной ласки тишина.

Твой призывный, ветрами звучащий

Голос древние приносит сны,

Тихий шорох непробудной чащи,

Плеск прозрачной ильменской волны.

А когда нежданными слезами

Затуманится твой светлый взор,

Восстают забытые сказанья,

Затаённые на дне озер.

Помнишь, слушая, как вьюга злится

И терзает чахлые поля,

Ты в своей бревенчатой светлице

Пряжу до полуночи ткала.

А весною, на заре туманной,

Над изгибом медленной реки,

На вершине Чудского кургана

Ты сплетала бледные венки.

Помнишь, как в испуганной печали

Протекали на пиру часы,

Как подруги с песней расплетали

Кольца русой девичьей косы,

Как, дрожа, легла ты ночью хмурой,

Внемля влажным возгласам дождя,

На покрытое медвежьей шкурой

Ложе рыжекудрого вождя.

За ладьёй моей весёлой стаей

Волны-псы не гонятся, ворча,

И рука моя не обнимает

Кованую рукоять меча.

Ветер, песни, сны, воспоминанья,

Тихий отзвук жизни вековой,

Лишь закат, как боевое знамя,

Развевается над головой.

Но, бессилен и обезоружен,

Слышу всё ж дружин суровый зов,

Всё же я с широким морем дружен,

С крыльями беспечных парусов.

Я люблю прибрежною тропою

Пробираться при мерцаньи звёзд,

Я люблю суровый рёв прибоя,

Яростно дробящего утёс.

Чёрную люблю крутую спину

Мерно вырастающей волны,

Шквалами разломанные льдины,

Тронутые оловом луны.

А когда, как гость на новоселье,

Тьма придёт и скроет небеса

И когда медлительно застелит

Роковой туман мои глаза, —

Рухнет шумная волна на берег,

И, сверкая взора синевой,

Из тумана прародитель Эрик

Царственно возникнет предо мной.

Мощью, равной ясеню иль буку,

Встанет он, кольчугою звеня,

И протянет жилистую руку,

И в ладью свою возьмёт меня.

И помчимся, с чёрной зыбью споря,

В непроглядной тьме, сквозь ураган,

По волнам неведомого моря

К сумрачным, скалистым берегам.

И, взойдя на облачные скалы,

В синем блеске ледяных лучей

Я вступлю в высокую Валгаллу

Под бряцанье арф и лязг мечей.

Не томи напрасною тревогой

Сердце юное и слёз не лей,

Если ночью выйду на дорогу,

Вьющуюся меж пустых полей.

Если долго буду слушать волны

И прибоя вспененного шум,

Если, ветрами и ночью полный,

Возвращусь рассеян и угрюм.

Мне ль покинуть сонные озёра,

Леса шепчущую глубину,

И зелёно-дымчатые взоры,

И твоих улыбок тишину?

Нет, навеки я тобой окован,

От тебя мне некуда уйти,

Тихим волхованьем зачарован,

Старых странствий я забыл пути.

Слушай тихие повествованья,

Дочь страны озерной и лесной,

Слушай эти смутные сказанья,

Для тебя лишь сложенные мной.

Знали викинги одну отраду —

Бег ладьи да пиршество меча,

Жемчуг, злато — смелому награда,

Пахнущая мускусом парча.

Были алчны, веселы, упорны...

Только, знаешь, не ушёл домой

От страны славян, от глаз покорных —

Эрик — сын Яльмара — пращур мой.

Стихи о неосуществленном

Жизнь доживая молча, в стороне

От городов, от войн, от революций,

Я часто думаю о той стране,

Откуда я пришел, чтоб не вернуться.

И в мыслях вижу села, и дома,

И виноградники, где солнца много,

Курчавый склон зеленого холма,

Большой платан и белую дорогу.

А дальше, за покрытою плющом

Оградою, незыблем и спокоен,

Виднеется провинциальный дом,

Который не был на земле построен.

Там самого себя я нахожу

Среди цветов и вьющихся растений

С бокалом блещущего льдом анжу,

С раскрытой книгой томиком Монтеня.

И этот "я" – задумчивый старик,

Познавший сладость мудрого безверья, –

Искусство знает жизни каждый миг

Исследовать бесстрастно и измерить.

Быть зрителем-то жребий для мужей

Прекраснейший. И зрит он благосклонно

Смятенье войн и ярость мятежей

Издалека, с высокого балкона.

В прохладном ветре слышен ангелюс,

Алеет пыль над светлою дорогой...

О, ясный вечер. Тщетно я стремлюсь

К прозрачности твоей, простой и строгой.

Монтень, Монтень... Земля твоих полей

Хранит мой след, бесцельный и тревожный,

Но мудрости насмешливой твоей

Отведал я непоправимо поздно.

Ах, я наследство промотал давно

Истории на лживом ипподроме...

Гуляет стужа в разоренном доме,

И ночь ползет в разбитое окно.

А ветер – он фанатик и схоласт,

Он весь насыщен яростью столетья -

Анафеме торжественно предаст

Вас, ямбы, порожденные сейчас,

Вас, запоздалого сомненья дети...

Соловки, 1929 г.

КАРБАСЫ

Суровой ласкою пилы и топора,

Упорных молотков и скользкого рубанка,

Тела смолистые истерзаны с утра

На ложе, выстланном опилками и дранкой.

Рождается скелет — с людским оно не схоже,

Рожденье карбаса — сперва простой костяк,

Стремительно растет сосновое дитя,

Досчатою, тугой обтягиваясь кожей.

И отроческая сверкает нагота,

Как золотистый шелк старинного Китая,

И дерзко выгнута излучина. борта,

Густою, хвойной кровью налитая.

Так возлежат они на влажном берегу,

Над быстрою рекой, где пляшут отраженья,

Небрежно слушая тяжелый, мерный гул —

Порогов пенистых торжественное пенье.

Как братья, карбасы похожи друг на друга,

В их очертаниях — дела и дни веков,

И гордость древняя ушкуйничьего струга,

И гордость новая советских рыбаков.

Котлы над берегом клубятся душным паром —

Судостроителей закончены труды,

И черною смолой покрыты, как загаром,

Удары волн принять готовые борты.

И в моря Белого соленые пространства,

Где серебром живым текут сельдей стада,

Всем телом ждущие и жаждущие странствий

Еще недвижные устремлены суда.

1930

Газета «Новые Соловки»

ПОСЛЕДНИЙ ПАРОХОД

Последняя сирена... И дуга

Расплывчатого дыма. Расставанье…

Будь счастлив, друг, унылое изгнанье

Со мной деливший. Заметет пурга

Твой легкий след. Иные берега

Увидишь ты — и в солнечном сиянии

Растает севера воспоминанье,

И друга ты забудешь. Стынь, шуга!

Отныне жребий мой — из кельи сонной

Следить полет слепой и неуклонный

Широких туч, стремящихся на юг,

Смирять стихами памяти укоры,

И вслушиваться в беломорских вьюг

От века нескончаемые споры.

1929

ФЕВРАЛЬ НА ОСТРОВЕ

О жизни и о радости вестей

Нам даже ветер но приносит боле...

Я покорился беспощадной воле

Судьбы — и хмелем пройденных путей

Упиться вновь не мыслю. Все черствей

И равнодушней становлюсь в неволе,

И чуждым внемлю я без прежней боли

Звучанию полярных областей.

О, жизнь моя, ты полюса достигла

Недвижного — и дремлешь. Вкруг тебя

Пурга взметает снеговые иглы,

И льды нагромождая и дробя,

Рокочет вал полуночного моря

И стонут берега, глубинам вторя.

1929

* * *

Ложатся хлопья снега и минут

Снежинка за снежинкой, год за годом…

Подвластные полярным непогодам

Падут, взлетят — и падая уснут,

Безвольные, в сугробах, что растут

Нагих небес под молчаливым сводом.

К Лютеции моей с весны восходом

Так лепестки каштановые льнут…

Умолкни, сердце, день субботний празднуй.

Застынь, не воскрешай мечтою праздной

Немые тени погребенных нег.

Пусть над моей душою омертвелой

Рассыплется ненарушимо белый,

Бесшумный и однообразный снег.

8 февраля 1929 года

ПРОЩАНЬЕ

Большая и торжественная птица

Летит в закат. И лиловеет лес.

Мне хочется безгорестно проститься.

С земным теплом, с прозрачностью небес.

И я несу изношенное тело.

В смолой и влагой полные часы,

Чтоб было легче разум охладелый.

Пролить на землю каплями росы.

Медлительно и сладко расставанье.

С тенями чувств, ошибок и отрад…

В бесхитростном существовании

Да растворится соль моих утрат.

И странно мне и радостно сознанье,

Что плоть мою победно обовьют

Кривые сосны алчными корнями.

И выпьют, не спеша, как воду пьют.

Что все забудется и все простится,

Все догорит, как солнца алый дым,

И будет только вечер и над ним

Полет большой и одинокой птицы.

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность.
— Вернер Гейзенберг

Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Стояли звери около двери,

В них стреляли, они умирали...

Стихи очень маленького мальчика

Все материалы размещенные на сайте принадлежат их владельцам. При копировании материалов ссылка на источник обязательна! Администрация не несет ответственности за нарушения авторских прав, все материалы содержатся на сторонних ресурсах, все ссылки скрыты.