КВАНТОВАЯ ПОЭЗИЯ МЕХАНИКА
Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь открыть любую, которая подходит тебе.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Джим Моррисон
КСЕНИЯ ЖЕЛУДОВА

Ксения Желудова

 

Из плеяды представителей молодой российской поэзии эта девушка с почти детским лицом отличается своим «взвешенным», серьезным подходом к творчеству. Вопреки убеждению новоявленных «интернет-пиитов», Ксения Желудова работает над своими стихами: совершенно очевидно, что она не просто ретранслирует нашептывания Эвтерпы, но и стремится придать им выверенную стройность и избавить от «развесистости». В результате выходит настоящая, взрослая поэзия.

 

 

Ксения рассказывает о себе:

 

О ремесле

 

Вы пишете стихи с 12 лет. В какой момент вы осознали себя поэтом? Когда из детского хобби это переросло в важную часть вашей жизни?

 

Пожалуй, в моём случае это произошло в момент, когда я засомневалась: а стоит ли вообще продолжать? Появилось отчётливое осознание: этим ремеслом нужно или заниматься всерьёз, или не заниматься вовсе. Мне было лет семнадцать, и я решила пойти по первому пути: развиваться, совершенствоваться, изучать, упражняться – словом, работать. Не работать поэтом, разумеется, но относиться к стихосложению как к осознанному труду. И это решение, как я понимаю сегодня, оказалось верным.

 

 

Расскажите о самом процессе: ручка, карандаш, бумага, ноутбук? Как вы пишете? Как рождаются строчки в вашей голове? Это некий поток бессознательного? Или, когда вы садитесь писать, то у вас уже есть четкие образы и зарисовки в голове?

 

И ручка, и карандаш, и бумага, и клавиатура ноутбука. Множество блокнотов с черновиками и отрывочными записями. Множество файлов с зарисовками и окончательными вариантами. Но мы же с вами понимаем, что самый важный процесс никак не связан с достижениями человечества на поприще письменности. Если говорить о вдохновении, то это просто шум в голове; годы тренировок учат различать в нём слова, строки, рифмы, образы разной степени чёткости. В принципе, на этапе написания текстов поэзия похожа на архитектуру, проявление фотоплёнок и ткацкое дело одновременно. Зачастую на бумаге закрепляется только итоговый результат, все метаморфозы происходят в другой плоскости. Иногда процесс конструирования затягивается, тогда появляются многочисленные записи, и тексты собираются по слову, по фразе, иногда – из черновиков нескольких текстов, написанных с разницей в несколько месяцев или лет.

 

 

 

О коллегах

 

С каким бы писателем или поэтом вы бы хотели выпить, и почему?

 

Мне часто снится процесс распития крепких спиртных напитков на пару с Владимиром Набоковым. Наяву – мой любимый писатель, во сне – любимый собутыльник. Так что в параллельной вселенной мы с ним сообразили на двоих уже не одну бутылку хорошего виски. Жаль, что наши возвышенные застольные беседы забываются к утру.

Среди современных поэтов появился такой термин, как «полозковщина». И не на пустом месте: почти каждый третий стих, опубликованный в сети, так или иначе дает отсылки на Полозкову. Как вы относитесь к этому явлению? Повлияло ли на вас ее творчество? И не считаете ли вы, что именно благодаря Вере началась новая волна всех этих жутко популярных маленьких девочек, которые пишут для других маленьких девочек стихотворения о несчастной любви? Она популяризовала и вернула любовь к поэзии, но, возможно, этот замысел был не совсем верно истолкован?

Так вышло, что я узнала о Вере Полозковой, наверное, позже всех. Не знаю, как получилось так, что все уже учили её стихи наизусть и раскупали билеты на её выступления, а я ещё не догадывалась о её существовании. Собственно, по этой причине мне думается, что её влияние на моё творчество минимально, хотя я тоже какое-то время ходила под ярлыком «полозковщины». Помню, на раннем этапе моего знакомства с её текстами я была абсолютно покорена циклом «Короткий метр» и какое-то время самозабвенно сочиняла мрачноватые сказки про далёких – заморских – страдающих людей.

Сегодня я считаю Веру Полозкову одной из важнейших фигур современной отечественной культуры. Она уже давно не про девичьи слёзы о несчастной любви, она гораздо больше, выше и глубже подобных банальных историй. В ней прекрасно сочетаются писательский дар и исполнительский, она обаятельна, притягательна, за ней интересно наблюдать, к ней приятно и увлекательно прислушиваться. Её популярность – результат тяжёлого труда над собственными страхами и сомнениями, а, значит, Вера её заслужила, а не получила в дар от слепого везения.

 

  оказалось, март уже несколько дней подряд,

  пора разбрасывать камни, но тяжела рука;

  вечера тоскливы, но слово ‘тоска’, говорят,

  прерогатива русского языка.

 

  признаться, весна застала меня врасплох,

  последняя из простуд напрочь лишила голоса,

  а в остальном я неловкий смеющийся бог,

  уставший стричь волосы.

 

  плачущий город, тающий снежный ад:

  несказанно вовремя, ибо надежда едва жива;

  здешнее небо: сегодня – невызревший виноград,

  завтра – приворотная синева.

 

  пора нарушать молчание, избегать тишины,

  всё, что нами не названо, канет втуне.

  хрупкое время, первые слабые дни весны:

  жизнь накануне.

 

 

 

О своем месте

 

По образованию вы дипломированный продюсер. В одном из интервью вы сказали, что если вам захочется славы и денег, то вы собственноручно превратите себя в проект. Вы считаете, что Ксения Желудова – это не проект? Разве любому поэту не хочется славы, узнаваемости, популярности? Ведь, так или иначе, творческий человек немного тщеславнее остальных. Если же не славы и денег, то чего на данном этапе хочет поэт Ксения Желудова?

 

Знаете, это очень своевременный вопрос. В моём случае тщеславие долго вызревало в крови, и только к двадцати шести годам я начала ощущать очень острое желание добиться успеха в этой области своей жизни и даже начала разрабатывать более или менее внятный план действий. И я уверена, что ещё успеваю на встречу со своей славой.

Разумеется, не так уж просто воспринимать себя, живую и любимую, как проект. Однако что может быть приятнее, чем ежедневно работать над тем, что тебе по-настоящему дорого, важно и понятно? Впрочем, я по-прежнему очень спокойно отношусь к идее популярности: она не является для меня целью или самой желанной наградой. Так что поэт Ксения Желудова, как и раньше, хочет только одного: писать по-настоящему хорошие тексты и никогда не останавливаться на достигнутом уровне.

 

 

В 2012 году вы сказали о том, что все, что писали до 2009, вам кажется абсолютно беспомощным. Вам не кажется, что это постоянный процесс: чем старше вы будете становиться, тем больше ваших произведений вам будут казаться беспомощными или бессмысленными? Есть ли у вас сейчас такие стихотворения, которые бы вы хотели вычеркнуть или не написать?

 

Я считаю этот процесс вполне естественным и необратимым. Возраст, опыт, развивающиеся аппарат восприятия и технические навыки – всё это увеличивает разрыв между личностью и старыми текстами. Буквально на прошлой неделе я перечитала некоторые тексты 2008-2009 годов, и это были не мои тексты. Прошло 8 лет, и человека, который писал те стихи, уже нет. При этом я узнаю приёмы, я зачастую помню, как они создавались, из каких событий, идей и чувств они рождались, но никакого родства, никакой связи я уже не чувствую. И, на мой взгляд, это вполне нормальный процесс, процесс неизбежного взросления.

Впрочем, и из интервью 2012 года я тоже уже выросла, поэтому сегодня я уже не воспринимаю старые тексты беспомощными, не чувствую ни стыда, ни смущения. Ни в коем случае не хочу отказываться от своих слов.

 

  поживи со мной на севере с открытыми настежь ставнями:

  сколько холодного чистого воздуха хлынет в грудь;

  потом, возвратившись из дальнего плаванья,

  счастлив будь.

 

  мы из племени детских травм; ты узнаешь, как был не прав,

  тёплым привычным именем окликая меня;

  запомни, всё, что сказано шёпотом в пять утра,

  не повторится при свете дня.

 

  запомни, бог говорит с тобой изредка, на языке момента,

  на языке намёка; его алфавит у тебя в крови;

  посмотри, в этой комнате душно и мало света,

  здесь не до любви.

 

  говори со мной, как лучший друг, как случайный прохожий,

  дели со мной сокровенное и любую дневную весть;

  так уж вышло, ты отдаёшься внутри чем-то сложным,

  чем-то важным, чего не счесть.

 

  а поедем на юг, покажи мне свой безмятежный край,

  научи падать в жаркое море, густое, как мёд или ртуть,

  подыши со мной, посмейся и поиграй,

  пока ещё время есть до пяти утра,

  а потом возвращайся, тебе пора,

 

  счастлив будь,

  счастлив будь.

 

 

 

О творчестве

 

В большинстве своем ваши произведения – это любовная лирика. Не кажется ли она вам самой простой, однако при этом самой востребованной и популярной?

 

Любовь, по-моему, одно из самых сложных чувств. Любовь содержит в себе так много, и тот факт, что мы определяем неисчисляемую гамму ощущений, эмоций, поступков, мыслей и реакций одним коротким словом, указывает на то, что мы не умеем говорить о любви. Поэтому в мире так много текстов о ней: это всё одна большая попытка объяснить прежде всего самому себе сложное явление, трудно поддающееся анализу. Я бы рассматривала любовную лирику как сложнейшую операцию на сердце. Хирургия, кстати, тоже одна из самых востребованных и популярных отраслей медицины.

 

 

 Ваша самая главная ошибка, которую вы совершили как поэт?

 

Думаю, самой главной поэтической ошибкой я готова признать неприлично большое количество обращений к богу и судьбе. В какой-то момент хватило ума и чутья завершить этот странный диалог. Впрочем, верю, что ко мне особо и не прислушивались.

 

 

 Если бы вы были поэтом в другой эпохе, то, когда и где бы вы хотели бы жить?

 

Ничего не приходит на ум, так что, может, в другой эпохе я не была бы поэтом? Я и сегодня не слишком люблю это определение. Я пишу тексты, играю в слова. С радостью бы определила это занятие каким-то иным словом.

 

  как мелькнула точка на горизонте: ласточка или стриж;

  как ты оказываешься посторонним, и цена тебе грош:

  потому что здесь ты молчишь, а здесь — уже не молчишь;

  потому что здесь ты не лжёшь, а здесь — уже лжёшь.

 

  непостоянство; разной, новой земли касается колесо,

  грубо дробит собой дерево, камень, кость;

  вот и ты рассыпаешься в мелкий сухой песок,

  не подобрать в горсть.

 

  и дело ведь даже не в том, что ты пуст и порист,

  не в том, что смешон в самодельной своей броне,

  а в том, что свет прорезает брюшную полость

  изнутри вовне.

 

  вот ты идёшь, а вот ты уже не помнишь, куда идёшь,

  и откуда вышел, и как давно, и почему спешишь;

  а горизонт плывёт, дурнота отступает, проходит дрожь,

  мелькает точка: ласточка или стриж.

 

 

 

Что бы вы хотели, чтобы мир знал о вас?

 

Я хочу, чтобы мир знал: я иду с миром, играю честно. Стремлюсь жить смело, легко и радостно. Больше всего ценю способность пытаться. Верю в отвагу, красоту и смысл. Вот, пожалуй, и всё.

 

  у весны в этот раз рыбья кровь, но наступит май,

  неизбежно, как наступает любой рассвет.

  ты давно играешь в слова, так и дальше играй,

  потом скажут, был недурной поэт.

  до чесотки в горле хочется написать, что звенит трамвай,

  но трамваев в округе нет.

 

  где-то небу не по размеру солнце, взятое напрокат;

  как в индейской бане, жар усыпляет боль.

  горизонт краснеет медленно, как гортань: закат

  окунает свежие раны в морскую соль.

  Алиса давным-давно вернулась назад

  и превратилась в Ассоль.

 

  не верь новостям, жди у моря погоды, плевать на время,

  говорят, мир катится в тартарары,

  сместилась ось, и однажды луна упадёт на землю:

  притяжение в пользу старшей сестры.

  но ты не верь, ты же знаешь, боги не дремлют,

  им самим не знакомы

  правила этой игры.

 

________________________________________________________________

 

 

Меня всегда привлекала эстетика американского придорожного кафе, обязательного атрибута road movies, стоящего где-нибудь на перекрёстке Вселенных, оплот безвременья, Hotel California - захочешь и не убежишь, ходячий замок Хаула, прикинувшийся забегаловкой с дрянным кофе и подгорелыми тостами; облезлые диванчики из дурного кожзама, облупившаяся краска на потолке, качающиеся столы, грубая официантка, нежелательные сотрапезники и собутыльники, случайные знакомства, выяснения отношений, одинокие сердца и затуманенные умы. Прелесть, что такое.

Посетительницей такого кафе я себя ощущаю уже давно: засидевшейся, уставшей, забывшей, откуда приехала и куда направлялась. Машину, стоявшую перед входом, давно угнали, права и паспорт украли, имя потерялось или забылось за ненадобностью. Мне из жалости приносят кофе и чего-нибудь поесть, но всё холодное и ни черта не вкусное, а злиться или разбираться я не имею ни права, ни желания. Городская сумасшедшая. Местная достопримечательность. Было забавно, но уже приелось, спасибо, смеяться больше не хочется. Скоро выгонят, чую.

Но пока я здесь. Я была у Гудвина, я просила вернуть меня в Канзас, и он выполнил мою просьбу. Я умоляла его стереть мне память, но он глуховат, он не услышал моих молитв. Теперь я учу себя забывать, учу себя верить в то, что пределов нет, что чудеса бывают, что всё будет и будет непременно хорошо. Здесь, на краю света, меня никто не знает, никто не найдёт, никто не утешит. Чистилище для никчёмных ребят. Таких, как я.

Что за нелепое зрелище - повзрослевшая Элли? Тотошка давно состарился и умер. Дом снесло новым ураганом. Изумрудный город оказался дешёвой безделушкой. Привыкай, детка, это называется быть взрослой - терпеть обиды и разочарования, переживать чужую смерть, множить скорбь, влачить существование. Ты американка, ты не читала французских романов, сколько симпатичных оборотов оттуда могла бы ты теперь использовать. Но тебе остаётся водянистый кофе, дешёвый виски, вечная дрёма. В меню этого бара из шотов, пожалуй, только "Любовь" и "Счастье", зато лонгов - хоть отбавляй: "Одиночество", "Скука", "Боль", "Неинтересная работа", "Долги", "Нелюбимые мужчины в твоей постели", "Измена", "Горечь", "Предательство"...Ты упьёшься ими до тошноты, детка.

Но сейчас еще всё "O.K.".

Еще терпимо.

Еще секунда до вечности. Шаг до пропасти. Один звук до полной тишины.

 

* * *

 

невлюблённому жить гораздо проще и интереснее:

смотрит открыто, не находит себя во всех заунывных песнях;

не скулит, свернувшись бессильным клубком, «полюби меня, полюби»;

невлюблённый лёгок, игрив; невлюблённый шутит, поёт, грубит,

 

в меру спит и ест; почитает свободу за высшее благо.

невлюблённый идёт к нелюбимому с белым флагом.

 

говорит обо всём, не стесняется одиночества;

в сказки не верит: вот приехал принц целовать её, а не хочется!

вот принцесса клялась до гроба любить его, но не любит.

невлюблённый не плачет и не кусает губы.

 

так и живёт: пуленепробиваем, бронирован, привит;

невлюблённый неуязвим и недосягаем

 

до ближайшей большой любви.

 

 

 

сентиментально

 

Удивительно. Ты ведь, наверное, даже не знаешь,

Как это — не любить. Не прикасаться губами влажными

К месту, где может тянуться нить от одного человека

К другому. Не ощущать ни разрыва, ни слома; не ставить

Диагноз, мол, гематома на все слабовольные органы чувств.

Не жать со всей дури на все тормоза, не думать о том, что

Дороги назад не то чтобы не существует. Но просто о ней

Никто не сказал.

 

Наверное, ты и представить не можешь, как это — не любить.

Открытые раны не трогать руками, и спирта на них не лить.

Не холить и не лелеять тот факт, что в этот раз всё —

Окончательный мрак, что здесь забыли повесить знак,

И вот ты валяешься где-то в кювете с пробитой башкой

И мечтаешь о лете, и, самое главное, в сердце метит какой-то

Слепой дурак. А ты уже знаешь, что всё и так давно, и,

Представьте себе, навечно — навылет пробито, прострелено,

Прорешечено одной, самой важной тебе, стрелой.

 

Нет, всё-таки страшно, что ты не веришь, что так бывает:

Разумно, взвешенно, что сердце не бьётся собакой бешеной

В стальные прутья, грудную клеть. Что можно родиться и

Умереть, не чувствуя острой колючей точки под левым лёгким,

И— нет, не хочется стонать и плавиться от тоски. И в тёплых

Внутренностях — пески, пустынный зной, ничего живого.

Как жаль, тебе это не знакомо. Но твой хороший тебя научит,

Как жечь мосты, пировать в чуму.

 

Он с прошлой недели тебя не любит. И сам не поймёт, почему.

 

 

 

* * *

 

Однажды ты встречаешь кого-то, кто одной крови с тобой. Сначала вам невыносимо хорошо, тепло и близко, горло сводит от щемящей нежности, её не выговорить и не выцеловать, не исчерпать; потом он — нечаянно ли, нарочно ли — делает тебе больно, почти так же нестерпимо, неотвратимо и бесстыдно, как когда-то делал хорошо и сладко; тебя насквозь прошивает ледяным сплошным электричеством, накрывает глухотой и немотой, вышвыривает на берег, волочёт, промалывает; тебе стыдно, обидно и не хватает дыхания; твой возлюбленный, ещё недавно бывший тебе лучшим другом и кровным братом, оставляет тебя наедине с твоей проказой, ты стоишь, и на руках твоих грязной тряпкой нелепо болтается твоя любовь, как мёртвый ребёнок.

Ты приходишь в себя спустя несколько месяцев и обнаруживаешь, что уже не тёплая живая кровь, а отрава ползёт по тебе, жжётся под кожей и около сердца. Ты улыбаешься оставившему тебя, ты не держишь ни зла, ни обиды, но понимаешь, что не способна на то волшебство, которое умела до него. И пока не пройдёт полный курс очищения, у тебя ничего не получится.

А еще позже, когда уже совсем не больно дышать и легко смеяться, ты понимаешь вдруг, что и это тоже — часть древнего священнодейства. И даже когда вы причиняете друг другу боль и еб*те мозги — это так же близко и важно, как когда вы занимались любовью, смешные и тёплые. Это не продолжение, не этап, не следствие, а часть чего-то, что связывает вас, происходит лишь между вами двумя, особая форма близости. Потом может наступить примирение, или окончательный разрыв, или мирная тишина, или ядерная зима, но даже тогда, после всей нежности, всей жестокости и всего безразличия вы будете чувствовать друг друга, угадывать, знать. Не в забвении стоит искать утешение, а в смирении с тем, что твои люди не вытравливаются, не выжигаются, не растворяются во времени, а остаются с тобой: не шрамами или рубцами, а красками, нотами, неровным дыханием, смущённым румянцем, лёгким прикосновением, поцелуем, обещанием.

Пожалуй, только осознав смысл, хотя, конечно, не смысл, а так — краешек смысла этой игры, только сознательно связав себя длинной невесомой нитью с тем, кто был с тобой, можно научиться спокойно и радостно отпускать. И идти дальше.

 

 

 

* * *

 

Я тебя у судьбы вымолила.

А ты смеешься — «случайность».

Я купила тебя — за крылья,

Ты купил меня за отчаяние…

 

Греешь руки лучше перчаток,

Я люблю тебя. Слышишь? Молчишь.

Исправляешь во мне опечатки

И желание прыгать с крыш.

 

 

 

 

как у всех

 

Она надевает туфли на заоблачном каблуке,

Ей предстоит вечер в прокуренном кабаке,

Её зовут N., ей шестнадцать вёсен,

Она никогда никого ни о чём не просит,

Земной подрабатывает осью

Для тех, у кого земля крошится из-под ног.

 

Она учит немецкий, мечтает о Дюссельдорфе

И о мальчике, что читается между строфами,

Он уходит, от него остаётся предчувствие катастрофы,

Обжигающий привкус крепчайшего кофе

И надежда, что он обязательно позвонит.

У неё ведь сердечко не монолит.

 

Она в мочки вдевает по две серёжки.

Родинки на скуластом лице похожи на мошек

На ярком экране включённого телевизора.

Её бабушка говорила ей, Бог не Тимошка,

И она уверена, Он помог её бабушке с визой,

Страшно сказать, уже пять лет назад.

 

Бабуль, я хлебаю здесь жизнь полной ложкой,

Но, знаешь, я сомневаюсь немножко,

Не модно ли там, где ты, свесив ножки,

Болтаешь с ангелами пять лет подряд,

Подсыпать в нашу жизнь яд.

 

И фотографии смотрят в глаза.

Красноречиво молчат.

 

 

 

 

* * *

 

знаю ведь, время не лечит, только тянет на дно и уносит вдаль,

время — всего лишь вода, на счастье ли, на беду;

и если крикнут — эй, разочаровавшиеся в любви, сюда! —

я ведь пойду.

 

хотя и живу, и дышу, и пою, и смеюсь, и собираюсь с силами,

рассчитываю на большее, не соглашаюсь на меньшее;

маленькая, смешная, немножко красивая,

никем не любимая

женщина.

 

 

 

 

* * *

 

и чем дольше молчишь, тем больше в тебе густого

неподдельного света, звонкой искрящейся правды.

и не то чтобы слова ничего не стоят,

просто слов не надо.

 

смотри: кирпичное крошево рыжим окрасило мох под мостом,

женщина в болтливых браслетах ест на веранде вишню,

кошка жмётся к асфальту беременным животом;

ничего лишнего.

 

чем дольше молчишь, тем смешнее, сомнительнее дар речи,

обретаемый так нелепо, нечаянно, трудно, поздно.

извлекающий звуки всё время рискует обжечься

о воздух.

 

 

 

 

Л-юбовь Л-ицемерная

 

Верили.

Пачкали белую скатерть объятий

Кровавым оттенком остывшей любви.

Повышенные тона посеревших от осени будней

Оставляли на там и потом.

Кислотой и соляным льдом

Выжигали земное влечение

В разорвавшемся пере-сечении

Крепко сшитых переплетений,

Солнечных в самый пасмурный день...

Знали.

Грели руки о воспаленный взаимностью разум,

В жарком бреду--бесноватые--

Декламировали исповедь наизусть,

Как больные зубы--вырывали грусть

Из холодных сердец...

Наша нежность на паперти жалкой юродивой,

Постепенно из оригинала-в пародию,

И глаза-как у больного пса.

 

22.08.08

 

 

 

 

игра светотени

 

смотри на него, живёт, горная птица,

тяжёлые крылья от края до края неба,

а небо повсюду, даже ночами снится,

а небо ведёт его потайной тропой

туда, где спасительный водопой:

ему не наесться земным хлебом,

ему не напиться земной водой;

 

поверь в него, живёт, не зная предела,

замирает над бездной, учится умирать,

потому что душе осточертело тело,

потому что душе тесно в костях и коже,

прирастать к людям, обрастать ложью,

откровений увесистая тетрадь,

потрёпанная обложка;

 

запомни его, живёт, не ведая неудач,

дырявой сетью ловит попутный ветер,

прирождённый бродяга, умница и ловкач,

идёт, по колено проваливаясь во тьму,

идёт, вплетая в волосы солнечную тесьму,

янтарём сияющую на рассвете,

аминь, мактуб, быть посему;

 

воздух густо пахнет персиками и манго,

ничто больше не тайна, никто не секрет,

и специально обученный маленький ангел

льёт на него свет.

 

 

 

 

* * *

 

соблюдая все заповеди приличия,

ты теперь избегаешь его старательно.

между вами особый род безразличия:

вы приятели.

 

жизнь откровенно геометрична:

любовные треугольники, замкнутые круги;

на данном отрезке ты ему безразлична,

но о том, что это взаимно, не лги,

не лги.

 

 

 

 

нетелефонный разговор

 

Новокаином сведенные пальцы

Набирают по памяти номер,

"Здравствуйте, можно Бога?

Мне только спросить. О многом."

 

----------

 

Я помню этот черный-черный снег,

Едва касающийся оскорбленных губ,

Я помню наш немыслимый побег

Из города нево-досточных труб.

Из города, отрубленного от

Всех прочих, что придуманы не мной,

Охотно променяли кровь и пот

На наспех арендованный покой...

 

---------

 

Была весна.

И сотни параллелей,

Сведенные в один единый крест,

Сорвавшиеся с потаённых мест,

Щекочут пальцы.

Хочется быть вечно.

 

--------------

 

Я появилась на свет в Петербурге,

На излете зимы девяностого года,

А — вы — знаете, как зимы летают здесь?

Как ласточки — низко — словно перед дождем.

А дожди здесь едят на завтрак, обед и ужин,

Удивляются первой декабрьской стуже,

Пишут стихи на салфетках,

Сжигают себя в пепельницах и стаканах...

А я среди этих людей, чаек, сотен мостов

Стучу каблуками по радиации набережного гранита,

Лучшими художниками у Александринки забыта —

Так, чтоб потом вспомниться в чьем-то дурном портрете.

Здесь бьют тарелки чужих надежд — на рассвете

И варят отменный кофе. Этот город, наверняка, не в ответе

За тех, кого приручил. За тех,кого вряд ли помнит.

 

--------------

 

Новокаином сведенные пальцы

Набирают по памяти...Бога.

В висках тупо ноют гудки--кто в ответе?

(как мы уже поняли,не Петербург...)

А вообще,забавно--мы все--нежеланные дети,

Ему достаточно было двоих--

Тех самых двоих,сидевших на яблочной скучной диете...

Абонент не доступен.

Абонент вне зоны действия.

Набранный вами номер не существует

В помине.

Отныне.

И вовеки веков.

Аминь.

 

17 сентября 2008 — 2 октября 2008

 

 

 

 

люди-автоответчики

 

Я не в себе.

Не могу подойти к вам.

Оставьте ваше сообщение после сигнала.

Если вам этого мало--перезвоните позже,

Подождите,пока я поменяю кожу,

Словно змея,что вы и не думали пригревать на груди.

Мне холодно и,как назло,дождит

Четвертые сутки в моей комнате

Без стен и потолка. Помните,

Как я мечтала поехать в Москву,

Встать на Арбате,курить его сигареты-

Одну за другой,кутаясь в его плечи,руки...

В моей комнате живут звуки,

Я оставляю им молоко на ночь,

Сегодня-забыла...Поэтому,слышите,тихо?

Я не в себе.

Оставьте ваше сообщение после сигнала.

А потом--звонят--и молчат в трубку

Те,кому я еще в прошлой жизни наобещала.

Прослушать автоответчик?

...Не надо.

 

25.10.08

 

 

 

 

главное

 

самого главного не прочесть.

самого главного не сказать.

самое главное есть.

оно обязано

существовать.

 

боже, твой почерк неразличим,

на каждом слове твоём — печать.

ты говоришь, если мы молчим.

ты привыкаешь

молчать.

 

но ты читаешься между строк,

ты произносишься между слов.

блажен усвоивший твой урок,

он понимает

язык богов.

 

 

 

 

nulle part

 

я такая живая,что скоро сдохну,

успею охнуть?

навряд ли,друг.

я выпускаю весло из рук,

и лодка вскачь по волнам несётся.

мне здесь когда-нибудь всё зачтётся,

мне зачитается приговор.

я никогда не видала гор,

ну,да и чёрт с ними,

что в них такого?

 

когда бежишь,нёбо пахнет кровью.

когда стоишь,руки пахнут ветром.

когда лежишь,кожа пахнет жаром.

когда поёшь,горло пахнет медью.

 

и дождь так больно хлестает плетью

собачьи морды автомобилей,

кошачьи спины мостов и шпилей

недорисованные иголки,

дождь громко плачет,и мокнет чёлка,

а я живая до дыр внутри.

 

*nulle part(фр.) — нигде.

 

15.05.09

 

 

 

 

 

* * *

 

не помню себя влюблённой; помню себя только

древней рыбой с крепким стальным хребтом,

с плавниками из тонкой шёлковой органзы.

 

каждый раз остаюсь ни с чем; меня любят любить

безнадёжно, безответственно и безответно,

ещё больше любят меня и вовсе — не любить.

 

кто мало стоит — слишком дорого нам обходится.

думали, нежно целуем друг друга, на деле — кусали,

смотрели на кровь с детским священным ужасом.

 

а время идёт, и оно не про беспощадные циферблаты,

а про то, кем ты когда-то был, и что от тебя осталось,

и каким ты помнишь себя, и кем себя помнишь.

 

я себя помню уставшей рыбой, пикирующей на дно.

 

 

 

 

априори

 

Просто нужно признаться, найти в себе острую смелость:

Ни фига не красивая всей своей кровью,кожею и костьми.

Пора покупать самоучитель: как уживаться с чужими людьми,

Иначе всё так и кончится, не начавшись. Какого-то клетчатого

Чёрта снятся каждую ночь Патриаршие--хотя никогда еще там

Не была.Что же ты,зайка,плачешь?

Как мне не плакать,когда вместо жизни какая-то ерунда?

 

Из всех переписок со всеми хорошими можно уже составлять тома

Избранного,неизданного,не слишком еще обросшего серой пылью

Мифов,легенд и прочего выдуманного добра.Из всех непроросших,

Неприжившихся взглядов можно строить дома...Они будут устойчивы,

Впрочем,дороже прочих миллиона на два,материал дорогой, достать

Его можно едва ль...Что же ты,зайка,стонешь?

Как не стонать,когда в каждый отдельный момент неуместна и неправа?

 

Пойдёшь налево,пойдёшь направо,прямо ли ты пойдёшь...

Кто устанавливал в сказках придорожные камни,кто тиражировал

Эту ложь?Ты никогда никуда отсель не уйдёшь, будешь блажен

И,может быть, не умрёшь, ты в каталоге тех,кто пока еще стоит грош,

Завтра ж не будет стоить и половины.Звонок непринят,гудок длинный,

Тебя бы в фото,в кино,в картину,а ты в истерики,в бред и дрожь.

...Сумеешь выжить--ну что ж...Что же ты,зайка,сколько сменила кож?

 

Сколько в себе убила себе подобных?

 

26.05.09

 

 

 

 

кровопускание

 

господь зачерпнул декабрь округлой ложкой,

на стеклянный асфальт подталым мороженым положил,

сверху присыпал твёрдой солёной крошкой;

что ты делаешь, друже?

вью верёвку из собственных жил.

 

ведь, помню, был тонкокожим и тонкокостным,

с витринного торта грозил карамельным пальчиком,

всего было вдоволь, всё было смешно и просто;

не человек вовсе,

прозрачный глазуревый ангельчик.

 

всё-то мне пелось звонким монетным фальцетом,

красивые смертные женщины улыбались через стекло,

у одной из них под кожей кипело лето;

моё сердце дрогнуло,

майским мёдом по улицам потекло.

 

весь город за сутки стал пастилой и пряником,

ванилью пропахли волосы смертных красивых женщин,

одна из них игралась со мной, как с племянником,

не замечая в упор

по груди расходящихся трещин.

 

словно каналы прорыты, к центру земли ведущие,

никогда не жилось так тревожно, душно и горячо,

но из меня никудышная клетка для зверя ревущего,

и глубокие трещины

уже перекинулись на плечо.

 

но у здешней ранней зимы есть неписаная традиция:

искромсанных изнутри утешать с особенной теплотой,

терпеливо учить забывать незабвенные лица,

мириться с неприкосновенной

собственной пустотой.

 

наблюдать, как когда-то светоносные вены

кровоточат отравленной

темнотой.

 

 

 

 

письмо несчастья

 

она пишет матери в Даллас:

мама,мама,до чего же я докатилась,

я не помню,с кем я вчера целовалась,

я вообще не помню,как я там оказалась,

откуда я там появилась.

была какая-то вечеринка,наверняка дурацкий повод:

не то именины,не то проводы...

я,вообще,здесь живу престранно:

много пью,много кого знаю,

с кем-то даже имею законное право

спать и видеть плохие сны.

мама,мама,та вечеринка закончилась дурно,

здесь все вечера до тошноты дурны,

здесь все мужчины подонки,

женщины вычурны и смурны,

здесь странной музыкой рвёт колонки,

а все попытки свалить безнадёжно смешны.

мама,здесь ведь живут от чужака до пришлого,

здесь ведь в каждом центнеры лишнего,

тонны бумаги,железа и прочего крошева,

знаешь,как сложно остаться хорошей?

они ведь не любят,мама,они не любят,

они же уже к утру меня выблюют,

ты извини,что я так грубо...

мама,я ведь,наивная,скалю зубы,

я же еще умудряюсь смеяться,

я же люблю конфеты и зеркала...

мама,мама,до чего же я докатилась.

если ты читаешь это письмо,

значит,мама,я умерла.

 

28.05.09

 

 

 

 

Никто не говорил , что будет просто.....

 

Никто не говорил, что будет просто

карабкаться из тьмы на свет.

но разве крест бывает не по росту?

пожалуй, нет…

 

никто не объяснял, как будет лучше;

есть лодка, но потеряно весло.

мы закрываем рты, глаза и уши:

мы отрицаем зло…

 

никто не показал, где будет счастье,

счастливому случайно повезло;

мы не умеем вежливо прощаться

с тем, что прошло…

 

и прошлое хранится под кроватью,

навеки высекается в граните.

легко и радостно о прошлом забывайте,

беспечно хороните…

 

 

 

 

недозволенное

 

мальчик, чья кожа теплее июльских сумерек,

чьи губы нежнее горькой кофейной пены,

из крови моей свернувшейся тебе оберег,

из рёбер моих сломанных тебе стены.

 

то ни в коем разе не стены твоей темницы,

бетонной ли башни, каменной ли тюрьмы;

просто твои дьявольски изогнутые ресницы

черней и безвыходней древней тьмы.

 

вокруг тебя мёртвая зона всенедозволенности:

ничего нельзя, только восторженно наблюдать.

это такая дикость: обладать, но не полностью,

и в груди беснуется вся королевская рать.

 

вижу: путь к тебе вымощен спелыми сердоликами,

дымчатыми опалами, надтреснутой бирюзой;

воздух наполнен ветром и женскими криками,

пахнет сердечными каплями и грозой.

 

мальчик, не знающий собственной ценности,

ты дороже любых металлов, пряностей и шелков;

мой караван увезёт тебя в вопиющей целости,

и запястья твои не успеют познать оков.

 

каждый нечаянный жест полон силы и грации,

урон от блуждающих взглядов твоих непоправим;

а я остаюсь дешёвым актёром одной интонации,

громко и скорбно пою о своей любви.

 

 

 

 

эффект Бернулли

 

*эффект Бернулли—грубо говоря, это то, благодаря чему птицы и самолёты могут летать.

 

Тебя, мой мальчик, дьявольски обманули,

Тебе подсунули кошку в мешке.

Ты просадил свой эффект Бернулли*

В самом прокуренном кабаке

С самой отъявленной сукой квартала,

Ей только тебя для галочки не хватало.

 

В распоротом брюхе пустого зала

Не то вечерело, не то светало.

Ты был на пределе, но тебе было мало.

Браво, Пьеро, браво.

 

И вот ты скулишь обречённо- фальцетово,

Ложишься поздно, встаёшь рано,

Не пьёшь кофе, не лижешь раны,

Живёшь, как будто тебе всё не странно,

Не удивительно всё тебе.

 

И вроде рубцов на белёной коже

Не так уж много, побольше можно.

У тебя вместо сердца — молочный коржик,

Так что же ты плачешь так многосложно,

Когда всё просто, как дважды два.

 

Любовь, мой мальчик, это слова,

Любовь — это просто пустые конверты

Для наших с тобой зачумлённых душ.

Давай, успокоишься, примешь душ,

И будешь отныне взрослым и сильным.

 

Да, мой хороший, порой Коломбина

Любит Пьеро, а спит с Арлекином.

Любовь  — это просто плохая мина

При очень плохой игре.

 

08.07.09

 

 

 

 

* * *

 

Самое сложное — научиться молчать, хотя это предельно просто:

на любое слово накладывается печать, особенно — на риторические вопросы.

Тугой тишиной захлебнуться и утонуть, под веками красное станет белым.

Представь: засыпаешь с трещиной во всю грудь, а просыпаешься — целым.

 

 

 

 

and all I have to do

 

Иногда мне снится под утро, в порядке дрёмы,

Что встречаю тебя в июльской толпе мимолётом,

И под тёплый простуженный бриз или птичий клёкот

Мы стоим, ощущая лопатками жёсткость стены.

И я спрашиваю обречённо:

Вы друг в друга по-прежнему влюблены?

Ты, как прежде, берёшь у него взаймы?

Ты, как прежде, стелешь ему постель?

Ты ему, как всегда, никотин и хмель?..

 

Ты киваешь, и мой кораблик садится на мель.

 

У меня вечерами в колонках Жак Брель,

В тёмной треснутой чашке холодный эрл грей,

Я сломала себе столько спин и шей,

И нигде ни соломинки не подложила.

У меня самурайский меч вместо шила,

Я от паха до горла пропорота острым краем

Тех камней, что в меня никогда не бросали,

Но однако же целились мне в висок.

Ты приносишь классический виски-сок,

Улыбаешься странно, наискосок,

Я тихонечко жалуюсь на злой рок,

И расходимся, не попрощавшись.

 

Просыпаюсь и чувствую: липкий пот,

По спине холодок, больно сводит рот,

И я знаю, что сон мне безбожно врёт,

И я знаю, что я ничего не знаю,

Забываю аккорды, слова меняю,

И в себе ежедневно свожу мосты.

Почему мне снится не он, а ты?

 

…и всё ничего, кроме этих снов,

Проповедую поиск новых основ

И стремлюсь изменить расстановку точек…

Но под вечер расходится тонкий шов,

И из всех языков, диалектов, мов

Не отобрать и десятка слов,

В диафрагме саднит, и душа кровоточит.

 

13.07.09

 

 

 

 

потерпи

 

то, что сейчас так чудовищно ноет грудь —

то мироздание учит тебя взрослеть;

а не можешь терпеть —

прикладывай к сердцу лёд;

 

это всего лишь грусть,

это не смерть,

это пройдёт.

 

два человека тому назад.

 

…а будет время последних гроз.

Внутри меня выключат свет.

Ты будешь нести бесконечный бред,

Мой первый вылеченный невроз,

Мой первый шрам, ледяной ожог…

И что скрывать, мой неловкий бог,

Пройдёт немало десятков лет,

Прольётся несколько тонн воды,

И мы опять перейдём на ты,

Но это будет другая быль,

И та—рассказана не всерьёз.

 

А будет так: поворот головы,

Или чуть более нежный взгляд—

Всё это будет бить наугад,

Дырявя внутренности насквозь,

И на душе заскребутся львы…

Не к месту заданный вдруг вопрос,

Или ответ, не прошедший ценз,

И сердце жалят тысячи ос,

Но протекающий в нас процесс

Не прерывается на авось,

Но нам друг друга не потянуть,

Не разрывая при этом жил.

И вот от этого ноет грудь,

И вот об этом сейчас скажи.

 

Дипломатическая беда:

Переговоры, порой, до слёз

Напоминают особый род

Завуалированных угроз.

Прошу, используй любую связь,

Любой из способов доказать,

Что, если рану перевязать,

То кровь возможно остановить.

Нам остаётся лишь выбрать бинт,

Или найти подходящий жгут.

Внутри всё плавится и горит,

Внутри взорвался весь динамит,

И каменеет душа в гранит,

Такие люди, как мы, живут

В другой системе координат.

Ведь мы могли изменить маршрут

Два человека тому назад.

Но что поделать, когда в путь

Такие, как мы, не берут карт.

 

16.07.09

 

 

 

 

* * *

 

утешать себя:

есть друзья, развлечения, есть работа,

но бояться каждого вечера, как огня.

 

Господи,

ты бережёшь меня для кого-то

или бережёшь его от меня?

 

 

 

на ней было синее платье

 

Машенька, я никогда не думал,

Что можно так любить и грустить!

Н.Гумилёв.

 

Она пишет на пальцах смолой, на внутренней стороне

Губ чернилами: да нет же, нет, я тебя не любила.

Я тебя ненавидела, я тебя предавала, что было силы,

Я периодически не выдерживала накала, я едва тебя

Переносила. И не тебе ли скалилась всей своей злостью

Шакальей, всей своей мёртвой изнанкой, ситцевой мятой

Подкладкой, шёлковой гладью, выщербленной керамикой

Руки тебе царапала в кровь — не я ли?

 

Он смеётся,во рту просыпается привкус стали.

Машенька, Машенька, если бы мы с тобой стали словами,

То я бы думал, что нас друг к другу неправильно подобрали,

Я бы потребовал пересмотреть алфавит. Если бы я был к тебе

Привит, я бы вызвал летальный исход — одномоментно.

Ты прекрасна, есть в тебе что-то балетное,что-то изящное,

Звонкое, словно струна на скрипке оборвалась...

Если с тобой у меня существует связь,то она барахлит,

И сигнал, прерываясь, доносит только отзвуки вальса

Тридцатых годов из немого кино.

 

Она пишет на скатерти красным вином:ты необходим

Душевнобольной, душевнопростуженной, невозможной.

Приезжай,пожалуйста,в выходной... Приезжай сегодня же,

Если сможешь. Ты же видишь,как я боюсь, как я тревожусь.

Хотя, знаешь, когда-нибудь всё наболевшее съёжится,

Почернеет, сомнётся и, может быть, онемеет.

Ты же видишь, я не меняю мнений. Я не настроена на перемены,

Я — твоя пленная, и по законам военного времени ты

Обязан меня застрелить.

 

Он улыбается: нечем крыть. Машенька, Машенька, ты же

Такая девочка, у тебя же сводит каждую клеточку, если

Что-то идёт не так. Мне же потом хоть стреляйся, хоть

Вешайся,хоть острым словом себе вены режь. Ты же бедовая,

Ты же лешая, купишь две розы оттенка беж, окно настежь,

В душонке — брешь, на том, собственно, и успокоишься.

Мы же с тобой безвозвратно усопшие, клином с тобой

Друг на друге сошлись. И то,что мы не сильны настолько,

Насколько до боли хотелось быть, и не просты, как хотели

Слыть... Во мне стынет стать, в тебе тлеет прыть — всё это так

Ослепительно страшно: терпеть,отбиваться и знать, что всё

Могло быть совсем иначе...

 

...а как — Бог забыл рассказать.

 

15-21.05.09

 

 

 

 

бабье навзрыдное

 

и вот уже месяц как мы не вместе,

ты с облегчением, верно, растираешь запястья,

а во мне с тех пор умолкла музыка, и погашен свет;

 

всё случилось быстро, просто, нечестно:

вот было в руках живое тёплое счастье,

и вот его вынули, выкрали, его нигде нет;

 

как у меня дела? разумеется, всё чудесно,

остальное — глупости, частности,

фантомные боли,

горячка, бред.

 

впрочем, о чём я?

тебе теперь абсолютно не интересен

любой мой ответ.

 

 

 

моноложь

 

Она звонит ему пятый раз на неделе,второй раз на дню,

Попадает на автоответчик. "Дорогой единственный человечек,

Так уж вышло,я больше тебя не люблю.

Пройдёт две недели,я тебя разрублю,как Гордиев узел,

Быстро и бесповоротно. Без предательской дрожи в руках,

Без реакции рвотной. Перезвони мне,милый,на днях,

Расскажи свои мысли по этому поводу."

 

...она его сильно любила,на самом деле.Она его целовала,

И губы болели;она к нему прижималась,и сердце гудело,

Она его выменяла у судьбы.

Столько лет проводить кинопробы,искать исполнителя главной

Роли,потом неожиданно--вдруг--найти.На это нужны железные

Нервы. И сразу решила: бросать нужно первой, рвать с середины,

Не дожидаясь,когда он однажды придёт и скажет,что очень

Гордится длительным стажем их отношений,но любит другую,

Поженственнее,понежнее...

 

Прошло два месяца и неделя.Он не звонит с середины апреля.

Она постепенно берёт себя в руки.Мается болью в области

Сердца и дикой скукой.

К ней иногда приходят подруги,смотрят,как на смертельно больную,

Наперебой предлагают таблетки.Она смеётся,на ней,мол,

Его метка,а,значит,всё с ней будет в порядке.Она находит в себе

Неполадки,она терпит ломку,она наркоманка,а он--хуже всякого героина.

 

"Дорогой единственный и... любимый.Я без тебя до ужаса уязвима,

Я без тебя недописанная программа,полубезжизненная Даная с той

Знаменитой картины Климта.Приобретаю черты постскриптума,я превращаюсь

В груду металла и папиросной японской бумаги...Я завернулась в белые флаги,

Я поперхнулась дымом из трубки мира.Ты--моё самое необходимое.

Когда я рубила,мой меч сломался,я рвала по живому наискосок.

Я видела пустоту,попробовала на вкус,пила из неё сок.

Делала вид,что сюда не вернусь,но,как видишь,переступаю порог.

Прости меня,я ошиблась,дурная."

 

Он стёр сообщение,не прослушав,

Словно порвал письмо,не читая.

 

 

 

* * *

 

бог вовсе не облако мудрого дыма,

что мягко светится в древней тьме;

не серп, срезающий гениев молодыми,

а нацистских преступников старыми

и в уме;

не хмурый хирург с умелыми пальцами,

прижимающий блудных детей к груди;

бог — это то, что однажды случается

между людьми.

 

 

 

* * *

 

потому что счастье не приманивается подковами,

не достаётся из-под прилавка, а само заявляется на порог;

потому что вселенная улыбается, позвякивая основами,

сталь и свинец переплавляются в свет и восторг;

 

так однажды проснёшься, а тебе срочно нужно что-нибудь новое,

что-нибудь старое, что-нибудь синее

и что-нибудь взятое

в долг.

 

 

 

* * *

 

почему печальна? из-за чего резка?

дело вот в чём: один тот факт, что ты есть,

изнутри прожигает непробиваемую броню;

и такая случается скорбь, такая тоска,

словно я каждый день тебя хороню.

 

 

 

* * *

 

он, говорят, некрасивый: грубые, неотшлифованные черты.

в неожиданном приступе дурноты,

с характерным ему припадочным благородством,

он будет писать ей, извиняясь, как только можется:

«моя маленькая любовница,

между нами что-то дрянное строится:

вавилонская башня, ни дать, ни взять,

если она накренится,

или, не дай нам боже, с фундамента тронется,

что нам с тобой останется?

выживать?»

 

она ответит ему:

«ты причина моей бессонницы.

приезжай, я чертовски устала

ждать».

 

он, говорят, два года уже истекает железом плавленым,

замирает при звуке её имени.

«моя гостья, никем не званая, моя мука невыносимая,

нам ли с тобой, скажи мне, тягаться силами?

ну, пусть наша жизнь происходит, как ей положено,

согласись со мной хоть единожды, ведь не сложно же.

пусть всё будет, как было ранее, пусть течёт по сценарию,

написанному заранее, от руки.

ну, зачем нам с тобой умирать израненными,

заходиться предсмертным кашлем,

выть от тоски?»

 

она улыбнётся:

«ты мне мерещишься, снишься, кажешься.

осень скрипит под ногами, шаги легки.

приезжай. приезжай, пожалуйста,

в эти улицы, белые от муки».

 

«счастье моё, ты ведь почти не плаваешь.

стоит ли нам заплывать

за буйки?»

 

она не ответит на этот вопрос.

 

«моя девочка, ты-то, конечно, любишь меня до слёз.

но сердечный туберкулёз —

диагноз смертельный, как оказалось:

что ни минута, то ты проживаешь её всерьёз,

что ни слово, сказанное впроброс,

то ты ищешь в нём потаённый смысл,

что ни спичка, то ты поджигаешь мост.

не подумай, моя родная, что это злость.

это страх во мне пляшет в свой полный рост,

и любовь выжигает брюшную полость.

давай остановим горящий поезд.

пока не поздно,

остановись.

брось».

 

она ответит ему:

«вот так из-под ног выбивают почву.

вот так из спины вдруг выдёргивают ось.

в мельчайшую пыль

дробят каждую

кость.

 

была нежность и жалость.

ничего не осталось больше.

только тонкий мотив

да едва уловимый ритм.

 

не приезжай, мой хороший.

у меня уже ничего

не болит".

 

 

 

* * *

 

Иногда бывает особенно всё равно;

Слышишь, механик, это дурное, это дурное кино;

Помню, был мальчик, терпкий на вкус, как вино,

Он обнимал, и мне уже ничего не было нужно,

А ему была нужна: другая,

Такая, как я, но не я.

Кажется, каждому здесь нужен кто-то,

Такой, как ты,

Но не ты,

Никогда не ты.

 

И с тех пор,

Как земля наизусть нараспев знает слово «смерть»,

Остаётся только бежать от неё,

Назад не смотреть, не сметь,

Ничего здесь не будет по-прежнему впредь;

А когда-нибудь перед кем-нибудь да предстоит предстать,

Захотеть рассказать про все свои дороги, крепости и мосты,

Вот ты делаешь вдох,

А ему не нужно;

Ему тоже нужен кто-то,

Такой, как ты,

Но не ты,

 

Никогда не ты.

 

 

 

* * *

 

конечно, если всё это оценивать трезво, рассудочно,

очевидно: не в мою пользу разгромный счёт;

хотя уже не пишу тебе после полуночи,

что я тебя всё ещё;

 

сентябрь закрывает уличные кафе, наводняет людьми вокзал,

ещё одно лето остаётся незабываемым в чьей-то судьбе;

мне всё же хочется, чтобы ты знал:

когда я грущу,

я грущу о тебе.

 

 

 

* * *

 

мне мало не хватает для счастья: синей холодной воды

поблизости, чтобы идти до неё не больше квартала,

плоских белёсых волн, методично слизывающих следы,

ясной сухой погоды с понедельника до среды,

а со среды — чтобы заливало;

 

города, пропахшего хлебом, дождём и углём с вокзала,

дома с оберегом у двери против любой незваной беды,

тёплой кухни, где все немного пьяны и накормлены до отвала,

чердака, где притихшие ласточки, вязанки зверобоя и череды,

гамака во дворе, лоскутного покрывала;

 

памяти, острой, такой, чтобы всё, что было,

всё, чего не было, всегда помнила,

никогда не забывала.

 

 

 

толковый словарь

 

сентябрь — это тёплый свитер на всякий случай,

это играйся с ближними, но не мучай,

это город, хмельной и гулкий, как контрабас;

наши неудачи нас чему-нибудь да научат,

только не в этот раз.

 

разлюбить — это соблюсти по всем правилам строгий пост,

от всего отказавшись, уповать на духовный рост,

это вопрос терпения и дисциплины;

одинокий как перст становится пуст и прост,

и сердце его податливо, будто глина.

 

осень еще золотит дома, но уже рукава натягивает на пальцы,

наставляет: ни о ком не жалеть, не привязываться, не возвращаться,

опекает новоявленных разлюбивших, чертит вокруг них круг,

подливает в стакан, вытаскивает на танцы;

 

утешает: счастье вздумало уходить по-английски и потом появляться

без предупреждения, без расписания,

вдруг.

 

 

 

* * *

 

Есть особая женская боль, понятная и простая:

длинный или короткий перечень под грифом «не суждено»,

список жизненно важных мужчин, которым никем не стала,

ни подругой, ни любовницей, ни женой;

как лежала пластом под их гранитными пьедесталами,

как училась произносить звенящее ‘мне всё равно';

не стереть, не забыть, сколь ни закусывай удила,

список мужчин, которым не родила.

 

прихожу под утро; мать: «ну, и с кем ты была?»

фразы очередями, брань — разрывными гранатами,

а после — пусто, лишь тишина и мгла;

я говорю устало: «никогда не могла с женатыми»

и улыбаюсь грустно, потому что однажды действительно не смогла

 

 

 

* * *

 

время не то чтобы лечит, но цементирует намертво дни;

во всей вселенной ему интересны лишь мы одни:

от сердца к сердцу тянет оно золотую нить,

заставляет её на ветру звенеть,

 

отмеряет, сколько боли нам вздумают причинить

и сколько — любви,

чтоб эту боль стерпеть.

 

 

 

* * *

 

смотри: люди не люди, пустая тара;

зима оставляет на спинах следы от нагайки.

весна до одури властна, тоталитарна,

она еще подзакрутит гайки,

но то, что формула счастья элементарна –

уже не байки.

 

при против всех законов физик и химий,

предупреждай беспросветных, лечи безнадёжных.

пой для слепых, танцуй перед глухими,

даже то, что нельзя – можно.

весна всеобъемлюща и стихийна,

пьяна безбожно.

 

такое время: ничто никому не странно.

было пустое, станет до края полным.

шоссе в никуда обернётся дорогой к храму,

в небо ударят громы, а в окна – волны.

такие дни: никто никого не помнит.

весна на границах снов выставляет

охрану.

 

08.03.10

 

 

 

* * *

 

он ей по-прежнему снится

каждую ночь,

в каждом проклятом сне.

она знает, подобные сны

к перелётным птицам,

подобные сны – к весне.

 

вёсны в отличие от него

сбываются:

вот уже и двадцатая на подходе.

она знает, ничтожна разница

между тем, кто останется

и тем, кто уходит.

 

но лезвие, по которому шла,

оказалось острым,

и ненадёжным слывёт

последний её редут.

она пришла умирать

на васильевский остров,

а её там не ждут.

 

05.03.10

 

 

 

Dogville overture

 

заткнитесь: я хочу, чтобы вы молчали,

и особенно ты губы презрительно не криви,

моя чёрная роза, эмблема печали,

моя красная роза, эмблема любви.

 

здесь и весны-то уже не ждали,

и зима, как казалось, была всегда.

капитуляция: нам не дадут медалей

за то, что мы сдали последние города.

 

пожалуйста, мойра: вот нож, вот нить.

рви, как тебе угодно, да будет ночь.

я всё равно не в силах его пережить,

я не вправе его превозмочь.

 

когда он упал, я стояла поодаль,

и внутри закипала и месть, и спесь.

может, слыхали про город Догвилль?

меня зовут Грейс.

 

03.03.10

 

 

 

* * *

 

её отношения с миром - стерильны;

самое время гнаться за звонкой славой.

она притворяется очень сильной,

поскольку нет сил оставаться слабой.

 

02.03.10

 

 

 

он ей по-прежнему снится

каждую ночь,

в каждом проклятом сне.

она знает, подобные сны

к перелётным птицам,

подобные сны – к весне.

 

вёсны в отличие от него

сбываются:

вот уже и двадцатая на подходе.

она знает, ничтожна разница

между тем, кто останется

и тем, кто уходит.

 

но лезвие, по которому шла,

оказалось острым,

и ненадёжным слывёт

последний её редут.

она пришла умирать

на васильевский остров,

а её там не ждут.

 

05.03.10

 

 

 

/в рамках хулиганства.

художественной ценности не представляет/

 

посмотришь на лепестки – завянут цветы;

полюбуешься озером – воду затянет тина.

скажи мне, какого же чёрта ты

не снимаешься у Тарантино?

 

сколь же надменен взгляд и тонки черты,

повадками – вылитый доберман пинчер.

ответь мне, милый, как вышло, что ты

не случаешься в фильмах Линча?

 

скользишь по любезно предоставленным бритвам,

вселенную собираешь из кубиков.

что же ты в перерыве между молитвами

не снялся у Кубрика?

 

словно тебя ничем уже не достать.

был, но незамеченным вышел на улицу.

неужели не хочешь балканскую эту стать

запечатлеть у Кустурицы?

 

произошедшее копишь в себе свинцом,

если трудиться, то гением или киллером.

тебе говорили когда-нибудь, с этим лицом

надо в картину к фон Триеру.

 

 

 

 

весна весной, но каждый март

переживаю заново

невероятно низкий старт,

особый род экзамена.

 

исправно выплачен оброк,

сгорел последний шанс.

то время подводить итог

и подбивать баланс.

 

живу, пустым-пуста насквозь,

но знаю, что внутри,

меж позвонков земная ось

стоградусно горит.

 

а в остальном, а в остальном:

температура ноль.

и сердце в коробе стальном

позабывало боль.

 

и даже слово `никогда`

вдруг стало маловажным.

представь, вселенная – вода,

а я – бумажная.

 

и мы с тобой – уже тетрадь

с полями узкими.

а нашу жизнь осталось взять

и положить на музыку.

 

16.03.10

 

 

 

от неё постоянно пахнет лекарством,

я не знаю каким, но я знаю, что это плохо.

нет, ну надо же, сплошь дикарство:

кровь гонять сердцем, дышать бронхами,

и это при том, что никто так не делает;

уже очень, очень, очень давно

не делает так.

 

нет, не женщина, сущий брак.

представляете, смотрит художественное кино

и ненавидит документальное.

слово `бог` у неё, видите ли, сакральное,

счастья ей хочется персонального,

у неё абсолютно всё, понимаете, всё

неправильно!

 

я возил её к медицинским работникам

высшего уровня, что уж там, высочайшего!

и лекарственные растворы ей прописывали,

и инъекции, но при виде иглы ей страшно.

вы не ослышались, она умудряется

чувствовать страх!

красный цвет откуда-то водится на губах,

все эти шутки, усмешки, чёрная грязь в словах

 

и цветы идиотские в волосах.

на дворе двадцать пятый век,

а у неё цветы

в волосах.

 

…в самых лучших на всём белом свете…

её…

волосах…

 

19.03.10

 

 

 

первобытные фокусы, магия простоты:

как происходит свет, как летит самолёт,

почему облакам и птицам не страшно от высоты?

почему он тихонечко говорит,

что больное помается и пройдёт,

и оно – действительно – не болит?

 

почему так ужасно чувствовать страх и стыд,

но легко проходят ненависть и злорадство?

почему мне хочется заполучить его в рабство,

или вдруг зарегистрировать его редкий вид,

отметить необычайную стать и прыть,

а потом застрелить?

 

отчего тараканы, живущие в голове, не выводятся дустом?

почему отвратительное становится вдруг искусством?

зачем наполнять, если заново станет пусто:

и святое, и грешное, и ничьё.

кулаки сжимаются вдруг до хруста,

почему никто никогда ни при чём?

 

но больное помается и пройдёт,

у всего во вселенной имеется свой лимит.

происходит свет, приземляется самолёт,

и внутри ничего уже не болит.

мы знакомимся летом, однажды, завтра,

молодые, смешные, за всё отвечаем сами,

тихая музыка, быстрая смена кадров,

сам собой льётся стих…

 

…мы чокаемся сердцами

и разбиваем их.

 

22.03.10

 

 

 

отрезали то, что болело,

зашили цыганской иглой.

оставили только тело,

душу забрали с собой.

 

заставили улыбаться,

но горе моё огромно:

внезапно случилось счастье

тебя не помнить.

 

25.03.10

 

 

 

человек – неустойчивая конструкция.

вот и меня взрезает от каждого манифеста.

я бы хотела поднять за собой революцию,

но это было бы как-то нечестно.

и неуместно.

 

я бы могла научиться быть богом,

но это неблагодарный, каторжный труд.

хлеб преломить и запить согревающим грогом –

только полдела, потом тебя предадут.

и распнут.

 

я бы могла затеять вселенский спор,

я бы посмела вершить справедливый суд.

но мне не по силам зачитывать приговор.

слышать, как кого-то выводят во двор,

и передёргивают затвор.

 

вот и сижу, царапаю палочкой по песку.

ветер ножом для бумаг разрезает воздух,

и воздух свистит, словно пули, не задевая скул,

не беспокоя слух, не раздражая ноздри.

ни вкуса, ни цвета, ни запаха.

 

ничего.

 

27.03.10

 

 

 

захлебнулись дорожной пылью,

перепутали провода.

постреляли – да и забыли,

зачем приходили сюда.

 

расстегнули бронежилеты,

между рёбер горит печать:

необходимость искать ответы

и неизбежность тебя прощать.

 

30.03.10

 

 

 

почти апрель, город выглядит прокажённым.

чёрный снег – молоко, позабытое на плите.

предупреждённый погибнет вооружённым,

его принесут на его же щите.

 

почти апрель, первая верба зашелестела,

через неделю грянет пасхальный звон.

как ни в чём не бывало, душа возвращается в тело,

из которого только недавно вырвалась вон.

 

почти апрель, любовь продают на вынос,

дабы нечаянно не разбить, укутывают сердцами.

и даже время услужливо остановилось:

весной люди со всем разберутся сами.

 

почти апрель разливает парное солнце

по глазам, успевшим отвыкнуть от яркого света.

еще немного, и всё это разовьётся

в счастливый синдром ожидания лета.

 

31.03.10

 

 

 

северная столица, как снежная королева, давно седая.

а я живу здесь, бессовестно молодая,

исповедую ожидание мая, пожалуй,

если и мучаюсь или страдаю,

то от бессонницы, от влюблённости или простуды.

я ничего, ничего, ничего про тебя не знаю,

но ты мне нравишься

почему-то.

 

опытные картографы чертят твои маршруты,

а я свои – пунктиром – твоих поверх.

ты не узнаешь, как станешь одной из вех,

я и сама-то, мне кажется, не узнаю.

люди с такими глазами становятся снами,

но никогда, никогда, никогда не приходят сами

и не остаются с нами,

 

людьми с такими бесстыжими душами

и такими сломанными сердцами.

 

01.04.10

 

 

 

Бог обретается в пустоте,

Заполняя её собой.

Бог проявляется в красоте -

Любой.

 

Сколько Бога внутри,

Столько его и вовне.

Третьего не дано.

Бог объясняется в тишине

Тишиной.

 

04.04.10 Пасха.

 

 

 

время не тратит себя впустую,

ничто не кончается никогда:

счастье, произошедшее всуе,

внезапно случившаяся беда.

так и для наших выстрелов вхолостую

отведены года.

 

где-то навеки тот самый холодный март,

где-то опять небо равно вода.

тихо звучит полузабытый блюз.

и я в сотый раз оставляю тебя навсегда,

снова солгав, что куда-нибудь

тороплюсь.

 

6-7.04.10

 

 

 

встреча из тех, что безопаснее забывать

сразу после неловкого расставания.

человек, которого следовало бы держать

на порядочном расстоянии.

 

человек, выступающий впредь гарантом

моего покоя и благоденствия.

встреча как форма господнего гранта

с первой секунды приветствия.

 

жестом и словом, огнём и мечом:

и спустя много лет останется интересен.

узнает в толпе, искренне удивлён:

как тесен мир! и впрямь, он настолько тесен,

 

что не вдохнуть.

 

10.04.10

 

 

 

раз, два, три, четыре, пять.

я иду тебя не знать,

никогда тебя не звать,

никогдашеньки.

 

пять, четыре, три, два, раз.

впереди другой рассказ:

про таких, что лучше нас,

не случившихся.

 

раз, два, три, четыре, пять.

здесь седьмая будет пядь,

за которую распять

не мешало бы.

 

пять, четыре, три, два, раз.

не придёт ни день, ни час,

телеграмма с парой фраз

потеряется.

 

раз, два, три, четыре, пять,

я иду тебя не знать.

никогда тебя не видеть,

никогда не забывать.

 

12.04.10

 

 

 

они говорят: ниоткуда не возвращайся.

они говорят: обходи углы.

они говорят: не смей пробовать счастье,

не слезешь потом с иглы.

 

они говорят: всё в этом мире тленно.

они говорят: одумайся и окстись.

они говорят: что по сравнению со вселенной

твоя никчёмная жизнь?

 

не допусти,

чтобы бочками с неподъёмными их словами

до отказа заполнился трюм твоего корабля.

у тебя в груди

весьма драгоценный камень

размером

с планету

земля.

 

14.04.10

 

 

 

во что я верю? в принципе, в малое.

в то, что шиповник должен быть алым,

в то, что не Клара украла у Карла

старый-престарый кларнет.

 

в то, что ни смерти, ни хаоса нет.

в то, что улыбка – уже ответ.

в то, что однажды придёт конверт

с огромным письмом от бога.

 

напишет, что здравствует и вполне

счастлив – чаще всего без причины.

что видит все сны всех людей во сне

и пишет потом картины.

 

и, может быть, даже пришлёт одну,

стерев отпечатки пальцев.

во что я верю? что я не пойду ко дну,

пока буду ей любоваться.

 

15.04.10

 

 

 

как происходишь ты –

человек, которого я люблю?

моим берегам мосты,

порт моему кораблю.

 

как случается свет

из-под твоих ресниц?

верую в то, что нет

ему никаких границ.

 

преодолев немоту,

проговорю болью:

покуда в твоём порту

корабль стоит на приколе,

 

штиль пребудет на море,

якорь вовсю заржавеет.

но невелико горе.

что я знала тебя важнее?

 

19.04.10

 

 

 

эй, давай осваивать затрапезные в меру гостиницы

на самых выселках богом забытого государства,

где-нибудь в эпицентре глухой провинции

проверим себя на прочность: выдержим ли мытарства;

будем ругаться, драться, кусаться, злиться,

ох, какие мы привезём гостинцы

из царства чудовищного дикарства,

ох, какие на нас будут лица,

разучившиеся

улыбаться.

 

или давай отправимся завтра же в кругосветное,

на мелководье – любой океан по колено нам.

давай на раз исполнять своё и чужое заветное

и доверять предрассветным настойчивым снам.

солнце над горизонтом бежит в рапиде,

а нам с тобой довольно быть инвалидами,

мы не имеем морального права

быть

фригидными.

 

или давай случимся иностранной короткометражкой,

максимум, минут двадцать, ну, двадцать пять минут.

там исполнителям главных ролей делаются поблажки:

приторный пряник, короткий кнут,

вечный апрель, справедливый суд,

а если кого-то из нас убьют – то спасут

в каком-нибудь новом

коротком

метре.

 

22.04.10

 

 

 

Моя дражайшая нефть,

Я бы хотела тебя добывать на шельфе:

Мне любые трудности и условия по плечу.

Мне бы только успеть,

Я клянусь не хранить тебя в сейфе,

Не держать свечу,

 

Когда ты растечёшься

В постели с другой добытчицей

Масляным шоколадным пятном.

Когда ты вернёшься,

Я отключу инстинкт хищницы,

Если надо – взломаю геном.

 

Драгоценная блажь,

Именем Бога юродивый,

Слишком туго вплетённый в меня.

Невелик еще стаж

И масштаб тоже вроде бы,

Но ты впрыснутый в вену яд.

 

Это талант ведь –

Присутствовать и отсутствовать,

Кот Шрёдингера завидовал бы тебе.

Отныне и впредь

Ты возводишься в ранг искусства,

Художественного выжигания

по моей судьбе.

 

26.04.10

 

 

 

приговорили живую стать

дробить о мёртвые скалы

море воистину хочет спать

море устало

 

приговорили насиловать суть

унизительно брать измором

я ухожу тонуть

в уставшее море

 

приговорили терпеть обиду

вынашивать зло в утробе

я рожу дочь, нареку ее Аделаидой

мы будем красивы

обе

 

27.04.10

 

 

 

покричали, и будет –

не всё ведь скорбеть о вечном.

мы же простые люди.

мы бесконечны.

время без лишних прелюдий

стрижёт и лечит.

 

постояли, и хватит –

пора по домам расходиться.

носить белоснежные платья,

счастливые лица.

беспечные сёстры, свободные братья:

совсем не датские принцы.

 

погрустили, и ладно –

право, была бы причина:

обида или досада,

женщина или мужчина;

хотя и любовь – больше отрада,

нежели чем кручина.

 

02.05.10

 

 

 

городу исполняется шесть утра.

май не на шутку холоден, день дождлив,

пахнет гремучей смесью весенних трав.

небо цвета чуть недоспелых слив

разливает воду, что из его ребра

вынул бог, изрядно рану пересолив.

 

дождь проникает внутрь, я едва дышу,

вижу, как сны попрятались по углам.

скоро у солнца раскроется парашют,

а пока творится чудной бедлам.

вокруг меня множится чёрный шум.

внутри – догорает ненужный хлам.

 

когда первый луч вгрызается в темноту,

он, кажется, оставляет на коже след.

если вглядеться в звенящую высоту,

можно увидеть, что высоты нет.

бог постоянно транслирует красоту,

по слогам передаёт ответ:

 

стоит однажды решиться на пустоту,

чтобы тебя заполнил чистейший свет.

 

07.05.10

 

 

 

взволнованно, но беспечно,

абсолютно необъяснимо;

единожды и навечно,

прицельным огнём – мимо.

и ни один первый встречный

не носит твоё имя.

 

письма истлели до половины,

на перегибах истёрлись в прах.

если мы в чём-то повинны,

то в собственных вещих снах.

жизнь обещает быть длинной,

как эта весна.

 

необъятно, непостижимо,

мы везде и нигде.

никогда так жадно не жили,

перешагнув предел,

а однажды проснёмся чужими

и не у дел.

 

будем молиться, сутулиться,

смотреть больными глазами.

что не сбылось – не сбудется,

во всём виноваты сами.

однажды встретим себя на улице –

и не узнаем.

 

10.05.10

 

 

 

самое сложное – научиться молчать,

хотя это предельно просто:

на любое слово накладывается печать,

особенно – на риторические вопросы.

 

тугой тишиной захлебнуться и утонуть,

под веками красное станет белым.

представь: засыпаешь с трещиной во всю грудь,

а просыпаешься – целым.

 

03.06.10

 

 

 

июнь, а еще вчера, казалось, была зима;

мне наглядно продемонстрировали: вот тьма,

страшная кутерьма, как ни крути – тюрьма,

не ходи туда, ненароком сойдёшь с ума.

я ответила, что разберусь сама.

 

оказалось, я ни на что не гожусь одна;

мне хватает сил лежать и смотреть со дна,

как твои зрачки укутывает весна,

мне же здесь кожа моя тесна.

я не знаю, как очнуться от этого сна.

 

здесь повсюду тугой непроглядный мрак,

каждый, кто не назвался другом – заклятый враг,

и поэтому в каждой случайности мнится знак.

я мерещусь себе улиссом, да будет так:

одиссей возвратится на лучшую из итак.

 

08.06.10

 

 

 

в тот день было ветрено, и шёл дождь.

было нечем дышать, будто воздуха мало.

да, я знала, что ты уйдёшь.

что навсегда – не знала.

 

в тот вечер горели сиреневым фонари,

люди казались счастливыми и простыми.

я шла с дымящимся мясом внутри

и простыла.

 

ночью дурно спалось, я смотрела кино;

к утру всё стало казаться нелепым сном.

много дней было попросту всё равно,

жизнь откладывалась на потом.

 

 

март, кафе, я пью кофе, смотрю в окно:

синее небо, в небе летит самолёт,

крикливая чайка прячется под мостом.

за соседним столом ты вежливо просишь счёт

и уходишь,

не забыв

захватить

пальто.

 

10.06.10

 

 

 

простые истины там и тут:

судьба говорящего – переврут,

печаль Цезаря – рядом Брут,

беда Иисуса – сначала распнут,

а потом молятся, верят, ждут,

быть Богом – тяжёлый

бесплатный

труд.

 

говоря о простом,

почему-то не говорим:

каждый день воистину неповторим,

каждый город по-своему вечный Рим,

чудеса происходят, пока мы спим:

Бог – тот еще телефонный мошенник,

волшебник

и аноним.

 

12.06.10

 

 

 

кажется, я живу в замедленной перемотке

смены полярной ночи, полярного дня;

знаешь, бывает глоток больше глотки,

вот и любовь много больше меня.

 

неужели её всегда выдают с избытком?

и куда из вены сцеживать чистый яд?

ядерный взрыв не печатают на открытках,

а о любви - ничего, говорят.

 

22.06.10

 

 

 

не суди обо мне по моим друзьям –

о захолустьях не судят по их князьям –

они прекрасны и тянутся к небесам,

а я – дорога скатертью, вся из ям,

сплошной, не прикрытый ничем

изъян.

 

не суди обо мне по моим словам –

ты о многом мог догадаться сам:

письмо, запечатанное в конверте,

важнее записки, сложенной пополам,

любовь намного сильнее смерти,

трагедии – выше драм.

 

не суди обо мне по моим снам –

они незаконно приходят к нам,

в темноте подбираются к спящим,

притворяются настоящим,

вещим, вящим и лучшим,

крадут цепенелые души.

 

не суди обо мне,

не судим будешь.

 

30.6.10

 

 

 

есть такая порода: кровь с красным перцем,

безнадёжно сорванная резьба;

целясь в плечо, попадают в сердце

и говорят: судьба.

 

а судьба за ними идёт иступлённо

с ножом под лопатку, ударом под дых.

и бог окликает их поимённо,

принимая издали за своих.

 

7-8.07.10

 

 

 

они встречаются невзначай, невпопад;

наговорив остроумных гадостей,

идут по проспекту и знают, что не простят

друг другу приступ внезапной радости

и слишком долгий для дружбы взгляд,

не позабытый за давностью.

 

она идет, не сдерживая досаду,

он — с нескрываемым торжеством:

она ему по-прежнему слишком рада,

никто не занял его престол.

от неё еще пахнет всем этим адом,

прошлогодним, просроченным рождеством.

 

она полдороги шутит легко и точно,

(Продолжить)

он улыбается из-под усов,

отвечая ей исподволь, между прочим:

его сердце заперто на засов.

он потом опишет всё парой строчек,

её история — выше слов.

 

пора прощаться,

он ей желает спокойной ночи,

она ему — сладких снов.

 

11.07.10

 

 

 

И. Еремину

 

тот, кто однажды жил,

врастая в зыбучий песок,

знает, как внутри жил

закипает томатный сок.

 

тот, кто однажды ждал,

забывая, чего он ждёт,

знает, где тает даль,

там самый сладкий мёд.

 

тот, кто однажды шёл,

не различая дорог,

верит, что хорошо —

это

когда

бог.

 

18.07.10

 

 

 

Скажите мне, что вы меня любите.

Потому что, если вы меня вдруг не любите,

То зачем я так часто о вас думаю,

Спотыкаясь всем телом о ваше имя,

Буквы которого кажутся мне сырыми,

Непропечёными, когда я их произношу?

 

И зачем я вжимаюсь в душные простыни

И молюсь за вас, упрекая себя в слабости,

Зачем отказываю себе в гордости?

Скажите мне, что вы меня любите,

Потому что иначе - полжизни напрасно,

В бетонную стену на страшной скорости.

 

Или даже нет, не надо, не говорите,

Потому что вдруг вы действительно любите,

И тогда что мне делать с этой вашей любовью —

Недоношенной, слабой, хромой на обе ноги.

Пусть уж лучше будет так - без лишней боли,

Пусть уж лучше ни капли, ни звука, ни зги.

 

Пусть ничего, пусть всё останется, как есть,

Лишь бы вас ни одна не коснулась горесть,

Ни одна печаль не омрачила вашей судьбы,

А все радости были большими.

Пусть я с вами останусь всегда на вы,

Пусть

мы

будем

чужими.

 

21-22.07.10

 

 

 

тебя учили тоске, ты была лучшей из учениц,

серебро текло из-под сжатых твоих ресниц,

твои скорбные учителя падали ниц,

целовали подол одежд.

 

нацеловавшись вдоволь, уходили учить других.

сжатые губы твои берегли поцелуи их.

каждый вечер твой был нарочито тих

и был бесконечен.

 

потом приходили другие — на свете полно наук,

за сжатыми рёбрами заново слышался стук,

ты снова пилила еле сросшийся сук,

на котором едва сидела.

 

прошло много лет, тебе выдали аттестат.

губы разжались — и говорят,

ресницы дрогнули — видно свет,

рёбра раскрылись — а сердца нет.

 

22.07.10

 

 

 

вот мы сидим, разведённые по углам,

сразу за рингом клубится мгла,

сразу за мглой начинается ночь.

даже если бы я могла,

я не хотела бы нам помочь.

 

мы теперь мало чем не рискуем:

сколько богов поминали всуе,

сколько варяг призвали в князья.

единогласно проголосуем

за то, что теперь друзья.

 

вот мы сидим, пристыжены, безоружны,

вросшие в латы, коих теперь не нужно;

мы почти научились, игнорируя боль,

вежливым тоном отметить,

что голос простужен

и попросить

передать

соль.

 

23.07.10

 

 

 

у каждого есть

моральное право на память;

но говорить о плохом – нарушать табу.

ты лежишь в тесном гнилом гробу

на костенелом своём горбу,

ведь обещали исправить,

но глупо рассчитывать

на судьбу.

 

пусть это не бог,

но какой-то ведь бог с тобой,

а это печаль – тебе ли она не знакома?

твой самый первый, самый неравный бой,

пять минут мясорубки, а после – кома.

ты утонула,

слушай теперь

прибой.

 

ну, здравствуй,

одиночество, сколько зим.

глазам не верится – это и впрямь оно,

моё наизусть, на ощупь родное дно;

мы многое насочиняем и вообразим,

но жизнь такова – выбери что-то одно

и пребудь в нём

неотразим.

 

27.07.10

 

 

 

каин, кайся, но ты не первый.

твои родители убивали.

адам уже убивал еву,

ева уже убивала адама.

рвали друг другу чрево,

грызли сердца зубами.

 

тренировали волю,

поняли слишком рано,

что только втёртой солью

лечатся рваные раны.

маялись жгучей болью

и улыбались странно.

 

пили яблочный бренди,

пробуя жить в печали.

крылья висели, как плети,

их подковали сталью.

знали они о ренте?

да, безусловно, знали.

 

честно копили силы,

чтобы возделывать скалы.

многого не просили,

большего не искали.

проще сказать — любили.

пока ты, мой милый каин,

 

игрался в саду с тяжёлыми

для детских ладоней

камнями.

 

05.08.10

 

 

 

мы сначала поумираем, но не умрём,

а потом побежим со всех ног домой.

мы, пожалуй, будем теперь вдвоём.

запускай нас в ковчег, ной.

 

сколько света прячется там, внутри,

нужно сорвать единственную печать.

ты пришёл говорить со мной? говори.

я рада была по тебе скучать.

 

а теперь, когда ты сюда пришёл,

мне остаётся только любить тебя.

я смутно помню, как это хорошо:

жить, не жалея и не скорбя.

 

но счастье зыбко: не повесть, а стих.

любовь к тебе развеется к сентябрю.

а пока говорю о тебе чаще, чем о других,

и молчу о тебе чаще, чем говорю.

 

06.08.10

 

 

 

пусть я доверчива, презираю всякую ложь,

пусть безрассудна, допускаю любую блажь,

пусть вся моя жизнь – ожидания сплошь:

когда ты меня полюбишь,

когда предашь?

 

пусть это нелепо – влюблённый медведь-шатун,

но будь со мной, вдохновляй меня, радуйся мне.

врывайся в этот полупустой салун,

револьвер поглаживая

на ремне.

 

возможно, нет веской причины остаться здесь

и пить за моё здоровье шотландский скотч.

но ты бы мог доказать мне, что счастье есть,

я в это поверить

не прочь.

 

10.08.10

 

 

 

а чтобы бог, не дай бог, не скучал,

в конце концов наступит начало начал.

 

нас приведут на старый пустой причал,

устало проводят в неблизкий путь:

 

прочь из сердец, подальше от жадных глаз,

да так, что ничьими молитвами не вернуть.

 

но старый боженька любит несносных нас,

разве он даст нам состариться и пропасть?

 

каждому, ржавым ключом отпирая грудь,

даст подышать, поверить и отдохнуть.

 

позволит нам пережить напасть

и снова отправит в когда-нибудь.

 

24.08.10

 

 

 

наши истории много красивее нас, но это

лишь приманка для жадных чужих ушей.

я стою и молчу, а мимо проходит лето,

и уже прохладно в одной душе.

 

я живу, а твоя тишина мне дороже хлеба,

твой голос давно не доносится издалека.

я смотрю, как над крышами рвётся небо,

и на город обрушивается река.

 

я иду по сердце в воде, ты молчишь участливо,

и мне слышится, будто я говорю тебе:

мы обязательно будем счастливы,

но каждый

сам

по себе.

 

налицо все симптомы идиотизма:

не начав молиться, расшибла лоб;

ты – эпицентр природного катаклизма,

десять казней египетских

и потоп.

 

организм вырабатывает лекарство,

боль слегка притупляется холодком;

но ты обернёшь моё древнее царство

необитаемым

материком.

 

сердце жжётся в груди крапивой,

ноет зубом, выбитым из десны.

друг мой, запомни, пока мы живы,

нам никуда не сбежать

от весны.

 

мы же увязнем в ней по макушку,

если задумаем выбраться из неё.

у бога есть полюбившиеся игрушки,

и это, кажется,

мы вдвоём.

 

06.09.10

 

 

 

нет, не надо, не защищай меня;

всё, что я заслужила – прощание;

всё, чего я прошу – обещание

очищения, причащения;

тяжела, словно сука щенная,

некрещёная, оглашенная;

не умею просить прощения.

 

ты – очаг, достояние племени,

всё, чего я прошу – отогрей меня;

но с огнём играть, что со временем:

ни за что не стать победителем,

покорителем, укротителем;

отвечать за грехи прародителей

унизительно.

 

ты – покой, позволь обрести тебя,

стать твоим бессонным блюстителем,

ты – приют, и стать твоим жителем,

охранителем, обитателем –

чем не задача столетия?

обаять тебя и объять тебя,

одолеть тебя.

 

спят усталые Будды, снится им,

будто люди с нашими лицами

друг на друга глядят просительно

в свете ночи и мраке дня;

говорят легко и язвительно,

но среди войны – удивительно –

ты берёшься вдруг

защищать

меня.

 

10.09.10

 

 

 

говорят, говорят, говорят,

не отводят прицельный взгляд,

словно цедят по капле яд,

словно взращивают ад.

 

говорят, говорят, говорят,

что людей по живому кроят,

что людей не пускают в сад,

где яблони выше оград.

 

говорят, говорят, говорят,

что никто никому не брат,

что каждый предать рад,

и что богу не до наград.

 

я не верю таким словам,

я не верю ни им, ни вам.

я узнала, что есть ответ

только там, где ни слова

нет.

 

12.9.10

 

 

 

небо, как тугой лошадиный бок,

переливается вишнями,

дышит, воздух накапливает впрок,

нараспев выдыхает лишнее;

я иду под небом, и ты мне уже не бог,

ты больше не снишься мне.

 

небо тянет холодные пальцы

к тёплой земле, и я чую дрожь;

так начинаются древние танцы,

так происходит дождь;

я живу, но никак не могу называться:

ты меня не зовёшь.

 

небу смешно, смешно гомерически,

его на выдохе рвёт на куски;

счастье грешно измерять количеством

содержащейся в нём тоски.

неотвратимо, категорически

мы не будем с тобой близки:

 

я умру от чистого электричества,

едва коснувшись твоей руки.

 

04.10.10

 

 

 

осень – та же весна, только наоборот,

комом в горле – густой кислород,

непроизвольно кривится рот;

город не город, а бутерброд:

сверху и снизу вода,

посередине – брод.

 

осень – та же улица, тот же дом,

лобное место, отмеченное крестом,

имеющий спички не спит под мостом,

он убеждён в простом:

главное – здесь и теперь,

и чуть-чуть потом.

 

осень – не пытайся что-нибудь обрести,

уберечь в дрожащей своей горсти,

не жалей об оставленном, не грусти,

не оглядывайся в пути:

что бы там ни было,

всё равно не дали бы

унести.

 

08.10.10

 

 

 

самого главного не прочесть.

самого главного не сказать.

самое главное есть.

оно обязано

существовать.

 

боже, твой почерк неразличим,

на каждом слове твоём – печать.

ты говоришь, если мы молчим.

ты привыкаешь

молчать.

 

но ты читаешься между строк,

ты произносишься между слов.

блажен усвоивший твой урок,

он понимает

язык богов.

 

12.10.10

 

 

 

говорят, полегчает, как только придёт январь;

в сиротелой груди разольётся живой янтарь,

забьётся о рёбра, как снулая рыба о лёд,

только вот дёготь не превратится в мёд.

 

кровь не вино, богово – богу, нам – человечье;

то, что судьба груба и приносит одни увечья,

с этим фактом вполне по силам смириться,

лишь бы не сметь забывать имена и лица.

 

как отчётливо происходящее кажется сном;

за мгновение до того, как открыть кингстон,

становится страшно, стыдно, и жар внутривенный

тугоплавкий металл превращает в пену.

 

из-под ног ушла наобум выбранная дорога;

беда стоит, непрошеная, незваная, на пороге;

бежать отсюда, ни секунды не медля, вскачь.

господи, спаси, сохрани, спрячь.

 

отчаянье – самая горькая из всех правд;

ад считается адом, пока не знаком ландшафт,

а теперь никто не утешит тебя,забудь.

слушай, как спелый янтарь заполняет грудь.

 

чтобы счётчики обнулились, разбей их вдрызг,

и весь мир запляшет сотней стеклянных брызг,

оглядись, увидишь пустой белоснежный лист,

ты посреди него, ослепительно чист,

 

и вокруг тебя льётся блаженная темнота,

непоправимое счастье, неизбежная красота.

 

30.10.10

 

 

 

просыпаться с простуженным вдребезги сердцем,

раздражаться, выговаривая себе:

можно было вчера и теплее одеться,

а то ходишь, как летом,

в одной судьбе.

 

чай-чай, выручай; не выпуская из рук кружку,

прижимать колени к тёплому животу;

везде таскать за собой, как игрушку,

исступлённо баюкать

бессонную пустоту.

 

привыкать к холодам и к ветру бесцеремонному,

запальчиво штурмующему стекло,

закалённое, бутылочное, оконное;

закрывать методично двери,

беречь тепло.

 

вот так выйдешь прохладным вечером на прогулку,

не только не видно – не слышно ни зги;

и только в груди отзываются гулко

бодрые нарочито

твои шаги.

 

02.11.10

 

 

 

весной на бульваре тесно от нежных пар,

духовой оркестр срывает аплодисменты.

сладкая Ло освещает молочный бар

приторным карамельным светом.

 

боже правый, заставь меня не смотреть,

как бьётся жилка под хрупким её коленом.

она ребёнок, а я – в могиле на треть,

и ночью от меня уже пахнет тленом.

 

вздёрнутый нос, упрямый изгиб спины,

недовольная Ло поводит острым плечом,

непослушные тонкие пальчики сплетены,

и взгляд насмешлив – она ни при чём.

 

не девочка, нет, ведро переспелых слив,

небрежно забытое ангелом здесь, под клёном.

скажут, с ней мужчина был, нетерпелив,

жадный взгляд отливал иногда зелёным.

 

веснушки и смех, солнечное дитя моё,

бог тебя создавал шесть дней, на седьмой

он увидел меня, нутряное моё гнильё

и, пожалев, оставил тебя со мной.

 

что остаётся мне, кроме как обожать,

глухо рычать и при виде тебя сатанеть?

не уйти от тебя, не улететь, не убежать,

милая Ло, умоляю, не вздумай взрослеть.

 

 

захолустный мотель, продавленная кровать,

кого-то за тонкой стенкой безбожно рвёт.

Ло кусается, когда начинаешь её целовать

и смешно кривит нестерпимо горячий рот.

 

06.11.10

 

 

 

июньский первый тополиный пух,

сигнал к началу снежного сезона;

иди, живи произнесённым вслух

случайным словом,

утренним,

спросонным.

 

бог любит своих вымышленных чад,

он благосклонен к ним, невероятным;

смешны, капризны, как они кричат;

а пахнут как:

черешнево

и мятно.

 

нет, и не будет здесь других вестей,

кроме прохладной нежности к чужим,

способной продырявить до костей,

пинцет, тампон,

давай, дыши,

зажим.

 

удастся ли мне встать на третий день,

иди, живи, давай, дыши, а я

звенящая цветная дребедень,

пустая,

бесполезная,

ничья.

 

а бог нас любит, ведь любовь слепа,

хоть он другой не ждёт и не приемлет,

жестока и на радости скупа,

но льётся

тёплой патокой

на землю.

 

08.11.10

 

 

 

мальчик, чья кожа теплее июльских сумерек,

чьи губы нежнее горькой кофейной пены,

из крови моей свернувшейся тебе оберег,

из рёбер моих сломанных тебе стены.

 

то ни в коем разе не стены твоей темницы,

бетонной ли башни, каменной ли тюрьмы;

просто твои дьявольски изогнутые ресницы

черней и безвыходней древней тьмы.

 

вокруг тебя мёртвая зона всенедозволенности:

ничего нельзя, только восторженно наблюдать.

это такая дикость: обладать, но не полностью,

и в груди беснуется вся королевская рать.

 

вижу: путь к тебе вымощен спелыми сердоликами,

дымчатыми опалами, надтреснутой бирюзой;

воздух наполнен ветром и женскими криками,

пахнет сердечными каплями и грозой.

 

мальчик, не знающий собственной ценности,

ты дороже любых металлов, пряностей и шелков;

мой караван увезёт тебя в вопиющей целости,

и запястья твои не успеют познать оков.

 

каждый нечаянный жест полон силы и грации,

урон от блуждающих взглядов твоих непоправим;

а я остаюсь дешёвым актёром одной интонации,

громко и скорбно пою о своей любви.

 

12.11.10

 

 

 

нет, я не грущу, тебе показалось;

это молчание переплавляет во мне

позднюю осень в прохладную радость,

готовит счастье на слабом огне.

 

у нас здесь ноябрь разлит по улицам

тёмной и вязкой, как время, смолой.

солнце, бывает, лукаво щурится:

и от дедушки, и от бабушки утекло.

 

вопросительный знак разрывает кожу

за пару мгновений – от стопы до плеча.

но оказалось, камни собрать несложно,

как и тугие узлы – разрубить сгоряча.

 

хочется плакать: щекотно в гортани;

последняя спичка, последний мост;

тайна сия велика: никакой нет тайны,

бог бесконечно прост.

 

15.11.10

 

 

 

господь зачерпнул декабрь округлой ложкой,

на стеклянный асфальт подталым мороженым положил,

сверху присыпал твёрдой солёной крошкой;

что ты делаешь, друже?

вью верёвку из собственных жил.

 

ведь, помню, был тонкокожим и тонкокостным,

с витринного торта грозил карамельным пальчиком,

всего было вдоволь, всё было смешно и просто;

не человек вовсе,

прозрачный глазуревый ангельчик.

 

всё-то мне пелось звонким монетным фальцетом,

красивые смертные женщины улыбались через стекло,

у одной из них под кожей кипело лето;

моё сердце дрогнуло,

майским мёдом по улицам потекло.

 

весь город за сутки стал пастилой и пряником,

ванилью пропахли волосы смертных красивых женщин,

одна из них игралась со мной, как с племянником,

не замечая в упор

по груди расходящихся трещин.

 

словно каналы прорыты, к центру земли ведущие,

никогда не жилось так тревожно, душно и горячо,

но из меня никудышная клетка для зверя ревущего,

и глубокие трещины

уже перекинулись на плечо.

 

но у здешней ранней зимы есть неписаная традиция:

искромсанных изнутри утешать с особенной теплотой,

терпеливо учить забывать незабвенные лица,

мириться с неприкосновенной

собственной пустотой.

 

наблюдать, как когда-то светоносные вены

кровоточат отравленной

темнотой.

 

15.12.10

 

 

 

ноги сами снесут меня к последнему рубежу,

где я, наконец, навсегда потеряю речь;

но перед этим я всё тебе расскажу,

невозможно устала тебя от себя беречь;

не тревожься, из неведомых тех земель

мне ни за что не достать тебя,

не качнуть твою колыбель.

 

цепляться за мокрую древесину, ломая ногти,

пока не прибьёт к случайному кораблю;

я наполню мёдом все ёмкости из-под дёгтя,

но перед этим я тебя излюблю;

впереди пустыня, без явок и адресов,

лишнего не возьму с собой:

ни людей, ни вещей, ни слов.

 

упрямее фактов могут быть только числа,

дольше долгого я мертва, и боги мои мертвы,

никто и ничто вокруг не имеет смысла,

и не то чтобы правила таковы,

просто из всех щелей прорастает смерть;

но я всё ещё смотрю на тебя

и уже ненавижу глагол «смотреть».

 

золотая рыба сама идёт в старикову сеть.

 

17.12.10

 

 

 

Дед Василий сказал, до конца охренев:

"Наконец-то мы сошли с ума."

(Б.Гребенщиков)

 

Он, обитающий во всех существах, но отдельный от всех существ, неведомый ни единому существу, он, чье тело — во всех существах, тот,кто изнутри руководит всеми существами, — он есть твоя Самость, внутренне направляющая тебя, бессмертная... Нет другого видящего, кроме него, другого слышащего, кроме него, другого воспринимающего, кроме него, другого знающего,кроме него. Он — твоя Самость, внутренне направляющая тебя, бессмертная. Все прочее — одна лишь печаль.

(Яджнавалкья)

 

много жизней подряд я шагаю вперёд и назад,

имею право свернуть направо или налево,

добровольно выбрать личный рай, персональный ад,

и мне не быть ни монахиней, ни королевой,

я ни капли не воин, не священник и не судья,

я всего лишь тонкой слоновой кости

шахматная ладья.

 

много стран подряд я ношу железные сапоги

и ношусь со своим непривычным глазу клеймом;

там, где я родилась, и при свете не видно ни зги,

ничего не измерить аршином и не понять умом,

избы пылают, горящие кони бегут в степях,

пришлый незваный барин

судит каждого второпях.

 

много сердец подряд я строю меж рёбер алтарь,

покорно падаю ниц перед высоким иконостасом,

каждый, кого коронуют здесь, будет мне бог и царь,

пролетевший под сожжённым мостом будет зваться асом,

но моя религия сродни боевому искусству,

было настолько больно,

что теперь ничего не чувствую.

 

много богов подряд я иду на неведомый свет,

непостижимый, едва заметный, но смутно знакомый,

в каждом случайном проблеске мнится ответ,

окончательный вывод, доказуемое, искомое,

но только вчера я наконец-то сошла с ума,

своё суверенное княжество,

та самая я,

сама.

 

23.12.10

 

 

 

бог вовсе не облако мудрого дыма,

что мягко светится в древней тьме;

не серп, срезающий гениев молодыми,

а нацистских преступников старыми

и в уме;

 

не хмурый хирург с умелыми пальцами,

прижимающий блудных детей к груди;

бог – это то, что однажды случается

между людьми.

 

2.01.11

 

 

 

счастье пахнет густым яичным ликёром,

рождественским снегом, ландышем, имбирём;

заядлые паникёры и хроникёры,

мы никогда не состаримся и не умрём.

 

бесстрашно вдыхай горячий солёный воздух,

у тишины учись искусству давать ответы;

нам известно, что никогда не поздно

стать генератором света.

 

построй причал и жди кого-нибудь у причала,

плети бесконечно длинную красную нить;

бог смотрит нас, как любимые фильмы, с начала,

но с перерывом на выйти и покурить.

 

пока мы стоим на паузе, есть чем заняться:

выращивать новое сердце, возделывать скалы,

тихо играть на рояле, ломая пальцы,

довольствоваться малым.

 

главное, не прикасайся к острым предметам,

легко и красиво носи любую одежду,

обычные вещи, проверенные приметы;

не трать подкожный запас надежды.

 

когда он вернётся, мы снова станем простыми,

игрушечным батальоном усядемся на кровать;

главное, чтобы он вспомнил твоё имя,

когда вдруг захочет позвать.

 

03.01.11

 

 

 

густой нестерпимый рай

грохочет в груди, жжётся;

птичий клёкот и грай,

тугие змеиные кольца;

льётся жар через край,

словно глотнула солнца.

 

шёпот в тени кипариса:

отче, пусти на ночлег,

плод оказался кислым,

и бесконечным – бег;

с неба венчальным рисом

сиюминутный снег.

 

рёбра прошило током:

благопристойной четой,

бесперебойным потоком

в рай позабытый, пустой,

под недреманное око:

отче, пусти на постой.

 

что тьма забирает лучших,

бессовестная брехня;

отче, спаси наши души,

и прежде всего – меня;

я та, кто райские кущи

в себе бережёт от огня.

 

13.01.11

 

 

 

последние деньги спустить на метрошный жетон,

забиться под землю, запрыгнуть в пустынный вагон;

вот тебе, девица, горница, берлога, логово да притон,

двери сейчас закроются, предупреждённый вооружён.

 

чем ближе к конечной, тем строже подземные боги,

грязным ножом по памяти, страшен их древний смех;

чую, иду ко дну, он сказал мне, что любит многих,

но только одну, не меня, разумеется, больше всех.

 

поезд, набравший скорость, не сможет остановиться,

свяжись с машинистом при постороннем скрежете;

за тёмным стеклом толпятся люди с серыми лицами:

истекают теплом, укоряют, мол, без ножа нас режете.

 

мёртвая тишь, один состав пропускает другой состав,

скудные пассажиры украдкой крестятся, зеленея;

механический стук – это когда у вагона свело сустав,

всего на секунду, и нет ничего той секунды длиннее.

 

поезд, сбросивший скорость, скучен, как аксиома,

как летящая от горячих колёс бетонная душная взвесь,

как тупое озимое насекомое, как многолетняя кома,

и, кажется, что весна никогда не наступит здесь.

 

17.01.11

 

 

 

вспороть живот, не ради забавы, а пользы для;

полулежать перед зеркалом и смотреть:

вся моя сложность не стоит ломаного рубля,

всё это кружево, вся эта круговерть;

под рёбрами бог живёт, по венам течёт земля,

и в той земле зреет ложь, окопалась смерть.

 

смотри, бросается кит на душный густой песок,

а мне меж тем откуда-то ведома его цель:

он хочет солёного бриза, бьющегося в висок,

он хочет солнца, меняющегося в лице;

чтобы по телу бежал горячий вишнёвый сок,

чтобы всё бесценно, сколько бы ни было цен.

 

смотри, как одна за другой срываются клеммы,

открыты все шлюзы, по капле выходит яд:

как нас учили не спорить, не воевать с системой,

но при этом не верить тому, что они говорят;

я презираю, когда не стремятся вытравить клейма,

я ненавижу, когда клеймят.

 

смотри, как предельно проста жизнь насекомых:

или ты жрёшь, или ты ждёшь, трепеща;

что нам осталось, прохожим, едва знакомым?

признать, что никто ничего нам не обещал,

всё глубже врастать в бездонную зыбкую кому

и не заикаться о сложных вещах.

 

что нам осталось в минуте до армагеддона,

в единственном шаге до пропасти, до черты?

слушать, как кожа теплеет под нежной ладонью,

и целовать, обжигая друг другу рты.

 

27.01.11

 

 

 

«Не покидайте своих возлюбленных.

Былых возлюбленных на свете нет...»

 

Но вы не выслушаете совет.

(А. Вознесенский)

 

город по горло в жидком северном солнце,

слякоть щетинится старым дешёвым мехом;

я промёрзла насквозь, весна надо мной посмеётся,

подавится диким сипатым смехом.

 

я загнана в угол, угол предательски чист и пуст,

тотальная тишина, как после ядерного огня;

братец лис, не бросай меня больше в терновый куст,

никогда не бросай меня.

 

вы - посторонние люди, вам несть числа,

как и тяжёлым ударам слева, из-под ребра.

случайный прохожий, не причиняй мне зла,

не причиняй добра.

 

моё глупое сердце ошпарено и обуглено,

пусть его не тревожит всуе весенняя кутерьма.

не покидайте своих возлюбленных,

былых возлюбленных

на свете

тьма.

 

26.02.11

 

 

 

пролетающий ангел, забыв, что делать с благою вестью,

объявляет: меняем удары под дых на удары в пах;

я боюсь навсегда остаться на подсолнечном месте,

любезно отполированном подсолнечным маслом,

что пролила дурная Аннушка впопыхах.

 

5.3.11

 

 

 

препарировать душу можно и даже нужно,

в особенности свою;

рука дрожит: не пропороть бы глубже,

а то чёрта с два зашью.

 

жертва бледна, в гроб кладут краше,

но спокойна, как демиург.

дело в том, что ей ничего не страшно,

всё самое страшное в ней -

хирург.

 

08.03.11

 

 

 

оказалось, март уже несколько дней подряд,

пора разбрасывать камни, но тяжела рука;

вечера тоскливы, но слово ‘тоска’, говорят,

прерогатива русского языка.

 

признаться, весна застала меня врасплох,

последняя из простуд напрочь лишила голоса,

а в остальном я неловкий смеющийся бог,

уставший стричь волосы.

 

плачущий город, тающий снежный ад:

несказанно вовремя, ибо надежда едва жива;

здешнее небо: сегодня – невызревший виноград,

завтра – приворотная синева.

 

пора нарушать молчание, избегать тишины,

всё, что нами не названо, канет втуне.

хрупкое время, первые слабые дни весны:

жизнь накануне.

 

10.03.11

 

 

 

и в тюрьме есть лаз, и в суме – дыра;

и вдвойне ценнее путь без поводыря;

и младенец был равнодушен к почестям

и дарам.

 

и младенец держал удар и держал лицо;

я с тех пор держу державу, ношу кольцо

и гнушаюсь зваться предателем

и подлецом.

 

и с тех пор молчу и повсюду иду один,

сам себе подопечный, сам себе господин;

и с тех пор безоружного –

предупреди:

 

о тюрьме и суме, о младенце и о кольце,

о железе, золоте и свинце;

и о смерти в зайце, в утке, в яйце,

в бездонном ларце.

 

пусть наутро проснётся в ребёнке и мудреце,

пусть хоть раз усомнится в своём отце,

пусть останется цел

в конце.

 

20.07.16

 

 

 

дальний, ближний, любой бой заканчивается одинаково:

каждый остаётся наедине с собой и со своими ранениями,

пулевыми, ножевыми, штыковыми; атаками

измеряется ценность бойца пехоты и артиллерии;

 

не наградными знаками.

 

12.06.16

 

 

 

всё происходит нечаянно:

так состаримся и умрём;

между обедом и чаем,

августом и сентябрём.

 

первый гром громче выстрела

и отдаётся под рёбрами;

были детьми – быстрыми

и недобрыми.

 

бежали, бежали и выдохлись,

к тёплой земле приникли;

пахнет углём и сыростью,

хочется земляники

 

и вечных каникул.

 

31.05.16

 

 

 

ты родишься,

ты вырастешь,

ты будешь беспечно жить.

 

ты опомнишься в тот момент,

когда кто-то будет тебя распускать на нитки,

чтобы связать себе счастье.

 

я хочу избежать этого.

 

однажды он обнаружит, что ниток мало,

что счастье выходит маленькое, не по размеру,

он бросит бесполезное дело на полпути.

 

что ты будешь делать, на треть разобранный,

а то и растасканный наполовину,

истрепавшийся на спицах?

 

ты соберёшь себя сам, как детский конструктор,

подберёшь бахрому, поднимешь петли,

кое-как приладишь обратно.

 

я хочу избежать этого.

 

это будет повторяться и повторяться,

нитки тянутся, местами рвутся, но всё же – тянутся,

счастье из тебя теперь каждому велико,

 

снова не по размеру, снова не то.

я хочу избежать этого.

 

но ведь бывает, бывает ведь по-другому,

бывает, среди чужих людей с острыми спицами

находится тот, кому счастье впору,

 

именно это счастье из твоих пёстрых ниток,

кое-где уже растрёпанных и протёртых,

кое-где ещё очень крепких,

 

и, значит, снова не совсем по размеру, не совсем то.

я хочу избежать этого.

 

я не хочу этого избежать.

 

24.04.16

 

 

ноябрьский город, скоропостижно осиротевший:

не оступись, не споткнись, не сгинь.

она смотрит через стекло на улицу запотевшую,

думает: завтра надену зимние сапоги.

 

так смотрят вперёд через узкую-узкую прорезь

пулемёта, так магазинами автомата

измеряют время; так русалочка отдаёт свой голос

за самого неперспективного кандидата.

 

и корчится сердце, злится, клокочет жалобно,

от мятого сердца остался худой лоскут.

гамлет, гамлет, слышишь, не выходи на палубу,

там тебя розенкранц с гильденстерном ждут.

 

потому что мёртвые не уходят, в этом весь смысл их,

но ты с ними заодно, потому отринь

свой глупый страх – ныне и присно

и вовеки веков, аминь.

 

но сколько бы вечных истин нечаянно ни открыли мы,

сколько бы ни говорили по существу,

слова, слова, слова стрекозиными крыльями

падают на выжженную траву.

 

18.11.15

 

 

 

не помню себя влюблённой; помню себя только

древней рыбой с крепким стальным хребтом,

с плавниками из тонкой шёлковой органзы.

 

каждый раз остаюсь ни с чем; меня любят любить

безнадёжно, безответственно и безответно,

ещё больше любят меня и вовсе – не любить.

 

кто мало стоит – слишком дорого нам обходится.

думали, нежно целуем друг друга, на деле – кусали,

смотрели на кровь с детским священным ужасом.

 

а время идёт, и оно не про беспощадные циферблаты,

а про то, кем ты когда-то был, и что от тебя осталось,

и каким ты помнишь себя, и кем себя помнишь.

 

я себя помню уставшей рыбой, пикирующей на дно.

 

12.09.15

 

Вот, например, квантовая теория, физика атомного ядра. За последнее столетие эта теория блестяще прошла все мыслимые проверки, некоторые ее предсказания оправдались с точностью до десятого знака после запятой. Неудивительно, что физики считают квантовую теорию одной из своих главных побед. Но за их похвальбой таится постыдная правда: у них нет ни малейшего понятия, почему эти законы работают и откуда они взялись.
— Роберт Мэттьюс

 

Я надеюсь, что кто-нибудь объяснит мне квантовую физику, пока я жив. А после смерти, надеюсь,

Бог объяснит мне, что такое турбулентность. 
   — Вернер Гейзенберг


Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.
— Сальвадор Дали