Schokn / ЩЕкн

КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь, Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
— Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали

Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
ЯНА-МАРИЯ КУРМАНГАЛИНА

Яна-Мария Курмангалина родилась в 1979 году в Башкирии. Детство прошло в Западной Сибири – в трассовом поселке Хулимсунт. Юность – в Краснодарском крае и Ростове-на-Дону. Семь лет работала в системе „Газпрома“, в г. Белоярский (ХМАО, Югра). Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, и получила кинодраматургическое образование во ВГИКе им. С. А. Герасимова. Автор двух книг стихов – «Белые крылья» (Пермь, 2000 г.), «Вид из окна» (Архангельск, 2008 г.). Готовится к печати третья книга – „Первое небо“. Стихи публиковались в российской и зарубежной периодике. В настоящее время живет в г. Одинцово, Московская область.

* * *

 

чем тише голос тоньше нежность

и соразмерней с ритмом дней

тем детства хрупкая мятежность

внутри становится сильней

 

и ярче бывшее однажды

неуловимым как заря

плывет корабликом бумажным

по темным лужам ноября

 

где тени синие от ветра

манят холодной глубиной

плыви кораблик мой газетный

с портретом ники турбиной

 

плыви над тяжестью балконов

над пылью заводских дк

где пел сережа парамонов

оставшись юным на века

 

плыви мой парусник невольник

волною памяти влеком

туда где красный треугольник

завязан в сердце узелком

 

в слова звучащие высоко

там клятвы хлестки и резки

где есть прекрасное далеко

и нет ни смерти ни тоски

 

 

 

 

 

* * *

 

какой апрель над станцией кружит

за рельсами темнеют гаражи

но ветер юн хотя еще неласков

и облака плывут как миражи

над лужами подернутыми ряской

небесного оттаявшего льда

свет искажен и морщится вода

 

и снова жизнь берет ориентир

на время что всплывая из квартир

как пыль наверх потянется устало

так жигулёнок выезжает в мир

размять больные ржавые суставы

так старый двор за городской чертой

глядит вокруг прощаясь с темнотой

 

и дух весны уже необратим

ты снишься мне расходятся пути

от тех широт где мы с тобой бывали

где даже если очень захотим

то наяву увидимся едва ли

и память актуальней чем вопрос

как пережить свой авитаминоз

 

 

 

 

 

экскурс (I)

 

черное дерево тридцать восьмой засечка

снежный циклон отходит к улан-уде

пункт пересылки

лагерь вторая речка –

энное из чистилищ нквд

 

души еще теплы в животах условных

жадно зима кладет их в пустой карман

кто не в строю

да васька из уголовных

рецидивист со стажем и наркоман

 

время ползет по венам и тихой сапой

пережигает нервы крадет умы

снова уходят

парии по этапу

до никому неведомой колымы

 

выстроим мир – в рабочем своем процессе

лом не ронять на лед и пахать без слов

кто не в строю

да кто-то из тех

профессор

интеллигент классических языков

 

дальневосточный ветер свистит в бараке

полубезумный сон вытесняет грусть –

кто там когда-то

улицей шел во фраке

кто там стихи зачитывал наизусть

 

страшной судьбы не высмотрев указатель

в жизнь где в крови лютует тифозный штамм

кто не в строю

опять говорят писатель

имя не помню

кажется – мандельштам

 

 

 

 

 

* * *

 

они не разговаривают год

он ей не друг не враг не антипод

скорее мир впечатанный в сетчатку

всё так же делят общую кровать

кто первый разучился целовать

кем изначально брошена перчатка

 

никто не помнит он глядит в проём

окна и заглушает вискарём

молчание густеющее между

где бьётся ровно сердце под рукой

где он её лирический герой

она его последняя надежда

 

последний стих последняя глава

где время есть (кружится голова

от запаха имбирного печенья)

сплотившись в ожидании гостей

обнять внезапно выросших детей

заехавших к родителям в сочельник

 

 

 

 

 

Памяти М. Е.

 

…вечером в четыре в голове

лопнет электрическая нитка

подрожит немного и внутри

задохнется пленная улитка

старая улитка розмари

М. Квадратов

вот уже четырнадцатый мчится

скоро позабудут перетрут

говорила младшая сестрица

не ходи иванушка на пруд

 

атомного неба фиолетов

цвет и жизнь по лезвию ножа

из воды чернобыльской из леты

можно не доплыть до рубежа

 

нынче время чуткое как стронций

новый начинается сезон –

место отвоевывать под солнцем

оттесняя тень за горизонт

 

где просела черная калитка

в радиоактивный перегной

и живет цветочная улитка

в завитушке – против часовой

 

 

 

 

 

* * *

 

предрассветной прохладою скован

куст цепляет меня за рукав

это осень пришла в подмосковный

золотисто-зеленый анклав

 

это падает в черную воду

пересушенный ветром сорняк

это летнюю сонную одурь

все стряхнуть не удастся никак

 

льется утро в небесную полость

отражается свет от реки

это осень ее дневниковость

начинается с красной строки

 

будут тени ложиться на плечи

будут дальние чащи видны

где смертельна инъекция речи

в первобытную кровь тишины

 

 

 

 

 

* * *

 

в пустоте многоэтажной

говори со мной

грустью скомканной бумажной

и берестяной

 

дни толпятся затихая

к сентябрю молчат

говори со мной стихами

напиши мне в чат

 

как считает осень в либрах

каждый листопад

говори со мной верлибром

про ее распад

 

про холодный этот вечер –

чувствуешь спиной –

о сегодняшнем о вечном

говори со мной

 

беспокойно и открыто

с жизнью налегке

на каком-нибудь забытом

древнем языке

 

 

 

 

* * *

 

всё меньше дни всё более устало

встает рассвет всё глуше голоса

длиннее сны теплее одеяла

прозрачнее глаза

 

обрывки речи медленной и близкой

плывут в метро теряются в такси

и радио тоскует на английском

и дворник – на фарси

 

всё ближе снег острее спозаранку

холодный воздух легче голова

и вывернуты в лужах наизнанку

знакомые слова

 

их двойники что выцвели и сникли

всё четче слух и память глубока –

чужие невесомые артикли

снимая с языка

 

 

 

 

 

* * *

 

родиться бы на взморье где закат

кровавые споласкивает длани

и городок что тих и лютеранен

оранжевыми крышами покат

 

где волны серебристые как ртуть

ночной улов проигрывают на спор

и поутру рассказывает пастор

христову человеческую суть

где свет от сентября на волосок

густеет днем и обнажает виды

на побережье слышно sola fide

и лодка носом тычется в песок

 

родиться бы на взморье где на треть

срослись с водой обкатанные глыбы

солить в бачке непроданную рыбу

прожить всю жизнь и там же умереть

 

 

 

 

 

* * *

 

в пустоте многоэтажной

говори со мной

грустью скомканной бумажной

и берестяной

 

дни толпятся затихая

к сентябрю молчат

говори со мной стихами

напиши мне в чат

 

как считает осень в либрах

каждый листопад

говори со мной верлибром

про её распад

 

про холодный этот вечер –

чувствуешь спиной –

о сегодняшнем о вечном

говори со мной

беспокойно и открыто

с жизнью налегке

на каком-нибудь забытом

древнем языке

 

 

 

 

 

* * *

 

В. Лобанову

 

солнце плавится медово у полудня на закорках

кошка с драными ушами прячет в ящике котят

у вокзала в одинцово пахнет дынями и хлоркой

и пылит ещё дорога и деревья шелестят

скоро время снов озимых голубой онлайн и джаббер

скоро ветер бросив листья снег подхватит на ладонь

но пока из магазина смотрит женщина в хиджабе

и на клумбах георгины полыхают как огонь

 

но пока молчит насельник этих мест за чёрной гатью

древний бог туманный морок видит город за версту

где швея в окне осеннем перекраивает платье

с сединою под косынкой с красной ниткою во рту

 

 

 

 

 

* * *

 

у неё глаза как вечер прядь за ухом – цвета хны

не ищу ни с кем я встречи да и девки хоть бы хны

 

здесь всё так же будто вышел покурить и вот оно –

я стою у дома бывшей и смотрю в её окно

 

ночь-полночь лунища в луже сколь ни верь – не повторим

вспоминать о первом муже ей негоже со вторым

 

в заоконную каверну льётся звёздная вода

жизнь примерна спят наверно безмятежны как всегда

 

не рассудишь в этом плане кто виновней кто честней

свет в тумане нож в кармане тьма на сердце бог во сне

 

 

 

 

 

* * *

 

облачный край чуть розов ночь впереди ясна

в голосе ветра – слёзы значит пришла весна

 

значит февраль обманут в собственной вере слеп

в дымчатых разливанных лужах теряя след

 

эхом весенним пойман выдохшийся пустой

скоро уйдёт он в пойму за городской чертой

 

где беспокойно галки слушают скрип ворот

где на вселенской свалке бывших людских щедрот

 

снежную пыль взметая ветра ловя дискант

делит собачья стая смёрзшийся конфискат

 

 

 

 

 

* * *

 

над парком в сыреющий воздух

ветра намечают размах

чернеют лохматые гнёзда

в скрипучих древесных руках

 

и отзвук вороньего грая

у неба в подбрюшье зудит

а мальчик стоит замирая

на чёрные гнёзда глядит

 

у дерева есть постояльцы

у дерева с каждой весной

болят узловатые пальцы

разбухшие в хмари лесной

 

вдали электрички летают

дрожит привокзальный перрон

а мальчик стоит и считает

стоит и считает ворон

 

 

 

 

 

* * *

 

за время пока я пекла пирог

обсыпав мукой края

мой старый знакомый шагнул за порог

постылого бытия

 

последний свой час не вписал в графу

судьбы но пустил под нож –

за время пока в духовом шкафу

мой хлебный томился корж

 

и небо не сдвинулось ни на грамм

минуты не сбили счёт

мы ели пирог и ребёнок мам –

сказал мне – отрежь ещё

 

 

 

 

 

* * *

 

вот улетают они улетают

птицы осенние чтобы в китае

сесть на великой стене

 

небо всё глубже деревья всё выше

время размереннее и тише

только собака во сне

 

лает от счастья сомкнуты веки

грезя о вечном своем человеке –

том что ломая ледок

 

в утреннем парке поправит бейсболку

да наклонится – погладить по холке

и отцепить поводок

 

 

 

 

 

* * *

 

тёплый день затянут облаками

торопливо к сумеркам гоним

подмосковье пахнет шашлыками

и углём древесным покупным

в сладковатом воздухе осеннем

чуть клонясь с порывами ветров

подмосковный лес по воскресеньям

расцветает пятнами костров

 

и плывёт нажористый и дымный

рваный смог над жизнью городской

где так остро пахнет неизбывной

прикипевшей к осени тоской

 

 

 

 

 

* * *

 

это август покинул насиженные места

на прощание город солнцем позолотив

между нами эпоха в целую жизнь христа

и далёкого эха выветренный мотив

между нами дороги хрупкой листвой полны

хоть зачерпывай горстью словно бариста – лёд

у тебя до рожденья – тающий дым войны

у меня до рожденья – прежней страны излёт

 

но покуда есть миг на события жизнь слоя

выйди в новую осень поймай равновесье лет

где на пальцах рябин израненных о края

уходящего лета – новый проступит свет

 

 

 

 

 

* * *

 

память перебирая – думать и думать снова

шумный усталый город кажется тих извне

можно я буду верить в каждое твоё слово

если оно в порыве

обращено ко мне

 

позднего лета зрелость тёмного неба алость –

мы не ходили вместе там где бывали врозь

просто смотрели молча как покидает август

мир где осенний воздух

ливнем пробит насквозь

 

рвётся ли там где тонко грусть ли войдёт под кожу

нам не узнать теряясь в точках и запятых

можно я буду видеть в каждом лице похожем

в каждом идущем рядом

только твои черты

 

 

 

 

* * *

 

В этом тихом городе наших не помнят лиц,

как не помнят запаха ветра, не помнят птиц,

прилетающих каждый год, повторяя круг:

север – юг.

 

Мы давно уже умерли, – двое из здешних мест,

старожилы севера, знавшие всех окрест.

Имена на могилах стёрлись сто лет назад,

и не видно дат.

 

Мы остались только в памяти этих стен,

где прожили долго, – каждый был светел день, –

и ушли мы тихо, словно в реке вода,

без следа.

 

И как прежде Время уносит за часом час,

в нашем доме живут другие, счастливей нас,

и всё так же осенью птицы летят на юг,

повторяя круг.

 

 

 

 

* * *

 

ты поэт

спрашивает меня андро

сидящий под навесом у турецкой бани

горячий воздух колеблется

сочится из яркого неба аланьи

прозрачной сукровицей

 

ого а они ещё существуют

спрашивает меня сонэр

сидящий под навесом у турецкой бани

странно переглядываются

показывают свои смартфоны

на которых одна из моих старых

черно-белых фотографий

мы нашли тебя в сети

надо же а мы думали

что поэзия давно умерла

 

все умирает рано или поздно

говорю я по-турецки

но остаётся эхо

говорю я по-английски

может это и есть бессмертие

говорю я по-русски

 

моя грузия звучит во мне

говорит андро по-грузински

мой измир звучит во мне

говорит сонэр по-турецки

какой нынче жаркий день

говорю я по-древнеарамейски

пора на море

 

иншаллах иншаллах

поёт ветер

 

 

 

* * *

 

вот и зима ноябрю в ушко́

что-то свое скулит,

за ночь припудрив худым снежком

бурую шерсть земли.

 

и ничего не оставив нам,

кроме пустых небес,

выглядит жизнь, как дешевый хлам

с сайта «алиэкспресс».

 

кто и кого предавал в сердцах,

кто там кого любил?

время пойти, наварить супца

из магазинных крыл,

 

вспомнить о радио, где поют

те, кто давно забыт,

встроив какой-никакой уют

в этот вселенский быт.

 

 

 

* * *

 

осень в самом эпилоге,

город светится воскресно,

это время одиночек

в общем корпусе жилом.

я сижу в своей берлоге,

а душа летит, как «цессна»,

мимо всех радиоточек,

с переломленным крылом.

тень остра, как рыбий хрящик,

скоро ветер, старый сыщик,

в снеге истину обрящет,

вместо пыли дождевой.

не забудь, впередсмотрящий,

если кто сигнал услышит,

откопать мой черный ящик,

самописец бортовой, —

неубойный, негорящий,

несмолкаемо живой.

 

 

 

* * *

 

я до сих пор помню

этого мансийского мальчика

он был старше меня года на три

учился то ли в восьмом

то ли в девятом классе

 

за нашей школой

находилось кладбище

разделенное на две половины

на одной хоронили первопроходцев

газовиков строителей нефтяников

на другой — чуть глубже в тайгу —

местных из мансийской деревни

дорога к ней

шла через буреломы

мимо русских облупленных памятников

и шалашей над заваленными ветками ямами —

у манси так принято хоронить

своих усопших

 

я не помню как звали мальчика

помню только его раскосые глаза

короткие (русые? темные?) волосы

развитые плечи

как у спортсмена

я не помню имя той девочки

цвет ее глаз

даже не помню сколько ей было лет

на момент их отношений

 

тогда это называлось — любовь

сейчас мы используем

более обобщенное —

отношения

так же как стыдливо называем стихи

текстами

тогда это была любовь

 

родители увезли ее

на большую землю

куда-то в брянск

когда узнали

а он остался в своей деревне

на берегу древней таежной реки

ходил в школу

пару недель

а потом

взял отцовское ружье

надел болотные сапоги

и ушел за кладбище

больше мы его не видели

 

кто-то сказал что он прострелил себе легкое

но не попал в сердце

кто-то – что разнес дробью грудину

но не попал в сердце

 

когда его нашли

еще теплого

на правой руке были сгрызены пальцы

поговаривали что он сделал это сам

чтобы не кричать

ведь иначе могли бы спасти

 

но всем хотелось верить

что это сделали жирные

кладбищенские бурундуки —

трусливые звери

едят только мертвых

 

 

 

 

* * *

 

стынет небо цвета стали, поглотив в себе рассвет.

мы играли, мы устали, нас на свете больше нет.

мамки нас не нарожают, чтобы жили мал-мала.

нас уже не отражают никакие зеркала.

 

вот смеркается над лесом, тлеют синие огни.

поезда гремят по рельсам, укорачивают дни.

мы не ропщем и не злимся, ничего уже не ждём.

больше мы не повторимся, больше не произойдем.

 

может, вспомнимся кому-то, кто не пляшет на костях,

и продержимся минуту в электронных новостях.

станем чистыми листами, нищеброды-короли.

мы играли, мы устали, нас позвали, мы пошли.

 

 

 

* * *

 

…время так неумолимо, как вода течет из бака,

проржавевшего до дырок без хозяйского надзора,

и седеют потихоньку мама, кошка и собака,

и бледнеет позолота югославского фарфора.

к ночи вымокшее небо от дождей совсем распухнет.

переполнен тишиною этот сумеречный вечер.

мама чайник подогрела и зовет меня на кухню,

помолчать о чем-то личном, помечтать о чем-то вечном.

…слышишь, мама, снова ливень с неба падает отвесно,

видишь, мама, птичьи тени, ежась, вздрагивают мелко.

расскажи, как было раньше (детям слушать интересно),

до меня, до этой чашки, до фарфоровой тарелки.

 

 

 

* * *

 

осень растранжирила свет по земле листву разнесла

впереди зима — снег и снег

у меня себя — несть числа

отомрет цветистый раёк забежит строфа за поля

у тебя себя — до краёв

у меня тебя — по нулям

будет жизнь волынку тянуть размотав незримую нить

от меня к тебе не свернуть

от тебя ко мне — плыть и плыть

расскажи как встретимся мы новым летом новой весной

у меня себя — тьмы и тьмы

у тебя меня — ни одной

 

 

 

 

* * *

 

полюби меня насмерть врасти навек

в теплокровную сеть капиллярных рек

в междуречья слов в неручьи речей

в этот детский шрам на моем плече

полюби меня так чтоб на божий свет

поднялась беатриче взошла джульетт

из бумажных птиц и папье-маше

да из прочего хлама в моей душе

прорасти в меня так чтоб в конце пути

мы могли и дальше с тобой расти

надо только руки переплести

становясь землей у него в горсти

 

 

 

 

* * *

 

в декабре все кошки серы,

взгляды сиры, тощи строчки.

в декабре теряют веру

гордецы и одиночки.

мы идем по насту с хрустом,

снег отряхивая с веток.

в декабре у нас негусто

с проявлениями света.

вот когда оттают крыши,

вот когда воспрянут рощи,

вот тогда мы станем выше,

вот тогда мы станем проще.

 

 

 

 

* * *

 

свитер микстура носки — угол медвежий.

сколько осенней тоски

в зимнем бесснежье,

сколько в безмолвье молвы — шепчет и тает.

а за морями волхвы

звезды считают.

выйди ко мне, звездочет, в шапке бумажной.

вот и закончился год,

в целом, неважный.

вот и рожден исус, ветер и эхо.

вот и рождественский гусь

лапами кверху.

 

 

 

 

* * *

 

они не разговаривают год

он ей не друг не враг не антипод

скорее мир впечатанный в сетчатку

всё так же делят общую кровать

кто первый разучился целовать

кем изначально брошена перчатка

никто не помнит он глядит в проём

окна и заглушает вискарём

молчание густеющее между

где бьётся ровно сердце под рукой

где он её лирический герой

она его последняя надежда

последний стих последняя глава

где время есть (кружится голова

от запаха имбирного печенья)

сплотившись в ожидании гостей

обнять так быстро выросших детей

заехавших к родителям в сочельник

 

 

 

 

* * *

 

подмосковное небо

затянуто корочкой льда

колупнет ее ветер —

из ранки сочится вода

не мерцает звезда

и волхвы не толпятся у кассы

где рутинное время

задумчиво тянет шлею

нам осталась неделя —

свою протоптать колею

в супермаркет куда

к рождеству завезли ананасы

мы твои одиночки

мы сами себе сомелье

мы достанем бокалы

мы будем крошить оливье

запакуем подарки

до блеска начистим посуду

установим звезду

пусть на елке мерцает она

пусть мерцает она

и тогда ты уйдёшь от окна

чтобы мы на мгновенье

и сами поверили в чудо

 

 

 

 

* * *

 

катится снежным валом густая сырость

серое утро ходит по головам

я без тебя ношу этот снег на вырост

там где обычно небо трещит по швам

темный январский ветер заводит танцы

трется у стен отрывается от земли

мы невидимки летние самозванцы

солнечные и нищие короли

снег наплывает и сокращает мили

в долгие песни зимний вобрав азарт

мне без тебя все речи на суахили

там где обычно всё говорят глаза

там где обычно мало дано для счастья

летние боги мы невесомей всех

жгучий январь сжимает моё запястье

в пальцах холодных и тянет куда-то вверх

 

 

 

 

* * *

 

в холодный свет как в мутный водоем

ломая первый утренний ледок

они ныряют из дому вдвоем

и в заспанный вливаются поток

где рваный говор тих и нарочит —

под городом под розами ветров

их целый час ничто не разлучит

пока они не выйдут из метро

лишь там где указатели вразлет

они очнутся пальцы расплетут

направо упаковочный завод

налево театральный институт

а розы — розы ширятся растут

 

 

 

 

В Уфе

 

в заснеженную мглу со станции конечной

вздыхая тепловоз буксирует состав

провинция тиха как зал библиотечный

застенчива как текст прочитанный с листа

под светом фонарей свернулось в стекловате

бродячее зверье надеясь на весну

и дремлет юный страж в омоновском бушлате

собою подперев пустую чайхану

приснись ему айгуль что вскидывает гордо

раскосые глаза в них ветер и аир

пока жд-моста светящаяся хорда

в безвидной пустоте раскачивает мир

 

 

 

 

* * *

 

снежности полуденная свежесть —

пробирает каждый позвонок.

у меня к тебе такая нежность,

что земля уходит из-под ног.

научившись жизни на потребу

выносить иное за поля —

у меня к тебе такое небо,

в самой середине февраля,

светлое, промерзшее до хруста,

зреет в нем весенний звукоряд.

у меня к тебе такое чувство,

о котором всем не говорят.

в эту немочь, в зимнюю недужность,

слово камнем падает на дно.

у меня к тебе такая вьюжность —

посмотри скорее за окно,

потому что даже ненароком,

где снега предчувствуют финал,

не скажу — ни взглядом ни намеком —

ничего, о чем бы ты не знал.

 

 

 

 

november

 

все меньше дни все более устало

встает рассвет все глуше голоса

длиннее сны теплее одеяла

прозрачнее глаза

обрывки речи медленной и близкой

плывут в метро теряются в такси

и радио тоскует на английском

и дворник – на фарси

все ближе снег острее спозаранку

холодный воздух легче голова

и вывернуты в лужах наизнанку

знакомые слова

их двойники что выцвели и сникли

все четче слух и память глубока –

чужие невесомые артикли

снимая с языка

 

 

 

 

* * *

 

за время пока я пекла пирог

обсыпав мукой края

мой старый знакомый шагнул за порог

постылого бытия

последний свой час не вписал в графу

судьбы но пустил под нож

за время пока в духовом шкафу

мой хлебный томился корж

и небо не сдвинулось ни на грамм

минуты не сбили счет

мы ели пирог и ребенок мам –

сказал мне – отрежь еще

 

 

 

 

* * *

 

погаснут огни

и город сойдет с радаров

туман поплывет

испариной по стеклу

в такую погоду

все реки впадают в дао

и птицы снимаясь с места

летят к теплу

туда где макушки гор

утопают в сини

и эхом чужим

протягиваясь во сны

даосские ветры

изгнанники шаолиня

взыскуют в миру

бессмертья и тишины

 

 

 

 

* * *

 

дождевой вечерней пылью заметает свежий след

в электричке тусклый свет в рюкзаке звезда севильи

за окном туман и морось лакримоза в плей-листе

осень тащится в хвосте но не сбрасывает скорость

и равны печалью светлой в дождевом своем родстве

все бессонные в москве и неспящие в сиэтле

 

 

 

 

* * *

 

длится день в балансе светотени лист кружит на новом вираже

осень это время сожалений обо всем что кончилось уже

что еще тревожило когда-то и о чем так долго не спалось

осень это точка невозврата золотая маленькая ось

в середине темного ненастья где идешь наощупь как фантом

в жизнь влюбляясь заново и насмерть но еще не ведая о том

 

 

 

 

* * *

 

над аллеями дым горьковатый и едкий

за деревьями в небе плывут этажи

обескровленный лист отмирает от ветки

но с последнею силой

цепляясь дрожит

угасают цветы завернувшись в бутоны

чтоб сберечь в сердцевине немного тепла

и кусты у дороги в молчании тонут

сберегая от ветра

сухие тела

нет печальнее смерти что краски разбудит

под завесу осенней тоски осевой

так когда умирают красивые люди

видеть их угасанье

страшнее всего

 

 

 

 

* * *

 

в темноте ворочаясь и вздыхая

ненадолго выбравшись из сети

он плывет внутри своего шанхая

на ведущей лодке из десяти

он плывет в закатные волны вброшен

как пророк влекущий к себе толпу

длинный шест распугивает рыбешек

в глубине течения хуанпу

над водою мутной ложится низко

желтый смог и в легких горит как яд

достигая берега сан-франциско

где уже закончился листопад

и проснувшись утро во рту катая

под сигналы почты голосовой

он глядит из внутреннего китая

в облака осенние над москвой

 

 

 

 

* * *

 

«подземный флот уже плывет к тебе

лавируя меж темными корнями»

Г. Каневский

 

мы лежим в середине москвы там где тонок слой

а под нами гудят поезда а над нами поток живой

сообщаемся мы кодировками лет и зим

по грунтовым течениям зыбких земных трясин

и живым не расслышать темной воды рингтон

а нам пишут в ответ куликово и арлингтон

а нам пишет в ответ подземной глуши родня

и мамаев курган и катынская ребятня

мы лежим под москвой где гулко поют ветра

наша почта работает с вечности до утра

вымываясь с последним кальцием в перегной

наше мертвое слово дышит в горсти земной

 

 

 

 

осень луи лепренса

 

так процарапан в жизнь черно-белый свет —

будущий кохинор в миллион карат

время за объективом — ловить момент

глухонемую эру тому назад

время за объективом — волшебный лес

плоских фигур новейший палеолит

где вдохновенный гений луи лепренс

сад раундхэй увидит и оживит

осень врастает в кадры и ловит птиц

реки текут и стынут в глазах людей

остановись октябрь забежавший в лидс

запечатлеть прохожих и лошадей

остановись октябрь подожди чуть-чуть

этих мгновений мало войдет в века

там где судьбы грядет тупиковый путь

и кинопленка ветхая коротка

жизни и славы меньше — чем быть зиме

новых не отмотаешь не повторишь

время уже за кадром луи эме

поезд уже ушел навсегда в париж

 

 

 

 

* * *

 

чем тише голос тоньше нежность

и соразмерней с ритмом дней

тем детства хрупкая мятежность

внутри становится сильней

и ярче бывшее однажды

неуловимым как заря

плывет корабликом бумажным

по темным лужам ноября

где тени синие от ветра

манят холодной глубиной

плыви кораблик мой газетный

с портретом ники турбиной

плыви над тяжестью балконов

над пылью заводских дк

где пел сережа парамонов

оставшись юным на века

плыви мой парусник невольник

волною памяти влеком

туда где красный треугольник

завязан в сердце узелком

в слова звучащие высоко

там клятвы хлестки и резки

где есть прекрасное далеко

и нет ни смерти ни тоски

 

 

 

 

* * *

 

какой апрель над станцией кружит

за рельсами темнеют гаражи

но ветер юн хотя еще неласков

и облака плывут как миражи

над лужами подернутыми ряской

небесного оттаявшего льда

свет искажен и морщится вода

и снова жизнь берет ориентир

на время что всплывая из квартир

как пыль наверх потянется устало

так жигулёнок выезжает в мир

размять больные ржавые суставы

так старый двор за городской чертой

глядит вокруг прощаясь с темнотой

и дух весны уже необратим

ты снишься мне расходятся пути

от тех широт где мы с тобой бывали

где даже если очень захотим

то наяву увидимся едва ли

и память актуальней чем вопрос

как пережить свой авитаминоз

 

 

 

 

* * *

 

теплый день затянут облаками

торопливо к сумеркам гоним

подмосковье пахнет шашлыками

и углем древесным покупным

в сладковатом воздухе осеннем

чуть клонясь с порывами ветров

подмосковный лес по воскресеньям

расцветает пятнами костров

и плывет нажористый и дымный

рваный смог над жизнью городской

где так остро пахнет неизбывной

прикипевшей к осени тоской

 

 

 

 

* * *

 

осень рыжая раскосая

дом оседлая черта

ах тоска моя московская

городская немота

пузырится небо темное

в лужах силится всплывать

рук тепло переплетенное –

так и станем зимовать

ах москва моя за снегами

жизнь – прозрачная слюда

я живу в тебе набегами

как татарская орда

не принцесса невозможная –

не согнуть и не сломать –

а обычная тревожная

охранительница-мать

для того кому последняя

не напишется строка

для того кому в наследие

я оставлю облака

этот город мной исхоженный

этих диких голубей

снег ордынки дождь остоженки

остороженки моей

 

 

 

 

* * *

 

по разбитой улице

псы гоняют кошек

из окна соседского –

хрип магнитофона

вот когда я вырасту

из штанов в горошек

то надену белое

платье из шифона

устремлюсь к заоблачным

золотым вершинам

брошу в речку ножичек

а рогатку – в поле

стану я изящною

дамочкой с машиной

со своею собственной

яхтой на приколе

ничего что нынче здесь

нищета и сумрак

это время лютое

скоро догорит

вот когда я вырасту

стану имой сумак

а пою я здорово –

мама говорит

 

 

 

 

* * *

 

серой кошкой выгнется

и зевнув разляжется

утро у ворот

чтоб смотреть как озеро

всплёскивает рыбами

разевает рот

чтоб следить за птицами

голоса их тянутся

над землей летят

где растёт шевелится

в животе у облака

снежное дитя

 

 

 

 

* * *

 

давай с тобой уедем в попыхи

где по утрам надрывны петухи

а в ноябре так слякотно и сыро

где к вечеру разобрана кровать

и печка есть и можно зимовать

до окончанья собственного мира

в азарте повседневной суеты

научимся выращивать цветы

и поливать колодезной водицей

и не искать отдушины в стихах

давай с тобой застрянем в попыхах

чтоб век прожить и заново родиться

ПЕРВОЕ НЕБО